Откатываюсь назад к Евпатор. тетрадям...
И оставляю их позади...
В последнее время я почти не пользуюсь теми своими записями. Что хоть раз было записано, пусть и 2-3 года назад, отпечаталось частично в памяти, претерпев изменения – не смысловом, но просто отчасти созвучном, потеряв детали, сохранив – суть?...
Во всяком случае, мне так кажется...
Мне нравится писать наобум, не с листа, возможно, это глупо, и многое теряется, не знаю...
Только недавно написала о «Знаках»...
Не прошло и суток, как позвонила школьная подруга, о которой пока ни слова не могла написать, хотя она занимала собой очень большой пласт моей жизни, и не один, – несколько...
Она сейчас в Москве у старшего сына, и, возможно, через пару недель мы сможем встретиться... Но лучше я напишу сейчас, пока не поздно. Бог знает, что я в этот раз увижу перед собой...
В какую новую роль вошла она с тех пор, как мы виделись с ней последний раз, лет 5 назад?...
Она постоянно живёт там же – в Крыму, где родилась, училась, где началась наша своеобразная дружба...
Афоня. Это её прозвище с детства (от фамилии), и - до совсем недавнего времени. Моя тёзка по имени. Но именно так – по имени, мало и редко кто её называл, до того не сочеталось оно с её безудержной натурой...
Меня же, застенчивую правдивую девочку, привлекали всегда натуры свободные и лихие, игривые и интригантские, лживые и правдивые одновременно – т.е., - абсолютно самостоятельные, самодостаточные, самодеятельные и бесстрашные.
Безумно скучно было общаться с девочками, тем более, отличницами из «хороших семей», - нудными, правильными, предсказуемыми...
Афоня, кстати, вовсе не была из «простой» семьи, скорее, эта семья давным - давно камуфлировалась под простую, будучи отчасти польских кровей, профессии у родителей были самыми обыкновенными, но "чистыми", книг в доме было немало, но жила семья в «старом городе» - с узкими путаницами улиц, белёными непроницаемыми заборами, ограждающими огромные дворы с общими сортирами и верёвками с бельём, - среди остатков татарского и частично - караимского населения...
Не помню её отца, но мать – да. Это была высокая статная дама с прекрасной осанкой и густыми волосами, тогда уже полуседыми, но собранными в прекрасный густой высокий узел. Она работала на центральной улице в фотоателье...
И, лупцуя свою дочь за пользование косметикой и запоздалые вечерние возвращения, тем не менее, шила ей модную по тем временам одежду из чего придётся... Ко мне она относилась хорошо, не без оснований считая, что я могу подавать её хитрющей изворотливой дочери лишь положительный пример...
Я, наверное, подавала его, - но сколько смеха и издёвок пришлось мне за это пережить... Впрочем, я не могла обижаться долго на Афоню никогда.
У неё был такой заразительно-сумасшедший смех, - особенно, когда ей удавалось обдурить кого-нибудь или разыграть - в том числе и меня, конечно(в первую очередь), - что долго обижаться было просто нелепо, и мы вместе хохотали над моей извечной доверчивостью...
Мы встретились с ней в пятом классе, куда я перевелась от внезапно обрушевшегося на мою родную школу украинского языка, но подружились не сразу...
Она привлекала внимание своей наглостью и хитро сверкающими глазками на фоне унылой сырости - даже не серости, остальных учеников...
Эта рыжая веснусчатая чертовка, зеленоглазая, с пухлыми губами аля - Б.Б.( в дни её молодости, на которую пришлась наша юность), вела себя отвратительно, по - моему мнению.
Она первой залезала под парту, чтобы потихоньку сообщить всему классу, что на преподавательнице английского – Р.А., сегодня китайские панталоны розового цвета, а в другой раз – нежно-бирюзового... И все мальчишки тут же ныряли под парты проверять информацию... И по классу змеился смешок очередной новости. При том, что Р.А. все боялись до смерти. И учительница, тут же чувствуя неладное, вставала, шла вдоль рядов между парт, пронизывая насквозь взглядом каждого, отпуская довольно унизительные замечания, но в то же время не догадываясь о причинах скрываемых усмешек...
Это была необыкновенная дама в своём роде. Иссиня-чёрные густые слегка вьющиеся волосы обрамляли широкое плоское лицо с низковатым лбом( вовсе не говорящем о сниженном интеллекте, совсем наоборот – она была остроумно-ехидной и находчивой), густо насурмленные чёрные брови, тёмно-карие проницательные глаза и ярко - красной помадой щедро украшенный за пределами губ рот... При этом она всегда была в чёрном( не считая нежных оттенков исподнего, обнаруженных вездесущей Афоней)...
Сейчас, издалека, её можно было бы принять за женщину-вамп, если бы не опять всё то же – скрытый тёплый уют китайских панталон «Дружба» с начёсом...
Не слишком преуспевая в английском, но очень уважая Р.А. за умное и презрительное ехидство, особенно по отношению к дебилам, – она прекрасно разбиралась – «кто есть кто» и не оскорбляла невинных, я ненавидела Афоню за её паскудные разоблачения...
Эта девочка, которая «теряла голос» на уроках из-за «острого ларингита», не выучив урока, натягивая повыше ворот свитера, чтобы не было видно засосов, а потом с гордостью показывала их нам – глупым и потрясённым, - привлекала и отталкивала одновременно...
...Где-то я уже писала, а может, лишь собиралась описать наше совместное летнее ночное дежурство в школьном инкубаторе после 5 класса, когда круглые сутки надо было следить за температурой в нём, и поддерживать её для благополучного вылупливания цыплят – в компании из 5-6 одноклассников обоего пола...
Будучи типичным жаворонком, после 12 ночи я уже спала стоя, и тогда, уже почти моя близкая подруга Афоня, уложила меня заботливо под стеночку на полу соседней комнатёнки, закутывая в какой-то старый парашют, валявшийся в углу, и я так была ей благодарна, и снова, как всегда, впрочем, говорила «спасибо» - привычно и благодарно, - как за любую заботу и внимание( как и «извини, дорогая» - даже нашей собачке много - много лет спустя, чему не переставала удивляться моя доченька....), спросонья не вникая в довольное хихиканье подруги.
Утром, проснувшись, я обнаружила себя плотно спелёнутой с головы до ног, и никак не могла распутать стропы, которыми она меня связала, убаюкивая ночью... Под всеобщий радостный хохот меня распутали, высвободили из сетей. Помню, что было обидно - не только за коварство, но вот за то "спасибо", что бормотала, засыпая...
Но разве можно было в конце концов не простить такую ерунду и не посмеяться вместе со всеми?...
Когда я перевелась в другую школу,- напротив, мы продолжали встречаться после уроков или вместо них в чебуречной на набережной, уже довольно взрослыми девицами 15-16 лет – втроём – Афоня, Томка( впоследствие оператор московского ТВ, потерянная для меня безвозвратно) и я. Мы заказывали по 3 чебурека ( по полпорции),- давно уже не с бараниной, как в далёком детстве, а с непонятной полумясной смесью с зелёным луком, которую Томка неизменно вытряхивала вон, а мы с Афоней съедали всё, что там было, запивая чем-то вроде лимонада...
Тогда безумно модны были нижние юбки, и у Афони под основной –школьной или сборчато-красной для выхода, – всегда было несколько ярусов накрахмалено-торчащих нижних юбок , скроенных из простыней... И, поскольку салфеток не было, Афоня широким жестом отбрасывала верхе-парадную , приглашая желающих обтереть руки о нижние многочисленные белые слои...
Тоже не забудешь...
Отвлекусь на Томку, и вернусь к Афоне, обещаю...
Последние 3 класса школы мы с Томкой учились в одном классе. Она была дочкой учительницы, вела себя подобающе, но своеобразно... Будучи выше меня на полголовы, (т.е. после неё я в классе среди девочек по ранжиру была второй), она обожала мини-юбки и маечку –причём одну, просто других у неё не было...
Маечка была тёмной в полоску, но с большим вырезом, над которым можно было углядеть белый лифчик, без которого она отчего-то никак не могла обойтись, несмотря на весьма скромный размер бюста( в отличие от моего, что летом всегда обходился легко без этой гадости со своим вечным по жизни 3 номером)...
...Так вот, не обращая внимания на людей, идущих позади неё, Томка ориентировалась на встречных, одёргивая майку сзади, чтобы скрыть белизну спереди, после чего, имея в виду тех, кто был встречным, но оказался теперь позади и мог на неё оглянуться!- как-бы, она тут же одёргивала майку спереди, чтобы не видно было сзади...
Кому-то это могло показаться дурацкой суетой, мы же с Афоней просто тихо умирали со смеху, поскольку в Томкиных движениях суеты никакой не было, нет, была привычная умеренная предосторожность, совершаемая с полной серьёзностью, уморительной для нас...
Смеялась Томка редко, к шуточкам склонна не была, держала дистанцию, но какое-то затаённое и невнятное чувство юмора у неё было, а может и нет, просто хотелось, чтобы было... Она была уверена в себе и своих действиях. И не находила ничего смешного в своих серьёзных фразах, обижаясь, когда мне чудилась в них забавность...
Афоня её долго не выдерживала и удирала под очередным лживым предлогом, а я оставалась быть верной в дружбе.
Характера её мне разгадать так и не удалось.
Томка даже загорала не так,- первыми у всех обычно краснели нос и плечи, потом остальное..., нет, у неё всё было совсем иначе.
Она ложилась на расстеленное полотенце у моря - полчасика, не больше, на животе - и ничего, разве что икры порозовеют, несколько минут на спине - и, - обгоревшие подбородок и узкая полосочка с пупком над трусами. Остальные части тела солнца почти не схватывали...
На этом я оставлю Томку в покое и вернусь к более увлекательной Афоне...
...Тот удивительный период нашего сближения с Афоней, когда мы учились с ней в одном классе, совпал с мучительным периодом моей первой влюблённости, взявшей резкий старт с незабываемого вечера экзамена в музыкальной школе..., - той зимой мне было 13 лет, и всю весну после странного и забавного нашего полузнакомства, я выискивала его умопомрачительную рыже-коричневую кепку в стайке приятелей, переживая всю гамму чувств - от надежды до отчаяния...
Афоня же, быстро разобравшись в ситуации, бесконечно доставала меня разнообразными планами - интригами нашего с ним сближения, а я боялась её вечных козней,- исход её активности мог быть непредсказуем, а потому мне хотелось тихо мучиться дальше, пустив всё на самотёк... Да и разочароваться тоже было страшно...
Но остановить шквал её насмешек вперемешку с планами захвата, было невозможно... Любовь к авантюрам была её страстью.
И, поскольку договориться со мной было никак невозможно, в апреле она, не говоря мне ни слова, стала выслеживать «моего" мальчика.
Он учился в другой школе, довольно далеко от нашей, и задача была не из простых. Но её это только подогревало...
Она выследила его, - регулярно подъезжающего на велике к местному стадиону, где он, при своём высоком росте и астеническом сложении, пытался заниматься лёгкой атлетикой, бегая по кругу со штангой на хилых плечах - кто бы знал, чем впоследствии обернётся эта закалка...
И однажды эта неугомонная девчонка припёрла меня к стене, заявив, что в 5 час вечера такого-то дня начала мая, я должна торчать на своём углу у Военного санатория, потому как она назначила это время для нашего первого настоящего свидания...
Ничего не понимая, я только менялась в лице от ужаса,- то бледнея, то заливаясь краской...Зато Афоня заливалась хохотом от своей удачной проделки.
Оказалось, что эта бестия подложила записку, как - бы от меня, с датой свидания, - присобачив её как-то к звонку его велосипеда...
Передать тот страх, что я испытала, нет никакой возможности. Но в назначенное время я подошла робко к назначенному месту в назначенный час... И «мой» мальчик уже торчал там каланчой...
Полгода полускрытых взглядов, и – всё...
Боже, о чём с ним говорить? Я же такая скучная, ненаходчивая, неостроумная, «вся в себе»,- начитанная застенчивость, да он соскучится со мной через полчаса и уйдёт навсегда...
Откуда мне было знать, что в его голове бродило примерно тоже самое...
И три года потом мы не могли оторваться друг от друга...
А потом случилось так, что это безумное счастье оборвалось,
и он ещё год стоял вечерами под деревом напротив моего окна, но я так ни разу и не вышла...
И, поскольку история вовсе не о том, лучше вернусь к своей Афоне...
В тот грустный год предпоследнего десятого класса ( мы вляпались в очередной учебный эксперимент продолженного обучения - одиннадцатилетки), на зимнем унылом фоне нашего городка появилась необыкновенная личность – довольно невзрачный невысокий, но притягательный парень с пронзительными светлыми умными глазами,- племянник какого-то известного в городе юриста... Он был лет на 5 старше нас с Афоней, закончил речной техникум в Рыбинске, был начитан, но главное – был потрясающим лабухом! Он быстро освоил мой рояль, аранжировки его были искромётными, бурными, всегда – импровизационными, иногда мы бацали с ним в четыре руки, и ещё он учил Афоню настоящему року под мои пассажи...
Она была маленькой, с осиной, всегда перетянутой широким поясом талией, но крепеньким низом, при этом на голове "бабетта" из взбитых пышных рыжих волос, всегда подведенные стрелками глаза...
Мечта - девчонка, да с таким-то характером!...
Мы часто гуляли втроём, и, как вспоминала не так давно Афоня, в кинотеатре он всегда сидел между нами, поглаживая наши ручки – то одну, то другую, а я и не обращала внимания...
Иногда он заходил ко мне домой поговорить, поиграть на фоно...
Мне было интересно говорить с ним о разном – жизненный опыт, ирония, цинизм и романтика переплетались в нём в нечто завораживающее, но однажды он попытался меня поцеловать,
это было такое не то, такое чужое после "моего" мальчика, что мы оба и сразу поняли, что на разговорах и нужно остановиться – никакой радости от этой попытки мы не испытали, и остались хорошими друзьями без всяких объяснений...
Видимо, он делал выбор между нами, меняя тактику по обстановке.
С Афоней у них всё оказалось с точностью до наоборот, всё совпало, да так хорошо, что через несколько лет они поженились, но я тогда ни о чём не догадывалась, пока не получила от неё потом – нет, не признание, но, как обычно,- с хохотом выданную реальность...
Она рассказывала, как её душил смех во время наших дружеских весёлых прогулок втроём, зная, что я понятия не имею о том, что он – её мужчина, а я не догадываюсь ни о чём, - "мы просто дружим"...
Как всегда, я была в растерянности и смущении, и в который раз выглядела полной балдой на фоне раскованной свободы подруги.
...Однажды в конце учебного года, в начале мая, мы решили устроить пикник за городом... Было прохладно, пасмурно, и открывать сезон первомайским заплывом, как обычно, не получилось...
Бутерброды с сыром, бутылка белого сухого вина – вот и всё, собственно, что мы захватили с собой, отправляясь к окрестностям развалин старинного особняка позади дикого пляжа...
Мы не успели разложить на пеньке свою скудную снедь и открыть бутылку, как, случайно оторвавшись от увлекательных приготовлений, кто-то первым из нас обнаружил, что мы не одни...
Со стороны развалин, загораживая вид на море, стояла, молча усмехаясь, толпа подростков – лет от 13 до 17, уже полукругом оцепив нашу маленькую компанию... Как они подкрались, никто из нас не заметил...
Это молчание было страшным, гнетущим, оно наваливалось парализующим ужасом - предчувствием окончания жизни, потому что представить себе, что будет, было невозможно, с жизнью это не совмещалось... С какой-то ещё безотчётной надеждой я вглядывалась по очереди в лица этих ребят, не находя ничего утешительного, кроме двух-трёх, которые опускали глаза...
Смешки и подначки раздавались всё чаще, наглее, полукруг приближался, накаляясь, заряжая, подначивая кого-то главного среди них...
Они ждали команды.
...И тут Афоня не спеша раскрыла свою сумочку, достала пудреницу с зеркальцем и помаду, встала, прошипев нам обоим, чтобы сидели молча и вообще не смотрели, и расслабленной, можно сказать, - похотливой походочкой подошла к одному из парней постарше, точно вычислив его, – предводителя этого пацанского сброда...
Я видела, как она всунула ему в руки пудреницу и стала водить помадой неспеша по своим неотразимо пухлым губам, глядясь в её зеркальце и что-то тихо говоря этому парню, выражение лица которого менялось на глазах...
Через несколько минут она вернулась, решительная и бледная, велела нам немедленно собирать манатки и спокойно уходить – только не бежать, сказав лишь одно – "они нас отпускают...".
Только через много лет Афоня рассказала, как нас спасла.
Поставив «главаря» в дурацкое положение с пудреницей, чем частично ошарашила, расшатывая первоначальный, но не ещё не чёткий его замысел, вернее замысел его шестёрок, она просто предложила ему себя в любое время и в любом месте, какое он укажет, как опытную женщину, "которая может доставить радость настоящему мужчине" - только без этой шелупони..., и при условии, что этих двух (подругу-девственницу и уже любимого своего мужчину) – никто не тронет. Помадой написала ему на чём-то телефон.
И он согласился.
Мы уходили втроём сквозь строй негодующих разгневанных разочарованных пацанов, не чувствуя ни почвы, ни воздуха, ни мира вокруг себя...
Выполнила ли она своё обещание – не знаю... И не моё это дело, если до сих пор она не рассказывала об этом сама...
Она спасла жизнь и мне и своему будущему мужу.
И никогда мне не забыть этого...