Колокол.
Бесконечные набеги изнуряли страну.Понапрасну села и города высылали на границы лучших своих воинов.В неизвестный час, по ночам, невидимые враги вырезали стражей, и вопящие орды врывались в степную тишину, оставляя за собой вытоптанные посевы, отравленные колодцы и сожженные города. Не было конца разорению, и не было такого дома, куда не пришло бы горе. Многих сыновей не досчитались их матери, и многих матерей не нашли сыновья, вернувшись домой.
И тогда с гор спустился старец с пергаментным свитком в руках.Его длинная седая борода доставала пояса, и ветхое рубище сочилось прахом.И сказал старик:"Я знаю, что говорю! Вороны летают стаями! Отлейте колокол, говорю я вам, чтобы сам звенел при близости врага, отлейте такой колокол, чтобы кровь стыла у лиходея в жилах, а кони сами поворачивали вспять".
Сказал и исчез, будто не было никогда, только взметнулся на дороге вихревой пыльный столб.
Кликнули клич, и принес каждый — что у него было медного. Громадный курган сложили из медных тарелок и кувшинов, украшений, колец и бляшек. Выше самого высокого дома была эта гора.
Кликнули клич, и самые лучшие мастера сошлись со всего света на одной площади в большом городе, чтобы колокол вышел на славу.
Отлили колокол; самый большой колокол в мире, половина всей меди ушла на этот колокол, равного ему не было в свете, но тронули мастера его с места — треснул он и развалился на тысячу кусков.
Тогда мастера взяли оставшуюся половину и сделали еще один колокол; большой был колокол — сорок пар волов еле сдвинули его с места. Но, когда повесили его на главной площади, развели руками: не звенел колокол, хоть разбейся об него, молчал, точно глиняный. А враг бесчинствовал и измывался, сея смерть и позор повсюду, где проходил. Горе пахало здесь, и смерть собирала урожай.
И тогда с гор опять спустился старец. Его длинная седая борода доставала колен, и тонкая шея его светилась, точно восковая. И сказал старик: "Я знаю, что говорю! Пусть лучший из вас бросит в огонь под котлом, что есть у него самого дорогого, и пусть не ждет за это награды. Пусть будут помыслы его чисты, а руки — мудры. Тогда закипит в котле медь и станет, словно зеркало, и это будет — что ищете!" Сказал старец и исчез, словно не был никогда. Только погнулась трава, и, как от ветра, вздрогнула листва деревьев.
И сказал тогда один из мастеров: "Нет у меня ничего дороже жены! Как брошу ее в огонь?".
А другой сказал: "Дочь моя единственная, выросла без матери. Кто успокоит старость мою?".
И третий сказал:"Дом построил я своими руками. Как откажусь от него? И зачем мне губить для других?".
И еще один сказал: "Два ишака у меня и маслиновый корень в саду. От них я сыт, этим живу. Без них: просить подаяние мой удел".
И каждый сказал так, и все.
Остался один из мастеров. И крикнул он: "Отец!! Нет у меня ничего — кроме рук и таланта! Что делать? Что же мне делать, отец!!".
Словно вздох пролетел над долиной. — "Не знаю!"- зашелестела трава. — "Не знаю!!"- прогремел в безоблачном небе гром. — "Не знаю!"- произнеслось возле каждого, и где - то в горах скользнула лавина, и снежная пыль поднялась выше солнца.
— "Тогда скажи, отец, лучший ли я из всех?!" — крикнул опять мастер.
— "Не знаю!!!"- загудело в горах, и огромный валун покатился в долину, увлекая за собой мелкие камни, обломки и пыль.
Пыль осела, река потемнела на миг и вновь потекла, чистая и спокойная, унося гальку и песок. А скальная глыба стояла невозмутимо посреди русла, поток оббегал ее справа и слева, и ревел от бессилья, и брызгал слюной, и бился о нее своим мокрым, мягким телом. — "Не знаю!!!- гудело в горах. — Ты сам это должен понять!" И не было больше никакого ответа мастеру.
И тогда пошел он на площадь, собрал, что осталось, что завалялось в пыли, и бросил в котел. И развел он большой огонь, но медь плавилась, не закипая, — и черные медные змеи свивались в ее глубине.
И мастер бросил в огонь все, что у него было, и, сняв с себя одежду, бросил в огонь и ее. И было стыдно наготы, а зеваки показывали пальцами и смеялись, и приводили жен своих и детей, и говорили: "Смотрите и запоминайте! Вот — безумие гордыни!!"
А мастер, сняв одежду, бросил ее в огонь, но не кипел металл.
— "О, если б мог я знать!.."- крикнул тогда в тоске и отчаянии мастер, — "О, если б только мог я знать!.." А зеваки смеялись, и жены их плевали мастеру в лицо, а дети бросали в него камнями.
Ничего не осталось у мастера, и тогда он шагнул в огонь сам. Пламя приняло его, взметнулось, брызнуло кровавыми искрами и сомкнулось за его спиной.
А остальные мастера стояли в толпе и объясняли зевакам: почему этот человек — не только безумен, но еще и глуп, а зеваки качали головами и соглашались с мастерами, а если кто хотел уйти прочь — не мог пробиться сквозь их тесную толпу.
А медь вдруг закипела, вспенилась и опала, и стала такой прозрачной, что видно было за двести шагов, как у самого дна котла, призрачного, словно стекло в воде, струились и перекатывались хрустальные, невесомые нити.
Долго стояли изумленные подмастерья у потухающего огня, стояли, недоверчиво кося губами, стояли до тех пор, пока ветер не понес по земле золу и пепел. А котел не остывал, точно большой огонь бушевал под ним, и медь все кипела и кипела.
И спохватившись, вылили подмастерья хрустальную жидкость в форму, и были не в силах отойти от нее, и перешептывались, и косились на котел, и поминали старца с длинной седой бородой.
А, когда колокол остыл, он был так мал, что ребенок мог унести его в одной руке, но ничто в мире не могло сравниться с этим хрустальным кубком, в котором плакала, билась и пела человеческая душа.