Вот сижу я, обхватив голову руками, и пытаюсь вспомнить хоть одно дело, что я сделал в жизни бескорыстно, - и не могу.
Неужели ничего нет? А как же дом, дерево и дети? И дом есть, и деревья вокруг, и дети выросли - разве этого мало? Разве это не оправдание?
Нет, это не в счет. Это не бескорыстно. Деревья - не бескорыстно. Я деревья у себя и для себя посадил, а не в пустыне где-то. И дом не бескорыстно. Дом себе купил, а не кому-то построил. Нет, дом не в счет. И дети - не оправданье. Корысти, конечно, тут нет. Какая в детях корысть. Выучил, поднял на ноги - и фью, поминай как звали. Но все равно - дети не в счет. Потому, что не помню, как росли. Ничего не помню. Себя только помню - как недосыпал, как ночами укачивал, как по врачам да скорым помощам носился - себя помню. А детей, нет, детей не помню. Не помню, что они просили, чего хотели, как жили - не помню. Нет, дети в зачет не идут.
А работа? Работа не в счет?
Нет, и работа не в счет. Я ж не волонтир. За деньги работаю. Нет, работа не в счет.
А служба армейская? Отбарабанил честно, рядовым.
Нет, армия не в счет. Меня призвали, сам бы не пошел. Нет, армия не считается.
А помощь всякая, вещи, то-да-сё? Это как?
Нет, это чтоб откупиться. И отсылаю, как кровь сдаю. Нет, это в зачет не идет. А вещи - от излишества, это на миру. Прямой корысти нет, но от себя не отрываю, а раздаю, что не в пору. Это в счет не идет. Да и гордыня поспудная там, тщеславие.
Так что, ничего нет? Хоть одно, хоть одно бескорыстное дело! Неужели совсем ничего?
А голубь?! Помнишь, ты голубя выходил!
Голубь? Да, голубя помню.
Давно дело было, хворал я тогда сильно, бедовал. Один барахтался и просить стыдился. Жил на 25 копеек в день: бутылка молока - 12, пол батона - 6 и пачка рафинада на неделю - 49. Умереть, конечно, нельзя, но хворь всякая цепляется. Кровь носом пошла, а хуже всего, что простудился и голос потерял, сипел, как сифилитик в пьесе Вишневского. Так что и обратиться страшно было. Переминался тогда я в полуподвале с окнами в решетках. И вот, однажды, вижу - голубь подраненный за окном в нише. Голубей я никогда не любил. Птица эта суетливая, безмозглая, живет подаяниями и все время курлычит, курлычит: то ли от хлопотливости, то ли по глупости. Бестолковая птица, нечистая. И вот этот голубь там в нише оказался. Лежит, как падаль, но живой. И хоть не люблю я голубей, но и загубить жалко. Начал я его кормить булкой, крошками, в миску воду налил. Прикасаться к нему я брезговал, но раскошелился на зеленку, обмотал палку тряпкой и попытался этим квачом ему ранку прижечь. Он страшно одним крылом хлопал, прыгал и уворачивался, но я как-то сумел его зеленкой обмазать. Возненавидел он меня тогда. Как к окну подойду - он в угол забьется и там ерошится. Но крошки ел и с каждым днем сил набирался. А однажды я пришел - и нет его. Улетел. Так и расстались без всякой приязни.
Да, голубя я без всякой корысти спас.
Не думал я тогда, что этот голубь всю мою жизнь оправдает.