Качнулись и медленно поплыли в прошлое, постепенно набирая скорость, тени ночного города с разноцветной мозаикой огней на искаженных силуэтах высотных зданий. Мрачное задымленное небо постепенно сминало их высоту, всасывая в неровную черную щель горизонта. За окном заструилась, поблескивая в скудном свете фонарей, извилистая серая полоска мокрого шоссе.
Позади оставалась шумная суетливая торговка-Москва, голосистая и скандальная спекулянтка, разодетая во что попало и щеголяющая этим назло всему свету.
Всему находилось место в первопрестольной, и это придавало ей своеобразный шарм. Ее заплеванные чердаки и подвалы, заселенные самой разнообразной флорой и фауной, были гостеприимно предоставлены бомжам, наркоманам и подрастающему поколению. Страстная барахольщица, она никак не могла расстаться с изломанными и истлевшими напоминаниями о прошлом; заботливо припрятывала их по углам полутемных коридоров и запруженных комнат коммунальных квартир с обоями полувековой давности, наполняя воздух таинственным и тяжелым дыханием уплотненного времени. То скептически, то лукаво поглядывая на попытки обновить ее облик и уклад мишурой очередных перемен, добродушно усмехалась она морщинами потрескавшегося асфальта, щербатыми лестницами неуютных подъездов и раззявленными мусорными контейнерами на фоне полувыгоревших помоек, весело зеленеющих по весне зарослями лопухами, репейника и сочной крапивой.
Как в жилых московских домах, так и в зданиях многочисленных учереждений (если толком разобраться, непонятно для чего предназначенных) складировалась негодная аппаратура, самая ранняя из которых была ровесницей века. Она множилась, разрасталась, заполняла пространство и вытесняла людей. Люди уходили, отступая перед напором техники, современной и ископаемой. Уходили, развенчав ее как своего кумира, и погружались в море бизнеса, который на данном этапе давал единственную возможность выжить в самом дорогом городе мира. Столица выжимала все соки из жителей, усеивая подземные переходы и метро торговцами, музыкантами и нищими. Пестрое смешение новомодных и истрепанных одежд, скрывающих или выставляющих напоказ тысячи лиц: холеных и обветренных, напомаженных и испитых.
И вот, запестрели проспекты витринами и плакатами всевозможных форм и размеров, вопящие дешевыми рекламами бросовых товаров, вымученных цивилизацией и спекулежным бизнесом, сдобренных для пущей наглядности умильными мордашками детишек и зверюшек, томными красавицами с взглядами, полными сексуального голода, широкими белозубыми улыбками типичных героев-любовников с холодными настороженными глазами.
Москва не давала свободно жить и дышать, на каждом шагу создавая проблемы из ничего, но надо отдать ей должное - скучать не приходилось тоже.
На центральных магистралях она была размалевана и развязна как дешевая проститутка, самоуверенна и тупа, как новый русский, но в то же время скромна и интеллигентна, как изредка встречающийся коренной москвич.
От белокаменных соборов древней Москвы, увенчанной величавой короной Кремля, струилось во все стороны кучерявое барокко выбеленных купеческих особнячков. Они жались друг к другу, выстраиваясь в паутину кривых улочек, перерезанных проспектами монументальной архитектуры уходящего столетия.
Москва всегда была наглядным примером единства противоположностей. Центр огромной столицы, его вечная толчея и гомон многоголосой толпы, голая земля начисто вытоптанных дворов то здесь, то там, вдруг сменялась влажной зеленью тихого уголка: остатком рощицы или невесть как очутившемся в самом сердце шикарно отстроенного чванного центра бревенчатым домиком, деловито отгородившим свой дворик от зданий-гигантов сельским, давно не крашенным заборчиком, который не в силах укрыть от глаз прохожего убогий хозяйственный инвентарь, беспечно брошенный у покосившейся сараюшки, проржавевшую кадку для воды, да разноцветное бельишко, сохнущее на веревке, протянутой между парой оставшихся на участке деревьев.
Так и струилась Москва во все стороны от бурых кремлевских стен, то и дело теряя чувство времени и меры. Суетливо пробегая узенькими переулочками она вдруг оглядывалась и, охнув, вдруг вспоминала о погосте и муках адовых, воздевая к небу купола храмов и колоколен, валилась на колени перед иконами, выставляя изъеденные солью раскисшие подошвы. Опьянев от раскаяния, с рыданьями била поклоны, вымаливая прощение себе, родне и всему миру православному. Натыкав свечей перед образами, запечатлев отпечатки жирных губ на стекле икон и нетленных мощей, лобызала руки молодым симпатичным батюшкам, черные одеяния которых подчеркивали аскетичный вид служителей Господа, отрешенный от забот и тягот мирских. К слову сказать, их смирение и недосягаемость рождали отнюдь не самые благочестивые потаенные мысли и желания вечно неудовлетворенной женской натуры, двойственная сущность которой, скорее более мазохистская, нежели наоборот, страстно жаждала власти над собой и благоговейного трепетного страха перед этой властью, в то же время нуждаясь в объекте опеки и сострадания: робеть перед величием и, - ласкать!
Чувство запретного, выползающего из подсознания, отрезвляло и гнало из святых мест. А потому, со слезами умиления и чувством выполненного долга и явного облегчения, в последний раз осенивши себя крестом, словно отсекая только что пережитое, как дурной сон, она выскальзывала за ворота и, бесцеремонно расталкивая братьев и сестер во Христе, за которых только что предавалась душевному самобичеванию, спешила по сугубо мирским делам, оставаясь себе на уме, что позволяло беззастенчиво облапошить ближнего, беззлобно потешаясь втихомолку над простаком.
На Пасху город растекался к кладбищам, и они расцветали миниатюрными садиками живых и искусственных цветов, оживляя воспоминания о тех, кто творил дыхание Москвы в прежние времена и теперь уже навсегда сроднился с ее землей. Украшение каждой могилы было маленьким произведением искусства. Здесь царила нехитрая, но неуемная фантазия обывателя, начиная от двух строго печальных гвоздик у подножия свежеумытой мраморной плиты до всевозможных икебан и затейливых клумбочек, с которых птицы весело склевывали, брошенные по обычаю, зерна. Заботливо уложенные на блюдечки и салфетки кусочки куличей и разноцветные крашеные яйца немедленно расхищались чумазыми цыганятами или детьми беженцев, которые, шмыгая носами, беззастенчиво шныряли под ногами, выпрашивая подаяние, на которое, как правило, подвыпившая и размякшая Москва не скупилась.
Бестолковая и бесталанная, но мудрая и веселая, она куражилась над пассажирами и водителями, создавая пробки на магистралях, для чего устраивала потопы, отключала энергию, рвала провода и устраивала аварии, с радостным интересом отмечая, что люди еще не разучились обходиться естественными скоростями. Зимой она выплескивала под ноги чертыхающимся пассажирам чавкающую снежную жижу, от которой обувь до щиколоток покрывалась белым налетом. А летом и в праздники она нещадно выплевывала своих питомцев сотнями душных электричек за пределы своего многомерного пространства и, прикрывшись шапочками смога от палящего солнца и озоновых дыр, посмеивалась над оставшимися, изнывающими в конторах рабами делового мира.
... Святая блудница, гостеприимная и щедрая лиходейка, чумазое непутевое чадо и светлоликая мудрая мать!
И живет мое сердце в каждой ее пылинке и огоньке. Бегает по красным дорожкам Нескучного сада, посыпанным тертым кирпичом, далекое детство, машет розовой ладошкой с откосов и гранитных набережных тяжелым неповоротливым баржам, чинно проплывающим по Москве-реке; покачивается на тяжелых масляных коричнево-зеленых волнах ее пушистым венков из одуванчиков; бойко топает, в белой панамке по Андреевскому мосту на ярмарку в Лужники, щурясь на отливающие солнцем золотые купола Ивана Великого.
Открывая лицо стоящему на смотровой площадке Ленинских гор Москва, вечно юная и прекрасная, как самые потаенные уголки души любого из нас, с улыбкой говорила: “Посмотри на мой новый наряд - он аляповат и безвкусен, но это лучшее из того, что ты сумел подарить мне. Посмотри на мою жизнь. Она - отражение твоей. Мы с тобой - одно целое. И у нас - одна несовременная болезнь - ностальгия по ушедшей чистоте прошлого. Или несбывшейся - настоящего. Сколько лет утекло с тех пор, когда светлые воды этой реки омывали живую плодородную почву берегов и вбирали в себя влагу хрустальных источников!.. Каскады прохладных озер окружала буйная зелень девственных лесов, где безбоязненно бегали лоси и кабаны, под корнями могучих деревьев, в вековых дубравах таились волчьи логова, - природа жила, дышала чистым влажным воздухом, пропитанным дыханием зелени и полноводных рек, в теплых прозрачных струях которых серебрились веселые стайки рыбешек . . .
Пока человек не стал жаден. Впрочем, это качество было присуще ему всегда. Но до той поры, пока он этого не осознал, пока его не коснулась алчное дыхание стремления к накопительству, гордыни от ощущения обладания и первых тревожных симптомов властолюбия, приведших в конечном счете и планету и общество к сегодняшней печальной ситуации и пессиместичным прогнозам на будущее, до той роковой поры, он являлся, несомненно, одним из лучших творений Природы и Создателя».
Такова и Москва, созданная по образу и подобию нашему – вечный непутевый подросток, обещающий, и даже многообещающий стать... Только вот кем - это вопрос десятков, сотен, тысяч лет... Как изменится степень духовной чистоты за это время? И, если Бог даст, изменение состоится со знаком «плюс», в каком сочетании оно будет находиться с наукой и прогрессом уходящей... или новой цивилизации?
Москва загадочна, как и ее судьба. Впрочем, чего еще ожидать от женщины?
Поезд бежит все дальше, периодически устало вползая на станции между серых перронов, на которых, чем дальше от города, тем больше людей с добрыми лицами. Все тише звенящий простор, в который жадно и ненасытно устремляется взгляд, и пьет и впитывает его влажное и живое текучее пространство. Покой, свежесть и дорога.
Не счастье ли это?