Маришка влюбилась.
Само по себе уже нелепо звучит, даже если вы не знаете Маришку. Она: странный персонаж лет двадцати пяти. Или не двадцати пяти. Я никогда не интересовалась ее возрастом. Внешние факторы вообще пролетают вне моего сознания. Отвратительное свойство памяти - не узнавать того, с кем в прошлом году познакомилась на общегородском гулянье в одиннадцать вечера... Но вам, наверное, понадобятся Маришкины приметы. Она худая, как тростина, с идеальной плоскостью на месте грудей. Ребра светятся сквозь белую (аж фарфоровую) кожу.
Удивительно, но парни всегда восторгались этим призрачным тельцем. Согласна, моя подружка обаятельна. Она очень умная, такая, знаете, злобно-умная. В огромных глазах цвета сентябрьских мокрых туманов вечно булькают яд и мудрость. Маришка травит людей выплесками своего едкого ума. Однажды она позвонила мне в половине третьего ночи. Я, тоже не совсем нормальная персона, не спала. Сидела в зале и смотрела фильм с Бандерасом. Было полнолуние, черти безжалостно мучили душу.
- Послушай! - крикнула Маришка (голосом, поломанным на куски неодинаковой величины). - Я сейчас перечитывала "Невыносимую легкость бытия". Помнишь, где у героя любовница посидела на лице и оставила запах своего лона...
- Помню, - ответила я, - противно-таки... про запах...
- Вот! И я хотела сказать - испортил Милан всю книгу этим запахом!
Маришка радостно бросила трубку.
Я легко воспринимаю чокнутых. Все сумасшедшие мира - родственные мне души. Я понимаю и люблю картину, которую рисуют в дождь на бетонном заборе, борщ, который варят ночью и запивают самогонкой с кофе. А вот степенные разговоры о поведении соседей и родственников - инопланетная сложность для меня.
Но, когда Маришка влюбилась, даже меня накрыло.
- Ты не можешь себе представить! - закричала Маришка, влетев в комнату. - Со мной никогда такого не было! Я влюбилась!
Я еще не причесалась со сна, а Мишка варил на кухне кофе. Он никогда раньше ядовитой-худосочной не видел. И, по-моему, сильно испугался.
- Что это такое? - спросил Мишка. Он вышел из кухни с туркой и облаком волшебно пахнущего пара. Кроме тапочек, на нем не было ничего. Нет, вру - была еще черная резиночка в волосах, стянутых в банальный хвост.
- Это я, - сказала Маришка.
Оскорбленным тоном (Мэрилин Монро перед жителями колхоза "Заря").
- Я Марина! Лучшая подруга Мэл, между прочим!
- А ты говорила, у тебя нет подруг в этом городе, - сказал мне Мишка.
- Поставь кофе. И оденься, - спокойно ответила я.
Представлять их друг другу мне было лень. Мишка был один из моих приезжающих любовников. Зачем приезжающим любовникам знать моих подруг - и наоборот? Какая грань мира изменится от их знакомства?
За окном плелось снежное кружево. Похоже, машинным способом, так быстро и аккуратно. Белый цвет, философская категория бесконечности. Все мои сны ярко-белые, это предел гениальности или высшая степень безумия?
- И в кого же ты влюбилась? - спросила я.
- Он совсем не в твоем вкусе. И что удивительно, не в моем, - Маришка хлебала кофе, обжигалась. Мишка пошел и сварил еще. Ужас, сколько сахару он кидал в свою кружку. Ложек семь, не меньше. Маришка не отставал от него - они сожрали весь сахар. Подкармливали свою мыслительную деятельность.
- Он профессор в моем вузе. Новый. Перевелся из Москвы.
- Сколько ему лет? - спросила я.
- Сорок девять, - расплющенно проговорила Маришка.
Я уронила щетку для волос. Мишка заржал, не сдерживаясь. Программисты (а Мишка программист) - ребята без комплексов.
- И нечего гоготать! - крикнула обиженная. Слово "чокнутая" уже не приложимо к ней. Гораздо точнее "дурочка". В слове "дурочка" есть нотки эмпатии.
- Зато! Он! Понимает меня абсолютно! При любых условиях! Даже мои стихи, о которых ты, Мэлка, всегда говоришь: "только жопу ими вытирать".
- Я так не говорила.
- Говорила, но не мне, а моей маме, а она мне передала...
- Ладно, он хвалит твои сортирные стихи, а кроме этого - что? Вы беседуете на офигенно интересные темы: будущая пенсия, радикулит...
- Простатит, - подсказал Мишка.
- Нет! -Маришка встала и уперла тонюсенькую лапку в бок. - Мы обсуждаем любые темы - от НЛО до постмодернизма.
Я видела, что тощее создание готово взорваться и полететь кровавыми клочьями. И каждый клочок будет истекать ядовитым огненным соком. Любовью, то есть.
Я даже поняла, почему западают на нее чуваки сорока девяти лет.
- Ладно. Не обижайся. Познакомишь меня со своим чудом?
А то! Она за этим и пришла. Она не умела трусов себе купить без моего совета.
Мы поехали на дачу к Возлюбленному. Дача находилась в трех кэмэ от города Видное. Город Видное делится на две части. Одна - загазованная и загаженная больной отрыжкой Москвы. Вторая - тонет в садах. Дача Возлюбленного была недалеко от тех садов.
Сейчас, в снегу, красота Видного не поражала. Наоборот, глушила все эмоции белой тишиной.
Конечно, мы заблудились в пути. Серому вступило в голову "срезать угол". Он клялся, что знает все Подмосковье, как свои карманы. Лес вокруг был удивительный, посыпанный желтыми блестками солнца. Российский сверкающий снег - единственное пока не украденное сокровище России. Впрочем, местами и снег был поражен черными выхлопами мегаполиса.
- Поганая Москва, истрахала всю Россию, - ворчал Серый.
Мы впоролись брюхом шестерки прямо в пень.
Нас с Маршкой подбросило и так шарахнуло об потолок, что на минуту мы ушли в красный мрак чужих миров. И утратили способность материться.
Потом полчаса Серый мчался молча.
- Мудила х*ев, не умеешь ездить, не вы*бывайся! - это Маришка.
- Х*ило бычье, теперь вся башня разбита, *бать тебя коромыслом! - это я.
Можно было бы поставить еще много звездочек - столько, сколько вылетело их из наших глаз.
Серый молчал. Зато выразительно гремел номер шестерки, жалко повисший на одном шурупчике.
Возлюбленный оказался среднего роста, желотолиц, с залысинами и кустистыми бровями. На нем была черно-белая толстовка. Такие носили подростки в 1992 году. Еще на нем были клетчатые тапочки. И последний штрих, дорогие мои! Из ноздрей у него росли волосы!!!
Серый заметил мой взгляд, полный ужаса. И спросил на ухо:
- Позвонить?
- Ага.
Серый знал, куда звонить. Он понимал мои взгляды, мысли, движения, оргазмы. Именно поэтому он не подходил мне в возлюбленные.
- Анатолий, - представился профессор. И пожал руки мне и Серому. А Маришку поцеловал в щечку. Я сразу поняла, что секса у них еще не было.
- Замерзли? Идемте к столу, - любезно предложил Анатолий.
Стол был изысканный: баклажаны с сыром, грибы шитаки, всякие соленьица в японском стиле и русская солянка (сметана, лимон, оливки!).
Винище, само собой. Дорогое, французское, мною ненавидимое.
Я сидела за столом с утонченными яствами, за окном красовались белые ели, в камине пылало и трещало рыжее пламя. Все это похоже на безумного Л.Кэролла, подумала я. Какие-то абсурдные персонажи собрались в ирреальном месте.
Тощая влюбленная в черной кофте с нарочно вырезанными дырками и в черных митенках, которые - не вру! - она сшила из черных сетчатых носков, стоивших четыре рубля.
Подлысоватый интеллигентный дядечка.
Серый, на вид - невзрачный подросток, при ближайшем рассмотрении - крепко побитая жизнью злая зараза.
Я - с большим ртом, большими серьгами. И с большим сомнением - а не снится ли мне сюрреалистическая дача?
Нет! Потому что приехал на такси вызванный Серым Димка. Димка привез из Видного «угощение».
- Это наш друг! – радостно объявил Серый.
- Садитесь! Винца с нами? – предложил вежливый профессор.
Профессор напрягался быть молодым и современным. Только дурочка Маришка не понимала, что у профессора просто зачесалось кой-что на ее юное хилое тельце. Бес со всей силы лягнул его – да не в ребро, а между глаз. Профессор говорил с молодежным сленгом. Это звучало чудовищно.
Ужасен сленг в устах подлысоватых
И нет смешней премудрых глуповатых
- А вы, Дима, видимо, гот? – спросил Анатолий.
Мысленно мы зашлись от хохота.
Дима: приличного вида юноша в черном бизнес-костюме, черном пальто стиля «чикагский гангстер 20-х годов». Дима служил в какой-то кампании, лицо имел сметанно-белое, а глаза – сонные и припухшие от хронического курения травы. Он курил ее даже на своей пафосной работе.
- Да. Я гот, - серьезно произнес Дима.
Он с ходу влился в ситуацию. За умение ловко плавать по Реке Жизни мы и ценили Диму.
- Я кибер-панк гот экзистенциального направления.
- Вот как? А как вы относитесь к проекту закона о запрещении символики готов и эмо в государственных учреждениях? – подкинул «модный» вопрос Анатолий.
Маришка выразительно посмотрела на меня. А мною овладел приступ хулиганства.
- Очень положительно. Знаете, я ведь член молодежного парламента области, - нагло соврала я.
- О! Удивительно! – воскликнул профессор.
- Да. Я представляю там движение феминисток.
Анатолий вновь удивился. Еще бы: зеленая кожаная юбка, зеленые колготки, зеленые ногти – и молодежный парламент. Не сочеталось.
- В России искаженное представление о феминизме, - сказал Анатолий заученную фразу, - обыватели полагают, что все феминистки – это лесбиянки или неудачницы в личной жизни.
- Что вы! Я большая удачница. У меня вот, Серый есть.
Серый улыбнулся самой противной из своих улыбок.
Маришка слушала и увядала на глазах.
Серый протянул мне туго скрученную трубочку с волшебной начинкой. Трубочки мастерил специалист – гот-экзистенциалист Дима. Маришка тоже взяла.
Протянули косяк и Анатолию.
Анатолий взял и потянул. И стал жалок и несчастен. Мне было нестерпимо смотреть на него. Бедный комический персонаж, вписанный пьяным автором в дикую сказку.
Мы же все монстры. Монстрила, чудовища. Я, склоняющаяся и спрягающаяся с любым, кто подвернулся под руку в плохом настроении. Маришка с хронической анорексией. Серый – психически больной на компьютерных играх. Дима, всю жизнь плавающий в волнах марихуанной реки.
Профессор, беги от нас.
Молодость не вернуть через тощую девчонку. Ничего вообще в этой жизни не вернуть.
- Мне этого нельзя, Маришенька, - сказал Профессор, - у меня же давление высокое.
Мы уехали. У Маришки началась в машине истерика. Она хохотала и взвизгивала, пока Дима, молча, не влепил ей затрещину. Тогда Маришка затихла, а через секунду заплакала.
- Почему? Почему все хорошее оказывается дрянью? Почему все фальшивое? Почему все лицемерное?
- Дать ей еще раз? – деловито спросил Дима.
Я просто обняла Маришку. Свою наивную, свою простодушную.
Бог, почему ты не населил мир одними Маришками?
Я дорисовала проспект, над которым работала больше недели. Разбив мечту о чашке чая, робко вякнул звонок домашнего телефона.
- Мэл, здравствуйте!
Я не сразу ответила – рот пересох. Я узнала профессора.
- Мэл, я завтра буду в ваших краях, может быть, встретимся?
- Со мной? Или все-таки с Мариной?
Анатолий немного подышал в трубку. Искал ненаучные, для простого слушателя слова.
- Мэл. Марина потеряла ко мне интерес. Да это и понятно – разве я ей пара? Я уже пожилой. Некрасивый. И, наверное, смешной…
Мэл, Мэл! Нельзя жалеть всех подряд. Люди очень любят жать на кнопку «Жалость», потому что она гарантирует немедленный эффект.
- А я вам по какой статье подошла?
- Я совсем не в том смысле… просто мне показалось – вы с любым человеком способны найти общий язык.
Это не была лесть. Это пропела последняя писклявая и мокрая нота одиночества.
Анатолий не принес цветов. Наверное, догадался, что Мэл цветами не питается.
- Хотите, в кафе посидим? – спросил он. – Я вам диск привез. Новая программа 3D-графики…
Боже мой, подумала Мэл. Возможно, Маришка была не совсем дурочка. И профессор действительно отличается от Серого и Димы в лучшую сторону.
Мы посидели в кафе, и пошли бродить по зимним улицам, где было мало фонарей и много сугробов, запорошенных кустов и прочей романтики. В темно-синем небе распускались хиленькие цветочки февральских звезд.
- А почему вы не выходите замуж? Из принципа?
- Потому что это скучно.
- С какой-то стороны, вы правы. Одиночество – удобная штука. Но и в одиночестве должны быть каникулы. Понимаете? Вот моя визитка. Здесь телефоны и имейл.
Мне стало холодно от этой визитки. И я вдруг почувствовала, что ноги у меня промокли и замерзли.
Надо было надеть другие сапоги.
Профессор улыбнулся и добил меня, замерзшую и наверняка уже простуженную:
- Мне всегда нравились худенькие девушки.
И хотя я вешу на десять килограммов больше Маришки, мне не показалось это комплиментом.
- Пока, - сказала я. – Мне домой пора.
Почему-то я не рассказала Маришке о встрече с профессором. Видимо, потому что Маришка летом всегда перечитывает Франсуазу Саган, а я это бабское претенциозное дерьмо терпеть не могу.