БэТР глухо зарычал, дернулся. Можар натянул мабуту поглубже - до треска ткани - и ухватился за верх крышки люка. Броня пошла, загребая песок, вначале неуверенно, потом посноровистей и вскоре влезла на асфальтовую кромку. Покачнувшись, железная туша неспешно повернула направо, взревела, всё быстрее и быстрее начала загонять под днище широкую и пустую ленту шоссе.
Справа лихо побежал высоченный строй пальм. Ненадолго завязнув в кронах, прощальные лучи солнца, наконец, отдали местность во власть вечера. Быстро навалившийся сумрак упрятал изобилие мусора, заретушировал тянувшийся слева, бесконечный ряд лачуг вперемешку с кустарником, обратив три основных составляющих пейзажа в единое целое.
Небо пока хранило отголоски света из-за горизонта, но восток уже оделся в темное. Кое-где возникающие рукотворные огоньки придавали уютное очарование общей картине, и Можар горько усмехнулся. Из-за скорости, усилившей ветер, основательно посвежело. Изобильная, невесть откуда взявшаяся мошкара норовила попасть в глаза, и ни о каких приятностях не могло быть и речи.
К тому же, впереди ждали одни неприятности, поэтому мысли капитана, ненадолго отвлеченные окружающими видами, снова вернулись на проторенную дорожку. Она вела в неведомое и неумолимо приближающееся грядущее, заставленное, казалось, чересчур громоздким багажом перспективного опыта, который придется снести за очень короткий промежуток времени. «Всё, в соответствии с задачей, поставленной товгвардподполом,» - констатировал капитан. - «Сил бы только хватило. А там, глядишь, рассвет встретим и полегчает».
В то же время и не в пример капитанским, думы гвардии старшего лейтенанта Горельского были пресыщены сплошной конкретикой, из-за чего окружающие виды мало интересовали. Вначале, он еще оглядывался, контролируя дистанцию, которую гвардии младший сержант Орешкин аккуратно выдерживал, во избежание очередных, воспитательных мероприятий. Гвардии прапорщик Арукаев прочно сидел на хвосте. Замечаний не замечалось. БэТРы взяли оптимальную скорость, по ровному асфальту шли стабильно, и, в конце концов, Горельский расстался с набравшим прохладцу ветром – ушел под броню.
Гвардии ефрейтор Крушин уже включил освещение в отсеке управления, снизив до минимума, а устроившийся на сидении гвардии старший лейтенант вырубил вообще. Впереди, за стеклом, простиралась стрела, пока еще хорошо видимой трассы, но темень скромно заявила о своем присутствии, и мехвод поспешил включить фары, не дожидаясь приказаний с комментариями личной жизни.
Засветились приборные панели, по поводу чего Горельский вспомнил про радиостанцию. БДК вскоре окажется: лешак болотный знает где, – за двадцать километров, то есть на пределе дальности связи. Горельский решил заранее предусмотреть печальные последствия полной потери контакта с указующим перстом командования. Протянув руку к рации, он завернул шумоподавление в ноль и скривился от шипящего фона, заехавшего по ушам. Убрал громкость до терпимого уровня. Потом закрутил головой по сторонам, обернулся к стрелку – педантичному и бережливому земляку Косте Скорину, наверное, еще возмущенному по поводу изъятия «нулёвого» чехла казенника. Подумал, было, напомнить о надлежащем контроле всех стопоров башенной установки, но не стал беспокоить из чисто гуманных соображений. Посмотрел на бойцов, понуро сидящих в тусклом свете десантного отсека. Потом штатно уткнулся взглядом в лобовое стекло с поднятой броняжкой. Одновременно, гвардии старший лейтенант всё пытался вспомнить, не забыл ли про что-нибудь насущное, но такового, вроде бы, не оказалось.
А за стеклом развенчались намеки на победу мрака, тщательно избегающего света, в том числе и фар. Сплошная полоса серости с пятнышками огня, слева, сменилась строем оград посветлее, за которыми виднелись одно- и, даже, двухэтажные дома с освещенными дворами и окнами. «Видать, центр цивилизации». Появились улицы с кое-где имевшими место уличными фонарями и редкой публикой. Эпизодически возникали магазинчики, фасады каких-то контор с вывесками и без.
Тянущаяся цепочка береговых пальм, до сей поры близкая, начала уходить дальше, вправо, и осталась позади, вместе с морем. Прошли ответвление дороги к порту. Трасса увела чуть влево, затем снова выпрямилась. С обеих сторон теперь воцарила прежняя серость из вереницы халуп, низких деревьев и прочей растительности. Вскоре мрачный вид расступился, приоткрыв картину нашествия сумрака на пустыню, расстилающуюся во все стороны до холмистого горизонта, пока еще видимого в южном и западном секторах. Второй эшелон вечера - темень, тем временем, тоже принялась за наступление и уже подожгла несколько звезд далеко-далеко, на востоке.
У самой городской окраины показался съезд на грунтовку к гарнизону. До неказистой цитадели вооруженных сил города-порта было метров сто пятьдесят. Можар никого не заметил ни возле тускло освещенных, низких ворот с вышкой и разбитым прожектором, ни возле темнеющего фасада из приземистых гарнизонных построек, плотно сбитых не по ранжиру в единую стену без окон. Одна бродячая собака проводила броню ленивым лаем. Капитан уже давно и с удивлением констатировал почти абсолютное отсутствие собак во вне вообще. А что до лая, так он не возникал на всем протяжении следования по трассе. Лишь изредка доносились ноты звучного, хорового пения цикад, почти полностью перекрываемые рычанием двигателей. Странное же затишье в гарнизоне, видимо, объяснялось тем, что контингент оставил караул с дежурными и распустился до утра по домам. Ведь, Его Величество Воскресенье пока еще никто не отменял.
Капитан Можар подумал, было, заехать и поинтересоваться у подполковника Шумакина насчет места нахождения выставленных наблюдателей, но удержался от напрасного расхода и без того ограниченного времени. Если наблюдатели несли службу, то обязательно разожгли костер из-за страха темноты и каких-нибудь хищников-доходяг, еще не окочурившихся в пустыне. К тому же, они никуда бы не делись с асфальта, отпугивающего запахом прочую, кусачую нечисть, а также пресекающего возможность заплутать и потеряться навсегда. Если же наблюдение свалило по-тихому, то от наезда в гарнизон ничего бы не изменилось, а вот майор Останин напросился бы на броню. «Как в члены партии не ходи» Этого соседства капитану Можару очень не хотелось по сугубо личной причине.
Также, капитан был уверен, что мудрый Анатолий Сергеевич Шумакин поступил в духе собственного интеллекта и командиром наблюдателей заставил назначить офицера. В этом случае процент самовольного покидания поста наблюдения составлял всего около тридцати процентов - это не девяносто пять процентов вероятности уноса ног при ином раскладе.
Миновали съезд к гарнизону. Вскоре должны были показаться оборонительные позиции. Можар наклонился вниз, но не смог разглядеть в тусклом свете панели километраж на спидометре. А совсем не помешало бы подстраховаться - засечь расстояние от позиций. Тогда он переместился немного вправо - вплотную к уложенному, внушительному стволу КПВТ – и наклонился к люку Горельского. В глубине темнел шлемофон, по которому пришлось тюкнуть кулаком. Гвардии старший лейтенант немедленно появился над броней. Молча приблизил сосредоточенное лицо.
- Спидометр, надеюсь, работает! Километраж засеки, когда скажу!
Горельский кивнул, будто бы не желая пугать голосом сгустившийся сумрак. Оставалось, примерно, триста метров. Впереди, в свете фар, завиднелись невысокие брустверы, поджавшие трассу с обеих сторон. Огромные танковые окопы на полторы единицы, расположенные чуть дальше от дороги, смутно различались. Остальные архитектурные творения местных землекопов были уже невидны.
- От бруствера! – крикнул Можар, указывая вытянутой рукой. – Плюс десять километров и стоп! Осмотримся!
- Понял! Десять кэмэ! Встаем! Есть ориентир! – прокричал в ответ Горельский, выбросив руку по направлению к брустверу, и сразу исчез внутри БэТРа.
«Точно, не наигрался,» - снова кольнуло Можара.
Вполне умиротворенная, вымершая действительность этого вечера, отчего-то, скрытно и ненавязчиво, взвела нутро капитана на «боевой». Страх, вроде бы, отсутствовал. Ему, попросту, неоткуда было взяться. Порывшись в глубине подпола соображающего механизма, капитан обнаружил лишь давние отпечатки увиденной, множественной смерти, которые сопровождались жутью и временным отторжением человеческого естества. Потом было еще на что посмотреть, да и пообонять-поосязать. В конце концов, образовалось некое подобие не заскорузлого, но иммунитета. Вероятно, теперь и сейчас, организм подсознательно установил защиту на боевой взвод. «Да и хрен с ним». В разбирательства с разжевыванием подробностей капитан решил не вдаваться и целиком ушел в службу.
Была, также, еще одна деталь, которую капитан Можар упустил из виду, потому что приказал себе забыть несколько раньше – еще при солнечном свете. Это касалось южных соседей. Можар и, конечно же, гвардии старший лейтенант Горельский слышали, что самолеты гражданской авиации оборудуются «черными ящиками». Но они, вряд ли, знали, что на многих типах современных воздушных судов в «ящике» установлен активный радиомаяк-привод.
* * * * * * *
«Казалось бы, ничего невозможно знать наперед. То есть, в нужный момент, человек не способен обрести определенную форму мышления и поведения, которые необходимы, чтобы быть готовым встретить во всеоружии будущее. За покрывало времени же не заглянешь. Тому причиной явная недостижимость абсолютного результата анализа всех возможных вариантов, которые будут нам предоставлены. Действительно, как предвидеть, на что нас натолкнет, во что нас бросит или к чему лицом поставит жизнь?
Наверное, в первую очередь, чтобы что-то анализировать, нужно иметь богатый опыт за плечами, который несет в себе знание и понимание. Подобный опыт приобретается с годами при столкновении со множеством вариантов жизненных обстоятельств. Помните, мы очень быстро сообразили, что не стоит хватать руками раскаленный металл, а перед тем, как перейти дорогу, обязательно посмотрим нале-направо.
Оказывается, чтобы избежать ожога раскаленным металлом и не ощутить чуткую заботу врачей-реаниматологов после наезда транспортного средства, мы начинаем предвидеть развитие ситуации исходя из уже набранного опыта. В детстве именно так мы обретали познание мира и способности выжить в нем. Но мы уже не дети и обладаем способностью анализировать глубже с помощью развитого, мыслительного аппарата.
С годами объем воспринимаемой и распознаваемой информации за единицу времени значительно возрос. В этом объеме мозгу, выдающему варианты будущего, очень просто запутаться. Как же отыскать, до сей поры, отсутствующую иголку в навалившейся, огромной массе призрачного сена? Простыми словами, как понять температуру металла и видеть некий, наезжающий автомобиль за множеством других факторов, которые мешают воспринимать ситуацию адекватно – мешают разуму найти верную, своевременную реакцию? Печально то, что никто нас этому не научит.
Опыт дает нам возможность – право, пусть и не закрепленное в конституции – видеть со множественных точек зрения, а не с одной, которая чаще всего ошибочна. При достижении критической массы опыта окажется, что мы научились интегрировать, то есть получать принцип или ключ при обдумывании множества разрозненных фактов или факторов. И, в конце концов, при переходе на качественно новый, интуитивный уровень мышления, мы способны дифференцировать, то есть при восприятии незначительной, но важнейшей детали, не подсознательно, а воочию увидеть процесс, ситуацию, тенденцию – в целом. Только собственный опыт и взращенная на этом опыте интуиция позволят отделить иголку от сена – пустую мелочь от важнейшей, крохотной детали.
Интуитивное чутье пригодно в любых условиях, будь то экстремальные обстоятельства или же, просто, монотонный поток жизни. Интуиция даст понимание того, что мы – вода, налитая в определенную форму. Затем следует сознательный выбор оптимальной тары, чтобы встретить будущее в нужной форме. Нет, речь не о том, что аморфность и гибкость – это выход из положения. Просто, не стоит забывать, что бой за жизнь с чем-то эфемерным не только снаружи, но и внутри нас или же, в зависимости от обстоятельств, с материальным продолжается. Победить – значит быть готовым. Находиться в форме. Форма подразумевает собой тару, в которую необходимо себя залить».
Капитан Можар никогда не задумывался над вышеизложенным бредом и, пренепременно, разразился бы саркастическим смехом, кабы удосужился дочитать нечто подобное хотя бы до середины. Вообще, как-то раз он слышал от одного из ветеранов Управления, что без интуиции – дело жвах. Но, покопавшись внутри и поэкспериментировав, никаких интуитивных талантов не обнаружил. Поэтому, как обычно, плюнул, забыл и вообще: «Надо ли слушаться старших?»
* * * * * * *
Покрывало кромешной темени упрятало простор ровнехонькой пустыни, и, словно побитое молью, осветилось многоточечным, потусторонним светом в невообразимой вышине. Скромные отверстия-звезды, а также маломощный разрез-улыбка юного месяца никаких препон условиям полного затемнения не чинили. Антураж выглядел изумительным и монолитным чин-чинарем: а-ля выколи глаз.
Даже фары, и те притушила светомаскировка. В ней не нуждались, но – наличествовала, по поводу чего Можар слегка осерчал. Свет выхватывал из темноты лишь незначительный, призрачный кусочек шоссе и обочину, которая очень редко встречала букетами пересохших тростинок, будто бы, разгорающихся всё ярче и ярче по мере приближения.
В целом же, жизнь повеселела с запропастившимся куда-то, доставучим безобразием с крылышками, доселе норовившим угодить в глаза. Мошкара, видимо, испытывала по отношению к пустыне чувства, аналогичные имеющим место быть у большинства живого. Но кто-то же, всё-таки, любил пустыню, кроме арабов и местного беднейшего крестьянства. Мало того, жил в ней. И, ведь, насильно не держали - не привязывали. Здесь, как ни странно, даже произрастали огромные, плоские цветы, похожие на высушенных – до позеленения - осьминогов, аккуратно разложивших щупальца по кругу. Название цветов капитан Можар забыл наповал.
БэТРы катили всё дальше и дальше в глушь. Вокруг мало что изменялось, а капитан, наконец, нашел себе занятие на пять-семь минут, оставшихся до промежуточной остановки. «Как же эта хрень называется-то? Сарпуна, сирпана, парсуна…»
Расстилающаяся в темноте пустыня кардинально разнилась с подругами, разбросанными по миру. Все нормальные пустыни дышат по-своему – обладают своим, ни с чем не сравнимым, пережаренным, иссушенным запахом песка с толикой мельчайшей пыли, даже не перехватывающей дыхание. Но не в данном случае. Устойчивые ветры здесь периодически дули, а барханов никогда не наблюдалось и, следовательно, ни о каких песчаных миграциях не могло быть и речи. Касабельно прочности, почва, будто бы утрамбованная катком, имела свойства железобетона. В красках преобладал крепкий красноватый оттенок, при продолжительном восприятии которого капитана Можара, по первости, начинало мутить. Это показалось странным даже ему самому, но не в связи с оттенком, а по поводу конкретной мутаты, которую представлял собой этот огрызок очаровательной, африканской природы.
«Ночью все танки серы» и поэтому особого неприятия окружающей местности капитан сейчас не испытывал. К тому же, относительно прохладная свежесть моря куда-то подевалась, несмотря на хороший ход и вызванный им ветер.
Вот в таких комфортных условиях: «Тепло, ослеп и мошки не летают,» - капитан Можар вдруг обнаружил «на двух часах» или, по-морпеховскому, «право, шестьдесят» намеки на зарево. Он сразу же забыл про цветы и пригляделся, укрывшись ладонями от какого-никакого, а света фар. Казалось, что возникали и гасли плохо различимые всполохи оранжевой тональности, до которых, судя по интенсивности, было далековато. Как до Луны, примерно, если учитывать перспективы съезда на, хотя и утрамбованное, но бездорожье не без сюрпризов.
И капитан аккуратно постучал мехвода по голове.
Через пару секунд, рядом с ним на броне оказался гвардии старший лейтенант Горельский, а жалкое подобие мехколонны, периодически охая пневматикой, начало притормаживать и остановилось прямо по середине шоссе.
- Еще с километр до десятка! Обнаружил чего?!
- Вроде, горит. На двух часах, – Можар указал рукой, а сам продолжал всматриваться в темень. - Скажи всем, чтобы фары потушили. И пусть делом займутся - маскировку долой. Светят, что свечкой.
- Когда доберемся – прожектора включим. Как днем заживем! Держи оптику. От моей широченной, морской души.
Передав Можару бинокль, Горельский начал звать по радио обе брони, стоявших позади.
Капитан поднес окуляр бинокля к правому глазу, пытаясь с помощью левого прицелиться поточнее. Рыскал по направлению и не находил, пока фары не вырубили. Темень оказалась совершенно непроглядной, и мерцающий свет вдалеке набрал немного яркости и контраста. Тут, как черт из табакерки, гвардии ефрейтор Крушин вырвался наружу, соскочил вниз и пропал, согласно приказу.
- Вижу! Похоже, горит что-то, – донеслось от Горельского.
Теперь Можар разглядывал зарево, вооружив оптикой оба глаза. Явно, виднелись оранжевые языки пламени, но сам источник скрывала ровная, черная полоса внизу. Масштаб огня невозможно было определить, привязав к чему-то, а, значит, какая-либо конкретика по расстоянию до него отсутствовала. Можар втянул носом воздух, много воздуха. Горелым керосином не пахло. Только тонкий аромат бензинового выхлопа. Мысли на ум полезли неутешительные: «Или за небольшой возвышенностью. Да тут ровно, кажись, было… Неужели, за горизонтом горит? Это ж верст пятнадцать!»
- С кораблем связывался? - спросил капитан.
- Минут пять назад вызывал. Связь устойчивая.
- Что слышно?
- Всё торопят. Привет тебе не передавали… Мне тоже.
- Понятно. На-ка, сам погляди. Сильно горит.
Можар отдал бинокль и начал соображать насчет дальнейших действий.
- Ух, ты! Никак, нашли. Ну, мы и следопыты! - прокомментировал Горельский, увидев приближенное оптикой пламя.
- Саша, предлагаю проехаться чуть дальше – подобрать наблюдателей. Борта прапорщика и сержанта пусть здесь остаются. Как сам считаешь?
- Лады!
- Азимут возьми на всякий случай. Не дай бог, потухнет.
- Пеленг-то? Уже есть, – ответил гвардии старший лейтенант Горельский, а затем перепугал ором всех пустынных хищников. - Мехвод, моржовый кот! Ты где?!
Через секунд десять от асфальта донесся шум, потом копошение на броне, и Можар разглядел рядом силуэт.
- Товарищ гвардии старший лейтенант, ваше приказание по светомаскировке выполнено!
Тот был занят радиосвязью с бортами, поэтому ответил Можар.
- Хорошо, Лёша. Давай за руль и едем дальше. Сейчас приказ будет.
- Есть, товарищ капитан.
Вскоре вспыхнули фары, освобожденный свет которых, конечно же, уперся в темень, но взамен бывшего призрака шоссе материализовалась добротная асфальтированная трасса. Теперь хорошо просматривались в глубину обе обочины и небольшая, прилегающая полоса пустыни справа. Можар надеялся привязаться к какому-нибудь ориентиру, чтобы определить знакомые места с уже виденными ранее точками подрывов на минах. Неподалеку от шоссе изредка попадалась брошенная, ржавая техника, которая помогла бы сориентироваться. Просить у Горельского «пустую» карту и мучиться в бесполезных попытках что-то распознать было не зачем. Наносить же чьей-то кровью полученные, точные данные на собственную «поллитровку», оставленную в гарнизоне, капитан Можар поленился. Он не клял себя и не переживал, коль уже ничего не изменишь. Дай бог, в будущем исправить ошибки. Гражданин Бисмарк говорил, что учился на ошибках других, но в таком случае, наверное, он был не педантичным немцем, а умным и хитрым, то есть евреем. Хотя, капитан Можар очень сомневался в возможностях всестороннего и углубленного научения, опираясь на базу чьего-то опыта. «Самого пока мордой об стол не приложит – не жди результата».
Тем временем, БэТР рыкнул, дернулся. Можар заранее навалился боком на башню, что предотвратило раскачивание тела относительно седла. Горельский, хорошо видимый в свете фар заднего БэТРа, сидел сверху на броне и въехал спиной в башенный прожектор. Матерился недолго, негромко и даже гвардии ефрейтору Крушину не стал об этом рассказывать в красках, как ни странно.
Далекое мерцание зарева справа оказалось невидимым из-за теперешнего светопреставления. Но цели преследовались иные. Капитана Можара интересовало всё, возникающее в свете фар впереди и, в основном, неподалеку справа. В течение трех-четырех минут они с Горельским молчали, слушая глухой рокот движков, жужжание резины на асфальте и ветер, но затем…
- Где твои наблюдатели, мать их?! – вырвалось из гвардии старшего лейтенанта, в попытке перекричать забойную мелодию стремительного перемещения внутри воздушных масс. В одиночестве и с подачи Горельского, БэТР шел на предельной скорости, отчего ветер заметно покрепчал.
Можар, на момент, высматривал нечто железное и искореженное, проносящееся справа, но так и не вспомнил, видел ли он это раньше. Никакой разбитой техники по сторонам пока не наблюдалось. Заорал, в сердцах, сквозь ветер.
- Засекай две минуты! Если никого! То, значит, не было! Мираж, ёпть! Обратно пойдем!
- Куда они делись?! Должны быть!
- Они нам не должны! Потому и делись! Дома, небось! Воскресенье!
Гвардии старший лейтенант Горельский ничего не ответил, потому что в его голове подобное отношение к службе никак не укладывалось. Он и боком пробовал, и кантовать, и на попа. Не получалась укладка. Можар, в свою очередь, даже не напрягался по поводу явного слива элитных бойцов с поста наблюдения. Завтра они скажут, что всю ночь тащили службу, а камараду Александер не приехал. И будут еще удивленные и честные глаза, прижатые к груди руки с крестными знамениями и обозом доказательств, типа ссадин, царапин, язв, больных животов, голов, недоедания и недосыпания, детства с каменно-костяными игрушками.
- Всё! Время вышло!
Горельский ухватился за нагрудный переключатель связи, а Можар продублировал - тюкнул Лёшу по голове.
БэТР начал останавливаться и ветер, рычание, жужжание – туда же. Никаких знакомых останков техники Можар так и не увидел. Начали разворот. Кювет или дорожный откос на трассе отсутствовали. Ровное полотно дороги, после метра обочины, переходило в целину, почти сливающуюся с этой-самой обочиной. Радиус разворота у БэТРа нехилый, но гвардии ефрейтор Крушин осторожничал из каких-то своих соображений, и такая манера вождения пришлась капитану Можару очень даже по душе.
- Водила почти не залезает на обочину. Толковый парень.
- Знаю. Но спуску не даю. Эта броня - командирская.
- Тогда вторую соплю ему прицепил бы на погон.
- Извини, Саш. Но попрошу мои дела не трогать. У тебя своих хватает. Как вас еще не перебили-то? С такой дисциплиной.
- Мы мимикрируем.
- Чего?
- Вживаемся в образ. И всегда готовы. Как пионеры.
- Во-во! Довживаетесь!
Капитан Можар не ответил и не обиделся, потому как аналогичные мысли начали посещать его с конца шестидесятых годов.