Бывают такие заведения, что как с самого открытия прибъётся к нему всякая местная пьянь да шелупонь, так не согнать её потом, что ни придумай. Нормальный человек заглянет раз в эту, ****ь, берлогу и больше туда ни ногой. И стоит вечером кабак почти пустой, при том, что в другие кабаки в это же время не пробиться.
У нас в городе таких было два: «Медведь» и «Садко». Вот в «садок» я и сел. Вспомнить особо нечего. Редко бывало больше ползала народу. Официантки зачастую пьяненькие, бывало выходили на работу и с фингалом.
Запомнился зимний вечер, совершенно пустой зал, официантки бухают на кухне. Заходит весьма приличный человек, озирается удивлённо. Мы сидим в маленькой каморке для музыкантов, дверь выходит в фойе.
- Вы проходите, открыто, - говорю я ему. Он садится за столик, долго ждёт.
- Тома, у тебя клиент! – кричит наконец-то гардеробщица.
- Ну и хули, раком теперь стать штоли?! – на весь зал орёт пьяная Тома из кухни.
Пол, выложенный мелкой кафельной(!) плиткой гулко цокает – человек уходит.
Через полгода в «садке» сменился директор. На его место пришёл бывший официант, а до этого музыкант по прозвищу Вова-кислый. С Кислым стало чуть веселей, он сумел выбить треста столовых и ресторанов снабжение получше, стремился чего-то достичь. Регулярно начало появляться пиво, пошёл народ, чуть поднялся парнас.
Помню, особенно много было народа в дни похорон Брежнева, праздновали, что ли? Мы тогда пришли работать, а нам сказали, что в стране и мире траур, и играть нельзя. Сидим в каморке, и как назло, то один, то другой, то с трёхой, то с пятёркой – сыграй да сыграй! Да и *** с ним, с трауром, не пропадать же деньгам!
Весело так слабали, задорно. Минут через пятнадцать, правда, приехала милиция, но ничего, обошлось. Просто заставили собрать инструмент и под их присмотром покинуть кабак.
Но всё равно, репутацию дыры не смоешь ничем. Кислый потом ушёл, кабак переделали в пивбар, нас сократили. Так бесславно и сгинул этот ресторан – «Садко».
* * *
К тому времени я уже учился на первом курсе музучилища, на отделении струнных инструментов. Музыкант – тогда это было круто! Обращались друг к другу не иначе как «чувак», «чувиха», или просто «п-с, п-с-с!». Это «п-с-с» хорошо была слышно на сцене, когда вокруг гремит музыка. Кстати, симфонический оркестр создаёт звуковое давление будь здоров! Уши глохнут, как на рок-концерте.
Были и другие сленговые слова и выражения типа: «Чуваки, давай кочумнём и поберляем». Это означало предложение сделать перерыв в музицировании и чуток подкрепиться.
Если раньше, будучи в цеховой самодеятельности, мы варились в собственном соку, почти не общаясь с другими музыкантами, то теперь мой круг общения значительно расширился. Больше всего пацанов было на отделении духовых инструментов, с ними я сдружился, стали приглашать отбацать на большом барабане на демонстрации или жмура отнести. А в восемьдесят втором году Боба организовал «Джентри – джаз». Вот с него-то всё и началось, но сперва надо немного рассказать о Бобе.
Что по-настоящему его звали Сашка Смирнов, мало кто и знал. Бобой его назвал Саня Башлачёв за схожесть по понтам с Бельмондо в роли Боба Сент-Клера. Был такой фильм культовый – «Великолепный», смотрели его по многу раз. Особенно на ура прокатывала первая полоина фильма, где «всё круто». То, что это кино на самом деле пародия на западные фильмы, что оно по сути их высмеивает, мы постичь не могли из-за отсутствия первоисточника. Всё принимали за чистую монету – там красиво и круто, а тут – совок, бля…
Это сейчас блевать давно тянет от голливудщины…
Короче, Бобу можно было узнать, даже не зная его. Он носил круглые джоноленноновские очки, летом шляпу-канотье и жилетку с манишкой, зимой – чёрную широко-широкополую шляпу и длинное, до пят, чёрное же пальто. Аристократ, да и только, ещё и играл на саксофоне. Не знаю как где, а в нашей провинции такой выебонистый стиль в восемьдесят первом – это было что-то!
Мне эта ***ня тоже запала в душу. Купив в магазине самую большую чёрную шляпу, я целый день горячей водой и утюгом вытягивал ей поля. Получилось что надо, иначе бы её не с****или у меня потом из раздевалки в музучилище.
Ну, стали собираться репетировать, выступать понемногу. В стране-то джаз был, а вот у нас в городе его как-то не было. Стал я мелькать, понемногу примелькался, что есть вот такой гитаристичек в городе.
Несколько раз разрешали нам порепетировать в городском ДК, тоже культовое место тех лет – как же, «Рок-сентябрь»! Когда они играли, на танцы было не попасть, билеты перепродавали из рук в руки. Там была лучшая по тем временам аппаратура и музыканты. Славка Кобрин, гитарист, больше тяготел к ритм-энд-блюзу, поэтому любил жёсткий «овердрайв». Мне всегда больше нравился более певучий звук, как у Брайана Мэя из «QUEEN», но всё равно я, первое время особенно, смотрел на него словно на инопланетянина какого. Даже стеснялся лишний раз взять в руки свою «Музиму».
К тому времени доброго дедушку Брежнева сменил суровый дядя Андроп. В воздухе добавилось морозца, прочно укоренились термины «нетрудовые доходы», «империя зла», «идеологическая пропаганда». Раз в неделю всё наше училище собирали в актовом зале, и очередной лектор из общества «Знание» рассказывал нам, как там плохо и здесь хорошо. Хорошо помню, как говоря об угнетениях империализма, один до****елся до того, что в Японии девочек-подростков заставляют целыми днями вручную(!) собирать электронные микросхемы. Вот именно, ****ь, девочек, именно подростков: ведь у них тоненькие пальчики, а эти схемы такие, нахуй, маленькие…
«Но! – заключил он, - у нас такого быть не может! Наша промышленность в микросхемах не нуждается!»
Такие вот были мудаки.
Днём по городу начали ходить группы из каких-то дружинников, что ли, заходили в кафе, или в парикмахерскую, к примеру, и спрашивали оторопелых посетителей, типа: «А чой-т это ты тут делаешь в рабочее время, гой еси добрый молодец? Покаж-ка докУмент».
А в нашем-то городе чего спрашивать – полнаселения по сменам работало…
Это я к тому, что до сих пор не понимаю, как в этих условиях сумели в мае 83-го устроить настоящий рок-фестиваль в лесу, под городом на базе отдыха.
Записался на него и «Джентри-джаз».
* * *
Наверное, это прокатило под флагом «контрпропаганды». Вот такое было слово тогда в обиходе, *** выговоришь с первого раза. Может, решили ударить нашим, савецким роком по ихнему, империалистическому? Не знаю. Но этот фестиваль - «Городище – 83» - проводили именно под опёкой властей. В жюри находились представители от горкома комсомола и от органа городского кома партии, газеты «Коммунист», тов. Башлачёв А.Н.
Нас завозили на автобусах. Внутрь никто не заглядывал, сумки не шмонали, поэтому задача провезти как можно больше тёлок и кира была решена успешно.
«Джентри-джазу» повезло – видимо, исходя из численности коллектива, нас определили в шикарный Дом рыбака. На втором этаже его были комнаты, а внизу, на первом, огромный зал с камином, большой стол и лавки по бокам. Малость прихуев от этого великолепия, с победным кличем мы по-быстрому закинули в комнатки инструмент и принялись накрывать стол…
Дальнейшее я, ребята, если честно, помню смутно и мало. Осталось что-то в коротких фрагментах: вот кто-то спьяну упал жопой в горящий камин. Вот я иду по лесу, а все ищут какого-то Шабана. Вот уже светает, я бреду к нашему дому, падаю и вижу на фоне блеклого весеннего рассвета две смешные, нелепые фигуры. Мне навстречу идут Саня Башлачёв и Юрка Сорокин. Идут в обнимку, Сорокин ростом под метр девяносто, Башлачёв – где-то метр шестьдесят, шестьдесят пять. Пат и Паташон. Клоуны Рыжий и Белый…
Саша заходится в пьяной истерике: « Юра!... ****ь, Юра, где мы живём?!... Я, нахуй, хочу спать!... Юр-ра!!»
Сорокин меланхолично его успокаивает: « Санёк!... Не с-сы, щас придём… С-саня, нам в консе консов, похуй, де спть!»
Мне смешно, но мне не до смеха. Я тоже не знаю, куда мне идти…Потом я попадаю в чьи-то руки… Какая-то чувиха… Теперь-то я знаю, что это была моя будущая первая жена…
Ещё я помню, но не помню, когда именно это было - мы в комнате с Лёшкой – тромбонистом. Лежим каждый с тёлкой на своей кровати. Мне неловко начинать что-то в их присутствии, им, наверное, тоже. Так и прохихикали глупо до самого солнца. Потом все уснули…
Утро. Понятно дело, что утром была мёртвая тишина. К обеду ближе началось конвульсивное броуновское движение. Надо разыгрываться, настраиваться. Бережно неся пульсирующую болью голову, я побрёл по лесу к сцене. Там, на пригреве солнышка, тепло и хорошо. Ребята ставят в колонки новые динамики. Ух, ты, «эчейчи», круто! Я присаживаюсь рядом – если не шевелиться, репа почти не болит. Один, с паяльником в руке, по свойски протягивает мне бутылку портвейна: «Глони, чувак!»
От одного его вида тянет блевать, но отказаться считаю непрофессиональным. Пью. Туда – сюда… Всё-таки туда…К головной боли добавляется пьяная карусель. Если закрыть глаза, то качает и лёжа. Отъезжаю на какое-то время. Прихожу в себя, когда зовут на обед – «берлять».
В столовой дородные, правильно воспитанные жещины смотрят на нас из-за раздачи с немым ужасом и негодованием. Я не помню деталей, но вели себя развязно и глупо. Помню массовое исполнение «соло гранёного стакана». Оно действительно исполняется при помощи стакана.
Всё, время! Стягиваемся к сцене. Перед ней огромная толпа. «Рас-с, Рас-с,.. Рас – два!» - настраивают микрофоны. Всеобщая суматоха – все в последний момент вспомнили, что что-то забыли. От этого лёгкий мандраж, в который раз проверяю гитару. Слава те яйца – мы не первые, а наоборот, ближе к концу. Подходит Слава Кобрин, смотрит не на меня, меня для него нет. Смотрит на мою гитару, мощится: «Ладно, возьмёшь мою!»
Без сожаления засовываю свою старенькую «Музиму» в чехол, беру с трепетом его инструмент. По моему, это была «Джонни Про - 2».
«Ну, ты это, смотри, осторожней!» - он просто не хочет втыкать гитару непосредственно перед выходом. Лучше, когда она уже в работе.
Выходим. Начали. У меня там всего-ничего, коротенькое соло. Остальное, как принято говорить, «аккомпаминет». Лишний раз убеждаюсь, что лучше инструмент плохой привычный, чем хороший непривычный: пару раз незаметно для публики лажаюсь. Всё, поклон, уходим. За сценой, радостные, поздравляемся, решаем как и где отметить это дело. Я делаю круг по лесу, захожу со стороны зрителей. Как раз выходит «Сентябрь». Уровень децибел сразу возрастает – звукооператором Юра Сорокин, своих не подведёт. За столом жюри вижу опухшую, бледную, с мешками под глазами рожу. Башлачёв, похоже, так и не нашёл, где уснуть. Вновь смотрю на сцену – здорово, неужели я тоже только что играл на этой гитаре?!