Волкорез

Заякин Борис Николаевич
Заякин Б. Н.





                Приключенческая повесть.










                “Волкорез”.









                Евангелие от Матфея, глава 6.
“И вот сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он спал.
Тогда ученики Его, подошедши к Нему, разбудили Его и сказали: Господи! спаси нас: погибаем.
И говорит им: что так боязливы, маловерные? Ужели не в вашей власти, запретить себе быть боязливыми овцами? А как найдете запретить себе, так и волнение ветров преодолеть сможете”.





               


                г. Люберцы - 2006 год.
                Пролог.

Штабс-капитан Батурин,  исполняющий  обязанности  секретаря  военно-полевого суда, поднялся из-за стола. В руке у него был лист бумаги с приговором, который он только, что записал. Резким и сухим голосом, отчеканивая каждый слог, он  прочитал его осужденному:
- Военный совет пятого кавалерийского полка, первой пехотной дивизии Добровольческой армии заседая в качестве военно-полевого суда, единогласно  приговорил к смертной казни  путем расстрела крестьянина деревни Земнухи, Сольского уезда Светова Семена Петровича,  виновного  в  отравлении  десяти лошадей   второй   артиллерийской   батареи.   Приговор    окончательный и обжалованию не подлежит. Он будет приведен в исполнение в течение часа.
   Четверо офицеров суда, в полевой форме, с кобурами на поясных ремнях  сидят  на табуретах в избе, небрежно придерживая коленями сабли, у  них  надменный  и презрительный вид господ, вынужденных исполнять неприятную  и  скучную обязанность
Один из них, молодой князь в звании штаб-ротмистра, даже пробурчал сквозь зубы:
- Бог мой! Столько церемоний, чтобы отправить  на  тот  свет  какого-то мужика.
   На околице деревни председатель суда, красивый усатый мужчина  в  форме  полковника  белой армии, остановив его легким движением руки, обратившись к  осужденному: 
- Что ты желаешь сказать в свой последний час, Светов Семен?
Молодой мужчина лет тридцати, который был на целую голову  выше  своих  конвойных, стоявших по обе его  стороны  с  шашками  наголо,  лишь  презрительно  пожал плечами.
Потом отвернулся от  членов  суда  и  через  тройную  цепь  солдат, выстроившихся с примкнутыми штыками вокруг смертного места,  устремил  свой  ясный взгляд туда, где стояли его неутешные родные.
Там, возле  последней хаты,  рыдая, на коленях стояла, ломая  в  отчаянии  руки,  молодая  женщина, душераздирающе  плакали двое малолетних детей,  немощные старики родители  жены осужденного грозили солдатам своими немощными кулаками, изуродованными тяжелой крестьянской работой.
А яркие лучи солнца,  словно  желая  подчеркнуть  эту  скорбную  картину, пробиваясь сквозь причудливую листву акаций,  светлыми зайчиками играли на лугу, травяные волны которого уходили в недоступную для глаз степь.
Здесь он жил, любил, страдал и боролся до последнего дня. На какой-то миг его взор затуманился слезой жалости к детям,  но  ее  тотчас  же осушил гнев.
Он выпрямился и, сжав кулаки, хриплым голосом ответил полковнику:
- Вы осудили меня за то, что я  защищал  свою свободу  и  землю. Что же. Сейчас вы сильнее, так убейте меня.
- Мы судьи, а не убийцы! - с негодованием прервал его председатель. - Вы, мужики, ведете бесчестную, недостойную  цивилизованных  людей  войну.  Война тоже имеет свои законы, и мы судим вас по этим законам.
- А, по-вашему, это честная война, когда взвод солдат отнимает силой у мужика последнее: лошадь, корову, всю живность со двора и забирает все зерно? - вскричал мужик.
- Мы сражаемся за святое дело с открытым забралом при помощи  нашего  оружия.  И  мы  не судим тех, кто воюет с нами таким же оружием. А прибегать  к  яду  подло,  - продолжал полковник. - Сегодня вы  травите  лошадей,  завтра  возьметесь  за людей. Это заслуживает сурового наказания.
Мужик, не разбиравшийся в таких тонкостях, гневно возразил:
- Я действовал, как хозяин своей земли, который уничтожает  всех,  кто хочет отнять мою землю и плоды моего труда. И вам  не  удастся  втолковать  мне,  почему убивать людей из винтовки и забирать у него все почетно, а травить ядом  лошадей  подло.
-  От  этого животного толку не добьешься, -  снова  процедил  штаб-ротмистр,  в  глубине  души смущенный наивной логикой крестьянина.
- Приговор вынесен справедливо,  -  властно  вмешался  председатель.  -  Семен Светов, приготовьтесь к смерти.
- А я и не прошу пощады. Если бы  вы  оставили  меня  в  живых,  я  снова принялся бы за прежнее. Но я буду отомщен.  Пролейте мою кровь, но   кровь крестьян за свободу питает веру в правое дело.
- Подумайте, каков Цицерон? Не зря мы тебя приговорили к расстрелу. Большевицким духом успел пропитаться, быдло. 
И  пораженный  его речью  штаб-ротмистр,  крякнув, возобновил чтение приговора:
- Осужденный сам выроет для себя  могилу.  Приговор  будет  приведен  в исполнение пехотным отделением из шести  человек. 
- А почему бы вам самим не привести приговор в исполнение, ваше благородие. Понятно. Солдатам нечего бояться: месть крестьян не падет на головы этих крестьян, одетых в солдатские шинели, которые стали невольными соучастниками вашего преступления. Но она настигнет вас, да, только  вас,  так называемых судей, истинных и единственных виновников. Вас четверо, вы  сильны и здоровы, за вами белая армия численностью в двести тысяч  человек, но все равно наша месть поразит вас всех  четверых,  и  вы  погибнете  злою  смертью, потому что я присуждаю вас к ней - я, обреченный вами на смерть.

                ГЛАВА 1.

Председатель военно-полевого суда полковник Бекин бесстрастно произнес:
- Мы судим по праву и совести, и ваши угрозы не трогают  нас.  По  закону вам не дозволяется общение с людьми, но  из  человеколюбия  я  разрешаю  вам проститься со своим семейством.
По его знаку  тройная  цепь  солдат  разомкнулась.  В  образовавшуюся щель ворвались убитые горем родные приговоренного. Впереди бежала жена Семена.
Вне себя от горя, она бросается на грудь любимого и верного спутника своей жизни и исступленно прижимает к себе. Она не в силах вымолвить ни слова, убитая неотвратимостью страшной беды.
К ним, запыхавшись, подошел, пошатываясь, болезненного вида высокий молодой человек.  На  нем  был надет заштопанный френч с погонами прапорщика царской армии, с солдатским георгиевским крестом на груди, что резко отличало  его от  скромной  одежды  крестьян и возбудило любопытство офицеров.
Грустная улыбка озарила лицо осужденного при виде прапорщика.
- Семен, брат мой. Вот, как нам довелось свидеться! - воскликнул прапорщик.
- Алеша? Неужели это ты? Тебе надо еще лежать, рана может открыться.  Видишь, они схватили меня - это конец. Не видать мне  торжества  нашей  свободы  и справедливости, о чем мы с тобой мечтали в окопах.
- Погоди отчаиваться. Я попробую поговорить с ними, - произнес прапорщик.
Он подошел к членам военного суда. Отдал честь, сняв  фуражку и не теряя чувства собственного достоинства, обратился к председателю:
- Умоляю вас, господин полковник, прикажите отсрочить  казнь.  Сжальтесь  над  этой несчастной женщиной, над детьми, над  стариками, над этим  человеком,  действиями  которого руководило лишь благородное чувство защиты собственного хозяйства. Это мой родной брат, мой вестовой. Мы вместе воевали на  Турецком фронте. Вы  сыны  великой и неделимой России, будьте же так великодушны.
- Представьтесь, прапорщик.
- Вот мои документы. Светов Алексей Петрович, бывший прапорщик 1-го Донского кавалерийского полка. Уволен из армии по состоянию здоровья. Нахожусь на излечении после тяжелого ранения на горной пасеке в соседнем уезде. 
- Мне очень жаль, прапорщик, - ответил полковник, отдавая честь затянутой в лайку перчатки рукой и возвращая документы, но я бессилен помочь.
- Несколько дней жизни. Всего лишь несколько дней - и я берусь выхлопотать для него помилование.
- Не могу, прапорщик. Вы, как человек военный, понимаете - приговор произнесен именем закона, а  все  мы рабы военного закона, начиная от генерала и кончая последним  из  наших парней.
- Я прошу всего один день.
- Нет.
- Полковник, я настоятельно прошу вас!
- Нет. Да кто вы такой?
-  Человек,  умеющий  отвечать  за  свое слово,  -  ответил  прапорщик   с характерной для него вызывающей, но  исполненной  достоинства  дерзостью.
 - Брат спас мне жизнь на турецком фронте, и, если понадобится, я отдам  за  него  все  до последней копейки, до последней капли своей крови.
- Такое чувство делает вам честь, - язвительно прервал его полковник, - но на  войне трудно руководствоваться чувствами. А теперь выслушайте меня внимательно,  - продолжал он. - У  меня  есть  сын,  примерно  вашего  возраста,  он  служит офицером в моем полку. На нем сосредоточил я всю  свою  отцовскую  нежность, все честолюбие солдата. Так вот, предположим, что он находится в  плену  у красных и должен быть расстрелян, как будет сейчас  расстрелян  этот  человек. Предположим также, что мне, его отцу, предлагают его жизнь в обмен на жизнь этого крестьянина.
- И вы? - задыхаясь от волнения, спросил прапорщик.
- Не принял бы предложения, и мой единственный сын погиб бы!
Словно оглушенный этими словами, прапорщик опустил голову.  Он  понял:  ничто уже не может спасти его брата, и настаивать бесполезно.
Впервые постиг  он весь ужас этого страшного бича, этого бедствия, которое превращает  убийство в закон и нагромождает горы трупов, этого позорящего человечество  чудовища, имя которому гражданская война.
Вернувшись к брату, окруженному рыдающими родными, он взял его руку в свои и с неизъяснимым выражением нежности и сожаления воскликнул:
- Мой дорогой брат. Я думал смягчить их, но ничего не вышло.  Надеяться больше не на что.
- И все же я так благодарен тебе, мой маленький брат,  за  твое участие, - ответил Семен. - Бог свидетель,  на  сердце  становится  теплей, когда знаешь, что за семью я спокоен.
- Неужели я ничего не могу сделать для тебя?- прошептал юноша.
- Можешь. Пробыть возле меня вместе с моей женой и детьми  до  последнего моего вздоха. Я буду спокоен. Отомсти за меня! Всегда сражайся, как там на фронте. Но больше ни слова, здесь слишком много ушей.
- Обещаю, Семен.
Офицеры  между  тем  расходились  по  своим  ротам,   с   любопытством поглядывая на этого прапорщика с солдатским георгиевским крестом на поношенном мундире.
Остались только унтер, два офицера и пехотинцы, окружавшие место, где стояли осужденный и его близкие.  Унтер резким голосом  приказал одному из солдат одолжить осужденному свою лопатку.
Солдат  отстегнул  подвешенную  на  поясе лопатку, которыми снабжена вся русская пехота, и подал ее крестьянину, а полковник, указав пальцем на землю, пояснил:
- Копай.
Пожав плечами, тот спокойно ответил:
- Я не прикоснусь к лопатке, не стану марать своих рук, да и родную землю, в которой мне суждено покоиться вечно.  Сынок, а принесите-ка  мне кирку. 
Сын быстро принес из дома ему кирку. Он схватил рукоять кирки, отполированную долгим  трением  о  его огрубевшие от труда мозолистые руки, и блестящее железо зазвенело.
Потом двумя длинными шагами он отмерил на красноватой земле свой  гигантский  рост  и  засек  две глубокие зарубки. Солдаты,  умеющие  ценить  мужество,  не  могли скрыть восхищения.
Семен поплевал на ладони, сжал  рукоятку  кирки  и  целиком  ушел  в  свою зловещую работу.
-  А ну-ка,  Семен,  -  бормотал  он,  -  пошевели-ка  в  последний  разок вскормившую тебя землю.
Согнув спину, напрягая руки и шею, на которых, словно  веревочные  узлы, выступили мускулы, он мощными ударами стал вгрызаться в землю степи,  и она, проносясь между его ног, послушно  ложилась  позади  него. 
За  тем  он старательно выровнял лопатой яму, придав ей форму могилы. Жена и дети, стоя на коленях под знойными лучами солнца, которое было уже в зените, тихо плакали.
Солдатам разрешили присесть и перекурить. Они стали   перекуривать,    вполголоса переговариваясь. Время между тем шло, и могила углублялась. Семен  все глубже и глубже уходил в землю, лишь изредка прерывая свою  ужасную  работу, чтобы тыльной стороной руки  отереть  струившийся  по  лицу  пот. 
Время  от времени он взглядывал  украдкой  на  жену  и  детей.  И  тогда,  невзирая  на усталость, начинал работать  быстрее,  спеша  поскорее  покончить  со  столь страшным для них зрелищем
Один из солдат, охваченный  состраданием,  протянул  ему  флягу,  полную водки.
- Выпей, браток, это от чистого сердца,- ласково сказал он.
- Водка? Нет, спасибо. Еще подумают, что я выпил для  храбрости.  Но  я охотно приму от вас только немного воды.
Друзья и родные, окруженные цепью солдат, не могли пойти за водой. Солдат сбегал в дом и принес деревянный ковш свежей  воды.  Семен,  припав  к  нему губами, жадно пил, а солдат возвратился на свое место, рассуждая:
- Вода. Ну, разве может она сойти за христианский  напиток,  особенно  в такой час, когда человек должен навсегда забыть вкус водки? Да если бы  я  был так же близок, как он, от того, чтобы сыграть в ящик, уж я бы не постеснялся осушить бочку всего полка. Это так же верно, как то, что меня  зовут  Евсей Петухов.
А время шло, безжалостно текли минуты. Солнце склонялось к западу. И  все глуше звучали удары кирки в зияющей яме, поглотившей Семена уже до самых плеч.
Жена его распростерлась на земле и, с ужасом  сознавая  приближение  роковой минуты, не отрывала глаз от двух огромных бугров, нараставших по обе стороны могилы.
Послышался лязг затворов.  То солдаты по команде полковника заряжали винтовки. Затем, подойдя  к  Семену, который продолжал копать землю, сказал:
- Светов Семен, приготовься к смерти!
А  тот,  прервав  работу,  поднял голову и спокойно ответил:
- Я готов.
Уложив рукоятку лопаты поперек ямы и ухватившись за нее, он подтянулся на руках, одним прыжком перемахнул через могильный бруствер - и вот он уже стоит на земле, измазанный  черной  землей,  освещенный  косыми  лучами  солнца, огромный, трагически величественный.
Жена, старики и дети бросились было к нему, но караул по знаку  унтера  тотчас оттеснил их.  Вперед выступило пехотное отделение солдат с винтовками, назначенных в этот страшный наряд.  Они выстроились в ряд.
К осужденному подошел унтер,  чтобы завязать ему глаза и поставить на колени. Семен энергично запротестовал:
- Единственная моя просьба к вам -  позволить  мне  умереть  стоя, глядя на божье солнце, и самому скомандовать: огонь, как бывшему солдату!
- Я не могу отказать в этом  столь  мужественному  человеку,  как  вы,  - ответил полковник, козырнув ему по-военному.
- Благодарю.
Отделение находился на расстоянии примерно пятнадцати шагов. Семен встал лицом к солдатам, спиной к могиле. Мертвая  тишина  повисла  над местом расстрела. Смолкли рыданья и стоны. Жгучая мука охватила все  сердца. 
Короткая команда, мгновенное дребезжанье металла,  и  шесть ружейных стволов  вытянулись ровной сверкающей линией: солдаты взяли мужика на прицел. Осужденный стоял с обнаженной головой и открытой грудью,    Глубоко вздохнув, он воскликнул:
- Прощайте все: жена, дети, родители, брат, свобода. Прощай все, что я любил! А вы, солдаты: огонь!
Грянули шесть выстрелов, сопровождаемые глухим эхом. Семен  пошатнулся и тяжело рухнул навзничь на один из могильных скатов. Из уст жены вырвался крик отчаяния, заголосила старуха и дети.
Отделение взял на караул, сделал  полуоборот  и  двинулся  в  деревню.  0тряд, служивший оцеплением, разомкнулся и открыл, наконец, доступ к могиле. Семен умер мгновенно. Из  его  груди,  изрешеченной  всеми  шестью  пулями, хлестали потоки крови.
Жена, тяжело опустившись на колени, благоговейно  закрыла  его глаза, даже в смерти сохранившие твердость.  Потом,  омочив  свои  пальцы  в крови, ярко алевшей на разодранной одежде мужа, она осенила себя  крестом  и сказала детям:
- Сделайте, как я. И никогда  не  забывайте,  что  ваш  отец  -  убитый за свою землю мученик, кровь которого требует  отмщения!
Дети последовали ее примеру. А  старший  сын,  рослый  пятнадцатилетний парень, решительно подошел к дяде, который тоже плакал, и, взяв его  за руку, твердо сказал:
- Ты возьмешь меня с собой, дядя Алеша. Правда?
- Да, - ответил Алексей, - у меня найдется для тебя и лошадь и винтовка.
- Иди, сын мой! - воскликнула, услышав его, мать.  -  Иди,  сражайся  за землю и независимость, как подобает мужчине, и отомсти за отца!
Из дома принесли широкую простыню и веревку: простыню - чтобы завернуть в нее тело, веревку - чтобы опустить его в могилу.
   Но тут подбежал запыхавшийся,  коренастый  и  плотно сбитый молодой казачек. Увидев прапорщика, он бросился к нему и тихо сказал:
- Тебя  предали!  Прибыл посыльный из белой контрразведки с приказом арестовать тебя.   Они узнали, что ты являешься членом местного комитета самообороны. Скорей! Лошади уже здесь.
- Благодарю, Ваня. Иду.  -  И,  обратившись  к  юному  сыну расстрелянного,  прапорщик сказал: - Обними свою мать, Игнат, и следуй за мной.
Ваня  уже  исчез.  Сын  казненного  и   прапорщик последовали за ним. Иван направился к глубокой балке в заросли колючих акаций, метко называемых в этих  местах “держи дерево”.
Там, пощипывая траву, переминались с  ноги  на  ногу  две сильных лошади, снаряженных  по-боевому,  с  винтовками  у  седла  и  с  туго набитыми походными сумками.
Ловко вскочив на одного из них, Алексей крикнул Игнату:
- На круп позади Ивана - и в галоп! Дело будет жаркое. 
От деревни уже донеслось несколько выстрелов, а над головами беглецов  зажужжали  пули, когда их лошади взяли с места бешеным  галопом.  Возле  дома  Семена поднялась невообразимая суматоха.
- Окружить дом! Никого не выпускать! - крикнул примчавшийся на взмыленном коне подполковник. - Где унтер?
- Здесь, ваше благородие! - ответил унтер.
- Вы не приметили тут прапорщика с георгиевским крестом?
- Так точно, господин подполковник, приметил!
- Где он?
- Я думаю, он ушел в дом.
- Немедленно схватить его и доставить в штаб полка живым, или мертвым.
- Живым, или мертвым? Да ведь это же прапорщик.
- Круглый дурак! Этот проклятый прапорщик настоящий дьявол, он стоит целой роты. Это знаменитый Волкорез, командир конной разведки местного комитета самообороны, который самовольно просил фронт вместе со своим конным полком, а сейчас он воюет за красных, против белых и Петлюры.  За его голову обещано золотом. Господа офицеры, живо всех кавалеристов, которыми вы располагаете, - в седло! 
В  одно  мгновение  были взнузданы и оседланы два кавалерийских взвода. И началась бешеная погоня.

                Глава 2.

У  белых офицером из старинных фамилий,  этих  страстных  вояк и любителей  коней,  все  может   послужить предлогом для неистовых скачек.    В своих прежних имениях, если  не было  лисицы  для  травли  собаками,  использовали старые шкуры лисиц. Егерь,  изображающий  собой  зверя,  тянул их за конем на веревке.
Охота для потехи,  или  даже  подобие  такой  охоты  вполне  удовлетворяла дворян, лишь бы скакать через самые неожиданные препятствия и испытывать опьянение, которое так волнует искусного наездника.
Но, когда у дворянина идет охота за человеком, когда  человек  становится  дичью,  которую нужно взять, или убить - это другое дело. О, тогда  охотничья  страсть,  помноженная  на врожденную первобытную свирепость - превращается  в настоящее неистовство. Перед такой охотой  меркнет война.
Гнаться за человеком и присутствовать при его агонии, что за  наслаждение. Офицеры,  пользуясь  своей  властью,  приказали  солдатам   спешиться   и бесцеремонно забрали их коней.  Оба взвода  сформировались  в  одно  мгновение. 
- Вперед.
Долг солдата, офицера и азарт подхлестывают друг друга, придавая особую напряженность скачке, которая с ходу приняла бешеный характер.
- Вперед. Идет охота за человеком.
Колонна то смыкалась, то растягивалась, в  зависимости  от  темперамента всадников и горячности их коней. Впереди мчался молодой казачий есаул на великолепном, породистом скакуне. С каждым его скачком офицер все больше удалялся  от  взвода  и  приближался  к беглецам, которые опередили погоню не более, чем на тысячу метров.
Преследуемые мчались во весь опор  на  своих неказистых  с  виду лошадях,  но смелых и умных животных, честно исполнявших свой долг.    Вот оба отряда вступили в  полосу  высоких  трав. 
Здесь  местные лошади  приобрели некоторые преимущества: они перешли на  своеобразный  аллюр, при  котором  их передние ноги идут рысью, а задние галопом, что дает им  возможность,  почти не снижая скорости и не путаясь, пробираться среди высоких  трав. 
На  голой равнине их настигли бы за каких-нибудь десять минут, в степи же им удавалось сохранять расстояние, отделявшее их от преследователей. Только есаул  да  еще  трое  всадников  постепенно  нагоняли беглецов.
Лошадь прапорщика,   которого   контрразведчик  назвал Волкорезом, то есть прозвищем полученным им от казаком еще на турецком фронте, не обнаруживала еще ни малейших признаков усталости. 
Но удила лошади, на которой скакали Иван и  юный  Игнат,  уже  была  покрыта  обильной пеной; она явно начала уставать.
- Ваня! - крикнул прапорщик. - Ты не  на деревянной лошадке, а в седле! Отдай поводья и положись на коня.
- Ладно, Волкорез! - ответил  Иван. - Придется  тебе,  лошадка,  поднажать, - ласково потрепал он по шее лошадь. - Впрочем, это не  так  уж  и трудно для тебя.
Прапорщик между тем обернулся. Обеспокоенный приближением офицеров, он отстегнул винтовку.
- Внимание, - вполголоса обратился он к своим спутникам.
Затем раздался его свист, услышав который обе лошади мгновенно остановились и замерли на месте.    Проворно соскочив с лошади, Волкорез прицелился из своей винтовки, и, наведя ее на есаула,  осторожно  спустил  курок.
Раздался  сухой  выстрел.  Несколько   мгновений   Волкорез   стоял   не шелохнувшись, с широко раскрытыми глазами,  словно  желая  проследить  полет пули. Офицер, сраженный на всем скаку, выпустил поводья и, взмахнув  руками, опрокинулся на круп коня.
Лошадь шарахнулась в сторону, офицер, мертвый,  или тяжело  раненный,  свалился  наземь,   а   обезумевший   от   испуга   конь, подстегиваемый бьющимися о бока стременами, понесся, куда глаза глядят.
- Благодарю тебя, дядя. Может быть, это  один  из  тех,  кто  убил моего отца! - воскликнул Игнат.
Послышался второй выстрел.
То Иван, увидев,  что  прапорщик  стреляет,  решил  последовать  его примеру, без малейшего, впрочем, успеха.
- Эх! Чистый проигрыш, - проворчал раздосадованный казак.
Три кавалериста, скакавшие за есаулом,  остановились,  чтобы  оказать ему помощь. Образовалась маленькая группа. Бабах. Фьють, - запела, разрывая воздух, пуля. То снова выстрелил прапорщик.
В группе офицеров поднялась на дыбы лошадь и,  пройдя  на  задних  ногах несколько шагов, грохнулась, подмяв  под  себя всадника.
- И второй! - с дикой радостью завопил маленький Игнат.
Бабах. Это опять так же азартно выстрелил Иван - и опять так же  успешно промахнулся.
- Ты cтреляешь, как сапожник, Иван! - крикнул взбешенный  Волкорез. - Передай свое ружье Игнату.
- Давай, давай! - обрадовался сын казненного. - Посмотришь, как я стреляю.
С аккуратностью старого солдата мальчик щелкнул затвором и, загнав патрон в патронник, спокойно навёл винтовку на одного из двух  оставшихся  в  живых офицеров авангарда и выстрелил в  тот  самый  миг,  когда всадники возобновили преследование.
- Ух, здорово! -  воскликнул  Иван,  радуясь  успеху  Игната, снявшего всадника с коня.
- Ну, Игнат! Четвертый - на нас двоих, - крикнул  прапорщик.  -  Тебе  - человек, мне - конь. 
И  два  выстрела  слились  в  один.  Всадник  и  конь, пораженные на полном скаку двумя не  знавшими  промаха  стрелками,  упали  и скрылись в траве.
- Да, ты будешь отомщен, и хорошо отомщен, бедный мой отец, -  воскликнул побледневший от гнева мальчик.
Эта  страшная  расправа  совершилась   в каких-нибудь полминуты.    Пора было, однако, удирать.  Все  кавалеристы  примчались  к  месту,  где погибли их товарищи. Отряд перестроился.
Уже садясь на коня, прапорщик заметил, что все  офицеры,  у  которых было огнестрельное оружие, целятся в них. Он едва успел пронзительно свистнуть и крикнуть:
- Ложись!
Прекрасно   выдрессированные   животные,   услышав    знакомый    сигнал, распластались на земле одновременно со своими хозяевами. Над беглецами просвистал град пуль. Иван болезненно вскрикнул.
- Только без глупостей! - воскликнул прапорщик, но  голос  его  звучал тревожно.
- Угостили, - ответил Иван. - Нечего сказать, угостили!
- Черт возьми. Иван, - воскликнул прапорщик. - Покажи!
- В левую ходулю угодили, - пытался  отшутиться  Иван. – Погоди, кажется, только  голень  продырявили,  и  все.  Кровоточит,  правда,  но ничего, не очень больно, жить можно. Обмотаю рану платком и стану таким же молодым, как  и раньше.
- Дай перевяжу.
- Не стоит. Потом как-нибудь. Сейчас будут дела поважнее.  Становится жарко.
Действительно, становилось жарко. Белые, взбешенные  сопротивлением  и  не  ожидавшие  встретить  таких опасных противников в каких-то мальчишках, которых они думали взять голыми руками, переменили тактику и приступили к новому маневру.
Их тридцать человек. Десять поскакали направо, десять  -  налево, описывая полукруг, чтобы отрезать отступление  беглецам.  Десять  остальных, оставшись на месте,  рассредоточились  и  стали  поддерживать  огонь  в  том направлении, где прижался к земле отряд самообороны крестьян.
- Теперь уж не до смеха, -  сказал  прапорщик. 
Приподняв  голову,  он осматривал местность.
- Они хотят взять нас в клещи обходным  маневром.  Но посмотрим! Придется отступать. Ты сможешь, Иван?
- Каждый может все, чего захочет, командир. Будь покоен! Уж я-то не повисну колодой на ваших ногах.
- Нам грозит смертельная опасность, - предупредил прапорщик.
- Вся наша жизнь смертельная опасность, - ответил молодой казак. - Не разбив яиц, и яичницы не приготовишь. Вся наша жизнь игра!
Пока Иван  философствовал,  прапорщик  не  терял  времени даром. Он уставился на компас. Итак, в полверсты направо от них находится хорошо знакомый большой лес. Затем он опутал ноги лошадей веревкой и надрезал ее. Таким образом, если лошади только вскочат, то веревки моментально лопнут. Все это он проделал так, чтобы офицеры ничего не заметили.
Этот фокус он не раз проделывал с казаками на турецком фронте, и многим это спасло жизнь. А  те продолжали лениво постреливать, решив, по-видимому, не  предпринимать  более энергичных действий, пока их товарищи не  завершат  окружение. 
Волкорез между  тем  перекинул  через  плечо  свою винтовку  и,  приказав  парням следовать за ним, с удивительной быстротой пополз среди высоких трав.
Игнат  и Иван,  видно,  тоже  знакомые   с   этим   приемом   казаков, повиновались, и вскоре все трое исчезли в гигантской растительности степи. Их лошади, распростертые на земле и скрытые густой травой, остались на месте.
Офицеры, ставшие более осмотрительными, приближались осторожно,  мелкой рысью, время от времени переходя даже на шаг. Не обращая на них никакого внимания,  Волкорез  двигался  направо,  к опушке леса.
Противник не переставал  постреливать  наугад,  и  Волкорез, продолжавший ползти с проворством ящерицы, сказал вполголоса:
- Только бы не искалечили они наших лошадей. Эх! Будь со мной  хотя  бы десяток моих пластунов, ни один из этих благородий не вернулся бы к своим. - И, обернувшись затем к Ивану, он спросил: - Как дела, старина?
- Потеем, трудимся, - ответил Иван. - Не ручаюсь, что мог бы прыгнуть с лошади, но что касается ходьбы на  четвереньках, то одной  лапой  больше, одной меньше - невелика важность.
К счастью, трава в тех местах была вышиною в метр, а то и больше;  только это и спасало бесстрашных самооборонцев. В другой обстановке они давно уже  были бы схвачены, или подстрелены белыми офицерами.
В самом деле, представьте себе огромный луг, на котором  играют  в прятки, но только  всерьез  и  под  угрозой  смерти,  трое  против  тридцати. Какая выносливость, какая ловкость, сколько удачи потребуется этим троим, чтобы благополучно ускользнуть!
Между тем правый и левый отряды офицеров завершили окружение.  Теперь совместно с третьим, оставшимся на месте  взводом,  они  готовились  сомкнуть кольцо вокруг того места, где, по их мнению, находились беглецы.
Но те, пробираясь между травами, прошли уже расстояние в четыреста метров под прямым углом к их первоначальному  направлению. Прежде  они  скакали  на север, теперь же ползли на восток.
Просто чудо, что офицеры до сих пор  не приметили их передвижения. До спасительного  леса  оставалось  еще  не  менее полутора тысячи метров.
Будь у них достаточно времени, они, конечно, доползли бы до него, но этот невероятно  трудный  способ  передвижения  скоро  совсем истощил силы раненого Ивана. При всем своем мужестве он не  способен  был ползти дальше.
Ослабленный потерей крови, которая  не  переставала  струиться  из  раны, чувствуя, что с каждой минутой все больше слабеет, еле волоча за собой ноги, он умолял товарищей бросить его.
- Ни за что! Или ты уйдешь в лес  вместе  с  нами,  или  мы  все погибнем здесь! - воскликнул Волкорез.
- Но, подумай! Из-за меня вы погибнете, наши ждут результатов разведки. От вас зависит судьба всех, - спорил Иван.
Вместо ответа Волкорез только пожал плечами.  Присев на  корточки,  и чуть высунув голову из травы, он беглым взглядом окинул равнину. Он заметил, как сильно они опередили офицеров. От врагов  их  отделяло теперь не менее пятисот метров.
О, если бы только они  могли  и  дальше  продвигаться  вот  так  же,  под прикрытием травы! Но Иван? Бедный Иван. Надо спасти его, во что бы  то ни стало.
Не видя другого выхода, Волкорез решил поставить на карту все.    Вложив пальцы в рот, он трижды пронзительно свистнул. И  тогда  произошло  нечто  поистине   изумительное для офицеров.   
Казацкие лошадки, притаившиеся в траве и до сих пор не обнаруженные офицерами,  стремительно вскочили и понеслись бешеным галопом, с раздувающимися ноздрями.
Безошибочный инстинкт полудиких  животных  не  обманул их. Тонкий слух верно уловил направление сигнала, а чутье, более острое, чем у породистых лошадей, вело их по правильному пути.
Растерявшись  от  изумления,  офицеры  оставшиеся на месте послали  было  вдогонку   смелым животным несколько выстрелов, но, увидев, что лошади  без  седоков,  перестали обращать на них внимание.
Преследователи, разумеется, также слышали свист. Но их отряды  находились довольно далеко друг от друга, и  потому  они  не  могли  определить  место, откуда он доносился.
Более того, каждый из отрядов принял свист  за  сигнал другого отряда к атаке. И все они поторопились  сойтись  в  той  точке,  где никого уже не было.
Нельзя не признать, что для троих смельчаков, один из которых был  к  тому  же ранен, это был блестящий маневр. К несчастью,  опасность  еще  не  миновала. Лошади примчались к ним, как вихрь.
Немного привстав,  Волкорез  остановил их легким  прищелкиванием  языка  и  в  каких-нибудь  две  секунды  развязал стремена.
- В седло, Игнат, - скомандовал он. - Не заботься обо мне и скачи прямо  в лес.
А пока маленький сын брата садился на лошадь, он  поднял  Ивана,  усадил  его верхом на холку лошади и, вскочив  позади  раненого  в  седло,  устремился  за Игнатом.
Офицеры, поняв, наконец,  что  они остались в дураках,  послали  вслед  беглецам, мчавшимся, как ветер, залп проклятий и открыли по ним ураганный огонь. Пули свистели, выли, жужжали вокруг  беглецов,  срезали  стебли  трав, музыка была не из приятных.
Пока одни офицеры стреляли,  другие  возобновили  погоню.  Каких-нибудь пять-шесть минут - и беглецы достигнут леса, где их ожидает спасение. Да, но были ли эти пять минут!
Внезапно лошадка Игната отпрянула в сторону, зашаталась и чуть не упала. На левом боку животного показалась длинная струя крови.
- Держись, Игнат, твоя лошадь ранена, - крикнул Волкорез.
Парень и сам уже почувствовал, что  лошадь  под  ним  оседает.  Напрасно  он подбадривал ее голосом и вонзал ей в бока шпоры. Боясь, что лошадь  упадет,  и стремясь продвинуться как можно дальше, Игнат стал даже покалывать его ножом
То и дело спотыкаясь, доброе животное пробежало еще метров триста,  потом зашаталось и тяжело повалилось на землю. Изо рта и  ноздрей  ее  показалась кровь.
- Бедный Кудряшка! - всхлипнул Иван, обожавший своего коня.
А маленький Игнат, этот ловкий наездник, успел уже соскочить и стоял  целый и невредимый. Остановив своего коня, Волкорез крикнул:
- Вскарабкайся позади меня, Игнат, и держись крепче.
Уставшая и перегруженная лошадь уже не могла бежать так быстро,  как  до  сих пор. И хотя до леса оставалось не более  трехсот  метров,  расстояние  между беглецами и офицерами уменьшалось с каждой секундой.
Раздался новый залп, и Игнат, застонав, скатился в траву. Правда,  он  тут же вскочил и крикнул, догоняя товарищей:
- Ничего страшного, я только обезоружен!
Пуля  угодила  ему  между  лопаток,  но,  по   необыкновенно   счастливой случайности, сплющилась, ударившись о ствол винтовки,  причем  искривила  его  и разбила ложе приклада. Еще полтораста метров.
Офицеры приближались, улюлюкая, с неистовыми криками ура. Еще бы. Что за чудесная охота. Маленький Игнат бежал по траве  вслед  за  лошадью,  но  трава теперь была уже не такая густая и высокая.
А тут еще лошадь, попав ногой в разрытую ямку суслика,  упала  на  колени,  и Волкорез с Иваном, перелетев через ее голову, шлепнулись оземь  шагах в шести от нее.
Оглушенный Волкорез мгновенно вскочил, но его товарищ лежал  без сознания.
- Сдавайтесь, - заорали офицеры.
- Держи карман шире, - гаркнул им в тон Волкорез, наводя на них винтовку.
С изумительным хладнокровием он выстрелил три раза подряд и сшиб с  коней трех мчавшихся впереди офицеров. Потом, передав винтовку Игнату, он произнес:
- В магазине осталось еще  три  патрона.  Задержи  врага,  а  я  унесу Ивана.
Иван по-прежнему лежал без памяти. Волкорез поднял его, взвалил на плечо и побежал  к лесу. Он уже почти достиг опушки, как вдруг всего в нескольких  шагах  от  себя услышал раздавшуюся из  леса  команду:
- Огонь! 
И  в  то  же мгновение он очутился  среди  дыма  и  пламени:  со  всех  сторон  громыхали выстрелы. Волкорезу показалось, что он в настоящем аду.

                ГЛАВА 3.

Отдохнув несколько месяцев после войны, прапорщик Светов заскучал. Его деятельная натура требовала применения  своим  силам.  Он  решил  было,  став  во   главе   какой-нибудь геологической экспедиции, проникнуть в  глубь тайги,  или взяться за какое-либо другое  смелое  и  полезное  дело,  но  тут  вспыхнула гражданская война.
Пылкая и благородная душа Алексея мгновенно загорелась  сочувствием к обездоленным крестьянам южных губерний,   боровшимся   за   свою независимость и землю. Да и сам он происходил из местных крестьян.
Его отец, незадолго до смерти, сумел оплатить и отправить его на учебу в Киевский университет, на юридический факультет, но началась Первая мировая война. Юристы стали не нужны и Алексея направили в юнкерское кавалерийское училище.
Закончив училище и получил звание прапорщика он был зачислен на турецкий фронт в первый Донской кавалерийский полк, где встретил своего брата Семена, ставшего его ординарцем и вестовым.
Много пота и крови пролили братья за веру, царя и отечество. Между боями мечтали вернуться в родные края. Семен грезил о своей семье. К этому времени родители братьев Световых умерли. Их заменили старики жены Семена Марьяны.
На войне за лихость и воинскую смекалку Алексей и получил от казаков прозвище Волкорез. Война до победного конца им надоела. Стали омерзительны толстые рожи зажравшихся генералов и интендантов, для которых война была счастливым случаем накопления богатств.
Царя Николашку скинули и мысли казаков теперь были только о родной земле, о женах и детях. Кормить вшей и проливать кровь за неведомые интересы надоело всем. Полк в полном составе вместе с тяжелораненым Алексеем снялся с позиций и с оружием отправился домой, до родных хат. Благо большевики обещали дать землю.
Барскую землю поделили, но дальше вышел застой. Большевики задавили крестьян продразверсткой. Потом пришли белые, корниловские части и начались массовые расстрелы, отобрали землю и стали насильно призывать в армию. Появились анархисты, Петлюра, Махно, сотни разных батек и грабительских шаек. И все тянули с крестьян.
На местном сходе крестьяне решили создать местный отряд самообороны. В конную разведку отрядили братьев Световых. Теперь уезда стали бояться и те и другие. И вот брата прикончили белые.
Алексей влюбился в крестьянскую вольницу,  этих  солдат-добровольцев,  ненавидевших  войну  и взявшихся  за  оружие  только  ради   защиты   святого   дела   независимости.   
В   то   же   время   он   от   всей   души    возненавидел белых, которые  развязали  войну,  бросив  многочисленную  и могучую армию Антанты против народа. Уже  один  только этот факт вопиющего неравенства сил  казался  ему  величайшим  преступлением против человечества.
С одной стороны могущественная, богатейшая в мире монархия с   превосходной  армией и флотом,  первоклассной  промышленностью,  огромными  финансовыми  ресурсами.  Гигант, господствующий на морях и на суше -  целой  шестой части  земного  шара.
С другой несколько тысяч мирных крестьян, занимающихся земледелием и мечтающих только о том, чтобы жить в мире и быть подальше от всех тревог, которые  сотрясают  человеческое общество.
Он сказал себе:
- Если большие государства так эгоистичны и подлы,  а  эта  отвратительная вещь, которую называют политикой потворствует их эгоизму и подлости, то все честные люди, люди должны  откликнуться  и  действовать,  не щадя своей жизни. Я молод,  смел  и  свободен  в  своих  поступках,  я  люблю приключения, меня влечет ко всему величественному и доброму Я готов отдаться душой и телом благородному делу защиты слабых. И потому я стану добровольцем рабоче-крестьянской армии.
Он поделился своим желанием с братом Семеном, его женой Марьяной и ее родителями. Те от души одобрили его выбор. Да и кто бы мог помешать ему свободно распорядиться своей жизнью и  своими денежными средствами?
В Миллерово белый офицер, так грубо  вышвырнул  молодого казака из конки,  что  тот растянулся во весь рост, больно ударившись лицом о  мостовую.  Алексей поспешно вышел из вагона, подхватил парня подмышки и поставил его на ноги:
- Не очень больно? Все цело?  Прости,  друг,  и,  прошу  тебя,  прими маленькое вознаграждение.
А казачек, хотя у него обильно струилась из носа кровь и ему было очень больно, заставил себя улыбнуться и пробормотал:
- Вы очень добры, но, право, ничего.
Ни упрека, ни малейшего намерения поскандалить, чтобы извлечь  выгоду  из происшествия. От взгляда Алексея не ускользнуло, что у парня приятная  внешность,  что одет он опрятно и что в нем нет ничего от  бродяги. Облик сельского казачка, но отнюдь не уличного хулигана.
Все  это мгновенно промелькнуло в голове  Алексея.  Порывшись  в  жилетном  кармане,  он вытащил оттуда горсть керенок и протянул их парню.
- Бери, не стесняйся, - сказал Алексей, - и  не  поминай  лихом  нашу встречу.
Парень краснеет, бледнеет, смотрит, разинув от изумления рот, на деньги и, наконец, восклицает:
- И все это мне? Из-за какого-то шлепка о мостовую? Здорово. Благодарю вас, господин офицер. Наконец-то я выберусь из деревни и полюбуюсь на белый свет!
- Ты любишь путешествовать? - спросил Алексей.
- До безумия! С пеленок мечтал. А  теперь  вот  благодаря  вам  я  могу купить билет до Одессы.
- Постой, постой, но почему же именно до Одессы? - спросил Алексей.
- Потому, что уж там-то я как-нибудь извернусь и непременно устроюсь на пароход матросом.
- Хочешь мир посмотреть? - невольно вырвалось у Алексея.
- Да.
- Как тебя зовут? - без лишних предисловий спросил Алексей.
- Иваном кличут.
- Где живешь?
- У односельчанина на вокзале.
- Родители есть?
- Отец погиб на турецком фронте, мать от тифа померла. Дядька отобрал хату и надел земли, а недавно просто выгнал в работники.
- Так, значит, ты твердо решил записаться в матросы и тебе некуда податься.
- Да.
- В таком случае, Иван, я беру тебя с собой в крестьянскую самооборону.
- Не может быть. Согласен. С этой минуты я  ваш  и  на всю жизнь. Увидите, как предан будет вам Иван.
Так прапорщик Светов  завербовал  первого  добровольца  в  свой  отряд конных разведчиков. Алексей, как человек, привыкший надеяться только на самого  себя,  накупил и привез  из города на двадцать человек оружия, боеприпасов, одежды,  обуви,  предметов снаряжения и упряжи. Он знал, что на войне все может  понадобиться. 
Правда, его немного тревожил вопрос  о  доставке  этого  более  чем  подозрительного багажа через территорию белых. Однако все прошло благополучно.
Неистощимое великодушие и неиссякаемая веселость Алексея производили сильное впечатление на всех, кто сталкивался с ним. Его умение, не  командуя,  одним лишь  словом,  или  даже  просто  жестом  заставить  повиноваться  себе,  его сдержанность, его исполненная собственного  достоинства  непринужденность  в обхождении с людьми, его уверенность в себе - все выдавало в нем прирожденного офицера.
Теперь их собралось двадцать конных разведчиков, мечтавших отстоять свой край. И хотя среди них были представители самых  различных  национальностей,  все  они  отлично уживались друг с другом, слившись в одну тесную и дружную семью.

                ГЛАВА 4.

Гражданская война -  это,  прежде  всего,  нескончаемые  походы  и  переходы,  марши и маневры; прибавьте сюда караульную службу,  ночные  обходы  при любой погоде, бессонные ночи, утомление, недоедание и всякого рода  лишения; приказы и неизбежную при этом суматоху, - короче говоря,  целая куча  вещей,  ничего  общего  не  имеющих  с  боевыми  делами.
Война, видите ли, нечто обратное параду, изнанка всего того, что увлекает вас своим блеском.    А в этой войне была и другая неприятная сторона. Известно, что  в  мирное время  крестьяне  самый  гостеприимный  народ. 
Они  принимают  путника  с  таким сердечным и щедрым радушием, которое зачастую граничит с расточительством. Но вот что достойно удивления: во время гражданской войны с белыми эти же  самые крестьяне холодно,  с  недоверием  встречали  любые отряды, стекавшихся к ним со всех концов света.
Ведь они же никого не звали  себе  на  помощь,  и  потому  их,  как  будто удивляли все эти энтузиасты, которые несли им в  дар  свои идеи нового обустройства общества.
Так шли дни за днями, не  принося  никаких  изменений,  если  не  считать земляных и лесных работ, на которые их  иногда  посылали.  Хуже  этого  нельзя  было ничего придумать.
Но вот, наконец, в  тот  самый  момент,  когда  у  наших  казачков  совсем было опустились руки и бедные ребята  готовы  были  пасть  духом,  внезапно  была замечена кавалерийская разведка белых.
- Белые впереди.
- Где?
- Направо, видишь.
- Они окружают нас.
Все кричали разом, бывалых солдат почти не было, одна молодежь. Лошади, насторожившись, рыли копытами землю. Казаки ждали приказа, но приказа не было, Алексей задумался. И тогда Иван,  непоседа по натуре, не в силах совладать с любопытством, вскочил на коня и полетел в атаку.
Крики Алексея запрещающие делать это, ни к чему не привели. За Иваном последовали все остальные. Ведь это же война, самая настоящая война, с битвой, тут, у  них  под  руками.  О  нет, этого случая они не упустят.
Юные безумцы помчались во весь опор, с криком, с гиканьем,  думая  только об одном - столкнуться с белыми, ударить по ним и опрокинуть. Алексей,  захваченный   врасплох,   даже   не   пытался   остановить эту вольницу, или внести какой-то порядок в эту  ураганную  атаку. 
Он  бешено пришпорил своего коня, вынесся вперед и голосом, покрывшим  весь  этот  гам, скомандовал:
- Вперед!
Поистине великолепна была эта атака, пускай  неожиданная,  беспорядочная, но исполненная отчаянной решимости и неистового мужества.
Обычно кавалеристы пользуются при атаке шашкой, или пикой, но  так  как  у конной разведки не было ни того, ни другого,  они  мчались  на  врага,  потрясая винтовками и складными маузерами.
Это глупо, это безумно, это нелепо.  Пусть  будет  так.  Но именно это и принесло им успех. Белые кавалеристы - народ не трусливый и  отнюдь  не  из  тех,  кого легко захватить врасплох. Обнажив шашки, они ринулись на скачущий врассыпную отряд.
Сейчас должно произойти страшное столкновение, а юнцы даже  не перестроились согласно законам кавалерийского боя. Но тут Алексей, сохранивший еще кое-какие крохи  хладнокровия,  за  несколько секунд до трагического столкновения  прибегнул  к  последнему  средству. 
Он бросил поводья, мгновенно прицелился, выстрелил и закричал во всю глотку:
- Огонь. Целься пониже.
И началась ожесточенная пальба. Магазины их винтовок и маузеров были полны. Каждый член отряда успел  выстрелить  по  пять раз. Лошади белых стали  валиться  одна  на  другую  вперемешку  со  своими всадниками. Невообразимый беспорядок мгновенно охватил весь отборный  отряд, контратака захлебнулась.
Больше того. Лошади разведчиков не чувствуя натянутых  поводьев,  понесли. На полном скаку они врезались в белый эскадрон, промчались  сквозь  его ряды и полетели дальше. Некоторые лошади, увязнув в груде  валявшихся  коней, поднимались на дыбы и в свою очередь опрокидывались.
Получилась ужасная мешанина из убитых и раненых людей и  лошадей.  Воздух огласился проклятиями, стонами и предсмертными хрипами. Но никому не было до этого дела.
Белые - их было пятьдесят человек, - потеряв треть своего состава  и предполагая,   что   за   этим отрядом   следует   другой,   более   сильный неприятельский отряд, повернули коней и бросились наутек к своим аванпостам.
Однако на полдороге они снова наткнулись на тех конников, лошади  которых пронеслись сквозь  их строй.  Разведчики,  успев  перестроиться,  опять напали на них с фронта. Нет спасения от этого одержимого отряда.
Они окружили врагов и, под  угрозой расстрела в упор, потребовали, чтобы белые сдались. И те вынуждены  были сдаться.
Потери белых: тридцать убитых и раненых и двадцать пленных, которых разведчики с торжеством разоружили и отпустили пешими.    Потери  отряда:  трое  убитых, шесть человек раненых и десять искалеченных лошадей.
Вот это война. Сражавшийся с неистовой отвагой Иван, который, кроме воинских талантов, обладал  красивым  голосом,  по  пути  в  лагерь  громко   затянул   песенку казацкую. Его товарищи хором  подхватили  ее,  остальные подпевали вполголоса. Песня была живая и веселая.
- Великолепно! - воскликнул восхищенный ею Алексей. - А в лагере получишь нагайкой по заднице за все.
- За что?
- За боевое крещение.
Так закончилось это первое горячее дело. Молодежь доказала, что она пригодна для  более  значительных  дел. Однажды  Волкорез,  задавшийся,  казалось,   целью   оправдать   свое многообещающее прозвище, находился в разведке на левом  берегу  Дона.  Не желая подвергать риску своих бойцов в местности, где на каждом  шагу  их стерегла смертельная опасность, он действовал  тут  в  одиночку. 
Как  вдруг белые кавалеристы, скрывавшиеся за каким-то холмиком, приметили его  и, кинувшись за ним вдогонку, прижали к самому берегу. Алексей понадеялся на силу своего коня  и  заставил  животное  одним прыжком броситься в реку.
Белые  не  решились  последовать  за  ним,  но открыли бешеную пальбу с берега. До слуха Волкореза со всех сторон доносились зловещие звуки. То барабанил по воде град преследующих его пуль, и просто чудо, что ни одна из них не задела его.
Но с лошадью что-то случилось: она стал бить ногами по воде и пошла  ко  дну, увлекая за собой всадника. Оторвавшись от седла, Волкорез некоторое время  держался  под  водой. Стоило ему,  однако,  высунуть  голову,  чтобы  глотнуть  воздуха,  как  она превращалась в мишень для белых.
Он  снова  скрывался  под  водой,  опять выплывал и, в конце концов, окончательно выбился из сил. Стало трудно  дышать, одеревенели руки и ноги. Еще несколько секунд и  он  пойдет  ко дну. Эту отчаянную борьбу  увидел  человек,  стоявший  на  другом  берегу. 
Не обращая внимания на пули белых, направивших теперь на  него  свой  огонь, человек этот бросился в воду, быстро подплыл к Алексею и подхватил его  как раз в то самое мгновенье, когда тот уже терял сознание.
Одна из пуль настигла храброго спасителя, задев его плечо. Не заботясь  о ране, оставлявшей кровавый след на воде, он плыл с  удвоенным  упорством  и, сам, почти лишившись чувств, вынес на берег командира разведчиков.
Неизвестный, спасший Алексея с опасностью для собственной жизни, был не  кто иной, как его брат Семен.  Брат отнес  Алексея  к  себе  на  хутор, находившийся в двух  километрах  от  берега,  и  стал  ухаживать  за  ним.
Надо ли говорить о том, какую благодарность почувствовал Алексей к брату. Выздоровев, он всякий раз, когда выдавалась свободная от службы минутка, приезжал к брату, чтобы отдохнуть несколько часов в тесном кругу его семьи.
Выше  я  уже  рассказали,  при  каких  страшных  обстоятельствах,  и  как трагически оборвалась эта родственная связь. Вполне можно теперь представить себе,  в  какую  ярость  привела Волкореза расправа над братом у него на глазах белыми с утонченной жестокостью.
Он поклялся жестоко отомстить, а клятва, произнесенная  им, не могла остаться невыполненной. Остальное уже известно. К сожалению, в тот момент,  Волкорез  был  совершенно  лишен  возможности  отомстить членам военно-полевого суда за убийство своего брата.
После головокружительного бегства по травянистой степи  и  хитрых,  чисто военных приемах,  с  помощью  которых  они  вырвались  из  почти  полного окружения белых, юный Игнат и Волкорез с Иваном на плечах  очутились перед непроходимой чащей колючей акации.
Они надеялись найти здесь спасение, как вдруг навстречу им и почти в упор раздалась частая  пальба.  Но  что  за чудо! Ни одна из пуль их даже не задела.  И  это  было  тем  более удивительно, что таинственные стрелки, хорошо укрытые за ветками и  стволами деревьев, имели полную возможность спокойно целиться.
Зато человек пятнадцать белых, подстреленных на расстоянии  тридцати  метров, как кролики, перекувырнулись в воздухе.
- Будь покоен, Волкорез, - воскликнул ослабевший, но не унывающий Иван. - Будь покоен. Это свои.
- Верно, - сказал Волкорез. - Верно, это свои. Вперед, друзья.
Игнат бесстрашно полез в  чащу,  покрытую  колючками,  за  ним  последовал Иван, а Алексей замыкал шествие, поддерживая Ивана и помогая ему.
Передвигаясь, таким образом, они вскоре очутились перед  строем  гремевших винтовок и маузеров, из стволов которых то и дело поднимались легкие клубы дыма.  Около десяти разведчиков, притаившихся под листвой, встретили их радостным криком:
-  Спасены. 
Волкорез  узнал  в  них   самых   своих отважных разведчиков. Их появление здесь граничило с чудом. Да, их было не меньше десяти человек, и натворить они успели немало. Кони белых кавалеристов представляли  заманчивую  мишень  для  таких метких стрелков, как они.
Чудесно укрытые кустарником,  они  стреляли без перерыва и укладывали беляков одного за другим. Что ж! И на этот раз крестьяне остались победителями в схватке с  отборным войском.
Почти все кони белых уже валялись на земле, когда шести  оставшимся  в живых белякам пришла в голову спасительная мысль повернуть их  назад  и помчаться к своим позициям.
Их бегство сопровождалось оглушительным “Ура”  разведчиков,  которые  вышли из засады и чуть не задушили в объятиях спасенного ими Волкореза. Впрочем, излияния длились недолго, рассказы пришлось  отложить  на  земле лежали раненые и контуженные, надо было подумать о них.
Волкорез направился к тем, которые  только  что  преследовали  его  с торжествующими возгласами охотников, заметивших,  что  дичь  выбивается  из сил, и вообразивших, что уже держат ее в своих руках.
Помимо чувства жалости и человечности,  еще  одно  соображение  заставило  прапорщика поспешить на помощь своим врагам. Его  взгляд  случайно  упал  на  красивого  парня,  нога  которого   была придавлена мертвым конем.
В нем он узнал секретаря военно-полевого суда красивого и надменного штабс-капитана Батурина. Его  извлекли  из-под  коня,  и  Волкорез  с удовлетворением отметил, что тот не ранен, а лишь слегка помят конем и контужен.
- Хотите получить свободу? - без дальних  оговорок  спросил  его  прапорщик.
- Конечно, - стараясь соблюсти чувство собственного достоинства,  ответил офицер, - если только это не сопряжено с условием, противным  моей  воинской чести.
- Я слишком уважаю себя и дело, за которое  сражаюсь,  чтобы  не  уважать чести  обезоруженного  врага.  И  вот  чего   я   требую   от   вас   взамен предоставленной вам свободы: вы должны лично вручить мои письма  каждому  из членов военного суда, осудивших моего брата.
- Охотно, - ответил офицер, не ожидавший, что так дешево отделается.
- В таком случае, прошу вас записать мне их фамилии.
- Извольте, - и через минуту офицер протянул Волкорезу лист бумаги.
- Благодарю вас, - ответил Волкорез. Он принадлежал к людям, которые не любят терять времени даром. Тут же достав из кармана бумажник, он извлек оттуда четыре визитных карточки и быстро бисерным почерком  написал  на каждой из них следующие строки:
- Убитый вами ни в чем не повинный мой брат приговорил вас к  смертной казни. Я - исполнитель его мести. Где бы вы ни были, моя рука  всюду  сумеет настигнуть вас. Вы были безжалостны, а буду таким же. Вы  все умрете. До встречи. Волкорез.
Надписав на обороте карточек адреса членов военного суда,  он  вручил  их офицеру, сказав:
- Дайте честное офицерское слово доставить их по назначению.
- Клянусь честью! Ваши послания будут переданы мною лично их адресатам.
- Отлично. Вы свободны. Честь имею.

                ГЛАВА 5.

Служба разведчика это не малина. Со временем Волкорез натренировал из этих крестьянских парней отборный отряд, в  замечательных  достоинствах  которого  с  каждым  днем  все  более убеждался противник.
С ними считались, как со взрослыми бойцами, они выполняли самые опасные поручения. Их командира, недаром  прозвали Волкорезом,  он водил  их иногда чуть ли не в пасть к самому дьяволу и  умел  найти  выход  из  любого положения.
Порой они несли тяжелые потери, но это ничуть не уменьшало их отваги. Красногвардейцы заняли сильные позиции, удачный выбор которых говорил о том, что они неплохо овладели военным искусством.  Позиции  состояли  из  цепи  пологих холмов, защищенных траншеями и находящихся под  прикрытием  глубоких оврагов. 
В  густой траве была скрыта целая сеть заграждений из  колючей  проволоки,  о  которую должен был разбиться боевой порыв наступающих. Там и сям в  разбросанных  на некотором расстоянии друг от друга передовых окопчиках засели  стрелки. 
Под скалами, позади траншей, притаились казачьи пушки, подле них - готовая к бою орудийная прислуга. Поражала мертвая тишина,  нависшая  над  окопами с их невидимыми защитниками.
Словно по мановению руки люди и кони в поразительном порядке, без шума и суеты занимали приготовленные позиции и вдруг  исчезали, будто таяли.
Лишь изредка то там, то здесь блеснет вдалеке и тотчас исчезнет короткий ствол кавалерийского карабина, или покажется на секунду круп лошади, прижавшейся  к скале.
 Белые же, наоборот, двигались  по  открытой  степи,  согласно  всем правилам современной тактики: артиллерия, кавалерия, пехота. У  них  замечательные  войска,  способные  выдержать   любое   испытание, укомплектованные достаточным штатом опытных офицеров и солдат.
Любая армия могла бы гордиться такими  солдатами.  Они были совсем неповинны в том, что  их  послали  сражаться  за  несправедливое дело, не по доброй воле бесстрашно  шли  они  проливать  свою  кровь,  чтобы отнять у ни в чем не повинных людей их самое драгоценное благо -свободу и землю.
Генерал Корнилов спешил начать сражение. Не столько ради  того, чтобы, разомкнув кольцо осады, обрести свободу движений, сколько потому, что ему, лично ему до-зарезу  нужна  была  победа.  Она  нужна  была  ему  именно сегодня, и он был готов купить ее любой ценой.
Дело в том, что в Крыму  уже  высадились иностранные войска, и им необходимо было доказать, что, белая армия сильна и способна самостоятельно разгромить красные войска. Такова истинная причина этого наступления, столь безумного, что иностранные генералы долго отказывались в него поверить.
Из глубины долины донеслись  глухие  раскаты:  белые  пушки  открыли огонь. Снаряды, начиненные взрывчаткой, с пронзительным свистом рассекали  воздух и,  упав  среди  холмов,  взрывались  градом  стальных  осколков  и  клубами белесого дыма.
Четыре непрерывно гремевшие батареи и колонны  белой пехоты,  формировавшиеся на ходу, постепенно приближались к холмам. Пушки красных лениво отвечали на этот скорее шумный, чем  опасный  концерт.
Их артиллеристы заранее разметили прицельные  квадраты  и  теперь  терпеливо выжидали, когда можно будет открыть огонь из всех орудий, чтобы разить врага с близкого расстояния.
Два пехотных полка, поддерживаемых двумя офицерскими батальонами генерала Деникина, выстроившись по ротам в колонны, приблизились к позиции и  решительно бросились в атаку.
Бывший казачий офицер и теперешний глава красногвардейского комитета Чернов,  находившийся  недалеко  от  разведчиков Волкореза,  внимательно следил за движением белых.
- Безумцы! - воскликнул кто-то из его свиты.
- Храбрецы! -  поспешно  возразил  глава,  отличный  судья  в  вопросах доблести.
   Стрелки,  залегшие  в  передовых  окопчиках,  открыли   ответный   огонь. Несколько солдат упало. Пушки неистовствовали; непрерывно шлепались и взрывались снаряды, серой пеленой расстилался дым;  горнисты  трубили  атаку,  а  полковые горнисты наигрывали самые боевые свои мотивы.   
Плохо защищенная первая линия траншей была взята белыми  без  особых усилий. Шагавшие в авангарде офицеры генерала Дроздова, опьяненные этим  слишком  легким успехом, который  они  приветствовали  бурным  “Ура”,  гимнастическим  шагом бросились вперед, но, запутавшись в сети  проволочных  заграждений,  падали, кувыркались и застревали  в  таких  комических  позах,  которые  при  других обстоятельствах вызвали бы смех.
Тогда своим невозмутимо спокойным голосом Чернов скомандовал:
- Огонь!
И поднялась дьявольская пальба.  Привстав  немного,  Волкорез  метнул взгляд на своих казаков и крикнул:
- Внимание. Беречь патроны. Каждому выбрать  свою  жертву  и  тщательно целиться.
В то же мгновение по всей линии загрохотали повстанческие пушки, открыв огонь  по врагу с дистанции всего лишь в девятьсот метров. На застрявшую в проволочных заграждениях белую пехоту обрушился ураган снарядов. Пули поражали солдат одного за другим, ядра косили их целыми рядами.
- Сомкнуть строй, - командовали офицеры, хладнокровие которых ничуть не изменило им среди этой ужасной бойни.
Унтера специальными ножницами перерезали проволоку, громче  запели горны, с новой силой затрубили горны, и волна окровавленных людей с  еще большим ожесточением бросилась на приступ.
Весь путь  белых  был  усеян  телами  убитых  и  раненых;  звуки  труб сливались с предсмертными воплями людей,  с  жалобным  ржанием  искалеченных коней.
Красные встретили  это  неистовое  наступление  с  непоколебимым  мужеством, которое ничто не могло сломить. Но вот они покинули один за  другим  три  холма,  связанных  между  собой системой защитных укреплений.
Красногвардейцы  выполнили  этот  маневр  в  изумительном порядке, без малейшего признака смятения, не оставив врагу ни одного убитого, или раненого. Они  отошли  на  заранее  приготовленные  позиции. 
Все  поле, представлявшее  собою  подход  к  этим  позициям,  было  заранее   тщательно размечено по карте на квадраты,  каждый  из  которых  находился  на  прицеле орудий.
Таким образом, красные превратили эти позиции в неприступную крепость. Белые не поняли, что отступление задумано умышленно, с целью заманить их в засаду, о которую  неизбежно  должны  были  разбиться  их  стойкость  и упорство.
Они были убеждены, что столь желанная победа уже  в  их  руках,  и продолжали наступать. Разведчики также заняли новую позицию.  Она  господствовала  над  широким проходом, куда должны были ринуться наступавшие полки Корнилова.
Рядом с Волкорезом залег его юный племянник Игнат. Одна и та же мысль промелькнула у них, когда  они  следили  за  неистовым натиском пехоты.
Взгляды обоих были прикованы к самой гуще битвы, где они надеялись  найти полковника. Он чудился им в каждом офицере, по которому они тотчас же открывали огонь. Но разве можно распознать человека в этой сумятице! В  конце  концов,  оба кончили тем, что стали стрелять во всех офицеров без разбора.
-   Перебьем    всех    офицеров,    -    воскликнул    Алексей. - Тогда-то уж полковник непременно окажется в числе убитых.
- И мой  отец  будет  отомщен!  -  в  неистовом  восторге  подхватил  Игнат.
 Вскоре все  войско  втянулось  в  драку,  мало  походившую  на  сражение. Никакого руководства. Даже батальоны потеряли свое  боевое  единство.  В  какой-то мере его сохраняли лишь офицерские роты.
Большинство  бойцов,  опьяненных  убийством, орудовали каждый на  свой  страх  и  риск.  Стреляли  в  упор,  схватывались врукопашную. Даже раненые, катаясь в обнимку  по  земле,  давили,  душили  и кусали друг друга.
В течение какой-нибудь четверти часа красные потеряли убитыми двух главных командиров. Знаменитый начальник красной артиллерии Дукис, пораженный двумя пулями, в грудь и в бок, испустил предсмертный вздох,  воскликнув: 
- Да  здравствует свобода.
Чернов, тоже раненный в грудь, упал со словами:
- Бейтесь  до  последней капли крови, ребята.
Утрата этих людей, столь жестокая для дела независимости  и свободы, сопровождалась громом проклятий по адресу белых.
Последние, впрочем, и так уже дорого поплатились: почти  весь  офицерский состав  белых  был  истреблен.  На   земле   распростерлись   тела   пяти полковников,  семи  майоров,  десяти   капитанов   и   двадцати   шести поручиков. Часть из них были убиты, другие ранены.
Из четырнадцати офицеров второго офицерского батальона уцелели только двое. Один из них казался неуязвимым, несмотря на то, что  выделялся  среди  всех своим ростом и полковничьим мундиром.
Находясь все время в  первых  рядах,  он руководил атакой, сплачивал людей, вел их на приступ,  подбадривая  примером собственного мужества.
Этот офицер - полковник Бекин. Под ним пало уже три коня, он служит мишенью для пятисот стрелков, и  все же он остается живым и невредимым, без единой царапины, под стальным  дождем снарядов и пуль.
Теперь он бился пешим, так как под рукой не осталось ни одного свободного коня. Рядом  с  ним  дрался  горделивый  юноша,  вернее,  мальчик,  судя  по внешности, принадлежащий к  аристократии,  в  мундире  прапорщика конного  полка.
У  него  то  же,  что  и  у   полковника,   несколько высокомерное мужество, то же презрение к смерти и, наконец, ярко бросающееся в глаза внешнее сходство. Очевидно, это отец и сын.
Время от времени, не прекращая ни на секунду выполнять свой долг солдата, полковник бросает на сына взгляд, один из  тех  красноречивых,  хотя  и  беглых взглядов, в которых можно прочесть и страх за его  жизнь  и  восхищение  его мужеством.
Сын уже не первый раз бросается вперед, чтобы прикрыть своим телом отца и начальника. Но полковник неизменно отстраняет его жестом и кричит:
- На место, Павлик! Вернись к своим людям! Воинский долг прежде всего!
Прапорщик тоже невредим. И это также чудо, ибо пули словно  ножом раскроили в нескольких местах его мундир. В левой руке у него револьвер, а в правой - тяжелый конный палаш  со стальной рукояткой.
В  жаркой  схватке  боя  он  сталкивается  лицом  к  лицу   с   Волкорезом. Аристократ и крестьянин, смерив один другого взглядом,  бросаются друг  на  друга.  Винтовка  без  штыка  -  единственное  оружие  Алексея. 
Он прицелился и на расстоянии четырех шагов спустил курок. Но в пылу боя  он  и не заметил, что израсходовал все  патроны,  не  оставив  даже одного, на крайний случай. Курок щелкнул с сухим треском.
Аристократ тоже выстрелил; это был его последний заряд. Он стрелял  почти в упор и все-таки промахнулся. Волкорез схватил свою винтовку за ствол и, замахнувшись им,  как дубиной, обрушил бы смертельный удар на голову сына полковника,  если  бы  тот  не парировал его саблей.
Стальное лезвие разлетелось в куски, но ему все же  удалось смягчить удар. Скользнув по его плечу, приклад  винтовки  ударился  о землю и переломился.
Молодые люди, вскрикнув от бешенства, бросили обломки оружия и схватились врукопашную. Их силы равны, равно и  ожесточение.  Они  падают,  вскакивают, снова падают на землю, катаются по ней, крепко обхватив и стараясь  задушить друг друга.
Вдруг Волкорез нащупал возле себя на земле обломок только что разбитой им сабли. Рискуя искалечить руку, Алексей схватил его и, замахнувшись  им,  как  кинжалом, крикнул:
- Сдавайся!
- Нет! - зарычал офицер, бешено отбиваясь. Алексей ударил его острием  клинка и снова крикнул:
- Сдавайся. Иначе конец.
- Ни за что! - истекая кровью, отвечал юноша.
Видя, что сын упал, полковник  поспешил  к  нему  на  помощь  с  поднятой саблей. Казалось, сейчас он рассечет голову Волкореза, который  в исступлении,  ничего  не  замечая,  все  наносил   и   наносил   противнику ожесточенные удары.
Но юный Игнат спас своего дядю. Этот  изумительно   хладнокровный   подросток   в   течение   всего   боя предусмотрительно и спокойно пополнял патронами магазин своей винтовки. 
Он узнал полковника и, взревев от радости, прицелился и выстрелил.    Однако  в  тот  самый  миг,  когда  Игнат  спустил  курок,  горнист,   не перестававший наигрывать боевой марш,  бросился  вперед, чтобы заслонить собой своего начальника.
Это был красивый пятнадцатилетний малый с румяным лицом,  почти  мальчик, как и большинство участников этой страшной драмы. Пуля, пронзив его  навылет немного выше сердца, угодив полковнику прямо в грудь.
Несчастный горнист уронил свой инструмент и, зажав  рукой  рану,  хрипло простонал:
- Мама, я знал, что это случится.
В то  же  мгновение  полковник Бекин  зашатался  и  взмахнув  руками, опрокинулся навзничь.
- Сын, прощай, - с усилием вымолвил он.
Еле дышавший Павел сквозь красный туман в залитых кровью глазах  увидел, как упал его отец. Отчаянным  усилием  он  вырвался  из  рук  Алексея, приподнялся на одно колено и тут заметил  юного  Игната,  ружье  которого  еще дымилось.
Голосом, прерывающимся от рыданий, он воскликнул:
- Будь ты проклят, убийца.
- Он убил моего отца, - ожесточенно  возразил  юный  Игнат.  Но  Павел  уже  не слышал; кровавая пелена все гуще застилала его взор, прерывалось дыхание,  и он упал без чувств к ногам Волкореза.
Ярость Алексея мгновенно угасла. Теперь побежденный противник был для  него всего  лишь  безоружным человеком, испытывающим физические  страдания. Волкорез тотчас же кликнул санитаров.
Они прибежали и, оказав первую помощь раненому, уложили его на носилки. Снова послышались жалобные стоны умирающего горниста. Слабеющим  голосом он звал свою мать; похолодевшими уже руками он  достал  из  кармана  еще  не запечатанное письмо и, протянув его Игнату, пробормотал:
- Моей маме отправь.
- Отправлю, - ответил юный Игнат, в глазах которого блеснули слезы.
Раненый хотел еще что-то сказать, но кровь  двумя  алыми  струйками брызнула из его пронзенной груди, на губах показалась пурпурная пена,  глаза остекленели, и все тело содрогнулось в предсмертной конвульсии. Он сжал кулаки, вытянулся и умер.
На  этом  участке  борьба  окончилась  поражением   белых.   Остатки их стали поспешно отступать. Красные, гуманность которых, проявленная во время этой войны,  завоевала  им всеобщую симпатию,  поспешили  оказать  помощь  раненым.  Волкорез  влил Павлу в рот несколько капель самогона.
Юный прапорщик  вздрогнул,  открыл  глаза, узнал своего противника и, прочитав у него в глазах бесконечное сострадание, схватил его за руку и тихим, как дыхание, голосом произнес:
- Что с отцом?
- Пойду, узнаю и вернусь.
Волкорез побежал к месту сражения и,  найдя  полковника  среди  груды тел, заметил, что тот еще  дышит.  Он  поручил  его  санитарам,  а  сам  уже собирался вернуться к Павлу, чтобы  сообщить  ему,  что  отец  его  жив  и надежда на его выздоровление еще не потеряна, когда  раздавшееся  поблизости рыдание заставило его оглянуться.
Он увидел Игната, который, стоя  на  коленях возле тела горниста, читал его посмертное письмо к матери.
- На, прочти,- сказал Игнат, увидев дядю.- Как это ужасно.
И Алексей, взяв из его рук письмо, прерывающимся от волнения голосом прочитал:
“Дон, 23 июня 1919 года.
Милая мамочка, сегодня не ваша очередь, сегодня я должен бы писать  отцу. Но я не могу не писать вам, потому что какое-то  нехорошее предчувствие  говорит  мне, что это последнее мое письмо.
Не понимаю, что со мной происходит; я здоров и чувствую себя превосходно. Но прошлой ночью  я  видел  страшный  сон.  Мне кажется, что завтра я буду убит. Так тяжело на душе, и сердце  ноет. 
Только что я выходил из палатки - стоит чудная ночь. Я глядел на синее ясное  небо, на яркую звезду над моей головой и подумал,  милая  мама,  что  она  смотрит сейчас и на вас, и мне захотелось тоже взглянуть на вас.
Если бы вы только знали, что здесь творится? На днях возле меня в окопе упал один солдат моей роты. Он не умер сразу; осколок снаряда  попал  ему  в живот.
О, как страшно было  смотреть  на  него.  Он  рыдал,  умоляя  врача прикончить его, чтобы избавить от  страданий,  и  даже  сам  доктор  не  мог удержаться, чтобы не сказать: “Война воистину проклятая штука”.
И знаете, дорогая мама, мне очень не хотелось бы умереть такой смертью. Я думаю, вам было бы очень больно, если бы вы  узнали  об  этом.  Я  хотел  бы умереть побыстрее, чтобы не слишком долго страдать.
Но будьте покойны: что бы ни случилось, я честно  исполню  свой  воинский долг  до конца. И хотя мне очень жаль покинуть вас, я все же счастлив, что отдал свою жизнь за Россию.
Прощайте же, милая мама, крепко вас целую. Игорь”.
- И это я убил его! - дрожащим от слез голосом сказал  Игнат.  -  Как ужасно! Сердце разрывается. И все-таки где-то в глубине души  я  чувствую, что только исполнял свой долг.
- Верно, Игнат, и ты выполнил его с честью, - ответил Волкорез, указав рукою на отступавшие по всей линии белые войска.
Белая армия разбита. Ее потери - две тысячи  человек  и  пятнадцать пушек. Бессовестные политиканы, рыцари  разбоя  и  наживы,  развязавшие  эту войну, могут быть довольны!
Грохот сражения сменился мертвой тишиной. Белые, потерпевшие еще одно поражение,  в  беспорядке  отступили  в  Миллерово.  Красные  укрылись  в  своих укреплениях,  с  замечательным  искусством  возведенных  вокруг лагеря. Это был своего рода укрепленный  городок,  охраняемый  выдвинутыми вперед конными разъездами.
В  лагере  закипела  мирная  жизнь.  На  скорую  руку  исправляли  всякие повреждения, чистили орудия, перевязывали раненых коней, чинили  разорванную одежду, подлечивали раны. С  невозмутимым  спокойствием  люди  готовились  к новой битве.
Под защитой  холма,  прикрывающего  их  от  снарядов,  вытянулись  четыре большие палатки, над которыми развевался белый флаг с изображением  красного креста. Это полевой походный госпиталь.
В каждой палатке до сотни раненых - красные и  белые,  причем  последних вдвое больше. Все они  лежат  кто  на  маленьких  походных  койках,  кто  на носилках, а кто и прямо на земле.
Примиренные одинаковыми страданиями,  красные и белые относятся теперь друг к другу без всякой вражды. Все раненые перемешаны здесь по-братски.
Рядом с бородатыми, заросшими до самых глаз крестьянами и рабочими офицеры  атлетического  сложения,  краснощекие юноши и рослые солдаты.  Бледные,  исхудавшие,  потеряв  много  крови, они мужественно подавляют стоны,  боясь,  очевидно,  уронить жалобами свое русское достоинство.

                ГЛАВА 6.

И среди всех этих страдальцев бесшумно сновали скромные  ловкие  женщины, исполненные сочувствия к несчастным и желания помочь им. Они разносили чашки с укрепляющим бульоном, сосуды с разведенной карболовой кислотой, компрессы.
Это жены, матери и сестры бойцов, покинувшие хаты, чтобы идти  вместе  с близкими им людьми на войну. С одинаковым самоотвержением ухаживали  они  не только за своими, но и за теми, кто угрожал их жизни и свободе.
Ждали  доктора.  В  одну  из  палаток  вихрем  влетел   Алексей   в сопровождении своего неразлучного друга Ивана.  Хотя  юный  казак  еще прихрамывал и волочил ногу, он был счастлив, что не числился уже больным. 
А в ожидании того дня, когда, оправившись окончательно, он смог бы  вернуться к своей суровой службе разведчика, Иван взялся за работу санитара полевого госпиталя.
Взгляд Алексея тотчас же устремился к двум койкам,  стоявшим рядом в центре палатки. На одной из них лежал полковник Бекин, на  другой - его сын.
Полковник, казалось,  умирал.  Из  его  груди  вырывалось  тяжелое  дыхание; бледный, как полотно, он сжимал руку с отчаянием глядевшего на него сына.
Волкорез,  быстро  подойдя  к  ним,  снял  фуражку  и  сказал  молодому человеку:
- Простите, я запоздал. Я прямо с дежурства. Как вы себя чувствуете?
- Неплохо. Благодарю. Но мой бедный отец. Взгляните!
- Доктор сейчас придет. Он обещал  мне  заняться  вашим  отцом  в  первую очередь. Я уверен, он извлечет пулю.
- Благодарю вас за участие! Вы благородный и честный противник. От  всего сердца благодарю вас! - сказал молодой прапорщик.
- Есть о чем говорить! На моем месте вы, наверное, поступили  бы  так же.
- Судя по вашему разговору, вы - офицер?
- Угадали, прапорщик.
- В таком случае, мне особенно дорого  ваше  дружеское  расположение. 
Вот и доктор, - воскликнул Алексей,  тронутый  доверием,  оказанным  ему  его вчерашним противником.
Они оглянулись  на  вошедшего.  Это  был  человек  лет  сорока,  высокий, сильный, ловкий в движениях, с чуть обозначившейся лысиной, со  спокойным  и решительным взглядом; плотно сжатые губы его оттенялись белокурыми усами.
За спиной у него висел термос, а на поясном ремне -  туго  набитый  бинтами патронташ. Всем своим видом он походил скорее на партизанского главаря, чем  на  врача. Ни галунов, ни нашивок, ни каких бы то ни было других знаков отличия.
Замечательный  хирург, доктор Ватин прибыл на Дон из Москвы с отрядом красногвардейцев для нужд Красной армии.
Он мужественно  находился в ее рядах, по мере необходимости превращаясь в полевого хирурга. Добрый, человеколюбивый, самоотверженный,  он  страдал только одним недостатком - был неисправимым болтуном.
Впрочем, недостаток ли это? Он, действительно, по каждому  поводу  мог  разразиться  целым  потоком слов, но мысли его были настолько интересны, что все его охотно слушали.
Доктор достал  из  подвешенного  под  патронташем  холщового  мешка  свои медицинские инструменты, быстро разложил их на походном столике и  сразу  же потерял свой воинственный вид.
Со всех сторон к нему  неслись  теплые  слова привета; вокруг него хлопотали санитарки. Одна принесла ему воды, в  которую он погрузил губку,  другая  зажгла  большую  спиртовку.  Добродушный  доктор улыбался направо и налево, благодарил, отвечал на приветствия,  мыл  руки  и приговаривал:
- Раствор сулемы! Превосходное  антисептическое  средство!  Я  к  вашим услугам, господин красный прапорщик. Так. Отлично. Теперь оботрем губкой лицо.
Прокалив затем на спиртовке свои инструменты, он направился к полковнику. Раненые, лежавшие поближе, заворчали.
- Почему его первого?
-  Терпение,  друзья!  Позвольте  мне  прежде  сделать   операцию   этому полковнику. Кажется, он при смерти.
У замечательного хирурга  была  своеобразная  манера  преподносить  больным горькие истины. С помощью Алексея и Ивана он усадил раненого  на  кровати,  поднял его рубашку и, обнажив торс, воскликнул:
- Великолепная рана, полковник. Можно подумать, что  я  сам  нанес  ее  вам, чтобы мне легче было ее залечить. Нет, вы только  взгляните!  Третье  правое ребро точно резцом проточено. Ни перелома, ни осколка! Одно только маленькое отверстие диаметром с пулю. Затем пуля  прошла  по  прямой  через  легкое  и должна была выйти с другой стороны. Нет? Куда  же  она,  в  таком  случае, девалась? Странная история. Ба! Да она застряла в середине лопатки. Сейчас я извлеку ее. Потерпите, полковник. Это не больнее, чем когда  вырывают  зуб. Раз и готово.
Глухой хрип вырвался из уст раненого; конвульсивным движением он до  боли сжал руку сына. Из раны брызнула сильная  струя  крови,  и  одновременно  раздался  тихий свистящий вздох.
-  Чудесно,  -  продолжал  хирург,  -  легкое   освободилось.   Дышите, полковник, не стесняйтесь!
Офицер глубоко вздохнул,  в  его  глазах  появилась  жизнь,  щеки  слегка порозовели.
- Ну, как, легче теперь, а?
- О да! Гораздо легче.
- Я так и знал. Ну, что вы теперь скажете,  прапорщик?  А?  Терпение! Немного терпения, ребята.
Он  говорил  без   умолку, но делал  при  этом  все  же  гораздо  больше,  чем  говорил. Обратившись к полковнику, он произнес:
-  Через  три  недели  вы  будете  на  ногах,  милейший.  Видите  ли,   эта винтовочная, или маузерная пуля  -  прелестна  и  притом  так же  чиста,  как кухарка. Благодаря своей  огромной  скорости  -  шестьсот  сорок метров в секунду! - она, как иголка, проходит через живую ткань, не  разрывая ее. Ничего общего с этим дурацким осколочным снарядом, который  все  рвет  и ломает на своем пути. Нет, решительно, винтовочная пуля  очень  деликатная штука.
И неумолчный говорун, ни на секунду не прерывая потока  слов,  вставил  в отверстия, пробуравленные пулей при  ее  входе  и  выходе,  большие  тампоны гигроскопической ваты, пропитанной раствором сулемы, затем  наложил  на  них обеззараживающие компрессы и закончил очередную перевязку словами:
- Вот и все! Диета? Супы, молоко, сырые  яйца,  немного  самогону.  А через восемь дней - жаркое, сколько душа запросит. Благодаря вашей  крепкой конституции у вас даже не повысится температура.
И, не дожидаясь благодарности,  этот  чудак  крикнул: 
- Следующий, - а затем перешел к другому больному.
- А вы, прапорщик и ты Иван, за  мной! 
Молодой  Бекин,  изумленный этим потоком слов, но еще более восхищенный счастливым исходом  дела,  нежно обнял отца. А доктор и его случайные помощники продолжали обход.
На каждом шагу им приходилось сталкиваться с необычайно тяжелыми  на  вид ранениями.  Современная  баллистика  словно   глумилась   над   хирургией.
- Ну, что вы на это скажете,  молодые  люди?  -  с  гордостью  воскликнул доктор, рассматривая двух раненых. - В былые  времена,  при  старинном  оружии,  головы  этих  молодцов разлетелись бы, как тыквы. А деликатная винтовочная пуля сумела нежно проскочить сквозь кости и мозговую ткань, причинив моим раненым только одну неприятность: временно лишив их способности нести боевую службу.
- Сногсшибательно! - воскликнул Иван, не веря своим ушам.
- Изумительно, - согласился Волкорез.
- Через две недели они будут здоровы,  как  и мы  с  вами!  -  торжествовал доктор.
- И даже без осложнений? - спросил Волкорез,
- Даже без мигрени! - ответил доктор. - Я, впрочем, опасаюсь, как бы один из них не стал косым.
- Но какой же тогда смысл воевать, если  мертвые  воскресают,  а  убитые, восстав, получают возможность биться с новой силой? - изумился Волкорез.
- Напротив, раз уж наша идиотская  и  звериная  цивилизация  не  в  силах избавиться от такого бича, как война, надо, по  крайней  мере,  сделать  это бедствие как можно менее убийственным. В чем, в конце концов, цель войны? На мой взгляд - в том, чтобы  вывести  из  строя  возможно  большее  количество воюющих, а не в том, чтобы уничтожить их. Значит, вовсе не  надо  уничтожить всех, чтобы одержать победу. Достаточно помешать в течение  некоторого времени противнику драться, остановить его наступление, уменьшив  количество его солдат. Таким образом, приобрело бы реальность изречение генерала: “На войну идут умирать всегда одни и те же”.
Но вот он подошел к группе красногвардейцев, лежавших на матрацах прямо на земле:
- Черт возьми, вот это мне уже не нравится!
Их было  шестеро.  Изуродованные,  окровавленные,  искалеченные,  они  без малейшего стона переносили ужасные страдания.
Это были жертвы крупнокалиберного английского снаряда,  который  попал  в кучку  солдат  и,  разорвавшись,  убил  наповал  десять   человек.   Эти   - единственные, оставшиеся в живых. Но, боже, в каком они состоянии!
Растерзанные мышцы, раздробленные кости, разорванные  сосуды  -  страшное месиво из мяса, обломков костей, тряпья и  сгустков  запекшейся  крови. 
Вид этих несчастных был так  страшен,  что  у  Ивана  и Волкореза  сжалось сердце. Даже  доктор  утратил  свой  дар  красноречия  и   умолк:   несмотря на профессиональную выдержку, он был не в силах скрыть волнение.
Он с помощью Ивана и  Волкореза,  исполненных  усердия,  но близких к обмороку от жалости и страха, доктор приступил к своей работе.    Что за ужасная работа! Он ампутировал конечности, резал живое тело, рылся в нем в поисках  осколков,  или  разорванной  артерии,  накладывал  швы. 
Ему приходилось теперь иметь дело с огромными повреждениями, трудность излечения которых  увеличивалась  неизбежными  осложнениями.  Прибавьте  к  этому  два потрясения: шок, причиненный ранением, и шок, вызванный самой операцией.
Они ослабляют  больного  и  уменьшают  силу   сопротивления   организма,   этого могущественнейшего помощника хирургии.  А  тут  еще  сильная  потеря  крови, вконец истощающая раненых.
Как долго тянулись и как мучительны были  эти  операции,  производившиеся без наркоза!  Но  бесстрашные  рабочие и крестьяне  со  свойственным  им  мужеством  стойко переносили все страдания.
Закончив тяжелые операции, доктор Ватин направился к прапорщику, терпеливо ожидавшему  своей  очереди.  Его  левая  ключица  была  надломлена ударом; который нанес ему Волкорез  прикладом  винтовки;  не  действовала рука; грудь была исполосована глубокими ранами, нанесенными обломком  сабли, превратившимся в руках Волкореза в опасное оружие.
Доктор тщательно промыл раны обеззараживающим раствором и  наложил  тугую повязку,  чтобы  воспрепятствовать  проникновению   в   них   болезнетворных микробов.
Затем, покончив  наконец  с  печальными  обязанностями  врача,  он вскинул на плечи свой термос, нацепил на поясной  ремень  патронташ  и  уже был готов двигаться исцелять дальше.
Волкорез и юный прапорщик Бекин  сразу  же  почувствовали взаимную симпатию, несмотря на то что во  время  первого  своего  знакомства они так неучтиво обошлись друг с другом.
Оба молодые юноши, в высшей степени храбрые и прямые, они  были решительными противниками во время битвы. Но их  благородным  натурам  чужда была и ненависть оскорбленного самолюбия  и  низкая  злоба  расовой  вражды.
Отвага одного возбудила в  другом  лишь  чувство  уважения.  Теперь  уже  не существовало  ни  аристократа,   ни   бывшего крестьянина,   ни   победителя,   ни побежденного, а были двое отважных юношей, ставших друзьями.
Прошло около недели. Ежедневно в свободное от службы время Волкорез  часами  просиживал  у изголовья раненого, который встречал  его  неизменной  улыбкой  и  дружеским рукопожатием.
Павлу  становилось  лучше,  точно  так  же  как  и   его   отцу,   хотя выздоровление последнего шло гораздо медленнее, чем предсказывал слишком  уж оптимистически настроенный доктор.
Волкорез приносил им новости, стараясь,  чем  только  можно  облегчить участь пленников. В дружеской беседе незаметно шло время. Павел рассказывал о своих приключениях на фронте в центре России, Волкорез - о том, что пережил  в  Турции.
Все это - к  немалому  возмущению  Игната,  непосредственная  и простая натура которого никак не могла  примириться  с  этой  дружбой  между вчерашними смертельными врагами.
Ненависть к белым пылала в душе юного Светова с той же силой, как и в первый день их вторжения. Это чувство обострялось еще ненавистью  к убийце его отца. Ничто не могло ни смягчить, ни тронуть его. 
Затаив  в  душе мщение, он шел к намеченной цели, не сворачивая, и сожалел лишь о  том,  что пуля, уложившая горниста, не покончила также и с полковником.
Неудивительно поэтому, что  в  его  отношениях  с  начальником  дядей появился заметный холодок. А в душе его зрел мрачный план мести полковнику.
Белые офицеры, в свою очередь, не могли понять как это  Алексей,  образованный человек и боевой офицер,  мог  до  такой  степени  увлечься  борьбой каких-то мужиков за свою независимость.
Однажды Павел, желая объясниться,  со  своей  обычной  прямотой  спросил Волкореза:
- Вы ненавидите Россию?
- Нисколько. Россия - великая страна, и я восхищаюсь ею.  Но  теперь  она ведет несправедливую войну, вы сражаетесь за царскую Россию, а я сражаюсь против нее.
- Но это наше внутреннее дело: мы подавляем бунт в своей стране.
- Отнюдь нет. Крестьян и рабочих нельзя рассматривать как мятежников.
-  Не  будем  играть  словами,  -  возразил  Павел.  - Разве крестьяне не дикари? Это  тупые  крестьяне, безграмотные в своей массе, отказавшиеся от  своего монарха, нравственно и физически нечистоплотные люди, закосневшие в своих примитивных способах  производства.  Да,  да,  повторяю  -  дикари, вернее, белые, вернувшиеся к первобытному состоянию. 
При этих словах Волкорез вспыхнул, потом побледнел и  готов  уже  был взорваться  и  выложить  собеседнику  начистоту  свое   возмущение,   однако сдержался и, решив юмористически парировать этот выпад, ответил  добродушным тоном:
- Но, милейший, эти дикари  пользуются  электричеством,  строят  вам железные дороги, у них есть  типографии,  они  производят  современное  вооружение. Забавные дикари, не правда ли?
- А их Ленин. Германский шпион. Шут, еще более смешной и  нелепый,  чем его изображают карикатуристы.
- А народ находит, что он самый прекрасный человек.
Этот меткий ответный удар так точно попал в цель, что ни отец, ни сын  не нашли слов для возражения. После неловкого молчания полковник обрел наконец дар речи.
- Все это только слова, мой юный друг, - задумчиво произнес  он,  -  одни слова. Война - страшная вещь, и тот, кто начинает ее, должен быть  неумолим. Мой сын прав: крестьяне - бунтовщики и дикари, и  мы  должны  уничтожать  их  как бунтовщиков и дикарей. Мы пришли сюда не для того, чтобы сентиментальничать. Мы сражаемся здесь за самое существование России,  и  последнее слово в этой войне скажем мы, хотя бы ради этого  нам  пришлось  принести  в жертву много тысяч человеческих жизней и потратить  миллионы рублей.
Волкорез вторично был вынужден подавить свое негодование. Он как бы воочию увидел пропасть, которая отделяла  его  от  этого полковника, только что обнажившего перед ним  всю  свою  высокомерную,  эгоистическую  и жестокую душу русского аристократа. Волкорез вдруг почувствовал такой  приступ возмущения, что голос его задрожал:
- Не говорите так, полковник. Посмотрите, как добры и  человечны  к  пленным эти люди, которых вы хотите уничтожить. Они усердно  ухаживают  даже  за вами, несмотря на то, что вы так безжалостно  поступили  с  моим братом.
- Это был мой долг председателя военного суда, который я готов  исполнить снова хоть завтра.
- Вы снова приказали бы убить, почти  без  суда  и  следствия,  человека, лишить семью супруга и отца только потому,  что  он  защищал  свою  жизнь  и свободу?
- Без колебания! В полном соответствии с волей  страны, желающей  вернуть прежний строй.
Волкорез вскочил, готовый на решительный отпор. Его остановил  чей-то крик, раздавшийся извне:
- Ты никого больше не убьешь, царский пес.
Угроза была произнесена дрожащим от ярости голосом. Волкорезу показался знакомым этот юношеский голос. Очевидно, кто-то подслушивал  их  разговор,  стоя  за  тонкой  полотняной стеной палатки.
Он поспешно вышел, не сказав ни слова, отчасти для того,  чтобы узнать, кто  кричал,  но  больше  с  целью  прервать  этот  возмущавший  его разговор.
- Не сердитесь же! - крикнул ему вдогонку Павел. - Все это ничуть не относится к вам. Лично вас мы глубоко уважаем. А  угроз  мы  не  боимся. Каждый крестьянин в этом лагере отлично знает, как жестоко поплатятся  они за  убийство полковника, находящиеся у вас в плену.
Но до Волкореза не дошел смысл этих слов. В ушах у него шумело, лицо пылало от  негодования.  Машинально,  он  обошел вокруг большой прямоугольной палатки,  в  которой  помещался  госпиталь,  но никого не встретил.
Незнакомец, подслушивавший разговор, исчез. Тем не  менее  наблюдательный Волкорез увидел резко выделявшееся  на  белизне  полотна  черное  пятно, словно нанесенное углем.
Возможно, это было старое, не замеченное раньше пятно. Да  и  теперь  оно бросилось ему в глаза только потому, что, как  показалось  Алексею,  пятно  это находилось у того места палатки, где стояли кровати полковника и его сына.
Впрочем, Волкорез не придал никакого значения  этому  открытию,  весьма существенному для полковника, которого ему не суждено было больше увидеть.
Вечером того же дня Волкорез  ушел  на  ночное  дежурство  с  десятью казаками. С ними должен был идти и Игнат. Однако он,  всегда добросовестно исполнявший свои воинские обязанности, почему-то не явился  на перекличку. Это случилось с ним впервые.
Было около десяти часов  вечера.  Над  лагерем  нависла  тишина. Сквозь дымчатые облака струился мягкий свет луны. Вдруг  из  ложбины,   прикрывавшей   госпиталь,   выскользнула   какая-то безмолвная тень и  быстрым,  решительным  шагом  направилась  к  палатке,  в которой спали полковник и его сын.
Человек шел босиком, вероятно, для того, чтобы не шуметь, и с  винтовкой  на ремне. Подойдя к палатке, он оглянулся и, убедившись, что никто не следит за ним, остановился у  черного  пятна,  несколько  часов  назад  замеченного Волкорезом.
Он достал из кармана нож и с бесконечными предосторожностями,  не  спеша, нитку за ниткой стал разрезать толстую  ткань  палатки.  Когда  образовалось отверстие, достаточное, чтобы просунуть сквозь него руку, он заглянул внутрь палатки, освещенной тусклым светом ночника. 
Как  раз  против  него  стояла кровать, покрытая одеялом, на которой выделялась военная  форма полковника. Легкая дрожь пробежала по телу полуночника, когда он  узнал  мужественное лицо крепко спавшего полковника.
Его обнаженная голова находилась всего в  тридцати  сантиметрах  от полотна палатки. Без малейшего колебания незнакомец  просунул  в  отверстие  ствол  винтовки, приставил его к голове полковника и твердой рукой спустил курок.
Грянул выстрел, удушливый пороховой дым поплыл по палатке.    Поднялась невообразимая суматоха, и  сестры  милосердия,  прибежавшие  на крики испуганных больных, увидели прапорщика  бьющимся  в жестокой истерике у тела своего отца, распростертого на кровати  с  пробитой головой.

                ГЛАВА 7.

В то время, когда так  трагически  погиб  полковник, Волкорез стоял на часах у самого переднего края. Крестьяне  -  храбрые,  но  беспечные  воины  -  были  плохими   сторожами   и разведчиками. Впрочем, дисциплина вообще не  пользовалась  особенно  большим уважением  в  этой  скроенной   по-семейному   армии.   
Приказы   командиров выполнялись спустя рукава, а часовые были далеки от сознания лежащей на  них огромной ответственности, которое свойственно дозорным вымуштрованных армий.
Трудно поверить, но именно наши юные казачки лучше  всех  справлялись с этой нелегкой задачей. Их бдительность никогда не ослабевала. И красногвардейские начальники бывали спокойны, когда ночная охрана красного лагеря поручалась казакам.
В тот вечер Волкорез, который смотрел во все глаза, заметил в зоне,  разделяющей  передовые  линии  обеих  воюющих сторон, какие-то медленно движущиеся серые тени. Луна скрылась за  облаками, стало темно.
Волкорез решил разобраться, в чем дело. Лучше всего, конечно, пойти самому  и  посмотреть.  Средство  верное,  по рискованное. Можно как раз угодить под перекрестный огонь красных и белых.
И все же он отправился, взяв с собой пять казаков.  Все  шестеро скинули винтовки, которые стесняли бы их движения во время разведки,  оставив при себе только револьверы.
И вот они поползли, сдерживая дыхание, с чисто кошачьей ловкостью  обходя малейшие препятствия. Они  продвинулись  таким  образом  на  триста-четыреста   метров,   когда Волкорез, находившийся  впереди,  различил  шагах  в  двадцати  от  себя какую-то  темную  массу. 
Вглядевшись,  он  убедился,  что  ему  навстречу, распластавшись на животе, ползет человек. Легкий, еле слышный шелест выдавал каждое его движение. Благоразумие требовало от Волкореза сомкнуть линию разведки и  поднять тревогу. Разведчик должен по возможности избегать боя.
Но попробуйте говорить о благоразумии с парнем, который  на  каждом  шагу так и ищет случая оправдать свое энергичное и славное прозвище.
- Белый разведчик, - мелькнуло  в  голове  Алексея.  -  Я  в  два  счета подцеплю его и возьму в плен.
Волкорез поднялся, в  несколько  гигантских  прыжков  очутился  возле разведчика, бросился на него, и что  есть  силы  сдавил  в  своих объятиях. Но что за чудо! Его пальцы ощутили лишь пустоту, вернее -  рыхлую грубошерстную ткань, по всей вероятности, одеяло.
Однако  вместе  с  тем  он почувствовал и сопротивление.    Чьи-то невидимые руки тянули к себе одеяло, очевидно,  за  привязанные  к нему бечевки.
-   Меня   провели, как мальчишку,   -   прошептал   Волкорез,   постигший   наконец легкомысленность своего поведения.
Увы, провели не его одного! Его товарищи точно так же, как и он, полонили вместо вражеских разведчиков тряпье. Но к чему эта уловка?    Только для того, чтобы заманить их, взять  в  плен  и  напасть  затем  на красных часовых, мирно дремавших с трубкой во рту. Все произошло в несколько секунд.
Два  взвода  белых  -  о,  эти  не  скрывались!  -  окружили  Волкореза и его товарищей, схватили и повалили их прежде, чем  они  успели крикнуть.    Насмешливый голос сказал:
- Эти  юные  болваны  попались  на удочку.
Полузадушенный Волкорез зарычал от бешенства.
- Молчи, или смерть! - приказал тот же голос. - Вперед, и без шума!
Волкорез понял грозившую им опасность. Во что бы то ни стало  надо предупредить своих, поднять тревогу, хотя бы ценою собственной жизни.
Отчаянным усилием он вырвался из рук солдата,  сжимавшего  его  горло,  и пронзительно закричал:
- Тревога, белые.
Солдат занес кинжал над его головой и непременно рассек  бы  ее,  если  бы Волкорез не уклонился В то же мгновение он выхватил  свой  револьвер  и, выстрелив в упор, убил солдата. Потом, чувствуя, что все равно  пропал,  он крикнул насмешливо;
- Не вышло! Испорчен сюрприз, господа офицеры. Навсегда запомните эту последнюю шутку, которую сыграл с вами Волкорез.
Он сделал было попытку выпустить во врагов  еще  несколько  оставшихся  в револьвере пуль, чтобы как можно дороже продать свою жизнь, но множество рук уже схватили его В то же мгновение десятки здоровенных кулаков обрушились  и на других казаков.
Его, вероятно, прикончили бы тут же, если бы до чьих-то  ушей  не  дошло так гордо брошенное им слово: “Волкорез”.
- Не убивайте его! Это Волкорез. Тому, кто приведет его  живым,  обещана награда, - завопил кто-то истошным голосом.
Алексею повезло, он жив и  знает, что принесенная им жертва не оказалась напрасной, - красные услыхали его крик и выстрел. В красном лагере уже протрубили тревогу. Мгновенно ожили окопы, загремели выстрелы, загудели большие пушки. Ночная атака была отбита.
Зато Волкорез и его товарищи попали в плен. Навсегда умолкли двое казаков.  Один  только  Волкорез мог самостоятельно передвигаться, остальные были  в таком состоянии, что их пришлось нести.
И вот они уже в белом лагере. По тому, как часто повторялось  его  имя белыми солдатами, он  понял,  что  он  пользуется  тут столь же почетной, сколь и опасной популярностью.
Пленников побросали, как попало в блиндаж, стены которого  были  выложены, словно бункер, железнодорожными рельсами, и заперли, не дав ни корки хлеба, ни глотка воды.
Бедные казачки провели тяжелую  ночь;  их  мучила  жажда,  они  истекали кровью и задыхались. Волкорез утешал и подбадривал товарищей,  насколько это было возможно, но, несмотря на все старания, так и не смог перевязать их раны в этой кромешной тьме.
Наконец наступил день. Разумеется, он облегчит их участь. Первым из каземата извлекли Волкореза. Его привели к офицеру. Судя по форме это  был  майор.  С  нескрываемой  иронией  он разглядывал Волкореза,  которого  окружили  четыре   солдата, прямые и надменные, как деревянные истуканы.
Вдоволь  наглядевшись,  капитан  приступил к допросу:
- Так, значит,  вы  и  есть  тот  самый  красный прапорщик,  известный  под  именем Волкорез, командир конной разведки красных?
- Да, это я! - спокойно ответил Алексей, глядя прямо в лицо офицеру.
Офицер зловеще улыбнулся, расстегнул свой китель, вынул  из  внутреннего кармана  небольшой  бумажник  и  достал  оттуда  сложенную  вдвое   визитную карточку.
С нарочитой и насмешливой медлительностью он разогнул  ее  и,  поднеся  к глазам Алексея, произнес:
- Значит, это ваш опус?
Волкорез узнал одно из писем, которые он разослал после смерти брата шести членам военного суда.
Он напоминал в этом письме, что брат приговорил их к смерти  своих  судей,  а он, Волкорез, исполняя последнюю волю своего брата,  поклялся  истребить их всех.
Слово “опус” прозвучало в его ушах, как пощечина. Он покраснел  и добавил:
- Этот опус кончится вашей смертью!
- Я майор Рахович, - продолжал, улыбаясь, офицер, - как видите, осужденный на смерть чувствует  себя неплохо.
- Поживем - увидим, - без признака смущения ответил Алексей.
- Милый мой прапор, вы настоящий хвастун! Советую вам  прекратить  эти шутки. Вам не удастся взбесить меня,  честное  слово!  Скорее  вы  добьетесь порки.
- Человека, голову  которого  оценили  в  золотом эквиваленте,  не  угрожают поркой. Между прочим, моя голова стоит гораздо больше.  Кроме  того,  я  - солдат и требую, чтобы со мной обращались, как подобает обращаться с пленным воином. Я убил столько ваших людей, что вполне заслуживаю такого обращения.
Офицер слегка  побледнел,  закусил  ус  и,  перестав,  наконец,  улыбаться, отрывисто, точно пролаял, крикнул:
-  Нужна  информация!  Отвечайте!  Отказываться  не  советую.  Все  равно заставим.
- Спрашивайте! - Сколько красных против наших линий?
- Восемь дней назад их было вполне достаточно, чтобы побить вас, хотя вас было во много раз больше.
Офицер побледнел еще сильнее. - Сколько у вас ружей? - продолжал он.
- Маузеров? Не знаю. Но винтовок около  тысячи:  мы  отобрали  их  у ваших солдат.
- Последний вопрос: что стало с полковником Бекиным и его сыном?
- Я лично приказал перенести этих двух  тяжело  раненных  офицеров  в наш госпиталь. Теперь они вне опасности.
- Достаточно. Вы отказались ответить на два первых вопроса, и я  вынужден передать вас в распоряжение штаб-ротмистра Муратова.
Это имя заставило Алексея  слегка дрогнуть.  Муратов!  Еще  один  из убийц  брата.  Волкорез,  не  скрывая  ненависти,   пристально взглянул на вошедшего штаб-ротмистра.
Это был  длинный,  как  жердь,  сухопарый  и желчный аристократ с высокомерным и жестоким выражением лица.  Алексей  поклялся самому себе никогда не забыть его, если только удастся  вырваться  из  этого осиного гнезда.
- Дорогой мой Мишель, позвольте представить  вам  Волкореза, небезызвестного вам нашего будущего палача.
- Вот как! - презрительно ответил штаб-ротмистр. - Тот самый  прапорщик,  который осмелился послать старшим офицерам свои  идиотские  и  оскорбительные письма? Ну что же, теперь пришла наша очередь позабавиться.
- Клянусь, - пробормотал Рахович, - не хотел бы я очутиться в шкуре  этого хвастунишки, над которым, господин Муратов, собирается позабавиться.
Майор поднес к губам свисток. На пронзительный зов свистка прибежал унтер.
- Федя, - процедил сквозь зубы Муратов, -  забери-ка  этого  парня,  и можешь позабавиться со своими товарищами игрой в свинью. 
Волкорез знал, что офицеры конной гвардии позаимствовали эту свирепую забаву у английских аристократов. Но никогда еще, насколько ему известно,  человек  не  служил  объектом этого варварского развлечения.
Бедному Алексею предстояло стать первой  жертвой глумления которое вскоре распространилось на многих пленных красноармейцев.    Услыхав передававшийся из уст в уста призыв “наколоть свинью”, десятка  два конников схватили пики и вскочили на коней.
Алексея поставили лицом  к  полю,  на  котором  выстроился  конный взвод. Штаб-ротмистр Муратов,  желая  продлить   удовольствие,   приказал   одному   из пехотинцев:
- Дай ему ранец!
Передавая  Алексею  военный  немецкий ранец,  солдат,  более  человечный,   чем   его начальник, шепнул:
- Защищайся им, как щитом. Главное, не бойся и старайся парировать удары.
Вокруг столпились  офицеры  всех  родов  войск,  с  любопытством  ожидая зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем.    Прозвище "Волкорез" не сходило с их уст,  но  произносилось  оно  без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась  известная доля уважения.
- Волкорез. Так это и есть Волкорез? Бедный парень!
- Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец!
- Хотите пари, Рахович? - предложил Муратов. -  Ставлю  сто рублей,  что этот плут пустится наутек, как лисица от гончих, и  его  с  одного  маху подколют чуть пониже спины.
- Идет! - смеясь, ответил  майор. 
Взвод  стоял  в  пятидесяти метрах.
- Колоть! - проревел Муратов. - Вперед!
И взвод помчался бешеным галопом. На Алексея несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч людей и коней. Волкорез заслонил ранцем  грудь  и,  крепко  упершись  расставленными ногами в землю, ждал удара.
И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар! Волкорез почувствовал, что его буквально подбросило в воздух, он  два, или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю.
Его левое плечо было изодрано, правая рука сильно кровоточила. Но все  же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь. Под крики ура  кони молнией  пронеслись  мимо,  даже  не  задев его.
- Вы проиграли, Муратов! - воскликнул Рахович -  Этот  мошенник ведет себя неплохо.
- Подождем, - с холодной ненавистью ответил штаб-ротмистр.
Оглушенный падением и тяжело дыша, Волкорез с трудом встал  и  поднял свой разодранный ранец. Он был намерен бороться до  конца,  а  конники  не  теряли  даром  времени: проделав быстрый поворот, взвод перестроился.
Снова раздалась команда штаб-ротмистра:
- Колоть! Вперед!
Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым  любопытством.  Вид крови пробуждал в человеке зверя. Волкорез выпрямился усилием воли и крикнул:
- Трусы! Подлые, низкие трусы, - и снова  упал,  сбитый  сокрушительным ударом.
Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его.  Впрочем,  солдаты сами,  рисуясь  своим  мастерством,  старались  попадать  пикой   только   в импровизированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они видели в Алексее лишь осужденную на казнь жертву.
Несчастный Светов был совсем разбит. Одежда  его  изодрана  в  клочья,  тело изранено. Он едва поднимается Его ноги дрожат и подгибаются, его  налившиеся кровью глаза потускнели, а шум в ушах заглушает иронические крики белых.
Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец. Он понял, что все для него кончено, что спасенья  нет;  сейчас  он  будет растоптан безжалостным зверьем. Но у  него  хватило  еще  силы  выпрямиться, скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой, мужественно  повернуться лицом навстречу казачьему взводу.
Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась  ему,  и послал последний привет жене брата и своей горячо любимой родине,  которую ему не суждено было больше увидеть.
И когда в третий раз прозвучала команда штаб-ротмистра "Вперед!" -  он  ответил на нее возгласом:
- Да здравствует революция! Да здравствует свобода!
Пригнувшиеся к шеям коней  казаки  проскакала  уже половину  расстояния, отделявшего их от Волкореза. Еще несколько секунд - и омерзительное  преступление совершится.
Но вдруг, какой-то всадник на всем  скаку  врезался  между  казаками  и  их жертвой. Это был один из тех  замечательных  наездников,  при  виде  которых невольно вспоминается легенда о кентаврах.
Всадник поднял хлыст и повелительно выкрикнул те слова, которые с  равным успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу - успокоиться:
- Стой. Ни с места!
Увидев генерала, - ибо всадник был  белым  генералом Дроздовским,  - казаки  так круто осадили коней, что те, вздыбившись,  едва  не  опрокинулись  вместе  с наездниками.
Остановив своего скакуна в четырех шагах от пленника генерал привстал на стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды  кавалеристов.
Красный от гнева и  отчеканивая  слова,  каждое  из  которых  хлестало,  как пощечина, он прокричал:
- Подлецы!  Подлые  трусы,  позорящие  русский  мундир!  Какой  офицер разрешил это гнусное дело? Отвечайте, унтер.
- Штаб-ротмистр Муратов, - произнес унтер, превозмогая страх.
- Прислать его ко мне! Немедленно!
Волкорез окровавленной рукой отдал честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку фуражки пальцы, затянутые в  перчатку,  и,  увидев  перед  собой  прапорщика,   спросил   его   невольно смягчившимся голосом:
- Кто вы?
- Бывший прапорщик Светов на службе красной гвардии, - ответил пленник, держась  почтительно, но с большим достоинством.
- Ваше имя?
- Алексей, по прозвищу Волкорез, начальник разведчиков.
- Так, значит, это  вы и  есть  знаменитый  Волкорез?  Поздравляю!  Вы храбрец!
- Такая похвала и к тому же из ваших уст, генерал. Я смущен и  горжусь ею!
- Вы так молоды! Право же, любого  пленника  вашего  возраста  я  тут  же отпустил бы на свободу. Любого, да. Но  вы  слишком  опасный  противник  и слишком много  причинили  нам  неприятностей.  Я  оставляю  вас  в  качестве военнопленного,  но  вы  будете  пользоваться  всеми   привилегиями,   каких заслуживает столь храбрый враг.
Вконец  обессилевший  и  оглушенный,  Волкорез   с   великим   трудом пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко осев на землю, потеряв сознание.
- Отнести его в госпиталь! - приказал генерал Дроздовский. - Я требую,  чтобы о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали? А, вот и  вы, штаб-ротмистр Муратов.  За  жестокую  расправу  с  военнопленным десять  суток ареста.  Унтер,  командовавший  взводом,  лишается  своего звания и переводится в  рядовые  казаки.  Все  солдаты  взвода  назначаются  на пятнадцать внеочередных полевых караулов. Вольно!

                ГЛАВА 8.

Волкорезу было нанесено много ран,  но  ни  одна  из  них  не оказалась тяжелой. После пяти дней лечения в госпитале почти  все  они зажили. Приказ спасшего его генерала строго  выполнялся,  благодаря  чему  в течение  двух  недель  Алексей был  предметом  особого  внимания  врачей,  что, разумеется,  немало  способствовало  его  быстрому  выздоровлению. 
В   душе поднявшегося  с  постели  Алексея   навсегда   осталось   чувство   бесконечной благодарности к великодушному генералу.
Теперь в качестве военнопленного  Волкорез  разделял  участь  трехсот красногвардейцев, плененных в начале  боев за Екатеринодар.
Присутствие  их  в  осажденном городе представляло немалую обузу для коменданта города, ибо,  несмотря  на бдительный надзор, красные то и дело бежали,  рискуя  жизнью. 
Для  большинства беглецов дело кончалось трагической смертью.  Зато  те,  кому  удавалось ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения.
К тому же питание пленных значительно уменьшало запасы пищи гарнизона.  И если бы осада, как все предвещало, затянулась, это обстоятельство неизбежно сократило бы продолжительность сопротивления.
Поэтому  высшее  командование распорядилось эвакуировать всех здоровых пленных на юг. В то время кольцо окружения было еще не столь плотным,  и  поезда  могли время от времени пробиваться в Севастополь.
От Екатеринодара до Севастополя около трехсот километров.    Несчастных пленников разместили в  товарных  вагонах,  приставили  к  ним достаточное  количество  солдат-конвоиров  и  в  путь! 
Путешествие  было рассчитано на один день. Однако, ввиду  жалкого  состояния  железных  дорог, переезд длился два дня. Двое суток без хлеба  и  воды,  в  вагонах,  набитых людьми, как бочка сельдями.
Пленные не имели возможности выйти оттуда ни  на минуту. Легко представить себе, в каком состоянии находились все эти  несчастные, разбитые усталостью, стонавшие от голода и жажды и задыхавшиеся в насыщенных зловонием   вагонах,   тогда   как   белые,   удобно   разместившись   в блиндированных вагонах, ели, пили и шумно веселились.
Так различно складываются судьбы одного народа,  разъединенных  чудовищем,  имя которому гражданская война! В Севастополе белые власти   приступили  к  и  очистке вагонов. Делалось  это  очень  просто:  в  вагоны  направили  рукава  мощных насосов, служивших для мойки кораблей в  доках,  и  стали  обильно  поливать водой все  и  всех. 
Насквозь  промокшие,  ослепленные  сильнейшими  струями хлеставшей по ним воды, пленные отбивались, падали, фыркали, как жалкие тонущие собаки. Но гигиена - прежде всего! А теперь обсушивайтесь, как хотите.
А вот и еда. Огромные  котлы,  наполненные  густой  массой  протухшего  и полусырого риса. Ложек не полагалось. И хотя пленные вынуждены были  черпать это отвратительное месиво прямо руками, они глотали его с  такой  жадностью, которая лучше всяких слов говорила о перенесенной голодовке
- Плохое начало, - ворчал Волкорез. - Профессия  пленника  меня  мало устраивает, и, разумеется, я тут не заживусь.
Пленных связали попарно и теми же  веревками  прикрепили  последовательно одну пару к другой, так что  весь  конвоируемый  отряд  имел  вид  цепочки. Практичные люди - эти белые офицеры.
Наконец несчастным объявили, что их посадят на военный корабль,  стоявший на рейде, и повели. Все население города сбежалось посмотреть на пленных. Люди тесными рядами стояли по обеим сторонам дороги.
Как страшен был путь побежденных среди враждебной и насмешливой толпы! Ее жестокость не знала пощады, оскорбления так и сыпались  на  бедняг,  горькая участь  которых  должна  бы,  казалось,  вызывать  в  людях  святое  чувство сострадания.
Потом под палящими лучами жаркого солнца, от которого трескались губы  и, словно кипящий котел, дымилось мокрое платье, пленников стали  размещать  по шаландам. Когда последние были битком набиты,  мрачный  караван  тронулся  в путь и скоро подплыл к крейсеру "Аскольд", стоявшему под парами на рейде.
Наконец-то можно будет хоть немного  отдохнуть,  растянуться  где-нибудь, поспать, избавиться от голода и от оскорблений конвоиров. Не тут-то было! Опять нумерация, опять перекличка, опять куча мала  в бронированной башне, без воздуха,  без  света,  где  виднеются  лишь  смутно вырисовывающиеся жерла пушек, нацеленных на живую массу людей.
Протяжно завыла сирена, заскрипела  якорная  цепь,  раздалось  монотонное сопенье  винтов.  Началась  килевая   и   боковая   качка,   эти   неизбежные предшественники морской болезни.
"Аскольд" со скоростью  дельфина  несся  по  волнам  бурного  Черного моря; пленные в башне, рыдали, как  дети.  Этим  простым  людям, почти никогда не видавшим моря, казалось, что  их  навсегда  отрывают  от  родной земли и осуждают на вечное изгнание.
А крейсер, немилосердно  дымя,  все плыл и плыл, разрезая волны и пожирая милю за милей. Он держал  курс  на небольшой турецкий порт в Средиземном море.
По прибытии крейсера на рейд, пленных разместили на  четырех  понтонах, стоявших на якоре в трех милях от берега. А разгруженный   "Аскольд"  снова взяла курс на Севастополь.
Волкорез и триста других  пленных были  интернированы  на понтоне "Ужас". Настоящим адом было это судно, необыкновенно метко названное. Войдите - и вам покажется, что вы в больнице, но в больнице,  где  нет  ни  сиделок,  ни докторов, ни лекарств.
Грязная клетка, до отказа набитая людьми.  Их  тела  покрыты  ранами и волдырями,  по которым ползают насекомые. Прибавьте к этому невыносимую  жару,  от  которой можно сойти с ума, и питание, отпускаемое лишь в количестве, необходимом для поддержания жизни.
Прелестная формула, изобретенная белыми офицерами для своего народа.  Под  ней подразумевается паек, достаточный только для того, чтобы  не  дать  пленнику умереть с голоду. Как это экономно! И другое преимущество: ослабевшие  от  голода  люди  не могли бежать. Они мерли, как  мухи. 
- Тем  хуже  для  них! - говорили белые освободители своего народа от красного террора.
Похороны  были недолгими. Открывали орудийный люк и, недолго думая, бросали тело в  залив, воды которого кишели акулами.
- Тем лучше для акул, - смеялись офицеры.
Уже через сутки Волкорез почувствовал, что не в силах больше  терпеть скотского обращения со стороны своих соотечественников, голода,  вшей,  жалкого  вида  товарищей  по  заключению, ослабевших, безжизненных, похожих скорее на призраков,  чем  на  людей. 
Он твердо решил покончить со всем этим. Утонуть, быть расстрелянным,  съеденным акулами - и то лучше, чем это медленное и мучительное умирание. Он поделился своим планом с некоторыми больными товарищами.
Однако те  не решились одобрить его. План Алексея показался им слишком рискованным.  "Ужас" стоял на якоре посередине залива в шесть миль  шириной.  Значит,  до  берега было по крайней мере три мили.
Хороший пловец и мог бы, пожалуй, доплыть, несмотря на акул, на часовых и на сторожевые суда, всегда готовые погнаться за ним.  Но  как  проникнуть  в город?
В этом городе, представляющем собою одновременно военный  порт, арсенал и судостроительную верфь, кажется, нет  такого  уголка,  который  не охранялся бы со стороны моря.
Но Волкорез не колебался. Будь что будет!  В  ближайшую  же  ночь  он бежит. Товарищи отдали ему  веревку,  похищенную  где-то  одним  из  пленных,  у которого в первые дни заключения не хватило решимости бежать,  а  теперь  не было на это сил.
Наступила ночь. В башне, едва освещенной двумя походными  фонарями,  было темно. Волкорез разделся донага и ремнем  привязал  за  спину  свою  одежду: штаны, куртку, шапку и шерстяную фуфайку. Башмаки он не взял.
Кабельтов, привязанный к одному из передних пушечных люков, свешивался до самой поверхности моря. Стояла непроглядная тьма. Часовые,  полагавшиеся  на слабость узников, а еще того больше на акул, заснули.
Волкорез  простился  с  товарищами,  которые  окружили   его и не переставали восхищаться его силой и отвагой. Он смело подошел  к  люку  и взялся за кабельтов, чтобы соскользнуть вниз.
- Счастливого плавания, - раздался  над  самой  его  головой  насмешливый окрик часового, стоявшего на баке.
Казалось бы, элементарное благоразумие должно было заставить Алексея вернуться в башню и переждать несколько минут. Но куда там! Он с такой быстротой скользнул по стальному тросу, что  содрал кожу с ладоней, и при этом у него не вырвалось ни одного  крика,  стона,  или даже вздоха.
Часовой услышал всплеск воды, но, подумав, что это резвятся акулы,  снова задремал. Теплая, насыщенная солью вода, будто серная кислота  обожгла  ободранные руки беглеца.
- Ничего,  соль  обеззараживает  раны,  -  подумал,  ныряя,  Алексей  с   тем изумительным присутствием духа, которое никогда не покидало его.
Он проплыл под водой  около  двадцати  саженей,  потом  вынырнул,  набрал воздуха и снова ушел под воду. Под ним, над ним, во всех направлениях  тянулись  и  пересекались длинные фосфорические полосы.
Акулы! Не очень, правда, крупные  и  не  очень проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий! Беглецу вспомнился совет бывалого матроса поменьше барахтаться, вертеться, дрыгать  ногами и, наконец, в  тот  момент,  когда  акула  повернется  брюхом  вверх,  чтобы схватить его, нырнуть поглубже.
И он плыл тихо, стараясь не дрыгать  ногами и не барахтаться. Но кругом стояла такая темень, что разглядеть акул, этих морских гиен, не было  никакой  возможности;  об  их  присутствии  говорила лишь фосфоресценция.
Были минуты, когда он холодел от страха, чувствуя прикосновение  плавника, или  слыша,  как  лязгают  зубы  хищника.  Но  ничего!  Еще   одно   тяжелое переживание, еще одна ложная тревога - смерть и на сей раз промахнулась!
Проплыть три мили - это не шутка для  молодого человека, да к тому же едва оправившегося от ран и изнуренного двумя мучительными переездами сначала в вагоне для скота, потом в бронированной башне крейсера.
Тем более что все последние дни  он  почти  ничего  не  ел,  теперь  же  его преследовала целая стая акул, а морская  вода,  разъедавшая  его  израненные руки, причиняла невыносимо острую боль.
И все же храбрый Волкорез бесстрашно  плыл  вперед.  Трудно  было дышать, ломило все тело, волны то и дело опрокидывали его, ударяя по тюку  с одеждой, который он, как улитка свою раковину, тащил на спине.
- Ничего! Мужайся, Алексей! Еще каких-нибудь  четверть  часа  -  и  ты спасен. Крепись же, черт тебя побери! Городские огни приближаются. Самое  трудное уже позади.
Ну и молодчина этот Волкорез!  Трудности  и  опасности  только умножали  его  мужество.  К  несчастью,  чтобы   спастись   от   ожесточенно преследующих его акул, ему  приходилось  прибегать  к  довольно  неритмичной гимнастике, и эти беспорядочные движения вконец истощили его силы.
Он ушел под воду и хлебнул изрядную порцию морской  воды.  О,  только  не это, Волкорез!  Он  тут  же  перестает  барахтаться,  координирует  свои движения и снова продвигается вперед.
Опять ушел под воду.  Опять  глотнул  соленой  воды.  Закашлялся.  Сперло дыхание. Отяжелели ноги.
- Неужели конец? - подумал  он.  -  Скверная  штука.  А впрочем, это все же лучше заточения.
Бум! То загремел и  отдался  по  воде  пушечный  выстрел,  сопровождаемый вспышкой огня. В то  же  мгновение  вспыхнули  электрические  прожекторы  на кораблях и в форту.
По  воде  забегали  широкие  полосы  света,  эти  своеобразные бинокли кораблей. Стало светло, как днем.
- Неужели конец? Такой героизм - и все напрасно! Нет, это еще не конец.
В ту самую минуту,  когда  Волкорез  уже  считал  себя  погибшим,  он почувствовал  под  ногами  твердую  почву.  Его  затуманенные  глаза  смутно различили в темноте за прожектором,  светлый  луч  которого  застыл  посреди гавани, какую-то темную массу.
То была цепь скал, выступавших из воды почти на уровне моря. Он  вылез  и  растянулся  на  них,  чуть  живой,  и,  зарывшись   из предосторожности в густые водоросли, тут же заснул мертвым сном  Заснул  под грохот пушек, под ослепительными лучами электрических прожекторов.
Казалось, пушки гремели, а прожекторы светили во славу его мужества. Когда он проснулся, было совсем  светло.  Но  морские  водоросли  отлично скрывали его. Он чувствовал себя менее утомленным, чем ожидал, но умирал  от голода.
Кругом царила удивительная тишина. Раздвинув мягкие стебли  водорослей  и оглядевшись, Алексей убедился, что нашел пристанище  у  самого  основания  форта. Он лежал у подножия крепостной стены и так близко к ней,  что его невозможно было увидеть ни через бойницы, ни даже с вышки форта.
Но, как утолить этот волчий голод, от которого  пучит  живот  и  бурчит  в кишках? К счастью, тут было множество устриц. Под все заглушавший шум прибоя  Алексей стал разбивать камнем раковины и с неутолимой жадностью глотал одну  устрицу за другой.
Этот оригинальный завтрак длился до десяти часов. И неудивительно, если принять во внимание голод беглеца, род пищи и способ ее приготовления. Насытившись, он снова уснул под благодетельным покровом морских  растений.
О, всего на каких-нибудь три часа! Небольшой послеобеденный отдых. Потом,  осмелев  от  царившей  вокруг  и  ничем  не  нарушаемой   тишины, Волкорез облачился на всякий случай в свое промокшее платье и  приступил к разведке,  желая  запечатлеть  в  уме  топографию  местности,  откуда  ему придется выбираться ночью.
Внезапно он провалился по самые плечи в  яму  под фундаментом крепости и тотчас  же  ощутил  под  ногами  высеченную  в  стене лесенку, которая круто поднималась вверх до самой крыши.
 - А что, если взобраться! - подумал Волкорез.
На первый взгляд, эта мысль может показаться безумной. Однако чаще  всего бывает так, что самые  дерзкие  замыслы  наиболее  легко  осуществляются.  С наступлением сумерек он окончательно решился.
Поднимаясь медленно и осторожно, он дошел  до  башни  и  с  изумлением заметил, что она не заперта. В нее можно было проникнуть по проходу, в стене которого оказалось окно в форме бойницы.
Из-за окна доносился  звон  посуды. Очевидно, это была кухня, или столовая, а может быть, кладовая. Волкорез заглянул в бойницу и увидел  пустое  помещение,  которое,  в свою очередь, через полуоткрытую дверь сообщалось с другой комнатой, откуда, собственно, и доносился звон стаканов и тарелок.
На подоконнике стояли наполненные какой-то едой судки. Рядом висело  серое домашнее платье  и  белый  передник.  Одежда,  очевидно,  оставленная  здесь служанкой.
У Волкореза мелькнула нелепая, а  быть  может,  и  гениальная мысль. Он схватил платье, влез в него прямо в своем мужской одежде,  взял  в руки судки и решительно толкнул дверь. На все это у него ушло гораздо  меньше времени, чем у меня на описание.
Он очутился в узкой открытой галерее, затем вышел на небольшую  площадку, охранявшуюся часовым, и, низко опустив голову, прошмыгнул мимо него.
- Как вы сегодня торопитесь, мисс Лиз, - заметил ему вдогонку по-английски часовой.
Округлые щеки, свежий цвет и женственные черты юношеского лица Алексея - все это при сумеречном свете ввело солдата в заблуждение. Волкорез пошел вперед, обходя строения, пересек широкий двор, проскочил  через ворота на подъемный  мост  и  удачно  проскользнул  мимо  другого  часового, который крикнул ему что-то непонятное по-английски вдогонку.
И вот с сильно бьющимся сердцем, сам не веря в свое освобождение, он  уже шагает по улице. Если бы не боль в ладонях, с которых содрана кожа, все  было бы прекрасно. Он превратился в известную всему гарнизону  мисс  Лиз,  платье которой надежно защищало его от подозрительных взглядов.
Кроме  того,  в  его  распоряжении  оказался  изрядный  запас  съестного, достаточный, чтобы накормить целый взвод солдат. Он шел наобум; единственной его целью было поскорее выбраться из  военной зоны, оставить позади все ее строения.
Скоро он вышел на широкую улицу, застроенную по  обеим  сторонам  домами. Очевидно, это было предместье порта. Послышались свистки паровозов  и лязг вагонов.
Где-то поблизости находился вокзал. А он все шагал и шагал,  преследуемый поднимавшимся из судков вкусным, щекочущим ноздри запахом.
- А не присесть ли пообедать? - подумал он. - Мой желудок уже давно  успел позабыть об устрицах, и я голоден, как акула.
Он  находился  невдалеке  от  одинокого  коттеджа,   окруженного   легкой проволочной изгородью, у подножия которой пышно разрослась высокая  душистая трава.
Теплая ночь,  луна.  Как  чудесно  жить  на  свете!  Особенно  беглецу, счастливо вырвавшемуся из страшного каземата на понтоне.    Расположившись  на  траве,  Волкорез  открыл  судки,  извлек   оттуда свежеиспеченный хлеб, нежный и сочный ростбиф, полцыпленка, сыр, две бутылки вина и прочие деликатесы, неопровержимо  свидетельствовавшие  о  разнообразии гастрономических вкусов солдат ее величества.
Он с жадностью заправского обжоры  набросился  на  съестное,  оросил  его доброй порцией вина и нашел, что первое  бесподобно,  второе  же  прямо-таки божественно. А наевшись досыта, уснул сном праведника.
Разбудил его, уже на рассвете, яростный  собачий  лай.  Алексей  почувствовал себя бодрым и веселым. Он потянулся и вдруг увидел по  ту  сторону  изгороди собаку, свирепо скалившую на него клыки. 
В  нижнем  этаже  коттеджа открылась дверь, и в сад вышла старая леди,  высокая,  сухопарая,  седая,  с длинным, оседланным очками носом, с  огромными  зубами,  похожими  на  кости домино, и не менее внушительных размеров руками и ногами,  -  словом,  истая англичанка.
Увидев приближавшуюся к нему старую  леди,  Волкорез  мысленно  сказал себе:
- Ну, теперь не плошай, старина!
А старая леди, погладив и успокоив ласковым словом собаку,  обратилась  к нему:
- Кто вы и что вам нужно, дитя мое?
Волкорез возблагодарил бога за знание английского языка, сделал реверанс, потупил  глаза  и,  приняв  скромный  вид, который так удивительно шел к нему, тоненьким фальцетом ответил:
- Я несчастная служанка, миледи, господа прогнали меня.
- За что же?
- Я наполняла лампу и нечаянно пролила керосин,  он  вспыхнул.  Весь  дом едва не сгорел, если бы не эти бедные руки, которые я сожгла, гася огонь.  Нет, вы только взгляните на них, миледи!
- О да, это ужасно! - сочувственно сказала старая леди.
- И, несмотря на это, меня выгнали, не заплатив ни шиллинга, не  дав  мне белья, почти без одежды!
- Жестокие люди! Но  почему  вы  так  плохо  говорите  по-английски?  - недоверчиво спросила старая леди.
-  Очень  просто,  миледи,  я  из  России,  а  родители  мои  немцы  по происхождению. И мы никогда не разговариваем дома  по-английски.  Мое  имя Лиз Свето.
- Что же мне  с  вами  делать,  дитя  мое?  Хотите  поступить  ко  мне  в услужение?
- Как мне благодарить вас, миледи?
- Мое имя Элен Барни.
Вот, как знаменитый Волкорез,  превратился в служанку миссис Элен Барни, старой леди из Англии. Сын, которой - капитан английской армии и военный советник белой армии Корнилова был одним из членов военно-полевого суда, который приговорил к смерти его брата Семена. Чего только не случается в жизни!

                ГЛАВА 9.

Волкорез,  не  видя  другого  выхода  из  положения,   вынужден   был примириться с более, чем скромным положением. Правда, та легкость, с  которой он сошел за девушку, немного удивила его, а может быть, даже задела где-то в глубине души его самолюбие.
Подумать только: красный конный разведчик,  герой  турецкой кампании,  солдат, бежавший из плена - и вдруг служанка!
Но события следовали с такой быстротой, что у  него  не  хватало  времени задуматься. Старая леди уже ввела его в дом,
- Я буду платить вам один фунт в месяц. Согласны?
- На старом месте мне платили полтора, - не моргнув, ответила мнимая  Лиз. - Но леди так нравится мне, что я согласна и на один фунт.
- Отлично! Платье у вас еще довольно чистое, оставайтесь в нем. Я дам вам белье, башмаки и чепчик. Да,  да,  вы  будете  носить  чепчик  Я  на  этом настаиваю. А почему вы так коротко острижены?
- У меня был тиф, и косы пришлось отрезать. О, если бы вы только видели, миледи,  какие  они  были  длинные  да толстые! А какого красивого, золотистого цвета! Я так горевала.
- Довольно, довольно! Уж не кокетка ли вы? Терпеть этого не могу!
- Я? Кокетка? Господь с вами, миледи! Я не ношу даже корсета.
-  И  хорошо  делаете!  Девушка  вашего  класса  должна   быть   скромна, трудолюбива, бережлива, предана своим господам.
- Надеюсь, миледи скоро убедится, что я обладаю всеми этими качествами.
- Отлично. Вот кухня. Приготовьте чай.
Эта задача - сущий пустяк для Волкореза: в  бытность  свою  на  турецком фронте он чему только не научился, даже каштаны голыми руками из огня таскать.
Первый успех на новом поприще! Чай заварен  отменно,  тосты  запечены  в меру, ветчина нарезана тонкими, как кружева, ломтиками, а  сгущенное  молоко разбавлено водой в должной пропорции.
Чепчик, надетый на слишком длинные для мужчины и слегка вьющиеся  волосы, - новый успех!
Когда Волкорез оставался один, он тщательно изучал перед зеркалом все повадки служанок: как придавать смиренное выражение лицу, опускать  глаза  и не сдвигать набекрень привычным мужским движением свой  более  чем  скромный головной убор.
Переодевание удалось на славу! В этой высокой и сильной девушке,  немного нескладной, молчаливой, застенчивой и  охотно  бравшейся  за  любую  работу, трудно было бы узнать молодого борца за свободу России. 
Настоящая находка эта служанка, мастерица на все руки. Поглядели бы на него сейчас его отважные разведчики. Что стало бы с вами, если бы вы увидели, как он в белоснежном чепце, завязанном бантиком под подбородком, в  юбке  до пят и переднике орудует возле  печки,  бежит  на  звонок  и  отвечает  своим фальцетом "Да, миледи, нет, миледи".
Нетрудно представить, какой бешеный взрыв хохота вызвал  бы  у  казаков  этот маскарад, сменивший драму воинской  жизни.  А  между  тем  для  самого  Алексея в этом не было ничего забавного.
Дни шли за днями, не внося никаких изменений в его нелепое и полное риска существование, грозящее каждое  мгновение  при  малейшей  оплошности  с  его стороны превратиться в настоящую катастрофу.
Для человека более зоркого, чем старая леди, достаточно  было  бы  одного неловкого движения, или случайно вырвавшейся  нотки  мужского  голоса,  чтобы тотчас же разгадать тайну, скрытую от миссис Элен Барни. А это  повлекло  бы  за собой страшные последствия для беглеца из плавучей тюрьмы.
К счастью, вечно молчаливая, всегда чем-то озабоченная и часто грустившая старая леди жила в  полном  одиночестве.  Провизию  ей  доставляли  на  дом. Единственное занятие затворницы состояло в усердном чтении описаний  военных событий в местных газетах.
Терпение Волкореза истощалось. С каждым днем ему  становилось  все  труднее  и труднее  переносить  прелести  своего  нелепого  положения,  безысходность которого он ощущал все более остро. Его тянуло на поле битвы, откуда до него доходили отрывочные  известия  о  новых  победах,  одержанных  его  друзьями красными.
Но, как бежать из порта без денег, без платья? Как пройти через всю турецкую землю,  обмануть  подозрения,  которые  навлекал  на  себя   каждый иностранец, и ускользнуть от цепких лап полиции?
Оставаться служанкой миссис Элен? Нет! Лучше смерть! Лучше сто  смертей, только не это! На десятый день своего пребывания у миссис  Барни  Алексей  уже готов был совершить безумный шаг,  как  вдруг  к  нему  явилось  неожиданное спасение в образе телеграфиста. Телеграмма для старой леди!
Она лихорадочно открыла ее, прочла и в полуобморочном состоянии упала  на кушетку.
- Сын, бедное дитя? Боже, помоги нам! - бормотала она.
Лжеслужанка привела ее в себя: - Миледи, что с вами? О миледи!
- Мой сын, артиллерийский  капитан,  очень  тяжело  ранен  в России, в боях с этими проклятыми красными.
Раздумывать было некогда. Старая англичанка уже взяла себя  в  руки  и поднялась.
- Немедленно туда! Ухаживать за ним, утешать,  окружить  его  материнской заботой. Да, да, как  можно  скорей!  -  твердила  она.  -  Готовы  ли  вы сопровождать меня, Лиз?
Волкорез  замер  от  восторга  при  мысли,  что  ему   представляется возможность без малейшего риска,  без  затрат  и  с  наивозможной  скоростью вернуться на театр военных действий.
- О, конечно, миледи! - ответил он.
- Благодарю вас, дитя мое, вы славная девушка! Ничего лишнего  не  брать, только самое необходимое. По небольшому саквояжу для каждой из нас и в путь. О да, скорей, скорей в путь!
Она наскоро уложила вещи, набила карманы фунтами, заперла  дом  на  ключ, который отдала соседям, поручив их  же  заботам  собаку,  и  устремилась  в порт.
Но скорость  путешествия  не всегда пропорциональна расстоянию. Во время  войны  тем  более  нельзя  установить  точного графика. Человек, который не принадлежал к военному  сословию,  не  был  солдатом, хирургом, или газетным корреспондентом, считал  себя  счастливцем,  если  ему удавалось  попасть  на  пароход. 
Именно  перед  такого  рода  затруднением  и очутилась миссис Барни со своей служанкой. Каждую минуту отходили от дебаркадеров  и  медленно  двигались  на  север пароходы, набитые  солдатами  и  трещавшие  под  тяжестью  пушек  и  снарядов. Протяжно выли сирены, лязгали вагоны, громыхали поворотные  круги;  отовсюду несся адский концерт железа.
Напрасно несчастная мать бегала от одного  парохода  к  другому, напрасно расспрашивала, умоляла,  раздавала  фунты.  Все  пароходы  были  до отказа  набиты  военными  грузами.  Среди  этого  невиданного  нагромождения смертоносных машин и пушечного мяса - не нашлось бы места даже для крысы.
Миссис Барни уже совсем отчаялась и пустилась в слезы при мысли,  что  ей никак не попасть туда, где страдают и  терпят  жестокие  лишения  несчастные жертвы войны. Как  вдруг  перед  ней  остановился  с  почтительным  поклоном человек в форме майора медицинской службы. Это был знакомый  миссис  Адамс военный хирург.
Узнав его, старая леди воскликнула:
- Доктор Стив! Если бы вы только знали, как я рада.
- Миссис Барни! Какими судьбами? Вы покинули свой дом?
- Для того чтобы отыскать своего сына, а вашего  друга,  нашего  дорогого Тери. Он тяжко ранен в России, а я лишена возможности  поехать  к  нему. Мне повсюду отказывают. Подумайте только:  нет  места  для  матери,  которая стремится к своему умирающему сыну! Какая жестокая вещь эта война!
- Так едемте со мной, миссис Барни! Через  десять  минут  отправляется  в Севастополь мой санитарный корабль. Я его начальник. И будьте уверены, уж у меня-то  найдется  местечко  для  матери  моего  лучшего  друга. 
-  Да благословит вас бог, доктор!
Доктор подхватил миссис Барни под руку и повел к пароходу,  а  нагруженная двумя саквояжами лже-Лиза замыкала шествие. Расталкивая  толпу,  наше  трио направилось на третий причал, где уже пыхтел и весь  содрогался  под  парами санитарный корабль.
Пароход  состоял  из  кухни,  аптеки  и  двенадцати  просторных  кают  с расположенными одна над другой койками; на дверцах кают были  изображения красного креста. Два хирурга, четыре сестры и двадцать четыре санитара ожидали там  своего начальника. Из них состояло пока все население небольшого парохода.
Не успели доктор Стив, миссис Барни и лже-Лиза разместиться в одной из кают, как раздался гудок парохода и он поплыл. Если на море ничего не случится, то пароход прибудет в Крым вовремя. 
В Волкорезе снова проснулся  дух разведчика, не  в  силах  был  даже  сосчитать  эти  корабли.  Количество  их изумляло, а еще больше тревожило разведчика. Какая напряженная жизнь, что за неистовое движение царит на этих морских коммуникациях. Эскадроны, пушки, батареи, артиллерийские парки, штабы, полки,  скот, фураж, продовольственные склады - целая  армия,  да  нет,  целых  две  белых армии снабжались Антантой.
Грандиозное и потрясающе жуткое зрелище! Тучи иностранных солдат и все поют. Впрочем, солдаты,  идущие  в бой, всегда поют: ведь надо же как-то забыться. Но, увидев пароход с красными крестами, они мгновенно умолкают. Этот  пароход открывает перед ними завесу той жестокой действительности,  которая  ожидает их впереди.
- Бедные иностранцы, - с грустью думал Волкорез, глядя на всю эту силу,  на это огромное скопище людей. Тут, как нигде, чувствовалась железная  решимость врага победить любою ценой, даже если бы для этого  пришлось  пожертвовать последним золотым и послать на убой после него солдата.
Но и это еще не все! Чтобы обеспечить безопасность движения  этой  армии, другие тыловые воинские части охраняли морские и железнодорожные коммуникации,  вдоль  которых повсюду виднелись сторожевые  корабли, посты,  окопы,  редуты  для  защиты  виадуков, мостов, туннелей и станций. В целом это была прекрасно  продуманная  система неприступных укреплений.
- Их слишком много, - забывшись, прошептал Волкорез, но голос  миссис Барни вывел его из раздумья:
- Лиз, сходите за чаем!
Лиз? Ах да! Ведь он все еще служанка на все руки у старой англичанки. На санитарном корабле жизнь протекала так же, как и в доме миссис Барни. Персонал  ел,  пил  и спал, не выходя из кают. А лже-Лиза по-прежнему  приходилось  обслуживать свою хозяйку. Впрочем, не такое уж это было тяжелое бремя. Миссис Барни  не  отличалась требовательностью; к тому же все необходимое находилось под  рукой. 
Старуха совсем ушла в  свое  горе.  Снедаемая  тоской  и  тревогой,  она  целые  часы проводила в молчании. Ей казалось, что пароход  совсем  не  двигается.  Каждую минуту она спрашивала себя:
- Успею ли?
А между тем они пересели уже на поезд, который несся с поразительной скоростью более сорока пяти  километров  Настоящее  чудо  в  условиях  войны.  До нужного железнодорожного узла он прошел, не потеряв ни единого часа.
Но тут с графиком было покончено. Теперь приходилось идти вперед кое-как, наудачу: поезд приближался к театру военных действий. До  вспомогательной армии  англичан,  оставалось еще около ста километров, но уже здесь  образовалась  плотная пробка, казавшаяся непробиваемой.
Санитарный поезд свистел, шипел, фыркал, то двигался  вперед,  пробиваясь на десяток километров, то отползал назад километра на два, потом снова  полз вперед и благодаря настойчивости и ловкости машиниста достиг,  наконец,  Дона.
Ему  удалось  проскочить  через  мост,  и  он  продолжал  свой   путь   с бесконечными предосторожностями, то и дело топчась на  месте.  Это  начинало действовать на нервы. Создавалось впечатление,  будто  исполинская  черепаха старается побить рекорд медлительности.
Новая остановка, на этот раз на четыре  часа!  Опять  протяжные  свистки, лязг тормозов, выхлопы пара,  внезапные  толчки,  рывки  с  места  и  прочие прелести. На путях все оглушительней грохотало железо, все  чаще  попадались обугленные и  изрешеченные  снарядами  станционные  постройки,  все  сильнее подскакивали вагоны на исправленном кое-как полотне.
Было с чего  сойти  с ума. Но все же поезд пробивался вперед. А вот и Дон - река, прославившаяся теперь на  весь  мир.  Между  двумя крутыми берегами катит она  свою  красноватую  муть  -  человеческую  кровь и трупы. Разрушенный красными мост восстановлен, и  тоже  на скорую руку. Поезд с огромными предосторожностями пробирался по шпалам.
Теперь  он  был  всего  в  восемнадцати  километрах  к  северо-западу  от укрепленного белого лагеря. Недремлющее око начальника  конных разведчиков  высматривает  удобный  случай  для побега. Доктор Стив расспрашивает всех встречных  о  своем  друге.  Старая мать, обессиленная тревогой, не в состоянии произнести ни слова.
- Не слышали ли чего о капитане Барни? - кричит доктор  проходящим  мимо раненым офицерам.
- Нет.
- Барни -  артиллерийский  английский капитан,  -  настаивает Стив.
- Знаем только, что английская батарея сильно пострадала, но о  капитане  ничего  не знали.
Тот же вопрос и тот же ответ немного дальше. Миссис Барни рыдает.  Бедная женщина в отчаянии; она постигла, наконец, оборотную  сторону  военной  славы, питаемой кровью сыновей и материнскими слезами.
Навстречу попадались вагоны,  нагруженные  пленными  красными.  Конвоиры распевали иронические солдатские частушки.
Эти песни причиняли душевную  боль  миссис  Барни,  воинственные  чувства которой, еще недавно столь пламенные, совершенно испарились во  время  этого скорбного пути.
А  вот  и   укрепленный   лагерь,   где заканчивалась главная магистраль, раскинувшись веером запасных путей.
- Где Барни? Кто знает, где капитан Тери Барни? - без передышки выкрикивал доктор Стив.
- Я знаю, - ответил, наконец, один английский сержант. - Капитан Барни ранен  в  грудь пулей навылет. Лежит в дивизионном госпитале.
- Благодарю! А как его состояние?
- Безнадежен. А может быть, уже и скончался.
- Тише! Тут его мать.
Но несчастная женщина уже услыхала. Душераздирающий вопль вырвался из  ее груди:
- Нет, нет, неправда, он не умер! Мой  мальчик.  Не  может  этого  быть, чтобы его отняли у меня! Ведите  меня  к  нему. Скорее,  доктор,  умоляю! Вылечите его! Ваше искусство совершит чудо, вы вернете мне сына.
- Располагайте мною, миледи, - грустно  ответил  доктор.  -  Вот  достану только коляску, и поедем.
Экипаж скоро нашелся. Это была санитарная повозка, которую предоставил  в распоряжение доктора один из его собратьев по ремеслу.   Доктор  и  миссис Барни со служанкой добрались туда без помех. Вот, наконец,  и  дивизионный  госпиталь,  над  которым  на  высокой  мачте развевается белый флаг с красным крестом.
- Он тут, - чуть слышно прошептала миссис Барни.
Опираясь  на  руку  доктора,  она  в  полуобморочном  состоянии  вошла  в госпиталь. Волкорез все с теми же двумя саквояжами остался у входа. Аванпосты красных прямо рукой подать,  в  каких-нибудь  двух  километрах  к северо-востоку, а возможно, и ближе. Искушение было велико.
Около госпиталя  рыла  копытами  землю  великолепная  офицерская  лошадь, привязанная недоуздком к столбу. Весь этот участок, отведенный для  раненых, был почти безлюден. Искушение удрать все сильнее мучило Алексея.
Из госпиталя донесся пронзительный крик.  То  миссис  Барни  остановилась возле  санитара,  прикрывавшего  простыней  лицо  только  что  скончавшегося раненого. Несчастная мать узнала  своего  сына;  его  отняла  у  нее  война, развязанная Антантой.
- Сын мой, - нечеловеческим голосом выкрикнула миссис Барни и упала, точно сраженная молнией.
- Несчастная мать, - прошептал доктор.  И  пока  санитар  укладывал  на койку старую леди, которая  была  в  обмороке,  доктор Стив  обратился  к вошедшему врачу:
- Капитан Барни был моим лучшим другом. Отчего он погиб?
- Его поразила пуля необычайной величины и совсем  не  военного  образца.
Вероятно, то была пуля старинных русских ружей. Рана оказалась неисцелимой. Разговор  их  был  прерван  криками  и  бешеным  конским   галопом.   
Это Волкорез,  воспользовавшись  отсутствием  часовых,  подошел  к   лошади, отвязал ее от столба  и,  несмотря  на  то,  что  юбка  сильно  стесняла  его движения, одним прыжком вскочил в седло. 
Чистокровный  конь,  разгоряченный сильными  ударами,  которые  Волкорез  под  прикрытием  юбки  непрерывно наносил ему каблуками, пустился с места в карьер.
Никто из  встречных,  видевших  эту  мчавшуюся  верхом  женщину,  не  мог сообразить, в чем дело, тем более  что  Волкорез  все  время  выкрикивал своим фальцетом:
- Остановите лошадь! Я служанка миссис Барни. Остановите! Умоляю!
Никто, однако, так и  не  решился  остановить  взбесившуюся,  как  видно, лошадь. Люди склонны были скорее посмеяться над ошалевшей от страха потешной амазонкой.
Ухватив коня за холку, подскакивая при каждом прыжке и ежесекундно рискуя свалиться, лжеслужанка орала во всю глотку, в то  же  время  незаметно  и  с изумительной ловкостью  управляя  конем.  Зеваки  тщетно  ждали  неизбежного падения наездницы, заранее предвкушая это удовольствие.
А  конь,  все  более горячась, набирал скорость. Он мчался вихрем, проходя не  менее  восьмисот  метров  в  минуту.  Таким аллюром он, пожалуй, скоро перемахнет через белые позиции.
А Волкорез все орал уже охрипшим голосом:
- Остановите! Спасите служанку миссис Барни.
Он проскакал мимо нескольких кавалеристов. Вдруг один из них, внимательно наблюдавший за наездницей, воскликнул.
- Глядите-ка! Эта женщина держится  в  седле  с  ловкостью  циркача.  Нас провели - это шпион. Вперед! В погоню! За мной!
Все энергично пришпорили коней, и погоня началась. Раздались револьверные выстрелы. Пули, пущенные на полном скаку,  редко  достигают  цели,  и  все  же  они свистали у самых ушей беглеца.
- Черт  возьми!  Дело,  как  будто  портится,  -   подумал   Волкорез, пригибаясь к шее коня.
Конь  домчал  его  до  передового  окопа,  к  стенке  которого  прильнули солдаты. Двое из них попытались преградить путь штыками. Но Алексей с непостижимой силой  и  ловкостью  заставил  коня  одним броском перескочить окоп, оставив позади солдат, штыки - все!
- Огонь! - скомандовал офицер.
Загремели сотни выстрелов. Однако, как всегда  бывает  в  таких  случаях, стрелки, поторопившись, лишь щегольнули друг перед другом своими промахами. А тут и красные, со своей стороны, подняли пальбу, и наш бедный Волкорез очутился между двух огней.
Друзья-красные были сейчас для Алексея страшнее, чем враги-белые.    Как дать им знать, что он свой? Как прекратить эту  пальбу,  которая  при баснословной меткости казаков может оказаться для него гибельной?
У него нет белого платка. Но зато у него есть чепчик! Сорвав его с головы и держа за одну из тесемок, Алексей принялся  отчаянно  размахивать  им  в  знак своих мирных намерений. Эмблема мира остановила огонь.
И  вовремя!  До  красных окопов  оставалось  всего  триста  метров. Пораженный в грудь, конь Волкореза захрипел и стал припадать  на ноги. Еще минута - и он упадет.
Беглец  соскочил  на  землю,  сорвал  с  себя женское платье и предстал перед красными в шерстяной рубашке и в засученных до колен штанах. Он сохранил только чепчик, эту единственную принадлежность его женского одеяния, и вертел им, как пращой. Так добежал он до траншеи, где его весьма неучтиво схватили руки друзей.
- Кто ты? - основательно встряхнув его, спросил обросший  до  самых  глаз бородатый гигант.
- Волкорез, командир конных разведчиков.
- Врешь! А пароль знаешь?
- Болван! Ты, может быть, думаешь, что белые сообщили  его  мне?  Мне неизвестен пароль, но зато я доподлинно знаю мат разведчиков.
И звонким голосом он затянул похабную скороговорку, которая  разнеслась  далеко по окопам, вызывая улыбку на хмурых лицах красных.    А где-то за дальней  грядой  земли  молодой  смешливый  и  звонкий  голос подхватил ее.
И в тот же миг человек пять-шесть побросали свои  окопы  и  со  всех  ног кинулись к Волкорезу. Тот, кто бежал впереди, крикнул, все еще не веря своим глазам:
- Волкорез воскрес? Жив, - и, упав  в  объятия  беглеца, зарыдал.
- Иван! Дорогой мой, - воскликнул Волкорез.  -  Неужели ты?
- Да я это. Снова вместе! Радость, понимаешь, радость душит. Ты жив.
- Но каким образом ты здесь, на Дону,  Иван?  Ведь  я  же оставил тебя под нашим селом.
- Потом расскажу, некогда теперь. Разве не видишь? Все наши  сбегаются.
- А я? Обо мне-то забыли? - крикнул какой-то парнишка,  бросаясь,  как  и Иван, на шею Алексею.
- Да это же Игнат, - обнял его растроганный Волкорез и рассказал коротко историю смерти одного из членов военно-полевого суда английского капитана Тери Барни.
- А мы недурно поработали, пока тебя не было, - сказал сын брата, стукнув о землю прикладом своего старинного карабина крупного калибра.
Это было внушительное  оружие  редкой  силы  и  меткости  -  старинное и страшное шомпольное ружье, с которым до сих  пор  никак  не  могут  расстаться  старые охотники.
- Ну что ж? Друг я вам теперь, или нет?
- Да!
- Так почему мне не дают винтовку с патронами? Борьба за свободу не окончена. Впереди еще много жестоких испытаний.

                ГЛАВА 10.

Обе армии - красная и белая - стояли друг против друга. Их столкновение  было неизбежно. Белые  готовились  освободить  город захваченный красными частями.
Профессиональная армия белых, точно  так  же  как  и  красная армия, спешно заканчивала последние приготовления к  бою.  Над  обоими лагерями нависла зловещая тишина, всегда предшествующая урагану сражения.
Красные, эти сознательные  противники  наступательной  стратегии,  все  свои надежды возлагали на оборону. Хорошо укрытые скалами, холмами,  пригорками  и  окопами,  красные  спокойно поджидали белых, внимательно следя за каждым их движением.
И все же красные были немного сбиты с толку.  Их  противников  словно подменили. Куда девались яркие  мундиры  и кожаная амуниция белых! Как сквозь землю провалились  медные  и  жестяные воинские побрякушки. Не осталось и намека на яркую окраску: ни следа белого, черного, или другого резкого цвета.
Тусклый, блеклый строй полевой русской пехоты двигался на красных какой-то расплывчатой громадой. Что бы это значило? Иван,  лежавший  рядом  с   Волкорезом,   нашел   меткое   словечко, характеризующее эту странную перемену в белой армии:
- Можно подумать, что белые перекрасились.
Волкорез рассмеялся и ответил:
- Они получили форму цвета хаки.
- А что такое форма  хаки?  Растолкуй,  если  можешь,  пока  не  началась потасовка.
- Ну что ж,  это  совсем  нетрудно.  Белые,  желая  стать,  как  можно незаметнее для слишком уж зоркого глаза наших друзей  -  казаков,  приняли  на вооружение новую форму англичан цвета хаки.  Этот тусклый цвет диких каштанов почти сливается с землей, благодаря чему войска, находящиеся на большом расстоянии, становятся невидимыми. Тем  более  что  у них решительно все окрашено в цвет хаки: фуражки, мундиры, брюки, ремни, ранцы, ножны сабель и штыков, одеяла, футляры полевых биноклей, фляги и  патронташи. Поэтому, куда бы ты ни  направил  взгляд,  он  всюду  встретит однотонную тусклую окраску, ничто не бросается в глаза.
- Славно придумано! Но раз уж господа белые занялись этим,  почему бы им не разукрасить себе заодно руки и лица? Вот был бы маскарад.
- Ты воображаешь, что шутишь? Не знаю,  дошли  ли  они  действительно  до того, чтобы красить лица и руки, но в санитарном  поезде  рассказывали,  что белых и серых коней перекрашивают в хаки.
- А почему  бы  не  выкрасить  и  полковых  собак?  Тогда  хаки  стал  бы национальным цветом белых.
  Национальным цветом? Да, это верно! Иван прав. Превратив армию в одно  тусклое  пятно,  хаки обесцветил и всю белую нацию. В каких-нибудь несколько дней  этот  цвет стал символом крикливого, грубого, беспокойного и кровожадного империализма.
Прежде всего, этим цветом завладела  мода.  Женщины  нарядились  в  платья цвета хаки; ленты, занавески,  белье,  кошельки,  табачные  кисеты,  носовые платки - все цвета хаки. Газеты, выпущенные на бумаге хаки, выдерживали десятки изданий.
Их листки развевались над ликующей толпой, как развернутые знамена.  Нищие,  одетые  в отрепья хаки, собирали прямо-таки золотую дань. Потом буйно разрослась  литература  хаки.  Ибо  разве  не  хаки  вся  эта литература, до безумия возбуждающая  царский шовинизм.
Хаки стал также цветом теперешнего правительства. И он  останется  цветом правительства завтрашнего дня, ибо выборы будут проходить под знаменем хаки.
Генеральное  сражение  еще  впереди,  но  прелюдия,  предшествующая  ему, поистине  величественна.  Откуда-то   издалека,   из-за   линии   горизонта, английские пушки, стволы и лафеты которых также окрашены в  хаки,  выплюнули несколько английских снарядов.
И вдруг над  окопами  красных зазвучал  хор  низких  мужских  голосов  и  поплыла плавная, торжественная мелодия Интернационала. Постепенно к хору присоединялись  все  новые голоса; пение крепло, ширилось и, разливаясь все дальше и дальше,  донеслось до белых линий.
Красные стоят,  поднявшись  во  весь  рост,  не  обращая  внимания  на  град снарядов; в правой руке они держат фуражки, а левой  сжимают  винтовки;  они  поют свой гимн. С белой стороны раздалась в ответ столь же торжественная и протяжная мелодия царского гимна.
Но красные, спокойно нахлобучив на  головы фуражки,  уже  скрылись  в  своих боевых укрытиях. Наступил торжественный миг: сейчас произойдет столкновение. Генерал Корнилов со свойственным ему высокомерным презрением вельможи и  вояки решил атаковать красных с фронта.
Его отлично вымуштрованные  и  закаленные  в боях войска в  два  счета  вышибут  с  позиций  все  это  мужичье,  всю  эту недисциплинированную, необученную  армию,  лишенную  опытных  командиров. Взмахнув  саблями и стеками,  офицеры  повторили  приказ  о  выступлении;  горнисты протрубили атаку, а оркестр, прижав к губам трубы, заиграли  солдатский марш.
Сегодня еще раз, и более чем когда-либо, противник  оказался  вынужденным бросить на первую линию огня белую пехоту. Но красок нет. Все заменил хаки. Горделивый сын дворян превратился  в  невзрачного пехотинца, одетого в мундир и брюки цвета дикого  каштана. 
На  смену ярким ментикам и киверам конницы  пришло   одеяние   цвета   лошадиного   помета.   Прикрывшись  цепью  стрелков,  красная дивизия выступает маршем, в  то  время  как  белая  артиллерия,  заняв позиции на флангах, осыпает красных градом снарядов и шрапнели.
Последние отвечают им тем же, и не без  успеха.  Артиллерийская  прислуга красных работает с изумительной точностью, внося жестокое опустошение  в  ряды белых.  Время  от  времени  Волкорез прижал к глазам полевой бинокль, как  бы  следя  за  полетом снаряда, и, увидев, что оно опрокинуло вражескую пушку вместе с ее прислугой  и конями, радостно воскликнул:
- В самую точку, браво!
Завязалась перестрелка. Разведчики, занявшие отведенную им позицию,  оживленно  болтали.  Точнее, их молодая часть. Ибо у немолодых красных  уже  проявлялась  отличительная черта их национального характера - молчаливость.
Игнат заряжал свою старинную шомполку. Работа не из быстрых: надо засыпать порох в дуло, опустить туда с помощью шомпола пулю, обернутую в пропитанный  жиром пыж, потом надеть на затравочный стержень медный пистон. 
Такая  процедура отнимала добрых полминуты, тогда как винтовки и маузеры успевали сделать за то же время десяток выстрелов. Но юный  Игнат  дорожил  не  столько  количеством,  сколько качеством выстрелов.
- Вот и все, - спокойно произнес он. - Ружье  к  вашим  услугам,  господа белые.
Все белое командование, от генерала до младшего офицера, носило  как отличительные знаки своего  звания  белые  шелковые  шарфы.  Таким  образом, нетрудно сообразить, к кому относились грозные слова юного  Игната:
- Ружье  к вашим услугам, господа белые шарфы.
- А разве хорошая винтовка хуже услужила бы им? - спросил Волкорез.
- Ах, не говори ты мне о  современном  оружии!  -  возразил  Игнат голосом, в котором так и звучала нотка злопамятства. - Оно,  видишь  ли,  не убивает. Вспомни госпиталь. Гуманная  пуля.  Ну,  нет!  Пуля моего ружья не знает пощады. Тот, в кого она попадает,  обречен.  Да  вот, можешь сам убедиться. Видишь вон того офицера, налево от нас? Да,  да,  того самого, что взмахнул саблей.
Офицер, о котором говорил Игнат, находился на расстоянии не менее  пятисот метров. Несмотря на это, острое зрение молодого Игната уловило  даже  движение его руки. Он слегка приподнял дуло старинного ружья, секунды три  прицеливался  и спустил курок. Раздался сильный  выстрел,  и  когда  густой  дым  рассеялся, Волкорез, не отрывавший глаз от бинокля, увидел,  как  офицер  судорожно схватился рукой за грудь, замер на секунду и грохнулся, растянувшись ничком.
- Четко, - невольно вырвалось у Волкореза.
А Игнат, вынув из кармана нож, сделал зарубку  на  прикладе  ружья,  затем поднял курок, прочистил дуло и снова методично, не  торопясь,  как  охотник, обстреливающий выводок куропаток, зарядил свою заглушку.
Засыпать  порох их сумки,  достать  пулю, уложить ее в  пропитанный  жиром  пыж,  надеть  пистон  на  затравочный стержень - вся эта процедура кажется Волкорезу слишком  долгой. Он стреляет без передышки.
- Двенадцатый с тех пор, как мать  принесла  мне  ружье  моего  покойного деда, - бормочет Игнат.
- Что двенадцатый? - удивляется Волкорез.
- Этот офицер. Одиннадцатый номер был артиллерийский капитан.
- Барни! - воскликнул Волкорез. Так  это  ты его убил?
- Да. Не знаю, как его звали. Он потешался над нами. Самые меткие стрелки не могли его достать. Я же мигом снял его с коня.
Между тем мужественная белая пехота, охваченная  адским  ливнем  пуль,  явно заколебалась. Их шеренги, поредевшие от уничтожающего огня красных, дрогнули
- Сомкнуться! Сомкнуть ряды! - то и дело кричали офицеры.
Строй сомкнулся, но не двинулся с места. Человеческая волна разбилась  об ураган снарядов. Еще несколько мгновений -  и  начнется  беспорядочное  отступление,  быть может, бегство.
Генерал Корнилов, командовавший атакой, понял грозившую им опасность. Это был старый вояка, отважный  и  добрый.  Солдаты  обожали его, а он всех их знал по именам. Вся его военная  служба  прошла  в войсках. 
Он,  единственный  из  всех,   категорически отказавшись от хаки, носил еще нарядное царское обмундирование. Когда накануне генерал Деникин просил его сменить обмундирование, он категорически отказался.
Но  он недооценивал  красных,  их  твердое,  как  гранит,  несокрушимое упорство. Он верил в победу и требовал ее, во что  бы  то  ни  стало.  И требовал только победы.
Но повиноваться - значило идти на смерть. Хорошо!  Пусть  будет  так.  Он сумеет достойно умереть! Со стоицизмом древнего  римлянина  Корнилов  отдал  последние  распоряжения, написал жене трогательное прощальное письмо  и,  как  рыцарь  без  страха  и упрека, повел свою армию на приступ.
Государственный Комитет Народной Обороны должен был, по плану Корнилова, приравнять тыл к фронту, объявить военное положение в промышленности и на транспорте, запретить митинги и забастовки.
Предполагалось создать трудовые фронты, превратить страну в единый военный лагерь для победного завершения войны в октябре-декабре 1917 года.
В ответ Керенский, под давлением революционно-экстремистского и пораженческого большинства Советов, объявил генерала Корнилова врагом революции, изменником, мятежником и приказал ему сложить с себя обязанности Главкома.
Далее 27 августа 1917 года последовало выступление генерала Корнилова,  получившее название “Корниловский мятеж” в знак протеста против развала Русской армии и государственности.
Потом последовал арест Корнилова 2 сентября 1917 года. 19 ноября 1917 года Корнилов совершает побег из Быховской тюрьмы вместе с группой своих соратников. Затем, после того, как он возглавил на Дону Белую Добровольческую Армию, последовал знаменитый “Ледяной поход” на Москву в феврале-марте 1918 года.
13 апреля 1918 года в бою под Екатеринодаром случайный снаряд оборвал жизнь генерала Корнилова. Когда предместья города были вновь заняты красными, то по приказу командарма Сорокина могилу генерала Корнилова разрыли, варварски надругавшись над его трупом.
Большевики сорвали с трупа генерала Корнилова одежду, целый день таская его на веревке голым по городу и показывая обывателям. После этого труп Корнилова разрубили на части топорами и шашками, а затем сожгли. Прах героя развеяли по ветру.
И вот наступил момент, когда начали сбываться его печальные предсказания. С фронта позиции красных оказались неодолимыми. Но все  же  -  вперед!  Еще одно усилие, последнее, чтобы спасти воинскую честь.    Он приподнялся на стременах и, потрясая саблей, зычным голосом крикнул:
- Вперед,  солдаты. 
Белые,  воодушевленные пылким призывом, ринулись на приступ.    Пальба стала ужасной, а старый генерал,  спокойный,  как  на  параде,  не переставал выкрикивать своим звучным голосом:
- Вперед, храбрецы. 
Генерал с золотыми царскими погонами,  служивший  яркой мишенью для самых метких красных стрелков,  казался  неуязвимым.  Его фуражка была продырявлена, полушубок изодран, люди вокруг него так и падали, а он продолжал оставаться невредимым.
По ходу битвы он очутился  в  зоне  разведчиков.  Те  стреляли  без передышки, опустошая магазины своих винтовок, и все же ни один их выстрел не задел генерала. Но вот Игнат, с изумительным хладнокровием  наводивший на него свою пушку, спустил курок страшного ружья, грохот которого совпал с разрывом снаряда.
Генерал Корнилов, повторяя трагический жест людей, пораженных в грудь, судорожно схватился за нее рукой,  зашатался в седле и, скользнув на круп коня, свалился на землю, убитый наповал.
- А, не знаю кем, но все же еще один есть,  -  радостно  воскликнул  Игнат.  -  Это  уже тринадцатый!
И он тут же нанес новую зарубку на ложе своего ружья. Увидев, что генерал убит, белые остановились в  нерешительности.  Они еще не отступали, но и не двигались больше вперед. Пальба продолжалась, все более беспощадная и  яростная. 
Ряды  белых быстро редели. Уже треть всей их лежала на земле убитыми и ранеными.
- Отступать! - раздалась чья-то команда.
Это  конец!  Белые,  снова  побитые,   отходили   в   беспорядке,   с поспешностью, похожей на панику. Как просто было  бы  теперь  превратить  их поражение в полный разгром и захватить в плен всех  обезумевших от страха солдат. Но для этого пришлось бы перейти в атаку, а красные никак  не хотели расстаться со своими укреплениями.
Белые уходили в степь. А время между тем шло, приближалась ночь. Скоро уже будет поздно, что-либо предпринимать. Иностранные советники взбешенные этим идиотским  упрямством белых,  из-за  которого  гибли плоды блестящей победы, продолжали настаивать.
- Да поймите же вы, - кричал один английский офицер, - если мы возьмем в плен корпус красных, то войдем в город без единого выстрела!
- Ничего не поделаешь, - с грустью прошептал белый полковник.  - Красные не знают даже азбуки современной войны. И заранее можно предсказать,  что благодаря слепой вере  в  них народа, красные станут победителями своего отечества. Эти воистину пророческие слова  меньше  чем  через  два  месяца  получили печальное подтверждение.

                ГЛАВА 11.

Пост командующего белыми силами юга России вместо убитого генерала Корнилова занял генерал Деникин. Нет слов, Европа обнаружила у малоизвестных ей до  сих  пор  красных  много благородных и прекрасных черт.
Красные   в   высокой   степени   отличались   трезвостью,    выносливостью, бескорыстием, отвагой, патриотизмом. Эти неотъемлемые  хорошие  их  качества вызвали восхищение всего мира и заставили даже врагов  относиться  к  ним  с уважением.
Но все же надо признаться,  что  одно  из  прекраснейших  качеств человека - чувство благодарности - было знакомо им лишь в весьма  умеренных дозах.
Красные с самого начала платили недоверием  тем  людям,  которые  вместе  со своей кровью несли им в дар неоспоримый военный опыт. А ведь эти люди были не простыми искателями  приключений.  Нет,  среди них   были выдающиеся офицеры  -  русские, чехи,  австрийцы,  немцы,  болгары,  -  блестящие способности которых высоко ценились в их родных странах. 
Несмотря  на  это, иностранных волонтеров долго держали в стороне от серьезных  дел,  на  самых незначительных постах. Им приходилось с трудом пробивать себе дорогу, как бы пассивно оказывая красным те, или иные услуги.
Но, вопреки всем стараниям, их так и не оцепили по достоинству до  самого конца войны, так и не сумели извлечь из  них  всю  ту  пользу,  которую  они способны были и хотели принести. К их  советам  редко  прислушивались,  и  в отношениях с ними проявлялось возмутительное равнодушие, доходившее часто до пренебрежения и даже неблагодарности.
Об этом в один  голос  свидетельствуют все иностранцы, сражавшиеся в красной армии. Их рассказы о гражданской войне пропитаны горечью разочарования.
Больше того: красные при каждом удобном случае пользовались иностранцами для выполнения самых трудных и опасных  операций.  На  их  долю  выпадали  самые изнурительные повинности, им поручали самые тяжелые  дела,  ими  сознательно жертвовали и часто посылали на верную смерть без  всякой  пользы  для  дела, вернее, для того, чтобы сберечь жизни красных командиров.
Словом, европейские добровольцы были в России на положении иностранного  легиона,  которым  красные  широко пользовались для всяких нужд, примерно так же, как во Франции  использовался иностранный легион.
Нельзя, впрочем, утверждать, что такое положение вещей было по  душе красным.  Ведь  этим  отчаянным  ребятам  предоставлялась полная возможность драться, как одержимым, и совершать  подвиги,  казавшиеся невыполнимыми и граничившие с легендой.
В  ночь  после  кровавого  поражения,   нанесенного белой армии, истомленные красные крепко уснули на тех самых холмах, которые они столь храбро защищали. Часовые едва стряхивали с себя дремоту, и  даже  стрелки,  которые несли службу охранения на далеко выдвинутых постах, отяжелев  от  усталости, лежали в глубине своих окопов полузакрыв глаза и с неизменной  трубкой во рту.
Вдруг яркие вспышки огня прорезали темень на юге, загрохотали  пушки,  и, прорвав ночную тишину воющим полетом, на красных  полетели  фугасные  снаряды, рассыпая вокруг себя фонтаны осколков.
Началась бестолковая  суета,  послышались  призывы:  "К  оружию!",  крики начальников, с большим трудом восстанавливавших  боевой  порядок,  -  короче говоря, поднялась та суматоха, которую всегда влечет  за  собой  неожиданное ночное нападение.
Наконец по всей линии загремели и ответные выстрелы красных.  Но  их  пушки били наугад по тем местам, где вспыхивали выстрелы.  Разумеется,  шуму  было гораздо больше, чем дела. По крайней мере, со стороны красных.
И, напротив, создавалось впечатление, что белые заранее выверили свои прицелы. Несмотря на темноту, их снаряды падали с ужасающей точностью. В самое короткое время две пушки красных  были  повреждены  и  выведены  из строя снарядами. 
Но  несравненно  серьезнее  оказалось  другое: белые изувечили дальнобойные пушки красных. Это привело  красных в настоящее отчаяние. Послышались гневные, полные ужаса возгласы:
- Дальнобойные пушки взорваны.
Ствол  лучшей  пушки  красных,   по   своему   калибру   и   дальнобойности превосходившей все белые  орудия,  был  изуродован.  Неизвестно  откуда пущенный английский снаряд с дьявольской точностью ударил в край  ее  жерла.
Еще немного - и он проник бы в ее самый механизм. Но  последствия  и  без  того  оказались  внушительными.   Жерло   орудия сплющилось, словно от удара парового молота, а металл  так  раскалился,  что край жерла стал темно-красным.  В  довершение  всего,  пушка  перевернулась вместе со своим лафетом. Она окончательно вышла из строя.
Казалось,  что  вместе  с   этой   пушкой   белые   искалечили   душу сопротивления. Люди  теснились   вокруг   орудия,   как   возле   смертельно   раненного главнокомандующего. Отважный артиллерист, словно врач, горестно исследовал повреждение.
- О,  я  вылечу  ее,  непременно  вылечу!  -  сказал  он,  грозя  кулаком белым, продолжавшим стрелять со стороны Кубани.
Красный главком Сорокин  это время сидел один в своей палатке. Склонившись над картой, он при свете свечи изучал малейшие извилины поля. Ему донесли о несчастье.
- Да  разве  вы  не  догадываетесь,  откуда  стреляют?  -  спросил  он  с невозмутимым спокойствием, которое никогда не покидало этого человека.
- Нет. В той стороне не было ни одной батареи.
- Значит, ее установили недавно, минут пять назад.
- Не понимаю, - ответил начальник штаба.
- А бронепоезд? Забыли?
- Ах да! Проклятый бронепоезд! - воскликнул штабист.
-  Его  в  таких  случаях  тихо  подводят  и  останавливают  на   отрезке железнодорожного  полотна,  заранее  намеченном  для  математически  точного прицельного огня,- продолжал Сорокин. -  Морские  орудия,  которые  шлют  нам сейчас свои снаряды, установлены на специальных платформах  и  наведены  под известным углом, тоже предварительно выверенным. И вот результат.
- Но что же делать?
- Надо раз и навсегда захватить крепость на колесах. Для этого необходимо разрушить позади нее железнодорожный путь. А еще лучше снова  взорвать  мост через Кубань.
- Немедленно? - спросил адъютант.
- Да. Но у нас едва хватит людей для защиты позиций,  в  случае  если  бы белым вздумалось возобновить наступление. А это вполне возможно, потому что нападение бронепоезда - не что иное, как диверсия с целью  отвлечь  наше внимание. Враг полагает, что нас гораздо больше. Ах,  если  б  у  меня  было десять тысяч солдат!
- Но ведь  для  этого  рискованного  дела  вполне  достаточно  нескольких решительных людей, - возразил адъютант.
- Правильно. Только где найти таких людей?
- Конная разведка? И их командир Волкорез? - сказал адъютант.
- Их мало, - воскликнул Сорокин. - Да, мало, но они смелы и хитры.
Подумав немного, Сорокин согласился:
- Хорошо. Позовите сюда Волкореза.
- Слушаюсь!
Через  несколько  минут  адъютант  вернулся  в  сопровождении   отважного прапорщика. Алексей стоял перед знаменитым главой красных войск, почтительно  вытянувшись по-военному,  но,  как  всегда,  уверенный  в  себе   и   сохраняя   чувство собственного достоинства.
   Слишком поздно  казаки, воевавшие за красных, поняли, в какую западню их завели комиссары-троцкисты. Командарма Сорокина расстреляли без суда и следствия в начале 1919 года за партизанщину и бонапартизм. 
   К слову сказать, Сорокин выступал резко против зверств чинимых над казаками красными комиссарами, так как сам был из кубанских казаков. 
Сорокин устремил на него ясный и твердый взгляд и без околичностей спросил:
- Сколько людей в вашем распоряжении?
- Двадцать.
- Можно на них положиться?
- Как на меня самого.
- Умеете обращаться с динамитом?
Алексей вспомнил о своих  странствиях  по  Турции,  где  ему  чуть  ли  не ежедневно приходилось прибегать к динамиту, и, не колеблясь, ответил:
- Да и уже давно.
- В таком случае,  у  меня  есть  для  вас  трудное,  почти  невыполнимое поручение.
-  Если  только  трудное  -  считайте,  что  оно  уже   выполнено.   Если невыполнимое - то либо оно будет выполнено, либо мы сами погибнем.
- Дело не в том, чтобы умереть,  дело  в  том,  чтобы  успешно  выполнить поручение.
- Слушаю!
- Я не обещаю вам за это ни звания, ни почестей, ни даже награды.
- А  мы  и  не  продаем  своей  крови.  Мы  сражаемся  за  дело свободы.  Распоряжайтесь  нами,  как  солдатами, исполняющими свой долг.
- Именно это я и делаю! Приказываю вам отрезать отступление бронепоезду и взорвать мост. Действуйте немедленно! Ступайте и  лишний  раз оправдайте ваше славное прозвище.
Отдав честь командующему, Волкорез вышел. Он вихрем пронесся  по  лагерю, на  который  продолжали  сыпаться  снаряды  белых,  собрал   казаков, приказал им седлать коней и роздал каждому по  пять  динамитных  патронов  и бикфордовы шнуры с фитилями. На все это у него ушло не более десяти минут.
- Вперед! - скомандовал он.
Маленький конный отряд насчитывал двадцать одного человека.    Разведчики бешено скакали, ежеминутно рискуя сломать себе шею среди скал  и рытвин, потому что единственными источниками света  в  этой  кромешной  тьме были звезды да вспышки пушечных выстрелов.
Но у добрых  казачьих  лошадок  такая  уверенность  и  сила  в  шаге,  ими руководит столь безошибочный инстинкт, что ни одна из них ни разу не  только не упала,  но  даже  не  споткнулась.  За  пятнадцать  минут  они  пробежали расстояние в десять километров.
И вот разведчики уже недалеко от железной  дороги.  В  пятистах-шестистах метрах сверкают воды Кубани. Очертания местности, которую  они  в  качестве разведчиков изъездили вдоль и поперек, настолько знакомы им,  что,  несмотря на темноту, казаки узнают малейшие ее  извилины. 
Спешились,  не  проронив  ни слова. Чувствовалось, что белые здесь так и кишат. Десять человек остались  охранять  лошадей.   Остальные,   захватив динамитные патроны, отправились пешими за своим командиром.
Они передвигались, словно истые пластуны, с бесконечными предосторожностями: ползли, останавливались, прятались то за скалой,  то  за кустарником и снова пускались в путь. Бронепоезд находился всего  в  полутора  километрах  от  них. 
Пушки  его продолжали  грохотать,  оглушая  разведчиков.  По  железнодорожному  полотну сновали  какие-то  тени,  вырисовывались  силуэты   часовых,   расставленных попарно, с промежутками от полутораста до двухсот метров.
Отважные разведчики с поразительной быстротой и самообладанием прямо голыми руками принялись копать ямки под рельсами. Волкорез  насыпал  в  патроны порох, вставлял в них шнуры с фитилями и вместе с Иваном  укладывал  их  в ямки и прикрывал сверху землей.
Одно неосторожное  движение,  малейший  удар  по  стальным  рельсам  -  и  все взорвется. От одной мысли об этом людей менее  хладнокровных  бросило  бы  в дрожь.
К тому же их каждую секунду могли заметить  часовые.  Правда,  разведчики работали лежа, плотно прижавшись к шпалам, с которыми они сливались. Слава богу! Наконец-то уложены все патроны. Их целая сотня, каждый  весом в сто граммов. Десять килограммов  динамита!  Так  встряхнет,  что  самим  чертям  тошно станет!
- Назад! - голосом тихим, как дыхание, скомандовал Волкорез.
Разведчики отступили на несколько шагов и припали к земле.
- Ты, Иван, останешься здесь, - продолжал Волкорез, - а я побегу на мост. Мне понадобится четверть часа, чтобы добраться  туда  и  заложить  там динамит. Когда услышишь взрыв, подожги фитили и беги. Понял?
- Да.
- Если через четверть часа взрыва не будет, значит меня уже нет в  живых. Ты все равно поджигай тогда. Скажешь Сорокину - я сделал все что мог.
- Есть. Только вот что я тебе скажу: взрывать-то взрывай, да не вздумай сам кокнуться. У меня сердце от горя лопнет.
- Молчи и выполняй! Сбор - после взрыва, у стоянки лошадей.
Отдав тот же приказ другим разведчикам, Волкорез принялся  укладывать патроны в две провиантские сумки, по пятьдесят штук  в  каждую.  Со  стороны могло показаться, что он имеет дело не с динамитом, а с дровами - так быстро и уверенно он ими орудовал.
Одну сумку через правое, другую через левое плечо, в каждой по пять килограммов  динамита,  и  в  путь.  Сделав небольшой крюк, Волкорез свернул прямо к мосту и минут через  шесть  был  уже  на месте. Мост, как он того и ожидал, охранялся часовыми.
Волкорез бесшумно обошел наскоро сооруженные белыми защитные  укрепления  и  добрался  до обвалов, вызванных предыдущим взрывом. Он был в числе тех, кто взрывал тогда мост, и отлично запомнил конфигурацию местности.
Как всегда, Волкорезу невероятно везло: ему удалось взобраться по  контрфорсу до настила моста. Мост был решетчатый. Он  состоял  из  продольных  брусьев, поперек которых были наложены шпалы, а на  шпалах  укреплены  рельсы. 
Вдоль левой его стороны тянулась деревянная дорожка для  пешеходов,  такая  узкая, что два человека, встретившись на ней, с трудом разошлись бы. А внизу река. Пучина!
Волкорез, положившись на свою счастливую звезду и находчивость, смело ступил на дорожку и направился к первому  устою  моста,  собираясь  взорвать его. Но не прошел он и пятнадцати шагов, как раздался резкий окрик:
- Стой, кто идет?
Уловив украинский акцент в речи часового, Волкорез решился на отчаянный шаг:
- Хиба це ты, Павло? Не балуй, - с деланным смехом ответил он.
Павло - это общее прозвище  украинцев,  подобно  тому  как  Ося  - прозвище евреев, а Джон - прозвище янки.
- Охрим! Це ты, че ли? - с явным недоверием откликнулся часовой. -  Пидхоть поближе. Руки вверх!
- Та не дуркуй. Смотри, что я стянул. У меня карманы  набиты  провизией  и флягами самогона. Дывись, спробуй!
Надо сказать, что украинцы такие же отчаянные пьяницы,  как  и  храбрецы. Услышав слово  "самогон",  Павло  опустил  свой  штык  и,  прислонив  винтовку  к парапету, почти вплотную  подошел  к  этому  любезному  мародеру. 
Они  едва различали друг друга впотьмах. Но Волкорез  успел  уже  откупорить  свою флягу, и до ноздрей столь хорошего ценителя самогона, как Павло, донесся аромат "божественного" напитка.
Фляга мгновенно перешла из рук лже-Охрима  в  руки  Павло,  который  жадно припал  к  ней  губами  и,  не  переводя  дыхания,  залпом  стал   поглощать содержимое.
Пока он так наслаждался неожиданным и чудесным  угощением,  Волкорез, протиснувшись между парапетом и украинцем, дал ему подножку и что  было  сил толкнул его в проем между двумя шпалами  Несчастный  Павло  не  успел  даже вскрикнуть и, как был, с флягой у  рта,  так  и  полетел 
Послышался  глухой шлепок по воде, Павло исчез в волнах.
- Бедняга! -  пожалел  Волкорез.  -  Впрочем,  от  нырянья  не  всегда умирают.
Но размышлять было некогда. Минуты текли, а в его положении каждая минута стоила часа. Волны с шумом бились об устой моста; он здесь, под ногами Волкореза, тот самый устой, который надо подорвать.
Отважный разведчик, рискуя разделить участь украинца, полез  под  шпалы  и зацепился за одну из них ногами и левой  рукой.  Нелегко  было,  находясь  в таком положении и действуя одною  лишь  правой  рукой,  достать  две  сумки, наполненные динамитом, и уложить их под настилом.
Теперь  оставалось  только зарядить патроны фитилями и поджечь. Но работа одной рукой отнимала  слишком много времени. Тогда, чтобы высвободить другую руку, Волкорез плотнее обвил ногами шпалу и повис над бездной вниз головой.
Внезапно деревянная дорожка задрожала под чьими-то тяжелыми  шагами.  Над ним бежали люди, щелкали ружейные затворы. А под ним,  будто  его  резали, вопил выплывший на поверхность хохол.
 - Пропал, - подумал Волкорез.
Заряжать патроны было уже некогда. Да и зачем? Вполне  достаточно  одного патрона, чтобы взорвать все остальные. Ему удалось извлечь из сумки патрон и вставить в него шнур с фитилем. Оставалось только  поджечь  фитиль. 
Пройдет добрых две минуты, пока он прогорит. Волкорез по-прежнему висел вниз  головой.  От  прилива  крови  голова готова была лопнуть, в ушах шумело, перед глазами плыли  огненные  круги;  у него едва хватило сил чиркнуть спичкой.
Подбежавшие  солдаты  увидели  мигающий  во  мраке  светлячок  и   силуэт человека, державшего его.
- Огонь! - раздалась команда.
Грянуло пять выстрелов. Волкорез, не обращая внимания на пальбу, поднес спичку  к  бикфордову шнуру и стал дуть на него, чтобы он скорей разгорелся. Фитиль занялся.
Пули жужжали у самых ушей разведчика, расщепляя шпалы, рикошетом отскакивая от стальных рельсов. У его ног двадцать фунтов динамита, сверху его  обстреливают  прибежавшие караульные, а внизу - река.
Ни секунды  не  колеблясь,  Волкорез  разжал ноги, обвивавшие шпалу, и вниз головой полетел в Кубань. В то же мгновение раздался оглушительный взрыв.




                ГЛАВА 12.

Бронепоезда,  как  орудия  войны,   используются   уже   давно. Они сновали взад и вперед, стреляли  и  делали  страшно  много  шума,  не принося почти никакой пользы.
Да оно и понятно: все передвижения бронепоезда совершались по одним и тем же путям, в его появлении не было никакой неожиданности, а поле его действий было очень ограниченно.
К тому же  он  не  обладал  ни  подвижностью  полевой батареи, ни неуязвимостью укрепленного бастиона. Пользовались бронепоездами и при осаде Плевны, впрочем, также без особого успеха.
Первое  и  самое  главное  условие  успешности  операций  бронепоезда - тщательная  охрана  железнодорожного  пути   с   целью   обеспечить   поезду возможность отступления. Кроме того, необходимо, чтобы вдоль всего пути были размещены на некотором расстоянии подвижные части, которые могли бы в случае неожиданного нападения прийти ему на  помощь. 
Ибо,  предоставленный  самому себе, бронепоезд не может долго защищаться. В начале  осады  Дона белые  принимали  все  эти  разумные  меры предосторожности. Но так как красные не  атаковали  бронепоезда,  несмотря  на  их участившиеся   нападения,   белое   командование   стало   пренебрегать осторожностью и снаряжало явно недостаточное количество  войска  для  защиты бронепоезда.
По  мере  того  как  росла  уверенность  белых  в  безнаказанности  их действий, они становились все более дерзкими. Бронепоезд,  который  действовал  на  фронте  Кубани,  состоял  из  трех платформ. На них были установлены три  корпуса  из  листовой  стали,  хорошо заклепанной  и  скрепленной  стальными  перекладинами 
В  общем,  бронепоезд представлял собою сооружение из сплошного металла, не пробиваемого пулями  и шрапнелью. В  его  корпусах,  стены  которых  были  прорезаны  двумя  рядами амбразур, укрывался гарнизон из  шестидесяти  бойцов. 
Нижний  ряд  амбразур служил для сидящих стрелков, верхний - для стоящих. Пушка находилась в задней части корпуса на легко вращающейся платформе  и могла  обстреливать  веером.  Мощный  паровоз  также  был  одет   в   броню; незащищенной оставалась лишь верхушка трубы.
И, разумеется, все, не исключая и пушек, было окрашено в цвет хаки.    Но вернемся к описанному выше ночному  нападению  бронепоезда.  Казалось, для этого не  было  никаких  оснований,  особенно  после  полного  разгрома, понесенного  всего  лишь  несколько  часов  назад  войсками  белых. Чем же оно было вызвано?
А тем, что паника  среди  белых  солдат,  обезумевших  от  страха  и бежавших врассыпную, как стадо, была так велика, что генерал Деникин,  опасаясь того самого преследования, о  котором  иностранные  офицеры  тщетно  умоляли его, приказал бронепоезду предпринять эту диверсию.
Наступление красных диктовалось простой логикой военных действий, и генерал решил прибегнуть к этому крайнему средству, чтобы предотвратить или хотя  бы ослабить вражескую контратаку.
О, если бы только он знал, что красные, пропев свой гимн, залегли спать! Между тем Иван, мучимый беспокойством, лежал, растянувшись на шпалах, и ждал взрыва моста. Волкорез сказал: "Через четверть часа".
В таком  положении,  особенно  ночью,  минуты  тянутся,  как  часы.  Юный казак волновался, сердце его усиленно билось; ему казалось, что четверть часа уже давно прошло. Ему чудилось, что огонь  бронепоезда  становится  все реже. 
А  что,  если  эта  крепость  на  колесах  прекратит  огонь  и  уйдет восвояси? И действительно, прильнув ухом к рельсам, он уловил  глухой  шум медленно двигавшихся колес.
- Действуй, Иван! Самое теперь время поджечь шнур.
Чирк! Вспыхнула спичка, бикфордов шнур загорелся. Иван одним прыжком отскочил от железнодорожного  полотна  и  побежал  к своим товарищам. Найдя разведчиков на том  же  месте,  где  оставил  их,  он бросил им команду, не имеющую ничего общего с военной терминологией:
- Давай драла!
Разведчики отбежали метров на двести. Бронепоезд приближался.  И  по  мере  его приближения тревога в душе Ивана росла: не слишком  ли  поздно  поджег  он фитиль?
Бабах! - донесся страшный взрыв со стороны реки,  сопровождавшийся  яркой вспышкой огня.
- Браво, Волкорез! Браво!
Бабах! - раздалось теперь совсем уже рядом, на  железнодорожном  полотне. Так и казалось, что там разверзся кратер вулкана: земля  задрожала,  во  все стороны полетели осколки металла и щепки, вспыхнуло ослепительное пламя. Оба взрыва последовали один за другим с промежутком секунд в пятнадцать.
Мост, очевидно, взорван, железнодорожные пути - тоже. И  что  за  ужасное разрушение! Обвалившаяся насыпь, груды исковерканных  рельсов  и  деревянная труха шпал.
Бронепоезд круто  остановился  на  расстоянии  трехсот  метров  от  места взрыва. Отступление было отрезано. Несколько солдат спрыгнули с поезда на полотно дороги и побежали к  месту взрыва.  Сбежались  часовые,  прискакали   кавалеристы.   
Люди   заметались. Послышались крики, отборная ругань, проклятия, порядком потешавшие залегших  в  траве разведчиков. В кучке белых,  состоявшей  примерно  из  тридцати  человек,  вспыхнул огонек, - видно, кто-то зажег фонарь.
Иван шепотом приказал самым метким своим стрелкам:
- Огонь! Бей в кучу!
Приказы Ивана все меньше и меньше походили на  военные,  но  разведчики исполняли их по-военному точно, и все шло, как полагалось.    Сухо щелкнули винтовки. Ружейный огонь  мгновенно  разметал  толпу.  Воздух огласился стонами и воплями раненых. Уцелевшие солдаты в страхе разбежались.
- Здорово! Вот здорово, -  шептал  Иван.  -  Бей  их,  ребята! - Эх! Если бы нас видел Волкорез. Какого дьявола, в  самом  деле, он провалился? Не хочу вот, а сам боюсь за него.
И было от чего тревожиться. Положение   начальника, действительно,  походило  на  безвыходное. Оторвавшись  от  железнодорожной шпалы, которая служила ему точкой опоры, он  ринулся  вниз  головой  в  реку Кубань.
А как сказал один упавший с крыши кровельщик:
- Лететь не так уж  скверно, куда упасть - вот, что забавно.
Река Кубань глубока. Волкорез так и врезался  в  нее  пулей,  однако вода уменьшила скорость падения. В то мгновенье, когда  Алексей  погрузился  в  реку,  раздался  оглушительный взрыв, сопровождавшийся  дождем  осколков.  Произойди  этот  взрыв  секундой раньше - и Волкорез взлетел бы вместе с мостом, секундой позже - и он был  бы убит обломками.
Тогда как теперь, в момент взрыва,  его  защитил  толстый слой  воды в пять метров. Опять счастливая звезда! Он проплыл несколько сажен под водой; но не хватало воздуха,  и  пришлось подняться на поверхность.
И тут его счастливая звезда закатилась.  Он  подплыл  к  бревну,  которое после взрыва торчало из воды под углом в сорок пять градусов, и потянулся  к нему, чтобы подержаться минутку па  поверхности  и  перевести  дыхание,  как вдруг сильная рука схватила Алексея.
У  самого  его  уха  раздалась  украинская брань:
- Хиба, хлопца, пиймав. Вит вон, убовец.
Волкорез узнал голос хохла, которого он так любезно отправил в реку.
- Ратуйте, -  продолжал  орать  хохол.  -  На  пидмогу.  Да помогче же доброму христыанину взять в плин проклятущего москаля.
Окончание  фразы  растаяло  в  следующих,  весьма  выразительных  звуках: “Буль, буль”.  Волкорез обеими руками  сдавил  шею  незадачливого  болтуна,  который должен был, казалось, удовлетвориться тем, что  ему  удалось  уже  один  раз избежать смерти.
Оба камнем пошли ко дну, и их понесло течением.  Но  руки  Волкореза не ослабевали и под водой. После необычайно долгого пребывания под водой выплыл только один  из  них. Это был  Волкорез.
Хохол,  задушенный  руками  юного  атлета,  исчез под водой навсегда. Отважный разведчик, с упоением вдохнув  струю  воздуха,  постарался разобраться в том, что произошло.
Устои полотна были взорваны, и мост, несомненно, поврежден.  Над  головой  Алексея на мосту суетились люди с фонарями, и  все  они  неизменно  останавливались  на одном и том же месте. Значит, по мосту нельзя было пройти даже пешеходам.
До  ушей  Волкореза  то  и  дело  долетали  ругательства,  крепкая солдатская брань, советы, которые каждый давал и никто не исполнял.
Потом до него ясно донеслась фраза:
- Какое несчастье! Тут работы дней на восемь, не меньше!
- Отлично! - с восторгом подумал Волкорез. - Сорокин  будет  доволен.
Теперь остается только соединиться с Иваном. Но,  прежде  всего  надо  еще было выбраться из реки. Алексей тихо  поплыл  вдоль  крутых  берегов  в  поисках места, где он мог бы выйти на берег, и вскоре заметил нечто вроде  расщелины среди нагромождения скал.
Подтянувшись на руках, Алексей вскарабкался на один из больших камней и, мокрый, как морской бог, присел на корточки. Но и теперь он, точно истый разведчик, пристально озирался по сторонам  и напряженно прислушивался, инстинктивно чувствуя пока еще незримую опасность.
С железнодорожного полотна доносились звуки выстрелов. Алексей узнал щелканье винтовок.
- Иван, - радостно подумал он. - Его мина взорвалась, видно, в то время, когда я возился в  воде  с  этим  болваном  хохлом.  Итак,  отправимся  к разведчикам.
С гибкостью кошки и ловкостью змеи Алексей  начал  карабкаться  на  груду камней; но прежде чем стать на ее вершину, он, припав к камням,  осмотрелся. Тишина, весьма, впрочем, относительная, мало успокаивала его.
Вдруг он вздрогнул: в пяти шагах, лицом  к  берегу,  стоял,  опираясь  на винтовку, солдат. Его силуэт  четко  вырисовывался  на  фоне  ясного неба. Волкорез различил даже головной убор: фуражку с приподнятым  левым бортом.
Что же, ползти опять  вниз  по  колеблющимся  под  ногами  и  срывающимся камням?  Бросаться  снова  в  реку  и  отыскивать  другое  место?  Нет,  это невозможно! Во что бы то ни стало надо пройти мимо солдата, невзирая на его штык  и на тревогу, которую он, несомненно, поднимет, несмотря ни на что!
- Будет дело, - решил Волкорез.
Да, будет дело, короткое, но жаркое. С тем благоразумием, которое у него всегда прекрасно уживалось с безумной отвагой, Алексей обдумывал, как приступить  к  действиям. 
- Пройду! - решил Волкорез.
Он весь подобрался, крепко уперся ногами о камни и приготовился к прыжку. Раз! Солдат, увидев человека, который, как чертик из  шкатулки  с  секретом, выскочил, будто из-под земли, отступил  на  шаг  и,  наклонив  штык,  крикнул:
- Стой!
Приходилось ли вам,  читатель,  наблюдать  плохую  выправку  новобранцев, когда инструктор командует:
- К штыковому бою - готовсь.
Правая рука у них бывает  поднята  слишком  высоко,  левая  нога  слишком вытянута, правая недостаточно согнута. Вместо того чтобы стоять твердо, как глыба,  новичок  находится  в  состоянии  самого  неустойчивого   равновесия и достаточно малейшего толчка, чтобы опрокинуть его, чем и  пользуются  иногда некоторые инструкторы, любители позабавиться.
Они хватаются  за  острие  его штыка, слегка толкают и без особого усилия сшибают новичка с ног. В голове  разведчика,  лишь  только  он  признал  в  солдате новобранца, молниеносно созрел план действий.
- Ты, верно, стоишь как на ходулях, милейший.
И  события  вполне  оправдали  эту   догадку,   удивительную   по   своей проницательности для такого умелого бойца. Да! Наш разведчик не  терял  времени  даром. 
Обращая  на  штык,  который вот-вот готов был проткнуть его,  не  больше  внимания,  чем  он  уделил  бы какому-нибудь гвоздю, Волкорез сделал второй прыжок, еще  более  ловкий, чем первый, и, схватив винтовку солдата за штык, изо всех сил толкнул его. Но такого усилия и не требовалось.
Солдат - воин столь же усердный,  сколь  храбрый,-  управлял  штыком  с ловкостью деревенского трактирщика. Он тотчас же опрокинулся навзничь,  подняв в воздух руки и ноги, а винтовка,  которую  он,  конечно,  не  смог  удержать, осталась в руках Волкореза. Зато парень принялся орать, как на пожаре в родной деревне.
- Он поднимет тревогу, привлечет соседний пост, - подумал Алексей.
Черт возьми! Из двух  зол  надо  выбирать  меньшее.  Волкорез  так  и  сделал. Пригвоздив солдата к земле штыковым ударом  в  бедро,  он  сорвал  с  него фуражку, нахлобучил ее на себя и со всех ног бросился прочь. Ор прекратился.
И во время! Хотя  сам  солдат  уже  зализывал дырку,  призыв  его  был услышан. С ближнего поста прибежали солдаты и, увидели извивающееся от удовольствия тело,  прежде всего, начали материться. На войне много и часто матерятся.
А Волкорез,  что  было  духу  мчался  туда,  откуда  доносился  грохот винтовок.  То  защитники  бронепоезда  и  разведчики   вели перестрелку, и те и другие, впрочем, без особого успеха. Открыли огонь и солдаты прибежавшего патруля.  Но  и  эти  тоже  стреляли наугад.
Словом, со всех сторон неслась пальба, никому не приносившая вреда. Но Алексею грозила новая опасность. Его  подкованные  железом  сапоги  гулко стучали  по  камням.  Услыхав  топот,  разведчики  подумали,   что   к   ним приближается неприятель, и наиболее рьяные  из  них  перевели  прицел  своих винтовок в сторону бегущего человека.
- Эти дураки решили, кажется, выбить мне глаз. Не хватает только, чтобы и Игнату  вздумалось  пальнуть  из  своей пукалки,  -  ворчал  Волкорез, прислушиваясь к жужжанию пуль.
Из благоразумия он припал к земле и стал соображать, как бы дать знать  о себе товарищам.
- Ну и дурак же я, все-таки!  -  воскликнул  он. - А  имя Ивана.
Ничего лучшего не придумаешь! И он принялся звать Ивана.
Знакомое имя, звонко  раздававщееся  в  темноте,  долетело  до  слуха Ивана. Тот первый уловил его и радостно вскричал:
- Волкорез?  Это ты?  Хватит  палить. 
Алексей  услыхал  эти  слова,  но  из предосторожности продолжал звать Ивана, не двигаясь с места.
- Ты, что ли, Волкорез? Не боись. Признали. Иди на мировую.
Иван хотел сказать: на "соединение". Но  в  такие  минуты  не  очень-то обращаешь внимание на всякие тонкости, особенно, если знаешь, что тебя и так поймут. И Волкорез понял. Поднявшись,  он  спокойным  шагом  двинулся  к разведчикам.
Иван встретил его в десяти шагах впереди отряда:
- Ну что, бродяга, вернулся? Все в порядке?
- Да, Иван! Все в полном порядке: взорвал мост,  утопил  одного хохла, насадил на штык одного дуралея-солдата, потерял свою фуражку,  зато  нашел другую и, вдобавок ко всему, промок до нитки.
- Ну и мастак же ты, парень! Только и мы тоже не ударили в  грязь  лицом: порядком исковеркали пути и помяли бронепоезд. Все, как ты приказал.
-  Но  это  только  начало.  Теперь  надо  прикончить   его,   -   сказал Волкорез.
- Верно, но для  этого  нас  слишком  мало.  Необходимо  подкрепление,  - ответил Иван.
- В лагере, конечно,  услышали  взрывы  и,  надо  полагать,  уже  послали подмогу, - сказал Волкорез. - А все-таки лучше съездить туда, осведомить обо всем Сорокина и попросить у него две-три сотни  бойцов.
-  Я  поскачу!  - ответил Иван и сорвался было с  места,  но  до  него  донесся  мерный  шаг приближавшегося отряда.
Послышался знакомый говор. Красные. Да,  это,  действительно,  были  они. Примчавшись во  весь  опор  из  лагеря,  они,  как  и  разведчики,  оставили невдалеке своих коней.
Их около трехсот человек. Они привезли с собой легкую пушку и  снаряды. Сорокин отправил  их  сюда  на  всякий  случай,  и  они прибыли, как раз вовремя. Пока разведчики  вели  перестрелку,  чтобы  отвлечь внимание неприятеля, красные начали рыть окопы.
Ловко орудуя своими кирками и лопатами на коротких ручках,  они  выкопали первую траншею для укрытия стрелков, затем вторую, с редутом для пушки. Весь остаток ночи ушел на эту работу, подвигавшуюся с удивительной быстротой.
Но только на рассвете и красные и белые смогли  разобраться  в  позициях друг  друга.  Результаты  осмотра  оказались  далеко  не  утешительными  для белых,  которые  с  изумлением  увидели  против  бронепоезда  укрепленный бастионами и ощетинившийся штыками вражеский фронт.
А пока они рассматривали линию неприятельских окопов,  красные  навели  свою  прекрасно  замаскированную ветками пушку на большое орудие бронепоезда. Пушка  коротко крикнула белым: "Берегись!", отправив им в виде  утреннего  приветствия хорошенький снаряд в девять с половиной сантиметров. 
Бронированная  стена корпуса была снята, словно резцом, а  снаряд,  начиненный  этим  дьявольским веществом - динамитом, взорвался на левой цапфе английского орудия.
Страшный удар вдребезги  разбил  мощный  стальной  лафет,  смял  механизм наводки и припаял пушку к башне, ужасно изувечив при этом пятерых солдат.
Красная батарея была отомщена. Белые, взвыв от бешенства, послали бурам несколько  залпов  из  своих легких орудий, не причинивших никакого вреда. Красное орудие ответило новым снарядом,  который  пробил    корпус другой платформы и разметал орудийную  прислугу,  обратив  в  бегство  одних артиллеристов и уложив на месте других.
Все же белые, проявляя  безумную храбрость и стойкость, дали еще залп. И тогда в третий раз прогремела  пушка красных.
- Они устанут раньше нас, - произнес командир красных артиллеристов.
И он угадал. Сквозь дым, окутывавший  среднюю  платформу,  уже  показался белый платок, которым махали, нацепив его на кончик штыка. Белые  решили вступить в переговоры.  Огонь  прекратился,  и  начальник  красного отряда, присланного Сорокиным, в свою очередь  водрузил над траншеей белый платок.
Тогда молодой белый офицер проворно спрыгнул на рельсы, прошел половину  расстояния,  отделявшего  поезд  от  траншеи,  и остановился. Красный командир  также  вылез  из  окопа  и  подошел  к  неприятельскому офицеру.
-  Мы  согласны  капитулировать,   -   сказал   белый офицер,   высокомерно поклонившись красному. - Каковы ваши условия?
- Наши условия? Да никаких условий,  -  спокойно  ответил  артиллерист.  -  Вы сдадитесь в плен, только и всего. Вы покинете бронепоезд,  оставив  там  все ваше оружие, и остановитесь на расстоянии двадцати  шагов  от  первой  нашей траншеи. Оттуда вас отведут в лагерь.
- Надеюсь, наши люди имеют право сохранить свои вещи?
- А что же вы думаете, - насмешливо  ответил  красный,  -  мы  поведем  их нагими?
- Я хотел сказать: свои вещмешки, - угрюмо поправился белый.
- Пожалуй, но только после осмотра.
- Нас пятеро офицеров, и всем нам не хотелось  бы  расставаться  со  своими саблями.
- Об этом будете договариваться с Сорокиным. Мое дело только доставить вас к нему. Даю вам пять минут. Если ровно через  пять  минут  вы  не  выстроитесь здесь без оружия, мы возобновим огонь.
Белые поняли, что дальнейшее  сопротивление  бессмысленно,  и  решили сдаться. Они покинули крепость  на  колесах  и  под  руководством  своих офицеров выстроились перед траншеей.
Вооруженные красные вышли из окопов, с любопытством, не  лишенным  уважения, рассматривая  белых.  Те  сохранили  свою   прекрасную   выправку,   хотя большинство из них  и  не  скрывали  радости  по  поводу  развязки,  которая избавляла их от опасностей войны.
Затем красный командир в сопровождении Волкореза и двадцати разведчиков приблизился к белым, чтобы проверить,  нет  ли  в  вещмешках оружия. Когда он проходил мимо белого капитана, тот выхватил из вещмешка револьвер и выстрелил в упор.
- Вот тебе, негодяй! - крикнул он. - Всех бы вас уничтожить!
Красный начальник упал навзничь с раздробленным черепом. Это отвратительное и низкое убийство вызвало  у  красных  взрыв  бешенства. Волкорез с молниеносной быстротой поднял винтовку к  плечу  и  выстрелил  в убийцу. Труп капитана рухнул на тело его жертвы.
На мгновение оба отряда оцепенели. Но расправа с преступником на  месте  преступления  не  успокоила  красных, негодование их не знало предела. Все они, старые и  молодые,  жаждали  крови остальных белых, которые, по их мнению, должны были  жестоко  поплатиться за подлое преступление одного из своих товарищей.
- Смерть белым! Смерть!
Еще минута - и  пленники  будут  перебиты. Командование перешло теперь к Волкорезу. Его  бросило  в  дрожь  при  мысли,  что сейчас произойдет одно  из  тех  массовых  убийств,  которые  вписываются  в историю народов и накладывают позорное пятно как на людей,  их  совершивших, так и на людей, не помешавших  совершиться  им.  Сейчас  ружья  начнут  сами стрелять.
С  риском  стать  первой  жертвой  своих  обезумевших  от  гнева   друзей Волкорез бросился между белыми и уже нацеленными на  них  винтовками красных и, подставив свою грудь под выстрелы, крикнул:
- Опустите ружья! Друзья, умоляю - опустите ружья!
Красные спорили, кричали, жестикулировали, но никто  из  них  не  выстрелил. Победа была наполовину одержана. А Волкорез продолжал своим звонким голосом:
- Вы люди справедливые и сражаетесь за священное  дело  свободы.  Во  имя справедливости, во имя свободы, которую вы непременно завоюете,  не  карайте этих пленников за преступление, в котором они невиновны.
- Верно! Он прав! - раздалось несколько  голосов. 
Наиболее  непримиримые молчали, но и они  не  решались  уже  кричать:  "Смерть  англичанам!"  -  и вынуждены были молча, хотя и с явным сожалением, опустить свои винтовки. Военнопленные были спасены.
Белый прапорщик подошел к Алексею и, отдав ему честь, сказал:
- Прапорщик! Вы - великодушный противник и настоящий воин.  Благодарю вас лично от себя и от имени этих честных воинов, порицающих  отвратительный поступок капитана Забелина.
- Забелин? Командир первой роты пятого кавалерийского полка?
- Вы его знали?
- Так это точно был он?
- О, да.
- В таком случае, и я, в свою очередь, благодарю вас, прапорщик.
Во время этого короткого разговора буры осмотрели  вещмешки  сдавшихся  и, убедившись, что в них не спрятано оружия, решили отправить пленных в лагерь. Честь конвоировать их досталась разведчикам - они ее заслужили.
И вот белые двинулись, окруженные разведчиками, самому старшему из которых не стукнуло еще и двадцати лет, а младшему не было  и  пятнадцати. Волкорез, наклонившись к уху своего юного племянника Игната, прошептал:
- А знаешь, кто этот белый офицер, которому  я  размозжил  голову?
Это капитан Забелин, один из шести членов военного суда, убийца твоего отца.

                ГЛАВА 13.

Возвращение конных разведчиков в лагерь было настоящим триумфом. Вошедшая в поговорку невозмутимость красных на этот раз совсем растаяла, и они устроили отважным разведчикам восторженную встречу. Пленных же они  приняли  с  обычным добродушием и оказали им всякие мелкие услуги.
Такое  отношение  глубоко  тронуло  белых.  Как!  Эти  великодушные  и гостеприимные люди и есть те самые красные, которых газеты  называли мужичьем,   тупицами,   белыми   дикарями?   Пленники,   начиненные   белыми идеями, не могли прийти в себя от изумления.
Сорокин, бесконечно обрадованный успехом дела, которое превратило страшный бронепоезд в груду железа, пожелал увидеть того, кому  он  был  обязан  этой победой. Он приказал немедленно прислать к нему Волкореза.
Когда Волкорез явился в  палатку  главнокомандующего,  там  собралось большое   общество:   знаменитые   начальники,   родственники    и    друзья главнокомандующего и простые солдаты. Все они  беседовали  и  курили,  как равные.
Чувствовалось полное отсутствие иерархии, чванливости,  высокомерия.  Все эти люди были братьями, солдатами, военная  форма  которых  равно для всех состояла из винтовки и патронташа.
Увидев Волкореза, Сорокин  поднялся  навстречу  и,  пожав  ему руку, сказал:
- Вы храбрец! От имени армии благодарю вас, мой юный друг.
- Товарищ командующий, - ответил он,  -  вы  говорили,  что  у  вас  нет  возможности наградить меня чином, или  орденом.  Но,  поверьте,  честь,  которую  вы  мне оказываете, произнесенные вами слова во сто крат  дороже  любой  нашивки  на рукаве, или значка на мундире.
Все присутствующие встретили слова Сорокина и ответ начальника разведки громом аплодисментов. Двенадцать последующих дней протекли в относительном спокойствии, если не считать  обычных  на  войне  инцидентов,  являющихся,  как  бы   своеобразной разменной монетой военного времени.
А между тем в других областях края в это же самое время происходили серьезные события. Красные неизменно одерживали победы, но не умели пользоваться их плодами. Главные красные военачальники поговаривали о том,  чтобы,  объединив  все силы, начать генеральное наступление и, нанеся массированный удар белой армии, попытаться одержать над ней решительную победу до прибытия Деникина, главнокомандующего белыми силами на юге России.
Словом, чувствовалось, что назревают важные события.    Поднявшись однажды с зарей, Волкодав, в который уже раз,  наслаждался живописным зрелищем красного лагеря. Полная живых красок и неожиданностей  картина  этого  лагеря  превосходно описана  в книге Серафимовича “Железный поток”.
Подобно всем современным армиям, этот лагерь ничего не имел из технических средств обслуживания. Но самое любопытное в этом лагере – был высокий боевой дух, которым он весь был проникнут. Повсюду висели плакаты и транспаранты в защита свободы и прав  угнетаемого  народа. 
Человек, которому привелось видеть, как красные  ежедневно  отправляются  на свои ночные посты, кто пешком, кто на лошади, всегда  точно  в  определенное время и при любой  погоде,  не  может  не  склониться  перед  высшей  силой, превращающей этих вольных, как  ветер,  людей  в  строго  дисциплинированных воинов.
Сплошь и рядом они идут на свои посты,  согнувшись  в  три  погибели  под проливным дождем. Легкая одежда едва защищает их, кругом беспросветная тьма, ливень  хлещет,  как  из  ведра,  а  солдаты,  наперекор  стихии,   стоически продолжают свой путь. И так - изо дня  в  день. 
Прильнув  к  склону  холма, утопая в грязи, или хлюпая по лужам, они бодрствуют до зари на своих постах и спят под открытым  небом,  каждую  секунду  готовые  отдать  жизнь  за  свое новое отечество.
Волкорез  прогуливался  по   лагерю, рассматривая все, восхищаясь, или отмечая недостатки. Он дышал полной  грудью в этой воинственной атмосфере и снова и снова поздравлял  себя  с  тем,  что принял участие в суровой,  полной  трагизма,  борьбе,  от  которой  зависела судьба целого народа.
Случайно, или в силу предчувствия он забрел в то место,  где  стояла  палатка Сорокина. Непринужденно войдя в палатку, Алексей застал там Сорокина. Тот был один  и писал. Он оторвался от своего занятия и, дружески улыбнувшись, произнес:
- Добрый день, Волкорез.
- Добрый день, товарищ командующий.
- А я как раз собирался послать за вами. Вы мне нужны.
- Готов служить. Я уж и так  почти  две  недели  веду  праздную жизнь.
- И скучаете?
- Еще бы! Ведь  после  взрыва  моста  у  меня  ни  разу  не  было  случая поколотить белых.
- А если я предоставлю вам такой случай?
- Отлично! О, если бы со мной была  моя  турецкая рота!  Но, увы, она почти вся рассеялась. Остались каких-нибудь двадцать человек.
- По возвращении, вы сможете восстановить ее в полном составе.
- Значит, мне придется уехать?
- Да. Вы поедете курьером довольно далеко, под  Енакиево.  Вы  отвезете секретные документы чрезвычайной важности.  На  телеграф  положиться нельзя: белые шпионы проникают всюду. Почта идет слишком медленно. Вам придется двигаться быстрее почты,  пожирая  дороги,  этапы,  железнодорожные пути, станции, мчаться без остановки дни и ночи, избегая засад, ускользая от шпионов, превозмогая сон и усталость, и добраться, как можно скорее,  во  что бы то ни стало, любой ценой.  Вы  обладаете  всеми  необходимыми  для  этого качествами: вы храбры, выносливы, предприимчивы, находчивы, вы умеете  выйти из любого положения и никогда не теряетесь.
- Готов служить.  Когда  прикажете  отправляться? 
-  Через полчаса.
- Одному?
- Так, пожалуй, было бы лучше. Однако вас могут убить по дороге, а потому возьмите с собой надежного товарища, который,  если  вы  погибнете,  мог  бы довести до конца это поручение, или  уничтожить  документы,  если  вы  будете ранены, или захвачены в плен.
- В таком случае, я возьму своего Ивана.
- Ну что ж, Иван, так Иван. А теперь давайте  установим  ваш  маршрут, конечно, без учета неожиданных дорожных происшествий. Отсюда до Енакиево по прямой триста километров.
- Около пятисот километров, - поправил про себя Алексей.
- Накинем еще пятьдесят километров на  окольные  пути,  которые  вам  придется выбирать. Рекомендую вам,  как  можно  меньше  пользоваться железной дорогой. Путешествие отнимет не менее восьми дней, а может  быть,  и  больше.  Дороги забиты военным снаряжением, и поезда  движутся  медленнее  хороших  лошадей. Потому-то я и советую вам передвигаться не по шоссейным  дорогам  -  это даст выигрыш во времени.
- Охотно верю.
Сорокин  взял  со   стола   большой   конверт,   тщательно   запечатанный, перевязанный и с обеих сторон покрытый лаком:
- Вот вам документы. Конверт  непромокаемый.  Зашейте  его  за  подкладку вашего мундира и отдайте его лично в руки начальника красного штаба.  Вот  пропуск.  Он обеспечит вам помощь и поддержку  на всей территории края. А теперь отправляйтесь, не теряя  ни  минуты.  До свиданья! Жду вас живым  и невредимым.
Волкорез  принадлежал  к  людям,  которых  никогда   нельзя   застать врасплох. Недолго думая, он помчался в свою палатку и, застав там Ивана, с места в карьер спросил:
- Скажи, Иван, ты хороший кавалерист?
И Иван  ответил  важно  и  убежденно  на  выразительном  жаргоне:
- Спрашиваешь! Я же наездником был на конезаводе.
- Тогда пойдем выбирать себе лошадей и айда на прогулку.
- На войну? Багаж и оружие брать?
- Никакого багажа! По одеялу, по винтовке, по  дюжине  сухарей  и  по  сотне патронов.
Они тотчас же отправились на конюшню,  где  нашли именно то, что им было надо.  Теперь в палатку. А там - свернуть одеяла, перекинуть их через плечо справа налево, а винтовки - слева направо, привязать к поясным ремням кожаные сумки с сухарями и патронами. На все это ушло не более десяти минут.
И вот передовые  посты  остались позади. Теперь перед ними простиралась степь,  безлюдная,  на  каждом  шагу таящая засады и грозящая гибелью.
- Послушай, Волкорез, - предложил Иван, - а не пустить ли нам коней в галоп?  Чем мы рискуем! Лошади только ноги поразомнут.
- Идет!
Друзья поскакали прямо на восток. Дороги,  правда,  не было, но голая, ровная и твердая земля степи очень удобна для скачки. Тем не менее Ивану все казалось, что они скачут недостаточно быстро.
- Слышь-ка ты, Волкорез, молоко мы, что ли, боимся расплескать?  Двенадцать километров в час! Махнуть бы со скоростью двадцати пяти. А?
- Ну да! Чтобы свалиться в первую попавшуюся яму, наскочить на камень, или на какой-нибудь пень? Двенадцать километров в час,  а  может  быть,  и  того меньше! Ты - солдат, а не гонщик.
- Есть. Кстати, куда это мы направляемся таким аллюром?
- На восточную дорогу.  Каких-нибудь двадцать минут - и мы будем там.
Через  пятнадцать  минут  оба  друга  выехали  на  широкую,   проложенную бесчисленным количеством воловьих упряжек дорогу.  Колеи  здесь  были  очень глубоки, но зато дорожки, утоптанные быками, превосходны.
Сияющий Иван болтал,  как  сорока,  и  называл  себя  самым  счастливым кавалеристом.  А  Волкорез,  слушая  его   болтовню, поднимал время от времени голову  и  тревожно  вглядывался  в  даль. 
Однако ничего подозрительного, по крайней мере до сих пор, он не приметил. Так без каких-либо помех они проехали семь-восемь  километров.  Но  вдруг дорога стала круто понижаться и привела к реке.
- Это Кубань,  -  спокойно  произнес  Волкорез.  -  Я  знал,  что  она встретится на нашем пути. Тут есть брод. Перейдем.
Течение, даже у берегов, было очень быстрое. Приходилось крепко упираться ногами в дно, чтобы не быть унесенными потоком. Река становилась все глубже, вода дошла им сначала  до  пояса,  потом  до груди и, наконец, до шеи.
- Эх, ходули бы! - вздохнул Иван, тащивший лошадь в поводу.
Их винтовки, патроны, одеяла - все вымокло, за исключением пакета,  который Волкорез из предосторожности высоко поднимал в верх.  Но  патроны  воды  не боятся, остальное - просохнет!
К счастью, вода в реке была в  этот  сезон  на  самом  низком  уровне;  в противном случае наши друзья столкнулись бы с непреодолимыми трудностями. Вот, наконец, и  другой  берег.  Отдышавшись  и  отряхнув  с  платья  воду, взобрались пешком на прибрежный откос и снова поскакали.
Не было еще и десяти часов утра, но в степи солнце в это время стоит летом уже высоко.  Начинала донимать жара. Иван достал из мешка сухарь и стал жадно грызть.
- Постноватая закусочка, - сказал он, набив полный рот. -  Не  мешало  бы добавить к ней хоть каких-нибудь овощей.
- Позавтракаем в полдень, - коротко ответил Волкорез.
- Ты ничего не ешь и все молчишь. А между тем обычно ты не  дурак покушать, да и за словом в карман не лезешь.
- Опасаюсь неприятных встреч.
- А далеко еще до хутора?
- Три километра.
- Хо! Всего каких-нибудь  полчаса  езды!  Дорога  хороша,  поднажмем?
- Нажмем!
Так они мчались уже добрых тридцать минут.
Внезапно Волкорез, ехавший впереди, заметил справа, на расстоянии двух километров, небольшой отряд кавалеристов, человек пять-шесть.
Всадники перевели коней на крупную рысь с явной целью  перерезать  им дорогу.
- Иван, можешь припустить до двадцати и даже двадцати пяти  километров. Видишь кавалеристов? Наверное, белые?
- Слева, да? Вижу.
- Нет, справа.
- Значит, их два взвода. Да, это белые. Не дрейфь. Гони.
Друзья припали к гривам и понеслись со скоростью курьерского поезда. Но и белые послали лошадей в карьер. С  пиками  наизготовку  они  бешеным галопом мчались наперерез красным.
Скачка была недолгая, но захватывающая. Ведь  это  был  не  один  из  тех безобидных матчей на  хорошо  утрамбованной  дороге,  или  гоночной  дорожке, опасный  разве  только  для  кошельков  зрителей,  или  для   самолюбия   его участников.
Дорога скверная, а местами и совсем непроходимая. Под густым слоем серой пыли коварно притаились рытвины и камни, которых не увидишь, пока не наскочишь на них.  А  ставкой  в  этой  отчаянной  гонке служат жизни двух молодых людей, а быть может, и спасение целой армии.
- Проскочим! - бормочет Волкорез.
Его мускулы готовы лопнуть  от  напряжения,  взгляд  прикован  к  дороге; крепко  сжимая  повод,  он  инстинктивно  объезжает  попадающиеся   на   пути препятствия.
Уланы все  приближались.  Уже  доносились  их  крики.  Алексею  явственно послышались  слова,  от  которых  закипела  вся  его  кровь:   
- Подколем свинью.
- И не иметь возможности подстрелить этих  свиней,  -  вздохнул Волкорез.
Иван, следивший за левым взводом, радостно крикнул:
- Не порть себе кровь. Обогнали! Пройдем!
Однако правый взвод приближался с молниеносной быстротой. Дорога, правда, немного улучшилась, но оба конника начали уже выдыхаться.
Мимо  ушей  просвистело несколько  пуль,  и началась пальба. Это открыл огонь левый, обойденный взвод. Не  столько  ради  того,  чтобы подстрелить беглецов, сколько  для  того,  чтобы  они  испугались,  потеряли самообладание, необходимое при быстрой езде, и свалились с лошадей.
Но испытанному мужеству Волкореза и Ивану чужда такого рода слабость. Они давно привыкли к музыке пуль. Вот вдали уже показались окруженные  деревьями  строения,  до  них  всего полкилометра.
- Хутор.
Еще пять минут этого адского хода - и они спасены. Левый взвод нагонял их с тылу, правый находился всего  в  ста  пятидесяти метрах.
- Ходу, Иван, ходу!
- Гоню, - подхватил Иван.
Белые взревели от ярости:  эти бесстрашные красные пронеслись буквально под самым их носом. А тут еще пущенные в карьер кони перемахнули по инерции  через  дорогу  и проскакали метров пятьдесят, прежде чем всадникам удалось их остановить.  Но кавалеристы не мешкали.
Они круто повернули коней и, вернувшись  на  дорогу, продолжали   преследование.   Расстояние,   отделявшее   красных   от хутора,  сокращалось  буквально  на  глазах.  К   несчастью,   дорога   в окрестностях  хутора  оказалась  истоптанной  и   изрытой   стадами.
Разведчикам пришлось снова замедлить ход. Внезапно лошадь Волкореза попала в засыпанную пылью яму и он, подскочив в воздух,  перекувырнулся и, пролетев метров шесть, растянулся в грязной выбоине.
Иван,  налетев  на  его  валявшийся  посреди  дороги  лошадь,  также перемахнул через ее голову и после невообразимого прыжка  в  воздухе растянулся рядом со своим другом:
- Видал? Вот так падение - блеск!

                ГЛАВА 14.

Все перемешалось в неописуемом беспорядке - руки, ноги, винтовки, вещмешки. Иван, с обезьяньей ловкостью  вскочивший  первым,  нашел  в  себе  силы позубоскалить:
- Ничего страшного. А знаешь, я вообще, наверное, резиновый.
Волкорез с трудом поднялся на  одно  колено,  тяжело  перевел  дух  и провел рукой по лбу.
- А меня так хватило по голове,  -  сказал  он,  -  что  в  глазах  будто огни засверкали.
- Ничего не развинтилось, - спросил Иван с какой-то особой, нежной и простодушной тревогой.
- Чепуха! Разве можно в наши годы бояться таких пируэтов! - ответил Алексей.
Белые между тем мчались во весь опор. Их была целая дюжина, и они  ничуть не сомневались, что в два счета покончат с этими красными,  которые,  как им казалось, потеряли способность к сопротивлению.
Волкорез собрал все свои силы и самообладание. Он решил драться и во что бы то ни стало выполнить данное ему  поручение. Падение сильно оглушило его, однако он не показал и  вида,  что  ему  плохо. Железная воля восторжествовала над физической болью.
Быстро сняв с плеча винтовку, он прицелился  в  белых,  которые  с  пиками наперевес мчались на них, припав к холкам своих коней.
- Не стреляй без меня! - бросил он Ивану.
Белые скакали по четыре в ряд. Раздались подряд четыре  выстрела,  настолько  частые,  что  они  как  бы слились в один.
Точно полотно разорвалось. Четыре всадника первого ряда грохнулись оземь с раздробленными черепами. Кони второго ряда инстинктивно свернули в  сторону,  чтобы  не  раздавить упавших, но лошади убитых продолжали мчаться вперед и  после  падения  своих всадников.
Один из коней с молниеносной быстротой скакал посередине  дороги; сейчас он наскочит на красных  и  раздавит  обоих.  То  была гнедая лошадь с темно-каштановыми манжетами у копыт и с  белой  звездой  на лбу.
Грянул пятый выстрел. Пуля с ужасающей точностью  попала  в  центр  белой звездочки и размозжила животному череп. Конь тяжко рухнул в  двадцати  шагах от красных.
- Черт возьми, вот это выстрел! - пробормотал Иван, такой же  спокойный под огнем, как и его командир.
Все произошло почти мгновенно. Белые обрушили на разведчиков потоки брани и угроз, которые,  однако, произвели на них не большее впечатление, чем карканье ворон. Белые уже не решались на лобовую атаку.
Они  двинулись  на  противника  с флангов. Их строй напоминал острый угол, вершина которого как бы упиралась в разведчиков. Волкорез  с  невозмутимым  спокойствием  навел   винтовку   сначала   на правофлангового головного кавалериста, затем  мгновенно  перевел  прицел  на левофлангового.
Он стрелял, как охотник, убивающий дуплетом пару  куропаток. Оба солдата упали, даже не вскрикнув, даже не взмахнув руками. Шесть всадников и одна лошадь уложены  семью  выстрелами!  Есть  от  чего прийти в ужас!
Впрочем, в степи Волкорез превзошел и это  достижение,  когда  ночью  истреблял  волков,  причем  единственной мишенью ему служил фосфорический блеск их глаз. Замечательный стрелок протянул Ивану свою винтовку с опустевшим магазином.
- Дай твою! - сказал он.
Казак отдал  ему  свою  заряженную винтовку,  и  Волкорез вздохнул с облегчением, снова почувствовав в  руках  надежное,  пригодное  к действию оружие. Белые на мгновение заколебались.
Да и понятно: они желали поохотиться за двумя подозрительными  кавалеристами,  сыграть  забавную  партию  своей излюбленной игры "подколем свинью", а напоролись на двух молодцов, которые в одно мгновение уничтожили шестерых белых.
Атака не удалась. Тщетно двое ближайших к разведчикам белых  пытаются  на полном скаку пронзить их пиками. Пики слишком коротки и не достигают цели, а пущенные в карьер кони вихрем проносятся мимо разведчиков.
Просиявший Иван показал им нос и крикнул им вдогонку:
- Проваливайте-ка вы со своими палками от метлы! Они годны только на  то, чтобы сшибать с деревьев орехи да яблоки!
- Погоди еще  радоваться,  -  заметил  Волкорез.  -  Думаешь,  они вернутся?
- Ничуть не сомневаюсь. Всей душой ненавижу  их,  но  охотно  признаю  их мужество.
- Значит, по-твоему, им мало полученной взбучки?
- Да. А вот и доказательство. Ложись. Скорей. 
Волкорез,  повалив на землю своего товарища, распластался рядом с ним в канаве. И вовремя! Грянуло шесть  выстрелов.  Взвились  столбики  пыли,  взлетели осколки камней.
- Да! - торжествовал Иван. - Да что они, ногами,  что  ли,  стреляют? Точь-в-точь, как я!
Белые убедились, видно,  что  конной  атакой  ничего  не  добьешься;  они отъехали метров на триста, спешились и, укрывшись за своими конями,  открыли ответный беглый огонь.
Весьма  неосторожный  ход,  когда  имеешь  дело  с  таким  стрелком,  как Волкорез. Огромная выбоина, вырытая крестьянскими повозками, укрывала не  хуже  траншеи. Волкорез,  не  обращая  внимания  па  град  пуль,  которыми  осыпали  их белые,  прицелился  в  одну  из  лошадей  противника  чуть  пониже  уха.
Сраженный выстрелом конь, прежде чем  упасть,  вздыбился,  открыв  при  этом скрывавшегося за ним солдата. Раздался второй выстрел. Солдат, пораженный в лоб, опрокинулся навзничь.
-   Всего   пятеро   осталось!   -   завопил   Иван,    но    тут    же вскрикнул:
- Ужалили.
Он неосторожно приподнял голову над колеёй, и пуля сняла,  как резцом, мочку его правого уха.
- Да ты не волнуйся, это сущие пустяки!
- Тем лучше. Пора уж кончать, - отозвался Волкорез.
Белые, легкомысленно опустошив магазины своих ружей, прекратили на  время огонь. Пока они наспех, торопливо роясь в патронташах,  перезаряжали  винтовки, Волкорез с молниеносной быстротой перестрелял лошадей.
Ни одна лошадь не падала сразу. Все они бились,  поднимались  на  дыбы  и отскакивали в сторону, обнажая скрывавшихся за ними всадников. Один из  пяти оставшихся в живых белых  целился  в  них,  стоя  на  колене. 
Но  Алексей  успел опередить его, и, пораженный пулей  Волкореза,  он  опрокинулся навзничь.
- А теперь только четверо! - торжествовал Иван,  зажимая  рукой  сильно кровоточащее ухо.
Вся эта драма  длилась  не  более  пяти  минут.  Уцелевших  белых  охватил какой-то суеверный страх. О, если бы у них были кони, как охотно бросились бы они наутек! Но бедным животным досталось сильнее людей: все они были перебиты.
Белым оставалось только поплотнее прижаться  к  земле.  А  кругом  -  ни ложбинки, ни камня, за которым можно было бы укрыться, лишь кое-где  скудные клочья степной травы.
Разведчики же, хотя и уступали белым в численности, были отлично укрыты от глаз противника.
- Пора кончать! - повторил Волкорез. -  Нам  нельзя  терять  времени, ведь путешествие только началось. Гром и молния! Ах, как охотно уничтожил бы я целый полк этих проклятых белых!
Волкорез прекрасно научился на фронте бить врага из засады. Он умел, не обнаруживая себя, следить за всеми действиями противника, мог незаметно  для неприятеля изменить позицию, или зайти врагу в тыл.  Вот  и  теперь,  зарядив свое ружье, он шепнул несколько слов Ивану, а сам пополз по выбоине.
Уйдя метров на пятьдесят от своего товарища,  Алексей  едва  слышно  свистнул сквозь зубы. Иван тотчас же насадил на  винтовку  фуражку  и,  вытянув  в  сторону  руку, приподнял ее над выбоиной.
Белые клюнули на эту приманку и  принялись нещадно ее обстреливать. Их головы чуть приподнялись над землей. Но для Волкореза и этого было достаточно. Раздались его меткие  выстрелы. И тотчас же за ними последовали  два  других. 
Алексей  послал  их наугад, целясь чуть повыше линии цвета хаки, по которой  можно  было  узнать затянутые в мундиры спины белых. Наступила  полная  тишина.  Потом  от  земли отделился один (всего один!) объятый смертельным ужасом человек.
- Погибли! Все погибли! - кричал он, размахивая белым  платком. - Вы  убили всех. Я сдаюсь, сдаюсь.
- Откуда он взялся? - удивился Волкорез, поднимаясь в свою очередь. - Значит, я все-таки промахнулся. Эй, Иван! Поднимайся! Победа за нами!
Белый подходил, шатаясь, растерянный, с обезумевшими от ужаса глазами.
- Руки вверх, парень! - скомандовал Волкорез.
Тот поднял дрожащие руки и, заикаясь, пробормотал:
- О нет, я не обману. У меня  пропала  всякая  охота  сопротивляться. Прошу только об одном: пощадите!
- Охотно, -  ответил  Волкорез,  из  обычной  своей  осторожности  не опуская, однако, винтовки.
Внезапно его осенила мысль.
- Номер вашего полка? - спросил он солдата,  который  дрожал  и  лязгал  от страха зубами.
- Пятый кавалерийский, - с трудом ответил солдат.
- В таком случае, вы должны знать майора Раховича.
- Конечно знаю.
- Вот что: я отпущу тебя на свободу, но с одним условием. Согласен?
- Да, вы только скажите. Исполню все, что потребуете.
- Мое имя Волкеорез, я - начальник конной разведки красных. Это я взорвал мост на Кубани.
- Я очень много слышал о вас, - произнес солдат.
- Вы видели, как я только что расправился с вашим взводом?
- О, это ужасно. Вы страшный человек.
- Я напоминаю об этом не из хвастовства, а  только  для  того,  чтобы  вы повторили мои слова майору Раховичу. Вы прибавите еще: "Человек, которого вы осудили на жестокую и кровавую игру "Подколоть свинью", поклялся убить  вас и штаб-ротмистра Мусатова, и убьет. Ничто не спасет их от его мести". А теперь можешь идти: ты свободен.
Хорошо вымуштрованный солдат  отдал  по-военному  честь,  поблагодарил  и поплелся прочь,  пошатываясь,  точно  пьяный,  или,  как  человек,  одержимый каким-то кошмаром.
- И передай вашим привет!  -  крикнул  ему  вдогонку  Иван. - А  теперь лошадьми, - добавил он, обращаясь к Алексею.
После  внимательного  осмотра  лошадей разведчики  убедились,  что   они отлежались в пыли и были совершенно здоровы, если не считать отстреленного уха у одной из них.
Разведчики уже собирались отправиться дальше, но тут Иван, с одной ногой уже в стремени, задержался и, окинув взором ужасное нагромождение человеческих трупов и мертвых лошадей, печально произнес:
- Пока защищаешь свою шкуру, все тебе нипочем - знай себе колотишь, будто издеваешься над смертью. Потасовка так и подсыпает тебе пороху в кровь.  А кончилась битва, прошла опасность,  да  как  поглядишь  вот  на  такую  кучу мертвецов, которые всего пять минут назад были цветущими  парнями,  невольно подумаешь: "До чего же это грязная штука - война!"
-  Да,  но  война  за  свободу  священна,  -  задумчиво   произнес Волкорез. - На нас напали,  и  нам  вдвоем  пришлось  защищаться  против двенадцати человек. Моя совесть спокойна, и я не жалею о случившемся.
- Я понимаю: лучше самому убить дьявола, чем дать ему укокошить  себя,  - согласился Иван. - И, уж конечно,  я  предпочитаю  стоять  на  земле,  чем лежать в ней, да еще вечно. Но все-таки, что бы ты там ни говорил, а война - грязная штука. Едем, однако, завтракать.
Оба товарища снова оседлали лошадей и через, десять минут уже въезжали в хутор. Вернее это большое село, или, если хотите, маленький городок.
Волкорез и Иван вошли  в  лавку,  позади  которой  было  пристроено что-то вроде харчевни, и потребовали завтрак. Им подали  жареные яйца,  две  копченые рыбины, лук, яблоки, бутылку самогона и буханку черствого хлеба.
Изголодавшийся Иван забыл все  треволнения  и  ужасы  войны  и,  широко раздувая ноздри, жадно вдыхал  запах  съестного,  словно  сказочный  богатырь, учуявший дух жареной дичины.
-  Копченая  рыбка,  как,  впрочем,  и  яйца,  -  друг  человека,  - глубокомысленно произнес он.
Он надрезал рыбин в длину, отделил головки, положил на блюдо, потом очистил и нарубил мелко лук, снял кожуру  с  яблок,  нарезал  их  ломтиками, перемешал все и, обильно полив  эту  мешанину  маслом  и  уксусом,  принялся поглощать свое невообразимое кушанье.
- Ты попробуй только, Алеша, - сказал он, набив полон рот. - Пища богов!
Но Волкорезу эта кулинария внушала мало доверия, он приналег на яйца. Через четверть часа оба друга, расплатившись с хозяином харчевни, скакали в даль по тропинке, называвшейся громким словом "дорога".

                ГЛАВА 15.

Дорога была довольно прямая,  но  скверная,  если  вообще  можно  назвать дорогой путь, проложенный повозками. На ее постройку  не  пришлось  тратиться.  Никто  не  потрудился  над  ее трассой,  никто  не  позаботился  вымостить  ее  камнем,  прорыть  по  бокам водосточные канавы.
О нет! Она возникла  совсем  иначе.  Кому-то  надо  было проехать от одного селения к другому. Он  запряг  в  повозку  пару  быков  и покатил  себе  прямиком.  За  первой  повозкой  последовала  вторая,   потом третья. 
Так  с  течением  времени  образовалась  широкая  колея.  И   это называлось дорогой! Повозки передвигались по ней легко, устраивала она и пешеходов, а  подчас даже кавалеристов, о чем свидетельствует  тот  факт,  что  Волкорез и Иван проехали по ней без  остановки  сорок  шесть  километров,  отделявших село от города.
Но что особенно замечательно: они потратили на это  всего-навсего  четыре часа! Конечно, на степных дорогах такой рекорд  показался бы более чем скромным, но для степи подобная  скорость  просто чудо!
А если к этому прибавить еще семнадцать километров, которые они  проехали от лагеря до села,  да  переход  через  Кубань,  да  схватку  с белыми, то каждый охотно согласится, что  оба  разведчика  отнюдь  не  были пижонами. 
В крошечном  городишке  с  библейским  наименованием, пришлось сделать остановку. Все здешние мужчины были  на  войне;  в  городке остались одни старики, женщины и дети. Волкорез предпочел бы,  правда,  без  передышки  мчаться  до  другого селения, в двадцати четырех километрах отсюда, - но Иван запротестовал:
- Рыба с яблоками и сырым луком развела во мне чертов костер.  Алексей, да угости  же  ты  бедного  Ивана  хоть  кружкой  пива,  или  молока,  или какого-нибудь дешевенького винца, а  то  и  просто  свежей  воды!  Все,  что угодно, только бы напиться! Умоляю тебя!
Волкорез  рассмеялся  и  вошел  в  ближайший  дом.  Причудливо  путая местные слова с русскими, он попросил немного молока.  Хозяйка  дома, молодая женщина, посматривала  на  него  с  недоверием.  Тогда  Алексей вспомнил о пропуске Сорокина и показал его своей  собеседнице. 
Мгновенно  все изменилось. Разведчикам  расточали  улыбки,  пожимали  им  руки,  предлагали отдохнуть, непременно хотели накормить их всякой всячиной,  словом,  готовы были ради них перевернуть весь дом вверх тормашками.
- Благодарю! Молока, только молока, - сказал Волкорез.
Немедленно притащили молоко. Его несли  горшочками,  кувшинами,  ведрами: тут было чем утолить жажду целой роты!
Иван пил, рискуя лопнуть, Волкорез  -  более  умеренно.  Напившись, оба, несмотря на  самые  настойчивые  уговоры  остаться,  вскочили  на  своих лошадей и поскакали дальше.
Путь  до ближайшего селения, где они остановились,  прошел  без приключений. Они переночевали в одной крестьянской семье, оказавшей им братское и самое великодушное гостеприимство.
Оба разведчика заснули сном праведников, но, как истые воины,  проснулись с зарей, наскоро поели и покатили дальше. До вокзала оставалось еще восемьдесят четыре километра.
На полдороге пришлось переходить вброд приток Кубани,  то есть,  проще  говоря, искупаться. Этот более чем  трудный  этап  был  проделан  за  восемь  часов, включая три получасовые остановки.
В городок с вокзалом прибыли в четыре часа.  Не  позволив  себе  даже  осмотреть город, они отправились прямо на вокзал. Впрочем, этот маленький городок  был лишен каких бы то ни  было  достопримечательностей.  Десять  тысяч  жителей; слишком новые и слишком претенциозные дома, которые  к  тому  же  совершенно терялись на непомерно широких улицах.
Пропуск Сорокина и  здесь  открыл  перед разведчиками все двери.    Но оказалось, что отсюда нет ни одного поезда на Енакиево.  Поезда  ходили только до небольшого городка и обратно. Им предстояло доехать до него, чтобы  уже оттуда на лошадях добраться до Енакиево.
От городка до Енакиево двести  двадцать  два километра. Поезда идут со скоростью не более двадцати пяти километров в час, а порой их скорость не  превышает  даже  пятнадцати-шестнадцати  километров.
Приняв во внимание возможные задержки,  друзья  рассчитали,  что  этот  путь займет у них около пятнадцати часов. Они были в восторге. Подумать только: спать и в  то  же  время  двигаться вперед!
- Ведь не быки - же мы, в самом деле, - философствовал Иван.
В шесть часов отходил товарный поезд на юг. В одном из  его  вагонов комфортабельно устроили уже начавших уставать посланцев Сорокина.  Получив  по две охапки соломы, они  соорудили  себе  постели,  от  которых  успели  уже отвыкнуть. Потом проверили погрузку лошадей и заснули богатырским сном.
Поезд медленно тронулся и покатил. Время от  времени  он  останавливался, свистел, пыхтел, снова трогался, и так - час за часом.    Прошла ночь, наступил день. Разведчики проснулись, поели, попили и  снова завалились спать. Им теперь не оставалось  ничего  другого,  как  философски относиться к бегу времени.
Прошел еще  день,  вернее  -  часть  дня.  Поезд  полз  все  медленнее  и медленнее. В Трансваале пути были  загромождены  так  же  сильно,  как  и  все республике.
Наконец-то! Их путешествие длилось целые сутки! Волкорез  и Иван, совсем одеревенев от неподвижности, рады  были  снова  помчаться  по проселкам. Они отмахали без остановки тридцать километров. На ночь  пришлось  сделать привал. На обед - по сухарю и яблоку. А потом ночёвка на  берегу  маленького притока, который, в свою очередь, впадает в реку Кубань.
Встали с зарей. На завтрак опять по сухарю  и  яблоку  -  и  в  путь!  До цели еще сто километров. Что ж, они их одолеют! В шесть часов  вечера  оба  разведчика,  измученные,  вспотевшие, покрытые серой пылью, были уже в городке. Сорокин мог гордиться своими посланцами.
Скорей на вокзал! Им надавали в дорогу еды и питья и усадили в поезд,  который  должен  был отойти через час. Утолив голод и жажду, оба друга заснули  под  мерный  стук колес с чувством людей, хорошо исполнивших свой долг.
От городка до последнего пункта, куда  доходят  поезда, всего восемьдесят миль, то есть около ста сорока восьми километров. Поезда идут здесь быстрее, чем на других линиях. Начальник станции уверил их, что в три часа утра поезд проскочит через  горное ущелье,  и  самая трудная часть пути будет пройдена.
Поезд уверенно пожирал пространство, как вдруг раздался сильный взрыв, от которого содрогнулся и остановился на  полном  ходу  весь  состав.  Все  его сцепления разорвались.
Оглушенные и контуженные, Волкорез и Иван,  шатаясь,  поднялись  на ноги. Рассветало.
- Вот так штука!- вырвалось у Ивана любимое словечко.
На  сей  раз  штука  оказалась  миной,  дьявольски  отважно   и   ловко подложенной белыми.
- Нас подорвали! - вне себя от  гнева  вскричал  Волкорез.  -  А, Иван?
Горное ущелье было давно пройдено. Состав находился далеко от позиций красных,  в  совершенно  безлюдном  месте,  где трудно было ожидать какой-нибудь помощи. Правда,  вагоны  были  обиты  стальными  листами,   однако   недостаточно толстыми, чтобы служить надежной защитой.
Все же  в  известной  мере  и  эта броня предохраняла от пуль. Охрана поезда состояла из пятидесяти решительных солдат, которые не собирались дешево отдать свою жизнь. Впереди локомотива красные поместили пустой вагон  и  тендер  с  углем. 
Эта мудрая предосторожность вполне оправдала себя.  Искалеченный  взрывом  вагон полетел под откос с высоты четырех метров. Тендер свалился набок и загородил путь паровозу, который, видимо, не  пострадал.
 Третий  вагон  не  упал,  но колеса правой стороны соскочили с рельсов и по самые оси врезались в  землю. Следовательно, нельзя было двигаться и задним ходом. Положение осложнялось еще тем, что белые,  находившиеся  в  засаде  с обеих сторон железнодорожного полотна, открыли огонь.
Под прикрытием ответного огня красных  машинист  полез  под  состав,  чтобы исследовать путь. Авария  оказалась  значительной.  Два  отрезка  рельсов  были  вырваны  и скрючены. Но их можно было заменить: в хвостовом  вагоне  находился  большой запас рельсов. Самое трудное - это сбросить с пути тендер.
Группа в несколько человек вызвалась  отправиться  на  исправление  пути; другая группа добровольцев с тем же самоотвержением, что  и  первая,  рискуя жизнью, полезла под третий вагон.  Выкапывая  землю  из-под  увязших  колес, храбрецы старались свалить поврежденный вагон с насыпи.
Все эти работы отняли много времени и стоили немало крови. Два солдат были тяжело ранены, но они решительно отказались от помощи:
- Нет, нет! Спасайте оружие. А нами займетесь потом.
Иван и особенно Волкорез не находили себе места от бешенства.    Наконец, после получасовых усилий и потери двух  человек,  красным  удалось уложить и закрепить перед локомотивом новые рельсы.
Теперь все зависело от того, сможет  ли  он  дать  задний  ход  и  отойти немного назад. Тогда можно было бы пустить его  с  разгону,  как  таран,  на тендер и сбросить последний под откос.
Почти всем солдатам пришлось заняться  спасением  поезда.  Естественно,  что стрельба с их  стороны  ослабла.  Белые  стали  смелей.  Их  кавалеристы гарцевали на расстоянии револьверного выстрела от вагонов.
- Опять они! - пробормотал Волкорез.
Белых  было  около  сотни.  Две трети из них спешились  и  открыли  огонь  по  красным,  работавшим  на  пути. Пришлось бросить работу и снова взяться за винтовки. Вокруг  поезда  завязалось настоящее сражение.
Впервые в  жизни Волкорез  благоразумно  отказался  подвергать  себя риску. Зная, что не имеет права умереть, или даже  получить  ранение  до  тех пор, пока не передаст секретный пакет, он стрелял из-за прикрытия,  что, впрочем, ничуть не отзывалось на меткости его выстрелов.
Белые упорствовали и несли потери. Можно было уже  заметить  признаки замешательства в их рядах, когда к ним подошло значительное подкрепление. Положение красных стало критическим.
Несколько лошадей, испуганных выстрелами, бешено понеслись по степи. Одна из них запуталась в болтающихся поводьях и грохнулась  наземь  в  пятидесяти шагах от поезда.
В уме Волкореза мгновенно созрел смелый план.
- Куда сорвался? В уме ли ты? - крикнул ему Иван.
- Нам не уйти от них. Выкручивайся, как знаешь, а  я  попытаюсь  совершить невозможное. Руку, товарищ! До свидания!
Забыв о благоразумии и не слушая возражений - Ивана, Волкорез  думал только о поручении Сорокина. Он спрыгнул с площадки вагона и побежал к упавшей лошади. Пули так и свистели вокруг него.
Но  Волкорез,  не  обращая  никакого внимания на эту музыку  и  приводя  красных  в  восторг  своим  бесстрашием  и самообладанием, освободил ноги лошади от поводьев, в которых она запуталась.
Доброе животное тотчас же вскочило, Волкорез прыгнул в седло, дал  шпоры и послал ее галопом к городку. Вдогонку  ему  открыли  огонь  из  двадцати  карабинов. 
Пули   неумолимо преследовали его. Вдруг Волкорез странно подпрыгнул в седле и зашатался, но тут же выпрямился, вскрикнул  не  то  от  боли,  не  то  от  бешенства  и продолжал свой путь вдоль скалистых берегов, среди которых змеится река.
- Браво, Волкорез! Браво, - закричал просиявший от гордости  Иван при виде нового подвига своего командира.
- Браво, Волкорез! - вторили восхищенные солдаты.
- А все-таки мы  пропали, - размышлял Иван, - если только скоро, очень скоро не подоспеет  помощь. Эх, попадись и мне такой конек, уж я бы тоже не отказал ему в  чести  спасти меня на своей спине. Но что поделать - его нет! Придется, видно,  пошевелить мозгами.
В эту минуту грянуло радостное  "Ура". Красным  удалось  наконец,  выкопав землю из-под колес третьего вагона, пустить его под откос.  Путь  назад  был свободен, по крайней мере на известное расстояние.
Машинист дал задний ход, чтобы сцепить вагоны; потом, разогнав  состав  и рискуя разбить паровоз, пустил его полным ходом вперед. Первый  удар  только сместил тендер, второй сдвинул его на край полотна, третий сбросил с насыпи.
Мужество и ловкость красных не пропали даром. Вновь  положенные  рельсы  не подвели. Поезд благополучно прошел. Проскочили! Красные понесли тяжелые потери, но спасли вооружение.
Машинист дал полный ход. Поезд понесся вперед на всех парах и вдруг  налетел на огромный обломок скалы, сброшенный на рельсы. Удар оказался сильнее первого. Он повредил  механизм  паровоза,  из  всех отверстий которого повалили густые клубы пара.
- Теперь-то уж совсем погорели! - воскликнул Иван. - А так,  как  вы  не питаете ровно никакой симпатии к понтонам, товарищ Иван,  то  и  придется вам выкинуть свой номер.
И  покуда белые  обстреливали  остановленный  поезд, Иван стал потихоньку пробираться к паровозу. А Волкорез попрежнему мчался на большой белой лошади  к  красным.
Всадник явно слабел. Бедному Алексею стало трудно дышать,  на лбу  у  него  выступил  холодный  пот,  его  розовые  щеки  побледнели.  Ему приходилось напрягать всю свою железную волю, чтобы  удержаться  в  седле  и осилить боль, терзавшую его при каждом скачке коня.
- Домчусь ли?  -  шептал он ослабевшим голосом. - Надо доехать, надо.
И он снова пришпорил теперь уже взмыленную лошадь,  а  чтобы  не  упасть, ухватился за ее гриву.
- Задыхаюсь. Пить. Я, кажется, отдал бы сейчас  весь  остаток своей жизни за стакан воды!
На секунду он выпустил из  рук  гриву  коня,  достал  носовой  платок  и, просунув его под мундир, зажал им рану на груди. Вдруг ему почудилось, что показались красные траншеи.
Так и  есть:  над  гребнями  холмов  мелькнуло  около  дюжины  желтоватых вспышек, и над его головой засвистели пули.
- Винтовочные выстрелы! - прошептал Волкорез с горькой  усмешкой.  -  Теперь  это единственный вид приветствия между людьми.
Он вытащил  из-за  пазухи  платок  и  замахал  им  в  знак  своих  мирных намерений. И хотя белая ткань платка стала  красной  от  его  крови,  огонь  все  же прекратился. Из траншей выскочили люди в побежали навстречу этому  странному всаднику.
Волкорез, бледный, как тяжело больной человек, собрал последние силы, чтобы прямо и гордо держаться в седле. Он остановил коня, которого буры мгновенно схватили с  обеих  сторон  под уздцы.
- Кто вы? Откуда? Зачем?
- Я Волкорез. Привез бумаги от Сорокина.  Там дерутся. Поезд, на котором я ехал, будет захвачен белыми.
Красные заметили, наконец, как  он  бледен,  увидели  кровь,  большим  темным пятном проступившую на его мундире.
- Вы ранены? Мы понесем вас.
- Ведите меня к начальству.
- Он сейчас на хуторе, а это совсем рядом. Рядом означает у крестьян по меньшей мере километр.  В  сопровождении  группы  всадников  Волкорез направился к начальству.
- Это ваш почетный конвой,  дорогой  товарищ,  -  произнес  узнавший  его казак.
-  Сейчас  мне  больше  нужна,  пожалуй,  простая  сиделка,  -  ответил Волкорез, бледный, как полотно,  но  сумевший  еще  найти  в  себе  силы шутить.
Наконец  они  подъехали  к  большой  палатке,  над   которой   развевался красный флаг. Через открытые полы ее было видно, что она полна пароду.
-  Вот  мы  и  приехали,  -  сказал  казак. 
Волкорез,  сделав отчаянное усилие, сам слез с коня и твердой поступью,  но  с  искаженным  от боли лицом приблизился к начальству. Отдавая правой рукой честь, Волкорез левой протянул ему обагренный кровью  конверт  и,  не  успев ничего сказать, даже не вскрикнув, тяжело  рухнул  навзничь.  Очевидно,  это последнее усилие окончательно подорвало его силы.
- Отнесите его в лазарет,  -  взволнованно  приказал командир. - И пусть о нем заботятся, как обо мне самом.
Алексея   уложили   на   носилки,   и   дружеские   руки   с    бесконечными предосторожностями понесли его в ближайший госпиталь.    Через полчаса Волкорез пришел в себя.
Едва открыв глаза, он тотчас же узнал очки, добрую улыбку я воркотню своего друга, доктора Ватина.
- Ну конечно, это я, мой дорогой Волкорез!
- Так, значит, я серьезно ранен? И не  скоро  смогу  снова  сражаться?  - встревожился Алексей.
- Очень серьезно! Пробита верхушка легкого. Винтовочная пуля, не так ли? Она попала вам в спину и вышла через грудь. Как вы  знаете,  эта  винтовочная пуля - весьма гуманное существо.  Но,  тем  не  менее,  несмотря  на  все  ее человеколюбие, я просто теряюсь в догадках, как могли вы добраться сюда?  Вы настоящий герой!  Сейчас  все  в  лагере только о вас и говорят. Да это и неудивительно.
- Значит, доктор, вы уверены, что я выживу?
- Вполне! Но пока вам надо молчать  и  отбросить  от  себя  все  тревоги. Животное существование, и ничего больше! Старайтесь  даже  не  думать  -  и, увидите, все пойдет как по маслу.
- Еще одно только слово, доктор! Что с подорванным поездом?
- Поезд взят белыми, оставшиеся в живых люди захвачены в плен.
- Бедный Иван! - вздохнул Волкорез.
Доктор Ватин, с  обычным  своим искусством перевязав Алексея, дал  ему  успокоительного,  и  он  заснул крепким сном. Время бежало. Наступила ночь, потом утро, а Волкорез все  еще  крепко спал. Его разбудил шум: где-то рядом спорили.
- Убирайся вон отсюда, - кричал на кого-то санитар.
- Не уйду! Мне надо с ним повидаться.
- Ах, не уйдешь? Так на тебе, получай, - и санитар замахнулся палкой.
Но тут казак заговорил довольно странным для него языком:
- Отстань, чертов дуралей! Он сразу узнает меня, если только жив.
И, не обращая внимания на санитара, казак затянул блатную скороговорку.
- Иван! Да это же Иван, - радостно закричал Волкорез.
Санитар пытался было помешать Ивану войти, но тот, услыхав голос друга, с ловкостью борца  дал  санитару  подножку,  от  которой  тот растянулся на полу, а сам вихрем влетел в госпитальную палатку и подскочил к койке Волкореза, который ждал его с распростертыми объятиями.
Перед раненым предстал какой-то грязный человечек, вращавший белками глаз. От него нестерпимо несло запахом машинного масла и колесной мази. Волкорез так и затрясся от неудержимого смеха. А обрадованный  Иван воскликнул:
- Ну, если раненый хохочет, значит, наполовину уже  здоров.  Да,  друг, это я! Ты жив, я свободен. Мы счастливы оба. Пойду умыться. Потом  обнимемся  и поболтаем.
- Нет, Иван, нет! Постой! Расскажи только, как тебе  удалось  выбраться оттуда?
- Ты же сказал мне: "Выкручивайся", вот я  и  выкрутился.  Когда  белые подошли, чтобы подцепить нас, я пробрался к углю и вывалялся в нем с  головы до пяток. Потом я навел косметику превосходной черной  краской  из  колесной мази и  стал  цыганом.
Белые приняли меня за цыгана.  А  невеселое,  скажу тебе, занятие - быть здесь цыганом. Белые, едва увидев меня, тут же влепили несколько здоровенных пинков сапожищами  по  задку  моей  кареты, приговаривая:
- Пошел прочь, цыганская рожа.
Я, разумеется,  не  заставил  их  повторять  это напутствие и помчался в лагерь. Там меня били за черную рожу. А  здесь  тоже побили, да еще наврали, что ты умер. Но, как видишь, я решил сам убедиться в этом. Теперь я с тобой. Ты жив. Молчи! Тебе нельзя говорить. Я счастлив! Бегу мыться. Потом вернусь и буду по-братски за тобой ухаживать.
8 февраля 1920 года - Одессу захватывают большевики. Захват большевиками Одессы стал продолжением Ростово-Новочеркасской операции, во время которой красные, имея громадный численный перевес, вытеснили Добровольческую армию из ключевых опорных пунктов юга России.
           После потери Ростова, войска белых отступили частью на Северный Кавказ, частью в Крым и на Одессу. Однако и там они уже не смогли закрепиться.

                ГЛАВА 16.

В августе 1918 года генерал барон Врангель прибыл в Екатеринодар, в штаб Добровольческой армии, получил назначение командиром Первой Конной дивизии, а вскоре Первого Конного Корпуса.
Врангель обладал качествами смелого лихого кавалерийского командира, опытом и знаниями военного стратега, огромным честолюбием. Весной 1919 года он уже командовал Кавказской армией, основу которой составляли кубанские войска.
В этот период Врангель вошёл в конфликт с Деникиным из-за разногласия в стратегии военных действий. Барон отличался смелым и независимым нравом, он открыто высказывал своё несогласие со стратегией Главнокомандующего и критиковал её.
В отличие от медлительного Деникина, большую часть времени проводившего в штабе, высокий, быстрый, с хорошей военной выправкой Врангель стремился постоянно быть на людях.
В нём чувствовалась сильная личность. Во время отступления белогвардейских войск барон выступает в офицерских кругах с требованием смены Главнокомандующего, за что был отстранён Деникиным от должности и выслан за границу.
С марта 1920 года Врангель становится преемником генерала Деникина, то есть Главнокомандующим Русской армии. В первый момент могло показаться, что отброшенные в Крым белогвардейцы окончательно разбиты и уже неспособны к сопротивлению.
Однако новому командованию удалось восстановить порядок в их рядах. Теперь это было почти единственное военное формирование белогвардейцев во всей России. Поэтому войска Врангеля стали называться Русской Армией.
Весной 1920 года боевые действия против Советской России начала Польша. Были образованы Западный (командующий Тухачевский) и Юго-Западный (командующий Егоров) фронты.
Летом 1920 года они перешли в наступление, однако Западный фронт потерпел под Варшавой сокрушительное поражение, и Красная Армия была вынуждена снова отступить. В марте 1921 года с Польшей был подписан мирный договор.
Разгром Врангеля. Навсегда оставляя Россию в апреле 1920 года, Деникин передал власть генералу Врангелю. К началу июня Врангель закрепился в Крыму, имея в своем распоряжении значительную сухопутную армию и флот.
Наступление врангелевских войск началось в мае 1920 года. Вновь был создан Южный фронт, перед которым стояла задача освободить Крым до начала зимы. В сентябре и октябре Красная Армия успешно сдерживала натиск Врангеля, пытавшегося соединиться с белополяками.
В конце октября, в Северной Таврии, основные силы Врангеля были разбиты, части Краской Армии достигли Перекопа. В ночь на 7 ноября 1920 года части Красной Армии форсировали Сиваш, и повели наступление в тыл неприступным перекопским позициям.
Одновременно, началась атака этих позиций через Турецкий вал. Перекоп был взят. После его захвата пали и другие позиции врангелевцев. К 17 ноября Крым был полностью очищен от белых, Южный фронт ликвидирован. Остатки врангелевских войск (около 145 тысяч человек) на иностранных судах были эвакуированы за границу.
Современная пуля, как, по свойственной ему склонности  к  деликатному обращению, называл ее доктор Ватин, и на этот раз оказалась гуманной. Выздоровление Волкореза шло с поразительной быстротой.
Этому немало способствовали, кроме неустанного внимания доктора  и ухода преданного Ивана, крепкий организм и неугасимая воля к жизни  нашего героя.    Не обошлось, конечно, и без асептики.
- Видите ли, дорогой мой,  -  повторял  своему  пациенту  доктор,  -  без асептики нет, и не может быть  настоящей  хирургии.  Вас  здорово  поддели. Случись это лет двадцать назад, вы через два-три  дня  умерли  бы  от  такой раны. А теперь от этого не умирают. Я хотел бы даже заполучить вас с  обоими пробитыми легкими, насквозь пробуравленной печенкой и пусть даже с дыркой  в желудке.
- О, вы слишком добры ко мне, доктор! - стараясь  сохранить  серьезность, Волкорез.  -  Благодарю  вас  и  в  следующий  раз   непременно постараюсь устроить  так,  чтобы  меня  привезли  к  вам  изрешеченным,  как шумовка.
- И увидите тогда, что процесс выздоровления не станет от этого ни  более длительным, ни более трудным.
- Итак, доктор, до следующего раза!
Этот разговор происходил спустя восемь дней после ранения Алексея. Иван, отмытый добела, покидал  своего  друга  только  для  того,  чтобы побегать по лагерю и собрать для него свежие новости.
Под городом продолжали драться. На фронт то и дело отправлялись партии подлечившихся раненых. С нетерпением ожидал своей очереди и Волкорез.
В конце второй недели он уже отлично ходил, проявлял волчий аппетит и  во что бы то ни стало хотел вернуться в строй. Однако доктор  настоял, чтобы он пробыл в госпитале еще неделю. Всю эту неделю Волкорез сгорал от нетерпения ринуться в битву.
И  эта битва  произошла.   Жестокая   битва!   Она   прославилась   благодаря бесстрашному наступлению красных и вошла в историю под названием “Битва за Крым”.
Полевые  укрепления,  траншеи, нагромождения скал и засеки превращали его в удобную стратегическую единицу. Со  стороны белых  позиций  он  представлял  собой   три   вала,   вернее   -   три контр-эскарпа - Крымский вал, а с моря были прикрыты гнилым морем - водами залива Сиваш.
Белые сильно преувеличивали стратегическое значение Сиваша, в  то время как красные недооценивали его. Может быть, потому, что в  их  руках  были другие высоты, господствовавшие над этим заливом. Но, какова бы ни была причина, красные плохо  охраняли  свои  позиции  на Сиваше.
Настолько плохо, что однажды  ночью  белым  удалось  выбить оттуда весь красный гарнизон, состоявший из ста пятидесяти человек. А  заняв холм, они затрубили победу. Они были искренне убеждены, что овладели  ключом от Крыма.
Телеграф немедленно разнес эту весть по всей Европе, а падкая до сенсаций буржуазная печать преувеличила и раздула ее  до  размеров  события  огромной важности. Словом, известие о взятии красных позиций на Сиваше вызвало  в мире один из тех взрывов энтузиазма, которые превращают  великую  нацию  в посмешище всего мира.
По существу, то была простая военная операция, стычка  на  аванпостах,  в результате которой,  как  это  часто  бывает  на  войне,  вскоре  завязалось действительно большое сражение.
На другой же день белым пришлось запеть совсем иную песню.    Командующий красными войсками на юге России Фрунзе понял, какой стратегический и моральный  ущерб  нанесла  красным  эта потеря, и приказал во  что  бы  то  ни  стало  отобрать  у белых позиции на Сиваше.
Фрунзе был энергичный человек, прекрасный знаток маневренной войны,  умевший быстро вынашивать свой  замысел  и  хорошо  выполнять  его.  Короче  говоря, он был выдающимся полководцем. Противником его был генерал барон Врангель, командовавший белыми войсками.
Еще накануне отряд Волкореза вошел в состав войск Фрунзе.  В  виде единственной награды за свой подвиг он выпросил у Фрунзе позволение идти в бой в первых рядах.
Вспомнив о происхождении Волкореза Фрунзе пожал ему руку и произнес:
- Я тем более горжусь таким храбрым и преданным нашему делу солдатом, как вы, что и в моих жилах течет русская кровь.
Он тепло встретил отважного разведчика и доверил ему  командование небольшим отрядом авангарда, которому предстояло действовать в ближайшую  же ночь.
Авангард состоял из трехсот пятидесяти красных, набранных во всех частях из числа самых выносливых и ловких бойцов.  Разведчики,  рассеянные  теперь  по всем фронтам, были представлены в нем Волкорезом и Иваном.
Это была отборная часть, опираясь  на  которую  Фрунзе  впервые  в  военной практике красных решился на обходное движение. Речь шла ни больше ни меньше как о том, чтобы взобраться ночью на один из трех валов  и на рассвете ударить по первой белой траншее.
Дерзкий замысел, который  именно  благодаря  своей  смелости  должен  был увенчаться успехом, но какою ценой. Никто из людей не сомневался, что все они  обречены,  но  с  тем  большим мужеством шли они на приступ.
   Тяжелое задание. Разведчики выступили со  своим  отрядом  в  полночь.  Оставив  лошадей  у подножия первого вала, они стали карабкаться вверх. Положение красных было ужасно. Под ногами пропасть, наверху, над  головами, траншеи белых с их шквальным огнем, а  еще  повыше,  слева  от  траншей, белая артиллерия.
Люди взбирались медленно. Затаив дыхание, избегая малейшего шороха, они с ловкостью кошек цеплялись за каждый выступ. Авангард поддерживали пятьсот человек, сосредоточенных у подножия второго вала, и столько же - у третьего.
Волкорез и Иван  возглавляли  передовой  отряд,  Они  отлично  были знакомы с местностью, которую успели  изучить,  когда  эскадрон  разведчиков действовал в этом качестве. Это опасное и утомительное восхождение длилось три с половиной часа.
На рассвете передовые белые караулы подняли тревогу.    Измученные и задыхающиеся от усталости красные сгрудились за выступом земли, чтобы передохнуть, прежде чем ринуться на штурм белой траншеи.
Отличительная черта  этой  операции  -  наступление,  и  притом  один  из труднейших его видов - ночная атака. Ни возгласов команды, ни криков  “Ура”, ни театральных эффектов.
Примкнутые штыки, винтовки с полными  магазинами  да пронзительный свисток, означающий команду “Вперед”. О, какие же они храбрецы! Какой стремительный  порыв!  И  откуда  взялась такая горячность у этих  бесспорно  отважных,  но  обычно  спокойных  красных, характеру которых противно всякое бравирование опасностью?
Между красными и первой белой траншеей, до отказа  набитой  солдатами, простиралась открытая местность. Бойцы бесстрашно устремились вперед, хотя  красная  военная школа и не учила их наступательному бою.
- Да здравствует свобода!
Эти магические слова  рвались  у  них  прямо  из  сердца,  переполненного горячим патриотизмом, и часто переходили в предсмертный хрип. Красных  встретил  убийственный  залп.  Пушки  грохотали   без перерыва, поливая их шрапнелью и снарядами. 
Скошена  была  уже половина отряда. Но и тяжело  раненные  бойцы собирали  последние  силы  для ответного огня. Даже те, кому уже  не  суждено  было  вырваться  из  объятий смерти,  судорожно  хватали  ружья  и,  спустив  курок,  тут  же  умирали  с возгласом: “Да здравствует свобода!”.
К ним можно было отнести  слова,  сказанные  о  русских  одним  из  наших знаменитых английских генералов:
- Для того чтобы вывести из строя русского солдата, нужны две пули: одна - чтобы повалить его, другая - чтобы его убить.
Наступил все же  момент,  когда  красные  дрогнули.  Волкорез  и  Иван находились в первых рядах, но ни один  из  них  не  получил  еще  ни  единой царапины. Война всегда чревата неожиданностями.
- Вперед! Вперед! От этих пуль  не  умирают,  -  крикнул  Волкорез, первым бросаясь на неприятеля.
- Вперед! - вторил Иван, ни на шаг не отстававший  от  своего друга.
Как раз в эту минуту вступили в  действие  резервные  отряды  красных.  Они только что вскарабкались на другие валы и с ходу пошли на  штурм  белых позиций. Загремела артиллерия  генерала  Врангеля.  Пушки  Круппа,  Максимы  и орудия Крезо извергали на  красные  траншеи  убийственный  град  стальных снарядов. Заработала и красная артиллерия.
Теперь  белые   передовые укрепления в свою очередь стали нести тяжелые  потери.  Их  ряды  буквально таяли. Скоро положение белых стало безнадежным.  Из  пятисот  защитников триста уже выбыли из строя. К тому же они  попали в окружение.  Ничего  не поделаешь - приходилось сдаваться!
Белый капитан с раздробленным левым плечом размахивал белым платком, нацепленным на кончик сабли.
- Сдавайтесь! - крикнули Волкорез, Иван и  несколько  красных солдат,  первыми спрыгнувшие в траншею.
Белые побросали оружие, подняли руки и сдались на милость победителя. Их немедленно отправили вниз, в красный лагерь. Трудно  переоценить  значение  этого  первого  успеха,  купленного  столь дорогой ценой. Но  то  было  лишь  начало.  Надо  еще  отвоевать  остальные позиции.
На помощь белым подошли два  пехотных полка.  То были  отборные  белые  войска.  Они  храбро  ринулись   в   штыки под руководством своего отважного генерала.
Волкорез навел на генерала винтовку. Сейчас он выстрелит и убьет его. Внезапно он  вздрогнул  и  отвел  свою  винтовку.  Он  узнал  того  самого генерала, который некогда  спас  его  от  злейшей  и  оскорбительной  пытки пиками.
Разумеется, это враг. Но враг честный и благородный! В душе юного прапорщика никогда не умирало чувство благодарности  к  своему спасителю. Волкорезу хотелось как-нибудь спасти его, укрыть от пуль. 
Он  отлично понимал, что его сейчас убьют, тем не менее он думал о  том,  как  было  бы хорошо взять его  в  плен,  избавить  от  всех  опасностей  войны,  окружить заслуженным вниманием.
Убийственный огонь красных остановил контратаку белых. Красные стреляли, пользуясь малейшим прикрытием,  причем  каждый  из  них  целился  в  заранее намеченную жертву. Их огонь косил ряды белых.
Протяжный и тоскливый  стон на несколько мгновений заглушил пальбу. Белые солдаты отступали, невзирая на просьбы, угрозы  и  даже  удары своих офицеров. Генерал Дроздовский пал одним из  первых. 
Волкорез  бросился  к тому месту, где  он  свалился,  и  отыскал  его  среди  мертвых  и  раненых. Высвободив из-под трупов  и  увидев  его,  бледного,  окровавленного  и  еле дышавшего, Алексей воскликнул:
- Это не я, генерал! О нет, не я! Клянусь!
Волкорез расстегнул его мундир, поднял  рубашку  и  увидел  по  обеим сторонам его груди круглые синеватые отверстия с дрожащими  на  них  каплями крови.
Иван, прибежавший вслед за своим другом, помог  ему  осторожно  усадить раненого. С первого же взгляда им стало  ясно,  что  раны  смертельны.  Да  и  сам генерал, казалось, не питал никаких иллюзий относительно своего состояния.
- Генерал! - снова заговорил Алексей. - Мы  отнесем  вас  в  тыл,  в госпиталь. Вас будут лечить, вас спасут!
Раненый, уже несколько секунд  напряженно  вглядывавшийся  в  лицо  Алексея, видимо, стараясь что-то вспомнить, узнал наконец это молодое  честное  лицо, на котором нетрудно было прочесть выражение глубокого  горя.  Из  побелевших губ его вырвалось тихое, как дыхание, слово:
- Конец!
- Да, генерал, это я. И я в отчаянии,  что  вам  так  плохо!  Но  мы  вас спасем.
- Благодарю. Мне уже никто не поможет. Умираю. Я прошу вас только. Во внутреннем кармане мундира бумажник, в нем завещание. Передайте его  после боя какому-нибудь белому офицеру, пусть  отошлет  моей  семье.  А  меня снесите туда, поближе к моим товарищам по оружию. Обещаете?
- Клянусь, генерал!
- Благодарю. Вашу руку. Прощайте! 
Взгляд  его  потускнел,  на  губах показалась струйка розоватой от крови пены, он  глубоко  вздохнул  и  замолк навсегда. Между тем со всех сторон  сбегались  и  вступали  в  бой  резервы  красных.
Белые, понесшие огромные потери, отходили в тыл полуострова. Было около двух часов пополудни. Там и сям еще шла  перестрелка.  Но пушечные выстрелы раздавались реже. То были последние судороги  ожесточенной битвы.
Красные победили: Перекоп в их руках. Ворота в Крым открыты.    Сражение окончилось. Победители провели торжественное построение, а Фрунзе в ответ  на  многочисленные  поздравления  обнажил  голову  и  скромно ответил:
- Благодаря доблести солдат.
Обе стороны  понесли  жестокие  потери.  На  поле  битвы  осталось  более пяти тысяч убитых и раненых. Белые отходили и Фрунзе,  верный  своим  правилам, великодушно не торопил наступление.
Другой на его месте, безусловно, отказал бы и тем самым  сделал  бы  свою победу более полной и надежной. Скоро, увы, именно так и поступят белые, воспользовавшись неизмеримо более тяжелым положением красных.
Они  будут  испепелять  огнем  артиллерии  своих   великодушных противников и жестоко истреблять  истощенных,  умирающих  от  голода  и  ран бойцов, не щадя ни женщин, ни детей.
Впрочем, для  белых  скоро  вообще  пробьет  час,  возвещающий  конец  их победам,   плодами   которых   они   не   умели   пользоваться.   В    самом непродолжительном времени им предстоит столкнуться с  новой  стратегией,  на службу которой красные бросят подавляющие противника силы.
И это будет конец! Но если белые и падут  на  глазах  равнодушной  Европы, они, как хорошо сказал один генерал, все же удивят весь мир и  спасут  свою национальную честь.
Как только перемирие было подписано, Волкорез поспешил исполнить волю генерала Дроздовского. Он попросил носилки,  чтобы  отдать генералу  последние  почести. Получив   разрешение Волкорез  в  сопровождении  Ивана   и   носильщиков отправился на поле битвы.
Шествие двинулось в нейтральную зону, где красные  и белые  бок  о  бок мирно выполняли скорбное дело - разыскивали и уносили с поля боя  раненых  и мертвых.
При  виде  траурной  процессии  все  они  тотчас  же  бросали  работу  и, вытянувшись в струнку, отдавали честь. Но вот кортеж приблизился к белым позициям. По  приказу  Волкореза трубач заиграл парламентерский сигнал.
Из траншеи выступил взвод белых во главе с юным офицером.    Волкорез удивленно воскликнул:
- Хорунжий Павел Бекин! Вы? И свободны?
- Счастлив приветствовать вас, Волкорез.
- Но как же вы очутились здесь?
- Мне удалось бежать после того, как мой отец был убит на моих глазах в красном госпитале.
- Его убили? Кто же мог совершить столь низкое  преступление,  противное сердцу каждого порядочного человека? Верьте мне, хорунжий:  моими  устами все красные осуждают этот гнусный поступок.
- Да, Волкорез, я знаю, вы - честный противник, и я жму вашу  руку  с искренней симпатией, которая навсегда останется неизменной.
- И вы, хорунжий, также можете быть уверены в моем к вам расположении.
После того как  оба  молодых  человека  обменялись  теплым  рукопожатием, Волкорез произнес:
- Имею честь, хорунжий, передать вам останки генерала Дроздовского,  павшего  на поле брани. Вручаю вам также личные  бумаги  генерала.  Я  принял  последний вздох этого храброго солдата, который поручил мне отнести его тело к своим и позаботиться о том, чтобы этот бумажник был доставлен его семье.
Хорунжий обнажил саблю и скомандовал:
- На караул!
- На караул! - эхом повторил за ним Алексей. Взводы красных и белых,  стоявшие  по обе стороны носилок, одновременно отдали последнюю честь усопшему.
- А теперь хорунжий прощайте! Желаю вам благополучно перебраться в прекрасную Францию, к тем, кто вам дорог.
- Прощайте! Желаю и вам  также  счастливо  избежать  опасностей  войны  и вернуться на родину.
   В начале июня 1918 года, перед 2-м Кубанским походом, отряд Дроздовского был преобразован в 3-ю пехотную дивизию, начальником которой он стал в чине генерал-майора.
  В дальнейшем из ее частей были развернуты четырехполковая Дроздовская стрелковая дивизия,  артиллерийская бригада и полк. Прославившиеся в 1919-1920 годы дроздовские части наряду с марковскими и корниловскими частями были основой Белой армии Юга России.
  Погребен генерал Дроздовский был в Екатеринодаре. В марте 1920 года соратники генерала, ворвавшись в уже занятый большевиками город, вывезли гроб с телом своего командира в Крым и погребли его в Севастополе.
На другой день командарм Фрунзе вызвал к себе Волкореза и сказал ему:
- Вы проявили себя как самоотверженный,  находчивый  и  отважный  разведчик, доставив  мне  важные  бумаги  командующего Сорокина.  Посылаю  вас   обратно   с документами, не менее важными.
- Я весь к вашим услугам.
- Вы отправитесь через два часа поездом к Сорокину через Кубань.  По дороге вы достанете себе коней и  во  весь  опор  поскачете  в  лагерь Сорокина.
- Слушаюсь.
-  До  свидания!  Желаю   успеха.   Если   предчувствие   не   обманывает меня, - добавил Фрунзе, - у вас там скоро должно начаться жаркое дело.

                ГЛАВА 17.

В пакете,  который  Волкорез  привез  Сорокину,  вместе   с   другими документами находилось письмо Фрунзе, где  он  давал  Сорокину  несколько советов в связи с новой военной ситуацией.
Сорокин совершил двойную ошибку. Во-первых, Сорокин прирожденный    солдат,    обязанный    возвышением исключительно своему таланту  военачальника,  -  не  был  таким  же  полководцем, как и все прочие. Во-вторых, он решился на партизанщину, на замену командиров без согласования со штабом армии и комиссарами.
Все произошло без лишнего шума и треска, без ненужной болтовни и бряцания оружием. По возвращении в лагерь Сорокина Волкорез снова впрягся в тяжелую службу разведчика.
Теперь он снова выполнял эту опасную работу с обычной своей  находчивостью  и  усердием.  Он набрал отряд в два десятка молодых людей, таких же смелых и ловких,  как  он сам.  В  их  числе  находился,  конечно,  и  Игнат и Иван. 
Волкорез с невероятной отвагой, но и с неслыханной для разведчиков  осторожностью предпринимал  дальние  объезды  по  всему   фронту   Сорокина и возвращались всегда с целым коробом важных военных сведений.
 Однажды  Волкорез  примчался  во  весь   опор   сообщить   своему начальнику, что белые войска заняли Екатеринослав.  Сообщение  это  было настолько  серьезно,  что  Сорокин  решил  проверить  его  лично. 
Он отправился один и вернулся страшно взволнованный. Волкорез не ошибся. Сорокин не известил в полной мере о случившемся  Фрунзе. Последний  спокойно ответил, что все это вполне вероятно, но нет никаких причин волноваться.
Однако Фрунзе, обладавший непогрешимой проницательностью  питомца современной военной школы, чувствовал, что это событие является  лишь  одной из частей широкого обходного движения.
На следующий день Сорокин, еще более озабоченный, чем  накануне,  снова выслал военспецом  в  направлении  прорыва.  Не  доехав  до  Екатеринослава,  они остановились. Там шло  сражение.  Гремели  пушки.  Один  раненый  солдат уверял, что сюда подходит пятнадцатитысячная  армия белых.
Военные специалисты видели, как вдали прошло несколько белых полков. Они помчались к Сорокину, чтобы поставить его в известность  об этом. Но он выслушал их равнодушно и, пожав плечами, ответил:
- Да нет же, товарищи, вы ошиблись! Какое там обходное движение! Его нет и быть не может. Даже очень крупные белые силы не решились бы на  столь  рискованную операцию.    Прошло еще двадцать четыре часа.
На рассвете начальник штаба, взяв с собой  восемь  кавалеристов, отправился в разведку по направлению к городу.  На  полдороге  он  увидел белую армию, тянувшуюся бесконечной лентой, и  во  весь  опор  поскакал обратно.
К своему великому удивлению, он не заметил  ни  малейшего  признака тревоги в красных траншеях. Беззаботные солдаты мирно почивали у своих повозок.
Он забил тревогу, но над ним стали смеяться.
- Неприятель совсем рядом! Его войска вот-вот окружат и захватят вас.
Красные ответили новым взрывом хохота и вскоре опять захрапели.    Начштаба бросился к Сорокину, рассказал ему о  страшной  опасности, готовой  обрушиться  на  его  маленькую  армию,  умолял  отдать  приказ   об отступлении.
   С волнением, от которого исказились черты его лица и задрожав голос, он добавил:
- Товарищ командующий! Вы берете на себя страшную ответственность. Вы будете разгромлены, а между тем в ваших  руках  исход  борьбы  за  край. Послушайте меня, я не новичок в военном деле. Опасность велика. Умоляю  вас, прикажите отступать! Вы пожертвуете при этом только своим обозом, который  и так уже можно считать потерянным, но вы спасете своих людей - десять  тысяч бойцов. Еще не поздно!
Сорокин выслушал военспеца с тем безропотным терпением, с каким  взрослые относятся к шалостям избалованных детей,  усмехнулся  и,  покровительственно похлопав его по плечу, ответил следующими, вошедшими в историю словами:
- Я лучше вас знаю, что мне надо делать. Бил я царских генералов прежде, побью и ныне.
- Но, в таком случае, поезжайте убедиться  лично,  что  белая  армия наполовину завершила окружение! - не унимался начальник штаба.
Вместо ответа Сорокин пожал плечами и отвернулся. День прошел в том же преступном по своей тупости бездействии. После  полудня   кавалеристы   начштаба   снова отправились  в  разведку.  Отряд  возглавлял  он  сам.  Перед   его   взором нескончаемым потоком тянулись колонны белых войск.
Отправился на разведку  и  Сорокин.  Сопровождавший  его  военный интендант насмешливо заметил:
- Хотел бы я увидеть хоть одного из тех белых  солдат,  которые  так преследуют ваше воображение.
- Ну что ж,  взгляните! - ответил  начштаба,  простирая  руку  к горизонту, потемневшему от сплошной массы людей, лошадей и пушек. Сорокин побледнел, пришпорил коня и, обезумев от  волнения,  помчался  в лагерь.
Еще издалека он принялся кричать:
- К оружию. Белые.
- Слишком поздно! - с грустью в голосе заметил начштаба, скакавший рядом с ним.
- Да, слишком поздно! - как унылое  эхо,  повторил  Сорокин,  тоже мчавшийся во весь опор.
Он убедился, наконец, в своей ошибке, понял, в какое тяжелое  положение поставлена благодаря его слепоте лучшая красная армия. Надо  все  же  отдать ему должное: в нем мгновенно пробудился бесстрашный воитель.
Приказ об отступлении отдан. В лагере поднялась  невообразимая  суматоха. Шутка сказать! Обоз состоял из четырех тысяч  быков,  такого  же  количества верховых коней и несметного множества повозок.
Запрягли, как попало, быков, нагрузили наспех повозки. Но еще  надо  было снять пушки с их гнезд, установить их на  лафеты  и  разослать  разведчиков, узнать, какими путями отходить,  чтобы  не  наткнуться  на  врага. 
Подумать только! Потеряно целых  четверо  суток!  А  Сорокин  и  теперь  из-за  своего упрямства никак не хотел бросить обоз и налегке, пользуясь подвижностью красных, вывести их из окружения.
Сорокин также ни за что не хотел расстаться со своим обозом, что не только привело, как мы увидит дальше, к пленению половины его армии,  но  едва не послужило началом крушения всей борьбы красных за независимость на юге страны.
В два часа ночи лагерь наконец опустел. Вперемежку с кавалеристами, погонщиками, повозками и  верховыми  лошадьми ринулись во мрак ночи женщины и дети, перепуганные  и  оглушенные  щелканьем бичей, скрипом телег, мычаньем быков, топотом коней и криками людей. Что это - отступление? Нет, бегство!
Бежали, то замедляя, то ускоряя шаг, всю ночь и весь  следующий  день.  К вечеру вконец изнуренные животные не могли уже двигаться дальше. Сорокин вынужден был разбить лагерь. Его маленькая  армия  заняла  большой изгиб долины Кубани.
Теперь Сорокин оказался в полном окружении.  Сам  он  был  бессилен  прорвать железное кольцо. Оставалось надеяться на помощь других красных армий. Но до их прибытия надо продержаться. Хватит ли сил?
Сорокин наскоро укрепил свою позицию. Женщин и детей укрыли  за  скалистым выступом в глубине оврага,  вырытого  рекой  Кубань.  Телеги  установили  на склоне холма, а животных, которых негде было укрыть, привязали к деревьям на берегу реки.
Весь день ушел на рытье траншей. Красным  удалось  разомкнуть  кольцо  белых  и  дать   Сорокину возможность вывести из  окружения  людей,  пожертвовав,  разумеется,  обозом. Но он отказался.
Последовавшая вскоре  после  этого  сдача  части армии Сорокина белым нам  на некоторое  время  совершенно   деморализовала   остальные   красные   армии.
Дезертирство стало настолько массовым  явлением,  что  он  решил распустить  по  домам  большую  часть  своих  солдат,  чтобы  позволить   им справиться с этим моральным потрясением.
Только  спустя  некоторое  время  к красным вернулась их боеспособность, но белые к тому  времени  уже  заняли значительную часть территории, и красным  пришлось  перейти  к партизанской  войне.
На берегу Кубани двести белых пушек, половина  которых  были крупного калибра, сосредоточили свой огонь по  фургонам  и  повозкам красного обоза, которые  через  два  часа,  воспламенившись  от  снарядов,  превратились   в гигантский костер невиданной силы.
Покончив с обозом, белые принялись за животных. То была чудовищная бойня. На берегу реки  валялись  окровавленные туши  пяти   тысяч   быков и лошадей  со   вспоротыми   животами   и   изодранными внутренностями.
Огонь не угасал целых двое суток. От сильного жара трупы животных начали разлагаться. Лагерь наполнило отвратительное зловоние, воздух в нем стал невыносимым.
Да и траншеи, в которых были битком набиты шестью тысячами людей,  лишенных возможности хотя бы на минуту покинуть свои убежища, вскоре  превратились  в очаги всевозможной заразы.
Все ужасы войны обрушились на смельчаков. Но и больные,  задыхаясь  от зловония  и  нависшего  над  ними  дыма снарядов, изнуренные  и  искалеченные,  они  продолжали  стойко  держаться под не прекращавшимся ураганным огнем и отказывались капитулировать.
Вода в реке, отравленная гниющим мясом,  стала  ядовитой.  Смерть  косила женщин и детей. На четвертый день Сорокин попросил перемирия для погребения мертвых. Белые категорически отказались:
- Никакого перемирия! Сдавайтесь на милость победителя!
- Не сдамся! - с достоинством  ответил  Сорокин.  -  Делайте  с  нами  что хотите, но я не сдамся!
И белые возобновили бомбардировку. Снова загремели пушки, стала  расти  гора мертвых тел. Поле битвы  представляло  собой  какое-то  адское  средоточие оглушительного грохота, огня и смерти.
Бедные красные. И это длилось еще целых три дня после отказа в  перемирии.  Целая  неделя пытки. Она прославила  на  весь  мир  красных бойцов,  которые  выдержали  ее,  и навлекла позор на тех, кто так варварски воевал с честным противником.
С каждым днем, с каждым часом  все  теснее  сжималось  кольцо  окружения. Расстояние между красными и белыми траншеями,  составлявшее  вначале восемьсот метров, постепенно сокращалось  -  сперва  до  пятисот,  потом  до четырехсот, и вот, наконец, осталось не более восьмидесяти метров.
Перестрелка теперь велась почти в упор. Противники даже перебрасывались короткими фразами. Повсюду только и говорили, что о  капитуляции.  И  действительно,  другого выхода не было.
В семь часов утра повстанцы выкинули белое знамя, огонь прекратился, и  красные стали сдаваться. Волкорез, Иван и Игнат выстрелили в последний  раз, а затем поломали свои винтовки, а  Игнат,  узнав,  что придется сдать белым старую шомполку, куда-то исчез. Вернувшись  четверть часа спустя, Игнат шепнул на ухо Волкорезу:
- Я спрятал ружье. Оно еще поможет мне перебить немало белых.
Рота белых приступила между тем к разоружению. Красные уныло брели между двумя рядами белых, одетых в столь  ненавистное обмундирование цвета хаки.
Им хотелось преодолеть упадок сил, вполне естественный после целой недели таких страданий. Они старались  успокоить  боль,  сжимавшую  их мужественные сердца. Но когда они сдавали оружие, верно служившее им более полугода,  они испытывали такое чувство, словно на их глазах ломают их жизнь.
Винтовки для казаков всегда  были  символом свободы. Едва сдерживаемые рыдания подкатывали к горлу красных, а на  ресницах у них сверкали жгучие слезы.
Надо  самому  пережить  весь  позор  незаслуженного  поражения   и   ужас капитуляции,  испытать  боль  сознания,  что  ты  уже  не  солдат,   ощутить невыносимую  муку  при   виде   любимого   отечества,   попранного   сапогом завоевателя, чтобы понять их душевное состояние и посочувствовать им.
Впрочем,  белые  в  большинстве  своем  обращались  с  военнопленными вполне сносно. Когда  разоружение  было  закончено  и  наступил  полный  покой,  который неизбежно следует за большими катастрофами  и  сильными  страданиями,  красные стали понемногу приходить в себя.
Они получили  возможность  привести себя в порядок, помыться, перевязать свои  раны,  поесть  и  поспать.  Главное,  поспать! Бессонница совсем истомила бойцов.
А победители тем временем ликовали. В лагере царило бурное  веселье.  Еще бы не  радоваться!  Тридцать тысяч  белых  торжествовали  победу  над пятью тысячами красных.
Волкорез прогулялся по лагерю, вернулся к друзьям и, усевшись на корточки, негромко сказал:
- Не обольщайтесь, будут расстрелы и казни, остальных в лагеря. Надо бежать. На берегу реки я видел трех оседланных лошадей, как только стемнеет - уходим.
В темноте  трое молодых людей пошли к берегу реки, где стояли оседланные лошади. Следуя  совету Волкореза, разведчики вошли в реку и, ухватившись за уздечки лошадей,  тихо поплыли вниз по течению.

                ГЛАВА 18.

Всплески воды,  вызванные  движениями  плывущих  разведчиков  и  лошадей, выдали их присутствие. Им  вслед  начали  палить,  но,  как  и  предупреждал Волкорез, пули не настигали их.
Тем не менее, шлепки пуль по  воде  действовали  отнюдь  не  ободряюще,  а минутами вызывали подлинную тревогу. К  тому  же  река  была  очень  широка, течение ее - стремительно, а ночь черным-черна.
Словом, бегство разведчиков сопровождалось всяческими опасностями. В довершение всего, на самой середине реки  они  попали  в  водоворот, который завертел и закрутил их, бросая из стороны в сторону, как щепки.
Правда, это длилось всего лишь несколько минут, а может быть,  и  меньше. Но время в таких случаях тянется неимоверно долго. Вдруг  Игнат  почувствовал, что идет ко дну.
Инстинктивно он покрепче ухватился  за  узду  своей лошади, которая, так же как и лошадь Волкореза, никак не могла выбраться из  водоворота  и уже начал бить по воде копытами передних ног.
Волкорез  и  сам  не  понимал,  как  он  вырвался  из  омута  и   очутился   у противоположного берега. Ему понадобилось одно лишь мгновение, чтобы  прийти в себя и протереть глаза.
В следующую минуту он уже вглядывался  в  темноту, стараясь отыскать своих товарищей. Он видел, что какая-то  черная  масса  то поднималась над водой, то снова погружалась в нее. 
-  Ты,  Иван?  -  тихо спросил Волкорез.
- Я.
- Смелей, Иван, я здесь.
- А Игнат? Где ты, Игнат?
До этой минуты Волкорез не беспокоился о  юном  казаке.  Подлинный  сын своей степи, закалившийся к тому же в трудностях войны, Игнат обладал  силой и находчивостью взрослого мужчины.
Теперь же его отсутствие  встревожило  Волкореза. Он  все  громче  и громче звал Игната, невзирая на риск быть услышанным  белыми  часовыми  на том берегу.
Ни звука в ответ. Полная тишина. Вскарабкавшись на крутой берег, Волкорез и Иван помогли  выбраться  из  воды лошади.
- А где же твоя лошадь? - обратился Волкорез к Ивану.
- На дне.
- Жаль. Игнат, - снова принялся кричать  Волкорез.
Им отвечала все та же  зловещая  тишина,  прерывавшаяся  лишь  выстрелами и доносившейся издалека бранью. Никаких следов юного Ината. Волкорез и Иван, пренебрегая опасностью снова оказаться в плену, ходили взад и вперед вдоль берега, окликая Игната.
Они потеряли целых  полчаса драгоценного времени, пока с болью в сердце  не  убедились  в  бесполезности дальнейшего  ожидания.  Теперь  уже  не  оставалось  никаких  сомнений:   их злосчастный друг погиб в водах Кубани.
Бедный Игнат. Еще  одна  жертва  этой ужасной войны, еще одного защитника потеряло святое дело революции. Оба оставшихся в живых  друга  приняли  эту  утрату  молча,  не  в  силах произнести ни слова. К горлу подкатывали  рыдания. 
Волкорез вскочил  в седло, Иван примостился позади него на крупе лошади,  которая,  почувствовав шпоры, пустилась с места в галоп. Алексей взял курс на юго-восток. Он  ориентировался  по  звездам  и  надеялся вскоре выехать на  дорогу. 
То  был единственный  путь,  который,  находясь  на   значительном   расстоянии   от белых войск, замкнувших кольцо  вокруг  красной армии,  мог  быть  еще свободен.
Лошадь быстро несла седоков по степи.  Друзья,  промокшие до костей, дрожали и лязгали от холода зубами. Единственным утешением их был карабин, с радостью обнаруженный Волкорезом у седла; по крайней  мере,  есть  чем защищаться при весьма возможной встрече с неприятелем.
Прошел час. Степь оказалась далеко не  безлюдной;  время  от  времени  до беглецов явственно доносился конский топот. Порой даже слышались  отдаленные крики и редкие выстрелы.
Быть может, это были белая разведка, а может быть, такие же, как и они, беглецы из лагеря Сорокина. Впрочем, лошадка, которой Волкорез предоставил полную свободу самой выбирать дорогу, руководствуясь  своим  чутьем  полудикого  животного, старательно избегала всяких встреч.
Вот, наконец, и дорога! Друзья проскакали еще минут  тридцать.  Рассветало. Вдали стала вырисовываться группа домов. Волкорез узнал хутор.
- Помнишь, - спросил он Ивана, - как  около  трех  месяцев  назад  мы скакали здесь?
- И как удирали от белых. Лучше не вспоминать,- ответил Иван.
- Зато, как ты потом упивался молоком!
- Это да! Я и сейчас не прочь бы.
- Что ж, попробуем!
Они остановились у поселка. Ни души! Никаких признаков жизни. Даже коровы не мычат. Все фермы разграблены, а некоторые и  сожжены.  Скот  угнан,  люди разбежались. Полный разгром и запустение. Кладбищенская тишина.
- Едем дальше. Наверно, здесь побывали эти чертовы белые.
Дорога была испещрена свежими следами копыт. Волкорез  заметил  среди мелких отпечатков  более  крупные  и  глубоко вдавившиеся в землю следы копыт белых коней.
- Недавно тут побывали белые, - произнес он, отстегивая от седла  карабин.
- Надо смотреть в оба!
Он послал галопом лошадь,  которая  не  сбавляла  шага, несмотря на двойную нагрузку. От  хутора  до  ближайшего  поселка  восемнадцать  с половиной километров.
Лошадь пробежала это расстояние за час сорок пять  минут.  До  первых  домов оставалось уже не более трехсот метров. Разведчики не сомневались больше в своем спасении. Они смертельно  устали и проголодались. Да и лошадь начала заметно сбавлять ход и усиленно ёкать.
- Придется сделать привал, - сказал Иван.
- Разумеется.
- Проклятие!
В ту самую минуту, когда они уже собирались сойти с  коня,  из одной хаты выскочило отделение солдат.  Их  было  пятеро.  Заметив  разведчиков, всадники ринулись на них.
Ну, конечно же, это белые! Их можно узнать с первого взгляда.  Уставшая  лошадь не мог взять галопа, между тем как белые неслись, словно черти.
- Всего пятеро! - воскликнул Волкорез. - Я уложу их на скаку.
Он навел карабин и, привстав на стременах, выстрелил.  Увы!  Вместо  сухого щелчка раздался приглушенный звук. Осечка! Второй выстрел - еще раз осечка. Третий - и снова осечка!
То ли патроны испортились, подмокнув, то ли они были холостые, но они  не сработали.
- Хана, - вскричал Волкорез. - Мы погибли!
Он ухватил карабин за ствол и прикладом нанес оглушительный удар по  первому подскочившему к нему кавалеристу. Удар пришелся ему прямо по голове. Карабин переломился,  но прикончил солдата, который замертво свалился на  землю. 
Конь  беляка, налетев со всего размаха на измученную  казачью  лошадь,  опрокинул  ее  на спину. Волкореза отбросило шагов на десять  в  сторону,  Иван  же,  успевший  проворно соскользнуть с крупа лошади, стоял целый и  невредимый, но без оружия.
В тот же миг четверо других  белых,  не  заботясь  о  своем  товарище, который валялся на земле с  раздробленной  головой,  соскочили  с  коней  и, набросившись на Волкореза, стали крутить ему руки.
Волкорез отбивался, но  кончилось  тем,  что  его связали вместе с Иваном,  который,  проявляя чудеса храбрости в борьбе за  своего  друга,  ожесточенно  колотил  белых ногами и руками.
Волкорез с налитыми кровью глазами, с пеной на  губах,  задыхаясь  от ярости, кричал прерывающимся голосом:
- Вы оказались сильнее, я в ваших руках. Пусть так! Но порядочные  люди не должны унижать человека только за то, что он защищался до конца. Если  вы принадлежите к таким людям, обращайтесь с нами, как  подобает  обращаться  с пленными солдатами. Развяжите нас! Эти веревки  позорят  вас  самих  гораздо больше, чем нас. Развяжите! Я не убегу, даю честное слово.
Взвод состоял из двух солдат, унтера и майора.  Но  приказывать  имел право только офицер. Узнав по голосу Волкореза,  офицер  слегка вздрогнул и покраснел, но быстро справился с собой. 
Его  губы  сложились  в ехидную улыбку.
- Стоп! Вы мой пленник, - саркастическим тоном  произнес  он,  -  я  не искал  вас,  видит  бог.  Но  уж  раз  вы  попались  мне,  я  вынужден  ради собственного спокойствия вас уничтожить.
- Майор Рахович? - воскликнул Волкорез  и,  несмотря  на  все  свое испытанное мужество, побледнел.
- Так точно! Пред вами майор Рахович, - злобно усмехаясь, ответил белый офицер, - один из  шести  членов  военно-полевого  суда, которых вы преследуете с яростью безумца.
- Двое из которых уже  отправлены  к  праотцам,  -  резко  прервал  его Волкорез.
- Знаю! Всадник, уцелевший  из  всего  отряда,  который  вы  истребили, передал мне и штаб-ротмистру Муратову ваши слова. Сегодня вы мне попались - и уж теперь-то не ускользнете!  Прежде  мы  только смеялись над вашими словами, принимая их за пустое  бахвальство,  но  теперь вынуждены относиться к ним  всерьез,  так  как  убедились,  что  вы  человек способный выполнить все свои угрозы. Поэтому мы дали себе слово -  я  и  мой друг, господин Муратов, - при первом же удобном случае вычеркнуть вас из списка живых. Но так как я терпеть не могу проливать кровь безоружных  людей  и  не могу даже видеть спокойно,  как  ее  проливают  другие,  то  мы  вас  просто повесим.
- Повесите? - зарычал Волкорез, напрягая все силы,  чтобы  вырваться из пут.
- Быстро и без затей. Вздернем при помощи самой обыкновенной  крестьянской веревки на одной из  веток  вот  этой  прелестной  белой  акации,-  произнес майор Рахович, указывая рукой на дерево, раскинувшее свою пышную крону  над кровлей одной из хат.
- Да, мало же я перебил вас.
- Продолжайте, продолжайте, - усмехнулся  майор.  -  Приговоренному  к смерти все разрешается.
- Приговоренному?  Вы  хотите  сказать:  вашей  жертве.  Убивать невинных людей - это вам  так  пристало,  подлец!  Иногда  вы  делаете  это, соблюдая юридические формы, чаще же обходясь без них, но  всегда  без  риска для себя, подлый трус.
   - Пора кончать! -  заорал  майор,  взбешенный  тем,  что  его  солдаты, устыдившись мужественного протеста пленника,  смущенно  опустили  головы.  - Веревку! - приказал он одному из солдат.
Солдат, достав веревку, протянул ее майору.
- Сделать затяжную петлю!
Солдат медлил.
- Исполнять, - загремел майор, взмахнув хлыстом.  -  Теперь накиньте петлю на шею осужденного! - продолжал он.
Солдат дрожащими от стыда руками выполнил этот позорный для бойца  приказ под пристальным взглядом офицера, готового обрушиться на  него  за  малейшее неповиновение.
Привлеченные  шумом,  на  улицу  выбежали  из  домов  женщины   и   дети. Приготовления к казни привели их  в  ужас.  Дети  плакали;  женщины,  рыдая, молили о пощаде.
Внезапно в степи показался всадник, скакавший во весь опор.  Сердце  Волкореза замерло в безумной надежде: может быть, это бежавшие от белых красные спешат к нему на помощь?
Увы! На всаднике форма хаки, и, кроме того, метрах в трехстах от  них  он свернул с дороги и скрылся за хатой. Должно быть, это был белый курьер.
Исчезла последняя надежда. Волкорез понял, что все для  него  кончено: сейчас ему придется умереть  позорной  смертью.  Солдаты  уже  вели  его  к дереву.
Вне себя  от  горя,  Иван  унижался,  умоляя  золотопогонника пощадить его друга. Майор ударом хлыста рассек  ему  лицо.  Невзирая  на страшную боль, несмотря на стыд, Иван продолжал просить.
- Черт возьми! Повесить и этого рядом, - рявкнул майор.
Офицера обступила толпа  женщин.  Они  заливались  горючими  слезами,  от которых, наверно, смягчилось бы и сердце судьи.
- Пощадите их, господин офицер, пощадите! Вы же увидите -  они так молоды, сжальтесь  над   ними.   Наши   мужья   обращаются   с военнопленными по-человечески, будьте же и вы такими.
- Молчать, быдло, - гаркнул затянутый в хаки офицер  и,  бросившись  на беззащитных женщин, начал раздавать направо и налево удары хлыстом.
Ни одного слова не  вырвалось  больше  из  уст  Волкореза,  ни  одним движением не выдал он своей душевной тревоги. Чтобы  казаться  невозмутимым, он призвал на помощь всю свою волю. А между тем,  как  улыбалась  ему  жизнь!
Молодой,  красивый,  отважный  и  сильный,   поборник   всего   великого и благородного, он находился в том возрасте,  когда  человек  смело  глядит  в будущее и мечтает помочь всем угнетенным, обездоленным, слабым. Увы! Недолго длились эти мечты.
И  как  жестоко  обернулась  для  него  жертва,   принесенная   им   делу борьбы за свободу своего народа! Сейчас он умрет. В последний раз взглянул  он  на  солнце,  только  что озарившее небо своим торжественным  сиянием,  на  яркую  синеву  неба,  на широкие просторы степи, в бесконечную  даль  которою  уходили,  колыхаясь, высокие травы.
Как  это  часто  случается  в  трагические  минуты,   в   сознании   Алексея промелькнула вся его жизнь, такая короткая и в то  же  время  такая  богатая событиями.
-  Прощай,  Иван,  -  ласково  прошептал  он. 
Обязанности  палача   по приказанию майора согласился выполнить унтер, более  выутюженный дисциплиной и потому более покладистый, чем рядовой солдат.
Он встал на седло и, подняв руки вверх, старался перекинуть конец  веревки  через  самую крепкую ветку белой акации. Когда после некоторых усилий это ему удалось,  он спрыгнул на землю, не выпуская из рук конца веревки.
-  Тяни,  -  скомандовал   офицер-палач.   
Унтер   и   один   солдат приготовились налечь на веревку, все  уже  казалось  потерянным,  и  вот-вот должна была совершиться эта  неслыханная  подлость.  Но  вдруг  над  стеной, приходившейся как раз против того места, где стояли Волкорез,  Иван  и их  убийцы,  показался ствол карабина. 
Почти  одновременно  один  за  другим прогремели два выстрела. Оба солдата, державшие веревку, даже не  вскрикнув, рухнули на землю с раздробленными черепами. Волкорез и Иван тотчас узнали знакомый звук.
- Дуплет! - завизжал мгновенно оживший Иван.
Майор Рахович,  остервенев от  такого  неожиданного  поворота  событий  и  боясь,  как  бы  жертва   не ускользнула, выхватил револьвер с явным намерением всадить Алексею пулю  в  лоб.
Однако, прежде чем офицер успел прицелиться, раздался еще один  выстрел, и рука, сжимавшая револьвер, повисла, раздробленная пулей,  которая  разбила также и рукоятку револьвера. 
Майор  взвыл  от  бешенства  и  боли,  махая изуродованной кистью руки. Он был близок к обмороку. На гребне стены появилась человеческая фигура и ловко спрыгнула на  землю.
Это был молодой человек, вернее, подросток в форме  белого офицера. Сжимая в руке  карабин,  он  метнул  в  майора  полный  ненависти  взгляд  и воскликнул:
- Разбойник. Вовремя же я подоспел! 
Волкорез  и  Иван,  узнавшие, несмотря  на  переодевание,  своего  верного  друга,  которого  они  считали погибшим, вскричали в один голос:
- Игнат!
Четвертый солдат, принявший сперва Игната за офицера, уже поднес было  пальцы к козырьку, но, поняв свою ошибку,  схватился  за  винтовку.  Однако  юный  Игнат опередил солдата и, разрядив в него свой карабин, убил его наповал.
Из всех белых в живых остался теперь только майор Рахович. Он рычал  и скрежетал зубами, не помня себя от бешенства, но рана не  позволяла  ему  ни защищаться, ни даже бежать.
- Игнат! Неужели это ты? -  не  веря  своим  глазам,  твердил Волкорез.
- Конечно, я! И как раз вовремя. Какое счастье! 
Игнат  держал  в  одной руке наготове карабин, а другой, не  спуская  глаз  с  офицера,  перерезал ножом веревки на своих друзьях.
- А вот сейчас вместо них мы вздернем тебя, как разбойника  и  убийцу!  - объявил он майору.
- Отлично, - поддержал Иван, - повесить его! Я сам накину на него петлю.
- Таков закон возмездия!  - с  безжалостной  насмешкой  в  голосе  добавил Волкорез. - Превратности войны, как говорит мой друг Иван.
И, сняв со своей шеи затяжную петлю, Волкорез передал ее Ивану.
- Действуй!
Офицер, видя свою погибель, бросился было бежать,  но  Иван, мастер борьбы, ловко сшиб его подножкой. Затем, крепко прижав  майора к земле, Иван просунул его голову в петлю и передал другой конец веревки Игнату, который с  проворством  белки  вскарабкался  по  стволу  белой акации, перекинул конец веревки через ветку,  спрыгнул  на  землю  и  сказал Алексею:
- Приведи-ка сюда лошадь.
Превосходно выдрессированные животные не испугались выстрелов и стояли на том самом месте, где их оставили. Волкорез подвел одну лошадь к дереву, а Игнат, привязав конец  веревки к седлу, ударил коня ногой по животу. Тот вздыбился, потом  рванулся  вперед, затягивая петлю на шее осужденного палача. Рывок был  так  силен,  что  тело майора, хрустнув шейными позвонками, подскочило до самой ветки.
Лошадь остановилась и  снова  метнулась  вперед,  разорвав  на  этот  раз толстую веревку, как нитку. Тело майора рухнуло на землю.
- Отец! Мы мстим за тебя! - в диком восторге вскричал Игнат.
Избавившись, наконец, от врагов, трое друзей крепко обнялись. Волкорез и Иван, спасенные  чудесным  вмешательством  Игната,  так  и засыпали его вопросами. Они с жадным любопытством  расспрашивали  обо  всем, что с ним случилось за то время, пока они не виделись. Молчаливый  по  природе,  парень  в  нескольких  словах  рассказал о своих приключениях:
- Течение  реки  уносило  меня,  но  я  кое-как  все  же  выбрался.  В водовороте я потерял лошадь, но карабин спас. Я был уверен, что вы  погибли. Какой-то белый офицер стал на моем пути. Я всадил ему штык в  живот,  Тут  мне пришла в голову мысль взять у него взаймы форму.
- В два счета я  напялил ее на себя и получил возможность преспокойно шагать среди сторожевых костров белых. В одном месте я украл коня и помчался  к   дороге. Рассвело. Мой мундир,  оказавшийся  офицерским  мундиром,  служил  мне  вместо пропуска, разумеется, если не приглядываться к нему. Я никак не думал,  что скачу по вашим  следам,  и  вдруг  совсем  невдалеке  отсюда  увидел  вас  в окружении белых.
- Плохо дело, - подумал я. Сворачиваю с дороги, объезжаю хаты и задами пробираюсь до двора этого домика. Тут, вижу я, дела ваши идут все хуже и хуже.  Быстро  карабкаюсь  на  стену  и  только-только  успеваю прицелиться и  уложить  тех,  кто  собирался  вздернуть  тебя,  мой  дорогой дядя. Вот и все! А теперь, поверьте мне, надо, не  теряя  ни  минуты, скакать к красным. Вот, кстати, и свежие кони.
- Удирать от белых на их же собственных лошадках - честное  слово, за всю жизнь ничего забавней не видал! - заметил Иван.
- Да, - согласился с Игнатом Волкорез.  -  Поспешим!  Здесь  так  и кишат белые, а нам во что бы то ни  стало  надо  остаться  в живых. Мы должны еще отплатить им за поражение.
- И отплатить сполна! - подхватили оба казака.

                ГЛАВА 19.

Но тут хату окружил конный взвод белых. Не рискуя приближаться близко, они стали забрасывать двор хаты горящей соломой и пылающими ветками кустарника.
- Эй, краснопузые, сдавайтесь, а не то заживо сгорите, - донесся до них командный голос офицера.
Оставался единственный выход. Единственный, страшный и   отчаянный. Но Волкорез, со свойственной ему решительностью, не колебался. Он сорвал  с себя мундир, накинул его на голову своей лошади, плотно  закрыв  им глаза и ноздри животного, а рукава обвязал вокруг шеи лошади.
- Сделайте то же! - приказал Алексей своим удивленным товарищам.
Те ничего не понимали, но, не колеблясь, повиновались.
- За мной! - послышался короткий приказ командира.
И, пришпорив лошадь, Волкорез  бешеным  галопом  понесся  к  пролому в заборе. Отважные разведчики мчались за ним. Они помчались бы за ним даже в ад.
Хата и двор уже исчезли в вихре  пламени и дыма. На  каждом  шагу  им  угрожал  дождь  пылающих головешек. Их лизали языки огня, едкий и удушливый дым стеснял дыхание.
Испуганные кони фыркали, пятились и бились. Этот путь через брешь,  рядом с которой полыхали набитые соломой сараи, был поистине ужасен. Все  же  пробились  в  центр  усадьбы.  Здесь   также   стоял нестерпимый жар.
Однако, тесно прижавшись  друг  к  другу,  можно  было,  по крайней мере, не так опасаться летящих со всех сторон головешек. Не подумайте, что эта отчаянная обстановка  хоть  сколько-нибудь  смутила разведчиков. Да, стойкие они были ребята. Иван даже и тут не упустил случая пошутить.
- Эх, жарковато, - крикнул он.
С минуты на минуту положение разведчиков все ухудшалось,  хотя  и  трудно было представить себе что-нибудь более страшное. Воздух до того  раскалился, что буквально нечем было дышать.
- Черт побери! - ворчал Иван. - Мы прямо-таки раскаленные угли глотаем.
Задыхавшиеся лошади поднимались на дыбы и брыкались. С улицы до разведчиков доносились иронические крики "Ура" и оскорбительные выкрики белых, которые стояли в пятидесяти шагах от пролома.
Они разделились на две группы: одна стерегла у бреши, другая - у ворот. То были единственные пути спасения для разведчиков. Белые это знали и спокойно выжидали появления здесь своих противников либо их гибели в пожарище.
Жестокость каждого из этих решений, видимо, очень забавляла солдат.    Но куда же девался Волкорез? Он только что покинул разведчиков. Не сказав никому ни слова,  он  погнал свою лошадь  сквозь  густую  пелену  черного  дыма,  в  которой  то  и  дело вспыхивали длинные языки пламени.
Усадьба занимала около  гектара  земли.  Она  была  огорожена  высокой  и крепкой стеной, которая превращала эту часть усадьбы в настоящую крепость.
Достигнув стены, Волкорез порылся в кобуре и вынул из  нее  последний динамитный патрон. До сих пор Алексей бережно хранил его на  крайний  случай.  С риском погибнуть от взрыва он таскал его повсюду с собой, снабженный к тому же бикфордовым шнуром и фитилем для запала.
Волкорез спешился, спокойно уложил патрон у самого  основания стены и с опаленными ресницами и едва дыша вскочил  на  лошадь  и  вернулся  к своим товарищам.
- Внимание! - произнес он хриплым голосом.
Искры и горящие головешки то и дело летели на них отовсюду. Лошади, обжигаемые этим огненным вихрем, начинали беситься. Разведчики едва с ними справлялись. Да и сами они получили сильные ожоги. На их дымившихся рубашках появились прорехи, сквозь которые  виднелась  вздувшаяся  волдырями кожа.
Разведчики гасили огонь сильными  шлепками  по  своим  бокам  и  груди  и стоически, без жалоб и стонов, ожидали смерти, или спасения.    Прошло еще полминуты. Тридцать секунд адского страдания!
Внезапно послышался взрыв, который заглушил и рев огненной бури  и  крики белых. Затряслась под ногами земля, и рухнула  часть  горящей стены.
- За мной! - крикнул Волкорез.
Из растрескавшихся губ разведчиков вырвался вопль - то был вопль  надежды и облегчения. Алексей дал шпоры своему коню и первым ринулся в пылающее горнило.
Лошади, обезумев от жара тлеющих мундиров,  которыми  были  обвязаны  их головы, исступленно понеслись среди горевших бревен,  раскаленных  сараев и пылавших стогов сена. Эта скачка длилась несколько секунд.
- Сюда, - кричал  бесстрашный Волкорез своей команде, которая мчалась за ним следом.
  Образовалась новая  брешь.  Последний  патрон  разрушил  десять  метров стены. Разведчики вихрем пронеслись  через  образовавшийся пролом и карьером умчались в степь. Их кони скакали, как заводные. Разведчики быстро сорвали с лошадей горящее тряпье.
Беглецы проскакали уже четыреста метров, прежде чем белые успели заметить их чудесное бегство. А, заметив, они также пустили коней в галоп.    И пошла погоня.
Их крупные лошади, подгоняемые криками и ударами шпор, мчались  с изумительной быстротой. Но и казачьи  лошадки,  раздраженные  ожогами,  не сдавали. Расстояние между противниками не уменьшалось.
В конце концов, разведчики значительно опередили своих преследователей. Менее чем за четыре минуты беглецы прошли расстояние в два километра. При  всей  своей  смелости  белые все  же  были   вынуждены   прекратить преследование. Они слишком оторвались от своих главных сил   и  находились теперь в красной зоне.
Опасаясь, как бы их не атаковала  красная кавалерия, белые  повернули обратно и стали медленно отходить к линиям своих войск. Бешеная скачка успокоила наконец казачьих лошадок, и они  заметно  сбавили ход.
- Белые убираются восвояси,  честное  слово,  убираются!  -  воскликнул, оглянувшись, Иван.
- Можно бы и передохнуть теперь, а, начальник?
- Стоп! - скомандовал Волкорез.
Лошади остановились, как вкопанные, и  разведчики  очутились лицом к неприятелю. Сами того не осознавая, разведчики сделали полный  оборот. Они, не сговариваясь, отстегнули карабины.
Борьба настолько вошла в обиход  их  жизни,  а  наступательная   тактика   так   соответствовала   их темпераменту, что они уже снова были готовы открыть огонь.
Еще немного, и они бросились бы  в  атаку.  О,  будь  в  распоряжении  их командира хотя бы человек тридцать. От белых их отделяло теперь не более шестисот метров.
-  Послать  им  огонька  вдогонку,  а,  начальник?  -   спросил   Иван   с фамильярностью, не имевшей ничего общего с воинской субординацией.
- Попробуем, надо же им отомстить, - ответил Волкорез.
Разведчики навели  карабины  на  взвод белых, истомившиеся кони которых перешли теперь на шаг.
- Огонь!
И они  открыли  беглый  огонь.  Несколько  секунд  выстрелы  гремели  без перерыва. В неприятельском отряде все  пришло  в  смятение:  люди  судорожно вскидывали руки и кубарем валились с лошадей;  кони  вздымались  на  дыбы  и падали; мелькали пики; ряды белых быстро таяли.
Настигнутые на таком расстоянии метким огнем красных разведчиков, белые  сочли за лучшее оставить поле боя и скоро исчезли из виду.
- Увы! - произнес как бы в заключение Волкорез. -  Больше  нам  здесь нечего делать. Двинемся на север и попробуем добраться до своих.
Вскоре разведчики доехали до полноводной реки. Вконец истомленные, умирая от жажды, покрытые ожогами, они с наслаждением бросились в прозрачные воды реки и,  фыркая  от  удовольствия,  плескались, плавали, ныряли и жадно глотали свежую  речную  воду,  -  словом,  полностью вознаградили себя за все недавние лишения.
Но когда мучительная жажда была, наконец,  утолена,  мощно  заявил  о  себе волчий голод. Еды у них не было. К счастью, по реке в изобилии вдруг поплыл картофель. Где-то выше по течению опрокинулась повозка с картошкой.
-  Айда  за  картошкой!  -  крикнул  Иван. 
Разведчики, завязав рукава у рубашек, принялись ловить картофель.    Быстро  собрав  обильный  урожай,  они  развели  большой  костер,  слегка пропекли картошку и принялись жадно уплетать ее в полусыром виде.
- Нашему обеду  не  хватает  только  жаркого,  -  пробурчал Иван.
Но Волкорез, никогда не терявший хорошего расположения духа, на  этот раз  молчал,  погрузившись  в  какие-то  неотвязные  думы.   Кухонные рассуждения Ивана не доходили до его сознания,  мысли  его  витали где-то далеко.
Прошло два часа. Одежда на разведчиках едва  пообсохла,  голод  был  лишь слегка утолен, они не успели еще после столь длительных и жестоких волнений и беспощадной борьбы насладиться отдыхом, но уже не выказывали ни  малейшего признака усталости. Уж не железные ли они?
-  Давайте  играть  в  чехарду!  -  предложил  Иван.
Это по меньшей  мере  нелепое  предложение,  точно  выстрел,  вернуло  к действительности командира разведчиков.
- Иван. Да ты, кажется, тронулся! - вздрогнув, воскликнул Волкорез.
- Боже мой! Надо же как-нибудь убить время, когда нечего делать.
- В таком случае, собирайтесь.
- Вот это дело!
- Необходимо во что  бы  то  ни  стало  разведать, сколько у неприятеля войск, и в каком направлении они передвигаются.
- Ну и что же?
- А то, что я и отправлюсь за нужными нам сведениями туда, где  их  легче всего получить, то есть в самую гущу белых войск.
- Слишком опасное предприятие! Девяносто шансов из ста  за то, что  мы будем пойманы и расстреляны.
- Скажем - восемьдесят и прекратим этот разговор.  Самое  важное добиться успеха. А я должен его добиться, потому что от этого  зависит  судьба  армии. Белые, вероятно, уже заняли, или скоро займут всю Кубань. Забрав в свои руки железную дорогу, они  предпримут  попытки  вторгнуться  в глубь страны, не слишком удаляясь от железнодорожного полотна. Фрунзе, разумеется, будет шаг за  шагом  отстаивать  рельсовый  путь.
- У  меня  есть основания предполагать, что белые постараются обойти армию  Фрунзе  при помощи того же маневра, благодаря которому они окружили недавно Сорокина и лишили республику четырехтысячной армии. Вот я и хочу узнать,  с  какой  стороны  - справа или слева - производится обходное движение.
- Это будет  весьма  ценным предупреждением для наших. Мне  понадобится  на  это  три  дня.  Вот почему я и отправляюсь  один,  без  ружья,  только  с  револьвером. А теперь прощайте, дорогие мои друзья и товарищи  по  оружию, прощайте, или лучше - до свиданья!
Мужественные сердца разведчиков дрогнули при последних словах командира. Ни один из этих смелых людей, сотни раз встречавшихся  лицом  к  лицу  со смертью, и не пытался скрыть  своего  волнения,  ибо  не  душевная  слабость сказывалась в их тревоге, а искреннее и непосредственное  чувство  нерушимой дружбы, связавшей их узами боевого братства.
К Алексею со всех сторон  тянулись дрожащие руки, и  Волкорез  молча,  порывисто  пожимал  их,  не  в  силах вымолвить ни слова. Иван, с трогательной гримасой на лице,  надтреснутым от слез голосом пробормотал:
- У меня просто сердце упало, командир. Тошно мне, ей-богу,  тошно!  Взял бы ты меня с собой. Уж я сумел бы, если  понадобится,  перехватить  за  тебя несколько оплеух, а то и шкуру свою отдать.
- Спасибо, Иван, сердечное тебе спасибо, мой  храбрый  земляк,  дорогой мой. Но, увы, это невозможно. Мне надо идти одному.
Низко опустив голову, Иван подавил вздох и замолк. Теперь пришла очередь Игната. Он сжал обеими руками руку  дяди и, выражая мысль  вслух, произнес:
- Благодарю тебя, дядя.  Благодарю  от  имени  всей  нашей  семьи,  ради которой ты жертвуешь  своей  жизнью.  Наша  дружба,  наше  восхищение,  наша благодарность будут всегда и повсюду следовать за тобой, и ты вернешься.  До свиданья, дядя, до скорого свиданья!
-  Ну,  конечно  же,  я  вернусь,  непременно   вернусь!   -   воскликнул Волкорез, голос которого приобрел всю свою звучность. - Не в  таких  еще переделках  мы  бывали,  и  то  выкручивались.  Кстати,  мне  надо  повидать небезызвестного вам штаб-ротмистра Муратова. У меня такое  предчувствие,  что  скоро мне удастся сыграть с ним одну из лучших моих штучек.
С этими словами Алексей двинулся в путь и скрылся в высоких  травах,  оставив свою лошадь на попечение Ивана, который повел ее в поводу. А Волкорез, руководимый  своим  замыслом,  медленно  зашагал  к  тому месту, где после ночного бегства разведчиков из осажденной хаты погиб от их пуль один из белых отрядов.
В изодранном и полуистлевшем от пожара мундире прапорщика,  который  едва прикрывал тело, Волкорез походил на  самого  настоящего  бродягу.  Между тем,  чтобы  проникнуть  в  неприятельский  лагерь,  нужна  была   приличная белая форма
И он рассчитывал, что ее любезно предоставит  ему  один  из тех усопших офицеров. Волкорез крался среди  высоких  трав  с выдержкой настоящего казака и через час был у цели.
На примятой траве он  увидел  изрешеченные  пулями  тела  пяти  солдат  и четырех коней. А немного поодаль,  на  некотором  расстоянии  друг  от  друга,  валялись остальные жертвы разведчиков - люди и кони.
Позы, в которых они  лежали,  их искаженные судорогой лица и тела говорили о  том,  что  смерть  настигла  их мгновенно. Взгляд Алексея упал  на  молодого  офицера,  чуть  постарше  его самого. Пуля карабина поразила его прямо в затылок, и он умер, не успев  даже вскрикнуть. Не всегда, видно, пуля карабина бывает гуманной.
Кавалерист был такого же роста и телосложения, как Волкорез.    Нелегко было решиться раздеть мертвеца. Колебания Алексея  длились,  однако, недолго. Ничего не  поделаешь:  война  есть  война.  Да  и  время  было  мало подходящее для того, чтобы церемониться с этими  гнусными  убийцами,  с этими проклятыми грабителями без стыда и совести, с этими жестокими  вояками за несправедливое дело.
Волкорез влез в брюки цвета хаки, облачился  в  китель,  напялил  на голову фуражку тоже  цвета  хаки  и  тут  заметил,  что  тело  офицера  обмотано несколькими метрами гибкого и непромокаемого шнура толщиною в палец.
- Да  это  же  взрывчатка, - обрадовался Волкорез. - Отличная  находка!  Она  может  очень пригодиться мне во время разведки.
Он обмотал себе грудь взрывчаткой, застегнул мундир и отправился дальше, пробираясь среди высоких степных трав. В сумерки он уже приближался к передовым белым постам.



                ЭПИЛОГ.

Из письма Волкореза. “Дорогая Марьяна! Твой Игнат был тяжело ранен, но сейчас все в прошлом, он поправляется. Я жив, хотя жизнь вернулась ко мне не без хлопот доктора Ватина.  Игнат жив, жив и Иван.  Мой славный Иван тоже с большим трудом столковался с жизнью.
Ему всадили  одну пулю в живот, другую - в печень, две  -  уж  не  помню  точно  - угодили ему в ноги. Но, веселый казак живуч, как кошка.
А я хоть не казак родом,  но  все  равно  русский,  а, следовательно, тоже живуч. Представь себе только: одна пуля попала мне в левое бедро, другая - в руку, третья - в ногу, четвертая вторично продырявила легкое, да еще возле самого сердца.
К тому же мы с Игнатом выполнили волю его отца, а моего брата Семена. Всех четверых членов военно-полевого суда, которые приговорили его к смерти, мы уничтожили согласно его приговору. Последним я застрелил штаб-ротмистра Муратова. После этого мы и попали в переделку.
Да,  когда  наши бойцы подобрали нас троих, дела наши  были  совсем  плохи.  Мы  валялись  на  земле полумертвые и дышали, как выброшенные на берег рыбы.
Нас передали в искусные руки доктора Ватина, которому мы  и  обязаны  теперь жизнью. Он ухаживал за нами, словно родной брат, не жалея своего драгоценного времени и знаний, и совершил настоящее чудо,  воскресив  нас. 
Мы  были  без памяти трое суток. А когда очнулись, увидели, что лежим  рядом  в  маленьком помещении, где сильно пахло йодоформом и карболкой. Мне показалось,  что  мы плавно движемся куда-то.
- Санитарный поезд, - подумал я. И я не ошибся: нас  везли  в  том  самом поезде, в котором я некогда сопровождал миссис Барни к ее умирающему сыну.
Доктор и вообще весь медицинский персонал трогательно ухаживали за  нами. Наши товарищи по несчастью - опасно раненные солдаты - относились к нам дружески.
Санитарный поезд, как и во время первого моего путешествия,  шел  тем  же аллюром военного времени. Он то мчался вперед, то пятился назад,  чтобы  тут же снова ринуться с разбегу вперед.  Все  это  время  мы  находились  в довольно жалком состоянии.
Доктор то и дело появлялся у наших коек: он менял нам повязки, очищал раны от гноя, измерял температуру и,  отмечая  что-то  в своем блокноте, иной раз сокрушенно покачивал головой, иной же раз  довольно ухмылялся.
Добрая душа этот доктор! Путешествие длилось долго, очень долго, по мы на это не  жаловались:  нам было хорошо! Мы всем своим существом отдавались покою,  неизбежно  наступающему  после острых кризисов.
Мы наслаждались восхитительным ощущением возврата к  жизни, с которой простились ещё в ущелье.  Наконец,  нас  сладко  баюкало сознание исполненного долга: ведь мы сделали все, что могли, в один из самых трудных моментов борьбы за свободу.
Только по прибытию в Севастополь,  на  восьмые  сутки  путешествия,  доктор объявил нам, что теперь он готов поручиться за нашу жизнь.
В городе доктор перевез нас  в  больницу,  где  передал  на  попечение своего собрата по профессии, который пользует нас и сейчас. Ты можешь, конечно, представить, как горячо благодарил я доктора, когда он пришел проститься с нами! На прощанье он предупредил  нас,  что для полной поправки нам потребуется длительный больничный режим.
Я, разумеется,  стал  горячо  с  ним  спорить,  а  Игнат  заворчал,  как заправский солдат. Сама посуди: одна лишь мысль о том,  что мы не можем вернуться домой и  собрать  новый  отряд, чтобы опять принять участие в войне, приводила нас в отчаяние!
Невольно вырвавшееся у меня признание в  наших  мечтах  очень  насмешило милейшего доктора.
- Да вы же раненые, - сказал он.
- Что ж из того? Раненые выздоравливают.
- Дорогой Волкорез, - мягко сказал  доктор,  взяв  меня  за  руку,  - оставьте эту опасную игру. С вами сейчас говорит врач и друг. Восемь месяцев вы  вели  тяжелую боевую жизнь, потребовавшую невероятного напряжения  всех  ваших  физических сил и нервной системы. Вы были дважды опасно ранены.
- Да  ведь  говорят,  что  современная  пуля  отличается  гуманностью,  - насмешливо заметил Игнат.
Полное выздоровление наступит не раньше как через пять-шесть месяцев.  А  до тех пор, надеюсь, что эта проклятая война скоро окончится.
Но поживем - увидим. Какую великую  силу  ощущает  в  себе  человек, решивший отдать свою жизнь священному делу борьбы за свободу. Проще  говоря, при первом же удобном случае мы постараемся бежать из госпиталя.
И пусть даже я и погибну при этом, но, по крайней мере, я умру  с  мыслью  об исполненном долге, с сознанием, что я умираю, как достойный сын России, которая так часто проливала свою кровь за слабых и угнетенных.
Но я не погибну.  Если предчувствие не обманывает меня,  дорогая Марьяна,  ты  еще  кое-что услышишь  о  нас. С боевым приветом - твой сын Игнат и брат мужа - Светов Алексей Петрович, по прозвищу Волкорез”.