- Поправь-ка мне подушки, Сильвестр, и отвори окно- подышу немного свежим воздухом. Вот так, ладно. А теперь оставь меня и никого сюда не впускай- хочу побыть в одиночестве.
Барон фон Хаген уже давно был нездоров. Он чувствовал, как силы с каждым днём покидают его: всё чаще кружилась голова, рябило в глазах, временами к горлу подступала противная липкая дурнота, совсем перестали держать ноги. Лекарь, приглашенный из города, осматривал его по утрам : заглядывал в горло, подолгу мял живот, рассуждал о чёрной и жёлтой желчи, озабоченно нюхая содержимое ночного горшка - и каждый раз сокрушённо качал головой:
- Что поделаешь, мессир Вильгельм- годы!
Да, молодость барона осталась далеко позади, и коварный недуг медленно, но неотвратимо пожирал его. Так черви исподволь точат сердцевину могучего дуба, чтобы однажды он, поверженный невидимым врагом, безжизненно рухнул наземь под порывом ветра. Барон знал, что дни его сочтены, и никакой лекарь ни за какие деньги не в состоянии вернуть ему былые силы.
Но более, чем тело, болела его душа- она беспрестанно ныла, не давая покоя, и неотвязные мрачные мысли не выходили из головы. Барон постоянно спрашивал себя, за какие грехи Господь так жестоко карает его...
Пытаясь хоть как-то отвлечься от терзающих его переживаний, он устремил взгляд на равнину, что расстилалась внизу: нагретая за день земля источала сизое марево, кисеёй окутывавшее золотистые нивы и изумрудные луга, обрамлённые куртинами яблонь. Из подёрнутой дымкой дали проступала тёмная гряда гор, и над объятым благодатным покоем простором медленно плыли чуть розоватые от закатного солнца кудрявые облака.
Во дворе всё шло своим чередом: скотник, споро орудуя вилами, чистил хлев, его жена с полной кошёлкой яиц не спеша направлялась в кухню. Дворовые дети возились в пыли, играя в тряпичный мяч, и их весёлый смех, шелест листвы, медвяный аромат роз, струившийся из сада, свист ласточек, круживших в вечернем небе, наконец, немного успокоили усталую душу барона, и мысли унесли и его в прошлое.
Этот замок был построен его дедом: сир Адельф фон Риттенберг, предок нынешнего графа, даровал своему верному оруженосцу земли и титул барона за то, что тот спас его во время крестового похода. «Эх, было время!»- вздохнул cтарик. Видно, не судьба была ему родиться в ту славную эпоху, когда тысячи рыцарей, оставляя дома невест, жён и детей, уходили в неведомые края, чтобы через несколько лет вернуться с завоёванными в боях трофеями и потом, греясь долгими зимними вечерами у каминного огня, рассказывать о ратных подвигах, о дальних странах, о Святой земле. Сколько таких рассказов слышал он из уст своего деда! Стены парадного зала в замке и сейчас украшают золочёные дамасские сабли и узорные восточные ковры, а на бронзовых блюдах с затейливой чеканкой слуги до сих пор подают к столу лесную дичь.
Тень улыбки пробежала по измождённому лицу барона: ему вспомнилось, как он, тогда ещё молодой рыцарь, был приглашён однажды на какой-то праздник к графу и вызвался участвовать в поединке. Перед боем к нему подошла совсем юная дева- почти дитя, с синими, как небо, лучистыми глазами и огненно-рыжими волосами, заплетёнными в тугую косу. Она привязала свой платок на древко его копья, как того требовала традиция, и, смущённо улыбнувшись, слегка поклонилась ему.
Её звали Роланда, она была воспитанницей графа. Когда барон через пару месяцев приехал просить её руки, граф тотчас же согласился- ещё бы, не каждый рыцарь отважится жениться на сироте-бесприданнице. К тому же, по общему мнению, она была дурнушкой: слишком бледна, худосочна, конопата. Да и родители поначалу отговаривали его: рыжая, сие- отметина Дьявола. Но он был не из тех, кто принимал языческие предрассудки за чистую монету, и для него не было на свете девушки краше, чем его Роланда.
Вопреки всеобщим опасениям, их брак оказался удачным. И взаимная любовь по прошествии нескольких лет принесла счастливые плоды: двух сыновей-погодков. Детям дали имена на модный тогда французский лад: Арнольд и Жильбер. Роланда души не чаяла в малышах и была безупречной матерью. Барону иногда даже казалось, что жена усердствует чересчур: не доверяя кухарке, та сама стряпала для детей овсяную кашу на козьем молоке, гуляла с ними в саду, пела по вечерам колыбельные песни, учила благородным манерам, танцам, музыке.
Барон снова горестно вздохнул: ушли, улетели безвозвратно те счастливые годы, ничего не осталось, кроме воспоминаний...
Когда старшему сыну минуло семь лет, его, а чуть позже и младшего, начали понемногу приобщать к воинскому искусству. Отец приказал дворовому конюху смастерить для детей шлемы и пики, и поставить посреди двора деревянное чучело. И каждое утро отпрыски, с радостным хохотом подражая взрослым, по очереди бросались в бой- и чучело поворачивалось от удара всякий раз, грозя отвесить подзатыльник не слишком ловкому вояке.
Потом сыновьям пришла пора браться за изучение наук- и барон, посоветовавшись с супругой, пригласил из францисканского монастыря молодого священнослужителя, монаха Элоиза, дабы тот учил детей арифметике, латыни, риторике, а заодно служил семейным исповедником и время от времени исполнял обязанности писаря.
Нельзя сказать, что братья преуспевали в учении, особенно Арнольд: науки явно не шли ему впрок. И как ни взывал барон к прилежанию, слова его оставались гласом вопиющего в пустыне. Бывало, приказав как следует высечь сына розгами, барон допытывался у него о причинах столь явного нерадения. Тот отвечал, шмыгая носом и размазывая слёзы по щекам, что, мол, занятия, достойные рыцаря - это ратный труд и охота, а письмена малевать- удел чернецов. А коль скоро скуфью отшельника он в дальнейшем надевать не намерен, стало быть, вся сия премудрость ему совсем ни к чему. Зачем зря ломать себе голову? Вот придёт его черёд владеть замком, он наймёт себе писаря и эконома: те и будут за письменами спину гнуть! А ему, благородному господину, ежедневно трудиться не пристало.
Напрасно отец втолковывал невежде-сыну, мол, знатному зазорен лишь грязный труд, а умственный- даже весьма почётен, и что эконома в их замке сроду не водилось за ненадобностью- парень всё равно не желал следовать отцовским советам, предпочитая совершенствование в меткости стрельбы и верховой езде скучным упражнениям в счёте и письме. Наконец, отчаявшийся барон махнул рукой на старшего и велел Элоизу более уделять внимания младшему сыну, и- о, чудо!- дела Жильбера вскоре стремительно пошли в гору.
Когда братья подросли, их отдали для продолжения учёбы к графу, сиру фон Риттенбергу, и Роланда в отсутствие детей почувствовала себя в доме ненужной. Потосковав примерно с год, она решила посвятить остаток жизни Богу и испросила у мужа дозволения удалиться в монастырь. Барон, скрепя сердце, отпустил жену. С тех пор они более не виделись, хотя он часто отправлял ей письма, а она отвечала на них: расспрашивала о делах в замке, повествовала о своём нехитром житье-бытье. Сейчас Роланда была уже помощницей аббатисы. Кто знает, может, станет когда -нибудь и настоятельницей, неисповедимы пути Господни... Барон уже сообщил ей, что хотел бы быть похороненным в стенах монастыря, дабы она могла молиться над его могилой о спасении души, и теперь ждал официального ответа на свою просьбу.
Барон опять испустил тяжкий вздох, вернувшись мыслью к детям.
«Воистину превратна Судьба!- подумал он.- Сызмальства сыновья мои росли бок о бок, мы с Роландой воспитывали их в равной строгости, а вышло что? Непосвящённому и не поверить, что Арнольд и Жильбер- родные братья: потому как, наверное, нет на свете более несхожих людей. Младший, тот- размазня, истинный увалень, а вот Арнольда иначе как ветрогоном не назовёшь: ему бы днями напролёт в полях скакать, песни орать, а по ночам с дружками вино пить да дворовых девок тискать. До замка ему заботы нет: оставь такому наследство- он всё пустит на самотёк, и через пару лет скопленное с таким трудом богатство неизменно пойдёт прахом!»
Барон обвёл глазами двор, и одинокая слеза скатилась по его щеке. « Ну отчего Господь не поменял их местами при рождении! Появись Жильбер на свет ранее Арнольда, я бы нынче мог упокоиться с миром. Может, отправить письмо Роланде, испросить совета? Нет, пожалуй, не стоит- она теперь Божий человек, негоже отвращать её от Всевышнего мирской суетой. Однако, как ни высоки монастырские стены, а худая молва резво бежит- верно, и до ушей Роланды уже успели дойти рассказы о проделках её дорогого сыночка. Куда уж далее- никто из соседей не желает выдавать свою дочь за моего повесу. И то верно: кому ж из них надобен такой зять!»- старик вспомнил недавнюю попытку женить сына, и лицо его залила густая краска стыда.
Месяца три назад немощь ещё не слишком донимала барона, и он мог позволить себе провести полдня в седле. Ему как-то удалось уговорить Арнольда поехать на смотрины к Исенхаймам. Дочь их была на выданье уже который год, однако женихи, по слухам, у ворот её не толпились - виной тому был взбалмошный нрав девицы. Но что поделаешь, сыну уже стукнуло тридцать, и выбирать особо не приходилось.
Хагены надели свои лучшие наряды, нагрузили дарами двух лошадей, выслали вперёд гонца...Но, подъехав к замку Исенхаймов, нашли ворота наглухо затворенными. Отец «невесты», стоя на крепостной стене, объявил им, мол, пусть Арнольд не надеется: его дочь скорее станет монашкой, чем женой старшего сына Хагенов. Дочка сидела тут же, рядом с отцом: болтая ногами, ела черешню и плевала косточки вниз, стараясь попасть в шапку Арнольда.
- Мессир, вам пора испить отвара,- подошедший Сильвестр протянул барону кубок с горячим напитком. Тот, обжигаясь, отхлебнул тёмной жидкости.
- Принеси мне плащ, знобит что-то.
- Может, затворить окно?- участливо спросил Сильвестр, укрывая ноги барона.- Или изволите прилечь?
- Не беспокойся, я ещё посижу- ступай.
Молодой человек с поклоном удалился, а барон подумал, поглядев ему вслед: «Что бы я сейчас делал, не будь в доме Сильвестра».
Доводясь Роланде дальним родственником, Сильвестр происходил из знатной, но бедной семьи. Будучи пятым сыном у своего отца, он из- за отсутствия средств не смог позволить себе принять рыцарство- и, не желая быть дома обузой, поступил на службу к Хагенам. Однако носимый им титул оруженосца вовсе не соответствовал тем обязанностям, что надлежало ему исполнять при бароне, особенно- с недавних пор. Ведь об оружии как таковом уже не могло быть речи: сейчас старик не смог бы проехать верхом и пары миль. Сильвестр был для него скорее помощником, его «руками» и «ногами»: одевал по утрам, писал под диктовку письма, бегал по поручениям. Помимо прочего юноше был вверен и иной, довольно деликатный труд: ему надлежало пристально следить за всем, что происходило в замке и владениях. Таким образом, исполнительный и преданный слуга заменял хозяину и глаза, и уши.
Собирать подати и распределять по работам крестьян барон с недавних пор поручил Жильберу, поскольку сам заниматься этим был уже не в силах. Младший Хаген, похоже, справлялся с делом более или менее успешно, а с вездесущим Сильвестром предпочитал не ссориться- тем более, что слуга освобождал его от каждодневных забот о немощном отце.
Последнее время Жильбер был всецело поглощён приготовлениями к своей свадьбе: та была назначена на день святого Губерта, покровителя охотников.
Будущий тесть Жильбера, барон фон Розенхаузен, страстный охотник, был соседом и давним другом старого Хагена: ещё по весне, пока старик был в добром здравии, они частенько охотились вместе. Несмотря на дружбу отцов, их отпрыски не были знакомы между собой: дочери Розенхаузенов, согласно семейной традиции, воспитывались вдали от отчего дома, при монастыре святой Одилии. Когда девушки, достигнув совершеннолетия, покинули святую обитель, Розенхаузен выгодно выдал замуж старшую дочь. Младшую же, Сабину, свою любимицу, вести под венец не торопился, хотя соискателей её руки было хоть отбавляй. Сие и не удивительно: невестой девушка слыла богатой, к тому же была весьма недурна собой.
Жильбер сам испросил отца представить его Сабине, и старый Хаген, пригласив вскоре друга на охоту, поведал ему о намерениях сына. В ответ Розенхаузен поначалу уклончиво обещал поразмыслить, но потом всё же решил поступить иначе: он предложил Хагену отобедать в своём замке, дабы тот мог лично побеседовать с девушкой. Хаген согласился, и они отправились к Розенхаузенам.
В просторном зале, расписанном фресками, слуги зажгли свечи на большой люстре из оленьих рогов, и пока в кухне жарились принесённые с охоты перепела, хозяин показывал гостю свои недавние приобретения.
- Вот, погляди: купил в Городе стол орехового дерева- слуги его вшестером наверх тащили, едва не надорвались! Зато теперь не надобно каждый раз носить туда-сюда козлы, доски и тому подобную утварь. В общем, весьма удобно, советую и тебе,- с гордостью говорил он, любовно поглаживая столешницу.- Я ещё приобрёл к нему дюжину стульев- на следующей неделе обещали доставить. Чудесная работа, не правда ли? Сказывают, даже сам епископ у сиих мастеров приобретает...- и он с довольным видом взглянул на Хагена.- А в опочивальне у меня поставлен платяной шкаф: пойдём, полюбуешься. А то, знаешь ли, опостылели эти сундуки!
Хаген разглядывал мебель, трогал затейливые кованые ручки шкафа, цокая языком, отворял и затворял расписные дверцы, с тоской думая про себя: « Пустая это затея- сводить Жильбера с Сабиной. Моему младшему сыну никогда не стать хозяином замка. Потому как титул барона после моей кончины унаследует не он, а его неразумный братец. Того же хлебом не корми- дай лишь дорваться до вожделенных ларцов! Небось, и тело моё ещё не остынет, а он уже начнёт бросать серебро на ветер! И промотает всё, рано или поздно- заодно пустив по миру и молодую семью. Наверное, не о такой плачевной участи для дочери мечтают Розенхаузены».
Повар известил всех, что ужин поспел. Хозяин пригласил гостя к столу, отведя ему почётное место справа от себя- жена и дочь расположились по левую руку. Рядом с матерью пристроился было и малолетний сын Розенхаузенов, но отец, погрозив пальцем, прогнал его к нянькам- не дорос ещё пировать за одним столом со взрослыми!
Слуги приносили и уносили блюда, господа неспешно вели беседу о погоде, охоте, видах на урожай, обсуждали новости, слухи, сплетни...Наконец, трапеза подошла к концу, и все пересели к камину- пора было приступать к самому главному. Розенхаузен решил начать разговор с дочерью издалека: он предвидел её ответ , однако ему не хотелось опечалить друга её дерзким отказом.
Поняв, о чём идёт речь, Сабина улыбнулась Хагену, и, сославшись на какое-то неотложное дело, предложила ему немного подождать в обществе своей матери, а отца позвала с собой. Но от Хагена не ускользнул суровый взгляд, которым она одарила родителя. Отец и дочь вышли, затворив за собой дверь. Баронесса, как ни в чём не бывало, пододвинула к гостю блюдо с сушёными дарами сада, и, обратив его внимание на развешанные по стенам ковры, не преминула похвастаться:
- Вот тот изображает житие святой Одилии, Сабина вышивала его сама. Вам нравится, барон?- казалось, её совершенно не занимало происходящее за дверью. Хаген же совсем упал духом: обрывки речей, долетавшие из коридора, не оставляли ему никаких надежд.
- Папенька, конечно, барон- твой давний друг и сосед. Однако сие- не повод предлагать мне в мужья пропойцу Арнольда! - взволновенным шёпотом говорила Сабина.- Для любимой дочери ты мог бы подыскать жениха и получше! И вообще, я взрослая разумная девица, дозволь мне самой выбирать себе мужа. Да, мы уже отказали десятерым. И что с того? Ведь ты ж сам сказывал: мол, нам, Розенхаузанам, следует выбирать из достойных!
- Арнольда? Что ты, золотко, неужто я тебе враг - предлагать подобного вертопраха? - отвечал ей отец.- Речь вовсе не о нём, а о младшем, Жильбере.
- Но ведь Арнольд ещё не женат...
- Ну и Бог с ним совсем. И уж коль скоро старик решил поступиться правилом брачного старшинства- нам с тобой надобно брать быка за рога. Впрочем, я не тащу тебя силком к алтарю: у нас пока не смотрины, и не помолвка тем паче. Так что решай сама.
Дверь тотчас же отворилась. Сабина вошла в зал спокойно- словно и не она только что там, за дверью, сердито выговаривала отцу. Повернувшись к Хагену, девушка неожиданно ласковым голосом произнесла:
- Я немало наслышана о благочестии и добросердечии вашего младшего сына, барон. И благосклонна встрече с сиим достойным рыцарем. Извольте назначить день нашего знакомства.
Встреча состоялось на охоте, и молодые люди пришлись по нраву друг другу: настолько, что уже к середине лета всем стало ясно, что свадьба не за горами. Розенхаузен- отец тоже стал чаще наведываться к старику Хагену, и, видя, что здоровье того становится всё хуже, рекомендовал ему знакомого городского лекаря, чьими услугами Хаген с благодарностью воспользовался.
Беседуя о делах за кружкой прохладного эля, Розенхаузен, всегда как бы невзначай, но каждый раз всё настойчивее намекал: мол, вот было бы славно видеть Жильбера хозяином фамильного замка! Хаген отмалчивался, уходя от ответа, но про себя размышлял. «А ведь правду сказывает друг, - думал он.- Жильбер - тоже мой сын и не заслуживает участи быть на побегушках у распутного бездельника Арнольда. Тем более, что с работами младший управляться научен, а после моей кончины братья навряд ли уживутся друг с другом. Так что ж, отступить от незыблемых правил, разделить замок пополам? Но граф воспротивится тому - ибо для двоих хозяев сиё владение слишком мало. Да и на моём веку не припомню, чтобы кто-то из баронов поступал подобным образом.»
Хаген надеялся втайне, что всё как-нибудь образуется само собой. Но события последней недели вынудили его, наконец, переступить черту.
Солнце село за горизонт, отблеском последнего луча окрасив в багрянец кружева облаков, гряда далёких гор растворилась в тумане, и над замком тихо сгустились синие сумерки. Из окна потянуло влажной прохладой.
Барон устало сомкнул глаза и подумал:
«Всё. Решение принято, и поздно идти на попятную. А прав ли я - пусть рассудит Бог».
Он позвонил в колокольчик:
- Сильвестр, затвори окно и помоги мне раздеться!