Пролог
Вы когда-нибудь пили средь бела дня у Боровицких Ворот? В самом заповедном месте, где вышколенные гаишники и незаметные люди в штатском запрещают даже находиться? А я пил. Не скажу, что вкус коньяка сильно отличался от выпитого в любой другой точке златоглавой, но сама державная важность места распития автоматически прибавляла напитку несколько лишних звездочек. Лаврентий Павлович, прохаживающийся поодаль, строго сверкал на нас хрестоматийным пенсне – нам изрядно повезло, что знаменитый мясник – был всего лишь ряженым актером массовки. Эпохальное, но прошедшее незаметным для остального мира, событие произошло в один из съемочных дней нового проекта, который мы начали в июльскую жару. Пили с Гариком, моим напарником в кабине нашей светобазы – грузового «мерседеса», где мы возили осветительное оборудование. Гарик уверил меня, что в более цивилизованных и духовно продвинутых мирах Вселенной это событие уже отражено на скрижалях всекосмической истории. Информацию он лично передавал импульсами энергии, которые исторгались наружу вместе с надсадным кашлем пятидесятилетнего курильщика… И вдруг в тот момент я четко осознал, что понятия не имею, зачем я живу и по какой причине должен делать это дальше. Моя ухмылка самому себе была очень недоброй…
1
День первый кажется парадоксально последним, потому что остальные временные отрезки разграничиваются исключительно степенью опьянения и похмелья, превращаясь в бессвязную притчу о глупости и гордыне. Отработали на славу. Я бурлю, предвкушая серьезный марафон в восемь месяцев. В конце дня не отказываю себе в роковой бутылке пива, которой суждено превратиться в тот океан безумия, что поглотит меня с поразительной скоростью. Меня уверенно ведет бес противоречия, цепко ухватив за локоть жадными перстами. Зашел в суши-бар, затем пересек весь центр Москвы пешком. Оказавшись дома, окружаю ноутбук пивными банками и надеваю наушники. Впереди месяцы без инета. «Крематорий» льет мне в уши «Проходящие мимо», я не эстетично подпеваю, умиляясь брызнувшей слезе. Уезжаю! Белоруссия, Польша, Аргентина… Волнующая даль путешествий… Даже, отписал своей бывшей в Город Ангелов, что убываю в Буэнос-Айрес. Прекрасно зная, что ей наплевать. Решил вообще не спать, испытывая небывалый подъем. Все по силам и разные мелкие нюансы, словно елочные иголки, застрявшие в складках одежды, неожиданными уколами, напоминающие, что мир несовершенен, не способны сбить меня с волны.
2
К моему детскому удивлению, утро жестоко охладило мой пыл. Былой прилив сил и оптимизма растаяли под лучами нового дня, остались только инстинкты пьяницы. Похоже, я опрометчиво начал праздновать то, чего еще не совершил. Рабочий день начинается с того, что я, приехав раньше всех, ухожу завтракать. Отведать харчо и шашлык в восемь утра можно не на каждом углу, даже, в не знающей сна Москве. А я упрямо хочу именно этой пищи. Организм еще сопротивляется нашествию алкоголя и требует острого. Я уже плохо соображаю, уверенный, что окружающий мир – веселые декорации карнавала в мою честь. Ответственность и чувство долга захлебнулись в ночном пиве. В результате, придя первым, я опаздываю на два часа, насквозь промокнув под налетевшим ливнем. Помаячив вчерашней тенью, убеждаюсь, что мои верные бойцы прикрывают меня широкими спинами. Оператор-постановщик Тимур, как Наполеон перед битвой, величаво возвышается на фоне хмурого неба.
Взяв у Гарика ключи, догоняю неспанную ночь в прокуренном салоне его жигуля. Через четыре часа, трезвый и выспавшийся, я еще имею шанс вернуться в реальный мир - кавказская еда выполнила свое предназначение.
Но вечер трудового дня заканчивается на веранде летнего ресторана, продолжается в «Якитории» и заканчивается у меня дома пельменями с коньяком. Апофеозом чревоугодия становится неожиданная «бычка» Валентина, другого моего напарника, любезно приглашенного на ночлег. Разногласия накалили атмосферу душной кухни по причине коренных различий в литературных пристрастиях. Вот уж чего не ожидал от нас обоих в столь неурочный час – такого утонченного повода для стычки.
3
Утром мы с Валентином, превозмогая себя в разной степени недомогания, направляемся к музею Николая Васильевича, Валя пьет «Тан», мне плохо и я ничего не пью. Мозг разрывает от мыслей о надвигающейся катастрофе. Я ждал этот проект два года. И просираю его с каждым часом все безвозвратнее.
Хроники осветителя или хроник-осветитель. Или – просто, хронь…
Вас беспокоит андронный коллайдер? Вот и меня – тоже. Пока мы едем в такси на площадку, я думаю о большом взрыве. Он сносит все эти чистые умытые улицы, города, деревни, реки, леса, материки и прожилки горных мускул… Красиво и не спеша, пряча за столбами пыли, предсказанный лукавыми майя финал…
Все превратится в пыль. Мало верится, но это научный и религиозный факт. Только, сила мысли останется, ибо эфемерна. Радуюсь, что доехали - хочу отлить. Выходим в конце Нового Арбата. А утро, однажды, просто не наступит и самоуверенные «швейки» у «Праги» исчезнут так же бесследно, как трасса номер один или материк, скрытый подо льдом Антарктиды.
В дирекции и администрации у нас теперь все больше молдаване. К кино отношение имеют смутное. Манерой мышления напоминают инопланетян. Переговариваются они своеобразно:
- Купиль? – спрашивал один.
- Купиль, - отвечал другой.
- Что купиль?
- Что быля, то и купиль – ответы всегда раздавались с ноткой истерики. В будущем, полное отсутствие общего языка сыграет роковую роль в развитии событий. Впрочем, я это чувствовал еще на стадии подготовки.
В который раз нарушаю заповедь не пить перед и во время работы. Выбор сделан без колебаний, словно все решили за меня – завтракаю пивом, которое уже не спасает.
Старый дом напротив, пребывает в аварийном состоянии. Один из островков прежней, несуществующей Москвы, обреченный на скорое небытие вслед за остальными. Именно здесь нам выделили туалет. Смекнули, что от нашей поступи он не рухнет. А жаль… Сплю в машине Гарика и периодически бегаю в старый дом. Что-то вчера неграмотно намешал и желудок объявил мне атомную войну. Переулки старой Москвы кажутся родными до сантиментов. Поэтому, сплю с открытыми глазами. На площадке не появляюсь, мои ребята по-прежнему меня прикрывают, сводя мое номинальное присутствие на нет – благо, за время моего полусна они поставили всего один прибор. А у монитора, где, по сути, и мое место, как всегда полубезумный оператор Юра, с которым спорить о диафрагме себе дороже – положат однажды в одной палате.
Все-таки, осторожно, поступью рыси, появляюсь на площадке. Гарик держит прибор, опасно покачивающийся от порывов ветра.
- Кинь мешок с песком, чего держать-стоять около него? – мимоходом предлагает Тимур.
- Нах? – поднимаю я голову, - Ща, Гарик еще две минуты здесь постоит и из него как раз мешок песка высыпится…
В таком духе пытаюсь шутить, но жизнь не становится вкуснее и краше.
Рингтон на моем мобильнике стоит грамотный и подходящий моменту – припев из песни группы «Бладхаунг Гэнг», «Ай хоп ю дай»! - «Я надеюсь, ты умрешь»!
Мимо нас вяло тащатся маргиналы с Арбата, не отморозки и не лохи, просто, спившиеся рокеры. Мой дружелюбный выкрик «Панки не мертвы» – воспринимается, как вызов на битву. До драки не доходит, во многом, благодаря внушительным габаритам Валентина, но клыки друг другу показываем.
Еще пара недель пива с неизбежной водкой и я ничем не буду отличаться от них… « Ай хоп ю дай»!
Мне уже все равно. Уже бесполезно спорить – мое место занял другой «я». Полузабытый, агрессивный, бесстрашный, непоследовательный тип, с которым лучше не иметь серьезных дел. Я не хочу никуда ехать. Я и не хотел. Лучше, буду смотреть, как оседает пена на дне моей кружки и как перекатываются обрывки газет в волшебных бликах заката, где-то за моим окном… Наливай еще!
4
На следующий день снимаем за городом в музее авиации под открытым небом. Куда-то назад, оторвавшейся льдиной, уплыла Москва и мы расслабились на сидениях с неповторимым состоянием дороги.
Потом мы задремали , а проснувшись, вели ленивую распасовку резиновыми фразами.
Интересно и красиво. Но необходимо выпить. На площадку я благополучно опаздываю, на этот раз – во главе всей своей бригады. Странным образом, мы не задерживаем съемку, так как где-то заблудился ветродуй, необходимый для имитации работающих двигателей самолета. Пока суть, да дело, раздобыл коньяк. Одалживаю велосипед водителя скотобазы – так любовно мы переименовали наш грузовик. Самый момент продемонстрировать, что я не настолько пьян, как кому-то могло показаться. Поодаль, прохаживаются под ручку, Тимур с Андреем. Словно два жеманных пожилых графа на швейцарских водах. Просвистев мимо парочки, пытаюсь эффектно развернуться, не справляюсь с рулем и плюхаюсь счастливым рылом вниз. Два любимых "опера" обходят меня строной, жалкого и ошарашенного, не поведя бровью, ни одним мускулом, ни полмизинцем не выдавая факта моего существования на этой Земле. Отстраненные от всего лишнего, они продолжают обсуждать рабочие моменты. С этой минуты я – изгой и они недосягаемы для меня, как огни душного Рио…
Как там у Паустовского? «Ему хотелось дней, бесшумных, как солнце…» Вот, я их и получил…
Поздний мутный вечер мне скрашивает давняя знакомая Маша. Как-то мы, даже, попытались жить вместе. Меня хватило на три дня и виной этому, естественно, я сам. Но мы остались добрыми друзьями и она ласково сглаживает мои неизбежные пьяные страхи, перед надвигающейся ночью, полной кошмарного полусна и таинственных звуков…
5
Крайний съемочный день в Москве. У театра имени советской, ныне российской армии - помпезной громадины, где много места для бесцельных блужданий и спонтанного секса…
Отношения с администрацией и продюсером вконец испорчены. Мы в состоянии тихой войны. Неосторожное движение и начнется стрельба из всех орудий. Изначально неправильная смета и их нежелание идти на мои условия, привели к тому, что мы потеряли общий язык. А когда я погрузился в мир алкогольных интоксикаций, то отдал им в руки все козыри и теперь они абсолютно правы в своих претензиях. Впрочем, эти протокольные тонкости я вспоминаю совершенно случайно и мимоходом – ничто земное уже не имеет для меня значения… И, кроме себя я никогда никого не винил…
Прекрасна летняя ночь! Даже, в Москве… И редкая птица долетит до середины скрытой в тумане тропы, ведущей меня в опасные объятия уснувших улиц… Уже скоро… После смены я удалюсь в укрытие сверкающих проспектов и волнующе темных аллей, непременно найду бар или ресторанчик, как это делал в Париже и уже после – в свою мятую, неприбранную постель, под теплый сквозняк распахнутого окна.
Гарик достиг той степени нирваны, когда ему снова стало казаться, что он прибыл на Землю тысячу лет назад с другой планеты и никак не может вернуться. По всей видимости, все эти столетия он ждал только одного события – выхода в свет альбома «Дип Перпл» с песней «Дитя во времени». Хотя, в определенном настроении, я готов искренне поверить в его внеземное происхождение, так меня порой удивляют его эскапады. Сегодня он изъясняется исключительно стихами. Главной героиней его экспромтов по неизвестным причинам является некая пчела. Вкупе с традиционной одой далеким звездам и мирам, которые мы привыкли по-муравьиному не замечать. Его лицо, видавшего виды бродяги из классических вестернов, задумчиво, мудро и печально. Забегая вперед, скажу, что страсть к рифме в тот день привела его к тому, что его не хотел сажать в авто ни один таксист, когда он, театрально жестикулируя, выдавал:
- Ответь, водитель мне, любезный, давно ль ты ездил до рязанки?
Мир снова гулкий и картонный. Все бутафорское и декоративное. Здания, люди, я… Рельефность мыслей и архитектуры так условна, когда ты блуждаешь внутри себя! Однако, еще копты, жившие в Египте задолго до, собственно, египтян, мечтали о счастье для всех в одной большой стране. Если, необходимо, насильственным путем – люди часто не ведают о своем счастье и следует их направлять… После коптов об этом грезили многие, от тамплиеров до нацистов и коммунистов. Правда, там всегда был один пункт – кто против – того в море, в печь, в ров… Странно, я бы всегда был против. Собственно, я и сейчас – против... Только, войну с оппонентами, заменил на войну с самим собой...
Перемещаемся на Речной Вокзал. По пути фоткаю прямо из кабины дождливые улицы новым аппаратом, купленным специально под этот проект, на котором не буду и не хочу работать…
6
В конце дня, не желая никого видеть и втайне мечтая влипнуть в историю с героическим и трагичным финалом, сижу в баре с кружкой нефильтрованного. Грызу орешки и размышляю о давешних снах, так сильно повлиявших на мое истерзанное сознание утром, что я всерьез собирался все похерить, отключив телефон. Пугающие грезы обладателя зловонного, липкого, мятущегося по кровати, тела. Приземленного в смятые простыни, скомканные одеяла и порванные в клочья мысли...
Я в избе. Пустой и старой. За окном – дождь. Я кружу по горнице, с трудом владея телом, как это часто бывает в сновидениях. И постоянно думаю о том, что обещал не пить и не проспать. Видимо, все уехали без меня. Не добудились. Бросили. В назидание. Полуоткрытые шкафы под завязку набиты постельным бельем, словно его утрамбовывали ногами. Будто это все белье в мире, на котором я когда-либо спал, изменял тебе и не только тебе… И, которое странным образом скопилось здесь.
За мутным мокрым окном около яблони стоит девушка в белом, пытаясь разглядеть ее сквозь струи, ловлю себя на том, что она сливается с деревом и я не понимаю, насколько реально ее существование. Позже я высокопарно решаю, что за окном меня напрасно поджидала моя совесть.
Видимо, хозяйка, ждет, когда я уйду. А группа уехала. С досады и злости, откидываю ворох белья, на котором спал…
…и слышу твой обиженный всхлип. Ты выползаешь из-под одеял, в той самой черной майке, что любила носить дома.. Я обнимаю тебя, как ребенка. Ты не выспалась, ты податлива и покорна, словно пригретый котенок. Целую тебя. Бормочу что-то о долгой разлуке, начинаю заниматься с тобой любовью, твои глаза расширены - ты против. Мы уже давно не вместе, у тебя семья – муж и ребенок, там, за океаном, в большом доме на берегу вожделенной Калифорнии. Не получается проникнуть в тебя, но ты рядом, такая теплая и родная. И я просыпаюсь, мокрый от пота, восхищенный твоей недавней близостью и полный отвращения себе… Ты и я. Я только что целовал тебя. Пытаюсь вернуть этот момент, закрываю глаза, хлебнув минералки. Как же плохо я пахну… Внутри и снаружи. Бесполезная куча больного мяса. Гниющий аппендикс. Проваливаюсь. Тебя нет. И я почему-то общаюсь с худруком Большого Театра, сетующем на то, что самый рентабельный и востребованный театр в мире, бедствует… Мы стремительно идем по коридорам Мосфильма и за очередным поворотом, без всякой логической связи, оказываемся где-то в Европе, узкие улочки утекают вниз, как ручейки к океану. На безмятежном небосводе догорают два солнца. Флегматичные аборигены выгуливают собачек и выпивают в уличных кафе, равнодушные к небывалому небесному явлению. Вместо удрученного худрука рядом оказывается моя классная руководительница, уверяющая, что мне пора в армию. «Как же? – вопрошаю, – я ж отслужил давно» - «Так надо, ничего не поделаешь…» Вижу себя уже в Белоруссии, покрытой хребтами гор и населенной тибетскими монахами. «Так вот она, какая…» - успеваю подумать и спускаюсь в метро, где темно, страшно и грязно. Вдоль стен валяются или сидят ужасающего вида отбросы общества. Видимо, демоны. Вместо пассажирского, я мчусь в открытом товарном вагоне, переступая через горы грязного, испачканного углем, тряпья. Это снова ворохи истоптанного прошлого. Видимо, их, как и меня, везут на утилизацию. Снова, из ниоткуда появляешься ты. И я снова пытаюсь поцеловать тебя. Ты говоришь, что больше не работаешь в кино и тебя, на самом деле, здесь нет. Пытаясь доказать этот убийственный факт, превращаешься в нашу костюмершу Зину, крикливую и пожилую. Коварство сновидений… Просыпаюсь окончательно. Пустой, испуганный и страшно разбитый, словно вернулся из той самой Европы пешком или прожил с Зиной годы серой безрадостной жизни. Естественно, предварительно отслужив второй раз в армии по горячей просьбе учительницы. Бесцельно слоняюсь по квартире, как по той избе, совершаю машинальные действия, будто, отныне нахожусь по ту сторону жизни. Меня все пугает – звуки, вид за окном, даже, неизвестного происхождения синяк на запястье. Переполнен былым отвращением к себе, выросшим до размеров мертвой галактики. Мной начинают управлять самые простые животные инстинкты. С некоторым любопытством созерцаю свою, медленную ползучую гибель. Будто, это и не я вовсе. Еще немного и я разучусь думать, а потом – говорить… Откупориваю пиво, подставляю обгоревшее на вчерашнем солнцепеке тело под струю ледяного душа и, следуя рефлексу, плетусь на крайнюю смену…
А, все хотят непременно в рай. Где не надо что-либо делать и при этом - оставаться собой. А как совместить? Возможно, мои неприятности автоматически закончатся в день, назначенный звездочетами майя? А Космос останется так же прекрасен? И по логике, где-то, совсем в другом месте выпадет роса и взойдет Солнце… Там, где еще не ступала нога известного нашей науке живого существа…
Противоречия моей натуры, как правило, толкающие меня на полярные поступки, странным образом питают ту ирреальную среду, в которой я обитаю, исключительно по собственной вине или прихоти. Мне, даже, удается на короткое время испытывать приливы счастья и, удивительное дело, делать счастливыми других. Правда, следом наступает череда душевных отходняков и похмелий, когда я становлюсь объектом обвинений и разочарований. Что ж, правы все, кто корит меня и изобличает мою двуличность… Кто полагает, что я жесток и безразличен. Более того, этих самых личностей, во мне гораздо больше и со многими, я бы расстался на раз… Например того, кто толкает меня малодушно пить, в попытке выдавить из себя чужака – следуя одной из знаковых песен БГ. Есть круг любимых мной людей. Но я всегда и везде странным образом чувствовал себя инородным телом. Везде, кроме компании своих «многоличностей»… В мире книг или музыки. В фантасмагориях Джона Апдайка или параллельных мирах «Пинк Флойд». Один в лесу, когда, дрожа от счастья, замечаю в траве бархатно-красную шляпку подосиновика. Пресловутое горе от ума - это то, что я считаю даром свыше и, лучше я буду удручен знанием, чем окрылен пустотой... Мне проще поверить, что Москва-река состоит из геля для душа и в ней обитают хрустальные устрицы, чем убедить себя в том, что я смогу адаптировать себя под окружающий мир… И с каждым разом я теряю тех, кто понимает, любит и верит в меня. «Мама, я не могу больше пить…»
7
На этот раз мне приснилась мечта. В открытом платье цвета самой чистой морской волны. Лицо строгой красоты. Завораживающий, волнующе привлекательный взгляд, устремленный мимо. Она, словно говорила: заслужи меня… Вот уж… Просто мечтать - приятней. А я, поковыляю навстречу сомнительному будущему, отвернув, как птице, голову коньячной емкости или цыкну на мир чекой пивной банки… Или, на худой конец, покину этот проклятый проект, асфальтовое пекло московских улиц, одариваемое короткими налетами животворящих гроз… А, когда-то мной двигали именно мечты…
Наутро, я отзвонился продюсеру и сделал ему личный подарок, добавив к своему бесполезную присутствию на проекте, отказ ехать в киноэкспедицию. Он, вяло и растерянно пытался меня отговорить, но, видимо, быстро смекнул, что местные работяги обойдутся ему на порядок дешевле, а я, зарекомендовавший себя, как нестабильный игрок, могу продолжить свой перфоманс и в Минске. Никто не пожалел о моем демарше, публичном и постыдном закидоне, кроме второго оператора, моего друга, который горячо меня отговаривал. Этот проект для меня закончился. Такое ощущение, что не только проект, а подмостки самой жизни…
8
Отказавшись ехать, реально ожидая «конца пути» в прямом и иносказательном смысле, я вдруг испытал неожиданное облегчение, сродни состоянию эйфории. Это настолько ошеломило, что я, приложив немалые усилия, перестал пить и с головой погрузился в решение накопившихся проблем. И написание рассказов. Они выскакивали наружу железнодорожными составами, караванами, бесконечной лентой горной дороги… Многие из них, до сих пор считаю наиболее удачными. Возможно, я шагнул так глубоко за край, что вернулся совершенно случайно и спешил выплеснуть в словах все светлое, что вопреки всему еще таилось во мне. И все темное, от чего так мечтал избавиться.
Странную ауру тех дней приятно разбавила забавная девушка Лера. Мы были в восторге друг от друга. Я, словно подключил к ней свои виртуальные батарейки и подзаряжался жизненной энергией. Она того стоила - яркая, со своими тараканами и демонами, умная, непосредственная и очень юная. Совершеннолетняя, но для меня – неприлично молодая, что и предопределило краткосрочность нашего совместного наблюдения за облаками…
А кино нашло меня само. Словно гигантский спрут, оно коснулось меня своими алчными щупальцами и, убедившись в моей ликвидности и абсолютной профпригодности, затянуло в перипетии нового проекта. Напоминая о необходимости зарабатывать хлеб насущный и, возможно, спасая от финального, неминуемого заплыва в небытие…
Судьба щедро и незаслуженно подарила мне еще один шанс начать все сначала или просто – жить дальше, осознавая себя, читая мир по губам, веря в земные радости. С неизменным восторгом юнца, открывать красоту в самых неожиданных ее проявлениях. Нас – внутри меня – стало меньше. Не больше, чем это допустимо. Я прогнал смутьянов, мерзавцев и прихлебателей. Надеюсь, навсегда… Я больше не пишу бесполезные письма в город ангелов и фанатично согласен с учеными, математическим путем вычислившими до начала времен известную истину, которой мы так любим пренебрегать – Любовь, Ребенок, Семья, Счастье… Мои близкие… Мама - самая терпеливая и самоотверженная женщина, годовалая племянница, которая восторженно и доверчиво смотрит на меня, как на волшебника, мой брат, мои немногочисленные, верные друзья… Судьба подарила мне шанс. И я никогда не стану спрашивать у того, кто там, наверху, кто за пределами нашего понимания - последний это шанс или… Потому что я знаю ответ – он последний…
Wish you where here...