Глава 10. Следы ведут в Кашимов
Где же тогда свобода выбора? Так ведь субъект выбора просто не знает, что выбор совершает не он сам! Более того – этого не могут знать и иные люди, как будто подталкивающие его совершить конкретный выбор. И он, и они пока не знают, что свой выбор совершает Абсолют, владеющий более полной информацией…
Руэн, из черновиков к «Диалектике абсолюта»
1
– И что за вопрос тебя мучает? Как я подозреваю, не первый день? – спросил Апраксин после того, как, помыв посуду, они отдали должное китайскому чаю столетней давности.
– Два вопроса. Первый, весьма нелишний. Я, правда, как-то спрашивал об этом. Ты никогда не задавался вопросом о прежнем жильце той, теперь твоей квартиры? Вы ведь всё знаете… или, как я понял, всё способны узнать.
– Видишь ли… – мягко поправил Апраксин. – Я предпочитаю знать то, что сам желаю знать. Всего же не знает и сам Господь Бог, и я, к сожалению, частенько в этом убеждаюсь… Хорошо. Посмотрим вначале на картах.
И выложил цепочку Арканов Таро Горгоны.
– Это был молодой человек… да, не старше тридцати пяти… Вкалывал в каком-то НИИ, а до того служил в армии… в «горячей точке», инвалид… что-то с головой… да, контузия. Бесследно пропал весной 1999 года. Зачем-то вышел среди бела дня, да так и не вернулся… Смешное… странное имя… или прозвище было у него…
– «Юха»… – назвал это имя Виктор Иванович. И добавил:
– Я и сам вначале думал, что это только прозвище. А потом оказалось, что мать его – карелка, и назвала его по-своему, «Юхо». По-русски – «Юра»… Юрий Георгиевич Свиря, – добавил Виктор Иванович. – Я хорошо его знал… ещё по «горячей точке». Про нас, помню, один журналистик статейку тиснул, да с названием таким, знаешь ли, замысловатым: «НаШАЛИли в Шали». У нас ведь «свобода слова»… Фамилии откуда-то узнал и назвал! Дескать, приезжайте, кровнички, разбирайтесь…
Помолчали.
– Я прошу прощения за то, что не сказал тебе об этом раньше, – добавил Орлов. – Казалось… всё случайно… Ты не мог бы настроить машину так, чтобы посмотреть тот самый день, когда он исчез? Куда он, чёрт подери, девался среди бела дня из собственной квартиры?
– Сложновато, но попробую. Тем более что с этой стороны функции аппарата резко ограничены. Потребуется часа два-три…
Спустя три с половиной часа проём показал ту же комнату, однако на этот раз в ней не было ни компьютера, ни настенных часов с громадным циферблатом. И обои на стенах были другие, старые. А за окнами, судя по всему – апрель или март-месяц, и поздний снег лежал на свежей зелени – на начинающих раскрываться почках.
– Я понимаю! – яростно кричал в трубку телефона высокий светловолосый мужчина. Одет он был по-домашнему, в тренировочные штаны и белую рубашку. За его спиною, у окна был виден кульман с белым прямоугольным разворотом бумаги. – Мне не надо повторять триста раз! И пугать меня не надо. Пуганый, пуганый я уже! Меня не такие как вы пугали!.. Вы понимаете, что такое совесть, Игорь Всеволодович?!
– Эко! – прошептал Орлов.
Баданов, с кружечкой чаю в руке, подошёл совсем близко, с любопытством вглядываясь в надпись на кульмане. В той комнате было утро, и надпись на угловом штампе чертежа (какие-то волчки, колёса, стрелочки) была, пусть с трудом, но различима.
– ООО «Свят…», нет… ООО «Свитязь»! – прочитал он наконец.
– Потом, после его исчезновения, в доме не нашли ни одной бумаги, – произнёс следователь. – И чертежей никаких… А главное… – его голос перешёл в шёпот, как будто Виктор Иванович боялся, что его подслушают. – Вот ведь как всё в мире сплетено! Он же сам рассказывал мне… Работал он, золотая наша голова, в каком-то секретном НИИ или КБ, там, где проектировали аппаратуру… Знаете какую? Электромагниты будущего!.. Какие-то «торсионные турбины»!.. Фантастика. Я потом несколько раз пытался отыскать это самое КБ. Глухо, никто ничего толком не знает, сказать не может… Ах ты, ч-чёрт!..
Мужчина с сердцем хлопнул трубкой о рычаги.
– Вот же зараза!… – сказал он.
Помедлил и вдруг, собравшись, вновь схватил трубку и, поминутно сбиваясь, закрутил колёсико аппарата.
– Алло! Алло! Тьфу ты! Алло! Капитана Орлова. Да! Виктора Ивановича попрошу! Да, его! Как?.. Тогда… А где вы территориально… Ах, да, конечно, знаю. Да, очень срочно. Видите ли, это не телефонный… Завтра? А сегодня? Лучше завтра?.. Спасибо. Я подумаю… Наверное, всё же сегодня, да, сегодня. Вы до скольких… А, понял. Спасибо. Тогда до встречи.
– Нас в это время не было в городе, – пояснил Орлов. – Выезжали в Китай, по обмену опытом…
– А в трубке той, между прочим, «жучок», – заметил Апраксин. – Я, по приезде, где их только не находил. Из стен выжигал горелкой. Почему и обои пришлось переклеивать.
Юрий Георгиевич надевал галстук. Подошёл к невидимому для них зеркалу, провёл ладонью по щеке… Небритая.
– З-зараза!
Резкими движениями раздёрнул узел, сорвал и отшвырнул галстук. Расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, вознамерился идти, скорее всего, в ванную – наскоро побриться…
И как раз в эту минуту зазвонил телефон.
– З-зараза… – повторил он, подбегая к трубке.
– Да. Да, я… Что велели сообщить? Кто? Девушка, вас плохо слышно! Откуда? Откуда??? Из…
Он потянулся было к стулу, но тот стоял чересчур далёко. Тогда он просто уселся на пол.
– Кто? Кто?!! Полуянцев? Славка? Когда? Как это случилось? Господи… Разминир… В этом грёбаном тоннеле?.. Как же он так… Да, я понял… Похороны… Уже неделю как? Что же вы раньше мне?!! Извините. Извините, я понимаю. Прямо там? На родину пересылать… Хорошо. Спасибо…
Некоторое время он так и сидел, в трениках, домашних тапочках на босу ногу, в расстёгнутой рубашке, небритый, туда-сюда покачивая в пальцах пикающей телефонной трубкой…
– Я что-то не понял, – с тревогой прокомментировал Орлов. – Славка Полуянцев жив-здоров, в том же году вернулся из Афгана. Да, он разминировал тоннель, тот самый, знаменитый, на перевале… но ведь он до сих пор живой!
Юрий Георгиевич поднялся, тяжело положил трубку. Подошёл к холодильнику, который по-холостяцки стоял у него прямо здесь, в жилой комнате. Достал на четверть полную бутылку водки и банку тушёнки:
– Вот, значит, как. Одно к одному.
Где-то на столе нашарил консервный нож. С размаху всадил его в банку. На белый рукав рубашки ударила коричневая струйка, и нож сломался у самой рукоятки.
– З-зараза! Тьфу ты, др-рянь!
И – выпив сразу, залпом, из горлышка водку, лизнул рукав. Постоял немного, помолчав и прикрыв глаза.
– Во даёт, – покачал головой Орлов. – Ему же нельзя было много пить…
Юрий Георгиевич рассеянно вертел в пальцах обломок консервного ножа. Отбросил… Потом взял со стола ключи.
В прихожей, судя по звукам, сбросил тапочки и прямо на босу ногу нацепил ботинки. Затем они услышали как хлопнула входная дверь…
Апраксин отключил программу. Комната в проёме стала прежней. Минутная стрелка была на полпути между 10 и 11.
– Последней его видела продавщица винного отдела. Она хорошо его знала. Продала бутылку без очереди, – говорил Орлов. – По её рассказу, он так вот и выглядел: небритый, пахнущий водкой, в трениках, в руке консервный нож, новенький. Он, судя по всему, приобрёл его там же, в хозмаге напротив… Вот. Таким и ушёл в неизвестность.
– А может… его задержала милиция? Придрались к внешнему виду. Логично? – спросил Апраксин.
– Опрашивали всех. Такого никто не задерживал, и был ли такой вообще – никто не помнит… Поймите, главное не в этом.
– А в чём же? – спросил Баданов.
– Во-первых, как вы понимаете, кому-то очень хотелось выманить его из дома. Причём, не просто так выманить. По-изуверски! поставить его в такое положение, когда!.. в общем, вы сами видели. Во-вторых же, и это и есть главное… Оскар! Игорь Всеволодович Нулёв! Сейчас я постараюсь объяснить…
– Погодите объяснять, – сказал, заглядывая в карты, Апраксин. – Точно! Его задержала патрульная машина. Прямо как по заказу подъехали. И увезли… не знаю. Куда-то… откуда он сумел бежать… далее непонятно. Башня!
– Но домой он уже не вернулся?
– Нет.
– А спустя полгода в Кашимове ударил этот непонятный взрыв… ООО «Свитязь», говоришь? Вот что, сынки… вот что, сыночки… – голос Орлова звенел как перетянутая струна, – чует моё сердце…
Медленными шагами он подошёл к двери, у входа в которую одиноко стоял его потрёпанный «дипломат».
2
– Итак, вопрос второй!
Он поднял вверх какие-то бумаги.
– Вопрос, в частности, о том, насколько бывают верны гадания. Вчера ты говорил, что она – жива?
– Живее не бывает, – ответил Апраксин.
– А я вот связался кое с кем по Интернету… Видишь ли… Одинокая четырнадцатилетняя девочка не может просто так гулять по России. Дошла бы, в лучшем случае, до первого постового милиционера… Но, как выясняется, её и не объявляли в розыск!.. Боюсь, как бы о сём не позаботился и наш злополучный Нулёв с компанией. Она им опасна как свидетель, а может и нужна – как что-то знающий человек. Но почему она не обратилась в посольство?
– Наверное, потому что посольство оказалось далековато…
– Хм, далековато… Тогда в милицию?
– А вот это вопрос не ко мне. Что-то там нынче говорится об «оборотнях в погонах»? Она могла не доверять милиции.
– Логично. Пойдём далее. Знаете, откуда я сегодня… ну, предыдущим утром, получил эти бумаги? Из Казахстана! Её фотографии пятилетней давности. Фас! Профиль! Протокол допроса! И какая-то «филькина грамота», якобы её признание, на основе которого…
– Признание в чём?
– Незаконное пересечение границы… это ладно. Хранение и сбыт наркотиков! Сокрытие сообщников! Попытка к бегству!.. Да, а на закуску – будучи в «спец. интернате», куда, по заключению психолога, была направлена на принудительное лечение и трудотерапию… та-ак… выезжала на сельхозработы и по дороге, 26 августа 1998 года, утонула в реке Иршим! «Жарко было девочке… – объясняют свидетели. – Полезла купаться, плавать не умела…»
– Она жива… – возразил Апраксин, глядя в карты. – Это был побег, а «утопление» придумали, чтобы избежать большей ответственности. Родителей нет, никто «копать» не будет… Ой, не думаю, что при подобных купаниях за «воспитуемыми» нет никакого надзора!
– Тогда бы её нашли. Приметы – не спутаешь: смуглая; чёрные, коротко стриженные волосы. На левом плече – татуировка: змея с головой пятнистой собаки. А, главное – немая!
– Как?
– Особый клинический случай – немота без глухоты. В первом же селении…
– Погоди-ка, Виктор, – заинтересовался Баданов. – А мы можем ознакомиться с этими документами?
– Я же для вас захватил. Знакомьтесь!
– Нет, это змея с головой не собаки, – Сергей Сергеевич держал в руках фотоснимок. – Художник не слишком опытный, но, чувствуется, натуру знает хорошо. Это – гремучая змея с головой пятнистого американского льва – ягуара! Обычная наколка среди молодёжи в странах Латинской Америки. Символ свободы, силы и удачи.
– Значит, это все-таки она?
– Она, она. Далее, та бумага, которая именуется «чистосердечным признанием». Вот, написано: Татьяна Калугина, ру… А дальше идёт длинная черта в сторону.
– Я тоже обратил на это внимание. Похоже, не успела дописать…
– И бумагу буквально вырвали у неё из-под рук. Потому в протоколе и записано: «русская», а не «Руфо». Логично? Далее, слово «Мендеш». Это – и название городка в Ла-Плате, и название городка в Казахстане. МЕндешей «у них» столько же, сколько МендЕшей «у нас». Разница только в ударении. Мы в тех местах как-то были с экспедицией… Следовательно, за кого её должны были принять?
– Это тоже понятно, – согласился Орлов. – За русскую девочку из Казахстана. А как насчёт немоты? Что думаешь ты, Феденька?
– Немота могла быть вызвана стрессом. Представь: родной отец на твоих глазах погибает в огне… Потом это состояние могло пройти, но девочка сознательно не признавалась, что обрела способность к речи. Логично?
– Возможно. Если бы я, не дай Бог, своего батю оставил в горящей машине… Но почему же она в таком случае не обратилась…
– К кому? Опять к милиции? А как же наручники на запястьях её отца? И этот протокол, который, судя по моим ощущениям, писал какой-то осёл под диктовку другого осла? Нет, её целью должно было быть посольство республики Ла-Плата... Но вот загвоздка. В карманах – ни денег, ни документов. Она бежит…
– …к любому транспортному средству, – подхватил Баданов. – Это может быть грузовик или поезд… Скорее, поезд.
– И… путает направление, – поддержал Орлов. – По дороге вагон, не осмотрев толком, запирают… Деться ей некуда. И она оказывается в Казахстане. Да, возможно, могло быть такое. Что приходит на ум? Или посмотришь в картах? – выжидательно взглянул он на Апраксина.
– Я уже смотрел по картам! – хмуро откликнулся тот.
– Теперь, – печально усмехнувшись, продолжил следователь. – На станции её извлекают проверяющие состав пограничники, но для них она – мелкая рыбёшка. Очередная бродяжка, к тому же лишённая дара речи. Так она оказывается в милиции, где…
– Где, не разобравшись, немой девчонке могли пришить дело.
– Возможно… Далее, её доставляют в «спецуху»…
– Стоп. «Спецуха»?..
– «Специализированный интернат», – пояснил Орлов. – Некогда, одной светлой голове пришла в голову не менее светлая мысль. Почему бы всяческих юных олигофренов, шизофреников, клептоманов, токсикоманов и прочих «проблемных» детишек не собрать в специальные лагеря, где бы они работали на благо общества? Называлось пышно: «совместная трудотерапия». По телевизору крутили ролик: кот Матроскин с собакой Шариком заняты общественно полезным трудом: «Совместный труд сближает!..» или что-то вроде того. Показывали кадры: счастливые дети, педагоги и врачи, и их повседневная трудовая деятельность… На базе бывших советских спец. ПТУ одну за другой создавали колонии, организованные, как было разрекламировано, «на принципах Макаренко». К ним присылали «трудных подростков», детей с улицы, психически больных, детей преступников, иногда детей, от которых отказались или у которых умерли родители… Из этой «кучи-малы» формировали рабочие коллективы, фактически задарма работавшие… на местных «хакимов» или по заказу разных фирм. Естественно, на всю эту организацию тут же положил глаз криминал. Отмывались немалые деньги, якобы заработанные детьми; заработанные реально деньги шли в карманы организаторов. Когда выяснили… чего там только не выяснили! Вплоть до того, что дети фабрично паковали наркотики!.. Когда же в такие «места труда и отдыха» стали подсылать и юную шпану, та завела «на зоне» свои порядки. Получился парадокс: неподсудные получили меньше прав, их можно было эксплуатировать сколько угодно, в отличие от «блатных», что через год-два по приговору выходили на волю. На глазах вырастали юные «бугры» и «паханы», наводящие в «спецухах» жизнь «по понятиям»… Широко практиковались физические наказания, розги, карцер… Пару лет назад, слава Богу, «смелый эксперимент» с грохотом прикрыли. Мелкие сошки уселись рядком на «жёлтую скамеечку», а организаторы реальные остались в тени… Я представляю, что могла испытать девочка, попавшая в такого рода заведение…
– Откуда она через некоторое время сбегает.
– И… куда, по-твоему, девается?
– Лицо смуглое, стрижка короткая, – продолжал Апраксин. – Штаны и рубашку она могла бы, например, украсть. А татуировку можно скрыть под рукавом. И не забудь, к тому времени она смогла вновь овладеть речью. Кто перед нами на фото? Пацан!
Орлов покачал головой:
– Замысловато… Бежать оттуда? Я же видел фотографию, где она с отцом! Хиленький, вряд ли здоровый ребёнок. Платье болтается, как на вешалке. Ну-да, ну-да, переплыла Иршим, махнула через горы… Ну, а как ты объяснишь то, что она нарисовала? «Танго» – местное название наркотика. И здесь же цветок мака… А её странные жесты, когда она показывала, что хочет закурить? Я где-то могу понять тех милиционеров…
– Дорогой Виктор. Я их тоже очень понимаю. Не понимаю, правда, одного: как можно так, второпях, не давая четырнадцатилетней девчонке очнуться, вешать на неё дело о контрабанде наркотиков!
– В сотый раз тебе говорю: «возможно, возможно, возможно»! Всё бывает! Думаешь, меня самого это не коробит? Или… у тебя есть какие-то иные соображения?
Орлов, казалось, чего-то ждал от него. Чего? Опять: «колись, брамсель-топсель»?..
– Обрати внимание на почерк, – как ни в чём ни бывало продолжал Апраксин. – Возможно, подростковая дислексия…* Но наверняка, придя в себя, она смогла бы сообщить куда больше. Возможно, это кое-кого тоже интересовало…
* Дислексия – нарушения почерка, неспособность, иногда вызванная психическими причинами, к аккуратному письму.
– В общем, ребята, – констатировал следователь, собирая бумаги, – вы сообщили мне пока очень мало. Признаюсь: ожидал большего. Доставьте-ка меня домой…
– Дай отдышаться. Тебя как, к подъезду? Или желаете прямо в холл?
– У вас есть семья? – спросил Баданов.
Орлов улыбнулся, но как-то криво.
– Есть одна девушка. Только, боюсь, она… Да и мне было некогда. Торопливость, спешка, дела… Может быть, ждёт, а может – уже позабыла. Симпатичная такая. Ма-аленькая. Потом как-нибудь расскажу. Сейчас моя цель – Кашимов!
– Тебе бы выспаться. Тем более что завтра выходной…
– Заснёшь тут с вами!
– А заснёшь! – вмешался Апраксин. – И приснится тебе…
– Да-да, – усмехнулся Лев. – Помню. И зелёный луг, усыпанный пятнами одуванчиков. И голос кукушки в весеннем бору… И облака… облако, похожее на летящего медвежонка в синем весеннем небе… И кузнечики, выпрыгивающие из цветущей травы…
– Постой, постой. Ты откуда знаешь про кузнечиков?
– Как-то к слову пришлось.
– Н-да… С кем поведёшься, от того и наберёшься. Ладно уж, Витенька. Наша судьба решится двадцать третьего мая две тысячи третьего, в пятницу.
– Опять вы за своё. Ну и что же случится двадцать третьего мая две тысячи третьего, в пятницу?
– Судный день, – в один голос сказали Баданов с Апраксиным.
– Ну и что, что «судный»? – как бы невзначай бросил Орлов, уже на пороге своего жилища. – Мы-то с вами – во всеоружии!
– Не совсем, – возразил Апраксин.
– Вот то-то и оно! – неожиданно произнёс следователь и… повернул обратно. И на его лице не было улыбки. Прошептал, позвякивая ключами:
– Бахча, где они «пахали» на местного хозяйчика, находится в пяти километрах от реки. Выходит, девочка, без сопровождающих, шла до реки пять километров, чтобы утопиться? Вы правы, конечно. Это был действительно побег, Фёдор Николаевич. Побег! Информацию о котором – специально скрыли… Но сейчас не в этом дело!
– Какие же вы, чёрт подери, упорные! – добавил он. – Я-то вам всё намекаю, намекаю… Вот вам ещё одна бумага, посмотрите на досуге. Тоже из Интернета. Словом…
И… это он не сказал – прошептал, а точнее, с неудовольствием прошипел, адресуясь в первую очередь к Апраксину:
– Не хотел я тебе этого говорить, но уж ладно! Как говорят у нас в Одессе: купите на Привозе петуха и морочьте ему голову… Я ведь на самом деле отлично понимаю, что она жива. И что ты отлично знаешь, где она находится. Только давай не возражать! Ты регулярно видишь её… например, по пятницам, не так ли? Надеюсь, она, в конце концов, поймёт… да объясни ты ей! И сам пойми!.. что следствию позарез нужны её показания, и что лично для меня не имеет значения, какими средствами билась за существование девочка-иностранка, волей судеб попавшая в наши прерии! Так вот! Аддьос*, сеньоры! Созвонимся!
* До встречи! (исп.).
Он шагнул в портал и более не оборачивался.
3
– «В материалах на одном из сайтов появилась новинка: «Посмертно изданные дневники известного латиноамериканского учёного, зверски убитого вместе с его семьёй в России агентами КГБ и мирового коммунизма… бла-бла-бла…» – читал Баданов.
– Ну и? – спросил Апраксин.
– Отрывок из дневника:
«22 декабря 1997 года.
…Вечером случилась неприятность. Зашёл Мартинес, мы говорили о делах. Неожиданно с прогулки вернулась Маркиза, при всём параде: в чёрной испанской шляпе, «бомбачах», со здоровенным «факоном»* у пояса… Она, я давно заметил, неравнодушна к Мартинесу, и тут же начала засыпать его своими байками. Парень был очень смущён, в другое время он бы, может, с удовольствием послушал её рассказы и о поездке к гуарани*, и о том, как она якобы переплывала Парану, равно как и о том, как купалась с детёнышем ягуара, но… всё это было не к месту. Дело с организацией лаборатории требует немедленного разрешения и мы как раз обсуждали свои планы на этот счёт…»
* «БомбачИ», очевидно «бомбачас» – широкие штаны для верховой езды; «факонес» (исп., местное) – длинные ножи; как и испанская чёрная шляпа – обычные принадлежности костюма пастуха-гаучо. Здесь – явно русифицированные названия.
* Гуарани – группа индейских племён в районе Ла-Платы.
– Стоп, стоп, стоп! – перебил Апраксин. – Переплывала Парану?!!
Вспомнил фильм об этой замечательной реке с её порогами, водопадами, электростанциями, скоростью потока и расходом воды… Парана – это отнюдь не Москва-река в среднем течении! Это, как минимум – Иртыш или Ангара!
А главное – тому отец её совсем не удивляется… И его «якобы» не звучит как убеждённость…
– Хиленькая, болезненная девочка? Конечно, конечно, Виктор Иванович… Там ещё есть что-нибудь?
– «Похоже, я переборщил, когда сказал ей «чок-чок, зубы на крючок…» Она ушла в сад, плакать. Мартинес понял лишь одно: «какие у вас, русских интересные обычаи!»
А я, просвистав ей нашу мелодию, битый час извинялся за грубость.
Она очень хочет, чтобы ко дню рождения я подарил ей «маленького такого, пушистого ягуарчика».
Отходя от размолвки, мы слушали недавно присланную запись: этюды Шопена в исполнении Алексея Скавронского…
…Никакой ягуарчик ей, скорее всего, не нужен.
Вспоминаю одну из притч де Мелло*. Родителям надоело каждую ночь, перед сном читать своей дочурке сказки, и они записали их на магнитофон. Но дочурка это не восприняла: «а у кого я буду сидеть на коленях?»
* Энтони де Мелло – известный итальянский писатель, философ, автор сборников «медитативных притч».
Ей нет и четырнадцати, и ощущение мира во многом детское. Но она очень быстро учится.
Иногда меня просто пугают её таланты»…
Находчивый папочка-гипнолог научился «включать» и «выключать» стрекотуху-дочку как торшер или кофеварку.
Апраксин встал, подошёл к зеркалу и попробовал жестом изобразить просьбу: «просвистите мне, пожалуйста!»
– «Просила закурить», говорите?
4
Весь следующий день он возился с настройкой новой программы. Установил вначале «пять лет», потом подумал и поставил «три года»…
И угадал.
Три с лишним года назад это было… Снег. Новогодний снежок… И ветер, ветер, пурга, мороз…
Окраина. Заснеженный посёлок «шанхай»* неподалёку от станции. Искристый снег в лучах фонарей. Один из последних домиков, наполовину сложен из кирпича, наполовину из отслуживших своё железнодорожных шпал.
* «Шанхай», «шанхайчик» – так на окраинах называют посёлки, появившиеся стихийным путём (те же «бидонвилли» на Западе).
Покосившаяся крыша. Много-много высохших цветочных стебельков на заснеженных грядках.
Торопливые шажки по снегу: хруп-хруп-хруп, хруп-хруп-хруп, хруп-хруп-хруп…
Узкая тень, что пританцовывает у входа в избу.
Да, та самая Татьяна…
Стук… стук-стук-стук… стук-стук-стук-стук!.. в дверь.
Испуганный женский голос изнутри:
– Что надо?
Не дожидаясь ответа:
– Достали, блин! Ну нет у меня никакого самогона! Не гоню я самогон! Цветы я выращиваю, рассаду, весной приходите!
И, совсем уж грозно:
– Будете здесь шататься – собаку спущу!
Собака, впрочем, несмотря на громкий лай, вовсе не походит на ту, что можно спустить. Обыкновенный, милый домашний Тузик или Бобик, мохнатый шерстью и виляющий хвостом.
– Тётенька… Бабушка, милая!..
– Что? Кто здесь? Ты одна?
В дверях женщина небольшого росточка. Она одета в длинный, волочащийся полами тулуп. В левой руке она держит фонарик, в правой, закинутой на плечо – огромный старинный утюг.
Луч фонарика скользит по сторонам, освещает одинокую цепочку следов. Светанул в лицо Танюше, – она зажмурилась, – потом осветил сверху вниз всю её фигуру: узкое осеннее пальто, полусапожки с набившимся через края белым снегом…
Тузик или Бобик выскочил из избушки и принялся, повизгивая, прыгать на ночную гостью, оставляя на пальто белые снежные следы.
Танечка пятится, приговаривая:
– Мне бы хотя бы на ночь. Я издалека. Я холод плохо переношу! Я вся замёрзла! Пустите… бабушка!
– На станции зал ожидания есть, – бурчит хозяйка, опуская фонарь, но дверь закрывать не спешит.
– У меня ноги совсем не идут. Вы!.. вы меня не бойтесь, я вас… я у вас ничего не украду. Я и деньги заплачу, сколько спросите. У меня есть!
– Ворованные, небось? Только честно! Знаю я вас, полунощниц!
– Не ворованные, бабушка. Хуже…
– Убила-ограбила, что ль, кого?
– Ба-абушка!
– Какая я тебе бабушка! – возмущается женщина. И вдруг, подумав, примирительным тоном прибавляет:
– Ладно уж, заходи. Да коль разговор по-серьёзному зайдёт – чур не врать. А то как дам! Поняла?
– Поняла-а…
– Звать-то тебя как?
– Таня.
– Как-как?.. Аня?
– Татьяной меня зовут.
Фонарик дрогнул в руках женщины.
– Ты заходила, что ль, к кому? Откуда знаешь?
– Не заходила. А что знаю, тётенька?
– Про племянницу мою. Пропала она… в прошлом годе, ехала ко мне, не доехала…
И – новый луч света в лицо.
– Ну, она-то немного не такая… Ты посмуглее будешь… Ты не цаганка случаем?.. Тебе сколько лет-то? Пятнадцать… Ну, что же ты стоишь, чего ждёшь, дом захолодила совсем, Танюха! заходи, заходи! Господи! И чего на свете не бывает!..
Чуть погодя – сени, веничек, снег на деревянном полу. Комнатка – светлая, пол из неструганых досок, в мягких половичках. По ним так приятно ступать босыми ногами.
Собачку зовут Чарик – его щенком подарили, уверяя, что это кавказская овчарка. Овчарки из Чарика так и не выросло, но не выбрасывать же из-за такого пустяка человека на улицу…
– Вот там, в углу, раздевайся. Сейчас тапочки дам.
– А что это у вас на стене, фотография? Очень на одного старичка похож… Такой же с палочкой, горбатенький. Я… встречаю его иногда.
– Это? Это же Серафим Саровский! Ты, дева, видать, точно «от мороза чуть пьяная». Не то несёшь…
– Он и сказал мне, мол: «не ищи ночлега на станции, а найди в посёлке крайний дом. Приютит тебя добрая женщина. Цветы она выращивает, и тебе будет как вторая мать…» Вы мне не верите?
– Верю, верю. А что ж не поверить, если складно?.. Сочинять и я люблю. Особенно про хорошее что-нибудь. Танюшка! Новый год на дворе! Н-ну, мы с тобой «попьём чайку», н-ну посидим!.. Самогону нет, но клюковка найдётся. Сказочки друг другу порассказываем, частушки попоём. Ты частушки знаешь, городская? Эй-ух!..
И она, подбоченясь, закружилась вокруг себя. Полы её тулупа разлетались по сторонам, и Чарик с лаем гонялся за ними.
– Ах, на горе стоит сосна и берёзка гнутая! – покрикивала она при этом. – По твоим глазам я вижу, что ты… – тут она замялась на полсекунды, видно не желая смущать гостью матерным словом, – перемкнутая! Вот!
– Ф-фух! Меня ведь тоже Татьяной зовут, можно «тёть Таня». Организуем «танюшник»?! Воровать у меня нечего, мои «гробовые» муж с собой забрал… А это что? Господи… доллары? Откуда?
– Долго объяснять, тёть Тань. Ему… эти деньги уже ни к чему. А вам, нам…
– Ладно, выясним. Идём, идём, поможешь на стол накрыть. Или вначале в баньку?.. Ты-то, сама, мне веришь?..
5
«Ну-ка, ну-ка – думал Апраксин, берясь за Таро Горгоны. – О великая Устроительница! Раскрой свои тайны!»
Вынул карту.
Смерть пожимала костяными плечами.
– И? – добавил он своё любимое. Положил проверочную «горизонталку». Если выпадет вершиной влево – порядок. Вправо – ожидай беды.
Влево вершиной пала Императрица. Но не одна. Второпях он потянул не одну, а две карты.
Второй оказалась Башня. Знакомая компания!..
Вытянул одну карту – на совет. Выпал Жрец:
– Да будет на всё Воля Господня!
Апраксин отложил карты и прилёг на диванчик. Прикрыв глаза, попробовал сосредоточиться…