У подъезда сидел соломенно-рыжий спаниель. От неподвижного сфинкса его отличало только то, что иногда он вертел мордой, чтобы осмотреться и узнать, что вокруг происходит и часто тянул нос к верху, ловя запахи, которые приносил ветер. Кусты сирени почти укрывали синие ребра недавно покрашенной лавочки, стоявшей рядом. У горизонта еще весело и ярко отсвечивало солнце, напоследок бросая тепло асфальту, сирени и псу. Сидящий у неширокого проезда вдоль дома, он внезапно застыл, настороженно вслушиваясь. Послышались чьи-то шаги, приближавшиеся неторопливо и как-то вяло. Неспешная походка не заинтересовала его. Мотнув мордой в сторону приближающихся звуков, он снова поднял нос по ветру, принюхиваясь к чему-то интересному только для него. Только когда к нему подошел человек, он неспешно поднялся и просеменил от него ближе к дверям. Порывы ветра, теребя завитки его свалявшейся шерсти, наконец, приоткрыли кожаный ремешок на его шее. К скамейке подошел молодой человек. Устало и неторопливо снял за лямку висевшую на плече сумку и поставил на скамейку банку с пивом, которую держал в другой руке. Поставил, осторожно поправил на неровной поверхности и посмотрел на пса. К животным он не испытывал ничего особенного: ни любви, ни ненависти. Иногда - безразличие, брезгливость от грязных, вымазанных в чем-то непотребном, с пятнами лишая на боках существ, иногда они вызывали опаску, но все же чаще это были спокойное уважение или жалость. Ему не было дела до пса, он отвернулся, стал смотреть на облака, на потускневшие лучи света: на небо, начавшее хмуриться из-за темно-синей тучи, наваливающейся на крыши домов откуда-то с северо-запада. Казалось, скоро начнется дождь, но мелькнувшая мысль исчезла, растворившись в желтоватых, еще теплых лучах. Чистый, невесомый воздух, зелень вокруг, невысокие дома полу сельского, полу городского типа, размытый ручейками без какого-либо асфальта спуск от места, где он стоял, успокаивали. Мысли, хоть и немного грустные, не были мрачными или злыми. И все же крепко сбитый, чуть пьяный парень, проходивший мимо и собиравшийся то ли что-то сказать, то ли подойти к нему, передумал, когда наткнулся на взгляд - немного угрюмый, холодный и безразличный. Этот намеренный взгляд самому был неприятен, но разговаривать ни с кем не хотелось. Выкинув из головы прохожего, как только он исчез из поля видимости, и скорее что-то почувствовав, чем увидев или услышав, он отвернулся от лавочки и заметил, что спаниель протрусил мимо и сел неподалеку на асфальт, как прежде в позе сфинкса. Пробегая мимо, пес посмотрел на него. Парень поймал этот взгляд: он словно связал их. Показалось, что в нем есть все, что сейчас нужно: понимание, сочувствие, толика грусти, спокойствие и даже мудрость. Пес сразу отвернулся и усевшись, стал как и прежде обнюхивать порывы ветра. Такое равнодушие расстроило и даже чуть обидело. Неприятно кольнула мелькнувшая мысль, что все увиденное в глазах пса только почудилось. Не было той протянувшейся между ними ниточки родства и понимания. И все же он присел рядом на корточки, чтоб стать ближе. Может еще раз заглянуть в них. Внимательнее. Он смотрел в рыжеватый, с белыми прядями затылок, видел, как подрагивают его уши, как он морщит черный, блестящий от влаги длинный нос, втягивая воздух, наполненный понятными образами и интересной только ему информацией. Справа, из-за кустов, выбежали дети и, о чем-то споря, начали носиться вокруг друг друга кругами. Пес повернул к ним морду и, внимательно и спокойно, стал их разглядывать, так и не взглянув больше в глаза. Он даже не увидел серо-дымчатую кошку, которая, вынырнув из-под спуска, остановилась в десяти метрах от них и стала осматриваться. Смешно изгибаясь и выставляя передние лапы то влево, то вправо, не решаясь выбрать направление, она наконец замерла и… Не увидев куда она решилась побежать, парень отвлекся на резкие, пронзительные крики чайки, прилетевшей к мусорным бакам. Вслед за ней прилетела вторая. И уже вдвоем они, продолжая визгливо покрикивать, стали ходить между разбросанным мусором, что-то в нем выбирая. Разочарованно поднявшись с корточек, парень взял банку, сделал глоток и, схватив сумку, не очень шумно, но принципиально протащил ее по скамейке. Пес даже не дернулся. «Я все равно знаю, что ты чувствуешь – я ухожу. И ниточка есть. Ты понимаешь меня и то, что творится в моей душе» - подумалось напоследок. Накинув лямку на плечо, парень повернулся к распахнутой двери подъезда и, подавляя желание обернуться, зашел в него. На лестничной площадке он не утерпел и оглянулся: спаниель, пока он шел, развернулся и теперь не отрываясь, смотрел ему в глаза. И от этого на душе стало спокойно и тепло. Уже не было так одиноко - его поняли, поддержали. Ему смотрели в глаза, как бывает, смотрит глубокая вода, все понимая и подбадривая.
Стена на площадке первого этажа слабо освещалась перекрестным светом, падающим из открытой створки двери, и тусклыми бликами от грязных стекол окна между этажами. Пока он возился в полутьме с ключами - не мог попасть в замочную скважину, пес все смотрел на него. Смотрел на него, пока тот, отвернувшись, возился с замком. Смотрел ему в глаза, когда парень переставал ловить боковым зрением взгляд и поворачивался к нему. Ключ, наконец, попал в скважину, дверь поддалась. Первая, вторая. Он уже не видел пса, но почему-то знал – тот смотрит. Закрывая двери, он знал – пес смотрит. Двери захлопнулись, но осталась уверенность, что там, на улице, сидит соломенно-рыжий спаниель. И от этого на душе становилось теплее.
***
Развесистая невысокая черемуха напротив дома. Ствол от земли поднимается морщинистой корой и расходится ветвями во все стороны: гладкими, блестящими, почти красными кольцами в местах, где отошел верхний слой, свисающий серпантином. Она не единственная во дворе, их несколько растущих в ряд стволов – блестящих, с задумчиво протянутыми ветвями. Крайняя склонилась в сторону и к земле - где просторней - и подпирает кроной тянущиеся вверх ветви своей соседки.
У спуска растут березы, безвольно опустившие вниз тяжелые от листьев, тонкие и оттого гибкие кончики ветвей, стараясь разглядеть что там, за земным изгибом.
Время течет неторопливо, но неумолимо вперед, складывая часы в дни и собирая их затем в недели. Так же неумолимо, но с трудом происходит привыкание ко всему новому вокруг. Улицы перестают мельтешить и, наконец, приобретают смысл, названия. Уже куда-то приводят, а не ведут в никуда. На этих улицах появляются знакомые лица, знакомые лица во дворах, в магазинах. Борется нежелание идти куда-либо с необходимостью сделать это. Побеждает второе, и ноги, словно сами ведут куда-то, где еще не был. Дорога идет под уклон - по асфальту, местами вспученному из-за промерзающей зимой почвы. Вздутия все в частой сетке трещин. В этих трещинах, как и на обочине тротуара, скоро зазеленеют побеги какого-нибудь настырного растения. Пройдет несколько лет - так и будет. Вдали, выше горизонта, виден безликий просвет, а над головой стелется дымка низких, однообразных облаков.
Новое открытие – площадь с той самой обязательной скульптурой. Здесь это бюст на высоком постаменте. «Чупа-чупс», как зовут его местные жители. Обширное пространство обрамляют серые здания, созданные по проекту сумасшедшего архитектора, которого загнали в угол шаблонностью и бюрократизмом. А посреди - новая, разноцветная детская площадка – одна из тех немногих, что есть в этом городе. Неподалеку коляски, слегка пьяные компании людей в возрасте. И везде недо- или переросшая двадцатилетнюю черту молодежь.
Полукруг смыкающихся двух улиц - встречи и прощания. Навстречу уже не в первый раз попадается непредсказуемо меняющая направление своего дефиле парочка девчонок, ищущих приключения. Их явно ведут вперед осознанные, но непроизнесенные желания. И приводят к тому, что искали: хотели найти, но не думали, что все будет так просто, легко и мимолетно.
Закуток подъезда, укрытый зеленью, не меняется – те же кусты сирени, но уже с завядшими цветами; те же березы над склоном и осыпавшиеся ступени к дверям, замазанные плохеньким раствором. Но пес другой. Не спаниель – дворняжка. Черная, с седыми локонами. И взгляд ее не кажется отстраненным в своей мудрости и понимании. Глядит она, виновато отводя глаза, словно стыдясь своего взгляда. Глаза закрывают бесцветные завитки шерсти, будто и вовсе хотят скрыть его. «Сфинкс» устыдился своей нарочито показной отстраненности и отводит глаза уже не гордо, а стеснительно: мол «я случайно появился перед Вами».
Впрочем, он уже отступает на второй план. Пронизывает не взгляд - душу, а крики – уши: двое парнишек лет восьми-девяти, играют в футбол под черемухами. Фиолетово-белая в полоску футболка с надписью Аршавин на более мелком, но юрком противнике безостановочно появляется и пропадает между стволов. Его ноги мельтешат, словно спицы в колесе. Второй - пухлый и не очень поворотливый, добродушно позволяет себя обвести. При всем желании он неспособен на большее - неуклюжесть не позволяет. Внезапный удар мячом в пах - и он сгибается пополам. Проковыляв так несколько метров и запнувшись о корень, падает. Даже не заплакав от боли, поднимается, чтоб сказать, что нечестно так играть: не объяснив, что считается воротами. А ворота везде. Везде, где есть что-то похожее на две штанги. И туда надо бить. И забивать.
Псу, сидящему на ступеньках, захотелось посмотреть, кто там кричит. Он вскочил и подбежал ближе к футболистам, но не увидев для себя ничего интересного свернул в сторону и пропал в кустах.
Мальчишки и весь город вместе с ними остались за спиной. Ступеньки, подъезд, дверь, пустая квартира и теперь уже немой остаток вечера.
***
Несколько дней прошагали мимо. У скамейки замерла недавно ощенившаяся сука с худым, отвисающим брюхом и торчащими черными длинными сосками. Помесь немецкой и русской овчарки, с доминирующим рыжеватым оттенком. Мельком взглянув на двуногого соседа, она отвернулась и с любопытством уставилась на пчелу, увивающуюся вокруг цветков раскидистого куста шиповника.
***
Горизонты отодвигаются, начинаются теряться в дымке большого северного озера, которое хорошо видно с лоджии девятого этажа. Не так далеко Валаам. Часть архипелага как на ладони. Справа первый остров виден не полностью, он прикрыт мысом, сильно вдающимся в озеро и полностью заросшим лесом. Левее него видны острова поменьше.
Жизнь не предполагает только стороннее наблюдение. Это невозможно. Знакомые: новые, разные, флирт… Всегда работа.
А взгляд пса, соломенно-рыжего, продолжает стоять перед глазами. Одиночеству, безудержно и неусмиримо распирающему изнутри, рвущемуся наружу, необходимы привязанности.
07.06.-06.07.2009 г.
г. Питкяранта