Фрагмент из романа "Око за око"
*******************************
" Падающего - толкни..."
Ф. Ницше.
«Антихристианин».
I
Старший брат Василий смастерил для шестилетнего двоюродного братика Евгения забаву - деревянный пистолетик. До войны такие батальные «игрухи» стреляли зеленым горохом, но летом 1942 года пистолетик мог пулять только маленькими камушками, ибо в концлагере номер восемь – в цепи Ильинских финских концлагерей для русских гражданских жителей Карелии, что расположился вдоль красивой речки Олонки, - не было ни гороха, ни хлеба, а была лишь жухлая подснежная крапива, сморщенная морозами гнилая картошка, да свекольная бурда голодного лагерного пайка.
Предполагалось, что после стремительной гитлеровской победы над СССР, Карелия автоматически перейдёт в лоно земель «Великой Финляндии».
Все "рюсси", согласно финско-германскому договору, будут отправлены в тундру Сибири - на остаточные территории "Рюссляндии " для естественного окончательного вымирания.
С первых дней войны началась «финизация» старинных славянских земель под лозунгом:
"Финляндия - для финнов".
Русских жителей Карелии оптом загоняли за колючую проволоку концлагерей.
II
Прошлая мирная жизнь казалась далёкой сказкой.
«Сто лет» тому назад - ещё в прошлом году до войны! - большое семейство Паниных вольготно, тихо, мирно, счастливо обитало в родной деревушке - Усланка.
Деревенька эта - ещё в допетровские времена естественным образом улеглась на холме широкого изгиба сказочной реки Матушки - Свири.
Восемь срубов – с резными белыми наличниками - смиренно смотрели чистыми окнами на пароходы и баржи, степенно плывущие из стольного града Питера через Ладогу в Онегу и обратно. Хотелось верить, что в этой, забытой Богом и остальным миром, деревеньке навсегда поселилась скромная северная благодать. Гуторят, что в ней гостил поэт Есенин.
На другом берегу Свири была совершенно иная жизнь. Там бурно шумело село Важины: работал сельсовет, служила церковь, учила деток школа, плодила директивы управа, торговал магазин, шумел базар.
По вечерам бабы, рядком сидящие на пригретых солнышком завалинках, пели протяжные северные песни. Дролята орали частушки под гармошку, дробно подыгрывая деревянными ложками. Дролечки колотили траву широкими каблучками, бросая жгучие взгляды в сторону дролей, а те - рьяно дрались за их симпатии подобно бойцовским петухам, но ножи, колья в ход не шли. Весной парочки «кувыркались» на сеновалах, а по осени справляли свадьбы.
То было в селе Важины, а в Усланке - всегда царила тихая красота, в которой без шума беспрерывно плодились светловолосые ребятишки.
В половодье ученики переправлялись в школу на лодках, а зимой - по льду, укрытые тулупами, спешили на конных санях в Важины: «Вгрызаться в гранит науки!".
Летом ходили в усланский дикий лес по грибы да по ягоды.
Сдирая задницы до кровей, малые огольцы гоняли по полям на лошадях без седла. Кормили с рук ворон. Играли в городки, в лапту, в скалки и, конечно, стоя по колено в прозрачной и быстрой холодной Свири, рыбачили до посинения, до звонкой дроби зубовной.
III
Незаметно малышня вырастала и уезжала в Питер. Выходили в люди без возврата в крестьянскую жизнь.
В центре деревеньки - на вершине приречного холма – величественно стояла двухэтажная изба семейства Паниных - настоящая русская усадьба со светлицей о четырёх окнах; с накатом на второй этаж для сеновала; с сухими погребами и чуланами; с цветочным палисадником; с запахами сена, свежего хлеба, жареных грибов и всяких разных варений бабы Анны.
Усланский покой дополнял далёкий перезвон глухих колокольчиков коровьего стада, да райское пение птиц.
За домом чернел карельский лес с обилием кукушек, белок и глухарей. Загадочные тропинки, неизвестно кем проложенные, принуждали городских дачников плутать в лесу вокруг да около. Зверьё непуганое наполняло округу таинственными шорохами, уханьем филинов, стуками дятлов, обязательным вечерним кукованием.
У кромки леса – среди высокой осоки - живописно блестело озерцо. Окутанная осокой, на бережку притулилась старинная парильная банька.
Извиваясь серпантином, в просвет берёзовой рощи уползала таинственная конная колея. В этом лесу никто, никогда, ни с кем не воевал. Баюкали, что там проживают Леший и сказочная Сивка-Бурка – Вещая Каурка.
IV
В Усланку война опоздала на одни сутки. Деревня столетие жила при лучинах. При советской власти ровно ничего не изменилось, но жизнь стала скудной и страшной. Электричество и телефоны отсутствовали. Газеты привозили с недельным опозданием. Просто так за Свирь обычно никто не плавал — только по делам.
А война уже катила по земле России. Где-то взрывались мосты; горели города; кровь лилась ручьями, а в Усланке ещё дремал добрый довоенный мир, покой, тишь, благодать.
Только в понедельник - 23 июня 1941 года - Дмитрий Иванович Панин - раненько по солнцу - переправился на лодочке на ту сторону в Важины в «Правление колхоза», чтобы получить наряды на сенокос, но сразу же быстро вернулся до дому.
Озабоченный, туманный, как карельская осень, минуя свою избу, напрямки заковылял к пожарному колоколу - железному колесу от старого трактора, подвешенному на подворье.
Над деревней застучал тревожный набат, собирая народ на деревенский сход:
- Что случилось, Дмитрич?
- Где пожар? Что горит?
- Хуже, чем пожар. Война! Опять немец полез на нас! – хмуро сообщил Дмитрий Иванович притихшему народу.
V
Мир остановился.
Призывные мужики долго не собирались. Веками их приучили ходить на войну, как на работу. Бабы быстренько организовали «самогонный посошок».
После хмельных проводов со слезами на глазах; после речей о том, что, «окромя русского мужика никто не может спасти Святую Русь от «супостата», живо собрали свои ратные котомочки и на военкомовских телегах, под гармошку, уехали на войну как на праздник:
« Не пустим гада к воротам Петрограда!».
Однако домой - никогда уже, ни калекой, ни в гробу - никогда не вернулся.
На хозяйстве остались малые «робята», бабы, да Дмитрий Иванович Панин за главного.
Еще в первую германскую в ногу Иваныча влетел шрапнельный шарик - подарочек от кайзера, - да и остался там под коленной чашечкой навсегда. С тех пор нога не сгибалась. На войну его, разумеется, не брали. А зачем брать куда-то, когда война сама пришла к порогу его родного дома, прилетела по воздуху, приплыла по воде.
VI
Через неделю - 29 июня 1941 года - вдоль реки с ревом промчались два остроклювых самолёта. Летели нахально над самой водой, никого не пужаясь. На крыльях, на осином корпусе воздушных истребителей чётко красовались свастики и тевтонские кресты. Головы пилотов, обтянутые черными шлемофонами, как на шарнирах, крутились во все стороны.
Мальчишки высыпали на гористый бережок. Ещё бы! - они впервые видели так близко настоящие боевые самолёты! Игрушки войны! Любопытные глаза сверкали восторгом.
Крестоносцы взвились свечкой в небо, Перевернулись через крыло и, сделав горку, помчались вдоль реки. Ведущий пилот помахал мальчикам рукой.
Над заливным лугом истребители противно завыли сиренами; заложили крутой вираж и коршунами устремились к важинскому тракту.
По прибрежной дороге, поднимая густой шлейф пыли, ошалело неслась зеленая военная полуторка. Под крыльями истребителей заплясали озорные огоньки выстрелов.
«Та-та-та-та-та...» Огненная трасса, выскользнув из-под крыльев, вонзилась в полуторку. Зелёный грузовичок завилял и, не вписавшись в поворот, перелетел через дренажную канаву. Вероятно решил перепрыгнуть через Свирь, но мотор потянул авто к земле. Машина чиркнула капотом о склон обрыва; крутанулась в воздухе и камнем свалилась в прибрежную воду.
Колеса ещё неистово вертелись, разбрасывая брызги, когда из кабины выскочил раненый красноармеец и быстро, суетливо, как песочная черепашка, полез по склону Свири наверх. Загребая неистово руками и ногами сыпучий песок, он - однако - оставался на одном месте.
Кто-то из мальчиков засмеялся.
Первый пилот плавно развернулся; аккуратно зашел со стороны леса: под крыльями вновь заплясали огоньки пулемётов. Трассер разрезал тело шофёра пополам. Окровавленные обрубки человеческого тела покатились вниз к опрокинутой машине.
Из подполья дома выскочил Дмитрий Иванович и свирепо
заорал на остолбеневших мальчишек:
- А ну пошли быстрей в погреб, дурачье безмозглое! Бегом! Давай, давай! Спасайтесь! Быстро, быстро! Война не цирк!
Ребят словно ветром сдуло с пригорка. Дядьку Диму они боялись больше чем немецких воздушных убийц.
VI
Под отеческое крыло Дмитрия Панина поместились двенадцать душ: семь несовершеннолетних сыновей одна грудная доченька: мать - бабушка Анна, жена Катерина, жена младшего брата Петра – Харитина из Ленинграда с пятилетним сыном Евгением. НА деревенском сходе постановили: эвакуироваться с последним пароходом.
Погрузили на лодки скарб, одежду, продукты и, усевшись на, выброшенные на берег топляки, стали терпеливо ждать колёсный пароход "Иван Тургенев".
Через несколько дней рано утром послышалось далёкое шлёпанье колёсных лопастей по воде. Старинный пароход « Иван Тургенев» - белый царский красавец - с каютами из красного дерева, с шикарным рестораном на верхней палубе - служил на Свири более пятидесяти лет.
Усланцы стремительно расселись по лодкам. «Тургенев» даже не сбавил хода. Паровая машина работала на предельной мощности. На капитанский мостик вышел капитан с мегафоном в руке:
- Не могу вас взять на борт. Перегружен! Мест нет!
Ресторанная палуба была покрыта человеческими головами. Люди стояли, держась друг за друга. Много было
детей. На крыше капитанского мостика рядами лежали носилки с ранеными. Пассажиры кучно сидели в висячих спасательных шлюпках.
- Не подходите близко к борту! Ваши лодки перевернёт моя волна! – хрипло прокричал в мегафон капитан.
- Перегружен! Не могу вас подобрать!
Заплакал Дмитрий Иванович, заголосили бабы, заревели дети. Лодки причалили к берегу.
VII
День был нежным, чистым, ласковым, тёплым, солнечным. Харитина, прижимая к животу сына, вытирая тыльной стороной ладони слёзы, с отчаянием вглядываясь в надежду на спасение.
"Тургенев" прогудел на прощание, громко зашлёпал по воде колёсами. Преодолевая быстрое течение на излучине реки, пытался обойти кругляши водоворотов, танцующие возле мыса зелёного заливного луга.
Неожиданно из-за леса вновь выскочила знакомая пара немецких самолётиков. На этот на пароход полетели бомбы. На "Иване Тургеневе " не было ни пушек, ни пулемётов. Пилотам никто не мешал бомбить прицельно. Одна «блямба» угодила точно в пароходную трубу: «Тургенева» подбросило и раскололо пополам.
Повалил чёрный дым. Вода закипела. Корма и нос вознеслись к небу и стремительно сгинули под водой. Всё произошло в несколько секунд. Был пароход, и нет парохода. Вроде бы его никогда и не было. Плыли какие-то узлы, скамейки, чемоданы, спасательные круги, щепки, но голов пассажиров на поверхности не виделось. Водовороты кружили и затягивали пароходный скарб на дно реки. Из глубины поднимались маслянистые пузыри, бурлил
донный седой ил, вертелись щепы, ненужные спасательные круги, нагрудники, белела брюшками мёртвая рыба.
Истребители коршунами сделали победный круг над водяной могилой и, покачивая крыльями, улетели в сторону Финляндии.
Свирь стремительно уносила следы ненужного преступления. А были ли люди? Может быть, их никогда не было?
VIII
Мгновенная смерть сотен людей перекрасила яркую красоту природы в монотонный цвет всеобщего горя. Христину знобило. Бабушка Анна крестилась. Вся деревня присмирела, затихла. Один Дмитрий Иванович отдавал командирским голосом распоряжения:
- Срочно уходим в тайгу, в контору лесоповала. Там переждём. На сборы даю один час! У нас - одна кобыла. Маленьких детей – на телегу! Продукты, куры в корзинах, тёплую одежду – рядом с ними! Коров связать одной верёвкой за рога и прицепить к возу. Брать с собой только необходимое... Отсидимся на лесоповале. Когда стрельба малость утихнет – тогда и возвратимся домой. Может быть, к тому времени Красная Армия прогонит финнов и немчуру, да наддаст им крепких тумаков. Нельзя нам здесь никак оставаться. Разбомбят нас как "Тургенева". Поклониться нам надо капитану, Павлу Федоровичу Непряхину за то, что на борт свой нас не взял. Жизнь нашу спас. Вся Свирь его любила. Золотой человек был! Все его знали. Он и был единственной ниточкой, которая связывала нашу глухомань с большим миром, с Питером. Вот она и оборвалась… Мир праху капитану! Мир всем невинно убиенным! Помолимся за души загубленные!
Помолились. Помолчали.
- А далее куды мы двинемся? - встрепенулись бабы.
- А ежели наши не вернутся? Что тогда? Партизанить с детками на руках будем?
- Помолчите, бабы! Не Бог я вам! Не знаю. Знамо только, что выживать надобно! Ребятишек любой ценой спасать надобно! Сколько у нас ребят? Аж сорок одна душа! Пять грудничков, десять дошколят, а остальные сорванцы - проказники. Да за всеми глаз да глаз нужен. А взрослых сколько осталось? Пятнадцать особ и один мужик! Да и тот - хромой. И за каждым из нас в отдельности смерть будет гоняться по земле, по воде, по воздуху днём и ночью, ночью и днём. Покой не скоро вернётся к нам. Детей надо спасать! Они умрут - кто из пепла Россию поднимать будет?
IX
Через час деревня обезлюдела. Сельский поезд в одну лошадиную силу спешно потянулся в узкий берёзовый просвет лесной просеки. Уплывал в неизвестность караван, состоящий из одной телеги, шести коров, связанных за рога единой верёвкой. Уходила в неизвестность цепочка женщин с детьми на руках. Спешили спрятаться от большой беды под кронами родного леса.
На третий день их лесной жизни пожаловал отряд немецких велосипедистов. Женя страшно перепугался.
Ещё в Ленинграде он насмотрелся плакатов, развешанных почти на всех домах по 12-й Красноармейской улице. Напротив дома номер семь, в котором он жил, в витрине булочной, куда любил забегать за тульскими пряниками, висела большая цветная картинка, где немецкий солдат в каске с рожками, с лицом монстра, клыками рвал тело русского мальчика. Рукава мундира
закатаны. Волосатые руки по локоть в крови.
Женя с ужасом узнал в мальчике себя: такие же светлые волосы, серые глаза, такая же рубашечка и короткие штанишки.
Забыв про тульский пряник, стремглав бросился в подворотню своего дома.
Мама встретила его с упрёком:
- Где тебя носит?! Что с тобой? На тебе лица нет! Что случилось?
- Ничего, мамочка!
- Ну, вот и хорошо, сынок! Завтра мы едем в деревню к бабушке Анне - от войны подальше. Но через несколько дней они приехали к войне "поближе".
Настоящие живые немцы нежданно привелосипедились в Карелию! Женя ожидал увидеть плакатных чудовищ, а увидел весёлых молодых симпатичных парней в красивой военной форме. По всему было видно, что «парни» не собираются жрать детей. Они ели белый хлеб и вкусный шоколад. Каски болтались на рулях велосипедов. Улыбались, смеялись. Ну, свои ребята в доску!
Женя осмелел. Робко выглянул из-за маминой спины. Солдат -с железным крестом на военной рубашке - присел на корточки и протянул ему с улыбкой, завернутую в золотистую бумажку, конфетку:
- Битте!
- Данке!- ответила за Женю мама.
Немец ещё что-то быстро лопотал по своему, но Женя ничего не понимал. Солдат погладил его по голове, показал пальцем на свои взлохмаченные блондинистые волосы: - Ми с тобой есть ариан! Сказать по рюсс: вир зинд ариан — арийцы! Ето ошэн карошо! Зер гуд! Вундербар! Их бин – Фриц. Майн имья есть Фриц!
Женя улыбнулся и засунул конфету в рот.
Фриц осторожно посадил мальчика на раму велика и дважды прокатил по кругу поляны.
Все улыбались.
Командир немецких разведчиков отвёл Дмитрия Ивановича в сторону и на ломаном русском приказал:
- Возвращайтесь в деревню! Домой,! Цурюк! Ферштейн?
X
Солдаты напялили на головы стальные каски; проверили оружие, и укатили внутрь русского леса, в сторону Старой Ладоги.
Прошло три дня.
Деревню «Усланка» нельзя было узнать. Из восьми срубов остались стоять только два дома - дом Паниных и деревенский магазин Киселёвых. Остальные шесть изб были разобраны по брёвнышку и пущены на изготовление переправочных паромов.
Отчий дом Паниных был полуразрушен.
С дверьми, сорванными с петель, с чёрными глазницам окон без стекла, столетний кров был похож на умирающего слепого ветерана.
Банька у пруда сгорела. Повсюду разбросана поломанная утварь; краснеют в помятой траве черепки от бабушкиных горшков, кувшинов, крынок. Белым снегом летает пух от вспоротых перин и подушек. В дом не пустили.
Баба Анна, положив ладони на щёки, не могла отвести глаз, полных слёз и скорби, от усадьбы, построенной ещё в прошлом веке прадедом Дмитрия Ивановича. Пётр Николаевич - ссыльный офицер декабрист - женатый на балерине из Парижа, бежавшей в Россию от тирании французских якобинцев.
Колхозных коров оккупанты реквизировали. С собой разрешили взять только то, что можно унести в корзинках и в заплечных котомках. Русские бабы не плакали. На нежданные беды слёз уже не хватило.
Солдаты загнали беженцев на паром и переправили в село Важино. Сельчан там уже не было, а финских солдат было много, как карелов в базарный день. Солдаты рыли окопы, устанавливали зенитки, строили доты, дзоты, блиндажи; спали, ели, веселились, пиликая на губных гармошках.
Усланцев сходу рассадили по кузовам трёх трофейных русских машин. Финский сержант пересчитал пленных женщин и детей и дал команду трогаться. Харитина едва успела уговорить шофёра посадить Женю в кабину. Сержант сел за руль первого грузовика, и колонна, качаясь на ухабах, лениво двинулась по, разбитой снарядами, военной дороге.
В кюветах лежали груды сгоревших танков, орудий, машин. Попадались сбитые аэропланы. Всюду в неестественных позах лежали убитые красноармейцы. В довоенное время бабы никогда не видели в деревнях столь много живых красноармейцев, а тут увидели сотни мёртвых. Лица успели почернеть. Женщины молча, всматриваясь в лица убитых, пытаясь узнать среди трупов своих мужей, сыновей, близких. Ветерок ворошит белые листья бумаги. Белеют в болотах приказы, письма, листовки, штабные карты, фотокарточки, газеты. В воздухе висит сладковатый трупный запах, смешанный с гарью. Между деревьев бродят сытые одичалые собаки.
XII
В конце июня 1941 года ефрейтор вермахта Ганс Парк вместе с полком готовился к отправке на Север Восточного фронта.
В апреле ему исполнялось двадцать лет. Солдат Вермахта! По случаю предстоящего дня рождения командир части предоставил ему трёхдневный отпуск к родителям - в Дрезден. Ганс щёлкнул каблуками и тут же укатил в город своей юности. Позвонил своей
невесте Эльзе. Пригласил на день рождения.
Отец и мать Ганса были профессорами консерватории. Мама – оперная певица, а папа – концертный пианист. На столе - Ганса и Эльзу – ожидал шикарный шоколадный торт с горящими свечами. Ганс, надув щёки «пузырями», озорно задул огоньки всех двадцати свечей. Отец сел за рояль и заиграл Вагнера. Все аплодировали и целовали Ганса. Поцелуй с Эльзой немного затянулся.
По её щеке текла слеза. Ганс прижал девушку и шепнул на ушко:
- «Жди меня, и я вернусь, только очень жди»!
Потом пили шампанское за Ганса, за родителей, за Эльзу; за любовь; за победу Германии; за мудрость Гитлера.
- Не волнуйтесь за меня! - начал свою прощальную речь Ганс:
- Я вернусь с Востока с победой живым и здоровым! К осени война закончится. Россия - колосс на глиняных ногах. Тронь его, и он развалится. Мы разгромим большевизм! Мы принесём в эту страну свободу! Я обязательно возвращусь, и опять буду играть за этим роялем моего любимого Шумана. За германскую победу!
Когда отец с сыном остались наедине, Карл обнял Ганса и тихо сказал:
- Дай-то Бог, чтобы русская пуля пролетела мимо тебя, сын мой! Я бывал в России. Я играл в России Шумана, Брамса, Чайковского. Знаю эту страну и её народ. Когда-то играл Бетховена в колонном зале филармонию Прекрасная акустика. В зале присутствовал русский царь Николай Второй. Жена царя - немка, Алекс. Сам Император говорил по-немецки лучше нашего любимого Гитлера. В Петербурге прекрасная доброжелательная романтичная публика. О, какой красивый, богатый город Санкт—Петербург. Русские – могучий, смелый, воинствующий народ. Ты не знаешь русских людей. Ты будешь их освобождать от еврейского большевизма. Туго тебе придётся там, мой мальчик.
Перед расставанием мама подарила Гансу нательный тёплый свитер, шерстяные носки и зимние перчатки:
- В России бывают сильные морозы. Вдруг это тебе пригодится, - сказала бодро, а заплакала горько:
- Кто скажет? Что мы потеряли там, – в холодном Русланде?
XIII
Пехотный полк Вермахта везли на Восточную войну - через Норвегию – в Финляндию. На границе с СССР пересадили на огромные гусеничные бронетранспортёры. Приказано были выйти на рубеж наступления и, уничтожив противника, выйти на правый берег Свири. Смотря по боевой обстановке - форсировать реку с хода. Цель: тотальное окружение колыбели большевизма - город Санкт - Петербург.
Дорога петляла в гуще красивого карельского леса. Тяжёлые машины, похожие на бегемотов, замедлили движение, подбираясь к деревянному мосту. Полевой жандарм крутил жезлом, разрешая двигаться дальше. Ганс сидел рядом с водителем и хорошо видел идущие впереди туши камуфляжных машин. Первая заползла на настил моста: переднее колесо наехало на широкую незакреплённую доску. Она поднялась почти вертикально:
- Майн Гот! Что это?! Ганс видел: к мостовой доске приколот трёхгранным штыком русский солдат. Водитель
засмеялся. Подражая диктору берлинского радио, затараторил:
- Русский часовой на своём посту приветствует наши доблестные немецкие войска! Вермахт принёс свободу России! Ахтунг, ахтунг! Смотрите! Перед вами пришпиленная эксклюзивная русская бабочка сталинского гербария! Доблестные германские войска...
- Здесь были сильные бои? - перебил его Ганс.
- Местами. В Карелии пока нет сплошной линии фронта. Передовая линия войны России проходит даже через сортир. Пойдёшь посрать, а автомат с предохранителя не снимай! Русский даже в говне часами могут сидеть тихо, терпеливо, чтобы подстрелить тебя. Это называется «мочить в сортире»
- Кто это сделал?- спросил Ганс, стараясь перекричать рёв мотора, кивнул головой в сторону русского солдата:
- Обычные шалости фронтовиков. Обыкновенные солдатские шуточки. На войне в России ещё не то увидишь. Эти свиньи дерутся без европейских правил. Варвары, доннер ветэр!
Боевые машины пехоты продолжали двигаться, как на учениях; осторожно пересекали деревянный мост, и под каждой БМП русский поднимался и падал.
Ефрейтор Парк молча встречал русского часового изумлёнными глазами. Машина сравнялась с ним. Он поднялся и заглянул в амбразуру. Ему удалось рассмотреть его лицо: один глаз открыт, другой залеплен сгустком крови. Рот приоткрыт. Немой крик боли, похожий на улыбку, застыл на его окровавленных губах. Кто он?.. Стриженый белесый затылок. Лицо восковое. Похоже, - он его сверстник Ганса. По лицу - русского от немца не отличишь. К руке обмоткой привязана старая царская трехлинейка; на голову криво напялена будёновка с матерчатой малиновой звездой…
Водитель буркнул себе под нос:
- Мёртвый солдат - уже не противник.
Ганс продолжал вглядываться в лицо русского часового, уплывающего назад. Водитель смотрел только на дорогу:
- Смотри, Парк, смотри! Привыкай! Не на прогулку едешь, а на войну с русскими! Россия не Франция - здесь кофейку не выпьешь и девку на часик не снимешь. Это даже - не Польша! Здесь с саблями на танки геройская кавалерия не скачет. Здесь солдаты с гранатами не по приказу политруков под танки ложатся. Дерутся и днём, и ночью и чем попало. Оружия нет, а они бьются кулаками, ногами, зубами, прикладами, касками. Напьются водки, и очумело прут с сапёрными лопатками на наши пулемёты. Они не люди! Скоты! Тупые бараны. Здесь - тысячами всюду мёртвыми валяются. Геббельс правильно говорит: "Если враг не сдаётся, то его уничтожают!» Как только ты в бою с ними встретишься и, когда вонючий Иван убьёт твоего камрада, то сразу же будешь радоваться каждому убитому русскому. Хороший русский - мёртвый русский!
XIV
Доска с часовым, наконец, приподнялась под колесом последней машины: мелькнула краснозвёздная будёновка и пропала.
- Ауфвидерзен, русише швайне! - буркнул водитель.
Бронетранспортёр замедлил ход, объезжая приткнувшие к обочине трофейные грузовики. Над кабиной каждой проходящей машины торчал финский флажок. На капотах белели, намалёванные мелом, финские свастики, а в кузовах понуро сидели русские женщины. На руках спали, укутанные в одеяльца, грудные дети.
- Куда их везут? - спросил Ганс.
- А чёрт его знает!- буркнул водитель. - Может быть на мыло, а, может быть, вывозят из зоны боевых действий.
В кабине второго грузовика Ганс заметил русского мальчика. Мальчик смотрел с широко раскрытыми глазами любопытно на бронетанковую колонну немцев.
- Боже, и дети здесь, среди этого ужаса! Невероятно!
Ганс представил: вдруг - однажды в его Германию придут русские солдаты! Ведь капризный молох войны может качнуться в любую сторону...
- О, нет, нет, нет! Не может быть! Никогда!.. Я верю в Германию! Я верю в мудрость нашего вождя! Я верю в силу, ум, разум нашего народа. Арийская раса непобедима. Немецкого солдата никто никогда не принудит капитулировать!
XV
Штурмовой полк весело катил на звуки орудийной канонады по живописной карельской дороге.
Линия фронта приближалась со скоростью танков. В сердце заныла тревога. К горлу подкатила сладковатая тошнота. В желуде что-то попискивало, скрипело, бурчало, переваливалось…
Ганс Парк невольно представил себя пришпиленным к трёхгранным русским штыком к мостовой доске, Вздрогнул. Умирать - страшно! Жить хотелось как никогда!
Какое огромное счастливое благо мирно сидеть дома за старым семейным роялем и извлекать из дорогого сердцу инструмента волшебные звуки Роберта Шумана: Шуман тоже бывал в России, играл немецкую музыку в Санкт-Петербурге… Таинственный Святой-Петербург! Вот он - рядом, через Ладогу, рукой подать! Скоро мы будем там!
Я - простой немецкий ефрейтор пройдусь в парадном строю по его улицам. Нас будут встречать с цветами! Мы принесём русскому народу новый немецкий порядок!- А вечером буду играть победную музыку Вагнера в знаменитом колонном зале петербургской филармонии. Ради такой прекрасной общечеловеческой мечты стоит жить и сражаться на войне! Всё идёт отлично, камрад!
XVI
Радужные мечты Ганса улетучились, когда по радио прозвучал знакомый голос командира полка Альфреда Рауса:
- Ахтунг! Полк входит в зону возможных боевых столкновений с противником. Подготовить оружие к бою! Проверить наличие взрывателей в гранатах! Увеличить дистанцию между машинами! Опорные огневые точки врага обходить! В затяжной бой не вступать! Сапёрному батальону минировать обходные дороги. Разминировать и охранять все мосты! Применять огнемёты против дотов, дзотов, огневых точек! Пленных не брать! В бой вступать первыми! Задача: овладеть городом Подпорожье. Бог с нами! Вперёд, мои мальчики!
Взревели моторы боевых машин. В воздухе появились штурмовики. Солдаты спешились. Двигались осторожно
вдоль леса, растягиваясь цепочкой, готовые в любой момент открыть шквальный огонь. Шли осторожно - под прикрытием танков. Слева от дороги ефрейтор увидел трупы русских солдат, хаотично разбросанные среди жиденьких елей. Бросилась в глаза убитая девушка. Возле убитой на корточках сидел финский солдат и скорбно глядел на обнаженную девичью грудь. На развилке дороги стоял сгоревший русский танк. Танкист на полкорпуса торчал из люка. Он сгорел заживо, но руки вверх не поднял, автомат свой не отбросил. Красноармеец казался сюрреалистической скульптурой, символом мужества и стойкости.
Ганс испытал удивление и страх от увиденного. Страх за свою жизнь. Ощутил тишину смерти. Романтическая музыка Шумана, которая была стержнем его воспитания, постоянно поющая в душе его, умолкла. Ганс почувствовал, что он перерождается в зверя.
XVII
Женя любил играть в войну под маминым столом: обожал оловянных солдатиков, игрушечные машинки, танкетки, пистолетики, самолётики. Но только здесь, на военной лесной дороге, он увидел рядом самые настоящие боевые машины. Смотрел на грохочущие игрушки взрослых с восторгом и завидовал «взаправдашним» солдатикам, сидящим в настоящих танкетках. Но, когда впереди идущая машина въехала
на мост, и переднее правое колесо приподняло окровавленного русского солдата, Он пронзительно, дико завизжал, впервые увидев мёртвого человека так близко. Страх смерти жил вне сознания. Детство закончилось. Война старит детей мгновенно.
В кузове полуторки тоже закричали, запричитали русские бабы:
- Ой – и - и! Да это наш!.. Кажись, это Ваня Клюквин из Важин! - громко заплакала бабушка Анна:
- Это Ванюша!.. Косомолец Ванюша!
Да – а - а! - навзрыд зарыдали другие пленницы:
- Ваня! Ванечка! А Нюра-то!.. Нюра - мама его!.. Нюра с важинского погоста, матушка его, где ж она нонче - то?
О, родненькие! Знает ли она, что сыночек её вот - здесь, убиенный… Изверги! Антихристы! Бога не ведают! Над мёртвым надсмехаются!
XVIII
Проехали Сельгу. Миновали Олонец. Через час колонна свернула на просёлочную дорогу в сторону реки Олонки:
- Кажись, прибываем к Ильинским рыбацким баракам, - подумал Панин:
- Когда-то и я здесь в молодости корюшку неводом ловил, да на блесну щук тралил. Ох, добрые здесь щуки водились!
Концлагерь уже был готов к приёму гражданских пленных: колючка натянута ещё солдатами НКВД; на сторожевых вышках торчат стволы чужих финских и английских пулемётов; нары воздвигнуты; земля под могилы приготовлена.
- Что делать, как быть?
- Совет простой: Быть, да выживать! А что ещё? В бараках - все свои люди, русские! В тесноте, да не в обиде, хотя концлагерь уже переполнен заключёнными. Потеснимся!
Тихо - мирно обменялись неутешительными слухами. Расселились по нарам. Огляделись: оконные рамы наглухо заколочены, но решёток нет. Впрочем, зачем они здесь? Куда убежишь с детьми? В Ленинград? Впереди - ледяное поле холодной коварной Ладоги, а за спиной – непроходимые болотные топи. А в бараках – русские печи целые стоят.
Не беда, что в помещениях висит кисловатый запах детских горшков! Это - не вражеский, а свой «запашец», родной! Всё утрясётся, всё устроится.
XIX
Русский народ веками привыкал воспринимать скудность бытия, людскую тесноту, рабскую невольность спокойно, стоически. Бабы сразу же начали мыть полы, сметать паутину, выбрасывать мусор. Разожгли печи; вытащили из котомок чугунки, крынки, тарелки, ложки, чашки; развязали узелки с пропитанием; открыли корзиночки с овощами и грибами; раздобыли где-то ухваты; сходили на Олонку за чистой водой: запахло свежим борщом, жареными грибочками с луком и картошкой.
Любопытная ребятня, первыми вкусившая на голодный желудок бабушкины угощения, разбежалась обследовать лагерь.
На лицах взрослых
появились живые довоенные улыбки:
- Эх, ухнем ещё раз! Где наша не пропадала! Русский и в могиле
весёлые песни петь будет, лишь бы нашлось что выпить, да чем закусить. Не впервой русачам выживать на каторгах! И до войны - при Сталине - «век свободы не видать», да ведь - жили же, песни кричали и пляски топали; и любили, и деток плодили.
Через две недели лагерной жизни, когда все домашние продукты были съедены, Дмитрий Иванович просчитал, что большой семье Паниных зиму 41-го года на лагерных пайках никак не пережить. Замаячил призрак голодной смерти.
Бабушка Анна запасалась травами; готовила хвойные настойки от цинги, а Дмитрий Иванович организовал поиски продуктовых кладов, так как был уверен, что местные припасливые жители - рыбаки, служивые, покидая в спешке свои жилища, наверняка зарыли в землю свои припасы.
Собрал всех своих детей мужского пола - включая Женю маленького - и раздал винтовочные шомпола. Вручая детям стальные прутья, приказал:
- Ищите клады повсюду: на старых огородах, в сарайчиках, в бывших свинарниках и курятниках. Ищите там, где вы сами припрятали бы свои любимые игрушки. Прошли осенние дожди - земля мягкая. Тыкайте шомпола в землю не прямо вниз, а - под углом! Осторожно щупайте. Наткнётесь на что-то твёрдое - тут же кликните меня. Сами ничего не копайте. Можете на мину нарваться. Зовите меня тихо, без шума. Никто не должен знать о находках. Пусть будут это наше секретной семейной тайной. Никому ни слова, ни полслова! На рот замки повесить! Всем всё понятно? Вопросы есть?
Дети, молча, - в знак согласия, - закивали головами. Вопросов не было. Голод - хороший учитель.
Всё сделали так, как велел отец. Первый клад - бочку засолённой кильки - нашёл восьмилетний Шурик. Она была закопана в песочной насыпи на берегу речки Олонки.
Старший сын Василий занялся отстрелом из рогатки любопытных белок. Наловчился ловить полевых мышей самодельными мышеловками.
Женя Большой откопал где-то рыболовные снасти и постоянно ловил в Олонке мелкую рыбёшку: плотичку, ершей, окуней. Рыбки сушили в печи про зимний запас.
Женя Маленький сразу же нашёл в дровяном сарае зарытое в сухие щепки кавалерийское седло! Седло было почти новое, царское, старорежимное, офицерское.
В голодную зиму сорок первого его съели с аппетитом: порезали на узкие ремни; отмочили в воде, провернули сквозь мясорубку. Фарш смешали с крапивной мукой. Малюсенькие котлетки казались самой вкусной вкуснятиной. Бабуля Анна жарила эти лагерные «деликатесы» на рыбьем жире, которое она каким-то
образом вытапливала из рыбок, пойманных Женей Большим.
«Лошадиные» котлеты дети уплетали с большим удовольствием: смачно чавкали, облизывали пальчики, а по ночам мечтали о сытных довоенных бабушкиных ватрушках, о ржаном хлебе с отрубями с молоком, о свежих морковках с огорода, картошке в мундире, сметаной и яичницей. Но чем больше они думали о еде, тем сильнее хотелось есть.
У многих заключённых лагеря номер восемь появилась признаки дистрофии. Начался голодный мор. К смертям все быстро привыкли. Кладбище быстро усеялось могильными холмиками. Дмитрий Иванович днями строгал надмогильные кресты.
XX
Однажды Евгеша маленький загрустил, печально изучая через окно колючую проволоку, рассматривал часового на деревянной вышке, вздыхая:
- О чём задумался, сынок? – спросила мама.
- Помнишь, как прошлым летом, ещё до войны, когда мы – я ты и папа жили в Усланке - на даче? Баба Анна меня всё время насильно кормила свежим хлебом с маслом?
- Конечно, помню! - улыбнулась мама.
- Ты ещё от хлеба с маслом на сеновал убегал…
- Маленький я тогда был, мама! Не понимал! Бабуля мне вот такой ломоть теплого хлеба отрезала и масло - из крынки - на хлеб намазывала. А я! - масло с хлеба сгрызал, а ломти хлеба - за сундук в горнице - выбрасывал! Представляешь, мама! Вот бы сейчас тот сундук отодвинуть, да тот хлеб сейчас съесть!.. Я бы и тебе дал куснуть, мамочка.
Мама обняла сына, поцеловала в лобик и заплакала:
- Добрый ты у меня, Женюся!
XXI
Инна безумно любила мужа. Как только родила Женю, - любовь удвоилась. Пётр настоял, чтобы Инна оставила работу воспитательницы в детском саду и занималась исключительно сыном.
Пётр, закончив «Лесную академию», хорошо зарабатывал на музыкальной фабрике народных инструментов, и имел редкую возможность содержать семью при неработающей жене. Работал начальником отдела древесных заготовок для изготовления гитар, мандолин и балалаек. Играл сносно на гитаре.
С Инной он познакомился случайно - на какой-то вечеринке. Она пела старинные русские романсы, а молодой инженер отлично ей аккомпанировал. Их часто приглашали вместе на всякие семейные торжества.
Старинный романс «Наш костёр в тумане светит» соединил их настолько, что Петр сделал Инне предложение.
Свадьба была скромной.
Желанная беременность Харитины не заставила долго ждать. Стоило плоду застучать ножками в животе у мамы, как счастливый отец тотчас брал гитару, усаживался рядышком с женой, и пели дуэтом:
«Мой костёр в тумане светит
Искры гаснут на лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту...»
Пётр и Харитина так хотели мальчика, что Бог их услышал: через девять месяцев после свадьбы родился Евгений.
Профессия дошкольной воспитательницы помогла Инне растить сына. Воспитывала Евгешу строго по учебникам.
Мальчик рано начал говорить, петь, рисовать, фантазировать. Много гуляли на свежем воздухе, играли на детских площадках, катались на лыжах и санках. К воспитанию сына относилась как к самой любимой работе. А по вечерам и выходным дням Женя принадлежал отцу. Они были друзьями. Пётр общался с ним как с взрослым человеком. Инна его упрекала иногда:
- Петя, ты его балуешь! Надо быть строгим! Ты же - отец!
- Любовью избаловать ребёнка нельзя, - отвечал Пётр, обнимая жену. - Через годик-другой подарим ему сестричку, а потом, дай Бог! - младшего братика.
- Я не против!.. – шептала Инна, прильнув к мужу.
XXII
За год до войны, они пригласили друзей и родственников на встречу нового года. Инна с бабушкой Анной хлопотали на кухне, отец занимался праздничным столом, расставляя столовые приборы, рюмки, фужеры, вина-водки, холодные закуски, определяя места для гостей.
Во главе стола - на почётном месте - поставили кресло для бабушки Анны. Она приехала к Петруше - своему любимому сыну, и познакомиться с внуком.
Внук желал помогать взрослым, но они отсылали его к игрушкам, а он упрямо хотел быть равным с взрослыми. Игрушки без движения оставались в коробе.
Мама и бабушка суетливо носились из кухни в комнату, перетаскивая с плиты на стол горячие блюда и всяческие закусочные яства. Про Женю забыли. А он уселся на почётное место во главе стола, вцепившись руками в скатерть. Мама попыталась его пересадить на другой стул:
- Здесь будет сидеть твоя бабушка!
Сын упрямо молчал. Мама решила применить силу:
- Хватить валять дурашка! Вставай со стула! Знай своё место!
Женя не просто заплакал. Он нарочито громко зарыдал. На шум прибежал отец:
- Что случилось?
- Да, вот! Евгений занял почётное место для гостей и не хочет его освобождать!
- Оставь его в покое! - рассердился Пётр. - Мой сын - самый почётный гость в моём доме!
- Совершенно верно! - вступила бабушка Анна в конфликт:
- Где бы я ни сидела, всё равно моложе не буду.
Гости засмеялись. Евгения снисходительно оставили в покое и занялись сочинением новогодних тостов, вручением подарков Постепенно Женю завалили подарками, а он, само собой, не смог
долго оставаться на почётном месте. Через несколько минут он забыл про свои капризы и успел посидеть на коленях почти у всех присутствующих. А бабушку Анну всё же усадили в почётное кресло во главе стола
XXI
Весной сорокового года пятилетнего Евгения родители повезли в деревню к бабе Анне. Деревенские ребята сразу же потащили горожанина на скотный двор: показывать местные достопримечательности. Самой последней деревенской новостью был ручной прилётный воронёнок.
Его подобрали весной в поле. У молодого ворона было повреждено крыло. Видно, неудачно упал из гнезда. Ребятня его вылечила, выходили и выпустили на волю.
Благодарный воронёнок не забыл своих кормильцев. Стоило только протянуть ладошки, сложенные лодочкой, с кормом для воронка, как тотчас же - откуда-то с неба сваливался «нахалёнок», бесстрашно садился на кончики пальцев, склёвывал зёрна и улетал.
Ребята решили познакомить городского Женю с ручной птицей.
XXII
Евгений закрыл глаза, протянул руки.
Как только пальцы его почувствовали коготки птицы, глаза невольно открылись: ворон сидел на жениных пальчиках, вертел чёрной головкой, невозмутимо склёвывая зерно. Евгений боялся шевелиться, даже шевелится.
Закончив трапезу, воронёнок повернулся хвостом, приподнял перья и, - плюх, плюх! - наложил в женины ладошки кучку помёта. Мальчишки попадали от смеха. Женюся залился горькими слезами.
С вытянутыми руками осторожно понёс маме птичий помёт.
На плач сына Харитина выскочила из кухни на задний двор:
- Что случилось?
Женя протянул маме ладони, наполненные птичьим помётом.
- Зачем ты мне это принёс?
- А кому мне это приносить? Зачем он мне сюда накакал?
- Кто?
- Воронёнок!
- Это к счастью, сынок! Воронёнок - птица маленькая, глупенькая, а ты уже большой умный мальчик! Ты ведь в ладошки не какаешь? Не плач! Я вытру твои руки. Вот так, хорошо! Воронёнок ещё не умеет говорить по-человечьи, как ты, поэтому он разговаривает тобой на своём, птичьем языке. Успокойся, Женя! Это воронёнок – таким образом - сказал тебе спасибо! Запомни, сынок, русскую народную поговорку: птичьи какашки - на голове или в ладонях человека - это приметы счастья!
XXIII
Через год - в концлагере для мамы Инны и для Евгения история с воронёнком казалась далёкой волшебной сказкой.
К февралю 42-го года все тайные продуктовые запасы заключённых были съедены. Каждый день в лагере умирало по несколько человек. Заключённые таяли на глазах. Финнов такая ситуация не беспокоила. Панин срочно созвал семейный совет:
- Если мы не сумеем раздобыть еду - все погибнем. Дети умрут
раньше нас. Они худеют быстрее взрослых.
- Что ты надумал, сын? – спросила испуганно бабушка Анна.
- В буферной зоне лагеря, где живёт лагерная охрана, возле солдатской столовой есть яма для пищевых отходов.
- Но как нам туда добраться? - включилась в разговор Инна, - часовые на вышках тут же детей расстреляют.
- Как сказать! Детей они не заметят. Они маленькие.
Бабушка Анна аж вскочила:
- Неужели ты хочешь моих внуков послать на верную смерть?
- Успокойся, мать! У нас нет иного выбора. Верной смерти не будет. Под колючую проволоку незаметно смогут ночью пролезть только маленькие росточком - Саша, Толя и Женя Маленький. Они щуплые, проворные, смышленые. Для финских часовых они покажутся просто снежными комочками. Им и в голову не придёт, что это дети. У нас нет выбора. Вы это понимаете?
Все молчаливо согласились.
Женщины сшили из простыней белые маскировочные халатики. Обливаясь слезами, мама Инна наряжала шестилетнего сыночка в смертельный ночной поход. Дмитрий Иванович ещё раз наставлял лазутчиков:
- Вспыхнет прожектор - замрите, и - лицом в снег! Лежите тихо. Не шевелитесь. Друг от друга не отставайте. Яма для столовых отбросов у самой ограды. Дождитесь, когда повар выбросит остатки ужина. Они не успеют замерзнуть. Быстро набивайте сумки и назад - таким же образом. Нюни не распускать, не плакать. Пуля сама летит на плач! Понятно?
XXIV
До колючки дети доползли без приключений. По одному пробрались под проволокой к желанной яме. Ждать пришлось недолго. Дверь столовой открылась, и дежурный солдат вынес два ведра пищевых отходов. В свете прожектора из ямы повалил густой вкусный пар. Солдат быстро убежал с мороза назад в тепло. Прожектор погас. Ребятня немедленно набросились на вкусные отходы. Быстро набили сумки остатками солдатского ужина. Закинули ремни через плечо и поползли назад в лагерь.
Женя пробирался первым. Потом Шурик. Замыкал Толя. Жуткий страх темноты подгонял Евгения маленького. Уже на территории лагеря он не утерпел: вскочил и побежал, но в ту же секунду скатился в обледенелую воронку. Попытался выбраться, но не смог: тельце скатывалось на дно оледенелой ямы от снаряда. От страха и обиды заплакал. Услышал шёпот Толика:
- Жека, лови ремень! Держись! Мы тебя вытащим!
Вспыхнул прожектор, и все трое упали на дно ловушки. Толик достал финку и стал вырезать зацепки на стенках ледяной западни.
Дети запаздывали с возвращением в лагерь. Взрослые со страхом ждали выстрелов. Но всё было тихо.
Наконец явились маленькие добытчики. Страх улетучился. Подробности вылазки за пи щей рассказывали взахлёб, перебивая друг друга. Радости не было предела. Женя маленький чувствовал себя настоящим героем.
У семейства Панина появились солдатские объедки: куски хлеба, картошки, сломанные галеты, остатки овощей и даже свиные кости с остатками мяса.
Малыши-лазутчики ещё не раз ползали под колючую проволоку к яме с отбросами. Каждый раз вылазки заканчивались спокойно, без выстрелов.
С приходом белых ночей снег потерял белизну, и походы за продуктами стали опасными. Но свершилось главное: семья не потеряла от голода ни одного человечка. Голодомор и болезни обошли Паниных стороной.
XV
Весной, вечерком мама Инна вышла из барака подышать свежим воздухом. Белые ночи Севера раздвинули время дня за пределы комендантского часа. По приказу начальника лагеря капитана Лааксо все часы у заключённых были конфискованы, Инне казалось, что до запретного часа осталось довольно много времени.
Прогуливаясь вдоль берега Олонки, она с грустью вспоминала далёкую сказку - счастливое довоенное время.
Возвращаясь в барак, не увидела, что в её спину с ухмылкой смотрит сержант лагерной охраны Лоури Виртанен, прозванный за свою ненависть ко всем «роюссям» Койрой. («Койра» - в переводе на русский – «собака»)
Ещё в зимнюю кампанию он был контужен русским снарядом. По состоянию здоровья его из 13-го пехотного полка перевели в тыловое охранное подразделение. В тридцать девятом году его невеста погибла в Хельсинки под обломками дома, разрушенного бомбой советского бомбовоза. Вступил в шюцкор и добровольцем ушёл на войну. Был убеждён, что во всех его личных бедах виноваты только одни русские.
На свою кличку «Койра» он не обижался. Даже гордился, объясняя всем, что он «настоящий сторожевой пёс Финляндии и готов умереть за Родину в любой момент». В концлагере Койра щеголял в персональной униформе шюцкоровца. С гордостью носил на рукаве мундира эмблему финского националиста, а на его офицерской портупее красовался особый отличительный значок Финской Карелии. Сержант был пропитан такой ненавистью ко всем русским, что в любой момент он мог с улыбкой пристрелить хладнокровно первого встречного «рюсся» любого возраста и пола.
Любимой забавой контуженого сержанта была охота на русских женщин - нарушительниц комендантского часа. Ему доставляло сексуальное удовольствие неожиданно подкрадываться к молодым «кралям» и щекотать острием штыка женскую грудь. На Харитину из Ленинграда он уже давно смотрел с вожделением.
Взглянув на часы, установил, что "мадам рюсся" уже десять минут как грубо нарушает комендантский час! Лицо его засияло удовольствием:
- Отлично! - размышлял сержант. - Мадам нахально попирает лагерные приказы!
Койра прикоснулся штыком к спине Инны:
- Стой! Рукки вверх! Ти наруссила прикказ! Сейчас я будду тебя немносько накказывать, рюсь баба.
Инна спокойно подняла руки вверх и медленно повернулась лицом к Койре. Сержант, криво ухмыляясь, штыком попытался расстегнуть верхнюю пуговицу её кофточки.
Неожиданно Инна ухватилась двумя руками за острое лезвие штыка и отвела карабин в сторону. Койра опешил от такого нахальства молодой красивой женщины. Привычным движением бывалого солдата он выдернул нож-штык из ладоней Инны: на землю закапала кровь. Койра сделал на шаг назад и, как учили, развернув карабин, прикладом винтовки, ударил Инну по голове. Удар был не сильным, но Инна, свалившись на землю, потеряла сознание. Койра тупо смотрел на приклад. Потом, отойдя к стене барака, долго мочился на стенку, нервно потряхивая свой член.
Дмитрий Иванович, с искаженным от ненависти лицом, бессильно смотрел на происходящие. Койра постучал в стекло и махнул ему несколько раз рукой, приглашая выйти на улицу.
Дмитрий и Катерина стремглав выскочили из барака. Осторожно подняли Харитину и внесли в помещение.
Женя метался вокруг бесчувственной мамы, заглядывая в глаза
Дмитрию Ивановичу:
- Дядя Дима, дядя Дима! Мама не умерла? нет? она поправится? Мама, мамуля! Не умирай, прошу тебя! Ты хорошая! Не умирай! Мама Инна! Что с тобой! Как я буду жить без тебя, моя мама-мамочка...
XXVI
Инне было лишь тридцать лет. Молодая, сильная, красивая, плясунья, певунья, хохотунья, озорница.
Жене показалась, что она умерла. Но через неделю Инна пришла в себя. Сын не отходил от мамы ни на шаг. Смешил её и постоянно гладил её по голове, а про себя обдумывал убийство Койры
С этой целью сговорил старшего двоюродного брата Василия сделать для кровной мести деревянный пистолетик.
Василию было шестнадцать лет. Умелец, золотые руки. Вырезал из дерева голубей, ложки, рюмки, стаканчики, тарелочки; мастерил чудные шкатулки с секретными запорами; делал дудочки, свистульки и даже изготовил для совсем маленькой сестры Людмилы стульчик для ночного горшка.
Смастерить деревянный пистолетик ему было пустячным удовольствием.
Через три дня пистоль для Евгения был готов.
Всё было, как положено: игрушка стреляла мелкими камушками силой натянутой резины. Евгений был доволен. Каменная пулька летела на три-четыре метра.
План мести Женя решил осуществить в очередное летнее воскресение. В это день - группе детей из лагеря номер восемь разрешали посещать лагерь номер девять, в котором содержались гражданские заключённые родственников и знакомых. Охранять несовершеннолетних визитёров приказали сержанту Лоури Виртанену.
Койра тщательно пересчитал пленных детей, закинул карабин за плёчо и дал команду к движению. Впереди детской колонны шла бабушка Анна. Рядом с Койрой шагал Женя. Ладонь его крепко сжимала рукоятку деревянного пистолетика, спрятанного в кармане детских штанишек. Отошли от лагерных ворот метров на двести, когда Койра приказал детям остановиться: ему захотелось выпить глоток водки из походной фляжки. Для Евгения наступил момент мщения.
Койра отвинтил пробку фляги и, запрокинув голову, залил порцию хмеля в горло. Евгений достал из кармана деревянный пистолет и прицелился в сердце финского сержанта. Койра опустил голову и стал завинчивать горлышко фляжки. И тут он заметил, что русский мальчик, закрыв левый глаз, целится ему прямо в сердце деревянным пистолетом. Опьяневший сержант сразу ничего не понял. Женя спустил большим пальчиком резиновый боёк и громко крикнул:
- Пух!..
Каменная пулька вылетела из ствола и угодила в мундир сержанта. Койра побледнел:
- Этот русский пацан не играет в войну. Он воюет! Он решил убить его по-настоящему! Маленький рюсся, рано или поздно, всё равно убьёт его! На одной земле им не жить вместе! Малыш был, есть и будет всегда его кровным врагом. Он - русский солдат!
Водка, смешенная с кровью, атаковала мозг Койры. Дрожа от ненависти, он подошёл к Евгению. Вырвал из его рук деревянное оружие, швырнул на землю, растоптал игрушку кованым солдатским сапогом, сдернув с плеча карабин, передёрнул затвор, послал патрон в казённую часть, приложил приклад к плечу…
Женя понял: его будут сейчас убивать.
Бросился бежать в сторону лагеря: там мама Инна. Она его защитит.
Сержант тщательно прицелился в спину убегающего малыша. Бабушка Анна фурией бросилась к Койре:
Повисла на карабине, стараясь отвести ствол в сторону от внука:
- Не стреляй, сволочь! Убей меня! Побойся Бога! - кричала Анна высоким пронзительным голосом, мешая русские, шведские, финские слова:
- Не бери грех на свою душу, детоубийца! Не убивай невинное дитя!
Койра пытался лягнуть её ногой, но Анна продолжала цепляться за его сапоги, хватала за портупею, всячески мешая ему прицелиться:
- Остановись, изверг! Ты уже убил моего сына Петра. Теперь хочешь убить моего внука. За что? За игрушечный пистолетик? Не дам! Убей меня! Я своё уже отжила! Пощади мальчика! Побойся Бога, Койра, проклят будешь!
Женя споткнулся, упал.
Койра опустил карабин. Хмель прошёл моментально.
Не так просто - даже на войне - убить ребёнка.
Перепуганные дети сгрудились в молчаливую кучку. Сержант опять приложился к фляге. Анна бросилась к внуку. Повернула лицом вверх: Он был без сознания. Глаза закатились. Из глазницы страшно смотрело два бельма. Штаны были мокрыми спереди и сзади. Причитая молитвы, Анна подняла его на руки и бегом, как могла, ковыляя, пытаясь бежать, понесла внука в сторону лагеря. Сержант махнул детям рукой, и колонна «пленных» маленьких «рюссей» начала возвращаться домой – в бараки. Койра спотыкался, а за ним гуськом, как утята за уткой, плелись пленные: дети. Шли, молча без слёз, без плача.
XXVI
Через год - на берегу Олонки - Василий подкараулил Койру при поспешном отступлении лагерной охраны. Русское «ура» уже гремело за лесом. Вася пристрелил Койру из самого настоящего нагана, который тайно – по деталям - собирал два года. Сержант на минутку забежал по большой нужде в лесную рощицу. Снял штаны, присел на корточки под сосной, и тут же получил пулю в затылок:
- За тётю Инну! За Женю маленького! За издевательства над «рюссями».
Василий плюнул на труп «Койры», выругался, ногами столкнул его с речного обрыва в чистые воды Олонки.
Так сержант Вартанен навсегда бесследно исчез. А Василия убило прямым попаданием снаряда из «Фаустпатрона» на другой день после капитуляции Германии — 10-го мая на окраине Праги. Хоронить было нечего. Ему ещё не исполнилось восемнадцати лет.