Еще с самого детства ему нравилось смотреть кино. Неважно, в кинотеатре или с пыльного экрана старого черно-белого телевизора. Когда-то потом, когда у него появился цветной, тот, огромный и нелепый он все равно вспоминал с теплотой. Глупо, но все то, отделенное от него толстым, засиженным мухами стеклом казалось видениями из другого мира. Новые, да и просто цветные фильмы были уже чем-то привычным, обыкновенным, не имеющим особенностей и от того пошловатым. Поэтому теперь Брет, если и смотрел фильмы, то, как правило, черно-белые, и если сильно постараться, он мог даже вызвать в памяти звуки потрескивания старого телевизора и то, как воздух в комнате неуловимо менял аромат. И начинал ждать, что того и гляди, изображение исчезнет, и его заменит нервно дергающаяся «гармошка».
А еще всегда хотелось снять что-то свое. Нет-нет, не создать гениальный шедевр, потому что таких претензий у него не было, а просто свое.
На первые же свободные деньги он купил видеокамеру. Он не знал, что будет снимать ей, но думал, что нужный сюжет найдет его сам. А пока этого не произошло, видеокамера покоилась в шкафу, а ее хозяин жил своей размеренной жизнью.
Ясным зимним утром 17 января Брет открыл глаза и понял, что с сегодняшнего дня в его жизни что-то изменится. Только нельзя было сказать, что понимание это было приятным, что контрастировало с сиявшим за окном солнцем. Он сам с собой играл на контрасте, радостно-жутковатом, что бывало часто: душе его, если она существовала, постоянно не хватало того, что некоторые называют гармонией. Можно еще назвать отсутствием внутреннего стержня, когда так сложно выбрать одно из двух, трех… четырех. А в итоге упускаешь все. Ждешь чего-то, опять стоишь на распутье, и снова ничего не выходит. Единственным правильным решением, на его взгляд, было смириться.
Вот и сегодня он чувствовал, что течение несет к новому повороту, за которым будет нечто неизведанное, то, что привнесет оживление в его жизнь, разукрасит ее красками, откроет для него двери, о существовании которых он не знал и никогда не задумывался.
Лучи солнца, пробивающиеся из-за занавесок, скользили по полу, подкрадывались к кровати, медленно, аккуратно, словно не хотели, чтобы их заметили. Золотистыми щупальцами заползли на покрывало и стали медленно подбираться к его лицу. По миллиметру сканировали его, легко-легко, почти незаметно прожигали крохотные отверстия на коже, проникали внутрь, заполняли его череп, гнездились в самых дальних уголках, пробираясь туда по узким и извилистым закоулкам. А потом произошла вспышка. Брету показалось, что он даже успел ее увидеть, и что мозг его взорван изнутри мощнейшими потоками света. Солнце прикрыло облако, стало удивительно спокойно, ослепление прошло, он снова мог различать предметы в комнате. Потянулся, попутно решив, что такие шутки играет с ним выпитая вчера на ночь бутылка бренди.
Было на то похоже, голова просто раскалывалась. Внезапно непонятная усталость разлилась по всему телу, ему захотелось, чтобы можно было не вставать, не идти на работу, не видеть никого, а просто лежать, прикрыв глаза, и ощущать, как тупая пульсирующая боль постепенно покидает его.
Прозвенел будильник. Он всегда просыпался раньше, чем нужно, но на всякий случай все равно ставил его, потому что опоздание не приветствовалось, да и сам он терпеть не мог приходить не вовремя, только если по какой- либо очень уж уважительной причине. Работу он выполнял всегда быстро, но не всегда показывал, насколько, как известно – чем скорее выполнишь одно, тем скорее получишь другое. Сегодня был скучно, полученное задание не вызывало ни малейшего интереса, разговоры коллег откровенно раздражали, кофе казался слишком крепким и настолько горячим, что он обжег небо. От досады он сломал карандаш.
Сидевшая неподалеку коллега, Эллен, обернулась на хруст, но ничего не сказала. И слава богу, он бы ей указал ее место. Что это с ним, обычно он был весьма терпелив, его ничто не раздражало, он улыбался, разговаривал. Жил. А сейчас он только присутствовал и думал о том, как бы поскорее уйти.
Стрелки на часах ползли все медленнее, словно издеваясь, но ничто не длится вечно, и рабочий день, наконец-то кончился. Брет скинул вещи в сумку, снял куртку с вешалки и ни с кем не попрощавшись, бросился домой.
По дороге он вспомнил, что дома в это время находится Марта, приходящая домработница. Пока он на работе, она приводит в порядок его жилище, и как правило, успевает до его прихода.
Чтобы она успела и в этот раз, он решил зайти в бар, успокоить внезапно расстроившиеся нервы. Взял себе целую бутылку, чем удивил бармена: обычно он ограничивался куда меньшим. Но это был не тот вечер, когда он был готов просидеть несколько часов кряду за стойкой, слушая музыку и наблюдая за посетителями, поэтому он, все же надеясь, что Марта каким-то непостижимым образом решила уйти пораньше, захватив спиртное, покинул заведение. Он был не против, даже чтобы она вообще не приходила сегодня, настолько хотелось остаться одному.
Едва подойдя к двери, он уже услышал вой пылесоса. Было такое ощущение, что у него в квартире готовится к запуску шаттл, что еще чуть-чуть, и дом задрожит, затрясется, развалится на куски, не выдержав напряжения.
С трудом запихав ключ в замочную скважину, он открыл дверь. Звуки стали непереносимо громкими, он неосознанно стал бормотать: выключи, выключи, выключи…
Конечно, она не слышала его и продолжала усердно работать.
Выключи. У него начала кружиться голова, все поплыло перед глазами. Он вцепился в горлышко бутылки.
Выключи. Сделал пару шагов, пнул ногой пылесос. Как в замедленной съемке Марта начала разгибаться, но не успела встать прямо, как он с размаху ударил ее по голове, и она так же постепенно стала оседать на пол. Выключи же его, наконец. Он выдернул из розетки шнур, и шум, так мучивший его, стих. Бренди расплескалось. Он недовольно вздохнул. И надо было что-то сделать с Мартой.
…
Черно-белое изображение крупным планом: лицо женщины, заметно, что она не в себе, на правой скуле расплывается синяк от удара, но камера равнодушно следит за ней. Рот ее заклеен изолентой. Но вот постепенно она отдаляется, мы видим, что она сидит на стуле, руки ее связаны за спиной, ноги достаточно свободно, но привязаны к ножкам стула. Расстояние между ней и стеной примерно метр. Мы снова видим только ее лицо, ближе и ближе, теперь на экране только ее левая щека, белая и чистая, как лист бумаги. Изображение дергается, проходит несколько секунд, в кадре появляется мужская рука, затянутая в тонкую черную перчатку. Меж пальцев, словно кисть, способом сдвинутых стремян зажат скальпель. Небольшое движение – и вот на коже появляется тонкий штрих – откидная влево. На конце ее набухает капелька крови. Быстро возникают еще несколько линий. Словно подбадривая, мигает красный глаз камеры, и инструмент оставляет на коже еще одну горизонтальную черту, завершающую композицию. Мы этого не видим, но другая рука поворачивает голову женщины так, чтобы мы могли увидеть картину полностью. Теперь в кадре только начертанное - иероглиф «Жизнь».
…
Как только Брет нажал на кнопку стоп, все вокруг него словно изменилось, прибавили яркости, увеличили контрастность. В голове стало звеняще пусто и легко, он как будто заново родился и удивленными глазами младенца смотрел вокруг себя. Он понимал, что сделал что-то, что не должен был. Но ему хотелось, нечто говорило ему сделать это, подталкивало, нашептывало, сначала мягко, ненавязчиво, потом все более и более уверенно, более властно. Он чувствовал себя начинающим актером под неусыпным взглядом опытного режиссера. Тот учил его, помогал сделать верное движение, составить композицию, создать образ. Это было похоже на сон, от которого он постепенно просыпался. Но разница была в том, что приснившееся оставило ощутимый след в реальности. До недавно затуманенного разума шаг за шагом добиралась мысль о том, что это вовсе не сон.
На секунду-другую Брет зажмурил глаза, и в обступившей темноте ему померещилась фигура, от которой исходила неведомая сила, притягивавшая его, и он осознал, что это именно то, что контролировало его всё это время. Существо посмотрело на него пристально своими глазами, бездонная пустота которых поражала. Улыбка его, медленно раскрывавшаяся, как цветок, в сердце которого сверкали два огромных белоснежных клыка, навсегда запомнилась Брету. Вздрогнув, он открыл глаза и тут же услышал смех, совсем тихий и далекий, не злобный, но такой, что от него по спине побежали мурашки.
На негнущихся ногах он дошел до телефона, набрал 911, и как только там ответили, выдохнул:
- Кажется, я только что убил женщину в собственной квартире.
В ожидании приезда полиции он блуждал по квартире, осматривая ее, прощаясь. Он понимал, что даже честное признание ему ничем не поможет, невменяемым его не признают, потому что то, что с ним произошло, он чувствовал, было в первый - и в последний раз. Он не вернется сюда еще долго, очень долго.
Взгляд его упал на стоявший в нише шкафа аспарагус, что-то показалось в его листве, и Брет наклонился, чтобы рассмотреть. Да, так и есть. В листве растения была установлена крохотная видеокамера. Он схватил ее, и что было силы, рванул на себя.
В тот же миг на одном из мониторов в соседней квартире исчезло изображение, и кто-то остановил запись.