(этюд)
1
Помедли, время! Осади ретивых
коней своих, смири уздой жестокой!
Дай мне пропеть осенние терцины,
чтоб зазвенели величаво строки,
подобно меди древнего набата,
чтоб, радуясь душой, ценитель строгий
суровое воспомнил имя Данта!
(Что, может быть, обидно для Поэта,
но выше всех похвал для дилетанта.)
Помедли, время!.. Промелькнуло лето,
как ласточка в безоблачном зените,
как в буднем небе праздная комета.
Восточный ветер - туч ночных гонитель -
с деревьев шатких листья обрывает
и мчит в поля, вытягивая в нити.
Передо мной сухой огонь пылает
в камине, согревая ветхий дом.
Минута за минутой, убывает
ночь долгая. Взяв на колени том
истории, сижу в плетеном кресле,
тяну напиток огневой со льдом, -
ищу сюжет для величавой песни,
чтоб в нем одном сплелись Любовь и Смерть.
До той поры не захмелею если,
терцины обязуюсь одолеть
не хуже Данта, чтоб мне околеть!
2
Истории толстенные тома.
Там - по страницам - даты, даты, даты...
Не мудрено от них сойти с ума.
Там главы - как просторные палаты
всемирного музейного дворца,
в которых громоздятся экспонаты,
как в лавке у безмозглого купца:
чего здесь только нет, в лоскутной куче,
за исключеньем первого яйца!
Вот череп питекантропа с могучей
отвислой челюстью и проволкой в зубах -
его нам подарил счастливый случай,
чтоб красовался за стеклом в шкапах.
Терпима вечность, гибельно - мгновенье,
живое превращая в вещный прах.
История бессмысленного рвенья:
родиться, жить, родить и умереть -
для трезвомыслящего - откровенье
почище, чем пророческая бредь.
Уходим в землю, оставляя знаки,
чтоб было, что в музеях лицезреть.
Эллины, гунны, иудеи, саки...
Один оставил меч, другой копье,
а третий щит, копытом смятый в драке.
О Время, безразличие твое
в двуногих мотыльках тщеславье дразнит:
в нетленный гобелен соткать рванье
сознания, - в мазке, в чеканной фразе,
в щемящем звуке, - заключить союз
с бессмертием, за миг один до казни...
Так смерти избежать стремится трус,
безумствуя с благословенья Муз.