Могой-каган

МОГОЙ-КАГАН (часть 1)



ПРОЛОГ

Единый наш мир, разделенный искусственными границами, населен густо и разнообразно. Невольно, наблюдая за повадками животных и птиц, мы сравниваем с ними людей. Говорим же мы: «силён, как буйвол» или – «хитёр, как лиса». В ход идут любопытство вороны, трусость зайца, гордость орла…
Для многих из нас проводимые параллели между животным миром и человеком остаются всего лишь похожестью в поведении тех или иных особей. Однако на Земле есть люди, для которых вторая, звериная натура человека, видна лучше, чем всем остальным. И эти люди, разглядывая нас, наблюдая за нашей повседневной жизнью, могут гораздо больше сказать нам о нас же самих. И совсем единицы из этих «видящих людей» могут повелевать животными, угнездившимися в нас. Об одном из них, прозванном среди посвященных «Могой-Каганом» («Повелителем Змей»), я и хотел бы тебе, читатель, рассказать.


Глава 1

Зимний ветер в степи – совсем не городской мелкий хулиган-ветерок. Что городской ветер? Задерет молоденькой девчонке, не боящейся еще простуд, юбку выше колен, да пощекочет холодными пальцами по бедрам, или заберется прохожему за шиворот с пригоршней снега – мол, шевелись, не зевай! Степняк не шутит, не играет… Иссечет лицо снегом вперемешку с песком – старается человек увернуться от ударов ветра, а тому только этого и нужно – таким образом сбивает с пути, уводит с дороги, губит человека себе на потеху. Злой, беспощадный ветер-степняк. Не всякий взрослый выйдет из дома или юрты в такую погоду. Тем более – ребенок.
В тот зимний вечер, если бы случайный чабан увидел в снежно-пыльной круговерти фигурку маленького мальчика, то верно решил бы, что ему это мерещится, или же ветер играет с ним злую шутку. Но не было случайных людей в степи. Лишь этот маленький мальчик, бредущий наугад, то подгоняемый в тощую спину, то бьющим ему в лицо злыднем-ветром. Он уже падал бессчетное количество раз, но снова поднимался и двигался дальше. Как можно дальше от того места, где все и всё было к нему враждебно. Мальчик не смог бы объяснить, к какой цели он так упорно пробивается – слишком мал он был для того, чтобы уметь высказываться. Просто что-то влекло его вперед. Туда, где не было вселенской ненависти, окружавшей его все последние месяцы.
Путешественник наш уже выбился из сил, то и дело останавливается, пытаясь укрыть лицо от жестких пощечин ветра. Набившийся в ноздри и рот песок мешает дышать, но и отплевываться нет мочи. Найдя небольшую ложбинку, мальчик присел на оголившийся пучок сухой травы и закрыл глаза. Прижимает воротник к голове, пытается немного отогреть ставшие совсем малиновыми уши. И вдруг, сквозь ресницы, его зрение уловило мелькнувший огонек. Мальчик встрепенулся, привстал, мучительно вглядываясь в темноту. Нет, ему не показалось – вдалеке, в самом деле, мерцает какой-то маячок. Собрав остатки сил, налегая всем своим худеньким телом на встречный ветер, он тронулся в сторону света. Через полчаса, а может быть, и больше, он уже мог разглядеть высокое здание, которое одиноко вздымалось в черное небо белеными стенами. Дом этот имел несколько крыш, ярусами установленными одна над другой. Края крыш были плавно изогнуты вверх, отчего создавалось впечатление, будто и не здание это вовсе, а исполинский человек в причудливой шляпе присел в степи у самого подножия начинавшегося за его спиной горного хребта. Огонек, на который шел мальчик, оказался большой лампой, горевшей в узкой нише у самой двери, украшенной причудливой резьбой.
В проеме двери стоял высокий человек, лица которого не было видно, но край его необычной одежды оказался освещен, и мальчик рассмотрел, что накидка (он назвал ее про себя «простыня») имела ярко-оранжевый оттенок. В десяти шагах от стоявшего в дверях человека мальчик споткнулся, ударился лицом о землю, но все же пытался встать, хотя сил у него совсем не осталось. Сквозь отвратительную ругань ветра он услыхал ровный, раздающийся будто внутри него, голос:
- Мы давно тебя ждем. Вставай и заходи!
И тут, словно в тело его влилась новая волна энергии, мальчик встал на ноги и почти бегом добежал до дверей. Незнакомец в «простыне» потянул за сверкающую бронзовую ручку, отлитую в виде головы невиданного животного, а другой рукой махнул гостю – «заходи, мол, не стой на пороге».
Пока наш мальчик осматривается в помещении, мы с вами, читатель, вернемся на год назад, чтобы узнать, каким же образом пятилетний ребенок оказался в зимней степи один. Да еще в такую погоду, когда все разумные люди (а в степи дураки не выживают), прячутся по теплым юртам, а их отары надежно укрыты от стужи и волков в кошарах.
Познакомьтесь: Роман Алексеевич Малышев. Появился на свет в 1965 году. Родители – простые рабочие люди, занесенные судьбой в Сибирь. Семья большая: пятеро детей, почти все – погодки. До рождения младшего, Славика, все жили под одной крышей. Но пятые роды стали испытанием для всех: у матери, Ольги Карповны, отказали почки, и во время операции она впала в кому. Тридцатилетний строитель Алексей Малышев оказался в затруднительном положении: пятеро детей на руках, жена в больнице, и никого, кто мог бы ему помочь. Все его родственники – близкие и дальние – проживают на Волге,  а из родных жены – только однорукая тетка Анна – пожилая сварливая старая дева. На время болезни Ольги Карповны детей Малышевых Советская власть живо разбросала по разным местам. Старшие – Лариса и Андрей были отправлены в интернат, Роман – в детский дом в поселке с мудреным бурятским названием, а младшие – Вероника и Славик, родившиеся с разницей в год, остались на руках у Алексея. Тетка Анна, несмотря на свою инвалидность, помогала с младенцами, и изредка, раз в два месяца, навещала Ромку в детдоме.
 Невзгоды превратили цветущего, рукастого мужика Алексея в дерганного, усталого человека, с ранней сединой на висках. Белке в колесе крутиться легче, чем ему. В шесть утра выезжает на работу, а ночью перед тем то и дело встает к требовательно орущему Славику, и вторящей ему сестре. И просвета нет – работу не бросишь – не на что будет кормить ораву, да и государство может запросто упечь как тунеядца. Конституция, как известно, всем гарантировала право на труд. И это право было подкреплено статьей в Уголовном Кодексе.
Детский дом, в котором мальчик оказался волею добрых людей из собеса, был специфическим хотя бы потому, что из ста пятидесяти детей только двое – Роман и Виталик Паклин – были русскими. Остальные – коренные жители Забайкалья – буряты. Те же пропорции соблюдались и в педагогическом коллективе – только сторож Иван Тарасович имел славянские корни – бывший ссыльный кулак из-под Винницы. С первых дней вокруг Романа сложилась напряженная обстановка – всем обитателям он с первого взгляда не понравился. И недовольство это вылилось в побои. Мальчики и девочки, переговариваясь на незнакомом языке, гурьбой навалились на Романа и устроили ему «темную». Наутро Роман, ломая распорядок дня, спрятался за деревянным сортиром, стоящим в глубине двора. Здесь он принялся по одному отлавливать тех, кто накануне подверг его унизительной процедуре «прописки». В пять своих лет он был вполне крепок, умел постоять за себя, и ему не стоило труда одолеть троих, поочередно приходивших в туалет мальчишек-обидчиков (девочек Рома не трогал – с молоком матери впитал правило: «девочек обижать нельзя»), а когда принялся мутузить кулачками по чернявой голове четвертого, со стороны двухэтажного деревянного корпуса прибежали две воспитательницы и за уши оттащили его от жертвы. Несколько дней Романа не трогали. Но как-то за обедом в его тарелку сосед справа забросил лягушонка. Недолго думая, Роман нахлобучил алюминиевую миску на уши провокатору. Тут же на него накинулись с десяток приятелей «шутника». И вновь Роман утром караулил своих недругов у дощатого сортира. Синяки на теле и лице не проходили. С поразительным упорством сироты избивали Ромку, и с не меньшим упорством он мстил им, когда они оказывались по одиночке.
Осенью в детский дом привезли мальчика по имени Балхан. С этого момента жизнь Романа превратилась в сущий ад. Балхан – крупный для своих семи лет, обозленный на весь белый свет мальчишка, сразу же взял в свои руки верховодство над сородичами. Несомненно, он обладал способностью подавлять волю окружающих, умело руководил травлей тех, кто ему по каким-то причинам не нравился. В первую очередь, это касалось Ромки Малышева. Теперь дети не ограничивались тумаками, набрасываясь на него. Избиения стали жесточайшими. Кровоподтеки были ужасающими, а во рту Роман языком ощупывал места, где раньше были зубы. Но чем злее были противники, тем злее становился Роман. Отловить Балхана без свиты не представлялось возможным – он всегда разгуливал в компании с двумя-тремя самыми сильными мальчиками.
И все же удача улыбнулась однажды Роману: Балхан беспечно вышел на крыльцо один, и украдкой прикурил от спички подобранный на улице окурок. Затягиваясь дымом, Балхан угрюмо рассматривал свои драные ботинки, а Роман, не дожидаясь более подходящего случая, коршуном налетел на врага. В руке он сжимал штакетину, выломанную из заборчика давно, но все ждавшую своего часа в чахлых кустах у входа в детдом. Первым, выверенным ударом, Роман свалил Балхана на землю. Поверженный противник взвизгнул, как раненый заяц, и попытался на четвереньках убежать под крыльцо, но гнев и ненависть, залившие огнем глаза Романа, уже двигали его руками и ногами: он принялся методично избивать Балхана: бил, не целясь, в лицо, в грудь, по рукам, прикрывавшим уже кровоточащий нос. Первый снег, выпавший ночью, уже был окроплен алыми брызгами. А Роман все продолжал молотить ненавистное тело. Вдруг что-то с силой отшвырнуло его назад – Малышев не удержался на ногах и свалился в небольшой сугроб. Рядом с лежащим на земле Балханом стоял сторож.
- А ну, щенок, пошел вон! – крикнул он охрипшим от самогона и крепкого табака голосом Роману, а правой рукой поднимая за шиворот битого Балхана, - ишь, сукины дети, скоро с ножами будете друг дружку резать. Мало вам, вы****ки, что сироты …
Роман, которого била нервная дрожь, ушел в палату. Балхана, как он видел сквозь замерзшее окно, Иван Тарасович увел в медпункт. Рядом с кряжистым, сутулым сторожем маленький бурят смотрелся мелким и незначительным, и Роман с тоской пожалел его. Стыд и обида на самого себя – озверевшего – выбили слезы из его глаз. И, рыдая безутешно, Роман, одетый по уличному, незаметно сам для себя уснул.
Пробуждение было внезапным. Роман открыл глаза и увидел, что вокруг его железной койки сгрудились почти все мальчики детдома. Они, словно волчата, смотрели на него, ожидая команды вожака. И вожак вышел вперед. Балхан, лицо которого было почти сплошь синим, проговорил с акцентом:
- Убивай нада! – и первым кинулся на Романа.
Как Ромка Малышев своими семнадцатью килограммами пробил двойную раму окна на втором этаже, он не помнил. Лишь только отбежав на порядочное расстояние от детдома, он опомнился. Сзади раздавались крики погони, а впереди расстилалась степь, уже темнеющая в наступающих сумерках. Ромка остановился, и посмотрел сначала назад, а затем вперед. И выбор его пал на степь. Подняв воротничок пальто, он зашагал по снегу в ту сторону, которая уводила его прочь от ставшего ненавистным детского дома. О том, что ждет его впереди, он совершенно не думал. Мысли детские просты. Если там – плохо, то уж здесь-то, где нет людей, хуже не будет.
Между тем в степи начинался буран.


Глава 2
В темноте обширного зала, в который вошел Роман, тут и там виднелись какие-то изваяния, на вертикальных столбах были укреплены странные барабаны с с привязанными к ним то ли бубенцами, то ли щетками – он плохо смог разобрать. В спину его легонько подталкивал привратник – двигайся, дескать, туда. Роман послушно шел туда, куда его вежливо направлял обладатель «простыни». Наконец, они уткнулись в низенькую простую дверь, окованную железом. Едва провожатый поднес руку, чтобы постучать, из-за двери (а Роману вновь показалось, что внутри него) раздался глухой голос:
- Заходи, заходи, жду тебя, жду…
Роман мог бы поклясться, что говорил с ним невидимый собеседник не по-русски, однако он понимал каждое слово. Дверь неслышно отворилась, и мальчик вошел внутрь помещения, показавшегося ему слишком маленьким после огромного зала. Тесная каморка была совершенно лишена какой-либо мебели, стены голые, было там почти темно, лишь совсем маленькая масляная лампа давала тусклый свет, который выхватывал из мрака фигуру человека, сидевшего на коврике из соломы. Он, как и привратник, был укутан в оранжево-красную «простыню». Роман подошел поближе, и сидевший человек указал ему на коврик, расстеленный прямо перед ним.
- Присаживайся. Тебя зовут Роман? – произнес сидевший, не разжимая губ. И ни один мускул на его лице не дрогнул.
- Да, - прошептал обескураженный мальчик, и присел на краешек половика.
- Зови меня … Даши-Доржо. Не нужно тебе знать всех других моих имен и регалий. Садись крепко, нам с тобой долго разговаривать. Темно? Сейчас я добавлю света, - заговорил странный обладатель «внутреннего голоса».
Одновременно он чуть пошевелил рукой, и огонь в лампе разгорелся сильнее – Роман смог рассмотреть лицо своего нового знакомого. В учебнике старшего брата Андрея ему приходилось видеть статуи острова Пасхи. На одно из этих недвижных масок было похоже лицо Даши-Доржо. Кожа на его голом черепе была покрыта темными пятнами, узкие глаза внимательно следили за гостем из-под редких бровей.
- Замерз, Роман? – утвердительно спросил старик.
- Да, - все еще стесняясь, проговорил Роман.
- Будем тебя греть, - с этими словами старец пошевелил пальцами, и в них оказался пучок сухой травы. Чуть помяв это «сено», Даши-Доржо положил получившийся комок в глиняную чашку, которая неведомо откуда взялась перед мальчиком. Затем старик выставил прямую ладонь над чашкой, и Роман увидел, как внутри комка травы появился яркий белый огонек. Он становился сильнее, рос, и мальчик почувствовал от него тепло, которое стало проникать под пальто, в рукава, согревая все его тело. Наверное, если б недавно ему сказали, что можно вполне согреться от пучка травы, то он бы рассмеялся – ему приходилось бывать с братом и отцом в тайге, и он знал, что хорошее тепло дает большой костер. Тем не менее, необычный источник тепла быстро позволил ему совершенно забыть о морозе, с которого он только что вошел в помещение.
- Хочешь кушать? Сколько ты не ел? Три дня, четыре? – спросил его старик.
- Я бы чаю попил, - Роман вспомнил, как мама, приглашая гостей к столу, всегда говорила: «Садитесь чай пить», хотя на столе всегда, кроме чая, были и закуски, и еще что-нибудь вкусное.
- Чаю? Ну, пусть будет «чай», - Даши-Доржо впервые с момента их знакомства видимо усмехнулся. И сказал уже в пространство:
- Бато-Очир! Мы будем пить чай! – в голосе его слышался добрый сарказм.
«Чай» оказался не в пример маминому столу простым, но очень питательным. Перед Романом поставили блюдо с лепешками, чашку с отварной бараниной, где сбоку лежали луковица и маринованная черемша. Хоть и был он голодным, но на еду накидываться не стал. Дождавшись, когда Даши-Доржо первым возьмет с миски лепешку и откусит от нее маленький кусочек, Роман тоже принялся есть. Баранина была необычайно вкусна, а черемша, очень умело замаринованная, придавала пище и вовсе потрясающий вкус.
- Лук надо есть, зубы укреплять, - вновь усмехнулся хозяин.
На этих словах мальчик провел языком по деснам и с удивлением обнаружил, что там, где зубы были выбиты, появились бугорки растущих новых зубов. Очищенная луковица с аппетитом была им съедена.
- Спасибо большое, - вежливо поблагодарил за ужин Роман.
- На здоровье. Так  говорят в твоей семье? – улыбнулся Даши-Доржо, - а теперь давай пить чай. Наш, бурятский. Никогда не пробовал бурятского чаю?
Вошедший Бато-Очир поставил перед ними по огромной медной кружке, в которых дымился огненный напиток.
- Бурятский чай готовится из кирпичного чая, сюда добавляют травы – лечебные, а еще его подсаливают. Оригиналы приправляют еще бараньим жиром, но мы не будем его сюда класть – боюсь, тебе не понравится.
Осторожно прихлебывая из старой, кое-где помятой кружки, Роман чувствовал, как уставшее за день тело начинает расслабляться, боль от ушибов уходит из него, а голова начинает клониться к груди.
- Спи, новый Могой-каган, спи… Завтра мы с тобой будем долго-долго говорить, - услышал уже сквозь сон Рома. И провалился в сон.
Проснулся Роман на мягкой постели, под теплым стеганым одеялом. В изголовье кровати сидел недвижно Бато-Очир, и внимательно разглядывал ночного гостя.
- Почему именно ты – Могой-каган? – вместо приветствия спросил он.
- Я не знаю, дяденька.
- Странно. Вчера утром Хамбо-лама сказал, что придет к нам гость, и это будет новый Могой-каган. Никак не думал, что им окажешься ты… Ты русский?
- Русский. А что, это плохо? – чуть с вызовом отозвался Роман.
- Почему «плохо»? – пожал плечами Бато-Очир – непривычно как-то.
- Дяденька, а вы со мной на каком языке говорите? – вдруг осознал Роман, что привратник общается с ним отнюдь не на русском языке, а ему, как ни странно, понятен чужой язык.
- На бурятском, на каком же еще? Так ты что же, не знаешь, на каком языке говоришь???
- Нет, мне кажется, что я говорю, как всегда…
- Велик Хамбо-лама, велик… Он тебя за сотни верст узнал… Что ж, верно, быть тебе Могой-каганом… - Бато-Очир встал, склонил голову, и глухо произнес:
- Даши-Доржо просил тебя привести к нему, когда ты проснешься.
И вновь мальчик оказался во вчерашней каморке, где все в той же позе сидел на циновке старик. Теперь на его голове был роскошный убор, чем-то напоминающий буденовку. Но не было на ней красной звезды, а украшена она была узорчатым орнаментом.
- Здравствуй! Как спалось у нас, хорошо ли отдохнул? – приветствовал старик Романа.
- Спасибо, Даши-Доржо, очень хорошо спалось. И сон был хороший – мне мама приснилась, - вдруг вспомнил он свой сон, из которого он так не хотел выходить. При упоминании матери в уголках его глаз сверкнули слезы.
- Мама, говоришь… К маме ты скоро вернешься. Сдается мне, что весной.
- Правда? – вскинул обрадованное лицо Роман.
- Запомни! – строго произнес старик, – здесь нельзя обманывать. Иначе всю следующую жизнь будешь есть камни!
Мальчик промолчал. Сам старался попусту не лгать, и не любил, когда другие врут.
- Ты еще не знаешь пока, зачем я тебя сюда позвал? И не думаешь же ты, что совершенно случайно набрел на наш дацан?
- Я не знаю, я шел, шел…
- И пришел, - закончил за Романа Даши-Доржо, - а тут тебе все рады, угощают тебя чаем и поутру говорят непонятные вещи, да? – грозно договорил он, остро глянув на Бато-Очира, который еще стоял в дверях.
Бато-Очир мгновенно выскочил, и захлопнул за собой дверь.
- Слушай меня внимательно, Роман. И запоминай. Я увидел в тебе дар, который, как правило, редко дается тем, кто родился в другой, не нашей вере. Ты, возможно, в будущем станешь Могой-каганом, или, по-русски – Повелителем змей. В каждом из людей живет подобие зверя или птицы, гада или насекомого – в зависимости от того, кем он был в прошлой жизни, или же станет в будущей. Видеть эти вторые натуры людей может не всякий. И уж далеко не всякий может ими помыкать и управлять. Тот, кто может повелевать змеям, тот может, фактически, приказывать и другим животным. Коли дар такой достается плохому человеку, то он может очень много злых дел натворить, много добрых людей погубить.
Если же такая возможность выпадает человеку хорошему, то он, если даже не станет большим каганом, начальником, способен принести людям добро. Много добра.
Сейчас я вижу, что ты зол еще на тех маленьких людей, которые тебя обижали и даже били. Если ты сможешь им простить все свои обиды, то преодолеешь в себе страх, и сможешь стать приличным человеком. Нет – тогда народы наши постигнет большая беда… Те, кто тебя обижал, сами жестокой судьбой незаслуженно наказаны. У них нет родителей, нет близких, которые бы могли их приласкать, взять к себе. Я не знаю имени человека, который придумал вот так собирать вместе детей, лишенных обычных радостей. Уверен в одном – этот человек пытался делать добро, да только не знал, как его делать. Детям нужна семья, а не единая крыша над головой. Дети, дети… Ты сам средь них оказался случайно. Поэтому, давай сегодня постараемся вместе забыть всю боль и все страдания, причиненные тебе.
Ты ложись, отдыхай, смотри в себя. Я буду рядом и стану тебе помогать.
Роман лежал на циновке, смотрел в потолок и не понимал, как можно «смотреть в себя», а старик сидел рядом и потихоньку бормотал что-то ровным голосом. И вдруг мальчик с удивлением обнаружил, что он глядит на себя со стороны. И постепенно приближаясь к собственному телу, обнаружил, что у его ног свернулась кольцами большая змея. Змею он видел впервые, потому вздрогнул:
- Даши-Доржо! Змея! Большая!
- Ничего, ничего, пусть она спит, не тревожь ее, она бережет тебя, - раздался в ушах голос старца.
- Прикажи ей негромко, чтобы она выпустила из себя зло.
- Эй, змея! – тихо позвал Роман, - тебе надо выпустить зло.
Змея, не открывая глаз, разомкнула челюсти, и из её пасти вырвался черный мерзкий клубок, покатившийся по полу в сторону Романа. Однако Даши-Доржо проворно проткнул его острой палочкой, оказавшейся у него в руке. Приподняв странную свою добычу, старец провел над ней второй, свободной рукой. Шевелящийся черный клубок занялся белым пламенем, от которого на лицах старика и ребенка заиграли блики. Жар обдавал Романа с ног до головы, а тело становилось легче и легче, пока не оторвалось от пола и плавно закачалось в воздухе. В глазах старика засверкали веселые искорки. Видимо, ему понравился ход событий.
С этого момента Даши-Доржо и Роман стали каждый день встречаться в каморке старца и проводить вместе много времени. Старик учил мальчика многим премудростям, которые понадобятся ему в жизни, обучал его искусству обращения с тенями людей, умению управления собственной тенью-змеей. В учебе, по мнению Романа, прошел год. За этот год он научился видеть вторые тени почти всех, кто находился рядом с Даши-Доржо. Например, у Бато-Очира рядом всегда находился конь, у Бадмы, исполнявшего роль писца, у ног крутилась дворняжка, а вот тень старца никак не формировалась из того облачка, что постоянно висело над его плечом. Кто это был, стало понятно Роману в последний их совместный день.

Глава 3
За долгие месяцы, что провел Роман в дацане, он привык просыпаться в просторной, чистой кровати, идти знакомой дорогой в каморку старца, вместе с ним завтракать и проводить весь день в беседах. Ему, пятилетнему, было невдомек, что все эти разговоры, по сути, были уроками, которые мудрый Даши-Доржо облекал в форму непринужденных рассуждений о тех или иных событиях, странностях жизни, проблемах людей и животных. Например, однажды он завел разговор о пауках.
- Человек, Роман, - говорил он, - иной раз очень плохо относится к паукам. Иные их даже боятся. А чем паук не угодил женщине? Тем, что он растянул свою сеть над колыбелью ребенка и ловит ею докучливых мух? Тогда она должна ненавидеть своего мужа, который в тайге ставит силки, чтобы поймать зайца! Или женщина предпочтет остаться голодной, но пусть заяц бегает по лесу? Как ты думаешь?
- Я думаю, Даши-Доржо, что паук ничем не повредит ребенку, если станет ловить мух. А если муж вернется из тайги с пустыми руками, то женщине не из чего будет приготовить еду себе и мужу, и у нее не станет молока, чтобы дать его ребенку, - начал цепь рассуждений Роман, - а заяц прибежит в их огород и ночью съест капусту, которую она выращивает. И шубу зимой ей не из чего будет шить. То есть – разницы между пауком и мужчиной нет – они, как могут, кормят свои семьи!
- В жизни тебе придется встречать людей, которые очень тесно связаны с пауком. Ты их не бойся. В большинстве своем это – трудолюбивые и предприимчивые люди.
Разговаривали о кротости голубей, которая, на самом деле, очень обманчива. Хамбо-лама учил мальчика разбираться в тонкостях характеров тигров, слонов, крокодилов, пчел… Богатый мир, скрытый от глаз  человека, расстилался перед Романом.
В зимний, вьюжный вечер, Даши-Доржо, после обычного урока-беседы не отпустил Романа в спальню. Он позвал Бато-Очира и попросил принести им чай.
Роман давно уже привык к тому чаю, который подавался в дацане – терпкий, солоноватый напиток, придающий всему телу необыкновенную энергию. Те самые, памятные с прошлого года, кружки вновь оказались перед ними. Молча старик и мальчик пили чай. Даши-Доржо задумчиво смотрел на Романа, и он чувствовал, что взгляд старца просвечивает его насквозь, видит то, что не видно другим. Вообще от всего мира надежно спрятано.
- Я хочу тебе сказать кое-что, Роман. Ты готов меня слушать? – вдруг спросил Хамбо-лама, и его голос среди устоявшейся тишины прозвучал сухо и резко.
- Да, Даши-Доржо, я слушаю.
- Скоро ты вернешься к отцу и матери, братьям и сестрам. На долгое время ты забудешь и меня, и нашу учебу. Вырастешь, и попадешь на дайлан-тулунгуй между черными и зелеными. Сторону тебе выбирать не придется. У тебя будут жены, будут дети. Помни мои слова: когда Могой-каган забирается на самый верх власти, он становится опасным для всех людей. Твоя воля может отступить перед великими соблазнами, а разум затмится похвалами шакалов и обезьян. В этот момент будь особенно осторожен и не бойся стать никем. Тем самым ты спасешь и свою душу, и тысячи других душ.
Роман молча слушал старика, ставшего ему уже почти родным. Но сейчас он понимал – этот разговор ведется не просто так. Даши-Доржо его к чему-то готовит. И он не ошибся.
- Сегодня ты покинешь наши стены. И уйдешь туда, откуда ты пришел. Не используй силу, данную тебе, понапрасну. В самые тяжелые времена тебя спасет твоя любовь. – старец пожевал задумчиво тонкими губами, отчего все морщины на его лице пришли в движение, - Да. Тебя спасет Любовь. Сейчас мы с тобою обнимемся и распрощаемся. Мне очень жаль, что я не увижу, как ты станешь мужчиной, но я верю – ты сможешь воспользоваться моими советами. Иди ко мне, Роман.
Они обнялись со стариком, и Роман впервые почувствовал запах, исходивший от него – он напоминал тот запах, который он уловил, когда тетка Анна водила его в церковь на крещение. «Ладан!» - вспомнил Роман. Глазами, в которых стояли крупные слезы, он взглянул в последний раз на Даши-Доржо. На плече старика сидел  черный ворон. Ворон так же смотрел на мальчика, и Роман вдруг сообразил, что у мудрой птицы – глаза Хамбо-ламы.
- Прощай, Роман! Иди! – старец подтолкнул своего ученика в спину, - не оглядывайся. Меня здесь уже нет.
Следуя требованию старика, Роман, не оглядываясь, вышел из каморки. Молчаливый Бато-Очир проводил его к главному входу. На пороге, придержав Романа, но указал ему на светящийся в буранной степи огонек и велел:
- Иди туда, там тебя уже ждут! – и добавил в спину уходящему мальчику:
- Дальбараахан далижадаг, х;;гэхэн бэежэдэг …
- Что? – спросил Роман, - что вы сказали, Бато-Очир?
- Извини, Роман, я совсем запамятовал, что ты уже не понимаешь наш язык, - засмущался, и заговорил по-русски привратник, - Я сказал тебе бурятскую поговорку «У птенчика крылья отрастают, а дитя вырастает». Ты поймешь скоро, о чем я…
Запахнувшись в старое свое пальто, Роман пошел по указанному ему пути. Впереди, действительно, мерцал слабый свет. Чем ближе мальчик подходил к нему, тем яснее становилось, что это горят электрическим огнем фары автомобиля. Вдруг, откуда-то справа, из густой тьмы, он услышал голоса, перекликающиеся на русском языке:
- Николаич! Ну разве мы его в такой пурге найдем? Сгинул пацан, теперь только весной из-под снега оттает! Сколько можно искать? Третьи сутки на ногах! Играй отбой, Христа ради!
- Каргаполов! – раздался ответный грозный голос, заглушаемый свистом ветра, - я тебе, едрена корень, «сыграю отбой»! Ты у меня на пенсию пойдешь раньше срока по инвалидности!
- Какой инвалидности, Николаич? – изумился из сумрака Кагаполов.
- Я тебе руки-ноги переломаю, вот и будешь инвалидом! – отозвался невидимый Николаич.
На эти слова в разных концах степи раздался смех нескольких человек. Роман продолжал идти к фарам, когда сзади его неожиданно кто-то схватил за шиворот.
- Николаич! Николаич! Нашел! Нашел! Здеся он! – заорал над ухом мальчика некто Каргаполов, радуясь, видимо, тому, что не останется инвалидом.
- Чего ты там нашел, Каргаполов? Вчерашний день? – с сомнением откликнулся Николаич.
- Мальчонка! Здеся он!
- Живой? – Обрадовано кричали уже из темноты голоса.
- Живехонек, поросенок, даже тепленький! Как же ты, гаденыш, умудрился в степи выжить? – изумлялся Каргаполов, освещая фонариком лицо Романа, - ишь ты, даже румяный!
Вокруг Романа и Каргаполова сгрудились несколько человек. От огней их фонариков стало светло, и мальчик рассмотрел на некоторых из них шапки с кокардами, а на плечах серых шинелей – узкие погончики. Николаич, оказавшийся толстым дядькой с усами, покрытыми инеем, и большими звездами на погонах, поднял Романа на руки:
- Ну, теперь, оголец, не сбежишь! «Моя милиция меня … стережет»! Правильно я говорю? – обратился он к товарищам.
- Верно, Николаич! – теперь не сбежит!
- А ты, Каргаполов, молодец, хоть и нытик главный в отделении. Покупай новые погоны – я на тебя представление оформлю. Будешь ты у нас теперь сержантом. Заслужил!
- Постой, Николаич! А может, это мальчонка не наш? Может, он со стойбища? – неуверенно спросил один из присутствующих.
- Тебя как звать, найденыш? – спросил у Романа Николаич.
- Роман Малышев.
- Фу-у-у, - облегченно выпустил из легких воздух Каргаполов, - наш! Где ж тебя, дурака, трое суток носило? Мы ж всю степь перевернули вверх дном!
- Я в дацане был, у … - начал было отвечать Роман, и вдруг замолк, припомнив напутственные слова Хамбо-ламы.
- В каком «дацане»? – изумились все, собравшиеся вокруг Николаича с мальчиком на руках, - тут окрест стойбища-то не найти, а он – «в дацане».
- Бредит парень, не видите, что ли? Надо б его в больницу, а? – спросил у начальника Каргополов.
- Поехали! По машинам! – приказал Николаич, и все заторопились забраться в теплое нутро стоявших рядом двух «газиков».
В районной больнице Роман провел два дня. Врачи, которым было известно, что мальчик провел в степи трое суток, да еще в столь суровое зимнее время, изумлялись его состоянию – ни обморожений, ни признаков даже легкой простуды у пациента не было.
- Ну и здоров ты, парень! – качал головой главврач Илья Александрович. За сорок лет практики он впервые встречал человека, выжившего в степном буране, и при этом не покалеченного морозом, - ладно, сегодня тебя выписываем. Тут как раз и твоя воспитательница приехала.
Пока оформлялись документы в кабинете главврача, Роман сидел на жесткой скамье в коридоре и размышлял над не совсем понятным вопросом. Он провел у Даши-Доржо год, а все окружающие говорят, будто он пропадал всего три дня. Роман хотел было поговорить на эту тему с кем-нибудь из взрослых, но, увидав лицо обозленной воспитательницы, решил все же промолчать. Общение с Хамбо-ламой научили его сдерживать свои порывы. Да и некоторые вещи, виденные им в дацане, были несравненно чудеснее того факта, что за трое суток он сумел прожить целый год.
«ГАЗ-51», выделенный сельсоветом для перевозки найденного воспитанника детдома, завывая старым двигателем, вез Романа через бескрайнюю степь. Буран утих, и он мог разглядывать просторы, открывающиеся ему из кузова автомобиля: местами ветер построил огромные  завалы из снега, а где-то чернели проплешины, выметенные, будто проволочной щеткой.
В ворота детского дома машина въехала, когда из репродуктора, укрепленного на столбе, уже передавали последние новости. В окнах корпуса виднелись лица воспитанников. Одно из них искажено было злобой. Это ждал своего врага Балхан.
Роман спрыгнул из кузова на руки водителя – здоровенного молчаливого парня. Тот, опуская мальчика на землю, проговорил ему в ухо, чтобы не слышала воспитательница:
- Ты, паря, коли опять будут забижать, не в степь беги, а ко мне прямиком – во-о-он моя изба, с белыми ставнями, видишь? Мы ж с тобой казаки, друг дружку держаться должны, понял? – Протянул Роману крепкую мозолистую ладонь, - меня Володей зовут!
- Роман, - пожимая озябшими пальцами руку Володи, назвался маленький пассажир.
- Бывай, Роман! – Попрощался Володя, и вполголоса добавил, - и помни, чуть чего – бегом ко мне!
В двери, окрашенные синей краской (Осенью Роман с девочкой по имени Саран водили здесь кисточками, выполняли задание. На этой работе они с ней даже немного подружились), воспитательница втащила его едва ли не волоком.
- Если еще раз ты, дрянь, посмеешь ступить за порог, я с тебя шкуру спущу! – пользуясь тем, что их никто не слышит, сипло шептала она Роману в лицо.
Роман, глянув на воспитательницу, вдруг увидел рядом с ней крысу – старую, ободранную. И, не задумываясь над тем, что он делает, вдруг громко и отчетливо сказал крысе:
- А ну, брысь!
Змея, в тот же миг оказавшаяся у ног мальчика, хвостом мощно шлепнула облезлого грызуна по острой морде. Крыса в ужасе запищала и ринулась прочь, а воспитательница побледнела и разжала пальцы, отпуская одежду мальчика, собранную ею в комок.  Вслед за крысой её саму обуял страх. Задом, задевая за косяк двери, она двинулась в открытый кабинет заведующей, споткнулась на пороге, упала, и, развернувшись в воздухе («Совсем как крыса» - мелькнула мысль у Романа), опрометью бросилась вперед, затем вскочила и трясущимися руками стала закрывать дверь, заскрежетала засовом. Из кабинета раздался ее перепуганный голос:
- Ромочка, иди в палату, дети тебя так ждали, так ждали! – фальшивые нотки были так похожи на крысиный писк.
Роман пожал плечами и отправился на второй этаж. На лестничной площадке толпились дети, а над ними возвышался Балхан – на его широком лице сияла глумливая улыбка – будто из арбуза выхватили долю.
- Какой гости к нам, какой люди! – широко разводя руки, дурашливо приветствовал Романа Балхан.
Роман остановился, не доходя пяти ступенек до встречающего его главного противника. И опять, чуть сузив глаза, всмотрелся: за спиной Балхана маячил молодой волк, пасть которого хищно скалилась, а ярко-красный язык ронял капли слюны на пол. Тяжело вздохнув, Малышев указал рукой на волчонка, и попросил змею, клубившуюся подле:
– Прогони его, я спать хочу, неохота мне сейчас разговаривать ни с кем, завтра будем мириться.
Шипение, визг насмерть перепуганного волчонка, стук шагов разбегающихся детей, и Роман остался на лестнице наедине с Саран, которая смотрела на него изумленными карими глазами. И смотрела она на него взглядом, в котором читался ужас  вперемешку с восхищением.
- Я знаю, кто ты! – проговорила она, наконец.
- Я тоже знаю, кто ты, - ответил Роман.
- Ты…
- Я. Молчи, пожалуйста, пойдем лучше спать. Устал я очень.
Впервые Роман спал спокойно в палате детского дома. Рядом с ним на койке спала Саран. Ни одна живая душа не смела к ним подойти. Их сон берегла страшная, большая змея. Никто ее не видел, но присутствие ощущал каждый. Заглянувшая в палату нянечка хотела было подойти и растолкать спящую девочку, но на полпути остановилась, схватилась за сердце и пошла прочь, бормоча про себя какие-то непонятные слова. Окна палаты осветили фары проезжающего мимо детдома автомобиля. И после их яркого света темнота стала еще гуще. Каждый спящий сейчас в здании человек видел свой собственный сон. Саран снился Могой-каган, могучий Повелитель змей, о котором рассказывала ей бабушка накануне своей смерти. Роману снился Даши-Доржо. Старец укоризненно качал головой и пенял мальчику: «Не пугай людей, а то будешь одинок! Не пугай». «Я больше не буду, Даши-Доржо, обещаю».
В углу палаты, под самым потолком, спал высохший на время зимы паук. Ему снился бесконечный сон про синее-синее море. И он, в черном военно-морском кителе, ведет эскадру в бой. «Цусима, Цусима» - звучало в ссохшемся мозге паука.

Глава 4
Жизнь детского дома в январские те дни претерпела изменения. Обычные склоки и драки поутихли. Незаметно исчезла всеми нелюбимая воспитательница, известная своей привычкой охаживать подопечных тяжелой ладонью за малейшую провинность. Создавалось впечатление, будто все, кто находился здесь, были посвящены в некую тайну, которая их объединяла. Только сторож Иван Тарасович, поражаясь переменам, часто непонимающе крутил головой, поглаживал прокуренные усы, стекающие от носа к подбородку, да крякал. И даже незримый дятел, этот неутомимый кузнец, притих на его плече.
Роман привык засыпать и просыпаться рядом с Саран. Эта хрупкая девочка-бурятка, стала ему дороже сестры. Они мало разговаривали, потому что понимали друг друга с полуслова, полувзгляда. Никогда еще Роману не было так легко на душе. Наступала весна. Степь скинула окончательно снежный покров, а река за селом очистилась ото льда. Но приход весны не радовал мальчика – его подруга Саран все чаще начинала задыхаться, все чаще ее отводили к доктору в сельскую больницу, а конце мая и вовсе увезли в город. «Астма» - новое слово, которое узнал Роман.
Два раза Малышев ходил в село, в гости к шоферу Володе. Ему нравился этот большой, простоватый и добрый парень. Жена Володи – Варя – усаживала гостя за стол, и распивая с хозяевами чаи, мальчик наслаждался домашним уютом. Удивительно, но семейная пара общалась с ним, как с равным себе, и это ему тоже очень нравилось. Как-то раз, за чаем, Роман стал расспрашивать Володю о дацане в степи. Шофер почесал затылок, и заметил:
- Я уже лет десять баранку кручу, всю округу изъездил… Но дацан … Нет, рядом такого нет. Ближайший только километрах в трехстах, не меньше.
И вновь Роман убедился, как прав был Даши-Доржо: не стоило ни с кем делиться своими воспоминаниями.
В июле случилось долгожданное событие: за Романом приехал отец. Как и предсказывал Хамбо-лама, мама мальчика вернулась в жизнь. Расставание с детским домом было не самым печальным происшествием в судьбе Романа. Одно только угнетало его: Саран оставалась здесь.
В поезде, по дороге в Читу, волнение от предстоящей встречи с мамой, братьями и сестрами было таким сильным, что Роман потерял сознание. Перепуганный отец сбегал к проводнице, и они вдвоем, с помощью нашатыря, привели его в чувство. С этого момента из памяти Романа Малышева исчезли все воспоминания, связанные с его жизнью в дацане. Плотная завеса скрыла от него Даши-Доржо, привратника Бато-Очира, сам дацан. Забылся вкус чая, забылось все. Помнилось лишь то, что он случайно оказался в зимней степи и невероятным образом выжил. Появилась одна странная для ребенка особенность:  Роман совершенно перестал бояться змей.

На правах автора позволю себе сделать небольшое отступление от порядка повествования.
Пять лет прошло с того дня, как счастливый Роман, держась за руку отца, переступил порог их маленькой комнаты в старом деревянном доме, который до революции являл собой постоялый двор. Городская жизнь напористо выталкивала из мальчика все, что было связано с его недавним прошлым. Ватага дворовых пацанов приняла его в свои ряды. И пусть был он едва ни самым младшим, с его мнением считались. Быть своим в кампании читинских подростков – сложно. Чита вообще город сложный. И для взрослых, и для детей. Климат суров – зимние морозы легко бьют сорокаградусную планку ниже нуля, а летний зной точно так же преодолевает эту отметку на термометре. Только – выше ноля. Две реки рассекают его на части, образуя острова – Большой и Малый. Жемчужина города – озеро Кенон. Сопки, в окружении которых стоит Чита, весной полыхают розовым пламенем багульника, летом покрыты зеленью, осенью становятся желто-бурого цвета, а зимою, если ветры не сдуют снега – укрыты белыми простынями.
Чита, Чита… Потомки ссыльных и каторжан, прижившихся в Сибири, перемешаны с забайкальскими казаками, гуранами и бурятами. Кого ни коснись – у каждого в родне есть свой знаменитый разбойник или бандит, георгиевский кавалер и лихой наездник. Смешенье фамилий, которое встретишь не везде в России. Немцы и поляки, французы и чехи, литовцы и украинцы, корейцы, китайцы, португальцы, итальянцы, и многие, многие, многие другие. Их правнуки не знают ни слова на языках своих предков, но виртуозно матерятся, мастерски изъясняются «по фене». Буйная силушка ищет применения – и вот сходятся в драках район на район… Большой остров выясняет отношения с Песками, а «Запчасти» бьются со шпаной из Северного. Легенды города – не герои минувших войн. Здесь в чести «герои» улиц. В такой атмосфере проходило детство Романа Малышева.
Случилось это на одиннадцатом году его жизни. В хоккейной коробке шла баталия – сошлись в поединке две команды – пацаны из Ромкиного двора и Калининской ограды. Раскрасневшиеся игроки вне всяких правил стремились затолкать шайбу в ворота противника. До драки дело еще не дошло, но счет, который фиксировали немногочисленные зрители – 15 : 6 – говорил о том, что вскоре хоккеисты перейдут к выяснению победителя на кулаках. Со стороны пятиэтажки к площадке подошла компания крепко выпивших молодых людей. Во главе шатающихся в разные стороны парней в возрасте от 18 до 25 лет, шествовал Бусик – известный в округе дебошир и вор. Собственно, компания праздновала освобождение Бусика после очередной отсидки.
Бусик – в миру Шурик Лямпе – разболтанной походкой подошел к бортику коробки, перепрыгнул через него и оказался на льду. Игра сразу же стихла – пацаны смотрели на Бусика с опаской. От этого подонка можно было всего ожидать. Ближе всех к пьяному Лямпе оказался Роман Малышев. Бусик вырвал из его рук клюшку, перехватил ее поудобнее в татуированных руках:
- А ну, ублюдки, шайбу сюда!
Толпа собутыльников зареготала за бортиком.
- Ты! – уголовник ткнул пальцем в Виталика Песняка, самого мелкого из команды Калининской ограды, - в ворота встал, быром!
Песняк, оскальзываясь на льду, засеменил в ворота, на которые была накинута драная сеть. Бусик, немного поиграв шайбой, начал методично обстреливать «вратаря». Он, разъяряясь от неудачных бросков, все сильнее колотил клюшкой по резиновому диску, который, попадая в Виталика, причинял последнему жуткую боль – на пареньке не было никакой защиты, кроме стеганого ватника. За бортиком после каждого попадания шайбы в защитника ворот поднимался громкий смех, то и дело звучали подбадривающие Бусика крики:
- Давай, Саша, в морду ему! В харю жидовскую!
- По яйцам ему заряди, Санек!
Окружающее вдруг поплыло перед глазами Романа – он ясно увидел, что через секунду его приятелю будет нанесен смертельный удар: Бусик старался шайбой угодить Песняку в голову. И тут, словно черная молния сверкнула над поверхностью катка – из-под ног Романа метнулась в сторону Лямпе змея, обвила его кривые ноги жгутом и с силой дернула. Как подкошенный Бусик рухнул, и приложился затылком об лёд. Даже сквозь крики подонков был слышен сухой треск ломающейся кости. С минуту приятели Лямпе еще смеялись над его падением, а затем, увидав расплывающееся под стриженой головой Бусика черное пятно крови, притихли.
- Э, бля, надо лепилу звать! – Заорал брат Лямпе Витька-Шикан, - и побежал в сторону подъезда пединститута, где имелся телефон-автомат.
Роман стоял, как завороженный, и глядел на распростертое тело Шурика Лямпе, из которого уже отлетела душа. И видел в ногах покойника перепуганного шакала, поджимающего хвост. Вскоре и он исчез. Кто-то тронул его за рукав:
- Ромка, бери свою клюшку, пошли отсюда, сейчас мильтоны приедут, начнут свидетелей трясти. На фиг он нужен, этот Бусик, чтобы из-за него по допросам ходить? – рядом с Романом стоял его брат Андрей.
- Пошли, - будто очнувшись, проговорил Роман, и они отправились домой.
Половину дороги подавленно молчали. Наконец, Андрей, сбив варежкой снег с куста сирени у ограды школы, спросил:
- Ромка, а ты … Ты это… Ты змею видел?
- Какую змею? – отрешенно спросил Роман.
- Ты знаешь, когда Бусик там выделывался, я видел, как его по ногам змея окольцевала. Он и брякнулся. Век воли не видать! – Побожился он дворово-уголовной клятвой.
Роман вдруг остановился, и, глядя прямо в глаза брата, раздельно произнес:
- Андрей. Запомни: ты ничего не видел. А то станешь про «змею» кому говорить, так тебя еще, чего доброго, в психушку заметут.
Дальше опять шли молча. И только у самого порога дома Андрей вновь заговорил:
- А ты, я так понимаю, змею-то видел… Она же из-под тебя выскочила… Н-да… дела… И правда, лучше уж молчать.
До самой оттепели Роману снились сны, в которых он оказывался поочередно то в детдоме, то в каморке Даши-Доржо, то видел, как змея стрелой летит к ногам Бусика. Кричал по ночам, разговаривал с кем-то, и мать начала было беспокоиться, как вдруг все разом кончилось: и тревожные сны, и темные мысли. Роман впервые в жизни влюбился. Девочка, которую он и раньше отмечал среди других, стала для него самой лучшей на свете. Прав был старец. Любовь лечила Могой-кагана.


Глава 5
В трудах дни текут незаметно. Дом без удобств, даже если он стоит в центре большого города – источник неустанных забот и работ. Братья Андрей и Роман зимой возили сорокалитровые фляги с водой от колонки на санках, летом – на сваренной специальной тележке. Наполняли огромную бочку, которая стояла прямо в комнате. Воды уходит в большой семье много – стирка, готовка, уборка… Что ни день – айда по воду. Ломалась тачка или не выдерживали санки – изволь попробовать на вкус коромысло с ведрами. Пока дотащишь эти два оцинкованных чудовища – с ног до головы обольешься.
Печка – вторая забота братьев. Дрова дешевле покупать в бревнах, поэтому распиловка их на чурбаки,  возлагается  на Андрейку и Ромку. Выходят по утру в ватниках, ёжатся на морозце. Уложили первое бревнышко на козлы – и давай шуровать двуручной пилой, которую накануне правил отец. На третьем-четвертом бревне уже летят долой стесняющие движения ватники, варежки – следом. Звенит пила, сыплются на валенки свежие, ярко-желтые опилки. Легче идет дело, когда на козлах сосна, потуже – если лиственница. Гора чурбаков растёт. До обеда пилят братья. После обеда выходят из дому дрова колоть и складывать в сарае. На улице, без присмотра, лучше не оставлять. Все соседи топят печи. И по пути прихватить полено-другое из твоей поленницы – милое дело. Каждый унесет по одному – считай, что полдня работал на соседей.
Уголь, если кончается свой, купленный осенью, братья элементарно ходили тырить в кочегарку при пединституте. Благо – недалеко с ведрами бегать, через дорогу. Нагребут в темноте полную тару, бегом обратно. Высыпали в ларь, снова к кочегарке. Перемажутся, как черти, отмываются в тазу, плещутся. До субботы – банного дня, можно и так, частично мытым походить.
Познал Роман и прелесть утреннего вставания на работу. С ранних лет и он, и брат, и старшая сестра ходили «на участок» - мать, вернувшаяся на работу дворником, брала специально два-три лишних объекта для уборки, туда-то и отравлялись Малышевы. Конечно, старались выходить затемно – кому приятно, если кто из знакомых увидит тебя с метлой или лопатой, гребущим мусор на дороге? И, как назло, участки маме всегда выделяли на самых оживленных улицах – Бутина, Ленина, Ленинградской…
Как-то отец очень удачно устроился в «шарашку», которая занималась возведением дома на Каштаке. Заказ был срочный, платили сдельно. Строили в большой спешке, почти всю работу выполняли вручную. И два месяца Роман и Андрей разнорабочими вкалывали на строительстве. Таскали на горбу кирпич и раствор на этажи – отец был классным каменщиком, только успевай ему кирпич подносить. А с такими двумя помощниками и вовсе дело спорится. Лето на исходе, жара ушла, поэтому работа не так убивает, как в июне-июле. Загорели пацаны, даже обуглились на солнце.
В обеденный перерыв мужики из бригады скидывались, и отправляли мальчишек в ближайшее сельпо. Там они затаривали авоськи всем, что удавалось купить: консервы, хлеб, селедка, макароны и неизменные две поллитровки «Русской». Возвращались к уже разведенному костру, кто-нибудь из старших мигом готовил стол. Ели молча, сосредоточенно. Еда, разумеется, воспринималась, как необходимость, как источник энергии. Поэтому о гастрономических пристрастиях речи не шло. Водку рабочие распивали только вечером, когда уходило солнце, и вся деятельность на стройке сворачивалась. Шумно рассаживались мужики на скамьях «вахтовки», и шофер привычно вез бригаду сперва на реку – смыть с усталых тел грязь и пот, а затем уже рулил в город, где каждый, стуча в кабину, требовал свою остановку. На улице Чкалова отец тормозил машину, бережно расталкивал задремавших своих мальчишек и они выбирались из кузова, переступая через ноги тех, кому ехать было дальше. Дома, едва перекусив, замертво падали на свои матрасы – для всех кровати в комнате не помещались, поэтому младшие спали на полу.
В пятнадцать Роман поступил в техникум. Из практических соображений. Поступать в институт и жить на стипендию? Об этом не могло быть и речи. Семья постоянно росла и нуждалась. Помощи ждать было неоткуда. Поэтому – получай образование и профессию кратчайшим путем. Выбор пал на политехникум – и поступать можно без экзаменов (отсутствие «троек» в свидетельстве о восьмилетнем образовании это гарантировало), и стипендия на отделении выше, чем на других.
Автор так подробно рассказал о трудах Романа вовсе не для того, чтобы вызвать восхищение читателя. Многие из людей старшего поколения, прочтя начало этой главы, для себя ничего нового не открыли – так, как семья Малышевых, жила большая часть населения страны. Для того мы сделали этот экскурс, чтобы понять, почему Роману, 16-летнему пареньку, предложили остаться на работе в бригаде лесорубов, когда он, спустя год после поступления в техникум, угодил на практику в Байкальский леспромхоз. Бригада – трактористы, вальщики, чокеровщики, помощники вальщиков – работают от зари и до зари. Пять дней в тайге, два дня – дома. Им обуза не нужна. Роман, невзирая на юные годы, произвел на работяг хорошее впечатление: не скулит, не ноет по пустякам, за любую работу берется. И главное: на руках городского пацана – настоящие, трудовые мозоли. А это – очень серьезный аргумент. На исходе месячной практики к Роману подошел бригадир Виктор Суходольный, предложил сигарету (к тому времени Роман уже курил), и огорошил Малышева:
- Сегодня буду зарплату вам выдавать, тебе там причитается четыреста тридцать «рябчиков». Остальные-то ваши раздолбаи много меньше получат. Мы тут с мужиками посовещались малость вчера. Решили предложить тебе остаться на лето. Как, согласен?
Роман долго не размышлял. Радость наполняла его душу: где еще он сможет зарабатывать столько же? И тут же согласился:
- Хорошо, Виктор Степанович, я только должен телеграмму маме послать.
- Завтра твоих приятелей в Баргузин будем отправлять. С кем-нибудь передашь записку матери. Не балуй телеграммами. Я их с войны ненавижу. – Виктор заплевал окурок, хлопнул по плечу Романа, и пошел к своему трелевщику. Разговоры – разговорами, а надо еще и работать.
Так Роман остался на Байкале еще на три месяца. Со времени отъезда товарищей по техникуму отношение в бригаде к Роману изменилось кардинально. Он стал равным среди всех. Разумеется, парню льстило, что взрослые таежники доверяют ему, шестнадцатилетнему, и не имеют от него тайн, обычных в отношениях взрослых и детей.
В один из дней Роман решил не ехать в поселок, а остаться на выходные дни в вахтовом бараке. Лень было тащиться в пыльном  кузове «шишиги» (так в народе окрестили ГАЗ-66) почти двести километров по отвратительной лесовозной дороге, да и нечего было делать в скучном поселке – на каждую девку там по три ухажера, а сидеть в избе старухи Капитоновны и вовсе не хотелось. Мужики и повариха Наталья погрузились в «вахтовку» и отбыли, а Роман остался в бараке. Компанию ему составлял куцехвостый пустолай по кличке Сапожник. Так мужики окрестили его за нездоровое пристрастие грызть сапоги. На ночь поужинал, поделился нехитрой едой с Сапожником, послушал радио и лег спать. Утром, взяв «ижевку» бригадира, посвистев собаке, Роман двинулся в тайгу. Бескрайняя, наполненная жизнью тайга всегда его манила. И возможность побродить там, где нога человека и в самом деле, никогда не ступала, привлекала.
Сапожник облаивал всякую тварь, что встречали они по пути – то бурундучка загонит наверх, то белку до обморока напугает. Лесной олешек, которого здесь называют по-простому «коза» бросился наутек, когда собака выскочила перед самым его носом. Осторожная лиса тявкнула в кустах, но на глаза Роману не показалась. Идти было легко, чистый воздух наполнял легкие смоляным духом, в ручьях, которые здесь, вблизи Байкала – не редкость, журчала прозрачная вода. В общем – о такой прогулке может мечтать каждый, у кого хватит духу отправиться сюда, в Бурятию.
Ближе к полудню Роман снял с плеча ружье, приткнул его к стволу мощного кедра, бросил рюкзак, где у него лежал обед – полбуханки хлеба, сало, луковица, и несколько варёных картофелин, и уселся на игольчатый таежный ковер отдохнуть. Сапожник невдалеке опять лаем ругал кого-то мелкого, попавшемуся ему на пути, долбил ствол дерева дятел, в поисках своих короедов, перекликались не известные Роману птицы. В руках он крутил замечательный подарок брата – настоящий охотничий нож, выкованный из паровозного клапана. Этот нож сыграл свою роль в укреплении авторитета Романа среди членов бригады. Каждый, кто живет годами в тайге, рано или поздно становится охотником. Обзаводится снаряжением – ружьем, патронташем, сапогами, противомоскитными сетками, ножом и тому подобным. Уважающий себя охотник всегда стремится добыть самую лучшую оснастку. И похваляться ей – в правилах таежного люда. Сколько историй за это время слышал Роман о самых лучших собаках, которые в одиночку расправлялись с медведями, о необыкновенных ружьях и винтовках, которые едва ли не сами целились в зверя и спасали жизнь своим владельцам. Виктор Суходольный, обладатель шикарного «мудореза» - так в этих местах называют охотничьи ножи, недавно тоже взялся высмеивать Романов нож. Дескать, одна красота в твоем клинке, брат, никакой крепости. То ли дело его, Викторов, «мудорез» - и сталь-де, легированная, и заточка отменная. Поспорили на сто рублей – чей же все-таки нож лучше. Свидетелями были все вахтовики: сперва Роман положил свой нож на стол заточкой вверх, и Витор с силой ударил по нему своим громадным «мудорезом», а затем Роман, сверкнув сталью, врубил по ножу Виктора. В обоих случаях зарубки остались только на клинке ножа Суходольного. Молча бригадир вынул из кармана заначенную от жены сотню и отдал победителю. Но с того вечера уже не отставал от Романа с просьбой продать ему нож. Предлагал сначала двести, потом триста, а, отчаявшись отказом упрямого мальчишки, взялся соблазнять его пятью сотнями. Не врал: привез из дома пять серовато-коричневых бумажек с портретом Ленина, и выложил их перед обескураженным парнем. Роман, разумеется, немного ошалел от такого напора. И обещал, что когда будет уезжать домой, продаст нож Виктору, если тот, в свою очередь, даст ему на время свое ружье. Обрадованный бригадир ударил по рукам в присутствии свидетелей, и приволок из трактора второе свое ружье – ту самую «ижевку», с которой сейчас Роман отдыхал под кедром.
Глядя на полированную до зеркального состояния сталь, Роман незаметно для себя задремал. И проснулся только оттого, что рядом зарычал Сапожник. Открыв глаза, Роман увидел, что глупый его спутник ощерился и рычит на кусты. Парень вгляделся – там, в зарослях багульника, кто-то был. Мигом он вскочил на ноги, схватил ружье и взвел курки, мысленно вспоминая – какие патроны там ждут своей минуты в казеннике – с пулями или картечью? Мало ли кто бродит в тайге – и медведь может о летнюю пору подрать человека, если ты ненароком зашел слишком далеко на его территорию.
В кустах зашумело – двигающийся к Роману явно не стремился быть незамеченным, стало быть, полагал себя хозяином этих мест. Роман поднял ружье к плечу, изготовившись выстрелить в случае опасности. Бежать было поздно. Наконец, ломившийся через кустарник показался: это был человек. Следом за ним молча бежала редкой красоты собака-лайка. Опустив «ижевку», Роман залюбовался животным, забыв о человеке. Между тем, человек этот был очень необыкновенного обличья. Одежда его скорее, напоминала драный балахон, к которому разноцветными нитками были пришиты лоскутки материи и металлические предметы – бубенцы, монеты, кольца. Голову его украшала отороченная соболиным мехом островерхая шапка, а на ногах красовались тонкие самодельные ичиги. Человек был очень старым – некогда широкое его лицо таежного бурята усохло, и пергаментной кожей обтянула высокие скулы. От правого глаза вниз шел неровный рваный шрам, а почти беззубый рот щерился в приветливой улыбке.
Наконец, Роман оторвал взгляд от лайки, и посмотрел на нежданного гостя. Заговорил старик первым, ужасно коверкая русские слова:
- Здорова моя твоя, паря.
- Здравствуйте, - откликнулся Роман.
- Ходима тайгам, паря?
- Гуляем, – уклонился от прямого ответа «паря».
- Хороси собакам? – Старик указал на Сапожника, который спрятался за спиной Романа.
- Хорошая. Лает громко, - отшутился Роман, отставляя ружье к стволу дерева, - присаживайтесь, дедушка, я вас хлебом угощу. – В тайге принято делиться со встреченным всем, что имеется.
- «Лает громко», - улыбнулся незнакомец, - явно он понял соль шутки.
- А у вас собака очень красивая, - добавил Роман.
При этих словах усаживающийся на кочку старик аж подпрыгнул, резко оглянулся, и очень внимательно уставился на Романа своими узкими глазами:
- Ты что, видишь собаку? – акцента как ни бывало.
- Вижу, - слегка смутившись от столь острой реакции старика, ответил паренек.
- Та-а-а-ак, - протянул странный человек. – Ты кто? – резко продолжил он допрос.
- Роман я, Малышев. На вахте работаю здесь. А вы? – В свою очередь заинтересовался личностью незнакомца Роман.
- Оха-ха-ха, - сипло засмеялся таинственный дед. – Если ты видишь мою собаку, которую никто не видит, как же ты не понимаешь, кто я такой?
- Ты – «б;»? – тут Роман понял, что он вновь, спустя десятилетие, свободно говорит на бурятском языке.
- Так вот ты какой, Могой-каган… Говорили мне о тебе духи, я слушал, но не верил, что увижу… Ты и правда, можешь быть незамеченным. – Старик задумчиво рассматривал Романа. – А почему ты русский?
- Какой есть. – насупился Роман.
- Ты не думай обижаться, я так, из любопытства спросил. Мне за жизнь  - а я прожил долгую жизнь – не доводилось встречать русских посвященных. Что ж, давай свой хлеб, давай свое белое мясо. Будем вместе кушать-говорить. Какой же большой у тебя змей! – старик уважительно опустил глаза к ногам Романа. Там, переливаясь на солнце, кольцами укладывался громадный змей. Чешуйчатая его спина с тех пор, когда Могой-каган видел его в последний раз, стала шире и добавила новых красок.
- Как мне звать тебя, б;? – спросил Роман.
- Зови Сынге. А ты – Роман?
- Да, Сынге, меня зовут Роман.
- А что значит твое имя, Могой-каган?
- Я читал в словаре, что оно означает «воинственный», «римлянин». Это плохо?
Старик еще раз остро глянул в лицо Романа:
- Имя не может быть плохим или хорошим. Человека будут звать Солнце, а он будет очень плохим. Давай кушать. Скоро солнце зайдет, а нам еще далеко идти. Хочешь посмотреть, как я живу?
- Конечно, Сынге, я очень хочу. Никогда не думал, что настоящий б; позовет меня к себе в гости.
- Разумеется, не думал. Ты еще только учишься думать, Могой-каган.
Солнечные лучи исчезали. В тайгу на темных оленях въезжала ночь.

Глава 6
Шли долго. Старый б; вел Романа одному ему известными тропами. Наконец, они через распадок вышли к реке.
- Там, - указал Сынге на другую сторону реки, - мы и живем.
Переправлялись через речку по валунам, торчащим из воды, как спины бегемотов. Сапожника пришлось взять на руки – пёс ни в какую не желал сам скакать с камня на камень. Трусливо поджимал хвост и глядел на своих спутников глазами, полными страха и отчаяния. Наконец, уже почти в полной темноте добравшись до последнего валуна, они спрыгнули на каменистый берег. Чуть вдали, за вековыми кедрами, мерцал огонек костра. Раздвинув кусты, Сынге вывел Романа и собаку к небольшому стойбищу. Буквой «О» вокруг поляны были поставлены несколько легких переносных юрт. У большого костра, который служил обитателям стойбища источником освещения, сидело несколько пожилых бурятов. У каждой юрты горел свой, домашний костерок, на которых женщины готовили поздний ужин.
Сынге и Роман подошли к ближней юрте и, откинув дверь-полог, забрались внутрь.
- Сейчас мы чего-нибудь с тобой поедим, а после посидим у костра, покурим, – предложил старик.
- Хорошо, - ответил Роман, у которого уже, надо было признаться, в животе урчало.
Молчаливая старуха внесла в юрту деревянную плашку, на которой едва умещались два громадных омуля, переложенных таежными травами. Старуха вышла, и через минуту вернулась с закопченным котелком, в котором дымился чай. Дождавшись, когда немногословная прислуга выйдет, Сынге сказал гостю:
- У нас хлеба нет, поэтому ешь свой. А мы привыкли и так. Была бы соль.
Из рюкзака Роман вытряхнул последнюю краюху хлеба и надломил ее пополам. Ели сосредоточенно, на ощупь отрывая куски от рыбин. Спервоначалу Роману показался странным привкус рыбы – даже забитый острым запахом дикого чеснока, чувствовался душок – рыба не была свежей. Хозяин будто увидел в темноте выражение лица Малышева:
- Ешь, ешь. Плохо не будет. Мы свежую рыбу не едим – так наш желудок устроен. Немножко с душком – в самый раз.
Поели, попили чаю. Сынге вытянул откуда-то из-под своего балахона кожаный кисет, расшитый бисером. Из чрева мешочка появилась трубка, черная от длительного употребления. Старик набил трубку самосадом, прикурил от спички.
- Ты чего не куришь, Могой-каган? – спросил Романа.
- А у меня сигареты кончились, - сконфузился незапасливый путешественник.
- Сейчас поищу. – С этими словами Сынге начал рыться в небольшом сундучке, который диссонировал со всей обстановкой жилища кочевника. – Ага! Вот, держи! – Старик протянул Роману портсигар.
Портсигар был старинный, это он почувствовал сразу – литой, из дорогого металла.
- Да, да – золотой, - подтвердил догадку Сынге, - там написано имя хозяина, он у меня его давно оставил. Убегал от кого-то, прятался. Все равно поймали, потому что в тайге жить не хотел, ему город нужен был.
Роман, вынув из портсигара вполне современную сигарету «Астра», прикурил, и спичкой осветил крышку предмета: «генерал-майору фон Унгерн-Штернберг Роману Федоровичу от Даурских казаков в день именин» гласила гравировка. «Фёдорович» было написано через «фиту», и в остальных словах наличествовали буквы, давно выведенные из употребления.
- Трудный был человек. Лошадей любил. И с ним я тоже коня видел. Черный, бешеный. Очень красивый… Да… - протянул старик, попыхивая трубкой-«носогрейкой».
Роман вернул хозяину дорогую вещь. Тот, не глядя, закинул портсигар обратно в сундучок. Посмотрел на гостя:
- Хорошо, что ты не стал у меня спрашивать ни о чем. Очень хорошо, что к золоту равнодушен. Скажи мне, Роман… А кто тебе открыл глаза?
- Даши-Доржо. – Роман задумался, вспомнив старца.
- Ты не ошибаешься, Могой-каган? – ламу звали так – Даши-Доржо? – Недоверчиво смотрел сквозь дым, поднимавшийся от трубки, Сынге.
- Хамбо-лама Даши-Доржо, - поправил старика парень.
- Тебе известно, что хамбо-лама давно умер?
- Когда это случилось? – Огорчился Роман.
- Задолго до твоего рождения, Могой-каган. Ты мог с ним встретиться только в одном месте. Туда все мы попадем рано или поздно. Но единицы оттуда выходят теми же, кем вошли. Вот, значит, как Даши-Доржо озаботился твоим будущим. Даже не побоялся тебя, несмышленого ребенка позвать в страну Обновления.
- Страна Обновления? – переспросил Роман.
- У всех она по-разному называется. «Загробный мир», «Земля Мертвых», «Долина Духов». Смысл один…
- Давай Романа спать. Я  старая, много тайга ходил, нога болеть. – Вдруг заговорил по-русски б;. – На тот день говори моя свой сон. Будет моя камлать.
Роман, загасив окурок о ладонь, откинулся на шкуру. Сон не шел. Он глядел вверх, боясь шевелиться – старик уже похрапывал в темноте, и не хотелось мешать отдыху б;. Белый шаман перешагнул восьмидесятилетний рубеж, и прогулки по дикому лесу ему были в тягость.
Вдруг в юрте стало светлее – откинулся полог, и через порожек, который мешает дождевой воде подтекать под жилище, шагнул высокий человек. Роман вгляделся в его лицо и узнал Бато-Очира.
- Здравствуй, Могой-каган! – улыбнулся ночной визитёр.
- Здравствуй, Бато-Очир! – обрадовался Роман.
- Я ненадолго к тебе заглянул. Передать весточку от Даши-Доржо. И просто посмотреть, каким ты стал.
- Спасибо, спасибо! – заулыбался парень. – Что же мне передал Хамбо-лама?
- Даши-Доржо и Сынге встречались. Давно это было. Пятьдесят лет назад, или больше, я уже не помню. Хамбо-лама помогал б; избавиться от черных духов. С тех пор Сынге людей лечит, оберегает свой род от нечисти. Но тебе следует все же быть осторожным. Изгнанный черный дух наверняка захочет вселиться в тебя. Это не так просто, но он может рискнуть. Здесь, в стойбище, бери пищу только из его рук и рук его сестры – она, кажется, вас угощала? – Бато-Очир указал подбородком на остатки ужина.
- Хорошо, я сделаю так, как  велел Даши-Доржо.
- Мы часто вспоминаем тебя, мальчик, - привратник дацана погладил шершавой ладонью по темным, тяжелым волосам Романа. – Даши-Доржо обнимает тебя. Прощай!
- Прощай, Бато-Очир! – ответил Роман вслед уходящему, и проснулся.
Над ним склонился Сынге:
- Рассказывай, что видел, Могой-каган!
Роман в подробностях расписал ему визит Бато-Очира и передал весь состоявшийся между ними разговор.
- Хорошо! Как хорошо! – обрадовался вестям старик. – Хамбо-лама помнит меня и присматривает за моим родом.
Все утро улыбка не сходила с лица Сынге. После завтрака, принесенного сестрой б;, они вышли из юрты.
- Скажи мне, Сынге, а кто у вас здесь председатель сельсовета? – спросил Роман.
- Какой «председатель»? Что ты, Могой-каган! – старик даже рассмеялся, - наш род живет в тайге. Нам власть не нужна. Любая власть всё отнимает у человека, ничего взамен не дает. Наша власть – старики. Как они решат, так мы и поступаем. Станет здесь пусто – не на кого охотиться – уйдет зверь, так мы за ним сами пойдем следом. Зачем нам начальники? Нам ваши цари без надобности. Веками в тайге кочуем. В города не ходим, нам туда не нужно. Солончаки соль дают. Реки – рыбу. Тайга – мясо и шкуры, травы и орехи. Что нам еще нужно? Спички у охотников меняем. А нет – и так огонь сбережем. Жить по чужой воле – быть рабом. Мы – свободные люди. Пусть цепи носит тот, кому нравится. Да и начальники сами не вольные – на каждом свои вериги. И так – до Луны. И Луна от Солнца зависит. А Солнце – одинокое. Нет у него родни.
Роман даже остановился, когда услышал всё это.
- А школы, больницы?
- Зачем они нам? В тайге газет нет. Для кого они? Чтобы соболь читал? – Сынге еще пуще залился смехом, - а лечить и я могу. Если человек собрался в Страну Обновления, то его не надо удерживать – время его пришло. А если заболеет, то не нужно порошков-пилюль. Травами вылечим.
Мимо беседующих проходила молоденькая девушка, одетая в нарядный дэгэл.
- Даруня, подойди сюда! – Позвал шаман девушку.
Потупив взор, Даруня подошла к ним:
- Доброго вам дня!
- Я сейчас буду занят. А ты нашего гостя развлеки покуда, Даруня. Только за речку не води! – хитро прищурился Сынге.
Девушка в ответ залилась краской. Даже сквозь темную кожу было видно, как кровь прилила к лицу. Однако ответила она почти ровным голосом:
- Хорошо, б;, я сделаю, как ты скажешь.
Роман разглядывал Даруню: приветливое скуластое лицо, ярко-черные брови, густо-карие глаза. И что особенно умилило парня: маленькие ушки, с мочек которых свисали серьги в виде дракончиков. Такие же драконы были на боковых украшениях, прикрепленных к дэгэлу.
Уходя, Сынге бросил:
- «Как скажешь», а сама уже с утра нарядилась…
Даруня еще больше покраснела, хотя казалось, что это невозможно. И только тут Роман осознал, как Даруня похожа на его первую любовь…
Давайте же, читатель, вернемся назад, и узнаем, кто покорил сердце десятилетнего Романа.  Девочка, в которую так влюбился Магой-каган, была его одноклассницей. Звали её Лена Лыкова. Нельзя сказать, что она была ослепительно красива. Красота ее была мягкого, неброского свойства. Однако же даже в том возрасте отражались в ее глазах две, казалось бы, взаимоисключающие составляющие женской натуры, что так влекут мужчин: невинность и порочность. Роман буквально бредил Леной, тайно носил на внутренней стороне школьной куртки пластмассовый значок, в котором вместо картинки с героями «Ну, погоди!», была вставлена маленькая фотография дамы сердца. Одним движением бровей, взмахом ресниц Лена умудрялась говорить Роману больше, чем словами. Дважды ему приходилось вступать в драки с мальчишками из двора, где жила семья Лыковых.
Лена знала, что имеет влияние не только на Романа, но и на многих других мальчишек. И купалась в этом чувстве, пользовалась своими чарами. Со временем любовный угар покинул душу Романа, но нет-нет, а при вспоминании о бывшей своей привязанности. Сердце его трепетало от непонятного волнения.
Сейчас перед ним стояла девушка, которая точь-в-точь как Лена, разглядывала его сквозь пушистые ресницы, поблескивая белками больших глаз.
- Как тебя зовут? – спросила она.
- Роман.
- Как ты сюда попал? Откуда так хорошо знаешь наш язык? Кто твои родители? Где ты живешь? – Вопросы посыпались, как горох из дырявого мешка. Роман терпеливо отвечал.
Они прошлись по стойбищу, Даруня показала ему быт кочевого поселка. Как они оказались за речкой, когда успели перебраться по валунам на другой берег, Роман не мог позже вспомнить. И как Даруня очутилась в его объятиях – тоже. Лишь мелькали перед глазами отдельные картинки: острая маленькая грудь девушки, пряный запах ее по-змеиному гладкого тела (змейку, что вилась у ног её, он приметил раньше), голос, который шептал ему в самое ухо какие-то горячие слова, шум от реки, рядом с которой они лежали в кустарнике…
Возвращались из-за речки молча.
- Я хочу родить от тебя, Могой-каган.
- Ты с ума сошла! Какое там «родить»! Тебе ж еще шестнадцати нет…
- У нас это самый лучший возраст для продолжения рода, - отвечала Даруня.
- У вас! Но не у нас! – в отчаянии вскричал Роман.
- Рожу сына, потомка Могой-кагана… - мечтательно, не обращая внимания на слова Романа, говорила юная таежница.
- Постой, - оборвал мечты Даруни Роман. – Откуда ты знаешь, что я – Могой-каган?
- Мать сказала. Она – сестра нашего б;.
- Так ты – его племянница?
- Пусть будет «племянница», - усмехнулась Даруня. Они уже подошли к стойбищу. Несколько лиц с любопытством разглядывало их. Роман засмущался. А девушка, позабыв уже обо всем, бежала, перепрыгивая через препятствия, к своей юрте. За стойбищем, в тайге, в это время шаман Сынге вел беседу с духами.

Глава 7
Собираясь обратно, на «вахтовку», Роман вспомнил о собаке. Стоя у гостеприимной юрты с ружьем и рюкзаком, он несколько раз громко крикнул:
- Сапожник! Сапожник! Где ж ты провалился, дурной пёс?
Из лесу выкатилась целая псовая ватага – среди них извивался лесорубский пустолай.
- Сапожник, твою мать! А ну, пошли домой! Хватит там в свадьбу играть.
Сапожник отделился от основной кучи собак и побежал в сторону Романа. В зубах пёс что-то держал. Роман пригляделся и увидел, что тот тащит ему огромную кедровую шишку. Подбежал, и, виляя хвостом-трубой, уселся перед хозяином, всем видом показывая: «Вот, видишь, какой я добытчик!» Провожающие Романа жители стойбища все, как один, заулыбались – ну какой охотничий пёс будет носить охотнику шишки? Только дурачок, вроде этого Сапожника.
Роман, улыбающийся вместе со всеми, потянулся было к пасти собаки, чтобы взять шишку. И тут, словно темная парча упала на прозрачное небо – стало тихо и сумрачно. Все фигуры людей и собак застыли на миг. Из-под ног Романа мощным толчком выпростался змей, и самым кончиком толстого, упругого хвоста хлестнул Сапожника по боку – тот, словно плюшевая игрушка, не издавая ни единого звука, не пошевелив ни одной лапой, отлетел на несколько метров в сторону и со всего маху приложился о ствол векового дерева. Шишка выпала из разжавшихся челюстей пса, сам он обрушился на корни с неприятным звуком – будто комок мокрой глины шмякнули о стену. Из глаз, ушей и пасти нескончаемым потоком хлынула бурая кровь. Окружающие застыли в ужасе. А Сынге, опомнившийся первым, метнулся к распростертой собаке и нагнулся над ней, сжимая в руке острую палочку. В луже крови, собравшейся у тела собаки, зашевелилась какая-то темная, мохнатая дрянь, стараясь побыстрее освободиться от липкой крови и уползти с глаз долой от людей. Но шаман был наготове: одним ловким ударом он проткнул отвратительный комок и тут же швырнул палочку с корчившимся на ней чудовищем в костер. Горевший ровно стойбищенский костёр вдруг запылал белым цветом, а пламя загудело мощно, выбрасывая вверх один ослепительный, ровный язык, похожий на факел газовой горелки.
– Могой-каган! – Вдруг раздалось в полной тишине.
Роман обернулся на голос – Даруня, прижав к груди руки, восхищенно смотрела на него.
- Могой-каган! Могой-каган! – ветерком покатилось прозвище по губам людей. Некоторые из них двинулись в сторону Романа.
- Стойте, где стоите! – Грозно сказал б;, и все остановились. – Могой-каган уходит. Мы тоже должны уходить. Это место теперь плохое. Черный дух будет злой.
Поглядывая на Романа, кочевники сноровисто принялись собираться в дорогу. Женщины скатывали войлок и кожи, мужчины разбирали клетчатые стены жилищ. Мальчишки бежали к реке за водой – в их обязанности входило гасить костры. За какой-то час бывшее стойбище превратилось в пустую лесную поляну. Кое-где только виднелись вытоптанные проплешины – там стояли юрты. Да у реки на деревце, что стояло у самой воды, трепетали на ветках привязанные цветные ленточки – так кочевники благодарили духов леса и воды за приют.
Прощались второпях. Б; погладил Романа по плечу, прошептал прощальную молитву и заспешил к волокушам, на которые было сложено его имущество – может статься, племени придется идти не один десяток километров по тайге, и в пути некогда будет поправлять укладку, лучше сделать это заранее. Одна за одной мохнатые лошадки, впряженные в волокуши,  уходили в тайгу. Наконец, Роман остался наедине с Даруней.
- Я тебя никогда не забуду, Могой-каган, - прошептала она и поцеловала его в губы. – Прощай, мой любимый!
- Прощай, Даруня, - Роман стоял, обескураженный всем произошедшим.
Две черные косы, выбивавшиеся из-под шапочки Даруни, мелькнули в последний раз, и все стихло. Он постоял, захотел закурить, но вспомнил, что у него не осталось сигарет, а у старика взять про запас он постеснялся. Так и пошел к реке, покусывая травинку. Возвращаться нужно было немедленно, потому что с наступлением темноты в тайге путешествовать не каждому дано. Прыгая по спинам речных «бегемотов» Роман вспоминал, как он шел сюда, неся на руках Сапожника, и как утром прыгал с камня на камень вслед за стройной фигуркой девчонки. Сердце сжималось от тоски, а слезинки скатывались по щекам, на которых совсем недавно появился пушок будущей бороды.
Роман шел по наитию – запомнить дорогу он, конечно бы, не смог. Однако, ближе к вечеру, начал узнавать места, где прежде бывал, а когда совсем стемнело, он вышел к тому самому кедру, у которого познакомился с Сынге. До барака оставалось не так далеко, но он все же решил заночевать тут. Сбросил рюкзак, набрал валежника и принялся искать спички, чтобы развести огонь. В карманах их не оказалось, и Роман принялся рыться в заплечном мешке. Сверток с немудрящей едой – это положила ему в дорогу молчаливая сестра шамана, патроны, противомоскитная сетка, которой он так и не воспользовался. Спичек не было.
- Вот досада! – ругнулся Роман, и вдруг нащупал рукой металлическую коробочку. Даже не вынимая ее, он догадался – что это. Старый шаман сунул ему в рюкзак портсигар Унгерна. Отщелкнув крышку, молодой лесоруб обнаружил внутри несколько сигарет, десяток спичек и сложенный коробок. Роман запалил костерок, прикурил сигарету и задумался, глядя на тревожный огонек. Тяжелый день, полный новых переживаний, вновь и вновь вставал перед ним. Заснуть до утра ему так и не удалось.
Едва над вершинами кедров просветлело, Роман потушил костер, забросав его сырой землей, и тронулся в путь. Барак встретил его тишиной. Он побродил по пустым жилым комнатам, развел огонь в печке на летней кухне и поставил на плиту два громадных чайника – скоро прибудет «шишига» с бригадой, и перед работой каждый захочет напиться чаю.
Осень постепенно проливалась на байкальскую тайгу – бурыми становились иголки на лиственницах, желтела трава, но конец августа был еще очень теплым. Роман собирался домой. Вся бригада прощалась с ним – на память дарили каждый свой «презент». Вальщик Петя Глазов приволок из своей «пещеры» - комнаты, где он жил один – огромный новый рюкзак. В него Роман запихнул несколько здоровенных омулей – копченых и соленых – это Леха Коробко, заядлый рыбак – расстарался. Аккуратно сшитый из холста чистенький мешочек,  набитый под завязку орехами, подарила повариха Наталья. Добродушная толстушка-разведенка всегда была остра на язык, смеялась по любому поводу, но сегодня почему-то глаза ее были «на мокром месте». Украдкой она поглаживала Романа по спине.
Санёк Глумов положил на стол упакованный в полиэтилен огромный пласт светло-коричневой «серы» - таежной «жвачки», которую он варил сам, по своей «технологии».
Наконец, они на прощанье обменялись с Виктором Суходольным – Роман отдал ему свой «мудорез», отчего лицо охотника мигом повеселело, и приняло глуповато-счастливый вид. Тот, в свою очередь, выплатил причитающуюся Роману зарплату и протянул деньги за нож. Убрав в рюкзак пачки рублевок, «трешек» и «пятерок» парень от кучки купюр, отданных Виктором за нож, отделил половину, сунул их в карман, а остальные вернул Суходольному:
- За нож, даже хороший, я столько не возьму. У тебя трое детей – купи им велосипеды, что ли…
- Куплю брат, куплю! – воскликнул бригадир, сгреб со стола оставшиеся деньги, и заорал в окно, - Братки! Сегодня Ромка проставляется! Гуляем-провожаем! – Подмигнул Роману и вытащил из-под стола подозрительно звенящий «сидор».
- Нормальный ты парень, Ромка. Не жлоб. А жлобов здесь не любят.
Бригадиров «сидор» был полон бутылками с питьевым спиртом. Вообще водку и вино байкальский люд не очень жалует. Спирт по всем показателям удобнее – больше помещается в карманах, и немного дешевле, чем «монополька» - так, на старинный лад, здесь до сих пор называют казенную водку. Гулянка с песнями продолжалась до самого вечера. В лесовоз, который шел в Баргузин, Роман сел изрядно навеселе. Помахал на прощанье мужикам, и захлопнул дверцу. Водитель – седой дядька лет пятидесяти – уважительно поглядел на своего пассажира:
- Ишь, как провожают. Не каждому такие почести. – И до самого Баргузина молчал, лишь иногда вздыхал, вынимал из пачки, резинкой прикрепленной к зеркалу, папиросу «Север» и закуривал.
Роман дремал, подпрыгивая на дерматиновом сиденье, когда колеса «КрАЗа» попадали в глубокие рытвины.
Старенький «Ил-18» унес его в Улан-Удэ, там он пересел на поезд и вскоре вокзал Читы раскрыл перед ним свои захватанные грязными руками транзитных пассажиров двери. До дому Роман пошел пешком – благо, идти не далеко – всего четыре остановки на троллейбусе. Родные уже не спали – ранний подъем в традициях семьи Малышевых.
Мать, готовившая завтрак, распахнула свои объятия, тут же из-за занавески выскочили младшие – Славик и Вероника – обхватили брата, завизжали от восторга. Сдержанно поздоровался отец, чуть приобняв за плечи. Старшие – Лариса и Андрей уже были на участке. Оставшись, наконец, наедине с матерью, Роман вытряхнул содержимое рюкзака на старенький диван. Мать остолбенев, смотрела на банковские упаковки денег, лежавшие поверх мешка с орехами и свертка с рыбой.
- Сынок, ты что, сберкассу ограбил? – только и могла пошутить она.
- Нет, мам, бери выше – почтовый поезд, - рассмеялся Роман.
Роман, позавтракав, отправился в баню, которая располагалась невдалеке, на улице Курнатовского. Почти два часа наслаждался свежим паром, горячей водой, которых было в изобилии. После бани зашел в «Колхозную» - так называлась забегаловка у рынка, попил пивка, поговорил с раздатчицей Тамарой – соседкой. Вернувшись домой, встретил брата, который собирался уже на свою основную работу.
- Здоров, Ромка!
- Здоров, Андрей! Слушай, я тебе тут кое-что привез… - Роман, расстегнув куртку, вынул из кармана три купюры – две по сто и одну в пятьдесят рублей, - держи, мастеровой.
- За что это? – Андрей недоумевал. Деньги были нешуточные.
- Знаешь, у меня там твой ножик купил один знаток.
- Правда? – Заулыбался брат, - а я тут еще два сделал. Подскажи адрес – отвезу.
Братья рассмеялись – разумеется, никто и не думал никуда ехать. Просто настроение было хорошим. Радость встречи всегда доставляет людям приятные мгновения.
- Ты сегодня в техникум идешь?
- Нет, сегодня буду отсыпаться, завтра схожу.
Дом опустел, вся семья разошлась по своим делам. Только кошка Тина – черная тень, терлась о ноги любимого хозяина. Она все эти три месяца терпеливо ждала, когда он вернется, и теперь ни на шаг не отходила от него. Роман вынул из бокового кармана пакетик с рыбешкой, купленной специально для Тины на рынке:
- И тебе гостинец, ты не думай, что забыл.
Кошка с благодарным урчанием принялась за карасиков. А Роман, потянувшись, прилег на диван. Чтобы увидеть сон о своих приключениях в тайге, которые уйдут на задний план завтра, когда городская суматошная жизнь поглотит Романа. А пока он видел старого Сынге, шептавшего речитативом молитву, темно-вишневые соски на маленькой груди Даруни, и черный клубок зла, горевший адским пламенем в стойбищенском костре. В кармане нагревалось его теплом золото портсигара несчастного командира Азиатской Конной дивизии барона Унгерна.

Глава 8
Жизнь города тороплива. Спешка во всем и всегда. Только ночами немного остывает асфальт, нагретый тысячами подошв прохожих и покрышек автомобилей. Освещение мешает рассмотреть на небе звезды, и горожанин привыкает жить без них. Так же он обходится без чистого воздуха, без здоровой воды. Закрутился в городе Роман, стало забываться недавнее прошлое. Все забывается, все проходит.
Отбушевала яркими акварелями осень, на смену которой, без всякого предупреждения, вломилась в Забайкалье зима. Только вчера еще было тепло, а сегодня утром – хрустит под ногами лед, остекленели стебли растений. В ту зиму Роман с лучшим своим другом – Сашкой Сверкуновым – почти не расставался. Вместе учились, вместе отдыхали. Сашка отличался от других товарищей Романа своеобычным чувством юмора, замечательным умением подмечать тонкости и детали, которые делали даже великое смешным. И, наоборот – в смешном отыскивал крупицы величия. Нашли себе развлечение: ходить в кино на индийские фильмы, чтобы там от души посмеяться. Усядутся на первом ряду, и начинают друг другу комментировать действо. Разумеется, оба прыскают со смеху. К ним начинают прислушиваться рядом сидящие, так постепенно просмотр фильма превращается в потеху.
Однажды они под вечер пришли в кинотеатр «Удокан», купили билеты и уселись в первый ряд. Народу было немного, невдалеке от них сидели две дамы в мехах. Как только начались индийские страсти, тут же Саша начал остроумно ерничать над героями кинодрамы. К середине фильма вместе с парнями покатывались от смеха и те самые дамы. А после того, как включили свет, они перехватили Сашу и Рому у выхода.
- Ребята, у нас вечер свободный, не знаем, как убить. Вы вроде бы веселые парни, с такими одно удовольствие отдыхать. Как насчет пойти к нам в гости?
Переглянувшись, друзья одновременно согласно кивнули головами. Причин тому было две. Первая, и немаловажная – женщины были весьма привлекательными. Вторая – гулять по улицам, где правила бал зима, не хотелось.
От кинотеатра прошли к магазину «Темп», где наши парни слегка замешкались: денег у «кавалеров» оказалось только на бутылку «огнетушителя» - так именовали в народе азербайджанский «портвейн», разлитый в бутылки объемом 0,7 литра. Женщины, которых звали Надя и Катя, лишь улыбнулись, поняв причину смущения своих новых знакомых. Катя осталась с ними, а Надя решительно направилась к двери, ведущей в святая святых магазина – кабинет директора. Через полчаса они дружно выгрузились из такси на улице Даурской. Катя указывала дорогу – пришлось идти немного вперед, через переулок, сзади двигались Саша и Роман, нагруженые двумя авоськами с едой и напитками. Замыкала шествие улыбчивая Надя. Наконец, уткнулись в деревянный забор, который так покосился от старости, что едва не падал под собственной тяжестью внутрь дворика. Угол наклона можно было определить на глазок: не меньше сорока пяти градусов.
Катя, постукивая ножкой о ножку (не след носить легкие сапожки в мороз!), ткнула варежкой в калитку:
- Рома, открывай!
Роман, едва дотянувшись до ручки двери, потянул её на себя: присыпанная снегом, она кое-как пошла наверх.
- Как люк в танке, - пробормотал он, откидывая калитку в сторону.
Роман галантно пропустил дам вперед, затем шмыгнул в проем сам, а за ним двинулся Саша.
- Саша! – окликнула его Надя, - закройте, пожалуйста, калитку, чтобы не шастали тут …
Сверкунов, дотянувшись до медной ручки, привинченной с внутренней стороны, резко дернул дверь на себя. Проделав дугу, она с разгона хлопнула Сашку по голове. Благо, та была защищена кроличьей шапкой, иначе травма была бы неизбежна. Но сила удара была такова, что Ромкин друг не удержался на ногах, и хлопнулся на снег всей «пятой точкой». Ожидающие на крыльце женщины и Роман дружно засмеялись. Дом, кстати, тоже имел покосившийся вид. Опытным взглядом Малышев оценил: в просевшем в землю углу – печь. Так бывает с теми домами в Сибири, которые строят люди, родившиеся далеко от этих мест. Здесь не Украина, не Молдавия… Здесь – вечная мерзлота, если не сделать «воздушную подушку» между полом и грунтом – изба просядет.
Через покосившиеся сени вошли в дом. Надя щелкнула допотопным выключателем – под потолком зажглась лампа в рыжем шелковом абажуре с бахромой. По стенам тянулась витая проводка, других украшений не было. Лишь в самом углу виднелась буро-коричневая доска иконы. Убранство в избушке было бедным, но относительно чистым: грубо сколоченный стол, крытый льняной скатертью; два современных стула, притащенные из какой-нибудь столовой; скамья, отполированная до блеска сотнями штанов и юбок всех бывших её хозяев и хозяек. Большой двуспальный диван, обшитый кроваво-красной материей, а за ним – плоская сложенная до времени раскладушка. Емкость для воды – громадная бочка, покоившаяся на нескольких кирпичах. Рукомойник, укрепленный над изрядно мятым и облупленным эмалированным тазиком. Крашеный пол тщательно вымыт, посуда, стоящая на столе так же сверкала чистотой.
- Мы этот дом с Надей снимаем, - пояснила Катя, ловко орудуя у стола: расставляла тарелки, стаканы, вынимая из авосек снедь. Роман двинулся к ней помогать – резал тупым ножом хлеб и колбасу, откупоривал водочные и винные бутылки, вскрывал консервы.
Катя с Сашей взялись топить печь. За хлопотами все успели рассмотреть новых знакомых. Надя явно пришлась по душе Роману, а Саша неотступно следовал за приглянувшейся ему Катей. Наконец, все уселись за стол. Сверкунов и Катя – на стулья, а Роман оказался на скамье в волнующей близости от Нади. Двадцативосьмилетняя Надя казалась ему воплощением мечты: красивая, высокая крашеная блондинка с тонкой талией, которую так подчеркивал изящный ремешок. Открытые плечи привлекали видом гладкой кожи, шею украшала золотая цепочка с кулоном в виде Стрельца. Лицо ухоженное, брови выщипаны в ровные, элегантные стрелки. Прямой нос, несмотря на то, что был чуть великоват, все же не портил ее облика, напротив, подчеркивал характерное, чуть плутоватое выражение лица. Губы полные, едва тронутые помадой. И тонкий аромат духов, который улавливал чуткий нос Романа. И еще одна деталь. Переобуваясь у порога, Надя, расстегивая «молнию» у сапога, замешкалась, и Роман бросился ей на помощь. Справившись с замком, он помог обуть маленькую ножку в туфлю. Согнув ногу в колене, Надя открыла глазам ухажера чулочек, который крепился подвязками к ажурному поясу. Заметив направление его взгляда, Надя деланно нахмурилась, и игриво погрозила Роману пальчиком.
Сейчас, думая о чулочках с пояском, Роман совсем выключился из общего веселья, а между тем Сашка уже вовсю «травил» анекдоты, раскладывал по тарелкам закуску, наливал по стаканам и рюмкам вино и водку. Освоился, одним словом. Роман стряхнул с себя оцепенение, постарался забыть ножку Нади и вернуться за стол.
Надя была ведущей в отношениях с подругой. Именно поэтому Саше и Кате выпало устраиваться на ночь на раскладушке, а ей и Роме – на диване. В темноте шумно раздевались, сталкиваясь то и дело разными частями тела, хохотали над Катей, севшей мимо походного ложа. В итоге все утихли, и только еле слышная возня с обеих сторон нарушала покой старого дома. Запели пружины старого дивана, заскребла дюралевыми ножками по полу раскладушка.
Роман впервые попал в руки опытной женщины, которая умело руководила всеми его действиями в кровати. Пришло понимание – зачем и как это делается. И когда они оба достигли финала, то сдержаться от стонов удалось с трудом. Новоявленные любовники просто лежали, сжав друг друга в объятиях. Двигаться пока не было сил. Слышно было, как в груди Романа, вздымая клетку, куда оно было заперто, колотится сердце. Идиллия была нарушена ужасным грохотом и сдавленными проклятиями, которые шептали мужской юный и взрослый женский голоса. Надя чикрнула бензиновой зажигалкой. Слабый огонек выхватил их темноты нелепую картинку: ножки у раскладушки сложились с обеих сторон, отчего концы ее упали на пол, а на жестком остром ребре трепыхались обнаженные Саша и Катя. Он никак не мог подняться, а она, в свою очередь, ничем не могла ему помочь, поскольку под его тяжестью была изогнута через торчащую середину складной постели. Смех и грех, как верно было подмечено в народе. Роман и Надя тут же начали громко смеяться, да так, что зажигалка выпала из рук Нади и свалилась на кучу одежды, что была брошена рядом с диваном. Саша, как подброшенный, вскочил, наконец, на ноги, освободив из плена Катю, Роман потянулся через Надю к горящей зажигалке, отчего потерял равновесие и свалился вниз, погасив огонь своим телом, а в наступившей темноте Саша потерял ориентировку, оступился и, запутавшись в куче одежды, рухнул сверху на Романа, зацепив ногой поднимающуюся Катю. Получилась знатная куча мала. Долго, давясь от хохота, разбирались – где кто, где что. Включили, в конце концов, свет. Как были голыми, уселись вновь за стол, лишь прикрывшись тряпками. Вспоминали приключение, выпивали, закусывали, смеялись, вспоминали случаи из жизни своей и чужих жизней… Как оказались пьяны, никто не заметил. Изрядно шатаясь, все разбрелись по кроватям. Вновь была кадриль ощущений, прикосновений, горячих слов, учащенного дыхания. И вновь образовавшаяся пустота была нарушена.
В этот раз Саша, подгоняемый жаждой, решил напиться воды и в потемках направился к бочке. Воды в ней было на самом дне, потому, пытаясь дотянуться ковшом до вожделенной влаги, Сверкунов очень сильно перегнулся через край. Алкоголь сыграл с ним злую шутку: утратив равновесие, Саша свалился на самое дно, распространяя вокруг грохот и плеск воды. Никто еще ничего не понял, только слышали проклятия, сыпавшиеся из гулкой ёмкости. Роман, лежавший на диване с краю, запалил зажигалку: только две босые ноги торчали над кромкой бочки, самого Саши не было видно. Женщины тоже успели рассмотреть уникальную картинку. В три горла Надя, Катя и Рома принялись хохотать, не в силах встать и помочь бедолаге. А тот еще пуще расходился, разозленный «дурацким ржанием». Кое-как Роман встал все же и отправился на выручку Сверкунову.
Саша сидел на скамье, женщины, так и не одевшиеся, вытирали полотенцами его мокрые волосы, их голые груди колыхались у его лица, и он блаженно жмурился, подобно коту. С удивлением Рома увидел у ног Сверкунова большущего котяру: полосатого, с драным ухом, но самого залихватского вида.
- Всё, Диоген, теперь ты у нас в воде крещеный! – Пошутила Надя.
- Надо бы и Змея окунуть, - вдруг сказал Саша.
- Почему Змея? – недоуменно спросила Катя.
Саша лишь дернул острыми плечами:
- Сам не знаю. Змей и Змей. Откуда это взялось?
Роман следил за тем, как в его тени прячется блестящий змеиный хвост. И молчал. Ему-то все было понятно.

Глава 9
На рассвете женщины засобирались на работу, а парни вызвались их проводить. Шли парами. Шедшие впереди Рома и Надя разговаривали обо всем, что приходило им в головы.
- Надя, а почему вы живете в таком доме? Могли бы лучше снять. Вы откуда приехали с Катей?
- Мы? Приехали? Ты что, Рома, мы – здешние, читинские. А снимаем эту избушку на курьих ножках, потому что редко сюда ходим. По особым случаям, - хитро глянула она на спутника.
- То есть вы в Чите живете?
- Ну да. Мы с Катей на железной дороге работаем. Я – директор вагона-ресторана, а она – бригадир проводников в том же поезде.
- Ты… замужем?
- И я, и Катька – мы обе замужем. Иногда так бывает, что меняют бригады, и мы на сутки – двое задерживаемся в Чите или Москве. Если здесь, то домой не идем. Отдыхаем вместе от своих…
- Извини, я наверное, не в свое дело лезу,  - засмущался Малышев.
- Ладно, проехали. Я тебя о другом хотела спросить, Рома…
- Да, я слушаю.
- Ты знаешь… Мне б хотелось с тобой иногда встречаться.
- Правда?
- Правда. Вообще-то я против таких вот отношений, они мешают свободно жить… Но есть в тебе что-то… Нравишься ты мне.
- Ты мне тоже нравишься, - начал торопливо говорить Роман.
- Когда ты обо мне побольше узнаешь, то, наверное, уже не станешь так говорить.
- Ты что, изменила Родине? Служила в Гестапо? – попробовал Рома перевести в шутку серьезный разговор.
- Нет, в Гестапо не служила. Я в Ленина стреляла, - звонко рассмеялась Надя, и остановившись, поцеловала Романа в губы. – Всё, дальше вы не пойдете. Не хватало еще, чтобы вас наши подчиненные увидели. Мы с Катей вернемся через десять дней. Давай встретимся с тобой там, на Даурской, часов в десять вечера. Хорошо?
- Хорошо, Надя. Я приду.
В это время их догнали Сашка и Катя. Оба были в приподнятом настроении, и когда расставались, долго не могли оторваться друг от друга.
На троллейбусной остановке Саша поделился своими впечатлениями:
- Ты знаешь, а мне Катька очень понравилась. И я ей, кажется, тоже. Она меня позвала на свидание, когда вернутся из Москвы.
- Серьезно? Тогда спешу тебя обрадовать: мы с Надей тоже там же встречаемся. В десять?
- В десять.
- Стало быть, нам опять по пути, - друзья рассмеялись и зашли в подошедший троллейбус – как всегда, промороженный насквозь.
Вечером того же дня отец, вернувшись с работы, попросил Романа на выходные съездить с ним в поселок Могойтуй. Ранее неоднократно слышанное название сегодня вдруг заставило Романа вздрогнуть:
- А что там, пап?
- Поможем одному деду. Я обещал ему печь сложить. Помнишь, дядю Петю Стангусова? Он еще, переезжая в Могойтуй, к внукам, отдал нам свой телевизор, да вообще полно всяких вещей оставил. Практически все пригодилось.
- Да, мы с Андрюхой его велосипед еще года два «добивали», - тут же припомнил Рома.
- Ну не за телевизор, разумеется, помогать будем. Просто дядька он душевный. Приезжал тут в город, что-то по поводу пенсии выяснять. Зашел по старой памяти, рассказал – как внука в тюрьму посадили, он один живет, а дымоход в печке завалился. Как зимой без тепла? Поедешь?
- Разумеется, поеду.
- Ну вот и ладно.
В субботу утром они сели в рейсовый автобус и покатились в сторону Могойтуя. Роман ногтем процарапал на куржаке, покрывавшем окно, название поселка по-русски: «Змеиное место».
Печь разобрали, годные еще кирпичи отложили, намесили раствору и принялись складывать новую. Заканчивали работу в воскресенье днем. Ночевать пришлось в холодном доме старика – лишь электроплитка да самодельный «козел» еле-еле поддерживали терпимую температуру в помещении. Дядя Петя ходил по избе в валенках, тяжело вздыхал и все недобрым словом поминал неких «печников», взявших задаток, да так и не явившихся в назначенный срок:
- Что это за люди? Взяли десятку, пропили, пришли на другой день – «надо похмелиться», я им еще трешку дал, и с тех пор – ни ногой. Совесть есть у них? А кабы их батька замерзал, тоже бы водку лакали? Эх, - в досаде махал он простреленной в Отечественную рукой.
Работа подходила к концу, оставалось только оштукатурить стенки печи. Дядя Петя, открыв столешницу, вынул оттуда синенькую пятерку:
- Ромка! Сходи-ко к соседу. У меня тут бурят Бадма забавный в соседях – гонит отменный самогон. Лучше водки, ей-Богу! – радуясь новой печке, которую уже начал «прогревать» Алексей, восклицал старик Стангусов.
Роман вышел на улицу и подошел к дому Бадмы. Дверь не была заперта, но он все же постучал в нее кулаком. В приоткрывшуюся щель выглянуло широкое лицо хозяина: кустистые седые брови, копна жестких волос цвета «соль с перцем», веселые глаза:
- Заходи, заходи, не нада там стаять! Милисанер ходи – Бадма ругай, - заговорил с акцентом старый бурят.
Зашли в дом. Внутри ужасно пахло сивухой, в кухне, за ситцевой занавеской, булькал самогонный аппарат.
- Чево нада, паря?
- Меня дядя Петя послал к вам, купить…
- Скока нада? Один бутылка, два? – спросил самогонщик.
- Он вот денег дал, на сколько это? – протянул пятерку Роман.
- Нисколька денег не нада! Петька – мой друг, моя Петьки друг. Воевали мал-мал. Отдавай Петьке бумажка. – затараторил бурят, одновременно вынимая из-под лавки две поллитровки.
- Петька твоя дядя?
- Нет, мы с папой приехали ему печку сложить, он соседом нашим был в Чите.
- А! – торжествующе вскричал Бадма, - печка сделал? Молодес, молодес! Скажи Петька – Бадьма приходи, водка пить, об-мы-вать, - по слогам закончил обрадованный хозяин.
Роман вернулся в дом Стангусова, а через час, и верно, пришел Бадма. Обмывать печку сели за стол вчетвером. Старшие разговаривали между собой, Роман отстраненно закусывал, не влезая в беседу. Но все чаще ловил на себе пристальные взгляды Бадмы. Тот постепенно менялся: из немного простоватого, если не сказать – придурковатого, старика превращался в человека, узревшего что-то, что недоступно другим, открыл некую тайну. Когда Малышев-младший вышел из-за стола покурить у открытой топки печи, Бадма тут же присоединился к нему, присев на корточки рядом. Вынул обычную у бурят трубку, вырезанную из крепкого корня, не спеша набил и запыхтел, щурясь от дыма.
- Ты знаешь, что такое Могойто? – заговорил старик первым.
- Знаю, Бадма, знаю, - вздохнул Роман.
- Для тебя хорошее это место. Сила здесь твоя растет. Я попрошу – приедешь в гости?
- Приеду, если позовете.
- Приезжай на Сагаалган. Я тебя приглашаю. Познакомлю кое с кем. Уговор? – Закончил беседу вопросом Бадма, легко поднимаясь на ноги.
- Уговор, - протянув руку для прощания, ответил Роман.
Стангусов проводил отца и сына Малышевых на остановку автобуса, сунул в карман пальто Алексея сверток с бутылкой и закуской:
- Вам ехать долго, перекусите в пути. Спасибо вам, мои дорогие. Теперь хоть в тепле век доживу!
Автобус, вздрагивая от каждой перегазовки, оторвал примерзшие к земле шины, и тронулся в Читу.
- Сынок, а ты с этим … Бадмой, - припомнил отец, - на бурятском говорил?
- Разве? – удивился Роман.
- Конечно, на бурятском, - уже утвердительно сказал Алексей, - все думаю, откуда ты его знаешь, язык этот?
- Да так, несколько слов выучил, - отговорился сын.
- Да? Ну и ладно. О чем вы там шептались?
- Приглашал на Новый год приехать.
- А-а-а, мать не отпустит на праздник.
- Он не на наш Новый год приглашал, а на свой. Буддисты по-другому отмечают праздники. У них Новый год по лунному календарю высчитывается.
- И что?
- Всякий раз в разные дни отмечают, как вот православные – Пасху.
- Надо же… Живу двадцать лет в Сибири, а таких вещей простых не знаю, - с укоризной себе проговорил он, и вынул из кармана сверток, данный дядей Петей. – Будешь?
- Не-а, - покачал головой младший Малышев. Мыслями он уже был совсем в другом месте. Там, где он по-настоящему ощутил, как в него вливается сила.
В Чите он на какое-то время позабыл о поездке в Змеиное Место. Вернулась из поездки Надя. И все мысли его были направлены на нее. В душе Могой-кагана разгоралась любовь. И все говорило о том, что была она взаимной.
Глава 10
В один из зимних вечеров Надя и Роман наконец-то остались наедине. Какой хитростью Наде удалось спровадить неразлучных Сашку и Катю, Роману было неизвестно. Вдвоем они приехали в домик на Даурской, развели огонь в печи, уселись рядышком перед открытой топкой, и, обнявшись, молча смотрели на огонь.
- Ты знаешь, Рома… Я к тебе так привыкаю… Ты становишься для меня как бы второй половинкой. Странно, когда мы вместе… Ты не будешь смеяться, если я скажу?
Роман лишь покачал головой, наслаждаясь запахом Надиных волос, которые она доверчиво рассыпала на его плече.
- Мне иногда кажется, что я … вижу твоими глазами. Мы сегодня шли по улице, и я поймала себя на мысли, что снег, деревья, птицы … Словом, всё – я воспринимаю по другому, не так, как раньше. И даже цвета предметов – иные. И еще… Я рядом с тобой вижу странные картинки, как галлюцинации. Помнишь, я удивилась, когда Сашка назвал тебя Змеем?
- Припоминаю, - теснее прижимая к груди Надину голову, проговорил Роман.
- Так вот… Я… я тогда отчетливо видела змея. Огромного, переливчатого. Таких и в природе, наверное, не существует. Тебя это не удивляет? – подняла она лицо и внимательно посмотрела ему в глаза.
- Не удивляет. Для меня сейчас главное удивление в жизни – ты!
- Я сразу, еще в первый раз, заметила – ты какой-то не такой, как все. Потому и обратила на тебя внимание. Хотя, поверь, ты вовсе не в моем вкусе. – Роман повел плечами, и Надя крепче обняла его за талию, - Не обижайся, мне всегда нравились мужчины другого склада – голубоглазые, светловолосые, с правильными чертами лица. А у тебя, - говорила она с легкой иронией, - все совершенно не так.
- Что же во мне не так? – чуть по детски спросил Роман с легкой обидой.
- Назвать тебя красавцем я бы поостереглась – крупный нос, темные волосы, глаза черте-какого цвета, руки совершенно не похожие на мужские, хотя и на удивление сильные. Но то, что я с тобой чувствую… Это не передать словами. Если бы сейчас все это слышал мой муж, он убил бы нас обоих. – Закончила она на неожиданной ноте.
Роман молчал, оглаживая длинными своими пальцами оголившиеся Надины плечи.
- Давай завтра съездим к моей тетке в Балей? Я ей давно обещала приехать, да все было как-то недосуг.
- Давай съездим, я не против. Туда как добираться?
- Обыкновенно. Я завтра возьму машину и поедем на ней. Пойдем спать, а? Я так устала…
На знакомом диване они устроились, как обычно – Роман у стены, а Надя с краю. Она заснула мгновенно, а он все лежал, стараясь разглядеть в темноте ее лицо. Свет от далекого уличного фонаря едва проникал сквозь тюль на окне, но ему этого было почти достаточно: виден был нос, который она так смешно морщила, когда смеялась; чуть приоткрытые пухлые губы, которыми она умела так целовать, что у него перехватывало дыхание от их малейшего касания. Блестели белые зубы, почти идеальные, если бы не нижний резец, чуть повернутый по оси. И ресницы – густые, бросающие даже днем плотную тень на глаза. Руки его непроизвольно коснулись Надиной груди, ощутив, как наливаются желанием рубиновые соски, она застонала во сне и сама потянулась к нему. Сон был отброшен в сторону, как одеяло, стесняющее движения. Запели пружины многострадального дивана, закачались под напором взаимной страсти стены, а потолок выгнулся, как обнаженная женская спина.
«Москвич» пел хорошо отрегулированным мотором, и дорога скользила под его колеса. Надя управляла машиной чуть небрежно – одной рукой, другая рука ее была непрестанно занята: то она держала в ней сигарету, то касалась лица дремавшего рядом Романа. Утром они вместе добрались до гаража на КСК, вывели из металлического сарая автомобиль, завели его и отправились в Балей. По пути только остановились у вокзала, и Роман с полчаса ждал, пока Надя уладит свои рабочие вопросы. В ожидании он начал дремать – ночь выдалась совершенно бессонная. Так и ехали: он то и дело клонился в сон, а она бодрила его ладошкой.
За Урульгой Надя резко ударила по тормозам. «Москвич» юзом поплыл по укатанному снегу. Роман сразу открыл глаза и понял, что заставило Надю остановиться: на огромной высохшей сосне, вернее, на одной из голых могучих веток, восседал черный аист. Разумеется, такая птица посреди зимы, да еще и у дороги, не могла не привлечь внимания. Однако другие машины, следовавшие по трассе, пролетали мимо. Либо водители не обращали внимания на столь загадочный факт, либо … они не видели большой редкой птицы.
- Что это, Рома? – с едва скрываемым страхом спросила Надя.
- Черный аист. – Чуть продумав, ответил он, открывая правую дверцу автомобиля.
Надя вышла с другой стороны, продолжая неотрывно смотреть на птицу.
- Откуда он здесь?
- Наверное, где-то недалеко человек, которому он принадлежит. Сейчас посмотрим.
- Какой человек? Кому может принадлежать аист? – идя следом за Романом, спрашивала Надя, волнуясь.
К сосне, на которой громоздилась гордая птица, они шли, проваливаясь в снег почти по пояс. Наконец, им удалось преодолеть стометровое расстояние, отделявшее дерево от дороги. Под сосной, скрючившись, сидел человек. Под телогрейкой багровела знакомая Роману «простыня», обритая голова не была покрыта шапкой, руки замерзающего человека были сложены крестом на груди.
- Надя! Его нужно в машину!
Подхватив незнакомца под мышки, они вдвоем потащили его к дороге. С трудом запихнули свою ношу на заднее сиденье. Надя тут же уселась за руль и погнала машину назад, в Урульгу. Видимо, поездка к тетке сорвалась. В первом же доме, у которого они остановились, на сигнал выскочил молодой бурят, и заспешил к ним. Он помог вытащить из салона пострадавшего и, одной рукой подхватив падающее тело, другой показывал, куда нести странного человека.
В горнице, раздев бритого, молодой бурят вскрикнул:
- Лама Гомбо! – И зачастил, поедая глазами распростертого на кровати ламу, - Его уже три дня ждут! Старики с ума сходят – где пропал Гомбо? Где вы его повстречали?
- Недалеко – по аисту нашли, - ответил Роман, сдергивая с ног ламы потертые ичиги.
- По аисту? Да кто вы такие? – вскричал молодой бурят.
- Успокойся, ради Бога! Мы просто проезжали мимо. Беги лучше, вызови врача или фельдшера – видишь, Гомбо в себя не приходит. Наверное, здорово обморозился. – Приказала Надя. – Если есть спирт, давай его сюда – мы пока разотрем бедолагу.
До самого вечера они занимались с Гомбо-ламой. Пришедшая молоденькая медсестра из местной больницы не нашла обморожений.
- Он истощен. Наверное, несколько дней не ел. На лицо – упадок сил. Кормите его горячим бульоном, понемногу давайте твердой еды. А так … Завтра будет на месте врач, я попрошу его зайти.
Без конца хлопала входная дверь, входили и выходили люди, сменяя друг друга у постели Гомбо. Каждый из них, переговорив с хозяином, уважительно поглядывали на приезжих. Но заговаривать никто не решился. Вскоре Надя взяла инициативу в свои руки и выставила из дома всех, кроме хозяина:
- Дайте человеку прийти в себя! Вы же только мешаете! Придете завтра! Уже ночь на дворе! Расходитесь!
Молодой хозяин – его звали Цыдып – постелил Роману и Наде в маленькой комнатке возле кухни, а сам устроился рядом с Гомбо. Лама, на вид которому было около тридцати лет, тяжело дышал во сне, бредил, скидывал с себя ватное одеяло.
Обнявшись, Роман и Надя лежали на скрипучей кровати.
- Рома, а ты откуда знаешь их язык? – Спросила Надя.
- Какой язык? – недоумевал Роман.
- Ты с Цыдыпом по-бурятски говорил, причем он некоторые слова твои то ли не понимал, то ли удивлялся им.
- А ты вон о чем… Так, в детстве немного с бурятами общался, запомнил.
- Не лги. – Я же видела, как они все смотрели на нас. Будто мы с небес спустились, не меньше.
- Просто мы нашли важного для них человека, вот они и смотрели на нас с уважением.
- Рома! Когда я вышла из машины, аист с дерева исчез, а когда мы с тобой подходили к дереву, я прикоснулась к тебе, и он снова появился. Что это было?
- Надя! Тебе померещилось. Спи давай, а то рассержусь.
Но Надя еще долго крутилась на кровати, пока не устроилась поудобнее, обхватив шею Романа обеими руками.
Глубокой ночью Роман проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Еще не открыв глаза, он уже знал, кто смотрит на него.
Гомбо-лама сидел, скрестив ноги, у самой кровати Романа и Нади.
- Здравствуй, Хранитель Веры! – прошептал по-русски Роман.
- Рад видеть тебя, Могой-каган! – так же по-русски, не разжимая губ, проговорил Гомбо.
Роман выпростал ноги из-под одеяла и коснулся пятками холодного пола:
- Как ты себя чувствуешь, Гомбо-лама?
- Спасибо, я уже готов к дальнейшему пути.
- Твой путь в дацан?
- Да, Могой-каган, я иду в дацан. Скоро, в ближайшие годы, нашу веру ждут великие перемены. И я хочу быть при этом.
- Ты идешь пешком? И почему ты оказался в стороне от дороги?
Гомбо-лама повернулся спиной и сдернул с плеч накидку – вдоль позвоночника тянулись кровавые следы когтей какого-то крупного животного.
- Рысь. – Не стал углубляться в пояснения лама.
- Недели две назад? – Деловито осматривая глубокие борозды, успевшие поджить, спросил утвердительно Роман.
- Да, тринадцать дней. Напала в тайге. Короткой дорогой пошел, - улыбнулся лама.
- Как же ты с такими ранами ходишь?
- Хорошо шел, но видно, много крови потерял, у самой Урульги уже сбился с дороги. Ты меня по аисту нашел?
- Да, он высоко забрался. Слепой бы увидел. – Улыбнулся в ответ Роман. - Хранитель Веры, у меня есть одна вещь, которая, я уверен, должна послужить добрую службу дацану. – С этими словами он вынул из кармана своего полушубка, висевшего на гвозде, маленький тяжелый сверток. – Возьми его, пожалуйста.
Гомбо медленно развернул бумагу, а затем тряпку – в свете луны заблестело золото портсигара барона Унгерна.
- Дорогой подарок… - Задумчиво проговорил лама. – Ты и в самом деле необычный Могой-каган. Хорошо, я отнесу его в казну дацана. Да будет так!
- Извини, Гомбо, но тебе непременно нужно задержаться здесь, в Урульге. Твой аист был очень слабым. Наберись сил, затем пойдешь дальше. Цыдып и местные люди позаботятся о тебе. Ты послушаешь меня?
- Хорошо, Могой-каган, я побуду тут до праздника. Затем вновь отправлюсь в путь.
Роман проводил Гомбо-ламу до его ложа, помог ему поудобнее лечь, и вернулся к Наде. Она не спала. Взяла его за руку и спросила:
- Да кто же ты такой, Ромка? Что за «Могой-каган»??? Ты отдаешь незнакомому человеку вещь ценой в мою машину, и бровью не ведешь. Можешь ты мне все это объяснить?
Роман задержался с ответом. Вместо него ответил змей, выскользнувший из тьмы: он приблизил свою узкую голову к лицу Нади и уставился на нее мерцающими зелеными глазами. Мгновенно молодая женщина уснула и откинулась на подушку. До утра их больше никто не беспокоил. Только ходики в кухне отстукивали напророченное Гомбо время перемен.

Глава 11
Зима смягчилась – отдельные составляющие природы заговорили в полголоса о весне. До настоящего тепла было еще далеко, но робкие надежды на ее приход уже появились. В такую вот пору Роман отправился в Могойтуй в гости к старому Бадме. Обещание, данное еще осенью, он не забыл.
В автобусе его соседом оказался словоохотливый молодой мужчина по имени Тарас. Всю дорогу он развлекал Романа историями из своей жизни.
- Меня ведь родители, дай им Бог здоровья, назвали Игорем. Я только в шестнадцать лет имя официально сменил. Представляешь? Лет в пять, наверное, отдали мне спортивные штаны старшего брата. Казалось бы – пустяк, верно? Но штаны мне были велики, пузырились, как шаровары у Запорожских казаков. Вот меня во дворе и стали звать «Тарасом Бульбой». А потом «Бульба» отвалился, остался один Тарас. «Тарас» да «Тарас». Все кругом Тарасом кличут. И мать с отцом тоже Тарасом называть принялись. В школу пошел, и там остался Тарасом. Так привык, что если меня Игорем кто обзовет, я и не реагировал: «Что за Игорь?». Паспорт когда получал, оформился на имя Тарас.
Странная история с именем попутчика сильно позабавила Романа. На одной из остановок Тарас исчез, и в последнюю минуту, когда водитель уже собирался закрывать двери междугороднего «ЛАЗа» и отправляться в дальнейший путь, объявился с «чекушкой», стаканом и парой плавленых сырков. Распаковав свою добычу, Тарас налил в стакан водки, и протянул его Роману:
- Видишь, на сырке «Дружба» написано? Давай, по маленькой за дружбу!
За дружбу грех не выпить. Зажевали «Столичную» сырком, продолжили беседу, которая, как известно, делает длинную дорогу короткой. Тарас, узнав, к кому Малышев едет в Могойтуй, заметно оживился:
- Да ты что? К Бадме? Ну и дела! А ты знаешь, что он у нас теперь вроде знаменитости? Постой, я тебе лучше по порядку расскажу. Он, Бадма, и прежде был знаменит, только по другой части – хорошо, паразит, самогонку гнал. Мы, бывало, к нему в дом гурьбой придем – он молодежь любит у себя принимать. Усадит за стол, бесплатно своего зелья подливает, а сам нам по ушам ездит – рассказывает военные истории. Да такие, что обхохочешься. Только мы знали – ежели кто рассмеется, он мигом всех выгонит, и больше, как ни уговаривай, не нальет и стопки. Потому и слушали его враки с каменными харями. Чисто Будда.
- Что, прямо-таки одни враки? – усомнился было Роман.
- Вот, послушай. Он раза три при мне рассказывал, как в дивизии Доватора воевал. – И жестикулируя, стараясь подражать неправильной речи Бадмы, Тарас принялся передавать историю Бадмы.

История, рассказанная Тарасом со слов Бадмы.
«Воевал я у Доватора. Лихой был конник, урожденный. Ранило его под Москвой. Лежит, кровью истекает. Зовут меня к нему. Он мне говорит: «Бадма! Ты лучше всех, после меня, скачешь на лошади. Одевай моя бурка, одевай моя папаха! Веди дивизия вперед, в атака! Я надевай командирские бурка и папахам, вскачил на его конь – хороши жеребец! И заорал: «Ура! За мной, за Родина!» и поскакал прямо на траншей. Весь дивизий увидал, как командир вперед поехаль, и тоже заорали «Ура! Даешь!» и бросились за мной. Мы так целый город у немец отбили. Мне потом Доватор орден свой отдавал.
Как-то зовет меня Доватор: «Бадма! Бери пакет, вези Жукову! Смотри! Голова отвечаешь за бумагам!» Ну, я сел в «кукурузника», завел маторам, и полетел в штаб. А по дороге за мной «мессеры» увязались. Вываливались из-под тучка, я не видел. И давай по мне из пулеметов: «Та-та-та-та-та». Все крыльям дырявые, еле лечу. Все ниже к земля, ниже. Вдоль железная дорога лечу. Низкам-низкам. Смотрю – впереди туннель. Я туда – «вжих!» - и лечу по туннелю-та. А впереди – огонь! Фара! Паровоз! Что делать? Я – «тык-тык» - заднюю включай, обратно хвостом вылетай, тут мене «мессер» сбивай! Я с парашют выпригивай, лечу вниз, в зубах пакета держу. Гляжу: внизу лошадь оседланный пасется, травка ест. Я – прямо на нее приземляйся, отстегивай лямки парашют, и поскакал в штаб. Приехай, Жукову по форма доложил: «Мол, я пакета доставиль, распишись, товарищ Жуков, а мне некогда – моя Доватор ждет! Мне Жуков за этом дело медаля давай».

- Вот такие вот военные мемуары. Понимаешь, он постоянно книги о войне читает, видать, оттуда и нахватался этих вот выражений – «мессеры» вывалились из-за тучи, и так далее. – Отсмеявшись вместе с Романом, продолжил Тарас. – Но не в этом самое смешное. В ноябре Бадма пошел в клуб в кино. Он сто лет в клубе не был, его кроме аппарата и его тысячи богов ничего не интересовало. А тут пришел, смотрит кино, да как заорет во время документальных кадров: «Это я! Я!» Истерика с ним началась, врача вызывали. Представляешь, с самой Победы никто не знал, да он и сам не знал, где он воевал, откуда вообще родом – в Могойтуе его до войны точно не было, старики говорили. Оказывается, он сам себя узнал! Точно, точно! Наш военком парень хваткий – быстро сообразил, что к чему. Сделал в Москву запрос, там проверили – наш Бадма и не Бадма вовсе! Его Баяр зовут, а фамилия его, верно – Бадмаев. Нашли его однополчан, шум подняли – он, оказывается, под Кенигсбергом взводом командовал, там его и шибануло так, что память долой. Видать, в суматохе увезли в госпиталь без документов, вот и получилось, что он не помнит ничего после контузии, а сказать – кто он, некому было… Да…
- И что же, откуда он оказался родом? – жадно расспрашивал Рома.
- Он вообще из Бурятии. Сюда-то его отправили, потому что он все говорил врачам: «Могойто, Могойто». При выписке посмотрели, видать, по карте, где Могойтуй, да и написали в документах. Сюда приехал после войны, его, разумеется, устроили. Так и жил на пенсию, да еще сторожил склад на товарном дворе. – Тарас вылил остатки водки в стакан, - Приколись! В Москве раскопали, что у Бадмы нашего – орденов, как у Брежнева, не меньше! Военком говорил, что к девятому мая устроят целую церемонию. «Награда нашла героя», как пишут.
И вот ведь что еще удивительно. После того случая, в кино, Бадма решительно переменился. Разговаривать стал чисто, ну вот как мы с тобой. Из Бурятии к нему дочка и внуки приезжали – ревели на всю улицу. Пожили неделю и уехали к себе, он наотрез отказался до своего Нового года уезжать. После Сагаалгана вернутся за ним. Правда, интересный фрукт, этот Бадма? Кстати, а ты чего к нему?
- Да мы с ним познакомились, когда с отцом дяде Пете печку ремонтировали.
- Стангусову? Я заходил к нему, он говорил, что городские приезжали делать печку. А я «дембельнулся» только в конце ноября, а так бы сам, может быть, сделал, - он хмыкнул, - если б трезвый был.
С автостанции Тарас проводил Романа до самого дома Бадмы. Малышев только сделал первый шаг за калитку, как из дома ураганом вылетел Бадма и бросился к нему:
- Роман! Роман! Приехал, ай молодец, ай хорошо! Проходи, проходи! – И уже обращаясь к Тарасу: - Ты вечером Тарас, зайди, посидим, вина выпьем! Договорились?
Тарас не обиделся, что его не пригласили тотчас: здесь все на виду – знать, людям о чем-то своем нужно поговорить, раз просят зайти попозже. Поэтому тезка знаменитого гоголевского персонажа отправился к себе домой.
Роман в доме у Бадмы-Баяра оказался на положении особого гостя: старик принимал его по высшему разряду. Приготовил позы, отварил свежей баранины, добыл где-то свежие помидоры(!), резал крупными кусками вкуснейший хлеб, испеченный не на пекарне, а в поду русской печи. Расставил все на столе, разлил по рюмкам водку своего изготовления.
- Я хочу, Могой-каган, выпить за тебя. – Он жестом ладони пресек возражения Романа, - за тебя, потому что ты вернул мне меня самого. Я без малого сорок один год прожил чужой жизнью. Так, мелькали в уме какие-то осколки той, прежней моей жизни. А ты вот приехал, твой Змей махнул хвостом, и все будто стало на место. За тебя!
Мужчины выпили, и Роман принялся закусывать обжигающими рот позами. Меж тем Бадма-Баяр продолжал:
- После твоего отъезда мне всю ночь снилась моя прежняя жизнь. Жена приснилась, её Даба зовут. Дочь увидел, Жану… Я все-все вспомнил… Я даже вспомнил, как меня ранило в последнем бою. Проснулся другим человеком, а из прежнего выйти не могу – прирос! И помню весь сон ночной, а наружу он не выходит… Выхожу на улицу, читаю на заборе плакатик: «Кино в клубе: «Чинганчгук – Большой змей». Думаю – это неспроста. Вчера у меня был в гостях Могой-каган, сегодня кино про Большого змея. Пошел в кино. Сел в кресло, начала крутиться кинолента, и вдруг себя увидел, молодого. Ты меня туда привел, Змей! Ты меня вернул в себя, Могой-каган!
- Баяр! Перестань, я прошу тебя! Ты еще расскажи кому – меня ж потом замучают люди расспросами. Это все случайность, совпадение такое, – улыбался Роман.
- Завтра Праздник. Завтра будем радоваться жизни, будем молить богов, чтобы они даровали тебе хорошую жизнь.
Сидели за столом весь вечер. Тарас не пришел – видимо, тактичность не позволила ему нарушить уединение двух этих странных друзей: старого воина-бурята и молодого, безусого парня-горожанина.
- Скажи мне, Могой-каган… - подумав, спросил Бадма-Баяр, - почему ты тревожишься, что случилось у тебя за спиной?
Роман и сам со времени отъезда чувствовал невнятную тревогу, так иногда бывало, когда готовилась какая-то неприятность со стороны Судьбы. Но четко определить масштаб грядущей беды он не мог. Да и радость за Бадму-Баяра покуда отодвигала на дальнюю полку заботу о себе.
- Расскажи мне о своей семье, Баяр, - попросил Роман, чтобы перевести разговор на другую тему.
- А что рассказывать? Я о них, почитай, сорок лет ничего не слышал… Родители мои, конечно, уже давно умерли. Брат где-то в тайге – живет вольной жизнью, сестра с ним ушла. Сынге вообще с детства к свободе тянулся…
- Сынге??!! – вскричал Роман, - твоего брата зовут Сынге?!
- Ну да, а что…
- Я его встречал некоторое время назад. В тайге, на Байкале… Он шаман у кочевников.
- И ты говоришь, что «случайность, совпадение» - слегка передразнил гостя Бадма-Баяр. – Молод еще, вот и веришь в случайности. Расскажи мне о своей встрече с Сынге. Я думал, что уже никогда о нем ничего не узнаю.
До самого праздничного утра разговаривали. Уже укладываясь спать Бадма-Баяр будто сам себе пробормотал:
- Ну, каков наш Могой-каган? Обрюхатил мою племянницу, и всё валит на «случайность». Хороша «случайность», ничего не скажешь.
Роман только прыснул в кулак.

Глава 12
На обратном пути в Читу Романа не оставляло чувство беспокойства, которое он ощутил еще в доме Бадмы-Баяра. И чем ближе старенький автобус подъезжал к городу, тем сильнее волновался Малышев. Решил, что сначала заскочит на несколько минут домой – узнать, всё ли в порядке с родными, а уж потом побежит на свидание с Надей на Даурскую. От автостанции он рванулся прямиком – по знакомым проломам в  дощатом заборе стадиона «Труд», по улице Бутина вверх, мимо площади Ленина. Вот и Чкалова. На общем крыльце дома сидел сосед – Стас Мусейник – бывший военный музыкант, тромбонист. Человек поразительной внешней красоты и столь же поразительной внутренней паршивости. С бывшею женою Леной он давно уже не жил – доводил до ручки свою маму, которая вынуждена была пустить сына обратно, после его развода. Сейчас Мусейник «высиживал» очередную «трешку» от Лены – этот «оброк» был чуть ли не узаконенным откупом от ночных дебошей, которые Стас устраивал под дверями бывшей супруги, если не получал еженедельную подачку. Чаще он сюда не ходил. Но не подумайте, читатель, что в нем говорили остатки совести. Её, совести, отродясь у посредственного тромбониста не было. Просто за неделю у него «точек» обхода набиралось аккурат столько, чтобы не докучать каждый день Лене. В список его были пожизненно внесены: сестра, еще две бывших жены, взрослый сын Игорь, мама, а как же без нее? И приятель по службе в военном оркестре, который откупался от Мусейника за жену – дочь Стаса. Роман, органически не переваривавший Стаса, молча прошел мимо. Однако Мусейник на этот раз подал голос:
- Что, торописся? А со старшими здороваться тебя мамаша не учила?
- Меня мама учила с дерьмом не связываться, - ответил Роман, пытаясь обойти отставного музыканта.
- Кто это дерьмо? – зло заскрипел алкоголик, выпучивая некогда прекрасные свои еврейские глаза, - я дерьмо? Это твоя мамаша дерьмо, раз нарожала такой сволочи целый выводок! Как не сдохла только еще, я… - на этом его речь была оборвана. Роман жестким кулаком сшиб Мусейника с ног, и тот кубарем полетел с высокого крыльца.
- Ах ты падла! – Взвыл поверженный наземь алкаш, поднимаясь на ноги. – Да я тебя, заморыша!
Стас, в руках у которого оказалась какая-то суковатая палка, бросился обратно на крыльцо, норовя ударить Романа палкой. Но тот лишь сделал шаг в сторону, пропуская мимо себя надоевшего за последние годы «интеллигента», и придал ему ускорение ногой в задницу. Мусейник потерял равновесие и головой протаранил обитую дерматином входную дверь. Издав какой-то булькающий звук, он осел на пол и сидел там, тараща во все стороны глаза. Роман подцепил носком ботинка его шапку и скинул ее в снег:
- Знаешь что, вали отсюда. У меня давно уже руки чешутся надавать тебе по ушам, мразь. У нас тут своих алкашей до черта, ты еще повадился. Пошел вон! – Рыкнул Роман, и увидал, как маленькая мартышка у стоптанного ботинка Стаса с визжанием бросилась прочь, увлекая за собой Мусейника.
Позже всему двору стало известно, что Мусейник попал в «дурку», поскольку в бреду «белой горячки» поминал беспрестанно огромную змею, которая едва не отхватила его раскаленную алкоголем голову.
Роман поспешил в дом. Мама и отец были дома, он удовлетворенно отметил, что с ними все в порядке. Младшие – Славик и Вероника – уже спали, а Лариса и Андрей были где-то по своим делам. Но Роман чувствовал – с ними тоже все в порядке. Значит, проблема там, на Даурской. Досадуя на задержку, вызванную стычкой с дураком Мусейником, Роман наскоро перехватил со сковороды жареной картошки, извинился перед родителями и вновь выбежал на улицу. До окраины города нужно было еще добраться, а уже было довольно поздно.
Роман сошел с троллейбуса на нужной остановке, прошел знакомым переулком и, вывернув из-за стены пятиэтажки, остолбенел: тот самый перекошенный заборчик с «танковым люком» был сбит на землю окончательно – через него недавно переезжал какой-то громадный автомобиль, а сам домик в глубине двора превратился в груду дымящихся развалин. Возле него суетились пожарные – один поливал из «рукава» потухающие угли, остальные же сматывали толстые шланги, завершив свою работу. Роман со всех ног бросился к домику, расталкивая цепочку поздних зевак. Увязая в грязи, образовавшейся от развороченных шинами спецмашин пластов снега, подтаявшего грунта и воды, Роман пробирался к дому их свиданий с Надей, потеряв по пути шапку и перчатки. Он был уже почти у самого пепелища, когда два здоровенных молодца схватили его за руки:
- Ты куда это, а?
- Там, там… - задыхаясь, начал объяснять Роман, указывая рукой в черные развалины, - там были люди?
- Были, были. А ты почем знаешь, дружище? – заинтересовался один из «молодцев».
- У меня сегодня здесь встреча должна была быть… - упавшим до сипа голосом только и проговорил Роман.
- Отлично! Фёдор! Отведи-ка гражданина в нашу машину. Кажется, свидетель  отыскался.
Романа усадили в милицейский «УАЗик», где с ним сразу же заговорил какой-то чин в гражданском. Обескураженный, раздавленный всем случившимся, Роман только молчал. Наконец, в машину уселись те двое «молодцев», и водитель завел двигатель. «УАЗик» отвез пассажиров в отделение милиции. Здесь, под протокол, с Романа стали брать показания. Ничего толком он рассказать не мог, лишь только то, что на этот вечер у него было свидание на Даурской в сгоревшем доме, что он только что вернулся из Могойтуя. Более-менее подробно он разъяснил – где был, у кого, кто его мог видеть во время пожара.
- Скажите, что там произошло, в конце концов?
- Тебе, Роман Алексеевич, как свидетелю, который легко может перейти в разряд подозреваемых, я пока ничего не обязан говорить. Но думаю, что ты здесь ни при чем, – заговорил следователь, – там был поджог. Причем все говорит о том, что он был устроен с целью убийства. Дверь была заблокирована ломом, ставни наглухо заболчены. Внутри находились два человека. Оба трупа сильно обгорели, но можно с уверенностью сказать – это две женщины в возрасте от двадцати до тридцати лет. Если подтвердятся твои показания, то это – Екатерина Ельникова и Надежда Охрименко. Пока все.
В этот момент дверь кабинета следователя открылась, и вошел сутулый мужчина с красными от недосыпа глазами:
- Виктор Палыч! Фотографии готовы, - он положил на стол еще сыроватые снимки.
Следователь отпустил фотографа и принялся рассматривать влажные карточки. Две из них отложил в сторону.
- Посмотри, Роман, может быть, опознаешь?
Роман взглянул на фотографию и побледнел. На снимке была видна обугленная голова с оскаленным ртом. Зубы неестественно белели посреди черных покровов лица. Один нижний резец был чуть-чуть повернут по оси. Малышев, чтобы не упасть, вцепился ногтями в столешницу, да так, что послышался хруст ломаемых ногтей.
- Кто это сделал? Кому она мешала?
- Не знаем мы этого пока, парень, не знаем, - вздохнул следователь, и посмотрел на часы, - иди-ка покуда домой, да из города не уезжай в ближайшие дни. Вызовем еще.
Через весь город Роман шел домой пешком. Голова без шапки замерзала, но он не чувствовал этого, пальцы его то и дело подцепляли горсти снега и прикладывали их к пылающему лицу. Дома Роман рухнул, не раздеваясь, на приготовленный матерью с вечера  матрас, и забылся во сне. А снилась ему пылающая «избушка на курьих ножках» и бьющиеся внутри нее запертые кем-то девушки. В ушах стояли их крики, он отчетливо слышал: «Рома! Ромочка! Спаси! Бога ради! Приди скорее!»
Проснулся Роман совершенно больным. Попытался встать, но тут же упал обратно на матрас. Мать, измерив у него температуру, ушла к соседям – вызывать врача. К вечеру Роману стало совсем худо.

Глава 13
Месяц почти пролежал Роман в больнице. Воспаление легких оказалось серьезным испытанием в сочетании с нервным срывом, который он пережил. Пару раз к нему в палату являлся следователь – уточнял детали. В конце концов, от него отстали. Приходил Сашка Сверкунов, приносил в грелке портвейн, который они пили в тайне от персонала. Сашка делился своими мыслями по поводу случившегося:
- Понимаешь, я вообще не знал, что вы там будете в тот день встречаться. Катька мне позвонила утром с вокзала, сказала, что они вернулись из поездки. Я, было, заикнулся о встрече, да только она отказалась – дескать, надо домой, к дочке. Как она там оказалась – ума не приложу. А то, что ты опоздал, можно сказать, тебе жизнь спасло. Я все думаю – кто мог вот так, зверски…
- У меня, Сашка, эта мысль тоже из головы не идет… - Роман задумчиво крутил в пальцах сигарету, - если бы я вовремя пришел, то наверняка бы вместе с ними сгорел. А если бы чуть позже – успел бы их вытащить. А я приехал, когда уже дом полностью сгорел…
- Нет, Рома, ты не понял. Тебя бы не подпустили к дому. Скорее всего – пристукнули бы втихую. Уверен – тот, кто поджигал, следил за пожаром от начала и до конца.
В начале апреля Роман вернулся домой. Он очень изменился – страшно похудел, глаза его ввалились. Все, чем он занимался, делал автоматически: ел, помогал матери, сдавал экзамены и дипломную работу в техникуме. Точно так же автоматически праздновал с однокашниками окончание учебы – пил из тубуса не пьянея, вместе со всеми отправился на квартиру Сереги Сломова на ГРЭС, где «зависали» двое суток. Пробуждение от этого состояния пришло неожиданно. Возвращаясь от Сломова, Малышев ехал на автобусе. Салон был почти пуст – всего пять человек, кроме него, ехали в город. Возле озера Кенон в автобус вошли двое, очень похожих друг на друга мужчин. Один занял место рядом с Романом, а второй уселся на сиденье сзади. Тот, что был по правую руку от Ромы, вынул из кармана удостоверение и раскрыл его так, чтобы видно было одному Малышеву:
- Мы из КГБ. С вами, Роман Алексеевич, очень хотел бы пообщаться один человек.
- Это арест? – бесцветным голосом спросил Роман.
- Нет, мы приглашаем вас на беседу, - подчеркнуто вежливо отозвался мужчина сзади.
- Хорошо. Когда и где?
- Сейчас, к месту мы вас подвезем, у нас машина.
Роман обернулся: в заднем окне автобуса виднелась «Волга», едущая следом.
- Поехали.
- Тогда выходим?
 «Волга» привезла их в штаб ЗабВО. Роман подивился, поскольку ожидал, что его доставят на улицу Ленина, где в самом красивом в городе здании помещалась областная «контора». Но виду при этом не подал. Они поднялись на третий этаж, прошли по коридору и оказались перед дверью без таблички. Первый мужчина нажал на кнопку звонка. Через минуту дверь приоткрылась, впуская Романа. Провожатые его остались снаружи. Прапорщик с петлицами танкиста провел Малышева дальше – к еще одной, обшитой кожей двери. Распахнул ее и подтолкнул в спину: «заходи!»
У большого полированного стола спиной к двери, стоял широкоплечий мужчина. Тронутый сединой затылок его даже на значительном расстоянии подавал недобрые импульсы. На плечах военного мундира светились полковничьи погоны с голубыми – лётными просветами. Роман остановился посреди кабинета. На стене – карта, задернутая шторой. Над креслом хозяина кабинета – протрет Железного Феликса в фуражке. Козлиная его борода, казалось, указывает посетителю на окно, плотно закрашенное белой краской.
Хозяин кабинета развернулся на каблуках и уставился тяжелым взглядом на вошедшего. С минуту они изучали друг друга. Широкоплечий – с неподдельным интересом, смешанным с неприязнью, а Роман – с безучастием.
- Меня зовут Николай Иванович, - представился баритоном широкоплечий.
- Роман Алексеевич, - Николай Иванович усмехнулся самым краешком губы на ответ Романа.
- Роман Алексеевич… Что ж ты такой паскудник, а? Роман Алексеевич?
- В чем же я … паскудник? – все так же бесцветно спросил Малышев, рассматривая квадратики сверкающего паркета.
- Моя фамилия – Охрименко.
Роман вздрогнул и поднял глаза на широкоплечего.
- Что, знакомая фамилия? – издевательски, как показалось Роману, спросил Охрименко.
- Знакомая. У меня одногруппник был – Охрименко Вася.
- Не юли, щенок! – угрожающе произнес Николай Иванович, и сделал несколько тяжелых шагов к Роману. – Ты знаешь, о ком я говорю. Я не для того тебя сюда … гхм… позвал, чтобы слушать твое блеянье. Я тебе, сопляк, хочу одну сказку рассказать. На ночь.
До Романа, наконец, начал доходить тайный смысл его привода сюда.
- Слушай, и заруби себе на своем носу! – продолжал Охрименко. – Для меня не были секретом ваши шашни с Надькой. Эта сука всегда искала, как бы меня ущипнуть больнее. Я долго терпел ее похождения. Она, дура, и ее подружка-по****ушка, думали, что мне ничего неизвестно. Пусть бы себе гуляли, мне-то какое дело? Лишь бы не мешала службу служить. Нет, этой суке мало было унижать меня рогами, она задумала еще и родить мне ублюдка от тебя. А потом у нее вообще загорелась идея – подать на развод. Так вот просто – раз! – и развалить карьеру, которую я строил пятнадцать лет… Ради которой я из Москвы уехал сюда, в эту срань! – Лицо Николая Ивановича стало багроветь. – Хренушки! – он сложил из толстых пальцев дулю и сунул ее под самый нос Роману – тот брезгливо отстранился.
- У меня была мысль всех вас там урыть… Жаль, что не получилось. Исполнители оказались туповаты. А ты, щенок, как назло алиби обложился со всех сторон: везде тебя видели, везде тебя запомнили. Запоминающийся ты наш… Ты сейчас должен был быть на «Чите-третьей», но вышел сухим из воды. Еще лучше, сели б ты сейчас торчал на зоне и превращался в руину – я бы постарался стереть тебя в пыль… И здесь ты ускользнул. Ничего, свой третий шанс я не упущу. Ты у меня еще вспомнишь и этот разговор, и Надькины титьки, которые так тебе нравились. – Заметив изумленно приподнятые брови Романа, Охрименко расхохотался:
- Да я все ваши ****ки писал на пленку. «Надюшка, как же я тебя люблю! Твоя грудь, как весенний багульник – нежная и красивая!» - вдруг выговорил он ту самую фразу, которую Надя заставляла его повторять несколько раз.
И, словно пелена с глаз упала. Роман отчетливо увидел в тени, которую отбрасывала мощная фигура Охрименко, огромный змеиный хвост. Только странным было одно обстоятельство: живая плоть была укрыта будто панцирем с острыми, как стилеты, шипами и пластинами. А самый кончик хвоста, который нервно гулял туда обратно и вовсе был похож на цепь для бензопилы – если таким хлестнуть, то человека запросто можно пополам разрезать. «Он тоже – Змей!» - догадался Роман.
- Что ты там увидел? – зло спросил Охрименко, перехватив взгляд парня. – Чертей? Правильно, у тебя с ними свидание скорое. Все! Разговор окончен. То, что со страху не обоссался – хвалю. За остальные свои выкрутасы ответишь башкой. Вон отсюда! – Николай Иванович нажал кнопку на столе.
Тут же дверь распахнулась, и на пороге возник прапорщик.
- Слушаю, товарищ полковник!
- Проводите Малышева до выхода.
- Есть!
На широком парадном крыльце штаба провожатые Романа закурили и дали прикурить ему.
- Попал ты, паря, как кур во щи. Ну ничего, главное – живым отсюда вышел. Вали, пока наш полковник не передумал. Прощевай!
Роман шел домой, мысленно анализируя разговор с Охрименко. Угрозы полковника казались ему бессмысленными – «Хотел бы убить, наверное, нашел бы способ. С женой расправился, не вздрогнул. А уж меня бы…»
Дома мать протянула ему повестку из военкомата. Теперь все встало на свои места. В армии полковнику-особисту очень даже легко достать любого. С этой догадкой он и улегся спать. Снился скрежещущий металлом бронированный змей, который близко подполз к нему и пытался его задушить. «Почему же я не мог им повелевать?» - думал он во сне. И тут из темного угла, где заканчивался струящийся хвост змея Охрименко, послышался голос Даши-Доржо: «Ты живыми можешь повелевать. Не мертвыми». «Значит, он мёртв, Даши-Доржо?» «Много может сделать зла тот, кто повелевает змеями. И много может сделать добра. Он избрал свой путь. Путь мертвых».

Глава 14
Еще от моста через речку Читинку начали подвывать-повизгивать тормозные колодки вагонных колес. Роман с жадностью смотрел на ползущий за окном до боли знакомый пейзаж. Хотя, если вдуматься – у каждой российской станции вы увидите сваленные в штабеля чуть ржавые рельсы и черные от креозота шпалы, покосившиеся будки с прислоненными к ним железнодорожными знаками, семафоры с битыми стеклами, кучи щебня, мусора. И, как обязательная деталь, бредущий вдоль насыпи пьяный мужик в телогрейке.
Два года не был в родных местах Роман Малышев. За это время внешность его претерпела значительные перемены: плечи раздвинулись, лицо потемнело от загара, который невозможно приобрести на курортах. У губ появились складки, а на правой стороне шеи белел длинный, тонкий шрам. Движения его были уже не так порывисты, как прежде –  в каждом жесте была уверенность в себе. Военная форма с погонами сержанта ладно облегала его фигуру. Надо заметить, что была та форма приведена в точное соответствие с Уставом Вооруженных Сил СССР – никаких тебе обычных для «дембеля» украшений и излишеств. Ни аксельбантов, ни пышных эполет – всё просто, как на картинке в учебнике НВП. И даже обычные значки, которые так любят громоздить на своей груди лихие солдатики, отсутствовали. Недавно полученную медаль Роман засунул в карман и забыл о ней, как только вышел за ворота части. Ехал налегке. Чемодана с альбомом и подарками не вез. Перед тем, как сойти на перрон, смахнул невидимую пыль с армейских ботинок тряпочкой, которую тут же швырнул в урну. Дома!
Он шел через здание вокзала и краем глаза отмечал: вот здесь, в этом заплеванном углу, два года назад они – пацаны из «команды 7», ждали своего поезда, пили водку, напевали под гитару песни. Вот тут, в проходе между дверями, они с Андрюхой Вавиловым учили уму-разуму и вежливости наглого транзитного хлыща-«дембеля», пытавшегося качать перед ними права.
Военный патруль – два солдата и капитан, стояли на привокзальной площади – «пасли» прибывающие поезда. Воины с повязками на рукавах, рванулись, было в сторону Малышева, но опытный капитан, едва глянув в лицо Романа, резко осадил ретивых своих подчиненных.
Не торопясь, закурив по дороге,  двигался Роман по улицам родного города. Весна уже спеленала первой зеленью тополя, трава на газонах ждала первой стрижки. Горожане торопились по своим делам, и глаза сержанту резали белые коленки, мелькающие из-под мини-юбок встречных девушек. Отвык он видеть женские ноги открытыми. И вообще отвык от самого вида обыкновенных городских женщин. На углу улиц Журавлева и Чкалова он замедлил шаг. Близость дома волновала его, но к встрече с матерью и отцом, братьями и сестрами он еще не был готов. Чтобы загасить окончательно эмоции, Роман прошел дальше, вверх по улице Журавлева – до Пионерского парка. Там, усевшись на пустые качели, долго смотрел на вершины вековых сосен, под которыми в детстве проводил так много времени. Ничего не изменилось здесь за время его отсутствия. Горка-«Ракета», металлический съезд которой был отполирован одеждой и телами детей за многолетнюю службу. Карусель с деревянными скамьями, на которых вечерами окрестная молодежь распивает дешевый портвейн и бренчит на гитарах. Сосна «висельников», на которой, по странному стечению обстоятельств, несколько человек свели счеты с жизнью, затянув на шее тугой «галстук» из веревки. «Дворец пионеров» - с парадной стороны чистый и аккуратно покрашенный, а с тыла – облупившаяся штукатурка и окна, заделанные фанерой и ДСП.
- Рома? – услышал он сзади женский голос.
- Я, – отозвался сержант.
Шаги, хотя и были они легкими – подошедшая женщина была обута в летние тапочки на каучуковой подошве – Роман услышал еще издали. Голос показался знакомым. Он обернулся через плечо и увидел Лену Лыкову – свою первую школьную любовь. Она стала носить короткую стрижку, лицо ее было сильно накрашено по нынешней моде, но все же это была она – Ленка, воздушная мечта всех школьных мальчишек. Его мечта.
- Здравствуй, Рома! А ты что здесь делаешь? Почему ты в этом зеленом? Ой, какой ты загорелый! Ты давно вернулся? – вопросы без остановки летели с язычка Лены – острого, яркого, как помада на ее губах.
- Здравствуй, Лена. Воздухом дышу. Это сейчас мода такая – в хаки ходить, вернулся … - Роман взглянул на часы, - два часа назад.
- Слуша-а-а-ай, как ты изменился! – радостно пропела мелодичным голосом Лена, – ты даже домой не заходил? Никого нет? Да? Пойдем ко мне, посидишь, чаю попьем. Я ведь тебя года четыре не видела?
- Может, и больше, - улыбнулся Роман.
- Может, - согласилась Лыкова, подхватывая Романа под руку и увлекая его в сторону улицы Бабушкина, где она жила, – я тебя едва узнала. Слушай! – остановилась она, - да как я вообще тебя узнала? Я сюда почти никогда не хожу. А тут… Ни с того ни с сего пошла вот прогуляться по парку. Тут ты сидишь. Меня будто в спину кто толкал, честное слово!
- Это я тебе сигналы посылал, - пошутил Роман.
- Знаешь, очень похоже, что ты правду говоришь, - рассмеялась Лена, обнажив свои великолепные зубы.
Роман, глядя на нее, тоже улыбнулся, и Лена заметила у него во рту металлические коронки:
- Ба! Да когда ж ты успел без зубов остаться, Ромка? Где твоя «гагаринская улыбка»?
- Я ее променял. На кое-что получше, - не вдаваясь в подробности, ушел от ответа сержант.
Дома у Лены он бывал всего-то пару раз – Лыкова приглашала на день рождения. Но разве сумеешь рассмотреть жилище, если приходишь туда с кучей одноклассников, которые так мельтешат перед глазами, что не можешь сосредоточиться на чем-то одном? Теперь у Романа была такая возможность. Он разглядывал книжные полки, про себя отмечая те тома, которые еще не прочел. Внимание его привлекла акварель на стене – в причудливых изгибах линий угадывалось прелестное лицо хозяйки. Лена вскользь заметила:
- Вовка Иванов рисовал. Знаешь, он теперь в Суриковском учится, в Москве.
- Впечатляет.
- Да, мне тоже нравится.
- Лена, а кого ты еще из наших видела, кто кем и как? – уже за столом спросил Роман, прихлебывая из тонкой кружечки горячий чай.
Лена неожиданно помрачнела. Посмотрела в окно, и начала перечислять:
- Катю Бойченко видела – у нее двойня родилась. Света Макаревич в Томске, аспирант. Анжела Зыкина – во Владивостоке, замужем за военным моряком. Томка Тычкайло – педучилище закончила, в младших классах преподает. Знаменская, дура, подалась на БАМ…
- А парни, кроме Вовки Иванова?
- Парни… Рома, ты знаешь… Это какой-то рок. Я за последние два года была на семи похоронах. В Афгане убили Ваньку Гирчука и Володю Данишевского. На лесном пожаре погиб Игорь Либо. Осенью прошлого года вернулся из армии Сережа Боровой – пошел в милицию служить, и нелепо погиб в какой-то там операции. Герунас Стас утонул на озере. Казик Пташкевич разбился на машине на пути в Молоковку. А Андрея Попова … зарезали ночью на улице.
Роман сидел с окаменевшим лицом. Новости были безрадостными. Лена заплакала и прижалась щекой к его плечу. Он гладил ее по спине, но слов, чтобы успокоить ее, у Романа не было. Говорить с женщинами он совсем разучился.
Взглянув на свои «Командирские», сержант засобирался – потянулся к кителю, вставая с табурета. Но Лена остановила его:
- Ромка, а твои знают, что ты сегодня приезжаешь?
Вместо ответа он мотнул головой.
- Тогда не уходи, ладно? Придешь завтра – они же не будут волноваться. Я сегодня одна – мама уехала к тетке в Дарасун, а отец…
- Да, а как тетя Света и дядя Жора?
- Ты и этого не знаешь… Мой папа умер три месяца назад. Рак. Тебе не писали?
- Нет. Я в госпитале лежал и не писал своим. Чтобы зря не беспокоить.
- Что-нибудь серьезное?
- Пустяки. Гланды вырезали.
Курили на балконе, глядя на уходящее солнце. Лена беспечно болтала ножкой, а Роман пускал кольца дыма, облокотившись на перила. Перекликались внизу матери и дети:
- Санька, живо домой!
- Мам! Еще пять минут!
- Никаких «пять минут», скоро отец придет, будем ужинать!
- Наташа-а-а-а! Иди домой!
- Сережка, паразит! Где тебя черти носят?
Двор пустел. Только пенсионеры еще стучали по фанерной столешнице косточками домино, да несколько парней и девчонок жались в беседке, пряча от взрослых пару «огнетушителей».
- Пойдем, Ромочка, я тебе ванную приготовлю! – позвала Лена, вставая и поправляя юбочку.
- С удовольствием! – отозвался он, гася окурок в стеклянной банке, которая, судя по следам, раньше служила пепельницей дяде Жоре.
Пока Лена шумела водой в ванной, Роман разделся – снял галстук и рубашку, аккуратно повесив их на спинку стула, сложил там же брюки, и отправился на зов Лены:
- Иди, готово!
- Спинку потереть? – кокетливо спросила Лена.
- Безусловно! – шутливо отчеканил сержант запаса.
- Господи! Ну какой ты загорелый! Просто черный! На Черном море служил, да?
- Угадала, в Крыму, - блаженно жмурясь от прикосновений женских рук и запаха хвои, который давала пена, отвечал Роман.
- А это – о раковину порезался? – спросила Лена, проводя пальцем по шраму, рассекавшему правую часть груди Романа.
- Опять угадала!
- Та-а-ак, а это, - она указала на круглый шрам на внутренней стороне бедра, - наверное, краб ухватил?
- Они такие кусачие, эти крабы.
- А на спине? Морской еж напал?
- Точно! Как кинулся! – улыбался сержант.
- А что у тебя с шеей? – уже едва сдерживая рыдания, спросила Лена серьезным тоном.
- Это меня рыбак-татарин на блесну подцепил.
Больше она вопросов не задавала, молча терла его рогожной мочалкой –  осталась от отца.
В постели Лена полностью взяла инициативу в свои руки. И до глубокой ночи они убивали друг в друге все дурные воспоминания, отложившиеся слоями в их душах. Казалось, с каждым движением, с каждым толчком выходили и растворялись в воздухе неприятности, доставшиеся им. Их тела – розово-белое Лены и темное, почти эбонитовое, Романа, контрастировали, но, сливаясь воедино, создавали причудливую картину, похожую на акварель талантливого художника Вовки Иванова.
Роман спал, утомленный переживаниями последних часов. Лена, вернувшись к кровати из ванной, наступила на что-то колкое. Подняла с пола и всмотрелась в предмет: на ее узкой ладошке лежала медаль – на ней были выбиты маленькие самолетики, летящие по верху, и танк, ползущий внизу. И красная эмалевая надпись: «За отвагу». У ее недавно умершего отца была такая же. Получил он ее не за ныряние в Крыму. Лена потушила свет и улеглась к Роману под простыню. Во сне он пробормотал что-то на гортанном языке и захрипел, закинув голову. Она поправила под ним подушку, погладила по щеке, которая уже покрывалась щетиной, устроила свою коротко стриженую головку на его груди и провалилась в сон. Приснился ей огромный змей, которые кольцами обвивал ноги очень знакомого ей человека, лица которого она рассмотреть не могла. Змей был необыкновенным: сверкающая его кожа была украшена начищенными до ослепительного блеска броневыми пластинами. Хвост заканчивался острым стальным шипом. Но Лена в своем сне вовсе не боялась этого монстра. Она присела около его пульсирующего тела и даже протянула руку, чтобы погладить. Коснувшись змея, она почувствовала, как в сердце ее стало теплее, лед, наполнявший его, начал подтаивать. И было ей так хорошо, будто она вновь вернулась в детство – легкое, беззаботное. И безопасное. В этом момент она поняла, чьи ноги обвиты телом змея. Она подняла глаза и увидела лицо Романа. Один глаз его был обычным, зеленовато-карим, а другой отливал рубиновым огнем. И, словно в ушах у нее загрохотал голос Романа:
- Лена! Помоги нам уйти с дороги мёртвых! Мы слишком далеко зашли по этому пути! Вернуться на дорогу жизни нам поможет только любовь. Любовь!
- Я помогу, Ромочка…
- Нет у нас другой надежды. Только на Любовь! – грохотало в ушах Лены.
Лена вздрогнула всем телом, припадая к змею и ногам Романа, и слезы, хлынувшие из ее глаз, коснулись брони, частично укрывавшей тело змея. И там, где слезы ударились о сталь, она стала таять, открывая взору измученную, окровавленную плоть.
Она проснулась, все еще продолжая вздрагивать всем телом, а частью сознания оставаясь во сне. Роман разметался во сне, свесив голову с кровати. И шрам на шее белел в причудливом свете молний, сверкавших за балконным окном. Грохот грома потряс дом. В городе началась первая весенняя гроза. Потоки воды уносили с улиц грязь, мусор и сорванные ветром листья с деревьев. Очищение пришло в город.


Глава 15
Бурная встреча отслужившего Романа в кругу домашних сменилась грандиозным застольем, на которое были приглашены родственники, знакомые, соседи. Два выходных дня гуляли от души. Как по волшебству на столе появлялось вино, если вдруг случалось, что гостям нечего выпить. Откуда-то приносились тарелки и кастрюльки с едой, если нечем было закусить. Песни то лились из хриплого магнитофона – за Пугачевой Высоцкий, то сами гости горланили всё подходящее к случаю. Утром понедельника последний засидевшийся дальний родственник жены старшего брата Андрея был разбужен, опохмелен и отправлен восвояси. Пользуясь отгулами, взятыми на работе, мать осталась дома, и они вдвоем наводили порядок в порядком захламленной квартире. За то время, что Роман отдавал «долг Родине» семья Малышевых немного «расширилась» в квадратных метрах – умерла «вечная бабушка Шура» и ее комнату отдали им.
Роман убирал на антресолях, сметая оттуда пыль и укладывая на место вынутые по случаю наплыва гостей матрасы и одеяла. Среди картонных ящиков с новогодними игрушками он обнаружил свой старенький школьный портфель, куда складывал когда-то свой «архив». Портфель расстегнулся, и на доски антресолей выпали несколько листков бумаги и фотографий. Сержант запаса начал бегло просматривать находку: ведомости успеваемости за второй и третий классы школы, его рисунки – телебашня, улица Чкалова. Несколько страниц из тетрадей. На фотографиях Роман с улыбкой увидел себя и младшего брата – оба на лыжах, с ног до головы изваляны в снегу; вот Мишка Арефьев – сосед-хулиган, судьба которого никому не известна – как ушел по «малолетке» в зону, так ни слуху ни духу. С последней фотографии на него глянуло лицо Нади. И как током ударило. Кровь бросилась в виски, сердце забилось неровными толчками. На обороте мелким, почти бисерным почерком надпись: «Милому Ромке от непослушной девочки Нади». Роман шагнул на пол с табуретки и подошел к окну, держа в руках снимок трехлетней давности. И в этот момент в стекло кто-то побарабанил пальцами. Положив фотографию на стол, Роман выглянул в окно. Внизу, едва дотягиваясь рукой до рамы, стоял невзрачный человек в очках с зелеными стеклами, которые ужасно не шли к его щегольским, чуть подвитым усикам. «Чисто Зорро» - подумал Роман. Человек заметил его, распахнул рот в широкой дружелюбной улыбке:
- Здравствуйте, Роман Алексеевич! С возвращением!
- День добрый. Чем могу?
- Мы не могли бы с вами поговорить, Роман Алексеевич? Буквально две-три минуты я отниму у вас.
- Хорошо. Сейчас выйду. Подождите.
Малышев ополоснул под умывальником шею и лицо, переодел армейские брюки, которые были испачканы в пыли, на новенькие штаны, которые ему подарил брат Славик, вместо рубашки накинул белую майку с трафаретом «АВВА», и вышел за дверь.
«Зорро», скучавший на крыльце, вскочил на ноги – он оказался почти одного роста с Романом, и протянул ему руку:
- Николай Николаевич!
Немного подумав, разглядывая при этом незнакомца в упор, Роман все же протянул свою ладонь:
- Как меня зовут, вы знаете. Итак? Давайте ближе к делу. У меня через час свидание.
- О! Узнаю армейскую хватку! Как говорится: «С корабля – на бал!» Ну что ж, я не отниму у вас много времени. Роман Алексеевич, позвольте поинтересоваться: чем вы намерены заниматься по окончании вашей службы? Какой путь решили избрать, так сказать?
- Не думал еще об этом. Три дня, как вернулся. Еще не привык к гражданской жизни. Осмотрюсь – потом решу.
- Прекрасно! – обрадовался Николай Николаевич «Зорро», - а у нас для вас есть предложение…
- Выкладывайте! – Роман взглянул на часы.
- Собственно я… Меня попросили пригласить вас на встречу, где вам будут изложены все условия и прочее, что касается нашего предложения. Но, уверяю вас – это в высшей степени интересное и перспективное предложение.
- Вопрос позволите?
- Разумеется, разумеется, - опять широко заулыбался посетитель, - я с радостью отвечу на любой.
- Предложение связано с военной службой?
- В некотором роде.
- Мой ответ отрицательный. Погоны, как выяснилось, мне сильно жмут.
- Ха-ха-ха, - радостно рассмеялся «Зорро», - уверяю вас, ходить строем вам не придется.
- Тем более. С меня довольно.
- У меня только одна к вам просьба, Роман Алексеевич, - мгновенно оборвав смех, продолжил Николай Николаевич, - не могли бы вы сегодня вечером придти по этому адресу, - он протянул Роману бумажку, сложенную вчетверо, – неволить вас, конечно, никто не будет, но выслушать-то вы всегда можете, правда?
Малышев мельком взглянул на бумажку и похолодел: там был написан адрес Лены Лыковой. Ее номер дома, ее квартира. Мгновенно его рука уже держала посетителя за горло, а вторая обшаривала карманы пиджака «Зорро». На свет показалось удостоверение УВД. На развороте с фотографии хмурился Николай Николаевич, а надпись, меж тем гласила: «Самсонов Владимир Петрович. Капитан милиции».
- Так вот что, капитан Самсонов, - все еще не отпуская хватки, заговорил Роман прерывающимся голосом, - быстро отвечай на мои вопросы, иначе я тебя удавлю прямо здесь, не сходя с мечта.
- Дур-р-рак, - хрипел «капитан», пытаясь освободить горло от пальцев сержанта.
- Где Лена? Кто этот твой желающий со мной поговорить? Быстро!
- Лыкова уехала в Дарасун – жива и здорова. А встретиться хочет мой начальник. Все! Отпусти!
Роман отпустил «Зорро», вытер о штанину руку и бросил к ногам визитера красную книжицу:
- Смотри, «капитан»! Если узнаю, что соврал – умрешь медленно. Иди, передай своему начальнику, что буду в семь.
Роман повернулся спиной к «Зорро» и зашел в дом. Дурные предчувствия наполняли его сердце. В комнате он присел к столу, налил себе крепчайшего чая из заварника, и жадными глотками осушил стакан. На глаза ему попалась фотография Нади, все еще лежавшая здесь.
- Не зря ты меня, Наденька, предупредила. Стало быть, концерт по заявкам еще не окончен.
В семь вечера Роман стоял на площадке перед квартирой Лыковых. Не успел он еще поднести палец к кнопке звонка, дверь сама распахнулась. Давешний «Зорро» отступил на шаг в темноту прихожей, тем самым приглашая Романа войти. Малышев шагнул в квартиру, каждую секунду готовый к нападению. Но пока никто не собирался с ним расправляться физически. В знакомой комнате Лены горел торшер, а в стороне от него, в кресле, удобно расположился человек могучего телосложения с тяжелыми, широкими плечами. И, хотя лицо сидящего было скрыто от света, Роман тотчас узнал его: полковник Охрименко.
- Присаживайтесь, Роман Алексеевич, - вместо приветствия предложил полковник.
- Благодарю, Николай Иванович, - Роман устроился на краешке дивана, стараясь держать под контролем все замкнутое пространство комнаты.
- Вы, Роман Алексеевич, можете быть абсолютно спокойны. Мы сейчас останемся одни. Никакой западни или иной каверзы я вам не уготовил, - Охрименко чуть наклонился вперед, и лицо его медленно выплыло из тьмы. – Самсонов! Можете быть свободны!
В прихожей хлопнула дверь, и все стихло.
- Я слушаю, - подал голос первым Роман, прервав молчаливое разглядывание лиц друг друга, тянувшееся несколько минут.
- Ты изменился. Очень изменился.
- Вы ни капли не изменились. Все тот же полковник Охрименко.
- Можешь называть меня «товарищ генерал».
- С каких это пор армейский сержант стал «товарищем» генералу-особисту? – усмехнулся Роман.
- Ну, я уже давно не особист, хотя верность данному ранее слову заставляет меня делать поправки в своей службе.
- А раньше вы не делали таких «поправок». Можно было все: сжечь жену, стереть мальчишку в пыль…
- Вот что, сержант! – прервал Романа генерал, – выслушай меня, и, может статься, тебе будет яснее, зачем мы сейчас с тобой тут сидим. Готов?
- Что ж, послушаем. Никогда не вредно набираться ума-разума. Тем более, от целого генерала!
- Ёрничество попрошу оставить. Итак, Рома, я начну с того, что признаюсь: эти два года я не спускал с тебя глаз. В переносном, разумеется, смысле, - усмешка искривила литые губы генерала, – то, что мне докладывали о тебе, с каждым днем нравилось мне все больше и больше. Ты не просто стал хорошим солдатом. Ты превзошел все мои самые смелые ожидания. Знаешь, как тебя называли в докладах? Нет? «Шахматист». Те операции, которые ты проводил лично, достойны сравнения с лучшими партиями Карпова или Бобби Фишера. Мне импонировало твое умение найти самый верный, возможно, единственно верный ход, который позволял всей игре поворачиваться в твою пользу. И умение жертвовать фигурами, добиваясь максимального результата – тоже хорошее качество. Оно нам очень может пригодиться. Кстати, по моей инициативе твоя операция в ущелье вошла в пособие для обучающихся в командах специального назначения. Видишь, как тебя высоко ценю! И, поверь, старые свои обиды я готов забыть. Потому что вижу – от тебя может быть очень и очень много пользы для нашей страны.
- Для страны? Или для вас? – перебил Роман генерала.
- А это одно и то же, – не меняя интонации, ответил Охрименко.
- Вот как, надо же…
- Не расстраивай меня, Рома. Ты сейчас говоришь, как законченный гражданский шпак! Слушай дальше. Твой отказ остаться в армии и продолжить обучение в военном училище я расценил, как поступок мудрый. Недаром же твой позывной был «Змей», да? – чуть улыбнулся генерал, – видишь, какие тебе красивые псевдонимы присваивали – «Шахматист», «Змей». Так вот, я рад, что ты, в итоге, оставил в прошлом армию. И поэтому я сразу, пока ты совсем не разболтался на «гражданке», делаю предложение: иди служить под мое начало. Гарантирую – экстерном закончишь любой ВУЗ по твоему выбору. Со дня подачи рапорта получишь звание лейтенанта и оклад в четыреста пятьдесят рублей, плюс командировочные, пайковые и все такое прочее. Как только получишь высшее образование, мгновенно стану прибавлять тебе по звезде в год. К тридцати годам будешь полковником. Слово генерала! Впечатляет?
- Пока впечатляет. Но я дальше послушаю, – откликнулся Роман.
- Молодец. Я бы тоже не спешил с решением. Дальше. Здесь, в захолустье, тебе делать нечего. Пора перебираться в европейскую часть страны. Помогу тебе устроиться в Ленинграде. В Москву тебе пока еще рановато – нужно проявить себя с хорошей стороны, моих рекомендаций недостаточно.
- Чем же мне предстоит заниматься?
- На первых порах – быть исполнителем. Видишь ли, в нашей стране зреют большие, я бы даже сказал – радикальные перемены. И для того, чтобы сохранить нашу Родину, не позволить ее расшатать врагам, нужны такие люди, как ты. Мы собираем свою команду с бору по сосенке. В курсе, что мне пришлось лететь из Москвы, чтобы поговорить с тобой? Заметь: я ждал четыре дня! Пока ты кувыркался с бабой, пока ты распевал песни, я терпеливо ждал. Вот как важен для нас каждый человек.
- То есть, вы чуть ли не с вокзала следили за мной? – слегка подивился Роман.
- Шутишь? Ты только получил документы на увольнение, за тобой уже наблюдали.
- Значит…
- Это значит, что если бы ты сразу с вокзала пошел домой, то у калитки бы тебя встретила Лыкова. И ты все равно оказался бы у нее. И если бы не я, то она бы тебя точно уговорила идти на службу к нам.
- Ленка – у вас в агентах? – Роман был раздавлен этой новостью.
- Да. Только вот что странно. Не знаю, как ты и чем ты ее обработал. Мы еще в твоих секретах разберемся. Только она повела себя очень неадекватно. Сегодня утром она вот здесь, - Охрименко указал на ковер у своих ног, - стояла на коленях и умоляла больше тебя не трогать. Что это вдруг, а?
- Не знаю, - задумчиво ответил Роман, – наверное, недосып подействовал.
- Ну, ничего, позже разберемся. Просто это лишний раз доказывает, что ты – очень нужный нам человек, и я в тебе не ошибся.
- Где Лена сейчас? Этот ваш, «Зорро», говорил, будто она в Дарасуне.
- «Зорро»? Самсонов сказал тебе свой оперативный псевдоним? – изумился Николай Иванович.
- Ничего он не говорил, просто я так его назвал для удобства. Так что с Леной?
- Она в Дарасуне, у тетки. Хочешь проверить?
- Хочу. Видите ли, генерал, я с некоторых пор не доверяю вашим словам.
- Иди домой, через полчаса к тебе подъедет машина. Отвезет тебя к Лыковой. Завтра в это же время я жду твоего ответа. До свидания, – генерал, не смотря на свои физические параметры, легко поднялся из глубокого кресла, и зашагал к двери, которая открылась перед ним сама собой. У порога он остановился и, повернувшись к Роману, проговорил:
- Твой коллега Филин, кстати, уже по дороге в Ленинград. Он, в отличие от тебя, не стал долго думать.
В тени, которую отбрасывало тело Охрименко, вился толстый хвост змея. С тех пор, как Роман видел его в последний раз, он изменился. К чешуйчатой броне добавились новые острые сверкающие шипы – голубовато-прозрачные алмазы и налитые кровью рубины. Только за всей этой внешней угрожающей, непробиваемой красотой, чувствовалось все меньше жизни. Генерал зашел очень далеко по дороге Мертвых. Туда, откуда уже невозможно вернуться. В точку, где любой начинает сеять окрест себя смерть и боль.
В этот момент Роман принял решение. 

Глава 16
В конце лета на перроне «Московского» вокзала в Горьком с поезда сошел высокий, подтянутый молодой человек с небольшим чемоданчиком в руке. Легкомысленная белая кепка с прозрачным козырьком покрывала его голову, оттеняя загорелое лицо, на котором играла улыбка. Глаза приезжего были скрыты за темными очками в массивной пластмассовой оправе. Никто его не встречал, и он никого не искал глазами. Рассекая толпу, он двинулся на автобусную остановку. Дождавшись нужного ему номера, принял участие во всеобщем штурме автобуса. Оказавшись на задней площадке, он передал шесть копеек через впередистоящих пассажиров, и принялся рассматривать виды, открывающиеся за задним окном.
На остановке в районе Щербинки Роман (это был, безусловно, он) вышел на волю из душного нутра автобуса. Оглядел таблички близлежащих домов, и зашагал в сторону улицы Военных Комиссаров. Там его ждали.
Мне, автору, просто рассказывать – вот, мол, Роман прибыл в Горький, поехал по адресу, где его ждали… А каково Вам, мой Читатель? Сразу вопросы: Почему? Каким образом? Придется мне бегло описать те события, которые предвещали появление нашего героя на улицах волжского города.
Вечером того майского дня, когда он встретился на квартире Лены Лыковой с генералом Охрименко, Роман на самом деле отправился в Дарасун, чтобы убедиться – с ней все в порядке. Водитель доставил его по адресу далеко за полночь, однако там, куда приехал Малышев, не спали, и будто ждали его появления. Лену он застал в слезах. Растерянные её мать и тетка сидели тихо на кухне, выйдя лишь на минутку – поздороваться.
- Меня заставили подписать бумагу о сотрудничестве, когда я попалась с Витей-Музыкантом на фарцовке. Мы из Владика привезли два чемодана шмоток, а когда сдавали клиентам, нас и взяли. Витьку без разговоров осудили, а со мной вел душеспасительные беседы капитан Самсонов, гнида. А потом заставили подписать бумагу и отпустили. Я уж и забыла об этом, а тут … - Лена разрыдалась в полный голос.
- Ленка, успокойся. Я сегодня исчезну. Тебя будет допрашивать, возможно, генерал. Зовут его Николай Иванович. Так вот, запомни: я тебе говорил, что уеду в Иркутск или на Алтай, к своим армейским друзьям. Большего, извини, я тебе сказать не могу. Спасибо тебе за все, спасибо тебе за ту ночь, что ты мне подарила. Знаешь, ты мне будто тягу к жизни вернула.
Она кинулась ему на шею и они долго так стояли. Оба понимали – прощаются навсегда.
Машина отвезла Романа обратно домой, и в квартиру он вошел только под утро. Мать, обеспокоенная его отсутствием, не спала, сидела у кухонного стола, на котором были разложены упаковки немудрящих лекарств. Сильно пахло валерьянкой.
- Мама. Послушай меня. Дорогая моя, любимая, мне необходимо будет исчезнуть на какое-то время. Для того, чтобы ты не переживала, я каждую неделю буду присылать Виоле открытки. По ним ты будешь знать, что со мной все в порядке.
- Сынок, ну куда же ты опять? Ведь только вернулся. Я даже боюсь спрашивать, где ты был эти два года. А ты снова исчезаешь…
- Понимаешь, меня опять хотят втянуть в это ремесло. Я больше не хочу лить кровь ни свою, ни чужую. Тем более, за чьи-то интересы, которые с моими не совпадают. Мне с собой нужно немногое. Собери вещи, которые пригодятся на первый случай, и если есть, дай мне немного денег. Думаю, рублей тридцать мне вполне хватит.
- Ой, сынок, сынок… Я так тебя ждала, я так надеялась, что ты поживешь с нами, порадуешь меня. Ну да нечего делать…
Через двадцать минут Роман выбрался из дома через заднее окно, ужом прополз по огороду, и уже перемахнув неслышно в темноте через забор, почувствовал присутствие наблюдателя. Не делая шума, он обошел соглядатая кругом и через двор общежития пединститута выбрался на соседнюю улицу. Пешком он отправился вверх по улице, забирая ближе к городскому кладбищу, где начиналась объездная дорога. Там, прошагав несколько километров, он решился остановить попутку.
Петляя по области, Малышев заметал следы очень тщательно. Проверялся на всех ночевках. Уйти удалось. В этом он убедился, когда добрался до Могойтуя. Целый день он просидел в кустарнике за домом Бадмы-Баяра. Видел лишь только раз, как старик выходил из дому и тщательно вглядывался в то место, где прятался Роман. Но подойти не делал попыток. Когда стало смеркаться, Бадма-Баяр опять показался на крыльце, и махнул рукой, делая приглашающий жест. Роман выбрался из сидки и осторожно приблизился к дому. Из темноты сеней раздался взволнованный голос старика:
- Рома, Рома! Золотой ты мой, долгожданный Рома! Заходи скорее, у меня и чай готов, и водка есть, и поесть я приготовил! Здравствуй! – обнял он высокого Романа за пояс, - Проходи, проходи!
- Здравствуй, дорогой Баяр! Как же ты узнал, что я здесь?
- Я еще не так стар, и не ослеп, чтобы не заметить, как в моем огороде расположился Могой-каган. Я узнал твоего змея. Только уж очень он у тебя страшен стал.
- Да, об этом я не подумал. Откуда же знаешь, что я, можно сказать, нелегально?
- Не знаю, что такое «нелегально». Думаю только – не стал бы прятаться, коль нет нужды. И не поверю, что ты худое сделал или задумал. Проходи, зачем стоишь в дверях? Ты знаешь, что я только два дня, как вернулся сюда? Сердце подсказало – надо приехать. Еле уговорил своих, чтобы отпустили. Сказал: молиться еду, – Баяр хитро посмотрел на Романа, – а тут ты в кустах, как Будда сидишь, не шелохнешься. Верно – терпелив, подобно Змею!
Неделю бывший сержант провёл безвылазно в доме старого бурята. Ждали оказии, с которой Баяр сумел передать весточку дальше, туда, где мог бы временно остановиться Роман. Пользоваться телефоном или телеграфом Малышев не хотел.
Глухой ночью молодой бурят – водитель совхозного «ЗиЛа» вывез его из Могойтуя, и доставил в Челутай. Оттуда он перебрался в кузове раздолбанного «ГАЗа» в Бальзино. Пробыл там день, и дальше двинулся в Бальзой. И так, на перекладных, без спешки, он выбрался в Бурятию. В Улан-Удэ ему купили билет до Кирова, где он пересел на Горьковский поезд и благополучно прибыл на место, где собирался осесть надолго.
А сейчас Роман подходил к дому, где его ждал Никулин Никифор Степанович – однополчанин Баяра. И ждала его новая жизнь.
У двери, на которой химическим карандашом был выведен номер «16», Роман остановился, поставил у ног чемоданчик и закурил. Больше спешить было некуда. Осталось только постучать в филенку. Внизу хлопнула подъездная дверь, и по ступеням лестницы побежали легкие ноги. Поднималась девушка. В одной руке у нее была сумка, под мышкой другой – трубочкой свернутых несколько свежих газет. На площадке, где курил Роман, девушка остановилась, и сказала, одновременно стуча в дверь под номером «16»:
- Курить нужно у окна, там специально «пепельница» стоит. Видите? – указала она тонким пальчиком на консервную банку, стоящую на подоконнике между этажами.
Из-за двери послышались шаркающие шаги и молодой голос, который совсем не соответствовал обладателю старческой походки, произнес:
- Кто там? Маргарита, ты?
- Я, дедушка!
Дверь отворилась. Огромный сутулый старик занимал, казалось, собою весь дверной проем. Чистые голубые глаза внимательно посмотрели на Романа:
- Это с тобой, Маргарита?
- Нет, дедушка, этот молодой человек курит в неположенном месте и молчит.
- Я сам по себе, Никифор Степанович, привез вам привет от Баяра.
- Ага. Так-так-так, - радостно потирая руки, заговорил могучий дед, - заходи, душа моя, - он пропустил вперед Маргариту, - и ты, мил-человек, тоже заходи. Обувь можешь не снимать. Полы не мою – радикулит, едрит его за ногу, замучил.
В комнате дед освободил от кипы газет стул и пригласил гостя сесть:
- Садись, гость долгожданный, Роман тебя кличут? – Никифор Степанович чуть «окал» на волжский манер. – Как меня звать-величать, ты знаешь. А это – моя внучка Маргарита. Я ее Маруськой зову, а она делает вид, что ей не нравится.
Маргарита смешно сморщила носик и понесла сумку, с которой пришла, на кухню.
- Она у меня вроде отдела снабжения. Ну-с, покамест нам никто не мешает, учиню допрос. Ты с добром, али как?
- Тут все написано, - вместо ответа Роман подал записку, которую Баяр писал почти целый день.
- Это я после прочту, – старик отложил бумажку в сторону, хотя большие, натруженные пальцы остались лежать на ней, – я тебя хочу услышать. Зачем человеку прятаться в своей стране?
- Я не прячусь от своей страны. Мне бы не хотелось участвовать в тех делах, которые могут повредить другим людям. Больше мне сказать нечего.
- Для меня и этого хватит. Располагайся. А я пока почитаю, что мне Баярка пишет, – старик зашелестел листком, – ого! Да он тебя родней кличет! А не похожи вроде, - заулыбался Никулин, погружаясь в чтение.
Роман меж тем оглядывал свое новое жилище. И делал вид, что не замечает, как из щели между косяком и дверью, ведущей на кухню, на него смотрели любопытные девичьи глаза. Большие, серо-голубые. С той светлой искрою, которая рождается, когда человек улыбается.

Глава 17
Ужинали втроем – Роман, Никифор Степанович и Маргарита. Хозяин вынул из шкафчика «четвертинку», и, несмотря на протесты внучки, налил две стопки – «за знакомство». Обсудили погоду, и, как водится, перешли на политику. Никулин, потрясая газетой с портретом Горбачева, разволновался, ругая последними словами Генерального секретаря.
- Подумать только! Вместо того чтобы заниматься хозяйством, чтобы село поднимать, кормить страну, он взялся её «кормить» болтовней. Думаешь, мы так долго протянем? Вот, меня тут соседи «ретроградом» обзывают и «сталинистом». Мне плевать, как меня называют. Просто я знаю – если сейчас вместо работы заниматься болтовней, то все, все пойдет прахом! Ты как думаешь, Роман?
- Думаю, что Горбачев, в данном случае, выступает в роли некоего ледокола. Страна богатая, а доступа к богатству нет почти ни у кого. Человеку свойственно быть индивидуалистом. Отсюда – стремление «серых» слоев обрести свободу в плане возможности обогащаться любыми средствами. Тех, прежних, коммунистов-бессребреников сменили люди другой формации – они склонны к мещанству, к раблезианству… И сейчас, когда Горбачев взламывает для них сейфы страны, они готовы визжать на каждом углу, драть глотки, показывая, какие они правдолюбы. Но руками станут набивать карманы.
- Тяжкие времена грядут, - вздохнул Никулин.
- Переживем, – отрубил Роман.
Маргарита, на прощанье одарив Малышева красноречивым взглядом, уехала домой, к родителям. Старик и молодой человек остались вдвоем. Роман постелил себе на диване, а Никифор Степанович устроился на кровати. В углу урчал телевизор – показывали фильм «Проверка на дорогах». Смотрели молча, без обычных в таких случаях комментариев. Когда кино закончилось, Роман, как был – в трусах и майке, вышел на балкон покурить. С Волги доносились звуки навигации – шумы двигателей, гудки, вой сирены. Он смолил вторую сигарету подряд и вспоминал свою первую самостоятельную операцию на той предсказанной Даши-Доржо войне.
На призывном пункте он, Роман Малышев, и еще несколько парней, ждали «покупателя» почти три дня. За это время передружились. Из разговоров с товарищами по «команде 7» Роман сделал вывод: подбираются в команду люди не случайные. Недаром же к вечеру первого дня их сторонились все военнослужащие, которые были здесь за «распорядителей бала». Андрей Мельник и Андрей Вавилов – новые приятели Романа – мгновенно показали свой крутой норов – устроили драку с «дембелями», причем одолели превосходящие силы противника вдвоем, и подоспевшим на выручку членам «команды 7» осталось только подгонять пинками сматывающихся побежденных.
«Учебка», расположенная в Средней Азии, где их переодели в странную форму песочного цвета и приказали всем отпустить усы, в памяти осталась лишь тем, что вместо занятий шагистикой на плацу, их обучали минно-взрывному делу, обращению со многими видами оружия, причем не только советского, но и иностранного. И – огромные физнагрузки. Старшина, здоровенный лось Володя Войтенко, орал постоянно:
- Ногами учись бегать! Там – он подчеркивал это «там» - Там вам такси не будут подавать!
Наконец, их, пятнадцать бойцов «команды 7», загрузили в «корову» - вертолет Ми-26 и перебросили «за речку». Несколько месяцев их использовали «втемную» - засылали за кордон, они выполняли определенное задание, и опять возвращались на среднеазиатскую свою базу. Были умопомрачительные броски по горным перевалам. Крепли мускулы, чернели лица. И уже ничем они не отличались от жителей тех мест, где они «работали». И появлялась злость. Неугасимая, безудержная злость.
В первых  боях Роман сумел проявить себя толковым солдатом. Быстро осваивался в обстановке, ориентировался мгновенно. Дважды водимые им команды возвращались без потерь. И при этом полностью выполняли поставленные задачи. Был примечен командованием. И вверх пошла кривая военной жизни. Роман ощутил вкус власти над подчиненными. Любой его приказ выполняли безоговорочно. Те, кто с ним служил, верили в его удачливость и счастливую звезду, и понимали – от него зависят и их жизни. Верили и подчинялись. Даже если приказ был на грани безумия. Как это случилось, когда на горном перевале, всего в трех километрах от точки, где их будет ждать «вертушка», на хвост взводу села погоня: большой отряд бородачей.
Уходили петлями, хитрили. Минировали тропу. Но бородачи упорно нагоняли ускользающий хвост взводной колонны. И все шло к тому, что прямого боестолкновения не избежать. Роман понимал, что это – гибель для всего взвода. И вести за собой такую толпу преследователей к площадке, выбранной для загрузки в вертолеты, тоже нельзя. Тогда будут подставлены под огонь и вертолетчики. Решение пришло неожиданное. На небольшом привале Роман созвал к себе своих «нукеров» - так за глаза называли друзей Малышева.
- Браты! Сейчас сорвемся походом сюда, - он ткнул грязным пальцем с обломанными ногтями в карту. – Здесь – вотчина Мамдуха.
- И что? – сипло спросил за всех Мельник.
- А то. За нами идут люди Саджида. А у них – вражда с людьми Мамдуха.
- Попадем меж двух огней. Не находишь? – опять подал голос Мельник. Все остальные пока молчали.
- Не попадем. Я тут одну интересную идею хочу попробовать.
- Интересную? Тогда пошли. Не хер тут валяться, нам еще до темноты бы вон на тот выступ подняться, – от имени всего взвода благословил командира Мельник.
На подступах к селу, где квартировала большая часть формирований Мамдуха, Роман выслал вперед разведчиков. Через час вернулись оба, ободранные в кровь, но счастливые: удалось почти с ходу обнаружить посты наблюдения.
- Покажи на карте, - Роман развернул перед разведчиком Вавиловым  карту.
- Здесь, и здесь, - кончиком ножа забайкальский казачок указал точки на карте.
- Ты и Чечен – выходите через полчаса. Режете всех.
 - Лады! – не меняя выражения лица, отозвался Вавилов.
- Лады! – блеснул глазами Чечен, - Радик Асламбеков, грозненский весельчак.
- Отдых полчаса! – вполголоса отдал команду Роман.
Бойцы быстро заняли удобные места для наблюдения, изготовив оружие. Отдых в этих горах – не сон вповалку. Тут беда может придти внезапно. И к ней нужно быть готовым.
Чечен приполз из темноты, радостно улыбаясь: мол, дело сделано, извольте убедиться! Взвод тут же, повинуясь команде Романа, снялся с места стоянки.
- Следов побольше оставлять! – приглушенно командовал Роман, - Сапёра ко мне!
- Здесь я! – Отозвался Егор Тышный.
- Закладку делай вот тут, - Роман ударил носком кроссовки по камню, – и там.
- Угу, – Сапёр живо скидывая с плеча «сидор», где он нес взрывчатку.
А Роман уже догонял цепочку бойцов. Впереди стали видны огоньки, горящие в селении.
- Мельник! Давай сюда!
- Слушаю, Рома!
- Мы сейчас все уходим вправо. Ты и Рубик остаетесь здесь. Роете «сидку» с позицией для стрельбы в направлении аула. Мой сигнал увидишь – я буду во-о-о-н там, - Роман кивнул, и пальцем указал на темнеющую вершину, - думаю, Саджид выйдет сюда к утру. Захочет обойти своих «друзей», тут ты и … Понял?
- Стравить хочешь? Молоток! Ну, мы-то с Рубиком вряд ли уйдем… Тут такая мясорубка будет, что не выскользнет и крыса, – Мельник деловито осматривал оружие, готовился к предстоящему бою. О смерти он не думал – привык за год службы ее встречать в любых обличьях.
- Слушай, Андрей. Ваша задача – завязать перестрелку так, чтобы они сцепились насмерть. Как олени во время гона. Тогда мы сможем уйти. У вас с Рубиком будет только один шанс смотаться отсюда. Если я вовремя дам команду, а ты вовремя ее выполнишь. Тогда вы окажетесь в «мертвой зоне». И здесь, по косогору, свалитесь вниз, а потом двинетесь в обратную сторону. Если выберетесь, идете сюда, - сержант осветил фонариком карту, и ножом показал точку, – через двое суток я вас заберу.
- Бывай, командир! Чтоб всех привел, до единого! А то будет глупо свою задницу под огонь подставлять ради пшика.
- Бывай, Андрюха! Ты мое слово знаешь. Через два дня я буду там, у отрога. Не бзди, прорвемся.
Рубик и Мельник остались, готовя для себя стрелковые гнезда, а взвод двинулся дальше. Никто не оглядывался. Оспорить приказ никто не решился, да и нельзя этого делать в такой обстановке. Смертельно.
Роман, двигаясь в полной темноте за чуть светлеющей спиной разведчика, думал о том, что сейчас, он, фактически, обрек на смерть двух лучших своих людей. Но только такой ценой он мог вытащить из ловушки всех. И потому, уверенный в своей правоте, лишь ускорял темп, стремясь выйти на присмотренное место с правой стороны селения.
Получилось все так, как и предугадал Роман. Бородачи Саджида, увлеченные погоней, слишком опрометчиво подошли близко к селению, откуда их уже заметили. Они оказались как раз там, где сидели в засаде Мельник и Рубик. Роман несколько раз махнул в воздухе белым платком, и тут же из-под камней в сторону селения ударил пулемет, а следом за ним ахнула труба РПГ – граната с шуршанием умчалась в самую середину аула, туда, где живут обычно самые зажиточные, а стало быть, влиятельные селяне.
Аул ожил, из-за каждого дувала в сторону обмерших от неожиданности бородачей посыпались пули. Несколько человек, в том числе и Саджид (Роман узнал его даже издалека – слишком уж яркая внешность была у этого горца), упали. Остальные, вскинув автоматы и винтовки, вразнобой ударили по аулу. Эхо большого боя понеслось по горам.
- Все, браты! Уходим! – скомандовал Роман. В глаза подчиненным он смотрел прямо. Стыдиться ему было нечего. Войны без жертв не бывает.
Через два дня, у места, где было оговорено, вертолетчики подняли на борт умирающего Рубика и тело Мельника. По прилету на базу Рубик испустил последний вздох. В это время Роман привыкал к присланным новичкам взамен убывших боевых товарищей.
 Именно после этой операции в донесениях генералу Охрименко его стали называть «Шахматист».

Глава 18
Окурок «Примы» был раздавлен в мутной полулитровой банке, прохладный ветер с реки унес последние клочки дыма, и Роман вошел в комнату. Хозяин уже спал, вольно раскинувшись на кровати. «Богатырь, а спит тихо, без храпа» - подумал Малышев, выключая «ночник» на столе. Поворочался на диване, устраиваясь удобнее – с некоторых пор не мог спать на левом боку – сразу начинало саднить сердце. Засыпая, вновь увидел себя в чужих горах…
Задачу – выследить и уничтожить группу моджахедов, совершающую нападения на колонны – команда получила лично от полковника Червенчука. Злой, как тысяча дьяволов, полковник обрубком пальца (снесло осколком пару лет назад) водил по карте и сквозь зубы цедил:
- Не успеваем, опытные, суки. Ударят, сожгут машину-другую, и растворяются. Чуть не каждый день, и в разных местах. Но почерк – один. Граната по головной машине, граната по замыкающей. И огонь из двух десятков стволов. Машины – хрен с ними! – людей крошат. Вчера пять «двухсотых», позавчера – семеро. Второй месяц изгаляются, выродки… Сыщи их, сержант. Носом горы рой, но сыщи и закопай. Сколько тебе нужно людей? Дам роту, если попросишь. Прочесывайте все окрестности, к чертовой матери! Мне тут все в уши дуют: «Малышев – профессор! Его «нукеры» – мастера!» Так вот, «профессор», даю неделю – ни днем больше! – чтобы ты мне принес башку их хитроумного командира.
- Товарищ полковник! Разрешите взять своих людей – восьмерых, я полагаю, вполне хватит. За неделю постараемся управиться.
- Не «постараемся», а должны сделать! – жестко оборвал Червенчук сержанта, – я тебе в группу добавлю лейтенанта – наблюдателя. Возьмешь, я сказал! – перешел почти на крик полковник, заметив попытки протеста со стороны Романа, – выполнять!
Через полчаса в расположение «команды 7» прибыл щеголеватый лейтенант в фуражке с красным околышем. В палатку, где находились отобранные Романом для выполнения задания, солдаты, лейтенант ворвался вихрем. Никто на него не обратил особого внимания – все были заняты делом: набивали на карте точки вероятного появления ударной группы противника. Соответственно формировался маршрут поиска.
- Поч-ч-чему не приветствуем старшего по званию? – прозвенело в тишине, нарушаемой шуршанием карт и краткими замечаниями присутствующих.
- Проходи, лейтенант, извини, нам сейчас не до церемоний. Включайся в работу, - попытался дружелюбно урезонить офицера Малышев.
- А ну, встаньте, когда разговариваете со стар… - начал повышать голос обладатель красивой фуражки, но неожиданно натолкнулся на глаза Чечена, который молча крутил в пальцах изящный бритвенно-острый стилет, снятый им с убитого моджахеда. Черные глаза, в упор рассматривающие лейтенанта, не предвещали ничего хорошего. Проглотив скомканную фразу, офицер тихо уселся за грубо сколоченный стол и замолк.
- Итак, браты! Выступаем в 19.30, как начнет темнеть. Боезапас, питание, воды – на трое суток. Всё, свободны, – подвел итог совещанию Роман. После повернулся к прибывшему наблюдателю, и заговорил с ним, когда все вышли:
- Ну что вы, в самом деле, товарищ лейтенант? Мы ж не на плацу, чтобы тянуться за каждым разом… Привыкайте – тут все своим делом занимаются, некогда антимонии разводить, – и крикнул в зев палатки, - Нефёдов!
На пороге появился Нефёдов – медведеобразный парень с белобрысой челкой, выглядывающей из-под панамы. Взгляд он обиженно отводил в сторону, а носом-уточкой беспрестанно шмыгал.
- Хорош обижаться, Ваня. Нам оперативность сегодня-завтра нужна, а не твоя силища. Будет и тебе работа, не обижайся. Вот, переодень товарища лейтенанта.
Нефёдов вздохнул, и, чуть посторонившись, мотнул головой: дескать, пойдем, лейтенант!
Лишь на третий день поисков удалось обнаружить подход к серпантину группы моджахедов. Разведчик Вавилов чуть кривил в усмешке губы, докладывая об обнаружении противника:
- Точно, Рома, профессионалы. Тенями ходят, едва заметил. И точку для удара выбрали, что ты наметил. Знать, у них там такой же Змей сидит - как ты мыслит. Приятно будет с такими поработать – не щенки со «штуцерами», волки настоящие.
- Чему радуешься? – сбивал словами ненужное сейчас возбуждение сержант, хотя в душе у него все ликовало: нашли-таки вечно ускользающий хвостик!
- Показывай, как расположились, где отходы, сколько в прикрытии.
- Вот здесь – ударные «двойки». У каждого по РПГ, пулемет и «винторез». Здесь, - водил ножом по листу карты разведчик, - основные стрелки. У всех – «калаши», плюс три пулемета. Уходить будут, наверняка, группами, не все скопом. Командир у них – ух! – я бы с ним с удовольствием в рукопашке побился – здоров, как бык, а бородища! – Андрей показал рукой до самого пупа.
- Ты и бородищу рассмотрел? – ехидно сощурился Роман.
- Рассмотрел, - виновато шмыгнул Вавилов, - они ж в пяти метрах прошли.
- Чего врешь? Небось, сам выполз поближе – все свою лихость показываешь?
- Да что ты, Рома! Я там нашел тропку под скалой. Они аккурат по ней и двигались. Успел упасть за валун – не заметили.
- Так! Колонна будет около девяти. Успеваем занять более выгодное положение, будем контролировать. Без моего приказа – не стрелять! Андрей, ты ведешь! Я и лейтенант – замыкающие! Вперед!
Беззвучными тенями команда заскользила по камням. Роман постоянно был вынужден контролировать ход идущего впереди навязанного ему офицера-наблюдателя. Дивился про себя: «Что он сможет здесь наблюдать? Он под ногами-то ни хера не видит».
Позиция, на которую вывел группу разведчик, была просто идеальной, хотя и не удобной для нападения на колонну – большую часть дороги внизу скрывал скальный выступ, но зато всех моджахедов, расположившихся в двухстах метрах ниже, можно было контролировать. Видно противника не было – маскировались очень хорошо – только опытный глаз мог засечь легкое шевеление людей.
Колонна вышла из-за поворота в 9.17 – Роман по часам отметил появление первого БМП, за которым тащились «Уралы»-водовозы, «ЗиЛы» с тентоваными кузовами, санитарная «таблетка». Пятнадцать минут назад прошла саперно-дозорная группа, однако ничего подозрительного они не заметили. «Я бы тоже не увидел» - подумалось Роману.
Первая граната, выпущенная из РПГ опытной рукой, влепилась в моторный отсек БМП, и взорвалась, выдрав из брони порядочный кусок стали. Мгновенно повалил черный дым. Солдат, сидевших на броне, будто ветром сдуло. Водитель выскочил из люка, сбивая на ходу огонь с загоревшегося комбинезона.
За выступом скалы раздался еще один взрыв – там, видимо, второй гранатой была подбита замыкающая колонну машина. Разом зарокотали пулеметы и автоматы, поливая дорогу внизу, по которой метались люди, свинцовым дождем. Несколько из них были или ранены, или убиты – лежали на щебенке не шевелясь. Остальные же укрывались за машинами, за камнями у дороги и открывали беспорядочный ответный огонь по скалам, откуда их расстреливали бородачи.
Роман услышал даже сквозь грохот десятков стволов, как рядом с ним раздался щелчок предохранителя: это лейтенант изготовился для стрельбы из АКС. Мгновенно прозвучал еще один щелчок: на этот раз Вавилов, лежавший по правую руку от офицера, снял с предохранителя своего «Стечкина» и приставил срез ствола к уху лейтенанта.
- Выстрелишь – мозги пущу гулять. Брось автомат, – с угрозой прошипел Андрей.
- Да вы что! Смотреть будете, как наших убивают??? – прорычал лейтенант, не выпуская, впрочем, автомат из рук.
- Мы сюда не за этим пришли, салабон! – Роман рванул офицера за ворот.
- У нас приказ – уничтожить группу!
- Балда! Этих зароем, другие придут. Нам их база нужна, где эту сволочь обучают! Что б под корень!
- Но люди! Люди гибнут! – уже со стоном шептал лейтенант, безумными глазами глядя в лицо Роману.
- Если сейчас себя выдадим – больше погибнет. Здесь я командую. Быстро поставил автомат на предохранитель! Ну! – сверкнул белками Малышев.
Лейтенант послушно щелкнул планкой предохранителя. В глазах его блестели слезы.
В это время внизу, наконец, наладилась оборона – в бой вступили пулемет и 30-тимиллиметровая пушка БТРа, и сразу же за камнями, где прятались моджахеды, возникло оживление. Ураганный огонь заставил их убираться восвояси. Да и дело они свое, по сути, уже сделали. Теперь «делали ноги». И надо признаться – грамотно, без излишней суеты.
«Команда7» шла, контролируя отход боевиков, чуть левее. А внизу, на дороге, все еще стрекотали автоматы и мерно бухала автоматическая пушка, обрабатывая уже опустевшие огневые гнезда нападавших. Дымили подожженные машины, санитары оказывали помощь раненым. Убитые уже помощи не требовали.
На исходе дня Роман был вынужден послать в преследование только разведчиков – двигаться в темноте группой было нецелесообразно. Ночь прошла в тягостном ожидании. Наконец, вернулись Вавилов и Чечен.
- Здесь. – подсвечивая карту фонариком, накрывшись с головой под плащ-палаткой, показывал Роману место сбора боевиков, – место удобное, с вертушки не засечь. Там будто «козырек» навис скальный. Но для нас – идеально. Выхода из ущелья только два – на севере и на западе. Сектор обстрела – пальчики оближешь. Народу – тьма, предполагаю, человек двести. Командир – мастер из мастеров! Но, сука, рисковый – в такую дыру упрятался, надеется на боевое охранение и Аллаха.
- Ты поведешь Щуку, Сыну, Вологду и лейтенанта к северному выходу. Я – на запад. Валим всех. Вертушку запрашивать будем?
- Сами управимся.
- Что ж, двинулись.
По сути, окончание операции было бойней. Посты охранения сняли без шума – сработали Чечен и Вавилов. Спящий лагерь, где тоже были посты, накрыли ураганным огнем с двух сторон. Успевших укрыться выбивали гранатометами. Снайпера – Вологда и Стропа – не торопясь укладывали бородачей на камни. Когда в ущелье остались лишь несколько живых, Роман дал команду прекратить огонь. Стрельба стихла. Слышно было, как мучился спазмами молодой лейтенант – блевать бедолаге было нечем. Камни были окрашены красным. Роман махнул рукой Чечену: «Давай».
Чечен, держа в одной руке автомат, а в другой – нож, осторожно двинулся в ущелье. С другой стороны к нему навстречу вышел Вавилов – он так же в левой руке держал нож, а в правой поблескивал вороненым «Стечкин». То и дело слышались выстрелы. «Пленных не берем»
- А-а-а-а! – раздался вдруг радостный клич разведчика Вавилова, – Борода!! Бляха –муха! Да ты меня радуешь, парень!
Из-за каменной насыпи Вавилов вывел под стволом пистолета здоровенного моджахеда. Борода его, действительно, внушала уважение – этакая черная лопата, привязанная к подбородку.
- Рома!!! Можно я с ним потолкую по-нашему, по-забайкальски?
- Три минуты, Андрей, и уходим! Шуму много подняли, как бы «друзья» не заявились!
- Есть три минуты! – Вавилов отдал пистолет Чечену, вытащил из ножен, болтавшихся на ремне убитого моджахеда, еще один нож и кинул его безоружному здоровяку.
- Ну-с, дружок, давай-ка с тобой потолкуем!
Чечен издалека с любопытством наблюдал за схваткой. Однако она была скоротечной. Ровно через минуту поверженный носитель бороды корчился на камнях, сгребая ногами щебенку. Вавилов уселся на спину моджахеда, за волосы оттянул голову вверх, и полоснул ножом.
- Финита, командир, ля комедия!
- Сапёр! Быстро минируй их склад, и уходим. Сдается мне, что гости уже спешат.
Группа уходила ускоренным маршем в сторону дороги. За спиной прогрохотали три взрыва подряд, и эхо понеслось отражаться от скал.
В папку «Личное дело» с надписью  «сержант Малышев Роман Алексеевич», которая хранилась в сейфе начальника особого отдела майора Ащеулова, добавилась копия еще одного доноса. Лейтенант Соловьев докладывал командованию о трусости сержанта Малышева, выразившейся в том, что он запретил своей команде открывать огонь, чтобы поддержать своих, избиваемых на дороге.

Глава 19
Роман сам не замечал, как огромная власть над человеческими жизнями, данная ему волей случая, стала принимать порою самые жесткие, а то и жестокие формы. И юмор его стал черным, как антрацит с Харанорского угольного разреза…
Докладывая полковнику Червенчуку о выполненном задании, сержант уронил к ногам начальника «сидор», который был покрыт ржаво-бурыми пятнами.
- Что это? – брезгливо поморщился Червенчук.
- Приказано было башку принести, мы тут расстарались, - чуть развязно ответил Малышев.
- Да на кой она мне? Я ж вроде как в переносном смысле говорил, - отстранился от страшного, смердящего мешка полковник.
- А мы поняли в прямом, – Роман потянул тесемку, и чуть пристукнул по мешку ногой. Голова – с выпученными мутными глазами, с бородой, свалявшейся от крови, выкатилась наружу.
Червенчук побледнел, и быстро отвернулся.
- Сержант! Вынеси эту дрянь отсюда!
- Кому отдать? Может поварам – пусть для штабных студня наварят? – иронизировал Роман, зло щурясь.
- Ты смотри, доиграешься! Шутник херов! Вон отсюда! – багровея лицом, проорал Червенчук.
- Есть! – Малышев запихнул голову обратно в мешок, затянул лямки, и вышел из КШМ полковника.
Снаружи кружком сидели его «нукеры», по-местному устроившись на корточках.
- Пошли, браты! Наш подарок начальнику не понравился. Андрюха! Вышвырни это дерьмо куда-нибудь, – Роман кинул мешок в руки Вавилову.
Последней его операцией здесь, в этих угрюмых горах, стала вылазка под командой капитана Рогова. На их базу он прибыл с утра. Сразу направился в палатку к Малышеву.
- Здоров, Змей!
- Здравия желаю, товарищ капитан! – обрадовался гостю сержант.
- Ну-ну, Змеюшка, чего это ты? Или ближе к «дембелю» решил по Уставу жить? «Служи по Уставу – завоюешь честь и славу?» - похохатывал капитан, известный в их кругу под прозвищем Жуть.
- Здорово, Жуть! – радостно рассмеялся Роман, – ну, опять какую-нибудь новую пакость замыслил?
- Разумеется. Жуть как люблю пакостничать и проказничать, – капитану нравилось обыгрывать своё прозвище.
- Ага. А мы, стало быть, на подхвате?
- Змей, тут такое дело… - вмиг сбросил улыбку капитан, – нам приказано «оживить» деятельность наших «товарищей» в районе … - капитан развернул карту, и показал Малышеву участок, где им предстояло работать, – помнишь, в прошлом году мы нечто подобное проводили?
- Помню, помню, - улыбка покинула лицо Романа, – опять, значит, будем местным давать прикурить?
- Ага! – легкомысленно ответил капитан.
- Когда?
- Завтра по утру вылетаем. Бери всех – мне нужен взвод. Форму, оружие, патроны – я все привез с собой.
До позднего вечера солдаты «команды 7» переодевались в чужую форму, подгоняли куртки и штаны, проверяли выданные АКМы, набивали магазины патронами.
«Оживить» - так назывались операции, когда специальные команды наносили удары по местам, где квартировали основные силы тех или иных формирований моджахедов. Стремительно налетали на селение, отстреливали всех, кто попадался с оружием в руках. После того, как нападавшие скрывались, оставшиеся в живых могли на Коране поклясться – налет совершили солдаты Президента. Форма, оружие, внешний вид солдат, а главное – маркировка на гильзах, следы обуви, обрывки фраз на пушту - были свидетельствами. И тогда бородачи прерывали «мировые соглашения» со своими соплеменниками из Президентской армии. И жестоко им мстили. Те, в свою очередь, были вынуждены отвечать. Собственно, только таким образом можно было заставить местные вооруженные силы воевать, а не отсиживаться с семьями за спиной русской армии.
Роман уже дважды участвовал в подобных операциях. И если поначалу ему не очень-то было по душе воевать с «мирным населением», то со временем ему стало безразлично – гасить «духов» в прямом бою, или же такими, косвенными ударами выжигать вражьи гнезда.
На этот раз операция с самого начала пошла наперекосяк. В месте высадки их встретили проводники. Сам вид их заставил Романа внутренне приготовиться к худшему. Проводники были явно из тех, с кем он дрался здесь полтора года. Только – из другой группировки. И их помощь – дар данайцев. Того и гляди, могут в спину засадить нож. Капитан, уловив настроение Малышева, успокаивающе произнес:
- Я с ними уже работал, Змей. Скоты с гарантией. Двинулись! – и он махнул рукой проводникам. Те послушно повели группу вперед.
Скоротечный бой, отход. На обратном пути, обливаясь потом, взвод уходил к месту встречи с «вертушкой». За спиной горело  селение, в котором они навели порядочный шорох. Роман и Жуть двигались в арьергарде, метрах в пяти от них мелькали спины Щуки и Нефёдова. Вдруг впереди послышалась стрельба, крики – командиры рванулись на шум. Там, в чахлом кустарнике, вповалку лежали «проводники» - никто из них не подавал признаков жизни. Чуть в стороне сидел на земле разведчик Вавилов, руками зажимая рану в боку, а его верный друг Чечен зубами рвал индивидуальный перевязочный пакет.
- Змей, они, суки, нас на мины завести хотели, – успел сказать Андрей, и глаза его закрылись – он потерял сознание.
- Так, Жуть. Надо быстро решать – как будем уходить, – Роман уже обрел спокойствие.
- Пойдем тут – капитан указал в сторону узкой горловины меж скал, открывающей ход в широкую зеленую долину, – так длиннее, но вернее.
- Согласен. Браты! Уходим. Взяли Казака. Ты, Медведь, ты Щука и Сапёр. Чечен – вперед. Я и Жуть закрываем отход. Двинулись!
Уже на выходе из долины они все же нарвались на отряд моджахедов. Свалка получилась неожиданной и для тех, и для других. В ночной тьме стреляли по теням, резали всех, кто попадет под руку. Мат-перемат, гортанная ругань на чужом языке, хрипы и стоны раненых. Сверху на Романа спрыгнули сразу двое. Не удержавшись, он вместе с ними рухнул наземь. Чьи-то руки вцепились ему в горло, и холодная сталь скользнула по щеке вниз, к кадыку. Другая цепкая пара рук охватила его ноги. Напрягая все силы, он пытался вырваться, но клинок уже впивался в горло, и горячая кровь бежала струей за открытый воротник формы местного солдата. И вдруг Роман неожиданно для себя крикнул: «Убери их!» - в ту же секунду громадный змей, ощерившись пастью, в которой сверкали острые, стальные зубы, вскинулся над свалкой из людей. Броском он отшвырнул в сторону косматого волка, шерсть которого стояла дыбом, отливая металлом в лунном свете; а затем рванул зубами раскинувшего черные крылья грифа-стервятника. Роман сразу ощутил, что хватка на шее и в ногах ослабла, и, воспользовавшись мгновением, выдрался из смертельных объятий. И тут темнота озарилась короткой автоматной очередью. Это Жуть, с залитым кровью лицом, помог Роману – прошил бородачей пулями. Одна из них, пройдя сквозь тело боевика, уже на излете ткнулась острым рылом в бедро Малышева. Но он и не заметил этого – схватка еще продолжалась.
Из двадцати пяти человек в ночном бою погибли пятеро. Ранены были в разной степени, фактически все. Вавилова, Чечена и Луку тащили на самодельных носилках – драли с убитых одежду и мастерили волокуши. Наконец, уже на рассвете, упали на привал. Жуть, голова которого была перевязана повязкой через выбитый глаз, упал рядом с Малышевым.
- Все, Змей, надо высылать за подмогой. Кто у нас поздоровее?
- Медведь! – Позвал Роман. – Двигай вперед один. Мы занимаем круговую оборону. Справишься? Понял теперь, для чего я тебя берег? Чтобы ты, Медвежонок, всех нас вытащил. Давай, брат, сделай все, как я тебя учил. Возьми воды у меня. Тебе бегать, а нам отдыхать.
Не ответив, кивнул головой Медведь, и через минуту скрылся из глаз.
Тогда, лежа в «зеленке», под чужим необъятным небом, в морочном полусне Роман видел то, что прежде было скрыто от его глаз: грызуна под ногами у лейтенанта Соловьева; свирепого кабана с громадными, металлическими клыками, за спиной полковника Червенчука; тяжелую, с кистями на ушах, рысь капитана Рогова. Каждая тварь была оснащена либо броней, либо невероятными зубами, когтями…
В госпиталь Роман все же угодил. Пролежал там до той поры, когда его вызвали к начальнику строевой части и вручили военный билет с печатью под приказом министра обороны СССР о демобилизации. Выпроводили, сунув на прощанье в руку коробку с медалью и удостоверением на нее.
И вот теперь, лежа на диване в квартире старого солдата Никулина, Роман заставлял себя выйти из гнезд памяти, куда втащил его увиденный накануне фильм Германа. И слышал он голос Даши-Доржо:
- Нежитью становится тот, кто двигается по дороге Мёртвых. Взгляни на себя со стороны. Видишь, как изменился твой змей? Так он дает тебе знать, что ты идешь по этому пути. Если это твой путь – оставь все, как есть, и иди дальше. Если нет, то тебе придется много трудиться, чтобы вернуть ему прежний облик. Впрочем, мы с тобой об этом много раз говорили.
Роман оторвал голову от подушки и всмотрелся в темноту. Кольца, которыми вился у его ног змей, были плотно покрыты броней. Лишь в тех местах, где коснулись их слезы Лены Лыковой, зияли прорехи. Раны, прежде открытые, затянулись прозрачной пленкой.
- Потрудимся, Даши-Доржо, потрудимся, - проговорил Роман, и снова уснул.

Глава 20
Конец августа в Горьком – самая мягкая пора. Еще на давит хмурое небо к земле дым и копоть, выпускаемые сотнями заводских труб, еще веселы лица прохожих, а деревья только-только принимаются менять свой наряд с зеленого на желтый и красный. Роман много и с удовольствием гулял. Пешком исходил весь центр города, забредал на окраины. Частенько спускался к Оке – самозабвенно купался, поражаясь такому огромному количеству чистой, спокойной воды. Там, откуда он вернулся, реки, если встречались, напоминали стремительные потоки глиняной взвеси.
Пока средства позволяли жить: из Улан-Удэ на имя Никулина пришел большой денежный перевод. Но все-таки нет-нет, да задумывался Малышев – как дальше ему существовать. Скоро ли Охрименко оставит свои попытки заполучить высококлассного «исполнителя», или же будет с присущим ему упорством преследовать Романа? Ответов на эти вопросы не было.
Приближалось первое сентября, из лагерей возвращались дети, и Горький расцветал от их смеха, раскрашивался девичьими бантами и воздух звенел от радостных криков мальчишек, встречающихся с друзьями после летней разлуки. Роман не спеша возвращался на квартиру, прогуливаясь по проспекту Гагарина. Заглянул в городской парк, прошелся по его аллеям. На скамейке у дальнего выхода присел на скамью, закурил. Чуткое ухо его уловило присутствие людей за спиной. «Четверо» - определил Роман. В кустах заговорили, и он прислушался:
- Чего вы от меня хотите? – голос испуганный, чуть дрожащий, но все же понятно – обладатель баритона старается унять внутри себя страх, борется с ним.
- Ты вола не крути, Купец! Тебе Татарин сколько дней сроку давал? Три? Три! И что? Ты опять начинаешь песню «у меня нету, у меня кредит». Да нам начхать на твой кредит, на твои проблемы, на тебя и на твою маму! – искаженный нескрываемой злобой, голос стремился одним только напором подавить волю того, к кому был обращен.
- Ребята! – баритон пытался вразумить кого-то, - у меня даже в перспективе нет таких доходов, о которых мечтает ваш Татарин.
- Ах ты, сука! «Мечтает»? На! – раздался звук сильной пощечины – скорее всего, ударивший был левша.
- Ребята!
- На! – еще один удар.
- Я…, - голос сорвался – судя по всему, ударили в солнечное сплетение, – реб-б-бя…
«Ну, братишка, какие же они тебе «ребята». Они сейчас из тебя отбивную сделают, а ты все «ребята», да «ребята» - думал Роман, вставая со скамейки и направляясь в кусты на звук расправы. На траве, уже слегка присыпанной желтыми листьями, корчился от боли человек лет тридцати, одетый в серый костюм-двойку. Над ним стояли и обменивались шуточками трое. Спортивные костюмы, распираемые громадными бицепсами. Лица – бульдожьи. Пудовые кулаки так и просятся почесаться.
- Друзья! Что ж вы втроем-то на интеллигента? – раскрыл зубы в улыбке Роман.
- Тебе чего надо, черножопый? – обернулся к Малышеву один из тройки, – ну-ка, пошел на хер отсюда, пока тебе рога не обломали, олень!
- Нехороший ответ. Злой ты человек, как я погляжу, – Роман уже оценивал свои шансы – драки, видимо, было не избежать.
- Мороз! – «Злой человек», видимо, главный в этой троице, кивнул в сторону Романа, - покажи баклану, где дорога на вокзал.
Мороз, чуть поиграв плечами-валунами, сделал шаг в сторону сержанта запаса.
Роман вынул руки из карманов легкой куртки. В каждом кулаке он сжимал по металлическому рублю с профилем Ленина. Раз! Пущенный, словно из пращи, диск крупной монеты врезался в лоб Мороза. Тот, даже не охнув, грузно повалился рядом с человеком в костюме. Два! Второй рубль, словно молния сверкнул в воздухе, и угодил точно в висок «Злому человеку». Глаза «Злого» тут же потухли, и он присоединился к уже лежащим на земле. Третий «бык» остолбенел, глядя на поверженных своих приятелей.
- Прошу, мил человек, - Роман вежливо указал оставшемуся «быку» двумя руками на выход. И вдруг, перекосив лицо своё в жуткой гримасе, прорычал:
- Бегом, ****ь! А не то зубы проглотишь, осёл лысый!
Сохатый производит меньше шуму, проходя по лесной чащобе. Ломившийся через кустарник «бык» оставлял на колючках фиолетовые клочья «Адидаса», улепетывая во все лопатки.
Роман присел около костюмированного человека, который уже осмысленно смотрел прямо перед собой.
- Ну? Долго будем траву мять? Читал, вон там табличку: «По газонам не ходить»? Или неграмотный, Купец? Вставай, пошли, пока твои друзья не очухались.
Человек в костюме, опираясь на руку Романа, с кряхтеньем поднялся на ноги. Оглядел недавнее поле боя, и попытался присвистнуть, но у него вышел только звук «фью-ю-ю». Они вдвоем вышли на асфальтовую дорожку, и пошли вверх по проспекту. По пути пострадавший от насилия отряхивал землю с брюк.
- Простите, а как вас зовут? – поинтересовался Купец.
- Можете звать меня Романом Алексеевичем.
- А меня мама с папой назвали Владимиром Александровичем, - серый костюм протянул широкую ладонь, - Поляков!
- Малышев! – пожал протянутую руку Роман, - и о чем же была ваша такая жаркая беседа с товарищами?
- На сегодняшний день все «жаркие беседы» с подобными «товарищами» сводятся к одному: «Дай денег».
- Нечто вроде рэкета?
- Оно самое и есть.
- Много хотят?
- А им все мало, сколько ни дай.
- Пробовали не давать?
- Второй раз из-за этого попадаю «под пресс». В прошлый раз отдубасили прямо у дома. Сегодня вот сюда привезли на «профилактику».
- Чем занимаетесь, если не секрет, разумеется?
- Не секрет, разумеется. Какое там… Организовали тут с приятелями строительный кооператив. Взялись за частные подряды – баньки там, дачные домики «под ключ» выстраиваем и сдаем. Конечно, деньги есть, врать вам не стану. Но мы не можем работать только по принципу: «урвал и ушел». Нам развиваться нужно, технику закупать, оборудование, своими материалами разживаться, складские помещения…
- Понятно, дальше не нужно. Я не разбираюсь в этих делах. Не коммерсант, одним словом.
- Зато, как я видел, понаторели по другой части? – Поляков внимательно посмотрел на Романа.
- Это так, случайно повезло. Лучше б мне в чем-нибудь другом быть специалистом.
- Разумеется, на все воля Божья. Не желаете отужинать вместе? Я, признаться, от всех этих … переживаний немного проголодался.
Роман кивнул, и они остановились у дороги, чтобы поймать такси.
Спустя полчаса они сидели в ресторане «Волга» за столом у колонны.
- За знакомство? – поднял первую рюмку Поляков.
- За знакомство, - согласился Роман.
Выпили, несколько минут молчали, похрустывая соленым огурцом. Роман краем глаза рассматривал нового знакомого. Узкое лицо, чуть тронутые сединой виски.  Благородный нос с небольшой горбинкой. И голубые глаза, которые смотрелись на смуглом лице, как бирюзовые вкрапления.
- Вы кем работаете, Роман Алексеевич?
- Гостем города. Зовите меня просто Роман, – попросил Малышев.
- Тогда предлагаю перейти на «ты», и в этой связи выпить на брудершафт, - улыбнулся Поляков.
За полночь вышли из душного ресторана.
- Нет, Володя, ни в охране, ни вышибалой, я работать не мечтаю. Кем угодно – хоть разнорабочим, но только не морды бить. Я устал от этого, честное слово. В бригаду, на лопату – ради Бога!
- Ну, на том и порешим! У тебя все документы с собой? Надо же будет прописку оформлять, трудовую, то-сё…
- А это вопрос очень для меня сложный, Володь, – Роман остановился, – у меня документиков почти никаких нет.
- Вот так, да? – Поляков задумался, покачиваясь на носках туфель, – вот что! Завтра, в восемь ноль-ноль, у Речного вокзала встретимся, сходим к одному моему приятелю, он умеет с документами работать. Авось, да и поможет.
Через месяц на руках у Романа были «чистые» документы на имя Вельяминова Романа Алексеевича, русского, родившегося в 1966 году в Городце, Горьковской области. Кстати, руки его вновь покрывали жесткие мозоли: он ими работал на стройке.
С первой зарплаты Роман снял квартиру на Белинке, напротив магазина «Планета», и съехал из гостеприимного дома старика Никулина. Никифор Степанович, привыкший за то время, что Роман жил у него, к ежевечерним беседам с молодым человеком, страшно сокрушался по поводу его решения:
- Чего тебе здесь не живется? Мне одному много ль места нужно? И веселее вдвоем, а?
- Никифор Степанович! Мне бы хотелось немного одному пожить. А навещать я вас все равно буду!
Роман все-таки утаил от старика истинную цель своего поспешного переселения. Тот уже давно обратил внимание, что внучка Маргарита, которую он ласково звал Маруся, стала приходить к нему чуть не каждый день. Но истинную причину её внимания он не уловил. А Маруся смотрела на Романа глазами, в которых полыхала любовь. И тот невольно сам попал под обаяние этой славной девчушки. Как-то, в отсутствие деда, Маруся решилась: подошла к молодому человеку, и, не говоря ни слова, положила руки ему на плечи. И, глядя в ее искрящиеся глаза, он понял, что утонул в них безвозвратно. Они целовались, жадно сжимая друг друга в объятиях, но на большее не решились – с минуты на минуту должен был вернуться Никифор Степанович. В тот же день Роман принял решение найти квартиру. Маруся поддержала его, и даже помогла с поисками.
Сегодня Роман сидел у окна, глядел на тренькающие внизу трамваи, на людей, выходивших из них на остановке, и считал минуты до появления легкой фигурки Маруси. Вот и она – весело спрыгнула с подножки и, цокая по асфальту каблучками, направилась к его новому дому. Бывший сержант Малышев, а теперь – строитель Вельяминов – бросился встречать свою любовь. Она уже стояла у порога, помахивая сумочкой.
- Здравствуй, Рома!
- Здравствуй, Маруся…