На окраине города рушили старые, барачного типа дома. Николай приходил сюда часто, почти каждый день. Среди груд сухой штукатурки и в щепы разбитого дерева, можно было отыскать порой интересное. То книгу редкую, без обложки, но старого революционного издания, или же конверт с редкой маркой. А то и монету старинную, не понятно, каким образом попавшую сюда.
До пенсии Николаю оставалось несколько лет, но он не работал. Так случилось. Многие остались как бы на обочине жизни. А разве можно назвать работой мелкие, случайные заработки. В его личной жизни произошли за три года перемены. Сейчас он жил один. Жены не стало - умерла. Сын жил своей непонятной ему жизнью, с ним они виделись не более раза в год. Сидели в его, Николая комнатенке. Пили водку, и молчали. Смерть, настигшая жену, окончательно отдалила его от сына. И сейчас каждый из них жил своей жизнью, заглушая в себе прошлое.
Вчера, в свеже разрушенном доме Николай, копаясь в груде штукатурки, нашел старинную монету. Ее он продал сегодня какому-то мужику, что стоял на площадке около магазина. Рядом с мужиком на огромном куске картона красовалась надпись: «Покупаю старинные монеты и часы в желтом корпусе». Денег от монет Николаю должно было хватить на неделю. Если кроме хлеба не покупать больше ничего.
Эти многочисленные объявления, где говорилось о «часах в желтом корпусе», а покупателями всегда были подозрительные мужики - не оставляли Николая равнодушным.
- Что-то тут нечистое, - говорил он сам себе. - Похоже, наркотиками промышляют.
Сегодня машина рушила очередной дом. Он ждал, когда работники закончат свое дело, бродя по соседним завалам. К вечеру машина уехала, и он бродил, ковыряясь в свежих развалинах. Нашел два старых конверта с редкими марками и что интересно, три старинных монеты. Точно таких же, что он подобрал вчера.
«Продам завтра в разных местах, - думал он. - Вот месяц и проживу.»
Уже темнело. Он повернулся, собираясь уходить, и чуть не упал. Башмак его вывернул из битой штукатурки какой-то сверток в пожелтевшей газете. Николай палкой ударил по нему. Газета порвалась. В свертке были листы исписанной бумаги.
Дома он долго мучался, имеет ли он право читать. Но хозяина у свертка не было, и он стал разбирать записи. Почерк был женский.
«Не знаю, прочтешь ли ты, когда-нибудь это. Но мне надо выговориться. Пусть хоть и на бумаге. Ты любил меня. Я любила его. А может, мне это казалось..., что любила. Ты был далеко, он рядом. И вот - ни тебя, ни его. Что сейчас говорить? О чем? Я часто читаю твои письма. Их мне удалось сохранить. С ними мне было легче. Издали то оно всегда видней».
«А что? - думал Николай. - Можно почитать, что тут такого? Тем более записи эти могли бы быть адресованы и мне. Было и у нас так. Еде она сейчас? Целая жизнь прошла».
Была глухая ночь. А он еще долго не мог заснуть, думая об этих записях.
Весь день он читал. Это были не отправленные письма одному и тому же человеку. Имя его женщина не называла, как и свое тоже.
Временами память уводила Николая в юность, в ту золотую осень от падающих листьев, и такую трагическую. Он тогда откладывал листки, и взгляд его был долго устремлен в пустоту.
«Я часто перечитываю твои стихи. Они сегодня так понятны мне. Пусть они несовершенны и немного наивны. Но они адресованы мне тобой. Иногда я плачу. От бессилия. От невозможности. Иногда я счастлива. У меня было...».
Николай поднялся со старенького дивана. О стихах она упоминает часто. Правда не приводит не одной строфы. Я тогда тоже, чуть не в каждом письме посылал стихотворения. И тоже наивные, несовершенные. Тогда, казалось, что глубокие по смыслу, передающие муку и страдание.
Поздно вечером он дочитывал записи. На последнем листке было какое-то четверостишие, под ним адрес и несколько слов.
«Не знаю, прочтешь ли ты эти записки. Я уезжаю. Адрес вверху. А ждать? Я буду ждать тебя всю жизнь. Так надо».
Имени не было, только дата. Со дня последней записи прошло более пятнадцати лет.
Николай стал читать четверостишие. Стихи были его... .
Он лежал в тишине, не включая света. Сна не было. Как странно переплетены судьбы. Он мог не ходить на эти развалины. Ну, мог не пойти именно в тот раз и к тому дому. И не было бы этой бессонной ночи.
Стихи были его. Значит, записки были написаны ею, Тоней. Он волновался. Перечитывал ее откровения снова и снова. Пытаясь, что-либо уяснить между строк. Было жаль ушедшего времени. Он прожил жизнь с другой, и жена, с каждым годом после смерти, становилась все дороже. Тоня - отболевшее.
«Я буду ждать тебя всю жизнь. Так надо».
- А зачем я приеду к ней? Там тоже другой, не знакомый мне, разрушенный мир. Мир, со своей болью, безысходностью.
Николай перебирал тетради со своими стихами. Искал те, сорокалетней давности, что отсылал Тоне в письмах. Ничего из тех стихов, сейчас не затрагивало его.
В субботу вечером зашел сосед Виктор. Пили всю ночь. Виктор когда-то тоже баловался стихами, даже печатали их в районной газете.
- А ты съезди! - сказал он Николаю, когда расходились уже под утро. - Конечно, съезди, а то все время будешь казнить себя.
Повидаться, поговорить, конечно, хотелось. Решил, что в начале лета поедет. Зима тянулась долго. Спасало Николая то, что устроился уборщиком на четверть ставки в одну организацию.
А в начале весны заболел. Лечиться было не на что. Соседи вызвали «Скорую» и его увезли в больницу. И там тоже проблемы с лекарством. И все от нехватки денег.
« Деньги, деньги, деньги... , - думал Николай. - Только и слышишь кругом о них. А может и лучше все так-то. Может, сейчас зашевелимся. А то привыкли, что о нас кто-то думает».
К лету он ослаб на столько, что с трудом передвигался. Выписали его в конце июля. Он сразу же уехал к знакомому в деревню. У того был свой дом. Здесь Николай и прожил до осени, работая по хозяйству. Иногда, старушки одинокие просили его помочь кому с ремонтом крыши, кому забор сделать. К осени он вернулся в город поправившимся, с продуктами, да денег скопил немного. На поездку, думал.
И вторая зима прошла, а он так и не смог отправиться к Тоне. Хотя тянуло уже его к ней ностальгически.
Прошло пять лет со дня, когда он нашел записки. На месте того дома, выстроили десятиэтажное здание, весь первый этаж блестел зеркалами. На фасаде у входа красовались вывески: «Ломбард», «Нотариальная контора».
Николай выходил на пенсию. Провожали его все соседи. Скромно и тихо. Если не считать шума, исходящего от его соседа Виктора. Тот с радости, что Николай наконец-то дожил до своей пенсии, кричал на весь подъезд:
- Прорвался, Колька!!! Ха-ха-ха..., Вот, им!!! Одергивать его не стали - еще больше орать будет. Знали.
В начале осени Николай уехал в другую республику, или в страну, как сейчас называли. К
Тоне.
Не было его долго. Вернулся он в середине зимы. Витька, заходя по субботам, как всегда с бутылкой, все расспрашивал:
- Ну, как ты там с ней?! Получилось у вас?
Николай молчал. А если и говорил что, то лишь бы отвязаться от расспросов пьяного соседа.
Когда стало пригревать солнце, снег уже сошел весь, Николай собрался уезжать. Говорил, что к ней.
Сын его часто писал по тому адресу, года два не меньше. Даже ездил. Но ему сказали, что Николай не появлялся больше.