Татьяна Шмидт
СУХАРИ.
Героическим защитникам Ленинграда в 1941-1943 гг. и светлой памяти отца посвящается.
Ко всему привыкает человек на войне – привык и Виктор к солдатской службе, к товарищам-землякам, призванным из всех уголков матушки-Сибири. Привык к частым обстрелам, свисту пуль и грохоту снарядов. Только к голоду никак не мог привыкнуть солдат. Молодой, здоровый организм требовал своё, а питания не хватало: ведь совсем рядом был блокадный Ленинград. Героический город - колыбель революции, который находился в осаде уже столько дней и ночей и который обстреливал безжалостный враг, уничтожая жителей голодом, холодом и бомбёжками.
А защитники города рыли траншеи, окопы, сопровождали автоколонны, идущие зачастую на верную смерть по «Дороге жизни» через Ладогу, что тоненькой ниточкой связывала голодающий обескровленный город с Большой Землёй. Герои-ленинградцы голодали непокорённые и всё чаще теряли своих близких.
Полк, где служил Виктор, располагался на берегу Ладоги в деревне, недалеко отсюда проходила линия фронта. Где-то тут, совсем рядом, готовилось наступление советских войск. Солдаты долго ждали его. Ведь так хотелось быстрей очистить от врагов родную землю и вернуться домой!
Виктор два раза был в блокадном Ленинграде. Город поразил его: затемнённые окна, разрушенные дома, вмёрзшие в лед искорёженные трамваи, длинные очереди около булочных и тощие фигуры горожан, неимоверно укутанные, которые, еле передвигая ноги, тащили саночки с водой, а то и с покойником. Все эти люди были, казалось, на одно лицо: обтянутые кожей скулы и глубоко запавшие глаза, сгорбленные под тяжестью голода, все они казались стариками.
Голодали и солдаты. Они тоже чувствовали на себе мёртвую хватку и хоть не умирали от истощения, приходилось не сладко – кормили мало и скудно.
Однажды перед наступлением старшина роты приказал Виктору, заменявшего на кухне убитого товарища, раздать сухари. Сухари были чёрные из ржаной муки с примесями, кислые на вкус, но всё- таки это был хлеб, и всем досталось по шапке, и солдаты остались довольны. Но был у них в роте один – Иван Кузнецов, немолодой уже, очень худой с печальным взглядом серых глаз.
После делёжки Иван зло посмотрел на Виктора, когда тот складывал в вещмешок сухари свои сухари и с ехидцей сказал, как ударил:
- Себя-то не обидел.
Словно кто в грудь толкнул Виктора, кровь бросилась в голову, и зашумело в висках, а лицо жарко вспыхнуло пламенем, сердце заколотилось в груди, так и хотелось кинуться на обидчика, но сдержался и только сказал:
- А что? Кому-то не хватило? Тогда свои отдаю, - и высыпал на стол свои сухари.
Вечер перед наступлением провели в блиндаже при свете керосиновой лампы. Солдаты пели, курили, писали письма,вспоминали близких. Виктор долго не мог уснуть. Ночь была лунная, светлая, тускло мерцали звёзды. А где-то в бескрайних сибирских просторах затерялось родное село, дом, семья.
Как они там, отец, мать, Настенька? И когда придётся увидеться?
* * *
А наутро был бой, и многие были убиты, в том числе и Иван Кузнецов, токарь Кировского завода, коренной ленинградец, пуля пробила ему лоб. Когда хоронили убитых товарищей, Виктор подошёл к Ивану – тот лежал на плащ-палатке, лицо его было бледно и страшно в своём спокойствии.
В вещмешке Ивана лежали сухари, несколько кусков сахара и две пачки махорки. В солдатской книжке убитого Виктор нашел довоенную семейную фотографию, письмо к жене и записку, в которой было написано: «Если меня убьют в бою, прошу сообщить жене» и ленинградский адрес. Так вот в чём дело, оказывается, у Ивана осталась в Ленинграде не эвакуированная семья, и он помогал им, чем мог…
После прорыва блокады, Виктор отпросился у командира роты и отправился по указанному в записке адресу. Но разыскать семью погибшего оказалось делом нелегким - пришлось добираться несколько часов пешком на рабочую окраину города.
С волнением поднялся солдат на третий этаж чудом уцелевшего дома, постучал. Дверь не сразу открыла изможденная женщина, почти старуха на вид. Это была Валентина, жена Ивана, в квартире она была одна. Весть о гибели мужа женщина выслушала спокойно и лишь одна скупая слеза покатилась по щеке. Она прочитала письмо, потом долго сидела молча, закутавшись в серую шаль, казалось, не замечая присутствия Виктора. Наконец подняла на него удивительно синие глаза и тихо сказала:
- Извините.
И заплакала.
Солдат, торопясь, выложил из вещмешка сухари, сахар, махорку, добавил от себя две банки тушёнки и связку мороженной рыбы, выловленной в Ладоге.
Валентина вдруг встала и коротко сказала ему:
- Пойдёмте со мной.
В соседней комнате она открыла шкаф и стала снимать с плечиков детскую одежду: шубку и несколько детских костюмчиков.
- Понимаете, это всё, что осталось от моих детей. Они умерли. Младшему Алёше и пяти не было. Слёзы покатились по её худому лицу, а она не вытирала их и всё снимала из шкафа какие-то вязаные кофточки, обувь и складывала все это на кровати, застелённой синим байковым одеялом.
А Виктор не решался её остановить. Наконец, она уложила всё это в большой свёрток и повернулась к нему.
- Вот, отвезите это своим детям.
Виктор растерянно отодвинулся:
- Спасибо, но у меня нет детей.
Валентина села на кровать, заваленную свёртками, закрыла лицо руками и тихо, почти беззвучно зарыдала, потом затихла. Виктору надо было торопиться в часть. Он хотел найти слова утешения этой несчастной женщине и не находил их, все они казались ему фальшивыми.
Солдат смотрел на её съёжившуюся от горя маленькую фигурку и не знал, что делать, потом подошел и стал гладить её по голове, по чёрным с проседью коротким волосам, как маленькую...
Валентина подняла голову, и Виктор увидел в синих глазах такое горе, такую муку, что у него защемило сердце от жалости к ней. солдат посмотрел на часы – надо было торопиться. Виктор извинился, крепко пожал Валентине руку, и почему-то на цыпочках вышел из квартиры, плотно прикрыв за собой дверь, а потом быстро сбежал по тёмной лестнице в зимние сумерки. На календаре был конец января 1943 года...