Как-то он подумал, что истраченной им бумаги и холстов с избытком хватило бы на весь город. Наброски, эскизы, готовые работы и снова наброски. Круговорот сюжетов и вечная загадка, никем не разрешенная и, в принципе, неразрешимая: красота женского тела.
К нему приходили натурщицы, беззаботные девчонки или обремененные семьей, озабоченные женщины. Они редко бывали красивы, чаще попадались уродливые, по меркам обывательского сознания. С кривыми ногами и обвислой кожей.
Они раздевались и, вздрагивая от холода (мастерская находилась в полуподвальном помещении, где даже летом было зябко и сыро), садились на приготовленный им стул или подолгу стояли на фоне задрапированной стены. Они не вызывали в нем никаких желаний, кроме одного: найти, разгадать тот внутренний нерв, источник женской силы и обаяния, заставляющий сердце бешено биться.
Он подолгу колдовал с красками, вымучивая, выдавливая из себя цвет, и всякий раз оставался неудовлетворенным получившейся на холсте куклой, жалким подобием женщины. Приходили друзья, ценители, меценаты, собратья-художники. Все дружно хвалили и в каждой работе находили какие-то новые нюансы, высоты, на которые он якобы поднялся в очередном творческом порыве. Ему хотелось сказать им: «Вы что, слепые?» Но он молчал, улыбался, благодарил. Посещал в ответ на эти любезности чужие выставки, куда отправлял, как по почте, те же самые комплименты.
В его жизни была всего одна женщина. Наташа, Наталья, Натальюшка. Именно она когда-то подтолкнула его на трудную стезю художника. Подтолкнула и ушла. Растворилась в реальном мире, оставив его одного в мире красок и холстов. Он не пытался проследить ее судьбу. Вышла замуж, куда-то уехала. Просто больше никогда, ни у кого он не видел таких сияющих глаз.
В этот день ему прислали новую натурщицу. Калерия Павловна заболела и напрочь отказалась спускаться в его подвал, Танюшка с головой ушла в учебу – на горизонте неотвратимо маячила сессия, Лизавета запуталась в очередном романе.
Новенькая натурщица в протертой по швам каракулевой шубке деловито прошла в мастерскую и стала раздеваться. Художник проверил свет и подумал, что ее блеклое лицо будет лучше смотреться на фоне яркой драпировки. Он взял кусок красного бархата и небрежно набросил его на стул, располагая складки, подобно лепесткам увядающей розы.
Натурщица уже стояла голая, прижав руки к животу. Синеватая кожа в красных прожилках, выступающие вены на ногах.
Он приглашающим жестом показал на стул. Она уселась, вертя головой по сторонам. Художник, все еще не глядя на нее, пришпилил к мольберту лист бумаги и замер, услышав ее хриплый, вибрирующий голос:
- Послушай, маляр, мне бы выпить чего, чтобы согреться.
Медленно-медленно он подошел к стулу, где она сидела, обхватив руками острые коленки. Затем вдруг кинулся к рогатой вешалке, сорвал с нее тяжелую дубленку и набросил женщине на плечи.
Она смотрела на него безразличными глазами. Теми самыми, которые когда-то сияли для него небесным светом.
- Маляр, ну налей что-нибудь.
Он отвернулся. Постоял в задумчивом оцепенении.
Полилась в стакан обжигающая жидкость.
- Согрелась? Будем работать. Не верти головой.