Прошло еще несколько дней, и я немного успокоился. Казалось, неприятное событие осталось позади, закрылось листками календаря и выброшено в корзину, как выбрасывают эти самые листки. Но все повернулось совсем иначе, я не мог и подумать, что события жизни моей скромной персоны примут такой оборот.
… Я многого от них ожидал, только не этого… у них, оказывается, все уже было продумано и приготовлено. Когда я вроде бы освоился в своей роли все хорошо объяснившего, начальник отрывает голову от бумаг и говорит, глядя в раскрытое окно, будто его интересует производственный пейзаж с кучей металлолома посредине: «сходи-ка в особый отдел, им чего-то нужно от тебя». Сказал – и снова зарылся в свои бумаги. Все понятно, ему такое дали указание: не спугни.
Долго же они, однако, выжидали. Выскочить бы сейчас из окна – и через забор! От волнения у меня прихватил живот, и я задержался на несколько минут в туалете, чем сбил их с толку. Нетерпеливый особист уже торчит в коридоре… Крутит головой, высматривая, с какой стороны коридора я подойду, и тревожась, что я и вовсе могу не подойти, попытаюсь бежать или покончу жизнь самоубийством. Издалека приветливо помахал рукой, дескать, давай скорей сюда, не увиливай! Не утерпел, побежал навстречу, сияет как медный таз, улыбается, жмет руку и заглядывает в глаза… «Ганьский, где ты был? тебя ждут».
– А вот и Ганьский, – радостно представил он меня сидящему за его столом крепкому мужчине сорока лет. – Ну, я пойду, не буду вам мешать…
Особист еще раз обворожительно улыбнулся и скрылся за дверью. Прищуренные маленькие быстрые глазки незнакомца внимательно посмотрели на мои ботинки, задержались на галстуке и уставились прямо в переносицу.
– Садитесь, Владимир Николаевич, – произнес он ласковым баритоном, – да не волнуйтесь вы так… по документам нервы у вас в порядке.
– По каким документам?
– По тем, которые в вашем личном деле. Борис Борисович, – назвал себя мужчина, – я представляю одну организацию… Что-то вы никак не успокоитесь. Думаете, за вами пришли? как в тридцать седьмом? – Он улыбнулся и покачал головой. – Все вы так, господа интеллигенты. Как только посмотришь в глаза – сразу истерика.
Я сказал, что чувствую себя неважно. Дескать, есть причины.
– Знаю я ваши причины... от вас ушла Нина Моторина, с которой вы сожительствовали два года. Не напрягайтесь, это всего лишь общедоступные данные, которые собираются на каждого человека в нашей стране, ради вашей пользы, чтобы вы сами себе не навредили и не покалечились…
Придется терпеть их выходки. Что им от меня нужно?
– А я, между прочим, пришел с хорошими новостями… – продолжал Борис Борисович; не спуская с меня глаз, теперь они уже не бегали, но въедливо высверливали дырку в моем черепе, – вот вы нас все время ругаете, а ведь признайтесь: вы всегда испытывали к нам двойственные чувства. Ненавидели и хотели служить верой и правдой, не так ли? Ну что ж, ваша мечта сбылась. На вас обратили внимание. Нам как раз нужен человек, соответствующий вашим параметрам. Ваша кандидатура прошла все инстанции. Так что принимайте поздравления! вам предлагается новая работа. Да и здесь уже вам, как вы понимаете, нет смысла задерживаться… А работа интересная, творческая. Все, о чем мечтали в последние годы – все будет возможно осуществить. Мечты всех этих жалких лет прозябания сбываются. Итак, вам предоставляется шанс показать нам, на что вы способны.
– Кому это нам?
– Ах да, вы все еще не понимаете, Владимир Николаевич. Или все же понимаете?
– Ничего я не понимаю… И о чем, интересно, я мечтал все эти годы? – спросил я, пряча мое волнение насчет их исследований и невольно подстраиваясь под его стиль...
Незнакомец подмигнул и добродушно расхохотался, умудряясь укоризненно покачивать головой: охота вам препираться! Он достал синенькую книжечку в твердой обложке… Так, мы обижены, тема отмщения, оскорбленные чувства по отношению к даме, но о Моториной мы уже говорили… так, еще кое-кому надо бы дать понять, кто вы такой на самом деле… И так далее в том же духе.
Демонстрирует всесилие аппарата… Неужели им, действительно, известно все?! Я думал, давно знаю, что такое ужас… нет, я только сейчас начинаю понимать, что это такое… Ловко они! а я машины из окна высматриваю, и вправду, думал, воронок к подъезду подкатит. А они вот как просто – пригласили на разговор, и все дела…
– О чем призадумались? – сощурил глаза незнакомец и чуть подался вперед, – не скрою, нас весьма заинтересовала комбинация вашей личности. Редкая комбинация, на сто процентов нам подходите.
– Да кому это нам?
– Нашей милой организации, но о ней попозже, хорошо? А пока продолжим разговор о вас, Владимир Николаевич. Скажу вам по большому секрету, насчет вашей кандидатуры были некоторые разногласия, но, в конце концов, все удалось согласовать и получить «добро»… я лично постарался, потому как сразу понял: наш человек!
– И в чем же состоит работа?
– О, работа очень несложная, вы даже удивитесь, как вам легко она будет даваться… представьте, вы просто разговариваете с людьми, высказываете свое мнение по разным поводам и без повода. Делитесь мыслями о партии, правительстве, можно и о социалистической системе народного хозяйства… да все что угодно, что в голову взбредет. А еще объясняете, почему вас не устраивать жизнь при социализме… мечтаете все переменить, или так: ждете перемен, и готовы принять деятельное участие в приближении этих перемен… А мы будем следить за реакцией ваших собеседников. Нам это нужно для анализа положения в обществе, определения идейной прочности наших граждан… наконец, для изучения неблагоприятных факторов, действующих на систему развитого социализма. Так что давайте посмотрим, насколько вам удастся сделать то, что вы хотели бы сделать, будь у вас полная свобода… Вот мы вам и предоставляем возможность порезвиться, каково? Дух захватывает, не правда ли? Что ж, Владимир Николаевич, покажите, на что вы способны в условиях полной свободы действий, в том числе ограниченно противоправных действий…
– Как называется ваша организация?
– Давайте называть ее просто контора.
Проговорив с Борисом Борисовичем около часа, я несколько освоился, и к концу беседы, которой на удивление никто не помешал, я довольно успешно выяснил важные для себя подробности, и эти подробности мне понравились. Зарплату обещали повышать в зависимости от успехов. Сама зарплата на первое время составит двести восемьдесят рублей. Честно говоря, таких денег я никогда не зарабатывал. Можно по сто пятьдесят откладывать каждый месяц, даже если по сотне – и то хорошо будет. В обещанных премиальных чувствовалась мощь и размах этой конторы… Это вам не десятка в конце квартала. Что еще? На работу в общепринятом смысле ходить не надо. Мне будут по телефону определять задания, а также извещать другими благородными и удобными для меня способами.
– Так, и какое же будет ваше положительное решение?
Он видел, что я уже согласен, но все равно спросил для порядка… Согласен, конечно, согласен! Да, как точно они меня просчитали. То, что в чем я сам себе никогда бы не признался: я их ненавижу и хочу им служить, но служить именно в их конторе.
– Вот и хорошо, – сказал Борис Борисович, – вот вам бумага и ручка. Пишите заявление об увольнении, а завтра можете считать себя принятым к нам на службу.
– Как завтра? Ведь надо два месяца ждать, чтобы уволили, – напомнил я новые правила увольнения.
– Я знаю, что говорю, – Борис Борисович капризно покривил губы, – задерживать вас не станут. Как только подадите заявление, все и подпишут. Они ждут вас. А потом идите домой, и хорошенько выспитесь. Да, маленькая формальность: поставьте подпись вот на этой бумажечке. Это наше с вами формальное соглашение. Вот здесь… великолепно! Эту неделю будьте дома, впрочем, вы и так всегда дома. Ну что же, жму вашу руку, коллега, и пригласите хозяина кабинета.
Идя по коридору, я все еще глупо улыбался, не веря своему счастью. А что, собственно, произошло? Ничего особенного, наняли на правильную работу. Они подыскивали подходящую кандидатуру, и я попался им на глаза… А знает ли он, что я не прошел на собрании? Так, хватит задавать дурацкие вопросы!
На оформление бегунка ушло не больше часа, просто чудо какое-то. Начальник молча подписал заявление, старая школа, ничего не спрашивает, и другие из той же школы – все на месте, все молча подписывают, даже консервативная бухгалтерия нашла в себе силы выдать до обеда расчетные деньги, немного понервничали из-за казенных сапог, которые я выписал себе просто так – чтоб были… (люблю иногда поразмышлять в сапогах, есть у меня такая забава, и этого я объяснить не могу), но сапоги я им возвращать не стал, я уже догадался, что и так выдадут деньги, никуда они не денутся.
И вот что интересно: вся эта административная компания – никакого на меня внимания… молча подписывают – и все, заняты, видите ли, своей важной работой.
Я навсегда покидал стены родного предприятия, в котором проработал, между прочим, двенадцать лет, и никто на прощанье не вышел меня проводить, никто не всплакнул обо мне. Удивляюсь я на этих людей.
* * *
Утром моросит дождь. Погода никак не установится: вчера ветер и собачий холод, сегодня слякоть, грязь... Люди с неизбывным упрямством идут на работу, и по их молчаливым строгим лицам я читаю: когда же это все кончится?
В милиции прождал следователя около сорока минут. Его вызвали, но он просил обождать. Я ходил по коридорам, знакомился с внутренним устройством районного отделения. В коридорах сидели разные господа малопочтенного вида. Каких только ни нарожают, подумалось мне. Вернулся к своей двери. Мой стул занял седой старец. Он ковырял засохшие болячки на побитой физиономии. Довольно ощутимо припахивало мочой.
– Жалоба на вас, Ганьский, – смотрел на меня с едва скрываемым презрением следователь. – Гражданка Нина Моторина заявляет, что вы ее преследуете. Вмешиваетесь в личную жизнь, стоите под окнами с неизвестными целями. Так, мы вас официально предупреждаем: еще одно заявление, и будем принимать меры.
Я поблагодарил за предупреждение, пообещав, что никогда в жизни не подойду к этим окнам. Ну, да, действительно как-то раз проходил под ее окнами, и она, как нарочно, стояла и смотрела… Мое оправдание следователя не убедило, подумал, что я из психов-маньяков. Впрочем, он мне тоже не понравился. Взятки берет да пьянствует, вот и вся его жизнь, на роже написано. Я был рад, что ему после меня придется калякать с живописным старцем, ковыряющим болячки.
Не менее пасмурный вечер. Все окончательно растаяло. Приоткрытое окно пропускает запах чего-то разложившегося. Что у них там разложилось? Прилежно сижу дома. Ловлю себя на мысли, что жду посещения вчерашнего гостя, не звонка, а именно посещения. Борис Борисович позвонил в одиннадцатом часу вечера. Сообщил адрес, по которому завтра нужно будет явиться, никаких документов с собой не брать, трудовую тоже не надо…