У нее был всего один рот. Но это ее ни сколько не портило. Ее прелестному одноглазому личику, вполне хватало и одного единственного рта. И вообще я знал с детства, твердо, лицо в нашем деле – это не главное. Быть может по прошествии стольких лет, я до сих пор не имею представления о том, что же главное, но то, что не главное, уж будьте уверены, знаю. А рта достаточно и одного. Для нее было достаточно. Он был мил и любезен. В нем жили зубы, но обитали они в ином, может даже девятом по счету измерении, не доступном, ни человеку, ни электронным приборам. Каждый зуб обладал особой индивидуальностью, своими шероховатостями и трещинками, выпуклостями и углублениями, родимыми пятнами и особым чувствованием горячего и холодного, наступления ненастной погоды и перепадов атмосферного давления.
Можно бесконечно говорить об этих зубах, как и о прекрасном, наполненном трагичными переливами дифракционного цвета, глазе. Он всегда был весел и смотрел в одну точку, точку переплетения мировых пространств, в ту пуповину волшебных стихий, в сгусток непонятных научному воображению сущностей.
Я любил ее. Не потому что не возможно не полюбить 18 метров отборного мяса, покрытого нежнейшим бархатом кожи и не потому, что вся она состояла из, геометрически непропорционального расположения на теле, многочисленного количества молочных желез, выделяющих молоко. Нет, конечно же нет. Нам было комфортно вдвоем. Она каждые полчаса рожала детей, пела им песни и рассказывала о вавилонской блуднице, а я слушал. Мне нравился тембр ее голоса. Совсем не понимая текста, мелодия обволакивала меня, словно гусеницу кокон, мои мысли, словно сахарная вата, сладостью детства, растворялись во рту и становились липким медом на улыбающихся устах, срывались с них и плюхались к ногам, превращаясь в журчащий весенний ручей.
Из всей многочисленной когорты ее детей, я единственный был допущен в коллинеарную пространственность гемозисных генов. Мой писательский дар, помогал мне прятать самые страшные и пугающие своей простотой мысли в шкатулку неровного, сбивающегося на гласных, текста, наполненного эмоциональной холодностью.
-Я, та – говорила она – кто не знает начала, но вынуждена идти до конца. Если меня спросят – зачем звезды, я не найду что ответить. Нам кажется, что параллели длинные и прозрачные, как волокна разделанной туши. Но там очень много не видимых для глаза, но ощутимых внутренним пространством перпендикуляров. Не думай об этом, об этом нельзя думать. Есть сущности, которые не несут на себе клейма существования, они затеряны в глубинах не подвластных какому либо разумению. Они таят в себе музыку, вихри переплетенных в клубок душ. Услышь их ухом, что прячется за четырех дверным сосудом, изливающим страсть и горе, по двум кругам неправильной формы. Ты всегда будешь распадаться на составные, от тебя постоянно будут откалываться кусочки, пока ты не станешь единым, монолитом. Пока не обретешь сущность, не обнаружишь себя в безликом сонме существ, обитающих в тени твоих бесплодных садов.
Я жмурился от ее слов, словно от яркого солнечного света, слепящего мне глаза. Бурлящий поток чувств, нес меня вдоль берегов однообразия и скуки, всякий раз больно ударяя о валуны и сваленные деревья, лежащие на моем пути. Душа моя, улыбаясь окровавленным ртом, пела, задумчивую песню с отсутствующими куплетами, припевами, словами. Она что-то искала, но я не знал что. Я тек, как ручей, как мелодия, как свет, как время, сквозь черные дыры бытия, изменяя структуру и очертания, запахи и мысли, сон и явь.
Я тек.
-Ты должен быть пуст, как ржавый металлический бак, что бы гной не забивал твоих пазух, а уксус не разъедал стенок желудка. Ты должен быть пуст, пуст ко всему, только так ты можешь удержать аромат любви, только так ты сможешь познать вкус свободы, только так ты постигнешь жизнь.
Волосатая голова была неподвижна, а руки словно ветви, росли из ее мускулистого тела, напоминающего огромный вековечный дуб.
Ее детей было слишком много. Они ползали друг по другу, кричали и плакали, били друг друга и смеялись, убивая слабых и обращая их тела в пищу.
-Это жизнь – говорила она задумчиво – круговорот, сущность бытия, материя, сознание. Росток, почка, лист, грязь, росток, это жизнь. Удивляйся ей, радуйся вместе с ней, плачь и содрогайся от ужаса и мерзости при виде ее безобразного оскала. Она не добрая и не злая, не плохая и не хорошая, не мать и не мачеха,
у нее нет полюсов и знаков плюс и минус, половой принадлежности, какой либо ориентации, у нее ни чего нет, кроме одного единственного чудесного дара, который мы называем – жизнь. Люби ее. Сердце без любви превращается в камень, холодный и молчаливый. Возьми его в ладонь и поднеси его к уху. И он шепнет тебе, что в брюхе его жизни не больше чем смерти.
Почему ты плачешь? – спросила она меня, не переставая смотреть в даль.
-Я не знаю. Я не знаю основ, смысла и сущности. Я хотел бы многое познать.
-Многое находится в малом – сказала она, родив еще одного ребенка.
-Ты как-то сказала, что наша конечность, лишь оболочка сущности, а за ней небытие бесконечного.
-Именно так, чем больше у тебя оболочек, тем дольше длится твой цикл смертей. Ты похож на червяка с отмирающими на хвосте кольцами и нарождающимися новыми на голове.
-Но у меня одна оболочка и иных я не имею.
-Ты всего лишь колечко, моей червякообразной сущности – сказала она, родив еще одного ребенка – как он, или он, как все они. Вид, популяция, класс. Пока хоть один из нас жив, конечность будет отодвигать свои границы, она будет течь, как река, вдоль берегов времени и пространства. А теперь я хочу спать, я очень устала – сухо произнесла она и моментально погрузилась в сон.
Многочисленные дети, томимые голодом, воспользовавшись моментом, в считанные секунды обглодали ее 18 метровое тело.
Я печально смотрел на ее огромный окровавленный скелет и думал, странная штука жизнь.