- Деточка, - простит зарёванная Фёкла, - напиши мне заявлению в сполком, житья мне нет, бьют меня невестка с сыном, гонят из дому. Я криком кричу, а соседи двери запирают, будто не слышат. Напиши, доча!
Оля усаживает рано состарившуюся Фёклу на диван возле письменного стола, за которым только что делала уроки, вырывает двойной лист из тетради по арифметике, и, макая перо вставочки в чернильницу-непроливайку, выводит в правом верхнем углу:
"Заведущему отделом учёта и распредиления жилой площади..." Сколько уж раз она слышала эти слова от мамы, которая уж не первое заявление писала, и запомнила их, как "в лесу родилась ёлочка". Мама имела обыкновение проговаривать вслух, всё, что писала в заявлении.
- Я, Фёкла Матвеевна Балуева 1905 года рождения, проживающая по адресу, - проговаривала медленно Оля, выводя текст заявления.
- Со мной ещё Колька мой прописан и жонку свою прописал, меня не спроси-и-ил, - принялась опять причитать Фёкла.
"Савместно со мною прописаны сын - Балуев Николай Васильевич 1938 года рождения и его жена Балуева..."
И Оля представляет себе квадратную комнату, поделенную на девять квадратиков, где задевая друг друга, и бранясь при этом, колбасятся трое разъяренных людей, девочка останавливается в нерешительности.
- Пиши, пиши, доча, мне ж на приём сёдни нада, - поторапливает, задумавшуюся Олю, Фёкла.
- А я не понимаю, что дальше писать.
- Доча, бьют они меня, выгоняют и запирают двери, не пущают, и я на кухне за столом всю ночь...
Мутные слезинки бегут по глубоким канавкам морщин, которыми изрезано лицо Фёклы.
- Что ж они за люди такие, - думает Оля, - это же их мама...
Постепенно заявление превращается в страшный рассказ и завершается просьбой выделить в этой самой квартире освободившуюся комнатушку, которую соседи не дают заселять, а хлопочут, чтоб им разрешили обустроить в ней кладовку. В каморке этой нет окна, а жил там водопроводчик дядя Сеня, который умер несколько месяцев назад, напившись в праздники, и замерзнув спящим во дворе за сараями.
Фёкла сразу как-то успокаивается, обнадёживается самим фактом создания этой нужной бумаги, и, поправив на голове платок, давно утративший цвет, семенит к двери. На пороге она протягивает Оле залежалую в кармане карамельку в грязном фантике, и Оля рада гостинцу, потому что давно ей хочется есть, а мама приедет с работы поздно. Оставленный обед разогрет и съеден, и проводив Фёклу, Оля промывает конфету под холодной струёй воды из крана и суёт в рот. А Фёкла надевает свой старый шушун с проплешинами и несёт бережно сложенное заявление, написанное детским неровным почерком с ошибками, в Исполком, но грамоты Фёкла не знает и верит в очередной раз, что ей помогут.
- Ну что, писарь, - подсмеивается над Олей сосед дядя Вася,- хозяйка моя котлет навертела, сейчас тебе положит, неси тарелку.
И Оле от этого становится жарко, и щёки, и уши горят огнём, хочется поскорее скрыться в комнате. Но сердобольная дяди Васина жена уже стучит в дверь и протягивает своё блюдце с большой горячей котлетой.
- Хлеб-то есть у тебя?
- Есть, - отвечает Оля, хотя уже давно приговорила последний кусочек от четвертушки тёмного кирпичика с солью и чесночком.
Котлета такая вкусная, пышная...
- Спасибо,- произносит одеревеневшим языком Оля и усаживается на подоконник, поедая котлету и рассматривая в окно вереницы прохожих, грохочущие по брусчатке грузовики, лязгающие дверьми на остановке автобусы, шуршащие шинами "Москвичи" и "Победы".
- Пойдём гулять! - зовет её соседский Серёга.
И вот они идут через проходные дворы в закуток - отгороженный с двух сторон высоким забором от соседней типографии. Сюда выходит непонятная дверь, над которой надпись: "УБЕЖИЩЕ". Как всегда, они уселись на ступеньках перед дверью, Серёга достал из кармана спёртую у отца папироску, спички и, закуривая, щурится по-мужски, рассуждая, как собрать ребят, и в каком дворе искать потайной вход в лабиринт. Оля, слушая его, накручивает шарф на ручку двери и вяжет какой-то замысловатый узел, вот она потянула за конец шарфа и дверь приоткрылась. Дети испуганно отскочили, а потом осторожно заглянули в щель. Там было совершенно темно. Тогда Серёга чиркнул спичкой, и взорам предстала захламленная каморка, скорее широкий тамбур. Матрац с вырвавшимися на волю пружинами был приставлен к стене, рядом ящики с хламом. Спичка погасла. Тогда они вышли и прикрыли дверь плотнее. Решили сбегать за фонариком, а Серёга позвал еще ребят, чтоб не так страшно было. Оля захватила фляжку с водой, спички и свечу. Эта экспедиция для неё была не первой. Путешествия по подвальным ходам, выводящим на другие улицы и в чужие дворы, где запросто можно было попасть в неприятную историю, были популярным развлечением подростков. Как-то они даже заблудились и наревелись вволю, спички тогда рассыпались в полузатопленном подвале, а батарейка фонарика была слабенькая, едва видно было, куда ноги ставить. Перепугались, но многому этот случай научил. Когда перестали психовать, потихонечку вышли из лабиринта, но дверь оказалась заперта, и тогда на ощупь шли по знакомому уже пути, по доскам, тонущим в воде подвала, задыхаясь от вони, шарахаясь от крыс, а крысы от непрошеных гостей. Вышли тогда во двор на Боровой улице, грязные и счастливые.
Вот и теперь Оля и трое ребят с фонариками пролезли в эту таинственную дверь, которая полностью не открывалась, и обнаружили, что в захламленной каморке есть ещё дверь, ведущая в коридор. Коридор был не такой уж узкий, но в конце его стоял массивный железный шкаф, закрывая собой ещё дверь. Шкаф невозможно было даже качнуть, но дверцы исследователи открыли. Там лежали брошюры по технике безопасности на стройке, швабра с короткой ручкой, ведро и обшарпанная кастрюля, да грязная керосиновая лампа с трещиной на стекле. На цементном полу лежали сплющенные картонные коробки. Когда ребята пошли назад, Оля разглядела в углу старое кресло. Решили, что хлам лишний вынесут на помойку и сделают тут штаб.
Тогда все были помешаны на играх в войну, в разведчиков, устраивали штабы и командные пункты. Когда всё убрали, положили матрац на кирпичи, а сверху на пружины гимнастический мат, который еле дотащили со школьной свалки, каморка приобрела вполне жилой вид, и тут Оля вспомнила о Фёкле, которая ночи напролет просиживает за кухонным столом и плачет, а утром бредет мыть лестничные клетки. Вечером, когда стемнело, Оля достала коробку со старыми, разными ключами, которые невесть, зачем хранились у матери, отобрала наиболее по виду подходящие и пошла на помойку, мусор выносить. С колотящимся от страха сердцем она добежала до той самой двери и стала подбирать ключ. К счастью возиться долго не пришлось, один из ключей повернулся в замке, и Оля закрыла дверь. Ребятам она рассказывать ничего не стала, они бы и не поняли её в своём разгоревшемся энтузиазме.
На другой день Серёга прибежал, вытаращив глаза и, сбиваясь от волнения, сказал, что штаб закрыт.
- Все ушли на фронт, - сказала Оля, едва сдерживая улыбку. Дверь могли случайно оставить открытой, вот мы и вошли туда, - рассуждала она, как ни в чем ни бывало.
Когда все ребята уже и думать забыли про штаб, Оля подошла к Фёкле, полоскавшей грязную тряпку в ведре у входа в подъезд, и протянула ей ключ. Вместе они пошли в каморку, перенесли матрац к трубам отопления в коридоре, соорудили из ящиков стол. Нашли оголенный конец электрической проводки, и Оля принесла из дома розетку и старую настольную лампу. Она не раз чинила дома прогоревшую от времени проводку, была у неё припрятана изолента, которую забыли монтёры, когда устанавливали каждому свой счётчик в их коммуналке.
Вскоре Фёкла обустроилась и навела полный порядок, пригласила в каморку Олю. Стол из ящиков был накрыт скатертью, в керосиновой лампе горела свеча, а в розетку Фёкла включила электроплитку и кипятила чайник. На стене над столом пристроена иконка Богородицы. Фекла налила чаю в стакан и в чашку с отбитой ручкой, перекрестилась на иконку, пошептала что-то об утешении, просила что-то о Кольке, и, усевшись, придвинула Оле кусковой сахар в бумажном пакете.
- Тёть Фёкла, а Вы что, в Бога верите? – вкрадчиво спросила Оля.
- Верую, детка, - тихо ответила Фёкла.
- Так ведь Гагарин летал в космос, за небо даже, вокруг всей Земли и не видел Бога, - поучительно разъясняла третьеклассница Оля.
Фёкла застыла с чайной ложкой в руке, перекрестилась снова и, вздохнув, отпила чаю.
- Неграмотная я, может, и не знаю чего, но не всём Бог-то виден, говорят. Один Моисей был давным-давно и разговаривал с Богом, а смотреть на Него не мог, - произнесла вдруг Фёкла раздумчиво.
- Почему не мог? – спросила удивлённо Оля.
- Ярче солнца лицо у Бога-то, - переходя на шепот, ответила Фёкла, - даже Павел, был такой, что камни в верующих кидал, когда Бог ему явился, то ослеп.
- Какой Павел? – недоумевала Оля.
- Был такой, мне рассказывали, даже в книге о нём писано, читать-то я не умею, а слыхала, что и крепость тутошнюю его имеем зовут.
Оля пыталась вспомнить, что за крепость «тутошняя»? Но кроме Петропавловки не знала другой. И так неразделимо звучало – Петропавловская, что не сразу она сообразила, что это два имени слиты в одно. Только дома, когда у мамы спросила, то мама отшутилась: «Пётр и Павел час прибавил», а Оля поняла, что два имени в Петропавловке.
- Кто они, мама? – спросила Оля.
- Это апостолы, ученики Христа, - ответила мама недовольно. Это у верующих книга такая есть – Евангелие называется, где легенда о человеке, который после смерти воскрес и вознёсся на небо безо всяких ракет.
- И куда же Он там делся? – недоумевала Оля.
- Стал невидим, - пыталась разъяснить мать, - ведь легенда же это.
- Что, сказка, что ли? – не унималась Оля.
- Ну, вроде того… - заключила мама и погрузилась в проверку очередного курсовика какого-то студента.
- А почитать эту сказку, в какой книге-то можно? – продолжала спрашивать Оля.
- Не продается эта книга уже, хотя вот есть у меня библия для верующих и не верующих, читай, если интересно, - ответила мама и взяла с тумбочки небольшую книгу в твердом переплёте, протянув её Оле.
Книгу Оля почитала немного, но быстро потеряла интерес к цитатам и вопросам. Больше она маму ни о чём таком не спрашивала, но всё больше задумывалась о невидимом присутствии неведомого ей Бога.
Комнатёнку в квартире Фёкле так и не дали. Сын с невесткой пили горькую и скандалили. Однажды, приревновав Кольку к молодой соседке, невестка ударила его чугунным утюгом. Колька долго лежал в больнице, но ходить самостоятельно так и не мог, да и разум его помрачился так, что поместили его в интернат. И Фёкла чуть ли не каждый выходной ездила к нему с гостинцами. Слёзы, казалось, не просыхали на её лице.
- Не уберегла я Коленьку от греха, помилуй, Господи! - говорила она как-то соседке. А Оля, услышав эти слова, подумала, что, может быть, он и очнется когда-нибудь от помрачения, ведь бить маму еще хуже, чем быть безумным...
Невестке дали срок. Срок был небольшой, но назад она так и не вернулась. И Фёкла осталась жить в своей девятиметровой комнате, а каморка покойного водопроводчика ей так и не понадобилась. В «штабе» она провела немало ночей до случившегося горя, а потом, по её же просьбе, там оборудовали дворницкую. Когда они встречались с Олей, Фёкла как-то по-детски улыбалась, а Оля ей подбадривающе подмигивала: - Привет, тётя Фёкла!