КАЭРИН
Лишь единожды я осмелился спеть тот узор, а более не касался его ни разу.
Он пришёл ко мне сам - он словно был наделён чувствами и желал стать мелодией Кружев. Красота его поражала: узор был завершённым и чётким в той же мере, как расплывчаты и неясны все легенды о Камне. Словами я не выразил бы истин, запечатлённых в нём; но там были разгадки всех тайн - и Знаки Огня, и суть Камня, и хитроумно запрятанная в легендах истина о Творителе. В узоре были сброшены все вуали Сумрака - как и всегда в рождённых Мерцаньем Кружевах Чар.
Всё началось со Знаков Огня. Мне хватало времени на раздумья: пять лет я не брал учеников, не мог решиться после него. Взялся за научные изыскания, к коим всегда стремилось моё сердце, и лишь они отвлекали меня от горечи, от унизительно-безнадёжных выводов о моём «таланте» учителя, непомерно раздутом молвой и столь жалко лопнувшем на деле... от мыслей о нём. От невыполнимых желаний.
То был первый день Знака Огня. Я был так уверен, что не мог думать о другом, заниматься другим. Узор сиял перед глазами, струился в жарком летнем воздухе. Он молил: «дай мне дыхание!» - и я вошёл в Кружева и выделил - вплёл - создал: песней, ароматом лесных трав, стремлением и прохладой, страхом и страстью неведомого мне сердца, близостью и непреодолимой бездной... Как беден язык слов!
Узор не был призывом к Пламенеющему. Не был и указателем (я хотел спеть указатель, но оказался бессилен). Скорее, открывал он возможность, близость во времени, а не в тарах; впрочем, я не уверен. Узор (если я угадал Знак Огня) должен был явить мне, сколь вероятно, что Пламенеющий будет возле Творителя этим летом. И едва я вдохнул в него голос - он ожил яростно, неукротимо, оглушая меня, разрывая в несвязные ноты стройную песню моего Поля. Ясное небо в единый миг затянуло грозовыми тучами, задул резкий холодный ветер - летний день сменился ненастным, будто выдернутым из зимы. Но я заметил это позднее, когда течение песни было разорвано. Тогда же - не ощущал ничего, кроме узора, поющего вокруг - во мне - для меня - мною... что свидетельствовало неоспоримо: вероятность сближения не просто велика, сближение реально. И не в туманном будущем. Неистовый крик узора утверждал: оно свершается здесь и сейчас. Сегодня и в моём Поле. В моём Джалайне.
Узор подхватил меня, как пушинку. Он властвовал - мне надлежало подчиняться. Огонь, который я искал, был рядом. Я стремился к нему всем сердцем, всей Чар, каждым завитком узора и каждой нотой песни; я уже не пел, я даже не кричал - остался лишь шёпот: «Приди. Откройся, Огонь, приди к своему Творителю!» И если я верно определил свою роль, свою судьбу - сейчас он приближается.
Тишина была болезненной, как удар бичом по обнажённому телу. Песня оборвалась неожиданно - я не успел ни выйти, ни защититься, ни даже понять, что произошло. Если бы он не вошёл так внезапно, не причинил мне столь сильной боли, не прервал именно эту песню именно в этот миг... Но случилось то, что случилось, и мои ошибки навеки вплетены в ткань Сумрака. О да, мальчик Джаэлл не заслужил столь сурового наказания, и поступил он, в общем, правильно, а мои действия далеко не безупречны... и лишь когда стук копыт перестал отдаваться в ушах, подумал я: не был ли растерянный, перепуганный мальчик, стоически выносивший боль, - тем, кого я искал. Не нашёл ли я своего Пламенеющего - и не понял, и почти готов был убить... Почему раньше не задал я себе столь очевидный вопрос, не связал поистине обжигающую нашу встречу с моим неведомым Огнём? Всё просто: другой огонь обжёг меня куда больнее. Он пылал с того мгновенья, как я услышал в голосе незнакомого ребёнка его голос, узнал изящную дерзость и красоту мелодий, столь хорошо знакомые мне... воспитанные мною. И этот огонь вмиг сжёг благоразумие, что бывало, увы, нередко. Ярость запалила меня, как высушенную древесину, и в ярости я сделал все до единой глупости, какие только успел. Кроме одной: я не пробовал вступить в бой. Победить его - даже в собственном Поле - я бы не смог. Ченселин всегда был сильнее.
Он сразу назвал имя: Джаэлл. Ученик Ченселина Тариса. Почти мой ученик. Какое прозвище ждёт учеников моего Чена? «Дети боли Каэрина». И верно, боли хватало и детям, и учителю! А вот мальчик Чена, Джаэлл, к боли не привык, хотя явно шёл на Четвёртую Ступень. Но защищался неплохо. Мягко и незаметно, как Чен в своё время. И его попытку сразиться я заметил не сразу. Талантливый мальчик.
Почему, ради Мерцанья, этого я не сказал его Магистру - моему Ченселину, моей гордости и боли - с таким спокойствием взирающему на мой гнев? Он коснулся слишком глубоких струн, когда встал на колени и обратился ко мне, как к учителю... он всегда умел превращать моё сердце в глину... а меня - в идиота. Именно ему я мог открыть правду: тайн моих он знал уже предостаточно. И именно ему зачем-то солгал. Даже если он не понял (а тут ложь просто слепила глаза!) - мальчик ему, конечно, рассказал.
После я долго гадал, что задело меня больнее - его готовность к бою, изящно-ядовитое напоминание о враждебности Брэйвина... или просто его лицо... или нелепая уверенность: он и есть Пламенеющий. Мой лучший ученик, мой надменный Луч, сотворённый мною... изменивший мне. Холодный, гордый, не сознающий своего могущества Ченселин. Одинокий, юный, такой неопытный мальчик. Я держался с ним оскорбительно, насмехался над ним, а сам страстно желал сказать: дитя, ты идёшь по волоску над бездной, доверяя человеку, чьим именем пугаешь меня... друга. А он - друг ли тебе? Даже тому, чья судьба мне безразлична, не посоветовал бы я доверять безоговорочно Верховному Магистру Тефриана!
Он ушёл, не оглядываясь, с Джаэллом на руках, и ускакал стремительно, как узник, освобождённый из темницы. А я смотрел ему вслед, чувствуя себя безумцем, поджигающим собственный дом. Мой Пламенеющий (я ещё не думал, что им мог быть Джаэлл) покидал меня в гневе - и я отпустил его. Он наконец-то пришёл ко мне - и что я натворил? Вышвырнул его за порог; и на его лице была написана решимость никогда сюда не возвращаться. Никогда не искать встреч и бесед со мною. Его ученик... мне стоило догадаться, что мальчик ценит своих учеников куда дороже, чем доброе расположение Каэрина Трента! Ещё один повод гордиться им. Пусть Звезда шипит колкости у меня за спиной, но я воспитал из него нечто большее, чем сведущий Магистр и могущественный Луч. Похоже, я сделал его Учителем.
И, похоже, уж теперь-то оттолкнул его от себя навсегда!
Песня Сближения спала в моей памяти. Лишь раз, в конце зимы, она пробудилась вновь. В тот день, гуляя, я забрёл далеко от дома: шёл, куда вели ноги, всецело уйдя в мелодии Кружев. И вдруг трепет предчувствия охватил меня - состояние, что переживает в своё время каждый Вэй. Но определить его суть, направление и цвет я не успел: узор Огня ожил и запел... закричал, точнее. Но его пробуждение обошлось мне куда дороже, чем в первый раз: вполне оправдав имя, которое я ему дал, он обжёг меня так сильно, что я вскрикнул от боли и потерял сознание. А когда очнулся, песни Огня уже не слышал - и, увы, предчувствие ушло вместе с нею. Не знаю, что желало поведать мне Кружево, но уверен: нечто неизмеримо важное произошло в Тефриане. Нечто новое явилось в Сумрак - неистовое, пламенное... грозное. Но отчего загадочное «нечто» - огонь, вспыхнувший на миг и пропавший бесследно, - кажется мне началом конца Тефриана?..
КНИГА СЕМИ ДОРОГ
Таким тихим и печальным Вил бывал и прежде, но теперь Энтис думал о Пробуждении и терзался страхом за друга и чувством вины. Вил простил его (незаслуженно, в порыве щедрости, но не ему тут выбирать - терпеть жалость или суровое наказание). Но чем платить за то, что вот-вот он свершит?
Они дошли до Черты и вновь свернули в лес. Энтис то и дело задерживался, иногда возвращался, выискивая приметы верного пути; Вил помогал, чем мог: старался не отвлекать. Энтис даже оглянулся пару раз, желая удостовериться, что друг рядом: не увидев своими глазами, в этом вполне можно было усомниться. В лесу Вил умел быть бесшумным и незаметным, как тень, как дикий зверь... или вейлин.
Боги, с какой радостью согласился бы он помочь другу любым другим способом, пусть связанным с горем, с самой жестокой болью! Если бы Вилу стало без него легче, он сумел бы даже уйти навсегда. Но о расставании не может быть речи: Вилу он нужен. Вил сам сказал! Энтис вспоминал, и на сердце у него теплело... даже сейчас, когда впереди - тяжкий грех не только для Рыцаря, но и для всех, кто имеет понятие о чести. «Нарушить слово». Ах, если бы он мог отдать долг, всего лишь войдя в эллин!
Они стояли на одном месте так долго, что подозрения Вила окончательно переросли в уверенность: в предприятии с загадочной книгой, которая почему-то хранится в лесу, не всё ладно! Но спросить... вынудить Энта говорить о том, о чём он явно говорить не хочет...
- Мы пришли. - Энтис прислонился к дереву; его руки бесцельно теребили край плаща. Вил никогда не видел друга столь растерянным: он выглядел так, словно вдруг ослеп или блуждает в густом тумане.
- Энт... мой Дар всё равно бы пробудился. А если даже и нет, мне хватает того, что ты просто рядом.
- О чём ты? - тихо спросил Энтис, не глядя ему в лицо.
- Мне казалось... - Вил прикусил губу. - Да я сам не знаю. Помни, и всё. Ну, где твоя лесная книга?
Энтис встал на колени и принялся осторожно разгребать ножом землю меж двух узловатых корней; и вскоре извлёк на свет свёрток в телячьей коже, покрытый плесенью и густо облепленный слизняками. Представив, в каком состоянии окажется книга, Вил едва не застонал, но сдержался и молча наблюдал. Энтис обтёр свёрток пучком травы, развернул, и там обнаружился второй слой кожи, уже почти сухой, потом третий, а из-под него показалась деревянная шкатулка размером в четыре ладони. Крышка была украшена замысловатой резьбой, а в центре искусно сплетались в узор буквы: Ф, К, Т.
Энтис поднёс шкатулку к лицу и с нежностью коснулся букв губами. И тихонько объяснил:
- Это имя отца. Феннел Крис-Тален. А вырезала мама. Она много вырезала из дерева... только всё сгорело. На, возьми, - и, рывком сдёрнув крышку, протянул шкатулку Вилу.
Вновь обёртка из телячьей кожи тонкой выделки, а в ней - книга. И явно побывала в огне: кожаный переплёт обгорел и закоптился, и от названия, вытисненного серебром, осталось лишь две-три буквы. Вил покосился на безмолвного друга, положил книгу на колени и кончиками пальцев поднял переплёт.
Она сохранилась куда лучше, чем можно было предположить по внешнему виду: до текста огонь не добрался, задел лишь края листов. И на первом из них алым золотом пылали слова: Книга Семи Дорог.
- Давиат и Шер, - прошептал Вил, когда голос вернулся к нему. - О, Мерцание...
- Что ты знаешь о ней? - с неожиданной резкостью спросил Энтис. - Расскажи.
- Да, я... это легенда... - он облизнул высохшие губы. - У Вэй нет книг, они хранят знания в памяти. А один Магистр по имени Сирил умел видеть грядущее, и вот он узнал: через десять лет ужасная война погубит множество великих Чар-Вэй вместе с тайнами Чар. Долгие годы он записывал свои знания, и через десять лет появилась Книга Семи Дорог. Но Лучи Созвездия чтили древние запреты, и Книгу уничтожили. А Сирила убили. И то был первый день Войны Чар. - Он глядел на книгу, распростёртую на его коленях подобно птице с белыми крыльями. - Многим Вэй Сирил нравился. А Лучи - не очень.
- Но о чём она? - спросил Энтис нетерпеливо.
- О рождении Созвездия, и как Певец создал Поле над Тефрианом, и обо всех тайнах Чар. И легенды ещё говорят - она не сгорела в Огненной Башне. Сирил всё-таки спас её, и она по сей день существует.
- Не сгорела в Огненной Башне, - прошептал Энтис. - Не сгорела вместе с нашим домом. Она умеет выживать в пламени. А я только знал, что она для Чар-Вэй. И где она.
- Только - где она, - медленно, будто пробуя слова на вкус, повторил Вил и зажмурился. - Только...
- Что с тобой? - обеспокоился Энтис. - Твой Дар?..
- Твоя книга. - Вил открыл глаза. Он был очень бледен. - Если она настоящая... - он покачал головой, жалобно глядя на друга: - Энт, ради Мерцания, откуда она здесь?!
- Отец, - с запинкой сказал юноша, - спрятал... после пожара. Она одна и уцелела... да ещё я. Я часто думал, зачем боги спасли меня, а не маму? Сердце отца не разбилось бы, они жили бы и сейчас, родили других сыновей... а так - я один! - он то ли горько усмехнулся, то ли всхлипнул, опустив голову.
Вил закрыл книгу, погладил переплёт. Он мог бы сказать, что Энт один стоит и всех неродившихся сыновей своего отца, и всех живых Рыцарей в Тефриане, и никогда он, Вил, не устанет благодарить Судьбу и богов, что именно Энт не погиб в том пожаре... И с горечью думал: обидные слова я отлично умею говорить, а вот хорошие - тут язык у меня словно замерзает, как озёра холодной зимой. Много же ему пользы от друга, способного лишь насмехаться или с дурацкой физиономией молчать!
- Энт, а он-то где её взял? И для чего Рыцарь хранил книгу о Чар?
Энтис недоумевающе пожал плечами.
- Он не объяснил. Просто привёл сюда, вырыл её и показал.
- Молча? Прямо без единого словечка?
- Н-нет. - Юноша заметно смутился. - Сказал, до пожара она была у нас дома... и она для Вэй.
- И всё? - проницательно осведомился Вил.
Его друг взял крышку от шкатулки и сжал в ладонях, пристально вглядываясь в завитки узора.
- Он просил никому о ней не рассказывать. Кроме Алфарина, Лорда Мерцания, если он снова явится в Сумраке, - он нервно усмехнулся, не сводя глаз с узора. - Но это и значит: никому.
- Да, - очень тихо произнёс Вил. - Это значит, никому. Почему же ты рассказал мне?
Энтис медленно обвёл пальцем три буквы, вырезанные на дереве.
- Потому что, по-моему, она тебе нужна. Потому что, виноват я или нет, всё равно из-за меня вышло твоё Пробуждение. Потому что... я обещал тому, кого давно нет в мире Сумрака... а ты пока ещё жив. И тебя она может спасти, а никому другому («кроме меня», добавил он мысленно) это ничем не повредит.
Вил часто, неровно дышал. Туман обволакивал его и сгущался... или он сам растворялся в тумане?
- Я был прав? С ней ты сумеешь обойтись без Магистра?
Он слабо кивнул. Туман был сладким и бархатистым.
- Будь она моя, я отдал бы без условий. Но я не могу. Из-за отца. Ты согласен дать клятву?
Он кивал, почти не осознавая. О да, согласен, тысячу клятв, если надо... Книгу Семи Дорог... ему?!
- Повторяй за мной, - сказал Энтис и негромко заговорил. Вил послушно повторял. Никому в мире Сумрака я не открою, где находится Книга Семи Дорог, из страха или жалости, ни тому, кто потребует, ни тому, кто станет молить, - кроме лишь Лорда Мерцания, если встретится он мне в Сумраке. Вилрей Тиин, ты клянёшься? Клянусь. И помни: если клятва будет нарушена, я уведу тебя за порог, за которым забывают. Тебе будет больно, мне страшно даже думать об этом, но если забудешь своё обещание, тебе придётся забыть и Книгу. Ты слышишь меня, Вил Тиин? Ты понимаешь меня? Да, о да, конечно...
… Туман, туман окутывал моё сознание и растворял тело; туманом был я сам. Далеко и глухо звучали слова сквозь бархатную сладость тумана... о, как далеко и глухо! Туман сгущался, голос Энта замирал, слова лишались смысла. Кружево пело. Только оно и было реальным в тумане - оно и Книга. Легенда. Чудо. Бесценный дар для самого талантливого и сведущего из Чар-Вэй - бесценный и для Верховного Магистра! - принадлежит Вилу Тиину, менестрелю-бродяге. О, Мерцание! Жизнь сотни таких, как я, не стоит этой книги! Чем смогу я расплатиться с человеком, который вложил её мне в руки? Что мне дать ему взамен?! О, добрые боги... Книга Семи Дорог - у меня!