Зеркальный бриз

 
          В 1980 году рано утром петляющая дорога увела нас в горы, и мы спрятались в чаще голые и одинокие, как первые всполохи зари – там, на Востоке.
          Годом позже вещь под названием «Белые цыплята» разошлась на музыкальном рынке многотысячным тиражом.
          А зимой мы катались по вздутым улицам Иркутска и пили креп-кое вино. В горах остался только маленький шалаш с перьями съеден-ных голубей. И разбитое зеркальце, из которого ты забыла забрать свои грустно смотрящие глаза, в которых отражалось не то море, не то ещё одно зеркало. А может, это была та прежняя ты – зелёная и улыбающаяся, как трава на июльском солнце.
          1985 год, Сергей Абрамов написал автобиографию с той внушительной частью, где говорилось о «самопоисках» в сырых подвалах, накаченных туманами плана и ещё какой-то дури. Гитара его плакала, разбитая о батарею, а сам Абрамов сидел в гнетущей прострации. Она занимала большую часть комнаты, и его глазам просто некуда было удалиться.
          Зачем он написал эту автобиографию? Чтобы идти вместе с толпой новых рокеров? Книга всё равно ни фига не дала. Потому что через несколько лет я видел его, сидящим с протянутой рукой. Он что-то говорил об умершем роке. Как проRock, ей богу! Только я ему не поверил. Группа выпускала альбомы и давала неплохой доход, так что не приходилось делать ничего лишнего, например продавать наркоту, как в то время делали многие. Наверно, они всегда так делали, думая, что так и должно быть. Что мир устроен по их грёбаным законам.
          Но в этой атмосфере, где группы толком не успев собраться, уже развалились, я слишком, пожалуй, увлёкся рисунком. И разразился целой тирадой автопортретов, где ближе к концу всё больше стала проглядывать твоя незабвенная грусть.
Мы оба старели. Конечно, старели. Но я мог противопоставить этому свою пока ещё цветущую популярность, а ты не могла ничего.
Просто слова возвращаются вспять, не достигнув цели. Поэтому летом этого года я поехал один к морю попытаться разобраться в сво-их чувствах (myristrica fragrans - привилегия адептов funk'а, но пусть гении копошатся в своих помойках с мечтами о будущем величии…).

                * * *
          С горы мне открылся, как бывает порой неожиданно открывается Библия, знаменитый Зеркальный Бриз. Отражаясь в нём многоголо-сым эхом, я на несколько минут ощутил себя как бы парящим над землёй. Волна необычных ощущений подкатывала и стегала белки глаз. Сначала казалось, что веет холодом. Потом – что кто-то влажный и большой пытается согреть меня своим дыханием. Это был, конечно, ещё не океан, всего лишь море, залив – жалкий кусок… И, тем не менее, он был где-то там за указательным пальцем, воткнутым в горизонт, и он двигался, он скользил на встречу. Я был верхом на велосипеде, и поэтому не мог прекратить потока воздуха, нёсшегося на меня, как не замедлял обороты своих педалей. И потом, я ведь находился довольно высоко, на самой вершине холма, поэтому мысли мои прилипли к летевшим мимо пушистым, белым облакам, к синему небосводу, как пригоревшая картошка прилипает к сковороде, если её долго не мешать.
          Надо было перевернуть их другой стороной. И я стал думать о Мэган (эту кличку она взяла по имени одной героини из книги Абрамова,  настоящей стервы). Я стал думать о Мэган, которую готов был убить за то, что она взяла себе такую идиотскую кличку, да ещё по имени этой стервы. Хорошо одно только, что она погибает там в конце, от
передозировки. Вообще, дерьмовая книга… из-за неё моя Мэг (Тьфу! чёртова кличка!…) тоже начала баловаться наркотой. Из-за этой книги многие стали баловаться, но я её быстро отучил. Правда, чуть руки не сломал. Она пыталась сопротивляться. Убил бы, честное слово. В следующий раз, как встречу Абрамова, обязательно ему морду набью. Просто он меня достал своей крутизной своей этой «психоделией»…
          Не доезжая до поселка, я остановился у какого-то дерева. И лёг там передохнуть. В последнее время стало тяжело передвигаться из-за того, что много курил. Отдышка страшная. Я лежал, и по мне ползали муравьи, как маленькие тени от муравьёв.
Трудно было восстановить в себе горечь о чём-либо. Я всегда жил одним днём, питался одним хлебом. И методично двигал челюстями, редко заходя в гости к былому.
Прошлое мало трогало. Скорее, даже мешало жить. Оттого, что мне теперь было так здорово лежать на мягкой траве в тени, я бы и не предпочёл вспоминать о своих проблемах с Мэган.
          Я вспомнил Абрамова, потому что этот лысый чёрт доводил меня, и от него можно было отделаться, пожалуй, только мысленно. Но это было бы неплохо. И я представлял, как сбрасываю его с обрыва.

         (Здесь, поражённый внезапно возникшей идеей, автор впадает в продолжительную прострацию…)