Светик

               

        У нее была длинная шейка,  да еще узкое запястье и тонкая щиколотка, и в свои сорок пять  она не утратила девичьей хрупкости, что подчеркивали и короткая стрижка, и нежный тающий голос.
- Оставьте в покое Бориса Иосифовича! – говорила она с придыханием на собрании оркестра. – Другой дирижер нам не нужен! Не трогайте Бориса Иосифовича!
    Собрание думало иначе, особенно одна небольшая группа во главе с трубачом, который и был его инициатором.
    В оркестре назревал бунт: недовольная оплатой труда духовая группа – «духовики-паровики», как они себя называли, - требовала отставки дирижера, подозревая его в махинациях с благотворительным фондом, им же и созданным. В воздухе витали сплетни о покупке дирижером еще одной квартиры, новой машины – на какие деньги? - в то время как они, труженики щипковых, ударных и прочих инструментов, вынуждены были бегать на всякие халтурки, вплоть до укладки кафеля, чтобы жить более-менее прилично.
    Духовиков в душе поддерживали все оркестранты, кроме Светика, виолончелистки с четвертого ряда, - во всех конфликтах она всегда держала сторону дирижера.
    Он не мог не нравиться женщинам: высок и худощав, обаятелен, необычайно доверителен в общении даже с незнакомыми людьми, а уж о  припудренной серебром романтической шевелюре до плеч и говорить нечего! Когда  она развивалась от взмаха дирижерской палочки, составляя с разлетающимися фалдами фрака изящный  силуэт а-ля Паганини, - равнодушных в зале не было!  Дирижер усердно культивировал  этот образ, тщательно ухаживая за своей прической, а также усами и бородкой. Некоторым слушателям даже хотелось после концерта поискать его лицо среди портретов классиков, висящих в фойе филармонии.
   Светик как увидела его впервые лет десять тому назад, так сразу и стала жертвой, и с тех пор ее сердце сладко ныло всякий раз, когда она спешила на репетицию.
    Надо отдать должное дирижеру –  цепкий и практичный, он много сделал для поднятия авторитета оркестра: увеличил его состав, разнообразил репертуар, нашел спонсоров,- сколько пришлось "погастролировать"с ними по баням! - и стал вывозить оркестр за рубеж, а также принимал у себя знаменитых скрипачей и пианистов, некоторые из них были его закадычными друзьями.
    Правда, злые перья из местной прессы намекали, что  филармония стараниями дирижера превратилась в музей симфонической музыки, но оркестранты, исполняя в сотый раз Вторую симфонию Рахманинова, - должно быть, любимую!- были только рады этому: они знали ее вдоль и поперек, а не то пришлось бы разбираться с какой-нибудь симфонией Шнитке. «Да и не музыка это вовсе, - считали они, - а какофония какая-то!»
    Концерты, как правило, проходили при переполненном зале, – город любил филармонию, - и, раскланявшись перед публикой, друзья отправлялись к дирижеру домой праздновать успех, к которому, наверное, привыкнуть невозможно, - иногда до самого утра.
   Войдя в раж, дирижер развлекал компанию импровизациями на скрипке, пародируя,например, разносящийся по перрону вокзала голос диктора – это был его коронный номер!
  Последние два года дирижер жил одиноко: после двадцати лет бездетной супружеской жизни, устав от его похождений, жена, поездившая за ним, как за попом или военным, по областным филармониям в ущерб своей карьере, сбежала к их общему приятелю.
  Одинокий мужчина очень уязвим; потянулись бесконечные вечера с банкой пива перед телевизором, и однажды, открывая ключом входную дверь, он заметил на себе сочувствующий взгляд пожилой соседки.
   Но дирижер особенно долго не горевал, в глубине души понимая правоту жены; флюиды, исходящие хотя бы от Светика, - и других женщин, - не давали ему усомниться в своей мужской привлекательности, и  накануне визита очередной знаменитости он сугубо конфиденциально, нажимая на самые чарующие нотки своего баритона, попросил  Светик помочь приготовить на стол - у него дома. Сердце ее пронзила радость – пробил заветный час!
   С тех пор ей  частенько приходилось  убирать за гостями. Светик, как на крыльях, летала по квартире и так освоилась, что даже отвечала на телефонные звонки. Как-то молодой женский голос спросил Бориса Иосифовича. Светик замерла, но все же выдавила из себя:
- А кто его спрашивает?
- Света.
- Бориса Иосифовича нет дома.
- Извините.
   На обоих концах повисла напряженная пауза, и Светик присела рядом с телефоном. Она не была наивной: как-никак, мать двух уже взрослых дочерей и, конечно же, все понимала...
   Служебный роман сделал их на работе заговорщиками  со своим особым языком мимики и жестов. Он был властным, как все дирижеры, но какое  упоение было подчиняться ему!  В беседах наедине Борис Иосифович проявлял заботу и обещал пересадить Светик с четвертого на второй ряд, т.е. продвинуть по службе, хотя музыканткой она была - так себе!
   Сделать это было не просто: нравы в оркестре царили свирепые, каждый зубами держался за свой стул и никому не собирался его уступать. Несколько мест в первом ряду было пожизненно закреплено за заслуженными, перспектив для продвижения не предвиделось, поэтому атмосфера в оркестре была напряженная. О творческом росте  особо никто и не помышлял.
   Немногие из музыкантов были способны зарабатывать профессией, как например, скрипач-концертмейстер, который не отказывался ни от каких приглашений на семейные  и другие торжества, где хотели послушать живой голос скрипки, потому что он умел играть, в то время как другие пилили на концертах только по нотам, разложенным на пюпитрах, а чтоб исполнить хотя бы простенькую программу из популярных мелодий - подавай им, как минимум, сутки на подготовку!
   Объединенные инертностью и  чувством беспросветности, они сфокусировали свою ненависть,  раскаленной лавой растекавшуюся по собранию, на дирижере.
   В конце концов, голосование по его отстранению решили провести через пару дней – так требовал регламент. Мнения разделились, примерно, поровну, - многие считали: хрен редьки не слаще!- поэтому результат предсказать было невозможно.
   Все эти дни Светик не находила себе места: нужно было что-то предпринимать! Несколько раз она порывалась позвонить трубачу, но не находила убедительных слов. Ей так хотелось напомнить этому типу, как он зимой сломал ногу по пьянке, а Борис Иосифович выписал ему материальную помощь. Но это напоминание разозлило бы его еще больше, понимала Светик.
    Звонили и ей из оркестра и просили голосовать за отставку. Наконец, она решилась, только позвонила не трубачу, а  флейтисту, с которым они дружили семьями, поэтому, не выбирая слов и не скрывая эмоций, кричала в трубку:
- Нельзя так поступать с человеком! Вспомни, какой у нас был оркестр до него?! Это подло – не помнить хорошее!
Толстый и добрый флейтист, знавший  Светик всю жизнь, слушал ее с грустью и молчал.

   Исход  голосования с перевесом всего в один голос в пользу дирижера подвел черту под  полосой его неудач, и  не за горами был тот ослепительный летний день,  когда на свет появилась  его дочка, а вскоре состоялось и венчание с ее мамой – миловидной тридцатилетней женщиной по имени Светлана.

07.06.09г.