Ей никогда не казалось, что всё это было всего лишь романтической выдуманной легендой. Она знала, что это не так, и что всё это - реальность.
Она не витала в облаках, нет. Совсем напротив. Она всегда видела фальшь во всех его уловках, но отбрасывала её, как нечто абсолютно несущественное, потому что чувствовала его нежность наперекор всему тому, что не способствовало присутствию нежности в его жизни, её это не касалось...
Она угадала всё это первой, и он, отбросив то, о чём она не знала, но догадывалась, погрузился в эту нежность почти с отчаянием...
Старше её всего на год, - в её 14...
Почему-то ей запомнились те августовские вечера, когда, глядя на улицу со своего балкона, она видела печальное окончание лета – легкий южный ветер гнал по ней первые опавшие, пересушенные южным летом листья, и казалось, что он не придёт... И тоска по нему была почти невыносимой - именно тогда, когда он почему-то не приходил...
Предчувствие потери было таким болезненным, таким острым...
Но на следующий день он появлялся слегка смущённым, с кучей объяснений – ужасно правдивых, почти таких же, как августовские листья... И она принимала их, радуясь не без подозрений, но отбрасывая эти подозрения, как нечто, разрушающее
невыразимое счастье быть рядом с ним, слышать его шутки, ощущать его ладони...
А потом приходила осень,которая не забирала его от неё...Они растворялись в вечернем ноябрьском тумане и целовались под музыку колокола на маяке. Он учил её не смыкать губ, размягчать их естественно и свободно...
...Три года удивительного неповторимого счастья...
И маленький обман, обернувшийся бедой.
Её недоверие и гордость в конце концов победили и счастье и радость и нежность. Всё было закончено. Казалось, - навсегда.
Другие города, другие жизни...
И, - возвращения, бесконечные возвращения к источнику счастья, не восполняемые ничем и никем. Через три, пять, десять, пятнадцать, двадцать, сорок лет...
...Да. Через сорок лет встреча их была впервые совершенно спокойной, даже отрешенной, и настолько отчуждённой, что принесла ей освобождение, расковала, освободила от прежнего морока...
После первого момента испуга, когда она увидела перед собой «портрет Дориана Грея»,- это лицо, потерявшее способность улыбаться, изборождённое морщинами, в глазах которого не было не только прежней, но жизни – вообще...
Ей с трудом удалось скрыть ужас, быстро перейдя в как бы старинно-дружеский, иронический регистр... Но он уловил этот переход мгновенно. Его серо – неопределённые глаза тотчас сузились почти до невидимости...
...Шёл дождь, и, спрятавшись под его чёрным зонтом, они пошли к такой знакомой, родной им обоим набережной, вяло нащупывая тему для разговора. И всё не клеилось. Впервые она не узнавала его. Позади был смутный период, который мало что изменил в её профессиональной деятельности, но ему почти сломал жизнь...
Он хотел многого, но ему не удалось. И этот отпечаток неудачи и разочарования в себе загипсовался на его новом лице...
... Побродив впустую вдоль пасмурного моря, они приземлились в открытом кафе под навесом. После прошедшего дождя вокруг были лужи, столики и стулья - мокрые, но что-то приемлемое им удалось найти с помощью услужливой официантки, не избалованной пока ещё клиентами, - начало июня, - ещё не сезон...
Нет, вкусы не изменились, он всё помнил, а потому, обсудив, заказал для неё маслин, мидий и белого сухого вина, а себе что-то более существенное и 100г водки. Он бросил курить, и она из деликатности села напротив - визави, с учётом «розы ветров», потому что невыносимо курить в лицо некурящему человеку вообще, а бросившему – тем более. Да и она не выносила запах сигаретного дыма, когда не курила сама.
Полбокала вина, рюмка водки – этого оказалось вполне достаточно, чтобы лицо его разгладилось, глаза открылись, и он позволил себе наконец увидеть её, а она - узнать его, и разговор их стал свободным и непритязательным..., и внезапно он произнёс:
«я задыхаюсь от нежности...», и, - с интервалом, – «ты знаешь эту песню Земфиры?»...
Нет, тогда она не знала её, отторгая от себя по старой привычке всё, кроме хорошего рока и джаза, не приемля попсы, не зная ещё, что это - совсем другое, - отдельное... И он ей напел...
У него всегда был прекрасный слух и свой музыкальный вкус... Разве могла она забыть, как он пел ей когда-то на грузинском лучшие песни Вахтанга Кикабидзе? Из "Мимино" и не только...
Позже, наверное через год - полтора после этой встречи, он позвонит и скажет, что есть песня, в которой оба они отражаются, как в зеркале, - так она открыла для себя "Высокосный год" и поняла, что только на облаке они и встретятся с ним когда -нибудь, чтобы называть друг друга по имени ...
...Ей хотелось зажмуриться и бежать, потому что она снова была влюблена в него по уши, как когда-то, сто лет назад. И он – тоже. Это было невыносимо...
...В течение года она приезжала, прилетала к нему раза четыре, всё ещё на что-то надеясь, опять забыв на время все его приманки и обманки, которые он почти не скрывал теперь, с годами.
Он спрашивал её с недоумением:
- За что ты любишь меня всю жизнь? Я - злой, плохой человек, ты ничего обо мне не знаешь, и я не заслуживаю...
- Быть может, я догадывалась об этом с детства, но что мне было поделать с собой? Ведь когда-то ты всегда мог меня рассмешить, - отвечала она ему...
Когда он был уже так далеко, что увидеться было невозможно, и только его телефонные звонки протягивали паутинную нить между ними, ей вполне хватало и этого - как «гвоздя» у Новеллы Матвеевой...
Но когда она стала вспоминать и оставлять на бумаге всё, что приходило ей в голову, кроме него (разве что в контексте), изредка бесплатно печатаясь в малочитаемой нездешней периодике, он перестал ей звонить. Он не принял её другой.
Наверное, что-то не сочеталось теперь с её прежним образом, которым он дорожил...
Вот уже год, как он не поздравляет её ни с днём рождения, ни с Новым годом и не жалуется ей на своё здоровье.
Потому что она не принимает это всерьёз. Ни его, ни своё здоровье. Ей необходимо другое, - его редкие стихи, песенка, которую он открыл для себя, и хоть чуточку - пусть печального, но - смеха в ответ на её попытки посмеяться над собой...
Она всегда была жестокой, не умея притворяться...