Это – черновая версия. Чистовую можно найти на страницах "Самиздата" под этим же моим псевдонимом, а также в Либрусек и Флибуста. Там есть еще одна версия "Шоколадной войны" . Ее объяснение можно посмотреть тут:
http://rutube.ru/video/e79356460cd3dffc07c62de4b415385e/
26.
- Привет, - его душа вырвалась из пустоты.
- Привет?
Это была она? Вероятно, но она была последней Баррет из телефонной книги, и её голос был чистым и привлекательным, голос из тех, что несёт в себе свет того блага, что он видел на автобусной остановке.
- Привет, - продолжил он, его голос не подчинялся ему и противно каркал.
- Это Денни? - спросила она.
Он моментально и невменяемо заревновал её к Денни - неважно к какому Денни.
- Нет, - крякнул он снова, с какой-то жалостью.
- Кто это? - спросила она, уже с досадой в голосе.
- Это Эллин? Эллин Баррет? - в его произношении это имя прозвучало несколько странно. Он никогда не выговаривал его вслух, хотя уже тысячу раз он успел прошептать его в тишине.
Тишина.
- Смотри, - начал он, и его сердце отчаянно забилось. - Смотри, ты меня не знаешь, но я вижу тебя каждый день...
- Ты кто-то из извращенцев? - спросила она, без какого-либо ужаса, но её удивление было неподдельным.
- Нет, я – попутчик… по автобусной остановке.
- Как это - попутчик? Как это - по остановке? - скромность в её голосе растворилась, и в нём появились хулиганские, скорее даже выпендрёжные нотки.
Он хотел сказать: «Ты улыбнулась мне вчера… за день до того… на этой неделе». Но он промолчал. Внезапно он счёл эту ситуацию тщетной и нелепой. «Попутчик» не стал знакомиться с девчонкой на основании её улыбки, и теперь по телефону представляется так. Она, наверное, улыбалась сотне парней в день.
- Я извиняюсь за то, что надоедаю тебе.
- Ты уверен в том, что ты не Денни? Ты пытаешься разыграть меня? Смотри, Денни, я уже устала от тебя и от всего этого дерьма…
Джерри повис. Он больше не хотел слышать её голос. Слово «дерьмо» прозвучало эхом в его мозгу и разрушило все иллюзии о ней. Что похоже на встречу с любимой девочкой, когда при улыбке выясняется, что у неё гнилые зубы. Но его сердце продолжало биться крепко. «Ты кто-то из извращенцев?» - может быть, это действительно о нём? Здесь скорее не сексуальное извращение, а что-то другое. Может, своего рода извращением можно было назвать отказ от продажи шоколада? Было ли сумасбродством делать это, особенно после последнего предупреждения Арчи Костелло и «Виджилса»? И ещё этим утром он стоял как наказанный и боялся вакуума очередного «нет» в классе Брата Лайна. В первое время, это слово привело к всеобщему ликованию, к подъёму духа.
Позже «нет» гремело в его ушах, и Джерри ожидал крушения здания школы или ещё чего-то такого драматического из того, что могло бы случиться - ничего. Он видел Губера, трясущегося от страха. Но Губер не знал прежде ощущений, когда за его спиной словно рушатся мосты, и ещё, у него в глазах мир никогда не переворачивался с ног на голову. Он продолжал свою странную борьбу внутри себя, когда возвращался домой. Иначе, он не набрался бы смелости обзвонить всех этих Баррет, и заговорить с каждой из них, чтобы, в конце концов, потерпеть жалкую неудачу. Но он звонил и говорил членораздельно, ломая рутину бесконечных дней и ночей.
Внезапно проголодавшись, он ворвался на кухню, достал из холодильника мороженое, распечатал его и вывалил на тарелку.
«Меня зовут Джерри Рено, и я не буду продавать шоколад», - крикнул он в пустую квартиру.
Его слова и голос звучали ярко и величественно.
27.
В этом задании обязательно должен был участвовать Фрэнки Ролло. Ему уже стукнуло восемнадцать. Он был наглецом и бандитом, и «положил» на все спортивные и общественные мероприятия, проводимые в «Тринити». На уроках он сидел с открытой книжкой и при этом никогда не делал домашнее задание, но всегда мог выкрутиться, потому что он немедля пускал в ход ловкость своего интеллекта, хорошо развитого от природы. Его главный талант был в том, что он умел творчески мыслить. И ещё ему всегда везло. Он был очень удобен для Арчи. Тот с удовольствием брал его на задания в обычных обстоятельствах. Но в секретной комнате все так называемые грубые характеристики таяли в девяноста семи случаях из ста. Они не выдерживали противостояния Арчи и «Виджилса». Презрение и самодовольство испарялись, превращаясь в ничто, когда Картер мог стукнуть молотком по столу, или Арчи привести какой-нибудь весомый аргумент. Но всё это не касалось Франко Ролло. Он умел хранить хладнокровие и независимость в своих суждениях, и напугать его было непросто.
- Твоё имя? - спросил Арчи.
- Да пошёл, ты - Арчи, - ответил Ролло. Его лицо искривилось в издевательской улыбке. - Ты знаешь моё имя.
Тишина была устрашающей. Устрашала даже не тишина, а дух, царивший в этой комнате. Арчи держал «морду утюгом», он не был склонен предаваться эмоциям. Никто даже и не осмеливался бросить вызов Арчи или заданию.
- Не мелочись, Ролло, - рычал Картер. - Твоё имя должно быть услышано.
Пауза. Арчи тихо выругался. Вмешательство Картера его раздражало, словно напоминание о риске, до которого ещё далеко. Обычно Арчи всё делал только по-своему и никак иначе.
Ролло пожал плечами:
- Меня зовут Фрэнки Ролло, - представился он в монотонной форме.
- Думаешь, что ты парень не-промах? - спросил Арчи.
Ролло не среагировал, но его самодовольная улыбка явно выражала ответ.
- Парень не-промах, - повторил Арчи, словно добавил специй в слова, но он сделал это выдержанно, играя на время, шевеля извилинами, зная, что, может быть, важно поимпровизировать, превратив этого наглого негодяя в жертву.
- Ты сказал это не мне, - самодовольно выпалил Ролло.
- Мы все тут не-промах, - сказал Арчи. - Факт, что это наша особенность: оборачивать парней, которые не-промах в тех, которые промах.
- Отрежь дерьма, Арчи, - сказал Ролло. - Ты не оригинален.
Снова жуткая тишина, словно ударная волна, оглушила эту комнату, порыв невидимого ветра. Даже Оби, который всё предвидел и знал всё на день вперёд, хлопал глазами в неверии, что такая жертва проигнорирует Превеликого Арчи Костелло.
- Что ты сказал? - спросил Арчи, сдерживая в себе весь мир и его дух, который вот-вот рухнет на Ролло.
- Эй, парни, - сказал Ролло, отвернувшись от Арчи и обращаясь ко всему собранию. - Я не трусливый ребёнок, который написает в штаны, потому что большой и страшный «Виджилс» вызывает его на собрание. Чёрт, вы даже не можете напугать сопливого новичка, чтобы он стал продавать какой-то там вонючий шоколад.
- Смотри, Ролло… - начал Арчи. Но он не сумел закончить свою мысль, так как Картер шаркнул подошвами. Он месяцами ждал такого момента. Его руки чесались по активным действиям в секретной комнате, вместо того, чтобы неделями просиживать дырки в штанах, и наблюдать игры Арчи в кошки и мышки.
- Достаточно с тебя, Ролло, - сказал Картер. Одновременно, его рука поднялась и въехала ему в челюсть, зубы Ролло клацнули, и он отшатнулся назад. На кроткий момент вернулась гробовая тишина, пока Ролло не взвыл от боли. Он закрыл обеими руками лицо, и в это же время последовал удар Картера в живот, под дыхало. Ролло, выпучив глаза, схватился за живот. Он открывал рот, но воздух был уже ему недоступен. Кашляя и плюясь, он упал на четвереньки.
Глухой рёв одобрения заполнил помещение. Наконец-то все смогли увидеть собственными глазами психофизическую акцию Картера.
- Убрать его отсюда, - сказал Картер.
Двое членов «Виджилса» подняли Ролло и выволокли его из секретной комнаты. Арчи уныло наблюдал за поспешным устранением Ролло. Его возмутили быстрые действия Картера и одобрение этого собравшимися, что на какое-то время поставило Арчи в неудобное положение, как руководителя, потому что Ролло был только лишь поводом для начала собранья, точкой отсчёта, с которой Оби должен был перевести разговор на главную тему. Прежде всего, встреча была собрана для того, чтобы обсудить действия Рено и решить, что можно сделать с этим упрямым новичком, отказывающимся быть в строю.
Картер рявкнул на собравшихся и ударил молотком по столу. В развернувшейся пустоте все могли слышать Ролло, будучи брошенного на гимнастическом полу, где-то снаружи, и звук рвоты, исходящей из него - звук, похожий на спуск воды в унитазе.
- О-кей, тишина, - Картер ещё не расслабился, он, словно вызывал Ролло на поединок. Затем он повернулся к Арчи: - Садись, - сказал он. Арчи распознал команду в голосе Картера. На какой-то момент, он искушался бросить ему вызов, но, поняв, что «Виджилс» одобрил действия Картера против Ролло, он даже и не стал пробовать силы, ему надо было сохранить хладнокровие и продолжить игру без каких-либо эмоций. Арчи сел.
- И так, мы добрались момента истины, Арчи, - сказал Картер. - И здесь, как я думаю… скажи, что я неправ. У нас проблемы с дисциплиной - распущенность. Это если такие, как Ролло, думают, что они могут крутиться среди нас, и если разного рода информация о нас будет расползаться и попадать, куда не надо, то «Виджилс» развалится, - Картер сделал паузу в объяснении происходящего в «Виджилсе». - И вы видите, что происходит нечто нехорошее. И я скажу вам, кто неправ. Мы.
Его слова звучали на удивление величественно.
- Как это получается, что Мы неправы? - чуть ли не возмутился Оби, его назначили секретарём на длительный срок.
- Прежде всего, потому что мы впутываем наше имя в проклятую шоколадную распродажу. Что такое «Виджилс» - это наше детище или что-то чужеродное? Во-вторых, как Ролло сказал, мы можем позволить сопливому новичку делать из нас дураков, - он повернулся к Арчи. - Правильно, Арчи? - в вопросе прозвучала злоба.
Арчи не сказал ничего. Он внезапно ощутил себя в помещении, заполненном посторонними, и решил пока ничего не предпринимать, когда всё под сомнением, игра в ожидании игры. Наблюдение за тем, что раскрывается. Конечно, было бы смешно не согласиться с Картером. Слово «Виджилс» во всех отношениях было причастно к школе - парень отказался продавать шоколад с целью бросить вызов «Виджилсу». Так зачем же они тут сегодня собрались?
- Оби, покажи нам, что ты нашёл этим утром на доске бюллетеней, - сказал Картер.
Оби оживился. Нагнувшись, он вытащил из-под своего стула плакат, сложенный вдвое. Расправил его. Плакат был размером с обычное кухонное окно. Оби держал его в руках так, чтобы все видели. На нём в каракулях плясали кривые буквы:
Трахнутый шоколад
и
трахнутый «Виджилс».
- Я увидел этот плакат в тот момент, когда я опоздал на алгебру, - объяснил Оби. - Он висел на доске бюллетеней в главном коридоре.
- Как ты думаешь, многие его видели? - спросил Картер.
- Нет. Я проскочил мимо доски бюллетеней минутой раньше, направляясь к своему шкафчику за учебниками по математике. Этого плаката ещё не было. Невелика вероятность того, что ещё кто-то его увидел.
- Думаете, его прикрепил Рено? - спросил кто-то.
- Нет, - фыркнул Картер. - Рено не дошёл бы до расклейки плакатов. Он думает что-либо подобное уже с неделю, но чтобы он как-то проявлял это внешне, до такого пока не дошло. Мир велик. Если Рено мог уйти с пренебрежением к нам, то другие бы попытались что-нибудь предпринять, - наконец, он повернулся к Арчи. - О-кей, Арчи. Ты мозг команды, и ты также завёл нас в этот бардак. Куда пойдём дальше?
- Поднимаешь панику без особой причины, - сказал Арчи тихим и спокойным голосом. Он знал, что он должен был сделать - вернуть обратно свой прежний статус, вымести прочь дух вызова Ролло, и доказать всем, что он, Арчи Костелло, и он продолжает командовать. Он показал всем, что он смог повернуть ход собранья в направлении заботы о Рено и о шоколаде. И он подготовился. Пока Картер произносил речь, а Оби по сторонам размахивал плакатом, ум Арчи был в гонке по кругу, в пробе сил, в проверке комбинаций грядущей игры. Под давлением он всегда работал лучше, по-другому. - Прежде всего, вы не можете взять и избить половину всех учащихся в школе. Вот почему я, как обычно, «положил» на рукоприкладство в заданиях, из-за которого возникли бы проблемы, что было бы не вовремя, и парни действительно стали бы саботировать распродажу, если бы мы начали избивать всех по очереди, - заметив хмурый взгляд Картера, Арчи решил швырнуть ему кость. Картер продолжал вести встречу, и, как президент «Виджилса», он мог быть опасным противником. - Всё правильно, Картер, я допускаю, что ты хорошо поработал над Ролло, и он этого заслужил. Но никто его и не вспоминает. Он может лежать в своей блевоте, и никому до этого нет никакого дела. Но он - исключение.
- Ролло исключение, - сказал Картер. - Если продолжить о Ролло, то мы не могли бы побеспокоиться о ком-нибудь ещё, действующем хитро, или о ком-нибудь, расклеивающем плакаты.
Опережая тупиковую ситуацию, Арчи решил сменить тему:
- Но что с непродаваемым шоколадом, Картер? - сказал Арчи. - Ты сказал нам, что «Виджилс» связан с этой распродажей. Тогда решение простое. Надо проделать эту хренову распродажу максимально быстро. Надо всё продать. Если отказ Рено оборачивается в своего рода героический протест, потому что он не продаёт шоколад, то, чёрт его побери, тогда всё должно выглядеть так, что все продают шоколад, и все верны духу «Тринити» кроме него.
По аудитории прокатился шумок одобрения, но у Картера возникло сомнение:
- И как же мы заставим каждого начать продавать шоколад, Арчи?
Арчи отнёсся снисходительно к шуму и самоуверенному смеху в аудитории, затем прекратив его, прикрыв ладонью свой собственный рот.
- Просто, Картер. Как и все великие схемы и планы, этот - до гениального прост, - все ждали, они как всегда были ошеломлены всеми планами и заданиями выкладываемыми Арчи. - Мы делаем продажу шоколада популярной. Наша задача сделать так, чтобы это выглядело круто. Мы умело работаем словом. Мы организуем. Мы собираем старост классов, совет учащихся, парней имеющих влияние. Лозунги: «Жить или умереть за старую добрую «Тринити»! Все на распродажу!»
- Не каждый захочет продать пятьдесят коробок, Арчи, - выкрикнул Оби, помешав Арчи, с трудом отвоевавшему своё слово, которое Арчи ухватил из рук Оби.
- Они захотят, Оби, - предсказывал Арчи. - Они захотят. Делай своё дело, как говорится, Оби, делай своё дело. Ладно, мы решили сделать распродажу шоколада реальной. И «Виджилс», как всегда, будет на высоте. Школа полюбит нас за это - мы освободим её от шоколада. Мы выпустим наши собственные лотерейные билеты вместе с Лайном и другими Братьями. Почему ты думаешь, что я ставлю на первое место поддержку Лайна? - голос Арчи был мягким, со старой элегантной вежливостью и с заверением, что многие различали, как символ Арчи, когда тот взлетал под небеса, широко и размашисто. Все были в восторге, когда Картер работал кулаками, вырубая Ролло, но когда Арчи парил в небесах, все чувствовали себя в большей безопасности. Это был Арчи, с его даром преподносить сюрприз за сюрпризом.
- А что с Рено? - спросил Картер.
- Не волнуйся о Рено.
- Но я волнуюсь о нём, он меня тревожит, - сказал Картер с сарказмом. - Он - нарыв на нашем теле.
- А Рено должен будет побеспокоиться о себе сам, - сказал Арчи. Картер и другие словно не знали о неординарных способностях Арчи в случайных и непредвиденных ситуациях. - Надо понять это так, Картер. До тех пор пока идёт распродажа, Рено будет вместе со всеми, и его сердце будет хотеть, чтобы он продавал шоколад, и школа будет рада, а он - пускай, нет.
- О-кей. - сказал Картер, ударив молотком. Удар молотком следовал всегда, когда он был неуверен в себе. Молоток был продолжением кулака. Но, чувствуя, что Арчи мог что-то утаить от него, и где-то перехватить у него победу, Картер сказал: - Смотри, Арчи, если в последствии распродажа не заработает, тогда считай, что ты крепко сам себя поимел, ты понял? Ты будешь всё делать сам, и это будет без хренова чёрного ящика.
Кровь подступила к щекам Арчи, и пульс интенсивно застучал в его висках. Никто ещё и никогда ничего подобного ему не говорил. Изо всех сил он старался не показывать собственной растерянности и удержать на лице улыбку, напоминающую наклейку на пивной бутылке. Он за ней, как мог, прятал своё унижение.
- Лучше, чтобы ты был прав, Арчи, - сказал Картер. - Я держусь от всего этого как можно дальше и вообще не имею к этому никакого отношения, а для тебя это будет испытанием, до тех пор, пока весь шоколад не будет продан.
Это предел унижения - испытание. Арчи держал улыбку на лице, пока не почувствовал, как его щёки трещат по швам.
28.
Он принял мяч от Гайлмета, обхватив его руками на животе. Он взвешивал все за и против, чтобы удачно проскочить через линию. Он наблюдал за Картером. Ему нужно было низко ударить его так, чтобы тот опрокинулся, что для Джерри было непросто. Картер запросто был тяжелей его фунтов так на пятьдесят. Тренер использовал его, чтобы команда новичков стояла на цыпочках, и он всегда говорил: «Неважно, как велико тело, важно то, что вы с ним делаете». Теперь Джерри ждал удачного момента, чтобы подсечь Картера, вынырнув из-под свалки тел, куда исчезал Гайлмет, передавший ему мяч. Всё это напоминало товарный поезд, бесконтрольно катящийся вниз под горку. Джерри хотел вернуть мяч Гайлмету, но уже было поздно, тот исчез из виду. Джерри рванул вперёд с низкого старта, нацелившись в колени Картера, в уязвимое место, обозначенное тренером. Их столкновение напоминало дорожную аварию. Джерри всем телом ощутил удар об землю. Руки и ноги перекрутились и перепутались с конечностями Картера. Весёлая чехарда, перетёкшая в жёсткий и, вместе с тем, честный футбольный контакт, может быть, не столь красивый, как проведённый до того пасс или обман противника, но он был полон мужества и гордости.
Крепкий запах прелой травы и сырой земли изо всех сил ударил в ноздри Джерри. Он с осторожностью относился ко всем своим победам, зная о своей задаче: добраться до Картера. Он взглянул на него, на лице у того было заметно удивление, он встряхнул головой. Джерри ухмыльнулся, когда добрался до его ноги. Внезапно кто-то повалил его сзади. Это был сильный удар на уровне его почек. От такого толчка силы покинули Джерри. Его колени сложились, и он снова оказался на земле. И тогда он пытался обернуться, найти того, кто атаковал его. Но он уже ничего не видел, в глазах всё расплылось, и слёзы потекли по его щекам. Побитый, он лежал на земле и уже не знал, куда тянет гравитация. Он осмотрелся, когда в глазах что-то прояснилось. Его товарищи по команде собрались в позицию для следующей игры.
- Иди сюда, Рено, - позвал его тренер.
Он стал на колено, чтобы подняться на ноги. Боль в почках уменьшилась, став вялой и неопределённой.
- Иди сюда, иди сюда, - тренер подгонял его, как обычно, с раздражением в голосе.
Джерри аккуратно направился в строй. Во всей этой неразберихе он доверял своей голове и плечам, пытаясь понять происходящее. Он поднял голову и осмотрел поле, словно рассчитывал свои дальнейшие действия. Кто же ударил его в спину? И кто же так ненавидел его и за что? Удар был таким сильным, что от мучительной боли у него помутилось в глазах.
Это был не Картер - Картер был целиком в его поле зрения. Но кто ещё? Кто-то другой, наверное, кто-нибудь из его собственной команды.
- Ты о-кей? - спросил его Губер.
Джерри снова нырнул в кучу. Назвали его номер. Это значило, что он сейчас перехватит мяч. Наконец, мяч был в его руках, глаза каждого были на нём, и это значило, что он не был так уязвим от чьих-либо подлых ударов в спину.
- Продолжаем, - сказал он, сочно выговаривая слова, давая всем знать, что он в полном порядке и готов действовать. И вдруг, в какой-то момент, где-то между рёбрами он почувствовал боль.
Направляясь за центр, Джерри снова зарыскал глазами, рассматривая игроков. Кто-то попытался смести его.
«Дай, господь, мне глаза на затылок», - прошептал он. Игра продолжалась. Он бежал и выкрикивал сигналы.
Телефон зазвонил, когда он вставил ключ в замок входной двери. Быстро повернув ключ, он бросил дверь на распашку и швырнул книги на стул в прихожей. Нескончаемые звонки отдавались эхом в пустой квартире.
Наконец он сорвал трубку с аппарата, висящего на стене.
- Алло.
Тишина. Никаких гудков. И тогда, сквозь эту мёртвую тишину слабый звук, издалека, словно из-под одеяла: кто-то фыркал, удерживаясь от смеха, про себя, шутка по секрету.
- Алло, - снова сказал Джерри.
Смех стал громче. Телефонные хулиганы? Разыгрывают девочек? Снова тот же задавленный смех, но определённее и громче, всё равно кто-то прячется с каким-то недобрым умыслом - смех, который говорит тебе: «Я тебя знаю, а ты меня - нет».
- Кто это? - спросил Джерри.
И тогда прерывистые гудки начали громко пердеть ему в ухо.
В одиннадцать часов ночи телефон зазвонил снова. Джерри подумал, что это отец - он работал в аптеке в вечернюю смену.
Он поднял трубку и снова сказал: «Алло…»
Безответно. Ни звука.
Он хотел положить трубку, но что-то заставило его задержать её у уха в ожидании.
Опять всё тот же идиотский смех.
То же самое, что и в три часа по полудню. Только уже была ночь, темнота. Квартира была обложена тенями от света настольной лампы и выглядела угрожающе. Найдя это, Джерри сказал себе: «Ночью здесь всегда жутко».
- Эй, кто это? - спросил он, его голос вернулся в норму. Смех продолжался, хотя в тишине он звучал издевательски и со злобой.
- У тебя все дома? Хочешь конфетку, сопляк? - спросил Джерри провоцируя и зля невидимку на другом конце линии.
Смех перешёл в издевательское улюлюканье. Затем короткие гудки ворвались в его ухо.
Ему что-то понадобилось взять из шкафчика.
Школа была знаменита своими «жуликами» - не то чтобы ворами, но охотниками за всем, что плохо лежит. И вешать замок не было ни малейшего смысла, на следующий же день он будет взломан. Секретность в «Тринити» не значила ничего. Большинство учащихся плевать хотели друг на друга. О взаимоуважении не было и речи. Кто-нибудь обязательно интересовался незакрытыми шкафчиками. Из них круглый год исчезали книги, деньги, сандвичи, обувь, одежда и что-нибудь ещё.
Утром, после той первой ночи с телефонными звонками, Джерри открыл свой шкафчик и схватился за голову, он не верил своим глазам. Его плакат был измазан с чернилами или краской синего цвета. Надпись была фактически уничтожена. «Сумею ли я разрушить вселенную?» была теперь гротескным беспорядком несвязного письма - безрассудный акт детского вандализма, больше напугавший Джерри, чем разозливший его. У кого-то совсем съехала крыша. Опустив вниз глаза, он заметил, что его новые кроссовки были изрезаны, материя стелилась лоскутками по полу шкафчика. Они напоминали теперь шкуры каких-то ископаемых животных. Зря он оставил их тут на ночь.
Измазать плакат это было одно - так, пакость, злая шутка, работа для животных, их всегда хватает в каждой школе, даже в «Тринити». Но вот с кроссовками это уже было серьёзно. Акт был умышленным. Кто-то послал ему письмо.
Телефонные звонки.
Атака на футбольном поле.
Теперь кроссовки.
Он быстро захлопнул шкафчик, чтобы больше никто этого не увидел. Почему-то он почувствовал себя в чём-то опозоренным.
Ему снился огонь. Пламя съедало какие-то стены, и выла пожарная сирена. Когда сон растаял, то сирена оказалась телефонным звонком. Джерри встал с постели. В прихожей отец повесил трубку на аппарат. «Что-то интересное», - подумал Джерри. На дедовских часах стрелки показывали два.
Джерри не сразу отошёл ото сна. Он окончательно проснулся, только когда холодный пол защекотал его пятки.
- Кто это был? - спросил он. Хотя ответ на вопрос ему, конечно же, был не нужен.
- Никто, - ответил отец. На его лице было отвращение. - Такой же звонок в такое же время был и вчера. Но ты не проснулся. Какой-то дурак на другом конце линии, он хохотал так, как будто это самая смешная шутка в мире, - он подошёл и потрепал волосы на голове у сына. - Иди в постель, Джерри. Всяким дуракам не спится. Прошло пару часов, пока Джерри сумел погрузиться в какой-то необозримый сон.
- Рено, - вызвал его Брат Эндрю.
Джерри поднял глаза. Он был поглощён новым проектом. Ему нужно было зарисовать здание с угла, прорабатывая перспективу, исходя из новой темы урока, что было обычным упражнением, но он любил красивые линии, правильные формы, свет и тень, аккуратно выполненный рисунок.
- Да, Брат?
- Твоя акварель. Альбомное задание.
- Да? - удивился Джерри. Акварель, бывшая главной темой в это время, заняла целую неделю, просто потому что Джерри не блистал в свободном искусстве. Ему проще было обращаться с формами и геометрическими фигурами, где всё было определённо и ясно. Но акварель влияла на пять процентов его оценок в полугодии.
- Сегодня последний день, когда ещё можно сдать работу акварелью, - сказал Брат. - Твою я не нашёл.
- Я вчера положил её на стол, - сказал Джерри.
- Вчера? - спросил Брат Эндрю с таким удивлением, словно он никогда раньше не слышал слово «вчера». Он был привередливым, точным и педантичным человеком. Обычно он преподавал математику, но изобразительное искусство ему тоже было не чуждо.
- Так, сир, - подтвердил Джерри.
Брови поднялись, Брат рассматривал листы, сложенные на столе.
Джерри смотрел тихо и отстранённо. Он знал, что Брат Эндрю не может найти его рисунок. Ему хотелось повернуться и вглядеться в лица сидящих в классе, найти того, кто мог бы тайно торжествовать в удавшейся пакости. «Эй, ты становишься параноиком», - сказал он себе. Кто-то пронырнул в класс и убрал его рисунок из общей стопки. Кто-то тихо наблюдал за ним и знал, что он вчера сдал свою работу.
Брат Эндрю поднял глаза:
- Пользуясь клише, Рено, мы стоим перед дилеммой. Твоя работа не здесь. Можно ещё подумать, что я её потерял, а я ведь не имею привычку терять работы учеников… - учитель сделал паузу подчёркивая неправдоподобность ситуации. Он ждал смех в аудитории, и, что было невероятно, смех не последовал. - …или твоя память ошибочна.
- Я сдал работу, Брат, - сказал Джерри твёрдо, без паники.
Учитель смотрел прямо в глаза Джерри. Джерри смотрел с честным сомнением в глазах.
- Ладно, Рено, возможно я имею привычку терять работы, после всего, - сказал он, и Джерри почувствовал дружелюбие со стороны Брата Эндрю. - Иначе говоря, мне стоило бы проверить дополнительно. Возможно, я оставил твою работу у себя на стуле.
Почему-то именно это замечание спровоцировало смех, и даже сам учитель поддержал его. Был последний урок, все устали и с нетерпением ждали звонка. Всем уже было не до его рисунка. Джерри хотел оглянуться и увидеть, чьи же глаза победно сверкают, кто добился своей цели.
- Конечно, Рено, посмотрим, и если я не найду твою акварель, то я не смогу закрыть тебе полугодие по изобразительному искусству.
Джерри открыл шкафчик.
Там был всё тот же беспорядок. Он не стал срывать плакат и трогать кроссовки. Он решил оставить всё, как есть, как напоминание, как символ. Символ чего? Он до конца не осознавал. Глядя с тоской на плакат, он вспомнил замазанные синим слова: «Сумею ли я разрушить вселенную?»
Обычный коридорный ад гудел вокруг него, хлопали дверки шкафчиков, возбуждённые крики и свисты висели в затхлом воздухе, по бетонному полу топали ноги, все спешили на футбол, на бокс, в клуб собеседников.
«Сумею ли я разрушить вселенную?»
«Да, конечно - сумею».
Джерри внезапно понял значение этого плаката - человек, одиноко стоящий на пляже, бесстрашно бросал вызов всему миру и взвешивал момент, когда же он будет им услышан.
29.
Замечательно.
Брайан Кочрейн снова произвёл подсчёты, играясь с ними, словно он был фокусником, а они очаровательными аплодисментами восторга. Он не мог дождаться момента, когда он сможет показать результаты Брату Лайну.
За последние несколько дней интенсивность продажи возросла в несколько раз, с колебаниями, чередующимися в течение каждого получаса. Колебаниями - это было мягко сказано. Брайану казалось, что он немного выпил спиртного. Подсчёты, словно ликёр, вызывали лёгкость в теле и в мыслях, и кружили голову.
Что произошло, он не осознавал. Ведь не было никакого серьёзного повода для таких внезапных перемен, удивительного подъёма, неожиданного всплеска темпа распродажи. Но перемены наблюдались не только в этих подсчётах у него на столе, но ещё и по всей школе. Брайан наблюдал лихорадочную активность, и то, как шоколад внезапно стал модой, прихотью, словно лет девять-десять тому назад хула-хуп, когда он был лучшим подарком на День Рожденья или Рождество. Слухи доносили, что «Виджилс» «усыновил» распродажу и объявил её особым Крестовым Походом. И это было возможно, хотя Брайан не стремился проверить все эти слухи, он заносил это на счёт «Виджилса». Иногда он мог видеть, как небольшие группы парней останавливают всех по очереди в коридоре и проверяют, кто и сколько продал, упрекая тех, кто не слишком активен в своём участии в распродаже. Как-то утром он видел, как те же парни из «Виджилса» загружали шоколад в машины и уезжали. Брайан слышал, что затем они бывали в разных частях города, заезжали в жилые сектора, звонили в двери, собирались во дворах, устраивая тотальную распродажу, словно они представляли собой всю энциклопедию агентов по коммерческой продаже, зазывая через мегафон и развешивая плакаты. Брайан слышал, что кто-то добился разрешения устроить распродажу на одной из местных фабрик - четверо крутились на ней целый день и за пару часов продали триста с лишнем коробок. Лихорадочные события не давали Брайану расслабиться. Он со свежими записями в руках должен был скакать вверх-вниз около больших картонных щитов, постоянно изменяя регистрируемые результаты. Вестибюль стал точкой отсчёта всей школы. «Эй, смотри», - кричал кто-то в последний момент. – «Джимми Даймерс продал ещё пятьдесят коробок…»
Что бросало в дрожь - так это то, как кредит распределялся между всеми учащимися. Брайан не вдавался в подробности, насколько это было честно, но он и не осуждал такого рода методы, Брат Лайн был заинтересован в результатах, и, вместе с ним, Брайан. Но что-то его смущало. Его глаза застопорились на цифрах. Вдруг в этот момент в кабинет вошёл Картер с пригоршней денег. Брайан общался с Картером с предельной осторожностью - тот был главой «Виджилса».
- Ладно, малыш, - сказал Картер, подбрасывая на стол деньги - монеты и купюры. - Здесь выручка. Продано семьдесят пять коробок, и это сто пятьдесят долларов. Посчитай.
- Ладно, - Брайан производил вычисления под бдительным взглядом Картера. Его пальцы дрожали, и он боялся где-нибудь ошибиться. Должно было выйти ровно сто пятьдесят.
- Точно, - доложил Брайан.
И теперь грязная часть дела.
- Надо мне посмотреть этот список, - сказал Картер.
Брайан передал ему список имён. Напротив каждого имени фиксировалось количество проданных коробок и выручка. Всё соответствовало главному списку на большой доске в вестибюле. Картер несколько минут изучал список, а затем велел Брайану принимать выручку прямо из рук учащихся. Брайан только взял карандаш, как Картер уже диктовал: «Хуарт, тридцать... ДеЛило, девять... Лемуайн... шестнадцать...» - и так все семьдесят пять коробок и восемь имён.
- Эти парни хорошо поработали, продавая шоколад, - сказал Картер со своей слабоумной улыбкой. - Я хочу быть уверен в том, что они справляются.
- Правильно, - сказал Брайан, без какого-либо волнения. Он, конечно же, знал, что никто из членов «Виджилса» не мог возразить против продажи квоты Картера. Но ему до этого не было никакого дела.
- Как много парней на сегодняшний день выполнило квоту в пятьдесят коробок? - спросил Картер.
Брайан составил подсчёт:
- Шесть, считая Хуарта и ЛеБланка. И в прошлые распродажи они всегда были на высоте, - Брайан действительно не врал.
- Знаешь что, Кочрейн? Ты - блестящий парень. Ты крут. Ты быстро схватываешь.
Быстро? Чёрт, с этой распродажей всю неделю происходило неизвестно что, и целых два дня Брайан не мог понять, что же на самом деле происходит. Теперь он искушался задать Картеру вопрос, не обернулась ли компания в проект «Виджилса», не одно ли это из заданий Арчи Костелло? Но решил пока придержать своё любопытство.
До полудня он закончил с очередными подсчётами, из которых следовало, что проданы четыреста семьдесят пять коробок. Это было круто. В руках хрустели наличные. Все группы вернулись в школу на машинах, сигналя гудками, у всех приподнятое настроение, и все горды своими успехами.
Когда пришёл Брат Лайн, они вдвоём проверили результаты всей распродажи, и обнаружили, что уже были проданы пять тысяч десять коробок шоколада. Выручка вернулась только за пять тысяч коробок, или за четыре тысячи девятьсот девяносто, если быть точным, как отметил Брат Лайн с его суетной мелочностью. Но в этот день Лайн не делал проблем. Он тоже выглядел ветрено. Его мокрые глаза сверкали. Он был «на коне» от успехов распродажи.
И главное - он назвал Брайан по имени.
Когда Брайан вошёл в зал заседаний зарегистрировать последние подсчёты, то все собравшиеся поприветствовали его аплодисментами. Никто ранее ещё не аплодировал Брайану Кочрейну, и он почувствовал себя чуть ли не футбольным героем.
30.
Список теперь не имел никакого значения, потому что большинство учащихся приносили выручку прямо Брайану Кочрейну в кабинет. Но Брат Лайн упорно продолжал настаивать на ведении этого списка. Губер заметил, что у Лайна в речи проступал смех, он был доволен тем, как пошли дела. Он зачитывал последние результаты распродажи, которые ему докладывал Брайан Кочрейн. Он уточнял детали, останавливаясь на именах и цифрах, сильно драматизируя происходящее в поиске подходящего решения и иногда гоняя таких парней, как Девид Керони, за то, что они приносят выручку прямо Кочрейну, тогда как Лайну была нужна статистика.
- Надо посмотреть, Хартнет, - сказал Лайн, качая головой, в его мокрых глазах было удивление и удовлетворение. - Как мне доложили, ты вчера продал пятьдесят коробок, выручка, которую ты вернул, только лишь за сорок три, но это замечательно, - и он украдкой взглянул на Джерри.
Это выглядело очень смешно, потому что Хартнет не продал ни одной коробки шоколада вообще. Вся его квота была продана ребятками из «Виджилса» - теми, которые каждый день выезжали группами. Школа помешалась на шоколаде. Но это не касалось Губера. В солидарность с Джерри, он решил прекратить продажу шоколада, и количество проданных им коробок не менялось уже неделю. Двадцать семь коробок шоколада. Та малость, что он мог сделать.
- Меллан, - Лайн продолжал зачитывать список.
- Семь.
- Сейчас посмотрим, Меллан. Ты сумел продать... сорок семь коробок. Поздравляю, Меллан. Я уверен, что ты продашь три оставшиеся коробки.
Губер извивался на стуле. Следующим должен быть Перминтьер. И затем Джерри. Он посмотрел на Джерри, тот сидел ровно и спокойно, как будто его имя уже было зачитано.
- Перминтьер.
- Семь.
- Перминтьер, Перминтьер, - Лайн дивился. - Ты всё продал, да, Джордж, пятьдесят! У тебя есть квота, Перминтьер. Хороший мальчик, хороший мальчик! На здоровье, джентльмены.
Губер елозил по стулу. Ему давно уже всё осточертело.
Пауза. И тогда голос Лайна запел:
- Рено, - что было верной характеристикой - запел. Его голос был лирическим и, вместе с тем, ликующим. Губер понял, что Лайна уже не заботило, продавал Джерри шоколад или нет.
- Нет, - ответил Джерри своим чистым и убедительным голосом, в нём звенел триумф. – Ни одной.
Возможно, они оба чувствовали победу друг над другом, а возможно это была лишь проба сил. Распродажа сдвинулась с мёртвой точки, и, в конечном счёте, всё могло быть забыто, и нужно было заботиться о новых проблемах этой школы.
- Брат Лайн.
Все глаза переключились на Харальда Дарси, он что-то спрашивал.
- Да, Харальд?
- Я могу спросить?
Нахмуренные брови Лайна выдавали досаду. Он так не любил, когда его перебивали, особенно в такие моменты.
- Да, Да, Дарси?
- А Вы не спросите Рено, почему он не продаёт шоколад, как и все?
Звуки автомобильных клаксонов врывались на школьный двор. Лицо Брата Лайна было насторожённым.
- Почему ты хочешь это знать? - спросил он.
- Я считаю, что имею право это знать. И это право каждого, - он огляделся вокруг в поиске поддержки, и кто-то крикнул: «Правильно», и Дарси сказал:
- Каждый продаёт свою квоту, но почему не Рено?
- У тебя есть ответ, Рено? - спросил учитель, его влажные глаза заблестели.
Джерри сделал паузу, лицо налилось:
- Мы живём в свободной стране, - сказал он, слова звучали ровно, спокойно, без каких-либо позывов смеха. Кто-то в классе хихикнул. Брат Лайн выглядел миролюбиво, а Губера чуть не стошнило.
- Мне жаль, будь чуточку оригинальней, Рено, - сказал Брат Лайн, как всегда, играя со своей аудиторией.
Губер мог увидеть, как окрасились щёки Джерри. И ему было ясно, на чьей стороне класс, и как изменилось настроение Брата Лайна и, следовательно, атмосфера в этом помещении. До этого зачитывания списка класс был нейтрален, безразличен к позиции Джерри, используя позицию «жизнь такая, какая она есть». Но сегодня воздух словно наполнился обидой и негодованием. Более чем негодованием - враждебностью. Взять Харальда Дарси. Он был обычным парнем, погружённым в свои дела. В нём не было ничего от крестоносца или фанатика. Но внезапно он вдруг кинул вызов Джерри Рено.
- Разве вы не говорили о свободном участии в распродаже, Брат Лайн? - спросил Джерри.
- Да, - сказал Лайн, держа хорошую мину при плохой игре. Он пытался изменить Джерри в его собственных словах.
- Тогда мне не кажется, что я должен продавать шоколад.
Пульсация негодования прокатилась по классу.
- Ты думаешь, что ты лучше нас? - выпалил Дарси.
- Нет.
- Тогда кто ты, как ты думаешь? - спросил Филл Бьювейс.
- Я - Джерри Рено, и я не занимаюсь продажей шоколада.
«Проклятье, - подумал Губер. - Зачем ему это нужно?»
Зазвенел звонок. Какой-то момент все тихо сидели в ожидании, когда Брат Лайн скажет: «Урок окончен», или просто: «Свободны», и что-то зловещее было в этом ожидании. И когда в этот момент ничего не произошло, то все начали выталкивать из-под себя стулья, поднимаясь из-за столов и шаркая, как обычно, ногами. Никто не смотрел на Джерри. Губер уже был у двери. Джерри быстро шел на следующий урок. Толпа его одноклассников и Харальд Дарси среди них, стояли угрюмо, наблюдая за продвижением Джерри по коридору.
Позже, днём Губеру стало любопытно, что же происходит в зале заседаний. Его привлекли аплодисменты и крики. Он стоял в позади зала, наблюдая за тем, как Брайан Кочрейн регистрировал последнюю выручку. Здесь были ещё более полусотни парней, что выглядело необычно для этого времени дня. Всё время Кочрейн фиксировал новые цифры. Сидящие в зале что-то быстро записывали у себя в тетрадках. Перед всеми на виду большим синяком светился Картер, и было ясно, что он вообще не продал ни единой шоколадки – другие давно уже сделали всю его грязную работу.
Брайан Кочрейн что-то разъяснил из написанного на листе бумаги, что был в его руке, и затем подошёл к одной из трёх досок. Напротив инициалов «Роланд Гоуберт» он написал число пятьдесят.
На какой-то момент Губер не мог понять, что Роланд Гоуберт - это он сам, он и дальше продолжал стоять в каком-то оцепенении, в неверии собственным глазам и ушам, и затем:
- Эй, это же я!
- Губер продал свои пятьдесят коробок, - выкрикнул кто-то.
Стулья заскрипели, аплодисменты эхом прокатились между стенами и потолком, и свист ударил по уху.
Губер запротестовал. Он продал только лишь двадцать семь коробок - проклятье. Он прекратил продажу в поддержку Джерри Рено, хотя никто об этом и не знал, даже сам Джерри. И теперь целая акция провалилась, и он понял, что оказался в тени, словно сморщился до невидимости. Он не хотел никому причинять вред и сам достаточно натерпелся, словно побывал в аду. И ещё он знал, что его дни в «Тринити» сочтены, если он войдёт в это помещение с ликующими мальчиками и попросит их стереть «50» напротив своего имени.
В конце коридора, дыхание Губера участилось. Но он больше ничего не чувствовал. Он заставлял себя не чувствовать ничего, и он не чувствовал запах гнилья и предательства, мелочности и трусливости. И если он всего этого не чувствовал, то тогда почему же он всё время плакал, пряча лицо в своём шкафчике?
31.
- Куда спешишь, малыш?
Хамский голос - голос всего самого жуткого в мире, такой же, как и у Херви Кренча, ожидающего Джерри снаружи, когда тот учился в третьем классе. Он поджидал своих жертв на улице Святого Джонса. Или голос Эдди Хермена из летнего лагеря. У него была улыбка палача, когда мимо проходил кто-либо помладше его. В то лето он кого-нибудь подкарауливал около цирка и отбирал билеты. Тот голос, который звучал теперь, был голосом всего самого хулиганского и бандитского в мире. Голос насмешливый и подстрекающий, обхаживающий и сопровождающийся пугающим взглядом: «Куда спешишь, малыш?» - голос врага.
Джерри посмотрел на него. Парень стоял перед ним в вызывающей позе. Ноги были расставлены твёрдо на земле где-то на ширине плеч, руки на бёдрах, словно у него по бокам свисали две кобуры с пистолетами, и он готов быстро их извлечь, или словно он был специалистом по карате, и его руки были готовы рубить изо всех сил. Джерри не был знаком с этим видом восточной борьбы, за исключением бурных снов, когда он мог беспардонно крушить своих врагов.
- Я у тебя спрашиваю, - сказал парень.
Теперь Джерри его узнал. Нехорошего парня звали Джанза - наживка для новичков, и ещё кто-то стоял в стороне.
- Я знаю, что ты спрашиваешь, - сказал Джерри, вздыхая. Он знал, что за этим должно было последовать.
- Что, спрашиваю?
И началось: насмешка - начало старой игры в кошки-мышки.
- Да, ты что-то спросил, - Джерри тянул время, хотя знал, что это бесполезно. Не имело значения, что он сказал, или как он сказал. Джанза выглядел вызывающе, и это было ясно.
- И что?
- Ты хочешь знать, куда я спешу.
Джанза улыбнулся, имея свою первую удачу и получив свою маленькую победу. Неприветливая, надменная улыбка, исказившая его лицо, осведомлённая улыбка, словно он знал все секреты Джерри и все его слабые места.
- Знаешь что? - спросил Джанза.
Джерри продолжал ждать.
- Ты выглядишь, как нехороший парень, - сказал Джанза.
Почему все нехорошие парни всегда обвиняют в этом других?
- И что тебя навело на такую мысль? - спросил Джерри, пытаясь продержаться ещё чуть-чуть в надежде, что найдётся какой-нибудь выход. Он вспомнил, как мистер Фанеоф пришёл на выручку, когда Херви Кранч потрошил его около старого мужского туалета. Но рядом никого не было. Тренировка по футболу была пропущена. Он не сумел провести пасс, и тренер, наконец, прогнал его: «Это не твой день, Рено, пойди прими душ». Отвернувшись от тренера, Джерри увидел, как все игроки его команды прятали свои ухмылки, и он понял, что произошло. Они целенаправленно рубили все его пассы, отказываясь блокироваться. Теперь, когда Губер вышел из игры, то он почувствовал, что остался один. «Излишняя паранойя», - упрекал он себя. Он с трудом волочил ноги вдоль магистрали, что вела от футбольного поля в гимнастический зал. И, конечно же, встретился с Джанзой, который вместо того, чтобы пойти на тренировку, ожидал его.
- Почему я думаю, что ты нехороший парень? - снова спросил Джанза. - Потому что ты нехорошо себя ведёшь, малыш. Уходишь от откровенного разговора. Но ты меня не надуешь. Ты живёшь, как гомик. - Джанза улыбнулся, зная, что это только улыбка-между-нами, мельком, вскользь.
- Что ты имеешь в виду - как гомик?
Джанза улыбнулся, захихикал и коснулся щеки Джерри рукой - мягкое, короткое касание, словно они были старыми, закадычными друзьями, и у них был приятельский разговор ласковым октябрьским днём. Листья кружились вокруг них, словно гигантские конфетти, словно роза ветров. Джерри считал, что он знал замыслы светлых веяний Джанзы. Джанза жаждал действий, контакта, насилия, и нетерпимость сквозила из всех его щелей, но он не хотел начинать первым, ему нужно было спровоцировать Джерри, чтобы начал он, ведь словесное запугивание применением силы не считалось для того, чтобы «он это начал». Они присматривались друг к другу, приценивались. Достаточно странное ощущение было у Джерри. Ему казалось, что он действительно мог одолеть Джанзу в борьбе. Оскорбление собрало в нём все оставшиеся ресурсы, что обещало ему силу и стойкость. Но он не хотел борьбы, и он не хотел вернуться к азбуке школьного насилия, хранящей всю терапию школьного двора, и не просто терапию, а неизбежность, доказанную самому себе разбитым в кровь носом, синяками под глазами и сломанными зубами. Главное, что он не хотел борьбы лишь из-за того, что он отказался продавать шоколад - ему был нужен его собственный выбор. Он просто должен был поступить по-своему.
- Что я имею в виду, говоря: «как гомик», - сказал Джанза, его рука дёрнулась снова, коснувшись щеки Джерри, но затягивая время на доли секунды в обморочной ласке. - Ты ведёшь себя скрытно.
- Скрытно от чего, от кого?
- От всех и каждого. Даже от себя. Скрыт в своих глубоких тёмных секретах.
- В каких ещё секретах? - смутился он теперь.
- Потому что ты весь глубоко в себе. Ты - гомик, только никому этого не раскрываешь, прячешь это.
Рвота защекотала у Джерри в горле, он мог едва сдержать тошнотный гейзер.
- Эй, ты краснеешь, - сказал Джанза. - Ты сказочно краснеешь, как педераст…
- Слушай… - начал Джерри, но, действительно, не зная, как и где начать. Худшее в мире, когда тебя называют педерастом.
- Это ты слушай, - сказал Джанза, теперь уже с холодком, зная, что он удачно задел за живое. - Ты развращаешь «Тринити». Ты не хочешь продавать шоколад, как все, и теперь стало ясно, что ты ещё и гомик, - он встряхнул головой в насмешке, преувеличивая свой восторг. - Ты действительно что-то прячешь. Знаешь что? В «Тринити» знают, как выявлять гомиков, но ты был достаточно хитёр, чтобы тебя раскусить, не так ли? Должно быть, ты пенишься от удовольствия. Ой, какой кайф, тереться среди четырёхсот созревающих юных тел - ой сколько мальчиков…
- Я не гомик. - крикнул Джерри.
- Поцелуй меня, - сказал Джанза, с гротеском надувая губы.
- Ты сукин сын, - сказал Джерри.
Слова повисли в воздухе, а затем - пауза, словно затишье перед грядущим сражением. И Джанза улыбнулся. Лучистая улыбка триумфа. Это то, чего он так добивался. Это и был повод для столкновения - оскорбление.
- Как ты меня назвал?
- Сукин сын, - сказал Джерри, вымеряя слова, проговаривая их отчётливо и энергично. Теперь он был готов к борьбе.
Джанза откинул назад голову и засмеялся. Смех удивил Джерри, он ожидал внезапного возмездия. Джанза стоял крайне расслаблено. Руки были на лице. Он забавлялся.
И тогда Джерри увидел их - троих или четверых из них, появившихся из зарослей кустарника, бегущих низко пригнувшись к земле, почти пресмыкаясь. Они казались маленькими, как пигмеи, и двигались так быстро, что он даже не смог их как следует разглядеть. Он видел только смазанные улыбки - злые улыбки. И ещё пятеро или шестеро возникли из-за сваленных в кучу спиленных деревьев. Джерри пытался закрыть от ударов лицо, но когда он начинал отбиваться руками, то тут же следовали удары по лицу. Его пытались повалить на землю, как лилипуты Гулливера в одном из старых фильмов. Они плотно столпились вокруг него и били, куда только можно. Чьи-то ногти рвали его щёку, и палец угодил прямо в глаз. Его хотели ослепить, а может ещё и убить. Он уже был на земле. Его били ногами. Боль пронзила его крестец, кто-то крепко пнул его в спину. Удары ногами сыпались без остановки. Он пытался увернуться или свернуться калачиком, закрывая лицо, но кто-то вдруг яростно поднял руку: «Стоп-стоп!», и ещё пинок - в пах, и рвота не заставила себя ждать, сама не по его воле вырвалась наружу. Ему позволили встать, или даже просто отскочили от него, чтобы не испачкаться в блевоте, и кто-то с отвращением крикнул: «Иисус!». Его оставили в покое. Он мог слышать их дыхание и топот удаляющихся ног, хотя кто-то снова собрался пнуть его в спину. Он не чувствовал тела, а боль была только вокруг его глаз.
32.
Сладкая, сладкая темнота, тишина… Темнота, тишина и неподвижность. Он не смел пошевелиться. Он боялся потерять контроль над телом. Кости рассыпались, словно камни разрушающегося здания. Веки не хотели открываться и дрожали, словно зашкалившие стрелки приборов. Слабый звук сочился в его уши, и он понял, что этот звук был в нём самом, он мягко жужжал, словно напевал себе колыбельную.
Внезапно он потерял мать. Её уход заставлял слёзы течь по его щекам. Но, когда его избивали, он почему-то не плакал, он лежал на земле в какие-то моменты короткого затемнения в его глазах, и тогда пришёл в себя, он встал и пошёл к своему шкафчику в школу. Он мучительно проделал весь этот путь, словно шёл по натянутому канату, и один только ложный шаг мог бы пагубно завершить весь этот путь и отправить его в глубины забвения. Он мылся, холодная вода мочила его ладони и лицо, царапины воспалялись везде, куда она проникала. «Я не продавал их шоколад, и за это меня избили, а может и не за это. И я не гомик, не педераст». Он стоял в стороне от школы и не хотел, чтобы кто-нибудь увидел его болезненное продвижение вниз по улице к автобусной остановке. Он поднял воротник, как осуждённый где-нибудь в новостях, которого ведут через толпу после суда. Забавно, когда кто-то занимается насилием, а тебе приходится скрываться, словно преступнику. Он был рад тому, что уже не было ни одного школьного автобуса. Но лишь спустя полтора часа появился городской маршрутный автобус. Он был наполнен пожилыми людьми, седоволосыми женщинами с большими чемоданами, и все претворялись, будто бы не видят его, отворачивая от него глаза, словно он был где-то сзади, но у всех морщились носы, когда в них попадал запах рвоты, исходящий от него. Кое-как он терпел тряску, когда этот автобус прыгал по ухабам. Он сидел на самом последнем сидении. Солнце низко висело над горизонтом и било прямо ему в глаза.
Надвигались сумерки. Спустя какое-то время он принял тёплую ванну. Отмокая в воде, он тихо сидел в темноте, ожидая, что ему станет легче. Он не шевелился. Вялая боль отзывалась в костях, она надвигалась волнами и отступала. На часах пробило шесть. Он был рад, что отец работал в вечернюю смену и должен был вернуться домой только после одиннадцати. Он не хотел, чтобы отец увидел его со свежими побоями на лице и синяками. Войдя в спальню, он заставил себя постелить постель, раздеться, укрыться холодной простынёй. И затем он сказал себе: «Я пришёл домой больным, наверное, вирус, грипп свалил меня на сутки, и я лежу в постели не раскрываясь».
Зазвонил телефон.
«Ой, нет», - защищался он.
«Надо мне самому».
Звонки продолжались, издеваясь над ним так же, как и Джанза около школы.
«Да будет так, Да будет так…» - как пели Биттлз.
Ещё звонки.
И он внезапно понял, что он должен ответить. Им не нужен был его ответ в данный момент. Им хотелось думать, что он неспособен ответить, что он оскорблён и не может подойти к телефону.
Джерри поднялся с постели, удивился своей подвижности, и прошёл через салон к телефону. «Продолжай звонить, - сказал он телефону. - Продолжай звонить. Я покажу им».
- Алло, - наполнив голос звуком.
Тишина.
- Я здесь, - сказал он, выстреливая слова. Тишина. Затем непристойный смех и гудки.
- Джерри… о Джерри… Йо-хоо, Джерри…
Квартира, в которой жил Джерри и его отец, занимала третий этаж над улицей, и голоса, зовущие его по имени, доходили слабо, буквально с трудом преодолевая закрытые окна, что наделяло голоса призрачным резонансом, словно кто-то звал его из могилы. Сначала он даже не был уверен в том, что это его имя. Сидя за кухонным столом, он насвистывал, пропустив глоток бульона «Кампбел Чикен Броз», он услышал голоса, и хотя они звучали детской игрой где-то на улице, он сумел выделить: «Эй, Джерри... что творишь, Джерри... выйди, поиграем, Джерри…»
Призрачные голоса выкрикивали дразнилку, которую он слышал, когда ещё был маленьким, соседские дети приходили к задней двери после ужина и звали его на улицу. То было сладкое время, когда он и родители жили вместе. Около их дома был большой задний двор и передняя лужайка. Отец безустанно стриг её и поливал.
«Эй, Джерри…»
Голоса звали снова, но в них не было того дружелюбия, что когда-то после ужина. Это были ночные голоса, насмешливые, дразнящие и угрожающие. Джерри вошёл в салон, чтобы выглянуть из любопытства, но осторожно, так, чтобы не быть замеченным. Улица была пустынна, на ней не было никого и ничего за исключением двух запаркованных машин. Голоса продолжали петь: «Джерри… выйди, поиграем, Джерри…»
Пародия на давно прошедшее детство умоляла почти стоя на коленях.
Выглянув снова, Джерри увидел падающую звезду, дробящую темноту. Но когда послышался удар камня, то ко всему стало ясно, что это не звезда - стук в стену где-то около окна.
«Йо-Хоо, Джерри…»
Он украдкой осмотрел улицу, но парни были хорошо скрыты. И тогда он увидел отблеск света среди деревьев и кустов, посаженных напротив его дома через дорогу. Бледное лицо выделялось в темноте, словно луна сквозь облака на ночном небе. Лицо, скрывавшееся в ночи и блуждающее пятно света. Джерри понял, что это сторож, извлечённый из своей подвальной квартиры этими голосами. Его фонарь рыскал по улице.
- Кто здесь? - выпалил его голос. - Я вызову полицию…
- Бай, бай, Джерри, - позвал голос.
- Увидимся позже, Джерри, - удаляясь в темноте, добавил другой голос.
Телефон прорвался средь ночи. Джерри на ощупь вышел за пределы сна, ориентируясь на звук. Медленно привстав, он взглянул на будильник со светящейся шкалой. Два тридцать.
Мускулы и кости протестовали, отвечая болью, но он оторвал тело от матраца и поймал равновесие. Опираясь на локоть, он оттолкнулся от постели.
Звонки продолжались, нелепо дребезжа в ночной тишине. Нога Джерри коснулась пола, и он бесшумно заскользил на звук.
Но его отец уже был у телефона. Он взглянул на Джерри, и тот сделал шаг в тень, чтобы спрятать от отца лицо.
- Сумасшедшие потеряли свет, - ворчал отец, опираясь рукой на телефон. - Если оставишь его звонить, то звонить будет до утра. Если ответишь, они то будут хамить или кинут трубку, и тогда всё сначала.
Недоумение сказанного повисло вопросом на лице отца, его волосы были взъерошены, пурпурные полумесяцы рисовались под его глазами.
- Положи трубку на аппарат, Па.
Отец увидел её в руке и соглашаясь кивнул.
- Что им нужно, Джерри? И что за чёрт. Кто они, наконец, такие? - отец положил трубку, которая расплющила его ухо, тогда он повернулся к Джерри. - То же самое, сумасшедший смех и гудки, - он положил трубку на стол. - Утром я доложу телефонной компании, - глядя на сына, он спросил. - Ты в порядке, Джерри?
- Нормально, всё нормально, Па.
Отец протёр глаза.
- Поспи немножко, Джерри. Футболист должен выспаться, - сказал он, пытаясь не ослепнуть от светильника.
- Правильно, Па.
Понимание отца било ключом в сознании Джерри. Мог ли он сказать отцу обо всём, что было? Но он не хотел вовлекать его. Отец положил трубку рядом с аппаратом, и этого было достаточно для поражения. Он не хотел больше рисковать отцом.
Оказавшись, наконец, в постели, Джерри съёжился в темноте, он велел своему телу раствориться, расслабиться. Через какое-то время сон охватил его мягкими пальцами, отведя в сторону его боль. Но телефон продолжал звонить во сне всю ночь напролёт.