С тех пор прошли годы и таких, как он, у меня было множество. Он не был чем-то особенным, чрезвычайно выдающимся, но и по сей день тонкая, полупрозрачная и еле ощутимая ниточка воспоминаний об этом милом существе тянется в моей памяти.
Стоял по-весеннему радостный, солнечный день. Воздух, нагретый щедрым, по-летнему горячим солнцем, был полон ароматов, щекочущих ноздри и дарящих всеобъемлющие просторы буйному, просыпающемуся после продолжительной зимней спячки молодому воображению. Ветер, единственное спасение от набирающей обороты безжалостной жары, едва охлаждал оживающие организмы, потому всё живое в этот критический полуденный час стремилось скрыться в тени, подальше от жадного до всего тепла и света.
В этой спасительной тени, под кронами зеленеющих, тонкостволых берёз мы и встретились впервые. Ты прогуливался по роще, наслаждаясь весенним днём, никуда не спеша и никуда не стремясь. Твоё юное тело и всё твоё существо показалось мне тогда таким лёгким, беззаботно летящим, не принадлежащим этому миру...
Я пила берёзовый сок, осушенная жарой и полуденным паром, жадно, прямо из ведёрка, висевшего на дереве. Чистейший, едва сладковатый напиток идеально утолял жажду и наполнял новыми силами. Когда ты остановился напротив меня, вид мой был явно смешон и уж точно не привлекателен. Когда я оторвалась от ведёрка и повернула к тебе своё мокрое, покрытое соком лицо, на меня смотрели добрые, игривые и необыкновенно искренние глаза.
Ты тоже хотел пить. Может быть, поэтому вид моих мокрых губ и щёк, и даже подбородка и носа вызывал в тебе лишь позитивные чувства, напоминая о близости живительной влаги.
Ты хотел пить. И подошёл поближе. Я же подшутила, выплеснув на тебя волну ароматного берёзового сока...
Так началась наша дружба, время драгоценных радостей и переживаний. Целый, пусть и маленький, период жизни, который мы прожили бок о бок, деля всё пополам....
Ты был очень юн и прожил ещё не так много, чтобы жизненный опыт, приходящий со временем, украсил морщинками твой лик. Лишь одна морщинка, лежащая над бровями, бросалась в глаза. Но и она свидетельствовала не о годах. Твои подвижные брови породили эту тонкую ложбинку на коже, и твои брови, быстрые и выразительные, я так любила...
Ты был молод. Но многое успел испытать. И плохого видел больше, чем хорошего, грубостей и бесчестности хлебнул с лишком, а ласки - едва ли...
И, несмотря на это, доброе начало в тебе таило первобытную, ничем не попранную искренность и доверчивость к людям. Ты опасался их, но вместе с тем страстно желал верить и, может быть, даже служить им.
Оттого ли ты был так ласков и чуток, и всегда точно знал, каково моё настроение и какие переживания ютятся в моей душе. Ты, конечно, не мог читать мои мысли. Но и без этого видел меня насквозь. Не у каждого человека есть такая душа, какой была твоя. А она у тебя была, я знаю это. И не потому ли люди столь жестоки, что не имеют такой души? И не потому ли ты был не таким, как всё вокруг, оттого, что в тебе нашла пристанище эта безграничная, безгранично открытая, безгранично добрая душа...
А ты действительно был непохожим на всех. Даже тело, гибкое и ловкое, молодое и сильное, казалось неказистым и непропорциональным на фоне твоих ровесников. Да, ты был неказист. Широкие крепкие плечи, полученные от отца, плохо гармонировали с тонким, задуманным природою быть грациозным, худеньким, по-матерински нежным станом. Пожалуй, всё у тебя было не таким, каким должно было быть. Ты был произведён на свет настолько разными и непохожими родителями, что даже всемогущая природа не в силах была подправить плоды их случайного любовного греха...
Ты появился на свет заранее никому не нужным, лишним, чужим...Таким тебя и видели остальные...И не хотели видеть в другом свете....
Для меня ты был не таким, как для всех. Я видела тебя другим. Да ты и был другим. И таким я тебя полюбила. С первой нашей встречи, когда по твоим щекам струились капельки берёзового сока, а глаза смеялись в ответ на мою шутку, я крепко полюбила тебя.
Заботиться о тебе было приятно. Я всё старалась сделать так, чтобы тебе было хорошо. Даже самозабвенно мастерила убогие, совершенно ненужные кожаные висюльки на шею, которые ты всё же носил...Мне хотелось оберегать тебя от всех зол, охранять от мира, который тебя не принимал. А ты хотел защищать и оберегать меня, хотя порой и сам нуждался в защите.
Я сердилась на тебя порой и, бывало, закатывала настоящие театральные спектакли, во время которых ты кротко пережидал, когда мой гнев уляжется, и тихонько подходил, когда я успокаивалась, чтобы извиниться...
Для тебя не имело значения, кто виноват, тебе не нужны были мои извинения, если я была неправа, ты хотел лишь одного: чтобы я не сердилась и не расстраивалась, и чтобы всё у нас было хорошо...
Мы понимали друг друга. Для этого не нужны были слова. Даже если ты не понимал моей печали, всё равно внутренне, где-то в глубине своей большой доброй души, ты всегда был со мной. Всегда ли я понимала тебя? Пожалуй, часто не понимала. Но для тебя куда важнее было другое - то, что я рядом, что я с тобой.
В минуты, когда мы с тобой лежали на полу, прислонившись друг к другу, как мы это любили, и я гладила тебя по спине, а ты согревал меня своим горячим телом, мне всегда казалось, что мир вокруг куда-то испарился...И в эти моменты две родственные души были нужны друг другу, как никто и никогда не был нужен. Я чувствовала, что мы - единое целое, одна большая душа, которой, ты, наверное, делился в эти мгновения со мной.
В такие моменты я обыкновенно шептала свои мысли вслух, рассуждала о жизни, о смерти, о любви...обо всём...А ты слушал меня, никогда не перебивал и лишь изредка вздыхал. Когда я проводила пальцами по твоим бровям, ты жмурился. А потом открывал глаза, и в них читалось столько добра, тепла, настоящей преданности, сколько только могло быть во всём белом свете...
Мы были так похожи при всей своей разности, и даже символическими казались наши имена, начинавшиеся на одну букву...
Мы прожили так около года. Может, меньше, а может, больше. Сейчас мне трудно вспомнить. За это время случалось всякое, и всего было полно, и бесконечной тоски, и безграничного счастья.
Мы жили душа в душу и нам было комфортно так жить. Однако, судьба позавидовала столь счастливой гармонии и решила расставить фигурки на шахматной доске в своём, только ей известном порядке. Играя с нашими жизнями, как с пешками, она не удосужилась спросить у нас разрешения, прежде чем сложить причудливую комбинацию чужих душ. И уж конечно, не стала предупреждать, что всё скоро измениться...
Ты был молод, но не был здоров. А потому, ранней весной, когда по улицам неслись ещё холодные ручьи едва стаявшего снега, легко промочил ноги и простудился. Один из солнечных весенних дней стал роковым.
Ты заболел тяжело и долго мучился, изнывая от болезни. Я не знала, как тебе помочь, и мучилась вместе с тобой. Умоляя о помощи, ударялась о стену холода и непонимания, ведь ты никому не был нужен, кроме меня. А тебе с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Я с ужасом всё отчётливее понимала, что ты умираешь. Медленно, болезненно, с каждым днём всё неотвратимее...
Помощь пришла, но не всегда ещё можно помочь. Было уже поздно...
Когда я вышла из больницы, ты был ещё жив. Но доживал свои последние минуты. Я уходила так поспешно и даже не совсем осознанно, что не успела с тобой попрощаться. Да и что могло быть в этом прощании? Взгляд твоих глубоких, тёмно-коричневых, бархатных глаз...Он всё сказал мне ещё в больнице. Я не знаю, что ты чувствовал в этот момент. Наверное, ты знал о своей скорой гибели, и принимал это...Или не принимал...Я впервые не могла угадать твоих чувств. Но всепоглощающая безнадёжность, которую я прочитала в твоих добрых и умных глазах, говорила об одном: мы никогда больше не увидимся. И я никогда больше не буду гладить тебя по спине, по щекам....Никогда больше не буду шептать на ухо глупостей и фантазий юного ума.
Хотелось ли мне плакать? Нет. Выйдя из больницы, я напряжённо думала о том, что вот он, конец. Конец нашей недолгой, но чистой, искренней дружбы. Эта мысль всё отчётливей и отчётливей становилась у меня в голове. Я уже будто бы считывала её как слова, написанные на бумажке...
Пневмония поглотила тебя изнутри и остановить её было уже невозможно. Так мне объясняли потом. Один укол освободил тебя от тяжести этого мира и душа, твоя большая и добрая душа, наверное, растворилась где-то высоко в облаках, превратившись во что-то совсем лёгкое и неощутимое.
Весной мы встретились. Весной мы и распрощались. Под разгорячённым весенним солнцем я увидела тебя в первый и в последний раз. Тебя закопали. И с тобой закопали все мои переживания и лучшие минуты той, юной детской жизни. Вместе с тобой похоронили ещё что-то, совсем незаметное и даже почти несуществующее, какую-то очень маленькую для всех, но чуть большую для меня частичку детской жизни. И в тоже время что-то навсегда осталось со мной, что-то, что благодаря тебе поселилось в уголочке души и живёт там по сей день. Наверное, твоя любовь ко всему живому, к людям, к жизни научила меня видеть мир сквозь призму добра и доверия, и как бы ни был жесток мир, находить в нём лучшие стороны и грани...
Тебя звали Вилли, ты был безродным щенком добермана, которого я подобрала на улице. Ты вошёл в мою жизнь чем-то живым, неизвестным, добрым и искренним. Ты ушёл из жизни. Но никогда не покинешь мою жизнь, мои воспоминания о тебе не угаснут никогда.
Я пишу эти строчки и слёзы сами просятся из глаз. Это маленькая частичка твоей души зашевелилась во мне, и я знаю, что эти слёзы скоро высохнут, потому что ты слижешь их своим тёплым языком и я больше не буду плакать, я буду улыбаться, вспоминая о тебе...