Коля с Сашей прогуливались во дворе, изнывая от безделья. Они две недели назад окончили пятый класс, все друзья разъехались по пионерлагерям, а у них в первую смену не сложилось. Так и остались они одни на всю улицу. Улица-то, правда, невелика была, скорее улочка – десять двух-трехэтажных домов, протянувшихся вдоль одной из стен старого бугровского кладбища.
В футбол уже не сыграешь – не с кем. В настольный теннис тоже никак – последний шарик разбили. А новый не купить, дефицит. На турнике надоело качаться, да и руки от них все в мозолях давно. Что и не удивительно, если вместо нормальной перекладины – труба железная.
Из подъезда единственного деревянного дома на улице, старого, еще дореволюционного барака, вышла баба Даша, старушка лет около семидесяти, с неизменной клюшкой в руке, и с неизменным черным платком на голове.
– Баба Даш, – крикнул ей Коля, – а Бог есть?
– Да кто же знает, сынок. – дипломатично ответила баба Даша.
– Нет Бога, нет! – закричал Коля, довольно хихикая.
– Нету! – поддакнул Саша, но без особого энтузиазма.
Баба Даша пригрозила им длинным, крючковатым пальцем, и мальчики со смехом убежали.
Порыскав около сараев, они нашли две сучковатые палки и, пристроившись позади бабы Даши, стали подражать ее походке, посмеиваясь и хихикая. Но, когда Коля хихикнул погромче, баба Даша обернулась. Она ничего не сказала. Просто посмотрела на это безобразие грустными, слезящимися глазами, вздохнула и пошла дальше.
Николай Петрович тяжело вздохнул и потряс головой. И так вся жизнь наперекосяк, а туи еще воспоминания «допотопные» совесть тревожат. Мало ли чего в детстве бывало? Да, обидел старушку. По глупости. Но ведь сколько лет прошло! Да и времена были такие, атеистические. И мама в Бога не верила…
Мама в тот день впервые ударила Колю ремнем. Было не больно, но очень обидно. И Коля захныкал.
– Не сметь бабушку Дашу дразнить! Еще раз услышу, не так получишь!
– Она еще и ябеда! – прошипел Коля.
– Никому она не жаловалась, соседи видели. И что Вы ей покоя не даете?
– Она в церковь ходит.
– Ну и что?
– Нам учительница говорила, что Бога нет. Это пережиток капитализма. Ты же ведь не веришь в Бога.
– Не верю. Но и не глумлюсь над верующими. Тем более над такими, как бабушка Даша. У ней двое сыновей в войну погибли. За Родину! Иди с глаз долой!
И Коля пошел вдоль по тротуару,пиная пустую консервную банку. Он завернул за угол соседнего дома и увидел бабу Дашу с Сашей, которые стояли у входа в барак и мирно беседовали. Коля сразу же занял наблюдательный пункт за кустами. Баба Даша что-то еще сказала, и погладила Сашу по голове. Саша улыбнулся и убежал, довольный как раз в Колину сторону. Коля выставил из кустов ногу, едва Саша с ним поравнялся, и Саша растянулся на асфальте.
– Ты что!? – закричал он, корчась от боли и пробуя встать.
– Зачем к бабе Даше без меня ходил?
– Ты бы не пошел все равно. Помоги!
– Хватит притворяться!
Но Сашино «притворство» затягивалось. Только Коля все равно не верил. Он стоял и ехидно улыбался.
Но вот подошел Сашин сосед и спросил, что случилось.
– Упал. – сквозь слезы процедил Саша.
Сосед поднял его на руки и понес домой. Но успел повернуться и сказать Коле: «А ты что стоишь, как истукан?»
Коля все улыбался, ничуть не веря в серьезность Сашиной травмы. А вечером узнал, что его увезли в больницу с переломом ноги. Тут уж Коля всерьез забеспокоился, что Саша его выдаст. Но Саша не выдал.
– Вся жизнь впустую! – думал Николай Петрович, устраиваясь с книгой в кресле. Только книгу не стал открывать, положил на колени.
Не рассорился он тогда с другом вконец, утряслось все. В больницу ходил, прощения просил. И Саша простил. Да и как не простить, если в футбольную секцию вместе ходили, дрались плечом к плечу, когда прижмет. Такое не забывается. И только, если навстречу баба Даша попадалась, то Саша вежливо раскланивался, а Коля переходил на другую сторону дороги. Бабу Дашу и других знакомых старушек он больше не задевал. Но вою богоборческую натуру проявлял при каждом удобном и неудобном случае. Он даже стихи стал сочинять, в которых упоминал имя Господа всуе, и не с лучшей стороны. Однажды на уроке литературы он один из своих подобных опусов решил «общественности» представить. Но учительница оборвала его на полуслове, сурово отрезав: «Не юродствуй!»
Коля в бутылку полез. Заявил, что шел в советскую школу Достоевского изучать, а попал в церковно-приходскую.
– Ну вот и давай о Достоевском. Он, кстати, очень набожным человеком был. Да ты это и сам должен знать, если на уроках «галок не считал».
На литературе Коля как раз любил галок считать, но не признаваться же в этом. И он перевел разговор на другую тему.
– А вот скажите, Любовь Викторовна, мог ли боец Красной Армии в Бога верить? Ну, родители их, ладно, они при царе еще родились. А вот сознательный боец Красной Армии мог?
– Мог. – ответила Любовь Викторовна. – И многие верили.
– Нет, нет! – стукнул Коля кулаком по парте. – Не выиграли бы мы тогда войны!
– У меня отец верующим был. Он погиб под Вязьмой…И хватит об этом! А теперь к доске, и расскажи, что ты знаешь о Сонечке Мармеладовой.
Коля ничего не знал о Сонечке Мармеладовой, получил двойку по литературе и за глаза стал называть учительницу попадьей.
– Дурак! – сам себя обозвал Николай Петрович, и открыл книгу.
Это была Библия.
После окончания школы Коля подал документы в водный институт, но с треском провалился. Осенью предстояло идти в Армию.Но сначала пришлось провожать Сашу. Он, неожиданно для многих, с успехом поступил в рязанское военно-десантное училище и, перед началом занятий, сумел на несколько дней выбраться домой.
Друзей собралось изрядно, и все бы ничего, но когда выпили уже по первой, второй, третьей, пришла баба Даша.
– А это что еще за явление Христа народу? – возмутился Коля, забыв о своем обещании не задевать матерей павших воинов.
– Это я ее пригласил, – сказал Саша, вскакивая с места и провожая бабу Дашу на свободный стул поближе к себе.
Коля пропустил четвертую внеплановую рюмку, и ляпнул совсем уже не по делу:
– Невесту себе нашел! Хи-хи!
На него зашикали со всех сторон, и все бы обошлось, но баба Даша встала и попросила слова.
– Сашенька, – сказала она, – я с вами, молодыми, долго засиживаться не могу, здоровье не позволяет. Но хочу перед уходом тебе подарок сделать, вот этот крестик.
Баба Даша надела крестик на шею Саше, которую тот услужливо наклонил.
С этим крестиком мой третий сын всю войну прошел без единой царапины. А вот дома уже на бандитов нарвался и погиб. Крестик в тот день надеть забыл, может поэтому…Я знаю, Саша, что пока тебе нельзя его носить. Пусть дома полежит. Но, если война какая начнется, обязательно его с собой возьми, слышишь!
– Что Вы, баба Даша, какая война? – улыбнулась Сашина мама.
– Кто знает, кто знает…Никогда бы с крестиком этим не рассталась, но сын мой так на тебя, Сашенька, похож. До слез!
И баба Даша ушла.
А Коля, пропустив еще пару рюмок, заорал на Сашу:
– Сними крест, урод!
– Что? – удивился Коля.
Вместо ответа Коля запустил в друга пустой бутылкой. Саша не успел увернуться, и бутылка, вскользь задев его по голове, пролетела дальше и разбила зеркало. Его тут же схватили за руки и поволокли к двери.
– Эй, не бейте его, – закричал Саша, бросаясь следом, – он не в себе!
Колю все же так грубо спустили с лестницы, что он еле встал.
Александр стоял наверху. Голова его и белая рубашка были в крови.
– Поп Александр собственной персоной! – захихикал Коля.
И получил бы он еще неслабо, да Саша выручил.
– Те, кто считает меня своим другом, до него и пальцем не дотронутся! – сказал он. И столько в его голосе было твердости, что все безропотно подчинились и покинули лестничную площадку.
– Благородного из себя строишь! – заплетающимся языком проговорил Коля.– Сними крест, урод!
И не знали они, что видятся в этой жизни в последний раз.
Николай Петрович смотрел на строчки Библии, но не мог прочитать ни одного стиха. Глаза неожиданно заслезились, затуманились, появилась нестерпимая резь.
– Может, я вправду бесноватый? – подумал Николай Петрович, закрывая Библию. –Но, если есть бесы, есть и Бог, с которым я всю жизнь боролся. А зачем? Что он сделал мне плохого, если он, конечно, есть? А, если нет, то тем более. Надо бы в церковь сходить, да как, если даже от мысли об этом мне уже плохо? Видимо я из тех немногих, кого не удостоил Господь чести нести по жизни свой крест…Но как тогда со свободой выбора?
Коля решил продолжить банкет и отправился в шинок к Веерке Клюевой, у которой и днем и ночью вино водилось. Дороговато, конечно, но деньги есть. Что же не выпить с горя? Но неожиданно перед ним выросла фигура бабы Даши.
– Не ходи, сынок! – сказала она. – горем твое хождение обернется.
Коля хотел было уже нагрубить, но что-то остановило его, и он просто прошел мимо.
– Я буду молиться за тебя! – послышался сзади голос бабы Даши.
– Вот назойливая старуха!
Но уже через десять минут Коля пожалел, что не прислушался к разумному совету. Повернув на улицу Ветеренарную, он нос к носу столкнулся с нарядом милиции, который живо заинтересовался пьяным прохожим. Двое мерзавцев в форме обшарили его карманы, вытащили шестьдесят рублей, честно заработанные им на стройке и предложили убираться восвояси. Но молодая кровь Николая вскипела от такого нахальства, и он без предупреждения врезал сначала одному, потом другому. Ну, а потом оба врезали ему…
– Пять лет колонии строгого режима. – огласил судья.
И ничего нельзя было ни доказать, ни опровергнуть.
Николай Петрович пил на кухне чай, когда дочка его в дверь ураганом ворвалась. И сразу в свою комнату – дверцами одежного шкафа хлопать.
– Собралась куда, Мариш?
– Ага, к подружке на день рождения.
– К кому?
– К «Бегемотику».
– К Лариске Огарковой, что-ли?
– Угу.
– Ну и погоняла у вас!
– Какие есть.
– Не задерживайся долго.
– Хорошо, пап.
– Хорошо, это как?
– Ну, как скажешь, и еще чуть-чуть.
– А чуть-чуть, это сколько?
– В зависимости от того, когда приходить велишь.
Мариша вошла на кухню в своем любимом бело-голубом платье с кружевным воротником и встала около стола.
– Чего стоишь столбом, иди, – усмехнулся Николай Петрович.
– Денег-то дай!
– Денег, говоришь? А когда вернешься безо всяких чуть-чуть?
– В одиннадцать.
– В десять, и ни минутой позже!
– Ну, пап!
– В десять. А опоздаешь хоть на какое чуть-чуть, денег на подарки подружкам можешь больше не просить. Держи пятьсот рублей. Хватит, думаю.
Отсидел Николай от звонка до звонка, хоть мог и досрочно освободиться. Но спину он перед начальством не гнул, да и с авторитетами дружбу водил. Уважали его за то что ментам накостылял, хоть и сам потом получил неслабо. А когда срок закончился, Николаю показалось, что миг какой-то пролетел, а не пять лет. Впрочем, пока сидел, время, наоборот, резиной тянулось.
Вернулся Николай домой и воочию увидел перемены, о которых, конечно, знал. В их двухкомнатной квартире появились еще три человека, муж сестры, да двое маленьких детей, которых они народить успели. Николай первую ночь на кухне переночевал и решил к друзьям-зекам обратиться. Те бы и на «работу» пристроили, и с жильем помогли без проблем. Еще на зоне приглашали. И хоть не лежала, по большому счету, душа Николая к сотрудничеству с криминальналом, пошел он на следующий день к одному из местных паханов на поклон. Но по дороге встретил избавление в лице известной уже Верки Клюевой, к которой пять лет назад за вином отправился, да в тюрьму угодил. Впрочем, об этом позже.
Через два дня после освобождения столкнулся Николай с бабой Дашей нос к носу и хотел, как всегда, обойти ее стороной, но баба Даша вытянула свою клюку и загородила дорогу. Николай удивился, не зная, что делать, да так и застыл на месте.
– Сашу из Афганистана привезли в цинковом гробу. – сказала баба Даша. И добавила сердито. – Говорила же я ему, возьми крестик на войну!...Иди.
И Николай не пошел – побежал. Он, запыхавшись, ввалился в знакомую до боли квартиру, ворвался в комнату, где стоял гроб, встал перед ним на колени и заплакал навзрыт. А в ушах его звенела брошенная им фраза «сними крест, урод!». Последняя фраза, сказанная другу детства. Кто-то похлопал его по плечу. Николай поднял голову и увидел Сашиного отца. Сашин отец не плакал. Мать, сидевшая неподвижно возле гроба, тоже не плакала, хотя глаза ее и были красными. И никто из многочисленных присутствующих истерик не закатывал.
– Извините! – сказал Николай, отошел в уголок и протер глаза носовым платком.
– Давно освободился? – спросил Сашин папа.
– Позавчера.
– Вот оно как бывает-то…
А на следующий день были похороны. На красных подушечках перед гробом несли два ордена красной звезды и медаль за отвагу.
На митинге выступил сопровождающий «груз 200» майор.
– Мы хороним сегодня не только нашего боевого товарища и прекрасного офицера, – сказал он– но и человека с большой буквы, вернувшего матерям их детей. Около часа лейтенант Потапов один удерживал полсотни душманов, а потом, когда кончились патроны, подорвал себя гранатой, уничтожив при этом еще несколько бандитов. Поэтому прослужившие по полгода необстрелянные солдаты смогли спастись. Командование части ходатайствовало о присвоение лейтенанту Потапову звания Героя Советского Союза посмертно…
Затем слово взяла Сашина мама.
– Я скорблю о своем сыне и не представляю себе жизни без него. Но я рада за тех матерей, чьи сыновья вернулись домой, потому что Саша не бросил их в бой. Саша, ты не прикрывался чужими жизнями. Ты настоящий офицер, Саша! Я горжусь тобой!
На похоронах не обошлось и без бабы Даши. Но она стояла молча в сторонке и лишь изредка подносила платочек к глазам. Потом, когда все кончилось, она медленно-медленно побрела с кладбища.У Николая промелькнула даже мысль помочь ей, но его опередили. Тогда он облегченно вздохнул и пошел своей дорогой.
– Я буду молиться за тебя! – услышал он за спиной знакомый с детства голос.
Николай оглянулся и встретился с бабой Дашей глазами. Она улыбалась. Через силу, грустно, но улыбалась. Николай счел неуместной эту ее улыбку на погосте, поэтому резко повернулся и ушел.
А потом узнал, что в тот же день баба Даша умерла.
– Ну, вот, помолилась! – подумал он почти ехидно. Он даже и не предполагал тогда, что значит молитва умерших праведников для живых.
А теперь вспомним, что Николай с Веркой Клюевой повстречался. Они сразу узнали друг-друга и разговорились. Верка тоже пару раз на зоне побывала и с тех пор завязала со своим винным бизнесом. Теперь она уборщицей в прокуратуре работала. Зарплата мизерная, зато приработок приличный. Каждый день она мешками из этого заведения пустые бутылки выносила прямиком на приемный пункт.
Слово за слово, посидели, выпили бутылочку на откосе и решили, что нужны друг-другу. Безо всяких ахов-вздохов и признаний в любви. Да и какая любовь могла быть, если Веерке тридцать пять лет, а Николаю двадцать три. Просто Верке постоянный партнер для секса нужен был, а Николаю – угол в квартире. Но не все так просто оказалось. Они быстро привязались друг к другу, а когда дочка родилась, даже расписались официально. И все шло отлично даже в смутные времена девяностых, когда инженеры и врачи, что на запад не сбежали, вынуждены были жить на родительские пенсии, иногда на стороне подрабатывая, когда учителя на уроках от голода в обморок падали, а шахтеры неделями из шахт не вылезали, требуя честно заработанных денег. Но Николай не был шахтером, не получил высшего образования, зато имел золотые руки и не чурался никакой самой трудной и грязной работы. Он и в электрике, и в сантехнике спецом был, и сварочное дело знал, и каменщиком мог поработать, и штукатуром, и плотником. Но мог и мешки с цементом по две смены разгружать, если платили хорошо. А потому и дочь и жену обеспечивал по высшему разряду. Только никто не знает, когда беда в дверь постучится. И постучалась она негаданно в виде серебристого Мерседеса, который сбил насмерть Веру и укатил, как ни в чем ни бывало. Номер, конечно, никто не запомнил. Николай стучал кулаком о столы высоких милицейских начальников, требовал найти мерзавца. Ему обещали сделать все возможное, но ясно давали понять, что найти в полуторамиллионном городе машину с неизвестными номерами – задача непосильная. Как будто много тогда было серебристых мерседесов…
А потом Веру из морга привезли, потом были похороны, потом дочь Маришу с душевным расстройством в больницу положили, и Николаю стало не до мести.
Николай Петрович уже третий день на работу не выходил; что-то болело внутри. Да так, что даже лежа на диване, повернуться трудно было. О том, чтобы сходить к врачу, он и не думал – само пройдет, как проходило уже не раз. Только вот больничный ему никто не платит, ибо «вольный стрелок». Впрочем, что ему этот грошовый больничный? Денег он достаточно накопил, чтобы Маришу на несколько лет вперед обеспечить, если с ним чего случится. Да и сестра обещала помочь…Тьфу, откуда такие мысли? Образуется все, не старик дряхлый!
Николай Петрович наконец задремал. И приснилась ему длинная, черная дорога. А в конце ее – Храм неописуемой красоты. Он побежал к этому Храму, совсем не пугаясь его расписных куполов и золотистых крестов, как испугался бы наяву. Николай Петрович бежал все быстрее и быстрее, спеша скорее достигнуть желанной цели, но расстояние между ним и Храмом не уменьшалось. Словно живой, Храм не подпускал его к себе. Ни на метр. А потом стал удаляться и скрылся за горизонтом. Николай Петрович проснулся весь в холодном поту и вскочил с дивана, похолодев от беспричинного ужаса. И понял, что его физическая боль исчезла вместе с Храмом, но душевная боль стала невыносимой.
Недели через две после похорон наведался к Николаю некий Веня, приятель по зоне.
– А, Вень, заходи. – довольно холодно поздоровался с ним Николай.
Веня аккуратно повесил на вешалку свою дубленку, снял норковую шапку, потом улыбнулся и поправил хозяина: « Вениамин Викторович».
– Учтем. А меня Николаем Петровичем извольте.
– Что же, очень приятно. Куда пригласите, Николай Петрович?
– Давайте уж на кухню, если не обидитесь, а то в комнате все вверх дном.
– Хорошо.
Бывший зэк в костюме от Версаче прошел на кухню и стал вытаскивать из спортивной сумки на стол бутылку французского коньяка, пару баночек черной икры, нарезку осетрины и еще что-то по мелочи.
– С Вас рюмки, любезный хозяин.
– И шоколадку. Коньяк шоколадом закусывают. Извольте получить.
– Что Вы говорите! А я то, старый дурак, думал-думал что забыл купить, да и не вспомнил. Поехали!
Виктор выпил рюмочку и положил в рот дольку шоколада.
– А я все одно бутербродом с икрой, – засмеялся Веня.
– Дело вкуса.
– Знаешь, Вить, – перешел Веня на ты, – я ведь по делу к тебе.
– А то я не догадался.
– А по какому делу, тоже догадался?
– Боюсь, да.
– Что так?
– Дочь у меня.
– Понятно. Я тебе завидую, Вить. У меня до сих пор ни кола, ни двора…Впрочем, раз пришел, все равно скажу. Я знаю, кто твою жену сбил.
– Господи! – вздохнул Виктор. – Если бы ты мне сразу сообщил, я бы его на куски порвал, не думая о последствиях. Но сейчас…Я – на зону, а Маришу в лучшем случае в детский дом, а в худшем – в сумашедший? Она и так в больнице с психическим расстройством оказалась. А должна бы уже неделю в первый класс ходить. Пойдет ли вообще в этом году в школу? Даже не знаю…
– Ну и кончим на этом. Давай еще по одной за здоровье твоей дочери, и я пойду.
Они выпили по одной, потом еще по одной, да и уговорили всю бутылку за воспоминаниями.
И тогда уже Веня действительно засобирался.
– Вень, – уже в дверях спросил его Николай, – а вам чем не угодил этот, на Мерседесе?
– Представь себе, ничем, – ответил Веня, – братва им весьма довольна. Это я инициативу проявил, ибо ненавижу подобных ублюдков…Сам вор, но не беспредельщик. Ты мне веришь?
– Верю. – несколько удивленно сказал Виктор.
– Бывает и так. Прощай, Коль!
– Прощай!
С самого утра Виктора Петровича преследовали нехорошие предчувствия. Давно пора было на работу уходить, а он с хмурым видом сидел на кухне и пил кофе маленькими глоточками – чашку за чашкой.
Мариша уже кончила завтракать и пошла одеваться.
– Погоди! – остановил ее Виктор Петрович.
– Да, папа?
– Давно хотел тебе сказать. Ты не удивляйся, ладно?
– Постараюсь.
– Ты ведь через полгода аттестат зрелости получишь, потом в институт пойдешь. Выбрала в какой?
– В медицинский. – ответила Мариша и многозначительно посмотрела на часы.
– Успеешь, не подгоняй. Видела в моем шкафу сейф небольшой?
– Видела.
– Там деньги. Много зеленых денег. Если со мной чего случится, тебе хватит и за институт заплатить, и на все остальное, пока учишься. Шифр у сейфа простой. Если знаешь дату своего рождения – откроешь.
– Да что за мысли, пап? Не вздумай! Ты еще меня замуж не выдал и внуков не нянчил.
– Надеюсь и погулять и понянчиться. А деньги честные. Зарабатывал я много и половину всегда на черный день откладывал. Ты только поклянись мне, что не расскажешь никому об этих деньгах. Вообще никому. А то времена, сама знаешь, какие.
– Пап, погоди, не ходи никуда. Давай я тоже останусь. Ты плохо себя чувствуешь, да?
– Я чувствую себя отлично! Просто надо было об этом рассказать на всякий случай. Немного неудачный момент выбрал, извини. Иди в школу, не беспокойся.
– Точно все в порядке?
– Точно, точно.
За Маришей захлопнулась дверь.
За окошком падали крупные хлопья снега.
Через десять минут и Виктор Петрович окунулся в зимнюю непогоду.
Он сел в сто тридцатый автолайн и почувствовал себя вдруг, как в терпящем бедствие самолете. Он нервно вертел головой, не зная, что делать, чем помочь себе и другим. Маршрутка начала поворот на набережную Волги и получила страшный боковой удар от мчавшегося с сумашедшей скоростью серебристого Мерседеса. Затем в салоне воцарился хаос. Маршрутка слетела под откос, несколько раз перевернулась и провалилась под лед.В разбитые окна хлынула ледяная вода и мигом заполнила весь салон. И тут на Виктора Петровича снизошло хладнокровие. Увидев, что машина лежит на боку, а все пассажиры и шофер без сознания, он схватил за воротник самую маленькую девочку, сумел вынырнуть с ней на поверхность и передать в руки подбежавших людей. Затем, стоя на колесе, за считанные секунды скинул с себя ставшую неподъемной одежду, и снова нырнул. Подхватил под руки мальчика, вытащил наверх и его. Но при этом заметил, что машина сползает вглубь реки. Однако Николай Петрович нырнул и в третий раз, вытянул бесчувственное тело молодой женщины. И увидел, что дальняя кромка льда стала ближней. А внизу оставались еще мужчина средних лет и шофер. И окоченевший Виктор Петрович снова нырнул. Мужчину пришлось тащить под водой к задней части автобуса, ближе к берегу. Эта затея тоже удалась, хотя самое последнее окно зашло уже за полынью. Остался только шофер. Виктор Петрович обреченно вздохнул, набрал в рот побольше воздуха и нырнул в четвертый раз. Он сумел вытащить шофера, как и других, через последнее окно, но свет, пробивавшийся сквозь полынью, отодвинулся метра на три. Их надо было преодолеть. И Николай Петрович поплыл, держа шофера одной рукой за воротник. Однако вмешался еще один фактор – течение. И обоих мужчин, спасителя и спасаемого, потащило подо льдом вниз по реке…
– Господи Иисусе, сыне Божий, прости мя, грешнаго! – мысленно прошептал Николай Петрович и потерял сознание.
Черная-черная дорога, и серое небо со всех сторон. Мир, в котором только два цвета, почти не отличающихся друг от друга. И совершенно расстроенный Николай Петрович посреди этого мира. Вдруг яркой вспышкой на самой линии горизонта появляется тот самый Храм, которого невозможно достичь.
Николай Петрович обреченно стоит на месте.
– Беги, беги! – не звучит, а гремит в его ушах чей-то голос.
И Николай Петрович побежал. Легко побежал, быстро, и Храм стал приближаться к нему.
– Скорее! – все тот же голос.
Николай Петрович ускоряет свой бег, насколько это возможно.
Из Храма навстречу ему вылетают два ангела, подхватывают под руки, разворачиваются и несут его по воздуху. Через минуту его бросают в двери Храма прямо к Алтарю. Николай Петрович лежит ниц, боясь шевельнуться, и тяжело дышит.
– Как смеешь ты, человече, являться в Храм Божий в одних трусах!? – звучит вдруг громоподобный возглас, отражаясь эхом от высокого купола.
Николай Петрович в испуге вскакивает и бросается к выходу. Но дорогу ему загораживают баба Даша с Сашей и Вера. Они улыбаются. Улыбается и Виктор Петрович. Затем он поворачивается к Бабе Даше и говорит: « Вы молились за меня, я знаю»