(животная феерия)
Ой, сколько сказок рассказано про говорящих котов! И вспоминать лень.
Есть весьма достойные примеры в литературе, где коты говорят, улыбаются, и даже платят за себя в трамвае.
Хочется наврать немного и сказать – а у меня тоже был говорящий кот! Ну, не совсем у меня, и не совсем кот… Или совсем не кот?
Не знаю.
Я, как часто в последнее время, была у своей Стены и рисовала на ней очередной рисунок, ставя перед собой суперзадачу - добиться при помощи минимума линий максимальной достоверности.
Рисунки на Стене подходили и рассматривали многие – и животные, и люди. Чаще всего приходили и уходили молча, а я оставалась - одинокая и никем не понятая, огорчённо думая, что наступит, наконец, такой момент, когда я освою мастерство, и к моей Стене начнётся паломничество!
Кот пришёл однажды, посидел молча и ушёл.
«Ну, мало ли…» - подумала я. Кот как кот. Я вспомнила, что как-то видела его в весёлых марафонах, которые устраивал мой друг-Далматинец.
В последнее время я упражнялась в рисовании мёртвых человечков и мечтала, чтобы это зрелище рвало зрителей до потрохов. В этих человечков я вкладывала столько душевных сил, что они, вопреки всему, оживали и громко нецензурно выражались, вызывая бурное веселье всех проходящих мимо.
А для меня это тоже был результат.
- Ничего рисуете… неплохо…- проговорил вдруг кот мягким голосом. – Что-то есть в вашем искусстве подлинное… такой ёмкий примитивизм… На наскальные рисунки похоже.
Я была застукана врасплох – его внезапным появлением и желанием поговорить.
- Вы находите?.. К слову о подлинном. Вам, наверное, показалось - ведь я только учусь.
- Нисколько. У меня намётан глаз, – с достоинством ответил кот.
- Ах, что вы… - застеснялась я.
- Kater Murr, приятно познакомиться. – Кот махнул хвостом. – Только леди, я вас умоляю! Не путайте меня с пресловутым Чеширским котом. Я – печальный кот и совершенно не умею улыбаться.
Вот это было да. Меня заподозрили в том, что я в детстве не читала сказки!
- Но я надеюсь – вы не Булгаковский Бегемот? – небрежно поинтересовалась я, пытаясь косвенным образом щегольнуть своей начитанностью.
- Меня зовут Мурр…если хотите. У меня много имён, но вы можете называть меня так.
Мурр?.. Моурр… Мне показалось, что там были ещё какие-то звуки, но воспроизвести их я не смогла.
- Ламинария, - я сделала книксен и покраснела. Ну что поделаешь, животное было мужского полу. – А вы что, иностранец?
- Конечно, – кот кокетничал почти в открытую. – Но я несколько иной породы, нежели вы думаете… Восточной.
Мне это сразу как-то очень понравилось. Ведь и во мне есть немного восточной крови.
Я стояла и улыбалась своим мыслям, пока не обнаружила, что кот давно уже скрылся в неизвестном направлении.
Вздохнув о кошачьем непостоянстве, я принялась «мочить» своих человечков по одному.
Кот изредка оставлял мне короткие записки на Стене, которые я плохо понимала.
Слова не хотели сливаться в предложения, а сливаясь, звучали невнятно, как совершенно чужая мне речь, часто более похожие на «мрр» и «мяу». Несмотря на это я иногда забывалась и, цепляясь за одно - два понятия, начинала строчить длинные отзывы-размышления, на которые получала всегда неясный, короткий ответ. Это злило и обижало меня до невозможности.
Не всегда было удобно видеться у Стены, иногда там собиралось довольно много народу.
У всех, согласно здешним правилам, для личных встреч были свои придуманные места – лесок, бережок, уютная квартирка.
У меня это было небольшое свободное местечко в кустах сирени. Там стояла скамейка с чугунными завитушками. Почва под ногами была мягкая, песчаная. На ней удобно было оставлять сообщения, написанные зонтиком-тростью.
А поздним вечером в небе горел зелёный глаз Луны.
Кот любил поговорить о себе.
- Я много потерял в жизни…- печально намекнул он однажды.
Почему-то я сразу ему поверила, но не знала, что сказать.
Если припомнить хорошенько, я тоже кое-что теряла. За попытки нюхать табак и потерю бабушкиной старинной табакерки мне когда-то чуть не оторвали голову! Но не говорить же об интимном у Стены.
Прозрачные кошачьи глаза подёрнулись слезой.
- Глаза устают, много читаю и пишу. Я перевожу, знаете ли, – скромно потупился он.
- …о-о-о… - осенило меня не к месту, - вы переводите старушек через дорогу?
- Нет. – Кот стал холоден в одну минуту. – Я перевожу с турецкого.
- Значит, вы турок.
- Пардон, я не турок. Вы сами знаете – кто я. Но ведь и вы не турок, а могли бы вспомнить хоть слово на этом языке?
Я не могла ударить в грязь лицом.
- «Чалыкушу»! – с нечеловеческим усилием вырвалось из недр моей памяти. – Я правильно сказала?
- Сойдёт. Значит, сериалы смотрите?
- Да! – обрадовалась я свежей теме. – А Кямран мой самый любимый герой!
- Если жизнь ибёт так конкретно, пора экранировать моск, – непонятно сказал кот и исчез из эфира.
Мой новый друг старательно поддерживал интерес к своей персоне, поэтому о нём я постоянно узнавала что-то новое.
- Мрр… Как дела? - включилось рядом.
- Всё плохо, - пожаловалась я, отрываясь от коробки с шоколадными конфетами. – Голова болит. Мысли рвут на части. Никак не определюсь, что буду печь – блины или оладьи.
- Нет проблем. Я тебе говорил, что умею врачевать? И голова - как раз моя специализация.
- Понятно, - не слишком удивилась я.
- Я знаю особые места человеческого организма, на которые животному нужно лечь. Это снимает не только боль. Это доставляет удовольствие. – Кот грациозно потянулся всем телом.
- Жаль, Мурр, что ты не можешь на мне полежать, – без всякой задней мысли сказала я, выныривая на миг из головной боли.
- Возможно, это в будущем? – Вкрадчивый голос кота прямо на ходу лечил меня от разных мелких недомоганий. – И шо скажете, мадам?
- С вами хоть на край света, сударь мой! – не растерялась я.
- Ты подумай. А пока, за неимением лучшего, можно использовать и подручные средства. Не бойся, я сам каждый день так лечусь.
- Это какие?
- Моё первое, классическое, образование позволяет мне грамотно сочетать различные тинктуры психотропного действия. Более всего я люблю употреблять их на валерьяночной основе… Ты знаешь, я иногда вою, как волк.
- Почему?
- Потому что выходит Лилит, Чёрная Луна, и она напоминает… Я должен разговаривать с ней, она не живёт без этого.
- Но почему…
- Потому что она далеко, она грустит. Но я надеюсь, что когда-нибудь она станет ближе.
- Печальный образ. – Я отвернулась, чтобы заесть внезапно появившуюся горечь горьким шоколадом. - Так ты уже отведал зелья, Мурр?
- Конечно! А как бы, нахуй, я пережил этот вечер? И все другие вечера?!
- Наверное, и я сегодня напьюсь. Пожелай мне немного радости.
- Мазл тов!
Кот зарычал, сделал огромный прыжок, а через минуту издалека я услышала волчий вой, такой тоскливый, что я зажмурила глаза.
Кот был настолько и придуман, и реален одновременно, что у меня кончался кислород, когда я думала об этом.
- А ты сказала ему, что ты… другая? Что не можешь долго находиться вне водоёма. И вообще, что ты не свободна? – спросил у меня мой внутренний голос. Я слегка мотнула головой и увидела Далматинца.
- Скажу. Ты же знаешь, я не играю в игры. Но мне для этого нужно собраться с силами. А потом всё кончится… Кончится. Кончится? А вдруг не кончится? А вдруууг…- сорвалась и заныла я, хватаясь, как обычно, за соломинки и прочий прибрежный мусор.
- И как ты себе это представляешь?
- Не хочу ничего представлять. Мне нравится это четверолапое, и всё!
- Да? Уже влюбиться успела? – показал мне язык Далматинец.
- Нет, не успела ещё. – Я тоже показала язык. - Он странный. Столько в нём всего… А у меня - странная готовность принять его целиком, такого, какой он есть. Знаешь, без всяких там типа «вот если бы он не был негром», или «если бы он не был таким дураком». Я знаю, что мне он подойдёт и негром, и дураком, и котом. Не знаю - как, но подойдёт. Ой, прикинь…- меня начал душить смех. - Мама не разрешила бы мне любить кота!
- Да уж… не говоря о том, что не разрешила бы любить негра. А вот дурака – сколько угодно! – взвыл Далматинец, и мы без сил рухнули со скамейки.
Записки случались то густо, то пусто.
Когда было пусто, то как-то пусто становилось и мне. Я начинала скучать без его очаровательных ветхозаветных переводов и милых экспромтов в стихах.
- А киска тебя лав, – заметил Далматинец.
- А я скучаю. Как же можно этого не понимать? – невпопад ответила я, думая о своём. - Наверное, я не нравлюсь…
- Говорю тебе – неравнодушен киска, - повторил Далматинец, теряя терпение.
- Это откуда ж такое известно?
- Записульки тебе корябает. Шифр попросил. Тебе мало?
- Ага, очень радостно. По чайной ложке в час.
- Мамуля, - произнёс басом Далматинец – на вас не угодишь. А полковнику вообще никто не пишет.
- Антидепрессанты уже съедены. Пойду, нажрусь пирожными, - логически окончила я тему и поцеловала друга в мокрый, чёрный нос.
Далматинец вздохнул и лизнул меня в щёку.
Благодаря коту я не то что бы узнавала новое. Я как будто вспоминала что-то давно забытое – то, что болело, то, что грело. То, что было когда-то моим.
- Слышишь скрипку вдалеке? – Мурр шевельнул ушами.
- Нет…
- Ну, хорошо. Тогда положи сюда руку. Чувствуешь?
Это был глухой, но гулкий стук, постепенно усиливающийся под моей ладонью. Необычный ритм этих звуков затягивал как в воронку, уводил из реальности. Затем присоединилась тихая восточная музыка… Я стояла неподвижно.
- Это твоё сердце?
- Нет, это его память. Но иногда хочется забыть…
Я опять увидела влагу в кошачьих глазах.
- Это прекрасно. Что это?
- Это великий музыкант. Ты знаешь, что звуки можно дарить? Можно дарить музыку. Можно дарить слово. Главное, чтобы тот, кому это дарится, понимал. Ты почему-то понимаешь такие вещи, которые не должна понимать. Меня это лишает покоя.
- Это ты не понимаешь - почему. Я понимаю, потому что очень хочу тебя понять.
- Да… конечно… - кот, казалось, был уже не со мной. – А вам не кажется, что личная встреча могла бы очень способствовать пониманию, мадам? Увы, мне надо идти дальше…
Я поняла, что следующим словом будет «прощай».
Душа моя переполнилась и звуками, и чувствами. Я не выдержала и нажала кнопку «оff».
Попрощаться оказалось труднее, чем снова поздороваться. Да и зачем было прощаться? Ведь не убудет же от вас после парочки записок, верно?
Мои человечки не дремали и иногда тормошили кота, что было поводом для его нечастых приходов.
А меня по макушку затягивало в совершенно безнадёжную игру.
- И что мне делать со всей этой бодягой? – спросила я сама себя, после чего услышала родное «ррр».
- Я прошу тебя помнить две вещи. – Далматинец был серьёзен. – Первое – ты можешь делать всё, что хочешь. Хочешь – пиши, хочешь – стирай. Хочешь – пошли. А захочешь – возьми и погладь.
- Как это? – не поняла я.
- Заколебала. – Далматинец прошёл почти вплотную и слегка толкнул меня высоким крупом. – А как гладят котов?
- Не знаю. А вторая вещь?
- Не очеловечивай животных. Ты ловишься на то, что в моменты молчания они страдают, а в моменты общения - хотят сказать, но не умеют? Так вот, не додумывай за них. Прими как данность – если молчат, значит, о тебе забыли. А если не умеют – значит нечего сказать. Так ты никогда не ошибёшься.
- Это очень жёстко! И не оставляет никаких надежд. А так хочется верить в хорошее… Я сама чувствую, как меняюсь на глазах. Думать хочется о высоком. Хочется лучше стать – для него!
- Да? И насколько лучше?
- Ну, вообще лучше… губы там накрасить. Цветок на шляпке поменять. Может быть, рыбу научиться готовить? - я не могла сообразить, что тут непонятного.
- Совсем плохи твои дела, - вздохнул Далматинец и отвернулся.
Он был прав - то, что пришло, не сулило мне ничего, кроме новой несвободы.
Нужно было, наконец, сделать необходимое. Длительное пребывание в осадке под сиренями не принесло мне иного решения.
Я оставила на песке подробное письмо для кота, где писала, что мы никогда не встретимся. Что бурые водоросли живут совсем немного лет. Что на миллион комбинаций и вариаций встреч и просто столкновений мне досталась одна – почти невозможная в жизни, и я благодарна…
Мурр не видел моих слёз, но чувствовал их.
- Спасибо тебе за тёплые слова и доверие, девочка. Я знаю и понимаю, о чём ты говоришь. Помни главное – ты должна быть. Несмотря ни на что.
Зрительные и слуховые ощущения вдруг как-то сместились в моём восприятии – звук ли стал опережать изображение, или изображение унеслось вперёд? Я потеряла чувство реальности, и, мало что соображая, протянула руку к его голове. Кот внезапно, чуть приподнявшись на задних лапах, крепко прижался теменем к моей руке и медленно повалился на бок. С громким урчанием он перевернулся на спину и открыл свой белый живот. Мне спёрло дыхание.
Моя ладонь погрузилась в этот тёплый, нежный пух, а сама я провалилась куда-то в янтарные глаза кота…
Я не знала, что счастье может быть таким – абсолютным и безмятежным.
Внутри меня кота становилось всё больше. А вот снаружи…
Кратковременная буря из маленьких милых сообщений, каждое из которых позволяло мне дышать целый день, очень быстро пошла на убыль.
- Прости, сейчас я очень занят. Много работы - надо сделать несколько срочных переводов.
Это была уважительная причина.
Наверное, кому-то достаточно было знать в принципе о существовании друг друга, чтобы быть покойными на этот счёт. Но мне такое было непонятно.
- Не обижайся, не грусти. Если меня нет, это не значит, что я забыл. Я не забываю тех, кого люблю. Я люблю своих друзей и беспокоюсь о них, не разделяя на большее или меньшее, важное и неважное. И не делю инь и янь, ведь всё сущее прекрасно. Вот ты и Далматинец…
- Я и Далматинец? – мне показалось, что я тихо тронулась умом. – Ты что, не знаешь, что Далматинец - девочка?
- Вот я и говорю, что всё сущее прекрасно! Особенно если оно беззащитно, страдает и нуждается в опеке.
Картинка мира в моих глазах стала быстро разваливаться на фрагменты.
- А я?
- Ты со всем способна справиться сама.
Сколько раз я это слышала в жизни? У меня опять навернулись слёзы.
- Не смей плакать, иначе я напьюсь! Ты мне очень дорога.
- Это меня утешает.
- Утешение – для слабых. А ты можешь любить. Люби – ты очень сильная!
Мне казалось – это происходит не со мной.
Я с усилием сделала вдох и поняла, что настала пора «убить дракона». Взорвать всё к чёртовой матери и посмотреть – есть ли что-нибудь настоящее в этом море больных фантазий, пусть даже от меня самой не останется ничего!
- Я люблю тебя. Скажи что-нибудь, если можешь.
- Я отношусь к тебе с большой нежностью! Но скоро выйдет Лилит и мне придётся уйти. Я верю, что когда-нибудь мы преодолеем наше одиночество.
Да, я это слышала не раз. Но мне казалось – раньше эта фраза звучала как-то иначе? Мне уже ничего не хотелось вспоминать.
- Прощай, Мурр. Ты не должен быть один. И я очень хочу, чтобы ты был счастлив.
- Не исчезай. Не исчезай. Помни – ты нужна, – еле слышно прошелестели слова…
Вечером я увидела кошачьи письмена на песке: «Сижу в ахуе. Твои человечки теперь по-настоящему мертвы».
Да, моё искусство очень продвинулось вперёд.
Мне не нужно было собираться с мыслями, чтобы осознать – что это значит.
Что можно сделать ещё, если все мертвы?
Чем превозмочь совершенство смерти?
И вообще - что я наделала с собой? Я переступила грань, я подпустила другое существо к себе вплотную – так, что больше не осталось ни покровов, ни вопросов. Я сама себя вычеркнула и стёрла…
Тишина.
Я сижу в тишине и смотрю в темноту внутри себя. А потом – в темноту вокруг.
Здесь нет ветра. Здесь никто не оставляет следы.
И если я захочу – твои слова останутся на песке надолго.
Но я не хочу. Прости. Я не могу!
Я становлюсь на колени и касаюсь ладонями этих дорогих мне слов. От моих прикосновений они исчезают, исчезают, исчезают…
Кнопочка луны горит тусклым жёлтым светом.
Потом я сижу, обхватив руками живот, и морщусь, и корчусь от
разрывающей меня боли. Но когда-то нужно уходить.
Чтобы дальше жить, мне нужно проснуться.
А тебе - сладких снов, моя пушистая радость.
Как всё же жаль, что не я чешу тебя перед сном за ушами…
- Мрр! – небесной музыкой прозвучало в эфире.
- Блин, ну и кто тебе доктор? – сказал один из человечков, открывая глаза.
- Не волнуйся, теперь я буду возвращаться гораздо раньше. - Я нежно щёлкнула его по макушке, схватила трость и нажала кнопку «оn».