***
Общественное мнение, откуда ни возьмись вдруг появившееся на побережье, сказало с неповторимым прононсом – казалось, оно глотает произвольные звуки, а нос его в это время превращается в изящный хоботок, погруженный в воду, в мед или в кровь: - Мы допустили ошибку, позволив Китаю построить на утришском пространстве стену со всей инфраструктурой. Да, ошибку. Хотели, ясен пень, как лучше. А получилось… Но что делать теперь, когда стена мешает движению воздуха и валюты?
Так сказало общественное мнение. Причем, кто такие «мы» было не ясно. Альберт от такого общественного мнения всегда держался подальше. Другие наследники тоже относились к передаче Утриша Китаю, политкорректно выражаясь, неоднозначно. Арлекин и вовсе собирался написать что-нибудь на заборе, что-нибудь такое, бунтарское. «Эх, тычеблянах! Казенные земли разбазариваешь!?» Или что-нибудь вроде этого.
Львович курил с умным видом, как будто что-то знал, чего не знают другие. Это, кстати, само по себе, должно было насторожить все службы безопасности, какие только существуют на свете. Но не настораживало. Альберт считал, что правильно. Львович, по его мнению, одно только и знал архиважное и архитаинственное – «Лотман».
Леночка что-то закрутила опять с Полковником, им стало не до общественного мнения, хотя не общественное, а личное мнение Полковника сейчас как раз требовалось.
Впрочем, не так уж и требовалось. Личное мнение, оно и есть личное, кому оно нужно на самом деле?
Зато как звучало вот это - «утришское пространство», как звучало! Не один – три восклицательных знака здесь нужно. Беда в том, что восклицательные знаки очень уж прямые, к тому же в них есть что-то такое погромное, правда, наоборот.
***
В воздушных шарах, пошитых из мочевых пузырей специально приобретенных по случаю праздника годзилл, уже остывал воздух, вернее, газ, закачанный еще утром с самого дна Большой Утришской пещеры, можно сказать, с границы царства мертвых, а глава китайской делегации еще не ступил на берег.
Знатоки поговаривали, что китайцы тем самым подвергают Утриш утонченному наслаждению – недаром ветви деревьев по всему побережью оплели драконы, привезенные прямо из Запретного Города. Дикие и не очень дикие коты, волки, вараны, зубры, даже шакалы, всегда наполнявшие лес, знающие все туристские тропы и места, где есть килька в томатном соусе, куда-то исчезли.
К тысячелетнему можжевельнику, «Перуну» по терминологии маркетологов, называвших себя неоязычниками, привязали большой юань, выкованный из бронзовой обшивки фрегата «Паллада». Один из писателей (тот самый, кого Альберт заподозрил в членстве в КПРФ), загримированный под Мао Дзедуна, по-молодецки ударил юань вытесанной из можжевельника дубиной.
Раз!
С далекого «Лао Шэ» раздался странный сигнал, до чрезвычайности похожий на стон морского змея.
Два – форштевень разверзся и выпустил в волны удивительных очертаний амфибию, напомнившую многим мудрую черепаху из забытых детских сказок.
Три – «Чилингаров Великолепный» был взят на абордаж с надувных джонок; кули и проститутки ханьской национальности, из которых состояли смелые абордажные группы, улыбаясь, приговаривали: «Руськи, не уезжай, нам рабы и проститутки нужни». При этом улыбки их были такими приветливыми и искренними, что некоторые члены команды «Чилингарова» решили, что захватчики шутят. Были и такие, кто увидел в их словах заманчивую перспективу.
Четыре – под Новороссийском пал дот, закиданный кокосовыми орехами. Последний защитник, седой краснолицый мужик в куртке с надписью «Олимпиада-80» выполз на бруствер, встал, пошатываясь, и уставился в небо. Было видно, что он не жилец.
- Аустерлиц ищет, - сказал, отхлебнув пива, репортер из Останкино, более всего похожий на прыщ.
- Вот совок так совок. Еще и на Брежнева похож… - поддержал его ухмылку приятель, начинающий драматург, близкий определенным литературным кругам в созвездии Весов. Но в его ухмылке всего было мало, только ненависти нормальное количество.
Пять.
Перед этим ударом псевдомаоист опустил свою дубину, поплевал на руки и подтянул штаны. Из-за чего все увидели его трусы власовской расцветки. В ту же секунду в Казанском соборе Санкт-Петербурга нашли пятую колонну, исчезнувшую аккурат 1 января 2000-го года. А на Утрише запретили торговать одеколоном «Красный китаец» ближе семидесяти метров от моря.
Шесть – всем стало ясно, что уже поздно. Шесть такое странное число… Но это все мистика, а реально произошло вот что. В номере Давида Львовича появились боевые пловцы и установили жучок, который сам принялся вдруг разговаривать на куньлуньском диалекте. По сообщению горничной это был неплохой перевод одного из ранних стихотворений Лимонова.
Семь – амфибия миновала маяк на острове, на ее палубу шлепнулся чепчик, брошенный рукой одной симпатичной домохозяйки. Маршевые двигатели подняли со дна песок и водоросли, среди которых с берега увидели интересные артефакты. В пене кувыркались зеленые столбы, в которых признали колонны храма Артемиды. Ломаясь, они сверкали мраморной белизной окаменевших облаков. На поверхность всплыло несколько амфор, запечатанных еще во времена Гомера. Вино из таких амфор высоко ценилось знатоками – прокурорами, убийцами, видными политическими деятелями. Среди горлышек мелькнул, перевернувшись, щит Ахиллеса, за ним нырнула китайская шпана, обитавшая в трюмах амфибии еще до начала ее постройки.
Алла Павловна, наблюдавшая с вершины своей горы за движением судна и за остальной действительностью, опустила бинокль, надела солнцезащитные очки и пошла домой собирать чемоданы.
Восемь – в Зимнем театре начался прогон пекинской оперы «Месть рыбака» в утришской интерпретации. Причем мхатовцы, которым удалось вырваться с «Чилингарова», сидели в зрительном зале с каменными лицами, боясь обернуться.
Они даже в буфет зайти опасались. Чего они испугались? Никто не знает. Что ж может испугать артиста?
В этот момент случилось досадное недоразумение – непонятно откуда взявшийся гармонист устроился возле ограды оперы, заиграл так тоскливо и горько, что все утришские завсегдатаи не поняли, почему ему не дадут выпить.
Завсегдатаи даже подняли головы над своими пластиковыми тарелками и стаканами, стали как-то странно оглядывать Утриш, находя его сильно изменившимся.
Но им всем, что называется, оставалось недолго. Нонна Борисовна получила указание «вправить им мозги» и уже заказала машину гидролизного спирта.
К гармонисту подошел Арлекин, извлеченный музыкой из бильярдной «Архиважно» и стал плакать.
Пора было бить девятый удар, в одном из ущелий, в предчувствии неизбежного юная фея, студентка консерватории, игравшая с отчаяньем на своей флейте, отложила ее и втянула голову в плечи.
Но удара не было. Возле оперы плакал теперь не только Арлекин, но и гармонист. Он порывался сказать подошедшему клоуну, что разбитой жизни ему не жаль. Не жаль! Но рыданья осенние, рвавшиеся из души, мешали. Да и жаль было чего-то на самом деле – тем более, вокруг вдруг все превратилось из зеленого в желтое и красное. Можжевельники на глазах засыхали, превращаясь в престижные иероглифы.
Наконец, сооружение, напоминавшее черепаху – вблизи, правда, не столь мудрую, скорее грозную – выползло на городской пляж, остановилось, пережидая волну, поднятую собственным движением.
Волна накрыла пляж, утянув с собой два новеньких ноутбука (имущество анапской администрации), три видеокамеры, семь бутылок «Массандры» урожая 1837 года, ящик батареек, документацию «Фонда сохранения утришского краба» и комплект нагрудных значков «Молодой активист полнолуния». Джип, принадлежащий администрации и находившийся в этот момент в Гудаутах, по странной случайности уцелел.
Взамен море тут же выбросило на берег корягу причудливой формы (неофашисты сравнили ее с дядькой-Черномором, приличные люди – с иероглифом), целый набор шлепанцев – все, естественно, на одну ногу, мешок пластиковых бутылок и, ко всеобщему удивлению, представителя международной неправительственной организации «Врачи без границ» - дрожащего субъекта в библейской бороде, неуловимо напоминающего героев сериала «Остаться в живых».
Заиграли оркестры, амфибия выбросила трап. Почетный караул из представителей всех видов войск застыл, чувствуя бодрящий ветерок холодной войны. Две ручные панды раскатали ковровую дорожку, встречающие с любопытством разглядывали черно-белое чудо, полагая, что это, на самом деле, японские игрушки, но вот настал момент, которого все с таким нетерпением ждали. Вверху показался глава китайской делегации.
Кого ожидали увидеть утришские профессионалы? Разумеется, это был или мандарин в халате или Мао во френче. Еще мог быть некто из Северного Шаолиня, в крайнем случае – молодой депутат Всекитайского собрания народных представителей в очках с золотой оправой, сквозь которые он бросает вокруг передовые взгляды. Представить все это вместе, в одном лице никто, конечно, не мог.
Встречающие замерли глубже почетного караула. Одному вальяжному господину из департамента социальной защиты (удивительно, но именно этот господин больше любого китайского чиновника походил на мандарин цинской эпохи) пришлось делать искусственное дыхание. Хорошо, что на этот случай МЧС провел особое занятие с секретаршами.
Человек оглядел Утриш ястребиным взором. Несколько пенсионеров из толпы нашли в этом сходство главы делегации с маршалом Чан Кай-ши. Но это их субъективное мнение, возникшее не без влияния мутных линз, маленькой пенсии и прочих, искривляющих правильное представление, факторов.
Человек был высок и крепок, как скала, идеально выполненное лицо, лицо воина из Хунани, явно выражало способность управлять событиями и не только ими – и факторами, и явлениями, и Вселенными, и мирозданиями.
«Ничего себе!» - так сказал, увидев китайца, Юрий Петрович Газ-вода.
Глава делегации, не исключено, действительно провел многие годы в Шаолине, но, в этом случае, он, конечно, учился и в Академии искусства и литературы имени Лу Синя – Юрий Петрович человека искусства за версту видел – сам такой. После богатырь учился, разумеется, в Академии МИД КНР и какой-нибудь секретной партшколе.
Неизвестно, как может быть такое – видишь господина в шикарном европейском костюме, а образ этого господина в твоем сознании появляется во френче кадрового работника и бродит там, заложив руки за спину и задумывая Бог знает что.
Или видишь господина, как положено, во френче, а он на самом деле – не господин, а товарищ, но товарищ не простой – товарищ, оказывается, в том самом европейском костюме – шикарный товарищ в шикарном костюме, такие показывают по телевизору на европейских политиках. А френч… это так… привиделось.
Такая зрительная коллизия наблюдалась у Юрия Петровича, он даже назвал подобные превращения чистым искусством, сродни поэзии Евтушенко. Но Юрий Петрович это Юрий Петрович, на его мнение, как известно, нельзя полагаться.
Альберта, стоявшего чуть в отдалении, за цепью латышских стрелков, мало интересовала одежда пришельца. Он смотрел тому в глаза и видел в них рвущееся наружу пламя. Черные непроницаемые глаза, даже так – пятна, но в них – огонь. «Интересно, как ему удается лгать и при этом сохранять такой огонь?» - думал Альберт.
Разумеется, этому человеку приходится лгать. Дело не в должности – глава делегации, судя по документам, с которыми познакомили наследников, занимал весьма ответственную должность – председателя исполкома одного прибрежного городка, приходившегося Большому Утришу городом-побратимом.
Альберт не знал, в чем здесь дело. Одно он мог сказать точно – этот господин достоин жизни.
Как только высокий гость ступил на утришскую землю, раздались залпы салюта, заглушенные, однако, девятым ударом литературного власовца.
Девять - многие отметили, что именно после девятого удара в жизни что-то ощутимо переменилось – не то, что часы в домах стали бить, не считаясь со временем, не в этом дело.
И дело не в последствиях работы большого электронного коллайдера. На Утрише эти последствия проявлялись особенно сильно. Здесь полагали не без оснований, что эта штука пролегает не только под Швейцарией и Францией, но и под Большим Утришем.
Нет, однозначно, коллайдеры разные здесь ни при чём. Просто что-то такое вернулось в жизнь, после чего матери смогли вновь с чистым сердцем говорить детям, что воровать нехорошо.
Десять – объявили, что по многочисленным просьбам зрителей Венера в 2012 году пройдет через диск Солнца дважды. Абсолютно достоверно зафиксировано, что это объявление – самый первый случай появления дацзыбао на Утрише.
Китайские товарищи меж тем шли, осыпаемые конфитюром (какие-то умники со Старой Площади опять спутали с конфетти), сквозь шеренги детей, змеиным зигзагом выстроившихся до самого отеля «Неандерталь», на котором едва успели написать иероглифы, обозначающие «приют добродетелей».
Одиннадцать. Этот удар, в отличие от предыдущих, услышали в «Неандерталь-palace», где заканчивались последние приготовления к началу фестиваля.
Академику Прощелыгину, высокомедийному персонажу, известному без преувеличения каждому жителю республики – это он, он обнаружил, где находится истинный центр России, много лет скрываемый большевиками от народа – как раз подали графин (без графина он не мог) с водой из антарктических озер, до которых вовремя удалось добуриться сквозь многокилометровый лед. Академик знал – другую воду пить, даже просто промочить горло на трибуне, нельзя – себе дороже.
А горло промочить придется – речь предполагалась длинная, касающаяся многих аспектов неандертальского возрождения, к тому же придется коснуться кое-каких других аспектов – китайского великого посольства, например. Из Сочи позвонили и сказали, чтобы привычным инструментарием (китайские гегемонисты, азиатский дракон, «ветер с востока передует ветер с запада» и проч.) ни в коем случае не пользовались – необходимо было найти новые слова и новые подходы.
«Хорошенький подход, - думал ученый, – Ливера кинули с открытием. Теперь этот китаец начнет тут распоряжаться, надо не дать ему сесть на голову…»
Рядом с академиком, в президиуме шоу, сидел Эдуард Босановых. Он сумел огромным усилием воли прийти в себя после дурацкого эпизода в поселке. Помогла миска (древний фарфор из раскопок в Хунани) волшебного супа, затем вторая.
Правда, вторую Эдик не доел – подошли, сказали, что это суп из дельфиньих плавников – «Деликатес, мать их так!..» - оставалось терпеть, листать «Сон в красном тереме», снова брать себя в руки.
«Сон в красном тереме», книга, рекомендованная для прочтения в аристократических кругах, издана была, конечно, роскошно – обложка из шкуры вепря, рисовая бумага, встроенный навигатор с DVD-плейером на жидких кристаллах из Эрмитажа, все это так, но… Неинтересно. Не читалось. Может, сейчас просто неподходящий момент…
Дельфинов, они, суки, режут, дельфинарий – под нож! Ну ладно, заводы, ладно, ракеты. Дельфины! Кто следующий? Я, Эдуард Босановых?