Ю.Гельман
СОЛНЦЕ НАД МОРЕМ
1
От жары старенькая лестница рассохлась, как брошенная лодка, и теперь каждой дощечкой оглушительно скрипела под ногами. Шаткие ступени не внушали доверия, как, впрочем, и прогнившие перила, готовые вот-вот отвалиться. Но Борис поднимался домой уверенно, не вслушиваясь в тревожные звуки под ногами, будто заранее знал день и час, когда это ветхое сооружение рухнет вниз.
Он жил в одном из дореволюционных домов, которых, не смотря на бурное строительство, сохранилось в городе еще довольно много. Две-три одноэтажных или двухэтажных постройки под рыжими от времени черепичными крышами образовывали дворик, характерной особенностью которого было, как правило, то, что в нем всегда либо сушилось белье, либо ругались соседи. В домике, где жили Борис с матерью, было всего четыре квартиры, и соседи давно относились друг к другу терпимо и миролюбиво.
Стояли последние дни июля. Лето перевалило свой экватор, но солнце по-прежнему катилось за горизонт нехотя, вальяжно, допоздна брызгая в зашторенные окна прощальными лучами долгого южного вечера.
Деревья, истощенные чрезмерностью ультрафиолета, безнадежно опустили вялые листья, асфальт парил едким гудроновым чадом, а перегретые автоматы с газированной водой едва успевали отвечать на копеечные запросы разморенных прохожих.
Южный город жил своей колоритной летней жизнью, прокаленный степным зноем и просоленный горячим ветром с лимана. Этот ветер порой срывался безжалостно, вышибая стекла из раскрытых оконных створок, безобразничая густыми пылевыми вихрями, в которые втягивались обертки от мороженого, пустые пачки от сигарет, невесомые одноразовые стаканчики для воды. И тогда приезжие, наводнявшие город каждое лето, сплевывая песок и слезясь засоренными глазами, проклинали в сердцах этот вечный мусоросборник и обещали гостеприимной родне больше никогда не приезжать. Но в следующее лето, позабыв обиды и клятвы, снова тянулись к зною южного солнца, к прохладе желто-голубых пляжей, к душистым вязанкам вяленой тарани и клубнично-абрикосовым рядам многочисленных рынков.
***
– Мамуля, это я! – громко сказал Борис, снимая туфли в коридоре. – Не волнуйся.
– Боринька? – Мать вышла из комнаты и удивленно смотрела на сына поверх очков. – Почему так рано? Ты заболел?
– Нет, просто ушел на час раньше.
– А что случилось? У тебя дело?
– Сегодня у меня небольшой праздник, и я решил закончить свою картину. Получится очень даже символично.
– Какой праздник? Неужели Швуэс? Так я сделаю вертуту с пшенной кашей!
– Нет, мама. Просто день рождения Айвазовского.
– Здрасьте, – поджимая губы, произнесла мама. – Стоило ли из-за этого уходить с работы? Потом могут быть дела поважнее, а тебя уже не отпустят. Или я не знаю этих начальников?
– Не волнуйся, мамуля, все будет в порядке. Давай лучше поскорее покушаем. Мне дороги закатные часы.
– Сейчас-сейчас, у меня давно все готово. Но лУчше, чем у нас есть, мы не покушаем.
Она засуетилась, проворно накрывая на стол и успевая искоса поглядывать на сына.
– Да, Соньку ты не встретил? Она уже два раза заходила. Не понимаю, что у вас общего, ведь ты на двенадцать лет старше.
– На одиннадцать, – поправил Борис.
– Большая разница – двенадцать и одиннадцать! Ладно, садись. Сегодня курочка просто прелесть. Такая была одна на всем базаре, и я ее таки нашла! Твой папа – пусть земля ему будет пухом! – любил таких курочек: молоденьких и сладких.
Скосив глаза, она посмотрела на фотографию мужа за стеклом серванта и протяжно вздохнула.
Борис сел за стол и начал с аппетитом поглощать обед. Мать устроилась напротив, холмиком сложила морщинистые руки на столе. Она с удовольствием наблюдала за тем, как сын кушает. В такие минуты она забывала, что он – тридцатилетний мужчина, и ей вдруг начинало казаться, что Боринька все еще маленький послушный мальчик, доверчивый и беззащитный.
– Ты знаешь, – сказала она, заметив, что сын начал есть медленнее, – я сегодня видела Розу. Помнишь, мою школьную подругу? У нее еще эта родинка на носу. Так она мне сказала, что ее Фанечка еще не вышла замуж. Не понимаю, куда смотрят ребята? Аза шейне мейдале, умница, закончила институт. Замечательная девочка!
– Сомневаюсь, – ответил Борис, поморщившись.
– В чем? Что она девочка? Фу, как тебе не стыдно!
– Сомневаюсь, что ей нужен художник-оформитель.
– А-а, что ты понимаешь! – всплеснула руками мать. – При чем тут профессия? В двадцать девять лет найти еврейского мальчика – это счастье. Он улыбается…Что ты улыбаешься? Я тут записала телефон, и мы с Розочкой договорились, что ты позвонишь…
– Очень современный подход, – с иронией в голосе сказал Борис. – Они договорились.
– А что такое? Я давно хочу подтолкнуть тебя на сторону женитьбы. Я что-то плохо тебе делаю? Ну, скажи!
– Ладно, потОм, мама, – сказал Борис, вставая из-за стола. – Спасибо за обед.
– Вот, пожалуйста! Всегда “потОм”, всегда ”потОм” – и дотянул до тридцати лет!
Она тяжело вздохнула и принялась убирать со стола. Борис обнял мать за плечи, поцеловал в висок, давно припорошенный сединой.
– Мамуля, все будет в порядке, – пропел он с загадочной интонацией и скрылся в своей комнате.
Мать посмотрела ему вслед, уловив в голосе сына незнакомые нотки.
– У тебя что, есть девочка? – спросила она с нескрываемой надеждой, заглядывая к нему.
– Об этом еще рано говорить, – отозвался Борис.
– А зохен вей! – вздохнула мать, унося посуду на кухню.
2
Через час мать тихо вошла к сыну. Покосившись на мольберт, за которым стоял Борис, она дождалась, пока сын обратит на нее внимание.
– Тебе не слышно, Боринька?
– Что именно? – спросил он рассеянно.
– У Левитов…
– Что такое?
– Насколько я сумела расслышать, – полушепотом, как заговорщица, сообщила мать, – так Сонька собирается замуж. Наверное, сегодня сказала родителям. Так они на нее напали: зачем, мол, тебе этот гой?! Вот с чем она к тебе приходила – советоваться. Теперь я понимаю.
– Знаешь что, мама, – сказал Борис, поворачиваясь к ней, – чужие скандалы, даже если они так редки у нас во дворе, не стОит подслушивать. Это некрасиво.
– Нет, вы слышали? Он меня будет учить, что красиво, а что некрасиво! Посмотри на себя, шлимазл. Похоже, Сонька выйдет замуж раньше, чем ты женишься. А ведь ты на двенадцать лет старше!
– На одиннадцать, мама.
– Хорошо, на одиннадцать. Но когда ты уже приведешь, наконец, домой девочку и скажешь: мама, я хочу на ней жениться? Господи, неужели я этого так и не дождусь?
– Дождешься, мама, – ответил Борис с досадой. – Вот закончу картину и займусь личной жизнью.
– Вейз мир! Когда же этому придет конец?! Ты так похудел, так изменился! Работа есть. Зарплату получаешь. Что еще нужно? Так нет, возишься с этой своей картиной, как будто она изменит всю твою жизнь!..
– Изменит, мама, вот увидишь, – ответил он задумчиво и оглядел свою комнату.
Это был его кабинет, достаточно чистый для мастерской, но и в меру наполненный беспорядком для жилой комнаты. Широкое окно, выходившее на тихую улицу, летом до позднего вечера давало много света, поскольку низкое солнце беспрепятственным потоком перекатывалось через гладкий белый подоконник. Здесь, у окна, стояла картина, над которой Борис работал уже так долго. Он называл ее “Солнце над морем”.
Ничего особенного и выдающегося в ней не было: берег, овально уходящий вдаль, вода и солнце над горизонтом. Но вся тонкость состояла в том, что автор стремился так подобрать краски, чтобы зрительно невозможно было определить, закат это или восход. Нежную розовую дымку он пытался смешать с яркой контрастно-золотистой облачностью вдали, не нарушая при этом глубины пространственного восприятия. К тому же морская вода утром и вечером, как известно, тоже меняет свои оттенки, и над поисками необходимых цветовых сочетаний он бился уже около шести лет. Вечность бытия, по замыслу Бориса, должна была показать эта картина. Незримую грань между прошлым и будущим, между жизнью и смертью должна была показать.
Борис побывал в Феодосии, в Третьяковке, он видел почти все полотна Айвазовского, он учился у великого мариниста и, вместе с тем, не хотел ему подражать.
До сих пор Борис выставлял свои небольшие работы в художественном салоне, где их изредка покупали туристы из каких-нибудь северных областей. Но подобные успехи мало радовали художника. Ему, как и каждому служителю муз, вполне резонно хотелось широкого признания. И вот через несколько дней в городе открывалась большая региональная выставка, в которой Борис мечтал участвовать.
В этот вечер он засиделся допоздна. Время убегало журчащим потоком, как вода из крана, но Борис не замечал этого движения. Ему уже не нужен был свет из окна, всё необходимое оставалось в воображении художника. Он работал. Он творил. Мало того, – он был близок к завершению.
Утром, окрыленный бурным ночным финишем, он поднялся, не чувствуя усталости, поделился радостью с мамой и после завтрака собрался уходить. Была суббота. Как правило, он проводил этот день дома.
– Спешу выполнить свое обещание, – бросил он на ходу.
– Ты о чем, Боринька? – спросила мать и замерла, прикрыв ладонью рот.
Было чудное тихое утро. Безоблачное небо вселяло надежду в осуществимость любой мечты.
3
– Светочка, фу, не бери с земли каку!
Девочка посмотрела на мать, выбросила сморщенный окурок и, нетвердо переставляя ножки, сделала несколько шагов.
– Ну, так что ты решила? – спросил Борис после некоторого молчания.
Виолетта ответила не сразу. Она зачем-то открыла и закрыла свою сумочку, убрала волосы со лба, покрутила кольцо на пальце.
– Не знаю, Боря, – тихо сказала она треснувшим голосом и, отведя взгляд в сторону, длинно вздохнула.
– Ну, сколько же мы будем тянуть? В конце концов, я люблю тебя, а девочке нужен отец!..
– Да, я знаю…Но…
– Что “но”? Почему в каждом нашем разговоре присутствует “но”? Что это за непременная ипостась такая?
– Боюсь…
– Не знаю, что и сказать. Ну, чего ты боишься?
– Я все понимаю, Боря. Но…боюсь. К тому же Сергей в последнее время изменился.
– Опять двадцать пять! И ты ему веришь? В который уже раз?
Женщина помолчала, глядя куда-то вдаль.
– А твоя мама? – вдруг спросила она. – Что она скажет?
– Мама? – Борис сделал паузу, будто подбирая слова. – Мама должна понять. Она у меня знаешь, какая понятливая! Таких мам сейчас днем с огнем…
– Я не знаю, Боря…Как-то все…
– Слушай, Виола, знаешь что, мы не дети с тобой, нам нечего скрывать и таить. Давай пойдем ко мне. Я познакомлю тебя с мамой, и ты все решишь. Давай прямо сейчас, а?
Женщина нерешительно пожала плечами.
– С ней? – спросила она, кивая на дочь.
– А почему бы нет? Лучше все сразу, – ответил Борис, хорошо понимая, как могут развиваться события.
– Ты думаешь? – теряя основания для отказа, спросила Виолетта. И вдруг решительно встала со скамьи, поправила платье и позвала дочь. – Что ж, пошли!
От неожиданного поворота Борис несколько растерялся, потом тоже встал, посмотрел женщине в глаза, пытаясь отыскать в них причину столь внезапной перемены. Но не найдя в них ничего, кроме лукавой искринки, сказал:
– Ну, пошли.
4
Всю дорогу Борис силился придумать первую фразу. Но когда отскрипели ступеньки лестницы, и отворилась дверь, а из квартиры донесся знакомый и родной клекот оладьев на сковороде, – все приготовленные слова вылетели из его головы.
– Мама, – сказал он, когда та вышла навстречу, повязанная фартуком, с испачканными мукой руками, – мама, знакомься, это моя невеста Виолетта.
Должно быть, у матери подкосились ноги, потому что она прислонилась к дверному косяку с явным намерением упасть и молча переводила взгляд с незнакомой женщины на сына, потом на ребенка и снова на незнакомку. Как будто не замечая этого, Борис продолжил:
– А это моя дорогая мамочка, Вера Абрамовна.
– Здравствуйте, очень приятно, – сказала Виолетта, лучезарно улыбаясь.
– Очень… приятно, – в два приема ответила Вера Абрамовна и мелкими шажками, как танцует ансамбль “Березка”, уплыла в кухню.
– Извините, оладьи горят! – послышался оттуда ее голос.
– Ну, проходите, – облегченно вздохнув, сказал Борис. – Чувствуйте себя, как дома.
Водрузив на стол купленный по дороге торт, он предложил Виолетте стул. Та присела, держа подле себя дочку, и с любопытством оглядела комнату. Борис со смущенной улыбкой следил за тем, как Виолетта переводит взгляд с одной настенной фотографии на другую, как останавливается на репродукциях. Затем внимание гостьи привлекла массивная древняя люстра, чуть ли не прогибавшая перекрытие потолка. С люстры взгляд гостьи опустился на пол, где ровными лоскутами лежали пестрые дорожки ручной тряпичной вязки.
– По-моему, твоя мама не в восторге, – с осторожной ухмылкой сказала Виолетта. – Впрочем, этого и следовало ожидать. Еще бы: сын привел какую-то женщину, да еще с ребенком, и с порога заявил, что это его невеста. Хороша невеста!
– Виола, не надо! Разве я сделал что-нибудь не так? Ведь нет же. Ты пришла знакомиться с мамой. Что же, я тебя должен был как-то иначе представить?
– Ну, хорошо, Боря, а что дальше? Честно говоря, мне кажется, что мы поторопились…
– Да нет, я думаю…
Он не закончил фразу, потому что в комнату вошла мать.
– Ну, вот, они уже и торт купили! – сказала она. – А я как раз чайник поставила.
Не снимая фартука, Вера Абрамовна села напротив Виолетты и бесцеремонно уставилась на нее. Виолетта опустила глаза и начала разглаживать складки своего платья. Борис молча наблюдал за обеими, готовый в любую минуту прийти на помощь своей избраннице.
– А это у вас… простите, Виолетта, из крокодиловой кожи прямо сумочка? – вдруг спросила Вера Абрамовна.
– Что вы! Обыкновенная сумочка из магазина. За тринадцать рублей.
– Хм, вы даже и цену запомнили?
– Просто на днях купила, вот и запомнила.
– А я по магазинам редко бываю, – сказала со вздохом Вера Абрамовна. – Все больше на рынок. Там хоть и дороже возьмешь, но зато без изъяна. И посмотришь, и потрогаешь. Моей пенсии, конечно, не хватало бы, да вот Боринька помогает. А вы на рынок ходите?
– Почти нет. Просто времени не хватает. Только так, по необходимости. Да и потом, на мою зарплату и алименты много на рынке не накупишь.
– Да-да, конечно, – сочувственно вздохнула Вера Абрамовна. – Что же у вас так получилось, что алименты?.. Вы извините, Виолетта, что я вот так прямо расспрашиваю, но сами понимаете…
Виолетта пожала плечами, мол, спрашивайте, конечно.
– Да так, знаете, – помедлила она. – Я вам лучше в другой раз расскажу, ладно?
– В другой раз? – Вера Абрамовна подняла брови. – Ах, да, конечно, в другой раз, конечно, в другой раз.
Она многозначительно покивала головой, перехватила умоляющий взгляд сына, но продолжила допрос.
– А родители ваши, конечно, переживают, да? Но хоть помогают теперь?
– У меня нет родителей, – помедлив, ответила Виолетта. – Я выросла в детском доме.
– Что вы говорите! Извиняюсь, – сказала Вера Абрамовна. – Ой, кажется, чайник!
С этими словами она умчалась на кухню. Виолетта облегченно вздохнула и посмотрела на Бориса.
– Ты мужественно держалась, – сказал он, не замечая, как из ее глаз выпрыгивают лучики усмешки.
В это время раздался стук в дверь.
– Боринька, открой! – крикнула из кухни Вера Абрамовна.
Борис пошел к двери, а Виолетта обняла дочурку, притихшую рядом, и поцеловала ее.
Заплаканная соседка Сонечка, по привычке не дожидаясь приглашения, решительно вошла в комнату и остановилась, увидев незнакомую женщину. Борис вошел следом и, глядя на Виолетту, развел руками у Сонечки за спиной.
– Извините, – сказала незваная гостья. Она оглянулась и размазала слезы по щекам. – Боря, мне крайне необходимо с тобой посоветоваться!
– Соня, но… прямо сейчас?
– Ради Бога извините, – снова повернулась к Виолетте Сонечка. – Только одно его слово, ладно?
– Сколько угодно, – ответила Виолетта, с любопытством глядя на девушку, которая уже перестала плакать.
Обрадованная Сонечка, взяв Бориса за руку, повлекла его в другую комнату.
– Кто это приходил? – спросила Вера Абрамовна, входя с чайником и деревянной подставкой в руках. – А где Боринька?
– Там… какая-то девушка пришла, – ответила Виолетта, показывая на прикрытую дверь Бориной комнаты.
– А, это, наверное, Сонька, – сказала Вера Абрамовна. – Вот еще вертушка, Бориньке покоя не дает!
Она подошла к Виолетте вплотную и, вглядываясь поверх очков в ее лицо, которое не оставляло никаких сомнений, все же заговорщическим голосом спросила:
– А как ваша фамилия?
– Найденова, – ответила Виолетта. – Так записали в детском доме. Правда, я не знаю, настоящая ли это фамилия.
– Конечно, настоящая, какая же еще! – удовлетворив любопытство, заверила Вера Абрамовна.
Она отошла к серванту, достала чашки и блюдца, потом снова приблизилась к Виолетте.
– А что, Боринька вам в любви признавался?
– Вера Абрамовна… – смутилась Виолетта, – он у вас очень хороший и добрый. Он так тепло о вас говорил…
– Да? А что он говорил?
– Что вы его всегда понимаете и еще…
– А зохен вей, – пробормотала Вера Абрамовна.
– Что? – спросила Виолетта.
– Ничего-ничего. А где вы работаете?
– В детской поликлинике. Я педиатр.
– Да? Надо же! А квартира у вас есть?
– Однокомнатная.
Дальнейшим расспросам Веры Абрамовны помешали Сонечка и Борис. Девушка выглядела уставшей и сосредоточенной, а Борис был явно смущен и растерян. Поздоровавшись с Верой Абрамовной и еще раз извинившись перед Виолеттой, Сонечка ушла, незаметно для всех показав Борису в коридоре большой палец.
5
Когда Борис проводил Виолетту с дочерью домой и вернулся, мать уже ждала его. Он понял это еще с порога, увидев, как она приготовилась к встрече.
Посуда была перемыта, остатки торта спрятаны в холодильник, и теперь мама сидела за столом, просматривая газеты. Очки ее были сдвинуты на кончик носа, палец ездил по строкам, опережая глаза, но сосредоточенности во взгляде не было – она просто делала вид, что читает. Мысли женщины были далеко от газетных статей.
Увидев мать, Борис понял, что предстоит разговор. Впрочем, об этом нетрудно было догадаться.
Раздевшись до пояса и умывшись, он присел напротив, сложив руки замком, и пытаясь прочитать справа налево и вверх ногами заголовок статьи, что будто бы интересовал маму.
– Я слушаю, – сказал он через несколько секунд, изображая на лице покорность.
– Слушаешь? Очень хорошо. Так вот, что это за представление? – Вера Абрамовна поправила очки, отодвинула “Известия” и прямо посмотрела на сына.
– В каком смысле? – слегка обиженно спросил Борис.
– Кого ты привел?
– Мама, не надо в таком тоне! Ты совсем не знаешь человека!
– Это Я не знаю? А ты знаешь? Я не знаю – он знает. Нет, как вам это нравится! Боринька, послушай маму: это совсем не то, что тебе нужно. Я уже не говорю про ребенка.
– Мама, это такое дело, знаешь… Ну, не повезло ей в жизни.
– Шлимазл, слушай сюда. И не говори, что это предрассудки. Скажи, пожалуйста, как она попала в детский дом? Не знаешь? А я знаю: ее оставили в роддоме. Ну, что, мама ошибается?
Борис молчал. К таким замысловатым умозаключениям он не был готов.
– Нет, ты ответь! – настаивала Вера Абрамовна. – Скажи, нормальная мать ребенка оставит? Нет! Значит, ее мать была а шикерте, пьяница! Понял, наконец? Или того хуже… А гены, знаешь, передаются… Ты разве не читал об этом?
– Ух, мама, куда тебя занесло! Гены…
– Нет, он еще улыбается!
– Но ведь ты мне сама уши прожужжала: женись, приведи девочку. Что, не так?
– Вейз мир! Там, где ты выбирал, других что – не было?
– Не было! Я ее люблю!
Борис встал и зашагал по комнате, не расцепляя рук. Некоторое время мать следила за челночными перемещениями сына, потом в сердцах высказалась:
– Он меня в гроб загонит! Нет, вы только посмотрите на этого жениха! Он ее любит! – Она оглянулась на фотографию мужа. – Исак, слышишь, он меня в гроб загонит. Я скоро приду к тебе!
– Мама, перестань! Терпеть не могу эту болтовню!
Борис ушел в свою комнату. Вера Абрамовна посидела одна, пожевала губами, потом, просунув палец под очки, смахнула слезу. Посидела еще немного, встала, постучалась к сыну.
– А что от тебя Сонька хотела? – спросила она, входя.
– У Соньки проблемы. Она любит парня, и у нее будет ребенок. Но парень настаивает, чтобы она делала аборт. А родители вообще чуть ли не гонят ее из дому.
– Как вам это нравится! У Соньки – ребенок! А за гройсе цурес на эту тихую семью! И что ты ей посоветовал?
– Посоветовал рожать. А потом сведу ее с Виолеттой. Она же врач – всегда поможет.
– Опять эта Виолетта! И что за имя такое! Она не из варьете?
– Мама, перестань! Иди спать, уже поздно.
– Ладно, ладно, уже иду. Что остается маме?.. – И, уже выходя, повернулась в двери и добавила с надеждой и нежностью в голосе: – Ты все-таки подумаешь?..
В эту ночь она не сомкнула глаз. Впрочем, лампа у Бориса на письменном столе тоже горела до утра.
6
– Мамочка, держи!
– Что это, телеграмма? – спросила Вера Абрамовна, принимая из рук сына сложенную пополам открытку. – Наверное, от Яши из Бердянска.
– Это пригласительный билет на выставку.
– Лучше бы это было приглашение на твою свадьбу, – вздохнула мать.
– Родители на свадьбу приходят без приглашения, пора уже знать, – парировал Борис и, поцеловав мать, ушел к себе.
“Откуда мне знать с таким шлимазлом?” – подумала Вера Абрамовна, провожая сына глазами. Не прошло и минуты, как она уже спрашивала:
– Боринька, а кому ты еще дал пригласительный билет? Такая богатая открытка!
– А что?
– Нет, я просто спрашиваю.
– Виолетте и Соньке, кому же еще.
Мать посмотрела на сына поверх очков. В ее выцветших голубых глазах мелькнуло разочарование.
– И что, они тоже пойдут? – уронила она сквозь зубы.
– Обязательно, мама! За Соньку, правда, не ручаюсь, а Виолетта сказала, что придет.
– И ты, конечно, бросишь мать, и будешь водить под ручку эту свою…
– Мама, но ведь она моя невеста! И вы будете на выставке рядом!
– Все, тогда Я не пойду! – решительно заявила Вера Абрамовна, принимая воинственную позу.
– Ну, начинается! – вспылил Борис. – Что это за торговля: пойду, не пойду? Не порть мне нервы, пожалуйста.
– Ой вей, Исак, ты слышишь, я ему порчу нервы! – обернулась она к портрету мужа. – Привел домой какую-то шиксу мит киндер, а я ему порчу нервы. Гевалт! Гевалт!
– Мама, все равно я женюсь на ней! – отрезал Борис и, взяв в руки газету, всем своим видом показал, что разговор окончен.
Мать вышла из его комнаты и села перед телевизором. Борис оставил газету и долго ходил из угла в угол. Наконец, что-то решив, он вышел в коридор.
– Куда ты уже уходишь? – примирительным тоном спросила мать.
– Я скоро, – бросил он на ходу.
Лестница жалобно скрипнула под ним.
7
Лифт не работал, и Борис пешком поднялся на восьмой этаж. Несколько минут он стоял у двери, приводя в порядок дыхание. Потом позвонил. Когда дверь открылась, в нос Борису ударил сочный запах картошки жареной на сале.
По дороге он репетировал первую фразу. В его голове роились сомнения. Ему казалось, что Виолетта… Хотя, впрочем…
“Знаешь, – хотел сказать он, – наверное, ты была права, и мы действительно поторопились. Извини, что так получилось, это я виноват…” Но теперь он отступил назад и вообще позабыл все слова. Или не позабыл – слова будто приклеились к языку, отказываясь вылетать изо рта.
– Вам кого? – спросил мужчина в плавках. В его руке Борис заметил красочную открытку.
– А… – начал Борис. – Мне…
– Ты что, пьян, что ли?
– Сережа, кто там? – раздался из комнаты голос Виолетты – веселый, звонкий. А потом появилась она сама, наспех запахивая коротенький халатик.
В первое мгновение, когда их глаза встретились, женщина действительно растерялась, засуетилась, отыскивая место рукам.
– Боря, я потом тебе все объясню, – скороговоркой произнесла она.
И тягучая пауза, как сигаретный дым, повисла в воздухе.
– Зачем? – спросил он глухо. – Уже не надо. Спасибо тебе… за все.
Потом Борис повернулся и пошел вниз.
– Это он? – спросил Сережа, не поворачивая головы и провожая Бориса глазами. В его голосе мелькнула унизительная насмешка.
Виолетта молчала.
А Борис медленно, как будто считая ступеньки, спускался по лестнице.
Через два часа он был дома.
– Вейз мир, Боринька, что с тобой?! – воскликнула Вера Абрамовна, увидев его. – Что случилось? Ты выпил?
– Да, мама, – угрюмо ответил он, с трудом снимая туфли.
– Как же это? Что же это? – суетилась вокруг него Вера Абрамовна. – Это же первый раз в жизни!
– Да, мама, – сказал он и внезапно упал на колени, схватил руки матери и принялся их целовать. Слезы сами текли из его глаз.
Мать стояла над ним, боясь даже коротким словом нарушить его плач. Одной рукой она гладила его по голове и плакала сама. Когда он успокоился, мать отвела сына в его комнату, помогла раздеться и уложила на тахту. Ничего не спрашивая, она направилась к двери.
– Мама, – тихо позвал он.
Вера Абрамовна обернулась.
– Мама, она меня… Я ее так любил…
– Я знаю, – ответила мать и вышла из комнаты.
Борис лежал на спине, упершись взглядом в потолок. В голове его, затуманенной и тяжелой, мелькали какие-то отрывочные мысли и воспоминания. Сосредоточиться на чем-то он не мог, и только в сердце слабо и уныло шевелился угасающий огонек, и тлел, и колебался долго-долго, как фитиль старой керосиновой лампы, опущенный до предела.
8
На следующее утро Борис вышел к завтраку, как ни в чем не бывало. Мать мельком взглянула на него, и оба приняли молчаливое согласие не поднимать больную тему и даже не вспоминать о ней.
– Боринька, как ты думаешь, какое платье мне лучше одеть?
– Я думаю: то синее, с брошью.
– Я тоже так решила, – сказала Вера Абрамовна. – Нужно его достать, проветрить и погладить. Я его сегодня приготовлю, чтобы в четверг только одеть. А ты в чем будешь?
В это время в дверь постучали. Вера Абрамовна пошла открывать. На пороге стоял незнакомый ей молодой человек с бородкой. Вид у него был растерянный.
– Борис Гесин здесь живет? – спросил он срывающимся голосом.
– Да, здесь, – горделиво ответила Вера Абрамовна, разглядывая незнакомца. – ЗаходИте. Вы тоже художник?
– Да, в некотором роде, – ответил гость. – Мне бы Бориса…
– Боринька, к тебе! – крикнула мать.
Борис вышел на порог.
– А, Игорь, заходи! – сказал он, пожимая руку гостю.
– Да нет, тут такое дело… – сказал Игорь и, наклонившись к уху Бориса, прошептал несколько слов.
– Что?! Не может быть!! – вскрикнул Борис и помчался одеваться.
– Что случилось, Боринька? – испуганно спросила Вера Абрамовна, увидев, как сын мечется по комнате.
– Где мои серые брюки? – крикнул Борис.
– У тебя в комнате, где же еще. – Мать вышла на порог. – Послушайте, что вы ему сказали, если Боринька потерял контроль над собой? К нам приехал Брежнев? Или воскресили этого Айвазовского?
– Понимаете, – сказал Игорь, – ночью в помещении, где хранились работы для выставки, случился пожар. Там почти все сгорело, остались одни скульптуры.
– Вейз мир! – Вера Абрамовна, обхватив голову руками, ушла в комнату. – Ну, почему мы так наказаны?!
***
Вечером они молча сидели рядом. Мать обняла Бориса, а он положил голову ей на плечо, и седая прядка ее волос щекотала ему лоб.
Он вспомнил себя маленьким мальчиком, когда вот так же сидел, поджав ноги, возле матери, и она тихо и напевно рассказывала ему древние сказки. Было тепло и уютно, мир казался огромным и светлым, а жизнь впереди – простой и ясной. И он готовился войти в эту жизнь с мамиными сказками, где предостережения всегда опережают зло и где все кончается удачно. Но где в конце пути у людей все же появляются седые волосы и еще многое из того, о чем они не хотят говорить…
Николаев 1997г.