Примечание: в имени Деннис ударение на второй слог.
В день пускания мыльных пузырей Элоиза решила, что больше никогда не будет рисовать.
Она была парижанкой 23 лет отроду, носила длинные вьющиеся волосы, рыжие, как утреннее солнце и пахнущие масляными красками, а ещё всегда верила в добро.
Скажете, она была оптимисткой? Да ничуть. Просто чувствовала, что если хотя бы она не будет верить, добро обидится и навсегда уйдёт из этого мира. А мир Элоиза любила.
Собственно, поэтому, она была художницей. Рисовала картины на Монмартре, в особенности любила изображать людские глаза. Прорисовывать их часами, смешивая разные краски, обводить каждую чёрточку, каждый незаметный штрих, но только чтобы сохранить неповторимую глубину этих незнакомых девушке душ. Подобных «глаз» у Элоизы накопилось море, и все они смотрели на неё с клочков бумаги, где жили, то удивлённо, то недружелюбно, но всегда с затаённым восхищением и нетленной мудростью.
И именно так, Элоиза и встретила Денниса. Его глаза показались девушке смешливыми, в них виделся какой-то щенячий восторг, детская непосредственность, и художница просто не смогла упустить шанса запечатлеть подобную радость. «В тебе живёт Душа Вдохновения – говорила Элоиза Деннису позже – пожалуйста, сохрани это. Ради нас».
Их встречи сложно было назвать романом, нет. По четвергам, когда дело близилось к ночи, Деннис забегал к Элоизе домой. Они вместе забирались на крышу по исцарапанной лестнице и смотрели на проезжающие внизу машины. Разглядывать звёзды было глупо - Деннис, будучи вечным студентом-астрономом, много и долго мог рассуждать о небесных светилах, взглядах учёных на проблему освоения космоса и «прочей дребедени», как он выражался, и мог рассказать об этом Элоизе когда угодно. Но им хотелось вместе открыть что-то новое, вместе узнать о чём-то неизведанном. Земном.
Но больше всего запоминались пятничные утра. Элоиза вставала рано. Она сбегала вниз, в булочную месье Жульена, что находилась напротив её дома, покупала свежие кексы, варила фирменный кофе и возвращалась на крышу. Деннис всегда говорил, что лучше Элоизы кофе не варит никто. «Твой кофе, он…он…подобен лирике чужих стихотворений. Такой же выразительный, величественный, но немного чужой. Как будто точно знаешь, что перед тобой нечто прекрасное, но, увы, не твоё. И никогда не дотянуться до подобной красоты. Это манит. А кофе должен манить» – обычно говорил Деннис по утрам, причмокивая только что принесённым Элоизой напитком. «Я добавляю в него две щепотки корицы и немного шафрана, всего то» - обычно отвечала она.
. Каждое пятничное утро было раскрашено акварелью их общих фантазий, отголосками одинаковых снов. В нежную, тонкую, еле заметную плёнку светло-голубого цвета.
У Элоизы всегда были холодные пальцы. Деннис дышал на руки девушки, говоря, что они святые, раз создают такие прекрасные полотна, на что Элоиза отвечала: «Я пишу сердцем, о чём ты. А вот оно как раз тёплое. Секрет настоящего художника и заключается как раз в том, чтобы писать с тёплым сердцем, но холодными пальцами». А уж Элоиза знала толк в подобных вещах.
Каждую субботу Элоиза навещала свою бабушку. Накануне она пекла любимые всей её семьёй вареники с вишней, укладывала их в корзинку, перевязанную лиловой ленточкой, субботним утром надевала красный плащ с капюшоном, удачно оттенявший рыжеватость её волос, и садилась в трамвай. До городского кладбища от дома Элоизы было ехать всего ничего, однако каждый раз этот путь для девушки давался с трудом. Рядом с могилой её бабушки рос японский клён, Бог знает, откуда взявшийся в этом месте. Элоиза оставляла корзинку около надгробной плиты, а сама садилась рисовать. И это были уже не людские глаза, а человеческие судьбы, переплетённые в красных листьях этого дерева, повествующие о превратностях любви, храбрости древнегреческих героев и трусости заморских богов, о цветах, собранных детьми у лесного озера, а ещё о парижских звёздах и соседских машинах. Элоиза говорила, что этот клён – работа всей её жизни. Как-то, один промышленник умудрился забрать эту картину с нарисованным японским деревом на аукцион. Полотно купили за двадцать тысяч франков и спросили Элоизу: «Скажите, чем пахнет эта работа?»
Она ответила: «Ну, отваром шиповника, вишнёвыми варениками и, быть может, немного Деннисом, но ничем более».
9 июня наступил день пускания мыльных пузырей. Это был ничем не примечательный вторник, со своими заботами и хлопотами. Утром, едва встав и выпив чашку кофе с двумя ложками сахара, Элоиза подошла к зеркалу, взяла ножницы и отрезала свои роскошные рыжие локоны. Затем, она нашла все нарисованные собственноручно «глаза», смотревшие на неё в этот день со скрытой укоризной, смастерила сотню бумажных самолётиков и выпустила их в раскрытое окно. Потом, она поднялась на крышу. Принесла с собой ароматы летнего утра и запах горячих кексов из булочной месье Жульена, что находилась напротив её дома. Аккуратно встала на нагретый бодрыми солнечными лучами каменный парапет и взлетела. И никто, никто из всех когда-либо существовавших на свете парижан ещё не видел зрелища более прекрасного, чем этот полёт.
На следующий день дела шли своим чередом. Деннис, вопреки сложившейся традиции, забежал к Элоизе в среду и принёс приготовленный им кофе в термосе, «По твоему фирменному рецепту», как он смущенно выразился. Он отвёл Элоизу на крышу, отметил её новую причёску, сказав лишь, что она ей не очень- то и идёт, но он всё равно будет рядом, чтобы ни случилось. Рассказал, что американцы собираются запускать очередной космический корабль, так как хотят узнать, есть ли жизнь на Марсе. А Элоиза сидела рядом на крыше и улыбалась. Улыбалась, потому что не было ничего лучше и светлее, чем её улыбка, глупые рассказы Денниса и это весёлое, июньское утро.
Хотя, кто знает, вдруг там действительно, кто-то есть?