Экстрасенс Плавкин, с выпуклой в три глаза обморочной "Гонгемой", висящей на волосатой груди медальоном, и большими синими яйцами губатого вепря на тесемках точно под шеей некими бусами, разительно ворожил, морося всякую причинную охинею, над только что выпившим Глебом.
Глеб сидел на стуле одинаково.
Его вело точно в пол.
И он желал выспаться, но этот тупой экстрасенс его почему-то раздражал.
Первая мысль которая углубилась в Глебе, это рихтануть Плавкина, но взгляд жены из-за приоткрытой двери несколько останавливал бухую оступь выразительного Глеба.
Экстрасенс подмораживая Глеба до подходящей кондиции, махая пакшами вокруг, инстинктивно топнул.
Глеб, честно этого не любил, и совсем забывшись о жене, и о том, что нужно сидеть смирно и не дрыгаться - снизу вверх, произвел выход правой, и вынес через табурет экстрасенса Плавкина так, да так, что даже жена не заметила.
Но, когда она увидя, из-за двери, то, что Плавкин лежит, а этот хмырь её, сидит рядом, также, как и сидел до, интерес взял осаду, и она разинув дверь настяж, ворвалась в уснувшее помещение одним только входом.
Странно было и то, что экстрасенс Плавкин не шевелился даже ухом.
Жена Глеба, взглянула сурово на обоих сквозь лоб, потом взяла любимого мужа под узцы и прижала к стенке: "Три тыщщи отдала! Чтоб тебя дурака на ум поставить! Три тыщщи бегемотина ты наглая! Три!".
Глеб, поплыл в объятья жены и утонул бы, если бы не старался быть, самым милым существом на свете этот, светном.
Он окончательно от-икавшись, и об-терев с тыльной стороны свою заросшую физиономию большим махровым ялдаком, упреждающе мыкнул в тупель: "Он, Зина,.. Мядитирует собака!.. Они... Все мядитирует в это время! Мядитаторами! Вон они твои три тыщщи!.. На морде у него нарисованы!.. Бери их и пошли отсюдова спать".
Кусты сирени в тот день трещали по-настоящему и чайки не летали.
А потом эти ветки, обчищенные от листьев, гнали Глеба спать, и чайки тоже легли спать.
Но ночь продолжалась...
Этого никуда не деть!)