Последние птицы осени часть четвёртая неоконченная

43

Интерлюдия. Армейский эпистолярий.


«Здравствуй, дорогой Аркадий!
Прости, что так давно не писала тебе. Очень много событий произошло за последний месяц, большей частью неприятных. Мы совсем замотались, особенно я. А папа сам знаешь какой охотник писать письма. Но мне надо всё тебе рассказать, а я даже не знаю, с чего начать. Ладно, начну с начала и по порядку. Ровно месяц назад произошло то, чего никто не ожидал: твой дядя Игорь ушёл из семьи. Просто так, ничего не объясняя, собрал вещи и ушёл неизвестно куда. Вернее, на самом деле этого ухода мы все ждали очень давно. Всё началось лет пятнадцать назад. Потом как-то спустилось на тормозах. Думали, всё наконец перебесилось и наладилось. И тут он ушёл. Это был шок! Насколько я понимаю, более-менее в курсе происходящего был только Кешка, но он соблюдал глубокую конспирацию. Он, кстати, тоже оторвался от семьи. Вернулся из армии совсем взрослым, занялся бизнесом, живёт где-то в Москве. Я видела его, мне он не понравился. Такой был хороший, добрый мальчик в детстве, а сейчас такой мрачный и молчаливый. Даже тебе привета передавать не стал. Я не поняла, вы что, поссорились? Но я продолжаю про Игоря. Хотя, собственно, что продолжать? На этом его история и заканчивается. Он просто ушёл, безо всяких объяснений. А Люба осталась одна с Людмилой (чуть не написала «на руках»). Люде уже пятнадцать, но она такая неуравновешенная! За ней всегда глаз да глаз нужен был, а тут ещё любимый папа ушёл, бросил её, представляешь? В общем, все в трансе. А потом, через несколько дней, у бабушки случился инфаркт. Конечно, всё это свалилось и на неё. Ведь Игорь в день ухода пришёл к ней и, так сказать, просил благословения на уход. Ты знаешь, как бабушка всегда относилась к Любе, но такого поступка Игоря она понять не смогла. Конечно, она пыталась его уговорить, но ты же знаешь, как с этим бараном спорить. В общем, поругались. Потом, конечно, бабушка звонит Любе, и представь себе, что та ей наговорила. Потом Людмила к ней пришла, устроила истерику и тоже во всём обвинила. Ну, бабушкино сердце и не выдержало. На следующий день с утра ей стало плохо, она собрала последние силы и пошла в аптеку. До аптеки добралась, там всё и произошло. Врачи сказали, повезло ей, что нашлось кому быстро оказать первую помощь, иначе потеряли бы мы нашу бабушку. В общем, так она попала в больницу. А там дала врачам для связи телефон Риты. А Рита уже и сообщила нам. Кстати, Рита, в общем, и поставила нашу бабушку на ноги. Она каждый день ездила в Зеленоград в больницу, ухаживала за ней, кормила с ложечки, беседовала. В общем, молодец. Ещё кстати о Рите: она очень хорошо выглядит, прямо помолодела, похорошела. Я говорю, уж не присмотрела ли себе в церкви жениха? Она смеётся! Ты когда-нибудь видел, чтобы она смеялась? И у Юры вроде бы всё хорошо, где-то работает, не пьёт. В общем, вот такая помощь нам была. Рита говорит, от Господа. Так это или не так, но если бы не она, не знаю, что было бы. Я, как ты понимаешь, не смогла бы туда ездить всё время. Я взяла за свой счёт две недели, прожила их в бабушкиной квартире. Всё это время мы с Ритой дежурили попеременно. Ходила я и к Любе, говорила с ней. Она сильно переживает. Уговорила я её только, что бабушка к её горю никакого отношения не имеет. Люба даже сходила в больницу один раз, как раз там Рита была, они с бабушкой поговорили. Настоящего примирения не получилось, но бабушка, кажется, успокоилась. А то всё говорила: «Что я ей сделала? Что я ей сделала?» После того разговора её волнение улеглось. Я думаю, Люба для того и пошла в больницу, чтобы пришло это успокоение. Если так, то спасибо ей. А Кешка в больнице не был. Я видела его только один раз и, как писала уже, мне он не понравился. Какой-то весь деловой, отстранённый, чужой совсем. И такой запах от него идёт, запах табака и какого-то парфюма. Поинтересовался, как там твой папа и дядя Витя, выслушал, и снова ушёл в себя. В общем, всё что-то нехорошо. Ну вот. Бабушку на той неделе выписали, и мы решили, что лучше всего будет ей переехать к нам, в деревню. Природа, свежий воздух! Что она тем сидит на своём шестом этаже, дышит этим выхлопом с проспекта? Чем питается в городе? И врачи эту идею поддержали. Кстати, если что, у нас и уход будет, и первая помощь. Ольга Тихонова у нас теперь работает в фельдшерском пункте, она, оказывается, медик. В первый же день она бабушку всю осмотрела и прослушала. Такая серьёзная и доброжелательная, наверное, будет хорошим врачом. Ты приедешь – не узнаешь её. Округлилась, похорошела, улыбается всё время. Ты помнишь, какая она была перепуганная? В общем, бабушка теперь живёт у нас, восстанавливает силы. До сих пор, правда, день начинается с вопроса «что я им сделала?». Но это уже не продолжается до самого вечера. И день ото дня становится всё лучше. Приходил как-то твой друг Серёга Иванов. Он приезжал в отпуск. Ты же знаешь, он после службы остался прапорщиком, там женился, сюда с женой приезжал. Симпатичная. Завтра они уезжают обратно. Ты там не собираешься в прапорщики? А то подумаешь, мама не пишет, так и не ждёт. Ждём, ждём, всей семьёй, всей улицей. Ну, осталось меньше половины. В декабре у папы будет отпуск, он собирается тебя навестить, ты напиши, что тебе привезти. А ближе к весне и я постараюсь выбраться. Вот такие у нас планы. Ну вот, новости, пожалуй, все. Не очень весёлые, и не знаю, как ты к ним отнесёшься. Но мы надеемся на лучшее. Ты тоже пиши, мы по тебе очень скучаем и ждём твоих писем, как праздника. Привет тебе от бабушки, от Серёги, от Риты, от Любы и Люды, от Тихоновых и от Ольги.
Твои мама и папа.»

*  *  *  *

«Аркашенька, сынок!
Это тебе пишет тётя Рита, помнишь меня? Как твои дела, как тебе служится? Мне много рассказывала твоя мама, что служба у тебя спокойная, и старшие над вами не издеваются. Если так, то хорошо. Я всё время, каждый день молюсь за тебя, чтобы служба твоя проходила благополучно, и сёстры в церкви молятся вместе со мной за тебя, за твоих сослуживцев и командиров. У нас у нескольких сестёр ещё сыновья или внуки в армии служат, так всех их по нашим молитвам Господь хранит, никто из них не страдает. И ты тоже находишься под Господней защитой.
У нас всё хорошо. Бабушка твоя только болеет, сердце у неё болит, даже в больнице лежала. Но теперь, слава Господу, хорошо. Мы с твоей мамой немного поухаживали за ней в больнице, мама даже отпуск взяла. Это всё из-за Игоря. Человек запутался в своей жизни и решил, что уход из семьи решит все проблемы. Не решит, наоборот усложнит. То хоть жил среди родных, теперь вообще от всех отказался. Вот что значит, без Бога жить. Я ведь помню, как он на Любе женился. Твоим бабушке и дедушке эта затея сразу не понравилась, но он настоял. И что же? Через двадцать лет заявляет: я её не люблю и не любил никогда. Вот так так! А зачем же тогда женился? Так вот юношеская поспешность и горячность оборачиваются потом горем для многих людей. И очень много значит благословение, и родительское, и особенно Господне. От этого и хочу предостеречь тебя, от необдуманных шагов под влиянием чувства. Ведь и сама я так же в своё время поступила, вышла замуж, думала, никогда больше не представится такой возможности. А зачем всё это, и какие последствия будут – не думала. Думала, любовь всё сама устроит. Оказалось – нет. И только встреча с Господом два года назад преобразила меня и дала силы жить дальше и сопротивляться действию греха и исправлять содеянные ошибки. О том тебе и хотела написать, молюсь, чтобы Господь уберёг тебя от необдуманного шага, и если уж такое произойдёт, чтобы открыл глаза и дал искреннее покаяние. Сам видишь, как плохо, когда нет в жизни мудрого руководства. Слава Богу, у меня теперь оно есть, и я очень желаю, чтобы и у всех вас оно было. Да хранит вас всех Господь. Твоя тётя Рита.»

*  *  *  *

В армии я впервые подумал о том, что неплохо бы завести семейный архив. Как в лучших аристократических домах. Чтобы наши потомки, скажем, раз в году, а ещё лучше – раз в жизни, на каком-нибудь семейном обряде вроде инициации, доставали из огромного сундука жёлтые листочки и перечитывали вслух избранные места, дивясь силе духа своих предков, то бишь нас. Аристократизм именно с этого и начинается. Кровь-то, кто бы что ни говорил, у всех одинаковая, и все мы, в общем родственники, неважно, по Адаму ли или по той обезьяне. Итак, чтобы окончательно превратиться из обезьяны в человека, человеку (или обезьяне?) необходим архив. И я начал его собирать. Письма, приходившие мне в армию, я аккуратно складывал, запечатывал и отправлял бабушке, сопровождая короткими пояснительными записками. Соответственно, мои письма из армии родители и бабушка тоже складывали. Таким образом и был собран довольно внушительного объёма эпистолярий, который я сейчас и принялся перебирать. Прочесть все письма было нереально, я выбирал отдельные листочки. Надо сказать, хорошая идея аристократического архива была загублена на корню. Ничего героического я в армии не совершил, если не считать участия в драке в поселковом клубе, куда мы ходили в увольнения, когда были курсантами учебки. Располагалось сие заведение где-то в пригороде Ленинграда. Меня туда отправили с призывного пункта в надежде сделать младшим специалистом. В результате же я через месяц после прибытия, в первое же увольнение после карантина, загремел в госпиталь с переломом ключицы. Кроме меня пострадал ещё один курсант, не помню, как его звали. Помню, что к нему ходила девушка, с которой он познакомился на тех танцах за пару минут до драки. Девушка была городская и, как сейчас сказали бы, продвинутая. Она училась на филологическом, была влюблена в поэзию Блока, а Костик (вот я и вспомнил, как его зовут) был простым парнем с рабочей окраины Москвы, любителем медсестёр и разведённого спирта. Поговорить им было не о чем, Костик жаловался мне, когда она уходила, что она ему, бедному, запудрила мозги, пользуясь его неподвижностью ( у него была сломана нога), и просил меня увести её куда-нибудь, когда она придёт в следующий раз. Но на следующий раз всё повторялось. Мне-то было о чём с ней поговорить, но она явно запала на чернявого красавчика, и на мои реплики и потуги не обращала внимания. Но однажды Костян нарушил режим, проще говоря, напился так, что не проснулся на утренний обход, а обходил в тот день, как на грех, сам начальник госпиталя полковник Антонов, и его буквально за час собрали и куда-то увезли. Аня (так звали девушку) в тот день принесла яблок, хотела угостить болезного, но я встретил её ещё на крыльце и огорчил известием. Она всерьёз опечалилась и отдала яблоки мне. Мы постояли на крыльце, покурили, сказали пару фраз про погоду, и она ушла. Странно, с Костяном, который и о погоде поговорить с женщиной вряд ли сумеет, она беседовала о прекрасном, а мне, так ждущему того, чтобы хоть кто-нибудь со мной о прекрасном поговорил, достались именно корявые слова о погоде. Где справедливость? Впрочем, Костик, несмотря на свою неотёсанность, был хорошим парнем, ему было жаль, что так бездарно пропадают два одиноких сердца, и перед самой отправкой он вручил мне пачку сигарет «Ява» с нацарапанным на ней адресом и телефоном. Потом я выздоровел, меня отправили обратно в учебку, а там выдали документы и обмундирование и в сопровождении угрюмого прапорщика Карпелени отправили проходить дальнейшую службу рядовым в далёкие саратовские степи. Там уже началась настоящая служба со всеми её атрибутами. Наверное действительно хранили меня молитвы Риты, но я сумел приспособиться и выдержать. Есть, значит, в коллективе ниша и для меня. Кроме того, я умею обходиться с техникой, и это заметно. А профессионала уважать будут везде, даже в армии. На втором году мне доверили новый «КАМАЗ», и целый год это была лучшая машина подразделения. Могу гордиться. А вот дружбы армейской не получилось. Но в этом виноват я сам. И не получилось любви. Однажды я всё-таки написал Ане. Это было длинное письмо, на четыре страницы убористого почерка. Очень мне было одиноко, и потому я из кожи вон лез, чтобы доказать интеллигентной девушке, что мне прекрасное тоже не чуждо. Это письмо, естественно, не сохранилось, ведь Аня не играла в аристократические реликвии, и что я там понаписал, я уже не помню. Но, как бы то ни было, цели своей я достиг. Она ответила. Мы переписывались целый год. О чём писали – теперь уже не вспомнить. Её письма я тоже не отправлял в архив. Стеснялся, что ли? Помню только, что жаловался ей, что так и не смог побывать в чудо-граде Ленинграде, а она в ответ написала, что в принципе, когда отслужу, могу приехать к ней на несколько дней, и она, так уж и быть, поработает моим гидом. Только надо будет договориться, чтобы у неё в это время был отпуск. Однако настоящего родства душ у нас так и не получилось. Я писал всё реже, она отвечала всё нерегулярнее, так что к концу службы я уже всерьёз и не думал о ней. Остались только адрес и телефон, написанные на смятой пачке «Явы». Но и эта пачка не попала в армейский архив. Я привёз ей домой и положил в свой старый письменный стол. Вдруг пригодится.
В армии я единственный раз пожалел, что так позорно бежал из института. Следующей осенью студентов нашего призыва демобилизовали. Я никогда не любил осень, но в тот год я её просто возненавидел, хоть время года было совсем не виновато.
Затея с архивом не оправдалась. Нет, собрать его оказалось не проблема. Проблема в том, что он никому не нужен. Я не стал великим человеком, не нарожал потомков. Я сижу перед печью в родительском доме и бросаю в огонь ненужные уже бумажки. От неловкого движения письма рассыпались, я собрал их кое-как и швырнул в печь.

Городской романс

44

Ехать домой почти сутки. Проходной поезд, пустой вагон, один я. «Располагайся, где хочешь», - сказала проводница и принесла мне бельё. Я постелил себе на нижней полке и выключил свет. Поезд тронулся, и я, сидя у окна, смотрел на уплывающие огни большого города. Если немного приглушить память, в которой отпечатан каждый московский огонёк, можно представить, что это Москва, и тогда к горлу подкатывается комок, такой едкий, что начинает щипать в носу и в глазах. Хотя, что теперь себя подстёгивать, Москва будет за этими окнами меньше, чем через сутки. Нечего о ней плакать, надо плакать об этом городе, которого я больше никогда не увижу. Как я ненавидел его полтора года за то, что он стал моей тюрьмой, этот красивый город на великой реке, полный прекрасных и недоступных женских лиц! И теперь мне его жалко. Он остаётся один, без меня. Всё-таки я с ним сроднился. И эти женщины, которые никогда так и не станут моими, мне жалко их оставлять. В Москве будут другие лица, может быть тоже красивые, но другие. А эти я забуду, как сейчас не могу припомнить московские. Огни помню, а лица забыл. Поезд ползёт, а я играю в игру под названием «найди знакомый уголок». Вот этот напоминает Останкино. А здесь похоже на Бирюлёво. А вот – совсем как Рабочий Посёлок. Полночь, платформы пустые, улицы тоже. Прощай, любимый город. Улицы уходят в сторону, огни становятся всё реже, поезд набирает ход. Комок в горле, слёзы в глазах. Неужели мне жалко уезжать из армии?
Так всю ночь и просидел перед окном, лёг только под утро. Но проснулся около десяти часов и снова сел. Ночью прошёл дождь, помыл траву и деревья, теперь они блестели на солнце. Я словно снова увидел краски природы. Будто бы в армии природа другая, с искусственными цветами, тёмными и блёклыми.
Пришла проводница.
- Чаю хочешь, солдат?
- Хочу. Я бы и поел.
- Можно. Выпить хочешь?
- Нет, - поморщился я. Я выпил вчера на вокзале и, кажется, перебрал.
- Ну, как хочешь.
Вернулась она минут через двадцать с подносом, на котором дымилась еда из вагона-ресторана. Я подумал, хватит ли у меня денег, и спросил цену. Денег хватало. Я рассчитался и принялся за еду. Конечно, это ещё не дом, но уже не армейская столовка. Поел с удовольствием, и опять потянуло в сон. Совсем как на первом году службы, когда ни еды, ни сна катастрофически не хватало. Прилёг и провалился, растворился в стуке колёс. И проснулся уже вечером, когда поезд подъезжал к моим родным местам. Вышел в коридор, открыл окно и высунул голову. Родной воздух, смешанный с въедливым запахом железной дороги опьянил меня. Я узнал его! Я дома. Спрыгнуть бы с поезда, надоевшего за сутки пути. Но я проезжаю дальше, чтобы сначала насладиться встречей с Москвой.

*  *  *  *
 
Вот и Москва. Родной вокзал. Пока я служил, его реконструировали. Специально к моему приезду, не иначе. Военный патруль. Иду смело. Наслаждайтесь властью последний день, завтра я иду в военкомат и получаю паспорт. А вы оставайтесь. Да, документы в порядке, а вы как думали? Ну и идите себе дальше. А я пойду к расписанию электричек. Конечно, на свою последнюю я опоздал, поэтому посмотрю, когда завтра перерыв, чтобы успеть до него. А сейчас – к телефону. Позвоню Рите, пусть пустит переночевать. Я сегодня так счастлив, что смогу выслушать любую религиозную пропаганду.
- Аркадий? Ой! Приезжай, конечно! Адрес помнишь?
Рита считает себя недостойной чьей-то памяти, а свою жизнь пустяком. И удивляется, что я помню и её, и её адрес, и письма, что она писала мне в армию, этакие ненавязчивые нравоучения.
Ну что? - в метро, впервые за два года. Не испугаюсь ли грохочущего подземного червя? Не оступлюсь ли на чудесной лестнице? Нет, конечно нет. Как только почуял знакомый запах шпал и горячего железа, сразу вернулись прежние навыки. Будто и не уезжал отсюда, будто только вчера был здесь.
Ура! Те же вагончики! Старые, милые, родные, окрашенные изнутри жёлтой краской, с мягкими сиденьями! На Киевском мосту – лучи закатного солнца освещают дома на левом берегу и оттеняют высотку гостиницы на правом. Вот где хочется плакать – этого нет ни в каком другом городе, этой реки и этих домов по её берегам. Есть другие реки и другие берега, но этих – нет. И кто сказал, что наши женщины некрасивы? Вот сидят напротив меня две тётушки лет по сорок, холёные, хорошо одетые, все в дорогой косметике и с педикюром, о чём-то беседуют и украдкой бросают на меня кокетливые взгляды. Я подмигнул им, и они залились смехом, как школьницы. Симпатичные девчонки, ей-Богу! А я вот такой вот красивый молодой солдат. Ну вот, народ входит, вагончик заполняется. Что, девушки, интима не получается? Ладно, какие наши годы. Будем смотреть и улыбаться друг дружке. В Филях они вышли и помахали мне руками с платформы. Что-то знакомое шевельнулось в душе, кольнуло и сразу же успокоилось. Девушки, я вас люблю. И в далёком городе я вам не изменил, честное слово. От метро иду пешком и вдыхаю воздух московской окраины, топчу тополиный пух. Где-то звучит музыка, и я узнаю знакомый мотив. Под эту мелодию я ровно два года назад уезжал из этого города. Здравствуй, город. Ты жив. И я жив.

*  *  *  *

Рита, как всегда, суетится. Она и правда стала лучше выглядеть. Даже седины стало меньше.
- Я теперь часто у вас в деревне бываю. Там теперь твоя бабушка живёт. Мне кажется, она рада бывает меня видеть. Да и просто так, по-родственному общаемся. У меня теперь со здоровьем стало получше, могу ездить, куда захочу. Юра вот за ум взялся, работает, деньги сам зарабатывает. А мне много ли надо? Пенсии хватает. Господь всего даёт в избытке. Ну а ты, что ты теперь будешь делать?
- Отдыхать.
- Это ясно. А потом? В институт возвратиться не хочешь?
- Не знаю. В армии было пожалел, когда студентов демобилизовали, а потом всё по барабану стало. Второй год службы – не то, что первый. Хотя, конечно, дома в любом случае лучше. Но сейчас я не жалею. Значит, надо мне было провести там эти два года. Ты же сама говоришь, что всё во власти Бога, выходит, это Он так распорядился.
- Хорошо, если так.
- А про себя ничего не могу сказать. Дай прежде отдышусь, отдохну, а потом буду принимать решение. Но скорее всего работать пойду. Водители везде нужны.
- Юра что-то спрашивал про тебя, что ты водитель... Вроде бы у него, там где он работает, водители нужны. Но я что-то сомневаюсь, что это хорошее предприятие.
- У нас и в совхозе работа найдётся. А что Юра, чем занимается? Как его живопись?
- Живопись он совсем забросил, занялся коммерцией. От меня уехал, квартиру где-то снимает, даже не говорит, где. Обиделся на меня. Привёл тут девушку, сказал, «будет жить со  мной». А я не позволила. Я христианка и не могу допустить, чтобы в моём доме было беззаконие. Они же не расписаны. Говорю: женитесь, устраивайте жизнь, как положено, тогда пожалуйста. Они не захотели. Хлопнули дверью и ушли. Вот так. Теперь звонит раз в месяц, проверяет, жива ли. А я его комнату сохранила, всё так и лежит, как было. Он выбросить хотел. А мне жалко стало. Я люблю картины. Надо будет как-нибудь кого-нибудь попросить, пусть рамки сделают, да развесить их по всей квартире. Вот так вот. Жалко мне его. Ведь талантливый парень, умный, а как живёт! Мечется по жизни: всё случайное, женщины, деньги, друзья. Я, конечно виновата. Надо воспитывать в строгости. Написано: «Кто жалеет розгу, тот не любит сына своего». Ах, мне бы эту мудрость тридцать лет назад. А теперь, конечно, он моих слов разумных не слушает, делает всё по-своему. Иной раз кажется, назло мне в грехе вязнет. Одна надежда только на то, что Господь ему глаза откроет. День и ночь об этом молюсь. И о вас всех молюсь, чтобы вы к Нему пришли. Ведь некуда больше. Сейчас в стране смотри что творится, да и во всём мире, люди растеряны. А мы, верующие, спокойны, - говорила она, и я с удивлением увидел на её лице торжествующую улыбку, - нас Господь в обиду не даст, нами Он всегда будет руководить. Мир рухнет. Сказано, он предназначен на уничтожение огню. Что бы ни делали политики и философы, они сами по себе могут сделать только хуже. А нам обещана жизнь вечная.
- Значит, мир сгорит, а вы будете вечно жить на радиоактивном пепелище?
- Нет, нам будет дарован другой мир, тоже вечный.
- Чтож, тогда, конечно, для вас пусть этот сгорит. А мне его жалко. Я в нём родился.
- В том вечном мире, в Царствии Небесном, тоже нужно родиться. И тогда ты поймёшь истинную цену и этому миру, и тому.
- Я бы попытался спасти этот, если бы мог.
- Спасать надо не мир, а людей. Спасаться самим и спасать других. От огня, от греха, от смерти. А в мире всё смертно. Что Господь решил, то не изменится. Животные умирают, деревья сгнивают, железо ржавеет, камни обращаются в пыль. Но негоже людям, в которых Сам Господь вдохнул дыхание жизни, тоже в пыль уходить.
- Я пока не видел, чтобы кто-то в небо возносился.
- Дай Бог тебе увидеть. И дай Бог самому туда вознестись.
Мне оставалось только пожать плечами. Рита говорила слишком уверенно и выглядела слишком хорошо. Если это ей так помогло, пусть живёт со своей верой. Я попросил у неё что-нибудь из старой Юркиной одежды. Мне не терпелось вылезти из армейской шкуры. Она пошла на поиски, а я отправился в ванную.
Кто бы знал, какое это удовольствие – мыться в ванной! Я лежал в горячей воде и блаженствовал. Я растворился в ней и занял собою всё чугунное корыто, приняв снизу и с боков его форму, а сверху форму еле заметной ряби. И можно лежать так целую вечность, не надо никуда торопиться, впереди целая ночь, которая закончится тогда, когда того захочу я, а не по команде «подъём!». Как прекрасна эта жизнь! Как прекрасен хороший цивильный пружинный матрас! После солдатской койки это всё равно что ванна после армейской коллективной «бани» с толкотнёй вокруг торчащих из потолка брызгающих тёплой водичкой «сосок». А просторная светлая комната после казармы! Здесь до сих пор пахнет красками. Где вы, портянки? И тишина! Благословенная мирная тишина, не нарушаемая ни храпом, ни сопением, ни шарканьем тапочек, ни шуршанием из умывальника. Только неясное бормотание из соседней комнаты. Радио? Нет, это Рита молится, вдохновенно, со всхлипываниями. Пусть молится, ей эти слёзы приносят облегчение. Мне же и так легко, просто от того, что я здесь, а не там, где был ещё позавчера. На стуле лежат Юрины джинсы и рубашка. Домой завтра поеду в них, а китель свой парадный с позументом по пути снесу на помойку. Пусть крысы из него гнездо совьют.
А проснулся я, когда ещё шести часов не было. Рита уже копошилась где-то в глубине квартиры. Я натянул пришедшуюся мне в пору цивильную одежду, с удовольствием ощущая прикосновение мягкой «гражданской» ткани. Утро обещало быть ясным, и я решил прогуляться по спящей Москве. Даже завтракать не стал. Рита, перед тем, как открыть дверь, помолилась, призывая на меня благословение Господне. Я выбежал во двор и полной грудью вдохнул утренний московский воздух, обильно сдобренный туманом. Было свежо и так тихо, что мне казалось, я слышу из-под земли метро, которое кончается километрах в двух отсюда. Бросив в мусорный контейнер свёрток с формой, я раскинул руки, как самолёт, и побежал по улице навстречу поднимающемуся солнцу.

*  *  *  *

- Аркадий! Господи!
Мама, как всегда, с вёдрами. Увидев меня, бросила их и всплеснула руками. Ждала два года, а теперь удивлена: надо же – пришёл! Одновременно с огорода из-за дома вышел отец, а на крыльцо – бабушка. Немая сцена. Ну здравствуйте, родственники мои любимые.
Изменились. Бабушка постарела, согнулась, сморщилась, стала старушкой. Но старушкой бодрой. А у мамы исчезла седина. Покрасилась? Нет, посмотрела Кашпировского по телевизору. Там у людей бородавки и шрамы рассасывались, а у мамы седина пропала. Но появились морщины, которых никогда не было. Ты постарела, мама, и Кашпировский не пошёл впрок. А вот отец почти не изменился. Немножко раздался разве что. Но я его видел полгода назад, он приезжал ко мне в январе, и мы целый день гуляли по городу, о котором я плакал позапрошлой ночью, смотрели на лица местных девушек и удивлялись их красоте.
Ну здравствуйте, родные!
А где Авгур?
Не дождался тебя, сдох на прошлой неделе. Закопали его в овраге.
Ах, как жаль.
Плохо без него. Надо такую же большую собаку завести. Папа хочет московскую сторожевую или кавказца.
А мама – немца, копию Авгура. Или добермана.
А бабушка хочет маленькую дворняжку с голоском, как звонок. Больших собак бабушка не любит, они сбивают с ног.
«Вас и курица с ног собьёт». (Это шутит отец. Бабушка смеётся.)
Пойди к Тихоновым, они тебя тоже ждут. И Гладковы. И все соседи. И Иванов Серёга обещал в отпуск приехать, может быть, уже здесь.
Все-то мне рады. И день какой чудесный, солнечный!
Соседи тоже постарели, изменились. И все в один голос твердят, что я возмужал. Недаром, значит, вчера в метро тётушки мне улыбались. Я выгляжу мужчиной.
А это кто такая, молодая, красивая, выходит на крыльцо Тихоновского дома, картинно прислоняется к косяку, скрестив умопомрачительные ноги и улыбается?
- Оля, Аркадий вернулся!
Оля? Вы хотите сказать, вот это вот – Оля? Та самая, что три года назад ходила к нам за водой, застенчивая и неуклюжая? И эти ноги принадлежат ей? Боже мой! Как мне теперь отсюда уйти? А она, похоже, всё поняла. И медленно спустилась с высокого крыльца, осторожно, будто пробуя пальчиками каждую ступеньку. Подошла вплотную, смело посмотрела в лицо и подала руку.
- Привет.
- Привет.
- С возвращением.
- Со встречей. Ладно, поздоровались, и я пойду.
- Ну иди, - улыбнулась она.
И я с позором ретировался, предчувствуя, что на этих изумительных ногах в мою жизнь войдёт очередная нелюбимая осень.

45


Чем тебя мне порадовать, осень, когда ты придёшь? Как мне встретить тебя, чтоб врасплох ты меня не застала? Что надеть, чтоб друзья твои, северный ветер и дождь, за меня походатайствовали бы? Стоит немало эта дружба с врагами, но мне она сможет продлить уходящее лето. И если отвлечься от страха пред дыханьем зимы, возникает желание жить в состоянии радости, скажем, от музыки Баха, от прогулок в осеннем лесу, от бесчисленных звёзд


46


Но в тот момент та осень ещё не началась. Она только попробовала пальчиками следующую ступеньку и отступила, будто обожглась. Я убежал от неё, и она испугалась этого стремительного бегства. Я даже решил обойтись без летнего отдыха и сразу пошёл работать, видимо, сработал инстинкт самосохранения. Кто бы мог подумать, что я окажусь таким работягой. Однако работа водителем в совхозе не приносила удовлетворения. Уборочная прошла в сумасшедшем темпе, а зарплату задержали: невиданный доселе случай! Не то, чтобы я сильно нуждался в деньгах (продажа баранины всё ещё оставалась прибыльным делом), но родители помнили о своей старой обиде на меня за то, что бросил институт, и не упускали случая кольнуть меня этим. Мол, был бы руководящим работником... Правда, руководящим работником к тому времени я всё равно не успел бы стать. Но важен был сам факт моего неудачного выбора.
И вот тут на сцену выходит Юра. Он появился из шума сентябрьского дождя и круговерти листопада, в кожаном плаще и широкополой шляпе. Приехал с подарками. Из объёмистого чемодана была извлечена полуторалитровая фирменная бутылка «Smirnoff», затем несколько баночек икры, красной и чёрной, свёрток с увесистым куском осетрины и импортные шоколадные конфеты в упаковке в виде бочонка.
- С вас варёная картошка и солёные огурцы.
Мы, от такого изобилия севшие с разинутыми ртами, тут же рты захлопнули и засуетились. Мать начистила картошки, а я принёс из погреба тазик с солёными огурцами.
- Ты ведь не просто так приехал, племянник, - сказал проницательный папа, пропустив первую рюмку легендарного напитка, и тут же дал ему оценку, - хорошая водка. Но я предпочитаю самогон.
- В следующий раз привезу виски, - сказал Юра, - это самый лучший самогон.
- Привези. Так всё-таки, что тебе нужно?
- С чего вы решили, что мне что-то нужно?
- Больно дорогие гостинцы.
- Ой, я вас умоляю! Что такое цена по сравнению со вкусом ваших огурцов? Вот это истинная ценность, непреходящая. Ещё с детства помню. О! Точно такие же! А от вас мне ничего не нужно. Вот к Аркадию у меня будет деловое предложение. Так что присаживайся поближе, кузен, будем говорить.
Дело было в следующем: Юра купил грузовик. Старенький бортовой «МАЗ» с тентом. Решил заняться частным бизнесом. Есть, что возить, есть откуда и куда. Но некому. Нужен водитель, он же автослесарь. Выслушав информацию, я пожал плечами. Информация требовала размышления. Юра был мастер говорить и убеждать. Красоты жизни на вольных хлебах! У меня дух захватывало от перспектив.
- Слишком хорошо всё это выглядит, чтобы быть правдой, - сказал отец.
- Новые времена настали. Всё идёт к тому, что люди начнут зарабатывать деньги, а не просто получать их от государства, как милостыню. А что проще, чем заработать на своей собственности? Сейчас открываются биржи, начинается цивилизованная торговля, есть необходимость в перевозчиках, мобильных и не гордых. Крупное предприятие не за всякую работу возьмётся, а мы можем подсуетиться. Мы возьмём оплату наличными. Работы кругом навалом. У меня есть друзья на бирже, они уже в очереди стоят на мою машину. Так что думай поскорее. И жизнь будет интереснее: страну увидишь. И заработок не сравнить с твоим колхозным. Сколько ты получаешь?
- Двести. За уборочную премию обещали, там по четыреста примерно выйдет.
- Мелочь! И ради этого пахать от зари до зари? Тысяча, как минимум! Я не меньше планирую. Конечно, тоже не на печке лежать, но, по крайней мере, за настоящие деньги. А пойдёт дело – через полгода, максимум год, машину новую купишь.
Посеяв смуту в моей душе, в тот же день Юра уехал. На прощанье он дал телефонный номер, по которому я должен буду позвонить в случае согласия.
А на следующий день приехал Иванов. Напротив нашего дома остановились старенькие «жигули» с невиданными в нашей местности номерами, и из них вальяжно вылез писаный красавец – изрядно раздобревший Серёга. Мы обнялись.
- Ну, рассказывай, как живёшь. Вижу, прапорская служба идёт на пользу: машину купил?
- А, это так, - махнул рукой Серёга, - просто катаюсь. Я буду хорошую машину брать: «девятку», цвета «мокрый асфальт». Деньги – не проблема, двадцать тысяч хоть сейчас выну. За машинами очередь. Или самому в Тольятти ехать. Да мне неохота. Подожду. А ты, я слышал, шоферишь помаленьку?
- Да. Но скорее всего уйду. Вчера интересное предложение поступило. Вот, думаю, не рискнуть ли?
- Что за предлложение?
- Частные перевозки.
- Ну, это хорошее дело. Можно «капусты» нарубить.
- Ну а ты как?
- Отлично. Тоже в бизнес пошёл. Из армии надо увольняться, нечего больше с неё взять. А я автосервисом занялся. Так что, если есть проблемы – милости просим.
- Далековато будет ехать на такой ремонт.
- Если хочешь – приезжай к нам жить. Мы тебе жену найдём, поселишься, будешь у меня работать, деньги зашибать. Или, хочешь, можем здесь филиал моей фирмы открыть, а ты директором будешь. Это всё реально, это не туфта. Если хочешь – дай знать, развернёмся.
- Прямо дождь предложений на меня пролился.
- Ну поработай пока там. Сколько там обещают?
- Тысячу.
- Мало. Ну разве только для первого раза... А автосервис – это сейчас самое выгодное дело. Так что думай. Ну а на личном фронте как?
- По-прежнему ни с кем не воюю.
- Ха-ха! Мы мирные люди... ну-ну. Я, кстати, соседку  твою видел.
- А как твоя Олеська?
- Какая Олеська? А! У-у, что вспомнил! Я уж и сам о ней позабыл.
- Ну вот, такая, понимаешь, любовь, и на тебе!
- Какая любовь? Ты что? С этой выхухолью? Любовь! И не вспоминай об этой паскуде!
- Как она тебе, однако, насолила!
- Да не то слово! – Серёга длинно выругался.
- Но сейчас-то хоть всё нормально?
- Ещё бы! Ребёночка вот недавно сделали. Потому я один и приехал. А так она всегда и везде со мной. Молодец баба.
Я почему-то представил себе на месте его жены точную Олеськину копию, страшную, как сама жизнь, обладательницу гигантских грудей.
Серёга тоже привёз водки и рыбы на закуску. Посидеть, правда, долго не пришлось. Он быстро опьянел и стал нести совершенную околесицу о том, какой он уважаемый человек в своём городе, какой ремонт может произвести любому автомобилю и какая райская жизнь ждёт меня, если я возьмусь, под его эгидой, за организацию здесь филиала его авторемонтного предприятия.
- Всегда был проходимцем и врунишкой, - сказал отец, когда Серёга, неловко развернувшись на нашей улице, уехал. Я только махнул рукой.
- Слишком много сомнительных предложений за слишком короткий срок, - добавил отец, - если Юрке ещё можно поверить, он хоть свой, то этот прохиндей просто врёт. Дурак.
Что касается Серёги, я с отцом был полностью согласен.

*  *  *  *

Юрке я не стал звонить. Я сразу поехал в Москву в ближайшую субботу. С вокзала позвонил по указанному им телефону, но там не ответили. Тогда я позвонил Рите и поехал к ней.
Рита была рада меня видеть и сразу засуетилась. Несмотря на бодрость и хорошее настроение, выглядела она плохо. У неё сильно распухли ноги, и ходила она с трудом.
- Вчера к врачу ходила, вот, лекарство прописал, физиотерапию. Господу угодно будет – полегчает, и снова бегать буду. А про Юру я тебе скажу вот что. Чем он занимается, я не знаю. Приходит частенько, трясёт деньгами, рассказывает, какой он теперь умный и, как сейчас говорят, крутой. Клянётся, что всё у него честно, ничего противозаконного нет. Говорит, та история с наркотиками его научила. Дай Бог, если так. Но что-то мне не очень верится. Всё какие-то секреты, коммерческие тайны. У Господа нет коммерческих тайн.
- Новое время – новые законы.
- Законы плоти всегда были одни и те же – беззаконие и безбожие.
Похоже, Рита была сильно расстроена ухудшением своего здоровья. Впрочем, виду старалась не подавать. Я вновь и вновь накручивал телефон, пытаясь дозвониться до Юры, но всё безуспешно.
- Что же делать? Выходит, зря приезжал? Он вообще-то когда дома бывает?
- Кто его знает. Он говорит, бизнес – дело круглосуточное.
- Зачем тогда давать телефон? Это здесь я могу сесть и дозваниваться до него часами, в деревне у меня такой возможности нет.
Я начинал злиться. Рита оставалась спокойной.
- Ничего, сегодня не поговорите – значит, может быть, и не надо было. Ты вот что... давай-ка завтра с утра со мной на собрание сходим. Мне сейчас нездоровится, так ты мне поможешь, и сам кое-что полезное увидишь и узнаешь. Может быть, Господь коснётся твоего сердца.
- Если нездоровится, лучше дома посидеть и не ходить никуда, - сказал я, загадав про себя, что вот сейчас наберу заветный номер в последний раз, и если он не ответит, то пусть катится со своими предложениями куда угодно. Раздались обычные длинные гудки, и я собрался уже положить трубку обратно, как что-то щёлкнуло, и ответил женский голос: «Алло!» От неожиданности я всё же положил трубку на рычаги, но тут же снова взял её и опять позвонил. Ведь мне ответили, значит звонок не считается. Теперь занято. Понятно, там просто не успели положить трубку. С третьего раза дозвонился. Ответил тот же голос.
- Юру позовите пожалуйста.
- Кто спрашивает? – спросила женщина без всякого интереса.
- Аркадий. Двоюродный брат.
- Юры сейчас нет дома.
- Ну когда вернётся, скажите ему, чтобы позвонил мне. Я сейчас у его мамы дома.
- Хорошо, - бесстрастно сказала женщина и положила трубку.
Ведь не скажет, подумал я.
- Пока у меня есть хоть какие-то силы, я буду ходить, - сказала Рита, - это ведь мой хлеб – Слово Божие.
- Я вряд ли смогу чем-то помочь, Юра сейчас придёт домой, и завтра мы должны будем встретиться. Так что сидите дома.
Рита вздохнула и покачала головой.
- Что вы вздыхаете? – вспылил я, - будто бы вам меня жалко? Это вы, верующие – жалкие люди, цепляющиеся за выдумку. Вам тяжко жить, удача обошла вас стороной, вы в жизни ничего не добились, так воображаете, что есть где-то справедливый по-вашему дедушка, который отомстит всем, кто был удачливее и проворнее вас. Вы за свою глупость и слабость уготовили себе рай, а их решили отправить в ад, чтобы они там мучились вечно. Эта выдумка слишком жестока. Я тоже, может быть, слабый человек, но я не хочу думать, что за мою слабость должен поплатиться тот, кто сильнее меня. Я хочу быть честным и играть открыто. И ещё хочу попытаться найти в жизни своё место. Чтобы не нужно было ни с кем конфликтовать и драться за место под солнцем. А ваши сопли, «прости и защити нас, Господи», мне не нужны. Это удел глупцов и неудачников, слишком трусливых, чтобы признаться себе в том, что во всех бедах и неудачах они виноваты сами.
- Чтож, - медленно сказала Рита, - кое в чём ты прав. Люди действительно сами во всём виноваты. Поэтому мы у Господа прощения и просим. И за себя, и за тех, кто считает себя во всём правыми. Только это не выдумка. И защита наша не в том, что мы мечтаем отправить в ад всех, кто сильнее нас. Наша защита в том, что наш Господь желает всех видеть в раю. И нас, убогих, и тех, успешных. Успех или неуспех здесь ничего не прибавляет там. Свой успех туда не заберёшь. Беда в том, что они, успешные, своим успехом ослеплены, не видят за ним Того, кто дал им жизнь, они считают себя в своём успехе всемогущими. И это плохо. Мы же блаженны, счастливы, потому что, не имея успеха, не имеем и повода для гордости житейской. Гордость – вот грех, а не успех и не богатство.
Рита замолчала. Ответить ей мне было нечего, она увела нить разговора в ту сторону, где я ничего не понимал и куда не хотел соваться, боясь запутаться. Её странный Бог был совершенно чужд мне. Он будто бы даже ни в чём меня не обвинял, а только смотрел откуда-то сверху и с сожалением покачивал головой. И это было для меня ещё более унизительно.
Зазвонил спасительный телефон. Я поднял трубку. Это был Юрка.
- Ты что там делаешь?
- А где мне быть по-твоему? Тебя дома нет, а мне прикажешь под дождём по улицам гулять? Тем более, я не знаю, где ты живёшь.
- Понял. Виноват. Исправлюсь. Короче, быстро собирайся и уматывай оттуда, пока тебе твою светлую голову окончательно не задурили.
- Давай адрес.
Юра продиктовал адрес и обозначил примерные координаты. Ехать было далеко, в Бескудниково.
- Поедешь в такую даль? – спросила Рита.
- Я уже не ребёнок. В армии отслужил. Из конца в конец Москвы как-нибудь самостоятельно сумею добраться.
- Ну, помоги тебе Бог.
Я вышел. На улице уже стемнело и действительно шёл мелкий осенний дождик. Я решил рискнуть и пошёл не на метро, а на платформу Рабочий Посёлок, в надежде, что пойдёт сквозная электричка, на которой можно было бы добраться хотя бы до Савёловского вокзала. Но произошло маленькое чудо, и первая же подошедшая электричка шла на савёловское направление, так что мне даже не пришлось пересаживаться. Не иначе, Рита за меня молилась, подумал я, усмехнувшись про себя.
У Юры я был через час после телефонного разговора.
- Ты что, на такси ехал?
- Нет, на электричке. 
- Ни за что бы не подумал, что в этом городе можно куда-то доехать электричкой. Ну проходи, знакомься. Это Катя.
Из кухни вышла красивая полненькая брюнетка в халате и шлёпанцах. Что называется, домохозяйка.
- Аркадий, брат и потенциальный компаньон.
Катя улыбнулась, показав великолепные зубы, и в её вишнёвых глазах мелькнули чёртики. Домохозяйки бывают разные.
- Есть будешь? – спросила она неожиданно низким голосом, - я курицу пожарила.
- Буду, - ответил я, и сразу прошёл на кухню.
Курица была ещё горячей и очень вкусной, с корочкой, как я люблю. Катя поставила передо мной сковородку («Не побрезгуешь из общего котла?») и ушла в комнату, оставив нас с Юркой вдвоём.
- Что там мать, лютует? – спросил Юра.
- Ну, не лютует, но я бы сказал безумствует. Меня агитировала завтра на собрание идти. Я так понимаю, у них там что-то вроде партъячейки или комитета комсомола. У неё ноги распухли, болят, так она меня просила, чтобы я ей помог. Ну и попутно политически подковался. А я говорю, когда человек болен – его дело дома сидеть и лечиться, а не по собраниям ходить.
- А она тебе в ответ лекцию... У неё сейчас язык подвешен – будь здоров! Всю жизнь двух слов связать не могла, мне стыдно за неё всегда было, а тут откуда что взялось. Да складно! Видно, хорошие педагоги, доходчиво объясняют, вкладывают в самый мозжечок.
- Ну, если ей это помогает в жизни, может и неплохо.
- Какой там! Так просто дура была, а теперь ещё и идейная. Я от неё поэтому и удрал. Вот квартира большая, места много, и её самой дома-то почти не бывает, то она на служении, то на посещении, то куда-то уезжает... ездит теперь по всей стране, миссионерка хренова. А жить я там не могу. Как придёт, так о чём ни заговорим, всё о Христе, да о том, что мне к Нему надо. Катька надо мной смеётся, она-то человек спокойный, и с крокодилом уживётся, а я не могу. Воротит меня от этого всего. Да и не расписаны мы. А это ж грех! Да ну её! Всю жизнь доставала и, наверное, и после смерти будет с кладбища периодически приходить, уму-разуму учить. Ладно, ешь. Вкусно?
- Очень.
- Катерина моя молодец. Наверное, надо на ней жениться. В конце концов, мне тридцать, пора о чём-то таком думать. Только на ноги маленько встану, квартиру куплю...
- А разве можно?
- Что? Квартиру купить? Э, ты в армии отстал от жизни! Сейчас всё можно купить. Сейчас вообще всё можно.
- Я вообще хотел с тобой по поводу твоего предложения поговорить.
- Да я понял. О`кей, завтра поедем, посмотришь машину, она на территории автобазы стоит. А вообще её оттуда надо забрать, и чем скорее, тем лучше, потому что иначе растащут на запчасти. Там у меня сторожа знакомые, они приглядывают, но всё может случиться, так что я бы хотел тебя сразу попросить отогнать её в деревню, у вас во дворе сохраннее будет, Авгур никому безобразничать не даст.
- Авгур сдох летом.
- Да ну! А что так?
- От старости.
- Ого! Как время летит! Ну да, я когда у вас был-то последний раз... Ну, короче, ты понял, насчёт машины. Если у тебя права с собой – мы могли бы это дело провернуть. Как ты думаешь?
- С собой.
- Ну вот и ладушки. Ладно, бросай сковородку в мойку, да пойдём в комнату телик смотреть. Уимблдонский турнир. Ты же теннисом занимался? Тогда это твоё профессиональное.
Мы прошли в комнату. Катерина сидела в кресле. Юрка указал мне на второе, а сам уселся на пол перед ней, и она сразу же положила свои ноги ему на колени. Он взял привычным движением её ступню и принялся разминать и растирать её. Пола халата сползла с Катиной ноги, обнажив полное красивое бедро, на которое падал яркий отсвет от экрана телевизора. Ещё я хорошо видел её руку, расслабленно свисающую с подлокотника. Лицо её едва угадывалось в темноте, но вот на экране показали крупным планом теннисиста в белой майке, и в отсвете кадра я заметил полуприкрытые глаза и приоткрытые губы. Она далеко отсюда, подумал я.
- Жениться тебе надо, - неожиданно услышал я Юркин голос и почувствовал, как загорается моё лицо. Что за дурацкая привычка пялиться! Ну почему я не умею прятать взгляд!
На столике рядом с Катерининым креслом зазвонил и засветился телефон. В который раз сегодня этот механизм спасает меня из неловкого положения. Катя подняла трубку.
- Да. Да. Тебя, - и протянула трубку мне. Звонила Рита.
- Аркадий! Что же ты не позвонил, что доехал? Я тут волнуюсь.
Ага! – с каким-то злорадством подумал я, - молишься, надеешься, а всё равно волнуешься.
- Ты извини, если я что-то резкое тебе сказала или обидное для тебя. Есть у меня такой недостаток: хочу всех в рай дубиной загнать, - засмеялась она.
- Да ладно... ерунда, - сказал я, что могло означать «прощаю». А сам подумал, что она-то мне как раз ничего резкого и обидного не сказала, просто по доброте душевной пригласила на своё собрание, а я вот как раз наговорил резкостей и грубостей. Ну да ладно, она христианка, извиняться – её дело. Я положил трубку.
Мы просидели перед телевизором до часу ночи. Я всё это время тупо смотрел на экран. У меня затекла шея, но я боялся пошевелиться, чтобы опять не зацепиться взглядом за Катеринины ноги, с которых опять предательски сполз халат, и не подать повода для очередного замечания со стороны Юры.
Мне постелили на раскладушке на кухне, и всю ночь я ворочался. Из спальни долго раздавались приглушённые звуки, то ли стоны, то ли смех, то ли разговор. А в моих глазах стояло видение подсмотренной мною семейной идиллии.

*  *  *  *

Утром я проснулся от звонка в дверь. Катерина прошуршала шлёпанцами в коридор и проскрежетала замком.
- Вовка! Проходи в комнату, к Юрке брат приехал, на кухне спит.
Они прошли в комнату, а я встал и подошёл к окну. Холодное осеннее утро с быстро летящими по низкому небу рваными облаками. То выглядывает солнце, то резко поливает дождь. Двор завален листьями.
Вовка принёс бутылку водки, которую мы тут же и распили за знакомство и мою будущую деятельность совместно с Юрой. Впрочем, я, помня о перспективе оказаться сегодня за рулём, выпил только символические пятьдесят граммов, а Катя и вовсе не пила, просто посидела рядом. Закусили бутербродами с колбасой.
- Ты помнишь, что обещал сегодня Аркадию? – спросила Катя.
- Помню. Так поехали, - Юра надел куртку и кроссовки и сходил в комнату за сумкой, в которой, как мне показалось, что-то булькнуло, когда он набросил ремень на плечо, - я готов.
У подъезда Вовка пожал нам руки и отвалил в сторону, а мы пошли на улицу ловить машину.
- Мой лучший друг в этом районе города Москвы, - сказал Юра.
- Чем занимается?
- Чем? Да ничем. Всем.
- А кстати, чем занимаешься ты сам?
- Тем же самым.
- То есть?
- Что подвернётся. Последние три месяца хорошую мазу нашли в винном магазине, водкой торгуем.
- Как это?
- Я знаком с одной дамой, с женщиной то есть. Она завмаг. Как это у Райкина: «через завсклад, через товаровед... дифсит – скус спицфицсский». Во-он он, тот магазинчик. Там есть винно-водочный отдел. Вот, в день привоза мы там закупаем водку оптом и идём вон на тот угол.
- А смысл?
- Смысл? Так это не у вас в деревне, где все самогонку гонят. Здесь это дело продаётся только с двух часов и в ограниченном количестве. Народ с одиннадцати очередь занимает. А у нас очереди нет. Но по тридцать. Как у Жванецкого: по пять, но сегодня и большие. И женщине хорошо: она два рубля с каждой бутылки от нас имеет.
- А как поймают вас, что тогда?
- Они сами у нас берут. Со скидкой.
- Зачем тогда тебе грузовик? Будешь на нём возить водку от магазина до угла?
- Это всё временно. Рано или поздно положение изменится. Как кто-то говорил, государство – оно не дура, тоже поймут, что водка это неисчерпаемый колодец, и начнут и производить, и торговать. А на изобилии продукта левых денег не сделаешь. Так что пока есть возможность урвать бабок – мы их рвём. Но нужно цепляться за настоящее дело. Потом, Вовка, конечно, хороший парень, я его очень люблю как человека, но торговля водкой на углу – это его потолок. Для серьёзной деятельности он не компаньон.
- А я компаньон?
- Ты не пьёшь, у тебя есть водительские права, и ты разбираешься в технике. Пока ничего большего от тебя не требуется. У него же ничего этого нет. И вообще он ненадёжен. Думаю, лет через пять такой жизни он сопьётся окончательно и сдохнет на помойке.
- Неужели всё так серьёзно?
- А ты не заметил, как у него руки дрожали, когда он пришёл? День начинается с тремора. А выпивает он за день меньше меня. Вот и посмотри: мы оба с утра приняли по ноль двадцать пять, и он вспотел и пошёл к себе нетвёрдым шагом, а обо мне ты что скажешь?
- Да, ты крепок.
- То-то же. Учись. Но лучше не привыкай. Это не всякий может выдержать. Обычно люди на этом ломаются. А тебе это не нужно, ты хороший парень из хорошей семьи. Слушай, что такое не везёт, почему никто нам не останавливается?
Действительно, машины проезжали мимо нас не притормаживая. Наконец остановился старенький «москвич». Юра открыл дверь и долго торговался, но машина уехала.
- Видите ли, Перово слишком далеко. Оттуда ему будет не вернуться. Сусанин, блин, боится в московских болотах заблудиться.
Мы успели вымокнуть под двумя или тремя дождиками и два или три раза обсохнуть, пока нашёлся первопроходец, согласный везти нас в далёкий край Москвы, куда не ступала нога человека. В машине Юра достал из куртки полированную фляжку и сделал из неё хороший глоток.
- Согреваюсь. Тебе не предлагаю, извини. Шеф, у тебя курить можно?
- Если угостишь – кури, - ответил шеф.
Юра угостил.
- «Кэмел»! Ого! Трофейные! – уважительно сказал водитель.
- Настоящий, - сказал Юра с гордостью.
- Задолбали гады! Ну ладно, можно понять, когда мяса нет: коровы передохли с голоду, холодильники сломались. Ладно, виноградники порубили – вина не будет. Но водка! Но табак! Табака нет! Это куда мы катимся? Сволочи!
И всю дорогу водитель отчаянно костерил власти, доведшие великую державу до такого состояния, что её граждане вынуждены сохранять окурки. В Перове нас ждало приключение: улицу, по которой мы ехали, перегородили два троллейбуса, поставленные поперёк. Вокруг шумела толпа, рядом стояло несколько милицейских машин.
- Это что, авария? – спросил водитель.
Оказалось – не авария, а демонстрация. Табачный бунт.
- Шеф, нам эти проблемы не нужны, давай откатись куда-нибудь в сторону и высади нас, мы дворами дойдём.
Вполголоса матерясь, шеф отъехал от толпы и высадил нас на углу.
- Пойдём дворами, - сказал Юра, - эти бараны нас могут затоптать. Чего дороги перегораживать, зарабатывайте деньги и курите «Кэмел». Он, по крайней мере, не такой ядовитый. Нет, им «Приму» подавай.
- Не все могут заработать.
- Не можешь заработать на курево – бросай это дело. А то, как этот водила, ведь сам деньги хорошие имеет, может покупать нормальный товар, но привык в «совке» на туалетной бумаге экономить. Тут какой хочешь уровень жизни делай, а если человек привык к говну, он везде будет его искать, и если не найдёт – начнёт улицы троллейбусами перегораживать. Это «совок», Аркадий, а он бессмертен, как мафия.
Посыпал крупный дождь, и мы спрятались в подъезд панельной «хрущёвки». Юра снова глотнул из фляжки.
- Как тебе моя Катерина? – неожиданно спросил он.
Я пожал плечами.
- Баба и баба...
Он засмеялся.
- Баба! Ну ты сказал! Во-первых, запомни, баба – это такой молот, которым сваи забивают. А то – женщина. Понял? По слогам: жен-щи-на! Какая бы ни была снаружи, понимаешь, она внутри – нежный трепетный цветок. Независимо от возраста и социального положения. Вот, это во-первых. А во-вторых, Катя – это я вас умоляю! Ну, тут объяснять бесполезно, это надо прожить. Знаешь, у меня много женщин было. Я их люблю. Они меня тоже. Но бывает такое полное соответствие, что называется, гармония, когда это желание присутствует постоянно, и направлено на одну её. Понимаешь? Ведь что самое главное в отношениях между мужчиной и женщиной? Знаешь? Ну ты у нас ещё молодой, да не от мира сего, можешь и не знать, тебе простительно. Но инстинкты у тебя есть, и они ведут тебя в правильном направлении. Я о том, как ты вчера на Катьку смотрел. Нет, всё нормально, ты не стыдись. Так главное – это постель. Вот если там всё хорошо, то и во всём остальном будет хорошо. Отношения должны приносить взаимное удовлетворение. И вот с Катькой у нас именно так. Вот я что тебе и говорю – ищи женщину и женись. И ищи именно так, как я тебе говорю. И фиг с ней, с красотой, с длинными ногами и тонкой талией. На ту же Катьку посмотри, что, она красивая по-твоему?
По-моему Катька была красивая, поэтому я кивнул головой.
- Деревня. Конечно, у вас там ценится дородность. Да и правильно. Конечно, она красавица. Просто стандартам модных подиумов не соответствует. Но это не важно. И потом, самое главное в женской красоте что? Не ноги, не грудь, не лицо даже. Главное – это сознание того, что она желанна. Тогда она и становится по-настоящему красива. Тогда тот цветок, о котором я говорил, расцветает в полную силу. Ты думаешь, Катька так выглядела, когда мы с ней познакомились? Она в свои двадцать была кляча клячей. Но вот почувствовала внимание, желание – и теперь видишь её! И сама сколькому научилась! Можно сказать, сам себе воспитал женщину. И теперь всё. Я теперь работаю, а она – моя хозяйка, такая уютная и всегда готовая. Вот так должно быть!
Дождик прошёл, выглянуло солнце, и мы двинулись дальше.
Автомобиль стоял на территории какого-то предприятия. Обычный старенький «МАЗ», чуть перекошенный и облупленный. Двигатель ожил мгновенно, будто только и ждал поворота ключа. Я дал круг по территории. Руль немного туговат, скорости переключаются с трудом, как обычно для этих автомобилей. Но мотор тянул прекрасно.
- Можем ехать, - заключил я, - а документы-то ты взял?
- Обижаешь!
Юра расплатился с охраной, и мы выехали.
- Бензина хватит до деревни? – спросил он.
- Это дизель. Ему солярка нужна.
- Ну вот! Что б я без тебя делал? Эх, Аркадий! Я уже рад, что мы с тобой договорились. У тебя так здорово всё получается! Если и дальше так пойдёт, мы разбогатеем!
Юра снова приложился к фляжке.
Дорога прошла без приключений. Автомобиль шёл бодро, на постах нас не тревожили, хоть в те времена грузовик на загородной дороге в воскресенье был ещё редкостью. В общем, нам повезло, особенно если учесть, что выяснилось, что грузовик по документам принадлежал не Юрке, а какому-то автопредприятию, и для передвижения на нём необходимо было заполнять путёвки, а их бланки он как раз с собой тогда и не взял. Но это мы обнаружили уже когда прибыли домой. Стопку чистых бланков с печатями и доверенность Юра привёз через неделю, но праздник мы устроили уже сейчас. Даже бабушка вышла из дома и несколько раз обошла вокруг машины.
- Какой огромный! Ты и в армии на таком ездил? – спросила она меня.
- Почти на таком.
Отец подошёл и похлопал рукой по облупленной кабине.
- Больно страшный. Красить, наверное, надо?
- Покрасим, - ответил я.
- Вон Фёдор идёт, без него ничего не может произойти, - сказала мать. Действительно, Фёдор вышел со своего двора и направлялся к нам.
- Здорово. Это ты приобрёл? – спросил он у меня.
- Это я приобрёл, - ответил Юра.
- Молодец. Будешь на нём лес возить? Лес сейчас самое выгодное дело, народ дачи строит, леса много нужно.
- Найдём, что возить, - уклончиво ответил Юрка.
- Ты найдёшь! Ты меня послушай, я ни разу ещё плохого совета никому не давал.
- Спасибо за совет, дядя Федя. Обязательно приму к сведению.
- То-то же! И убедишься, что я прав.
Фёдор тоже обошёл вокруг грузовика, попинал шины, заглянул под низ и с видом знатока заключил:
- Рессоры надо перебирать и шкворня перевтуливать. И редуктор течёт. А так – сто лет проездит.
- Ну и когда теперь за работу? – спросил отец.
- Вон хозяин, - ответил я, указав на Юрку, - когда скомандует, тогда и примемся. Увольняться пока не буду. Да и этого хотя бы покрасить надо для начала, не говоря уж о шкворнях.
- Что, их и правда нужно делать?
- Смазать точно нужно.
- А что же Фёдор говорит?
- Он понимает не больше тебя. Просто надо что-то сказать. Ты ж Фёдора знаешь.
- Ты мои слова ещё вспомнишь, - обиженно сказал Фёдор.
- Ладно, дядя Федя, не тушуйся, - примирительно сказал Юра, - пойдём лучше пропустим по маленькой в честь приобретения. Не будем омрачать праздника будничными заботами. Тем более тебя всё равно в помощь позовём, если что.
- Это дело, - важно сказал Фёдор.
Дома Юрка достал из сумки такую же точно бутыль «Smirnoff», как и в прошлый раз и закуску.
- Да у нас ещё та не допита, - сказал отец.
- Ну так эту допьём до конца. Дядя Федя поможет. Евгения Станиславовна рюмочку пропустит. Тётю Машу пригласим. Кстати, дядя Федя, почему ты её сразу с собой не привёл?
- Баба дома должна сидеть, хозяйство вести. Мужик – он дипломат, политик, это его дело – в гости ходить, отношения устанавливать. Бабы языками зацепятся – вот и ссора на пустом месте. А мужик мужика всегда поймёт и ссориться по пустякам не будет. На мужиках вся дружба держится, а бабы – одно пустозвонство.
- Правильно говоришь, дядя Федя. Считаю твои слова первым тостом. За женщин!
- Нет, - сказал Фёдор, проглотив первую рюмку, - американцы водку делать не умеют. Вот, Петрович, помнишь, «Экстра» была за три шестьдесят две...
Разговор за столом сполз на водку. У бабушки, принявшей за компанию символическую капельку, закружилась голова. Мать отвела её в комнату, а я побежал к Тихоновым за Ольгой.
Ольга чистила картошку, когда я ворвался к ним в дом и сказал, что бабушке плохо. Она тут же оделась, взяла свой чемоданчик и пошла за мной. Во дворе нас встретила Маша.
- Что такое случилось? Что-то с Евгенией Станиславовной?
- Да, ей плохо стало.
- А Федя не у вас?
- У нас.
- Ну ладно, пусть будет. Если что, хоть поможет.
В нашем доме мужское веселье было в полном разгаре. Отец, Фёдор и Юрка увлечённо спорили о положении в стране и о том, кто должен быть у власти, чтобы появились в свободной продаже водка и дешёвые сигареты. Увидев Ольгу, Юра отвлёкся от спора и сказал:
- Здравствуй, зайчик!
- Привет, дятел, - ответила Ольга и прошла в комнату вслед за мной.
- Ну вот, - сказал Юра, - такое нежное создание, и такие грубые мысли!
- Оленька пришла, девочка моя! – воскликнула бабушка, делая попытку встать с постели.
- Мама, лежи, тебе же плохо было только что, - воспрепятствовала ей мать.
- А я только увижу Оленьку – мне сразу лучше делается, - сказала бабушка.
- Что случилось? – спросила Ольга.
- Бабуля решила в пьянке поучаствовать.
- Ну что же вы, бабуля! Разве не знаете, что алкоголь вам противопоказан!
- Так я двадцать грамм всего. Вот столечко на дне рюмочки! Сама у Юры попросила и отмерила, а он налил ровненько. Я валокордина за день больше выпиваю.
- Вам и валокордина вашего столько не надо, сколько вы его пьёте. А водку – тем более. Может быть и мало, а раздражение слизистой получили, а оно может ваше сердце спровоцировать. Так что не надо больше так делать.
- Так сердце не болит. Голова закружилась.
- Всё взаимосвязано. Давайте давление померим.
В комнату вошёл Юра.
- Так это доктор! Простите меня за допущенную фамильярность, доктор.
- Не наливайте больше бабушке, - сказала Ольга, не замечая его слов.
- Так она сама попросила! Евгения Станиславовна! – он погрозил бабушке пальцем, - кто говорил, что всё будет в порядке? Видите, я из-за вас впал в немилость у очаровательного доктора, она даже не хочет со мной говорить и называет дятлом. А разве я дятел?
- И я не заяц, - сказала Ольга.
- Не заяц, а зайчик! Это совсем другое!
- Дятел тоже всего лишь птичка.
Юрка засмеялся, и я понял, что он совершенно пьян, хоть и великолепно держится на ногах, и язык у него не заплетается.
- Давление нормальное, - сказала Ольга бабушке, - но вы лучше не вставайте сегодня.
- Не буду. Как ты скажешь, так и буду делать.
- Ну вот и хорошо, - сказала Ольга и поднялась, чтобы идти.
- Оленька! – позвала бабушка, - наклонись ко мне, я тебе что- то скажу. А вы идите, нечего подслушивать.
Мы вышли, а через минуту вышла Ольга с горящим лицом и, едва попрощавшись, убежала домой. Я вернулся к бабушке.
- Что ты ей сказала?
- А что ты думаешь?
- Судя по тому, как она смутилась – что-то неприличное.
- Я сказала только то, что надо было сказать. Я ведь не слепая. Я вижу, что она нравится тебе, а ты ей. Аркадий, я не хочу умирать, пока не увижу правнуков. Понимаешь?
- И поэтому ты хочешь нас женить, независимо от того, нужно это нам, или нет?
- Вам это нужно. Вы будете прекрасной парой. И не надо со мной спорить.
Я махнул рукой и вышел на кухню, где уже шли президентские выборы.

47



48

Через неделю Юра привёз проштампованные путёвки и выдал первое задание: нужно было перевезти вещи одного его приятеля с квартиры на квартиру. Я взял отгул и рано утром во вторник поехал в Москву по указанному Юрой адресу. Там меня ждали. Погрузились быстро, и я было обрадовался, что всё складывается удачно, но дальше всё пошло наперекосяк. Переезжать надо было на другой край города, а я был ещё слишком неопытен, и  карты  у меня не было, поэтому я быстро заблудился, растерялся и занервничал. Несколько раз пришлось разворачиваться, дважды платил штраф за то, что проехал там, где запрещено ездить грузовикам. Хозяин, ждавший меня с грузчиками на месте (они приехали сами на легковой машине), был очень недоволен, и вдобавок сказал, что денег мне не даст, так как уже заплатил Юре. Я весь издёргался за день и не стал с ним спорить. Решил ехать в Бескудниково: скажу всё Юрке, пусть он сам со своим другом разбирается. Друг же только ворчал с недовольной миной, что если бы он знал, нанял бы машину в трансагентстве. В довершение всего оказалось, что разбилось большое зеркало, хоть в этом я был совсем уж не виноват. Я даже не знал, что это зеркало, когда грузчики ставили в машину большой свёрток. Но несчастья имеют привычку валиться в одну кучу. Увидев разбитое зеркало, хозяин побагровел и пошёл звонить. Юрки дома не было. Хозяин написал на бумажке стоимость зеркала, сунул бумажку мне и сказал, что этот долг обязательно взыщет. Настроение моё упало до нуля. Я сел в кабину и вылез только тогда, когда машина была полностью разгружена и оставалось только зашнуровать полог тента. До Бескудникова с Волоколамки добирался полтора часа: рассудил, что приключений на сегодня достаточно, и поэтому ехал медленно-медленно.
Дверь открыла Катя.
- А Юрки нету. Он поздно придёт. А у тебя что там случилось?
- Зеркало разбилось. Поставили его в машину не пойми как и даже не сказали мне, что это зеркало. А потом все на меня набросились: ездить, мол, надо аккуратно. А куда уж аккуратнее! Да и так целый день на нервах, заплутал по городу, два штрафа заплатил. В общем, хотел заработать, а оказался должен.
- Ладно, не переживай. Есть будешь?
- Нет.
- Ну давай тогда с тобой чаю выпьем. Проходи в комнату, садись в кресло.
В комнате играла тихая музыка и пахло смесью духов и табачного дыма. На столике под лампой стояла пепельница с кучей окурков и лежала раскрытая книга. Катька читала какой-то переводной роман. Я сел в кресло по другую сторону столика и закрыл глаза. Катерина принесла чашки, чайник, сахар и печенье, налила мне чаю и поставила на мой край стола на салфетку. Я приоткрыл глаза. Она села в своё кресло, справа от меня, и потянулась за чашкой. Ворот халата в этом движении слегка отогнулся, и в глубине под ним мелькнула её грудь. Да ведь она под халатом голая, сообразил я.
- Хочешь, телик включу? – спросила она.
- Не надо, я устал от шума, давай просто посидим.
Я отхлебнул чай и откусил печенье.
- Вкусное? – спросила Катя.
- Да.
- Сама пекла.
- Молодец.
- А что ещё делать? Юрки дома нет целый день. Бизнес. А тут только готовь да книжки читай. Стирки и уборки немного, раз в неделю достаточно. В хорошую погоду можно погулять сходить, да только здесь и гулять негде. Скучно. Ну вот ещё развлекуха – к соседке Ленке сходить. Так она днём на работе, дома только по вечерам.
- Значит, скучно тебе живётся. А работать?
- Юра не хочет. Говорит, ручки огрубеют, - она вытянула перед собой руки и растопырила пальчики, будто любуясь ими, и вдруг повернула их ко мне, - правда красивые?
Ручки были красивые, и я согласно кивнул головой.
- Ручки красивые, ножки красивые, и вся я чудо, как хороша.
Я прикрыл глаза. Господи, зачем я сюда припёрся, к этой чудо, как хорошей женщине? Что делать мне здесь в ожидании Юрки? Катерина уткнулась в свою книгу и забыла о моём существовании.
Юрка так и не пришёл. Позвонил часов в десять (я незаметно задремал в кресле, и его звонок меня разбудил) и сказал, что останется ночевать там. Катя дала трубку мне, и я сбивчиво попытался объяснить, что произошло. Он тут же перебил меня:
- Не бери в голову. Дурак – он всегда был дураком, и им останется. О деньгах я с ним поговорю, и мозги вправлю, так что не беспокойся и не переживай. Ты сегодня работал самостоятельно первый день. Естественно, не всё сразу получается. Поездишь больше, узнаешь город, приобретёшь опыт, всё придёт. Так что выше голову и прочь дурные мысли. Катьке там пенделя дай, чтобы она тебя покормила, а то эта коза сама не догадается, и ложись спать. Вот. А завтра дождись меня. Хорошо, что ты не уехал, потому что завтра я как раз встречаюсь с человеком, которому ты нужен. Будет хорошо, если ты тоже ему сразу покажешься. Тут у тебя проблем не будет. Это наш человек, не козёл.
- Мне вообще-то завтра на работу.
- Завтра может решиться твоя судьба. Если не срастётся, за один прогул с тебя голову не снимут. А если срастётся, не будет смысла и возвращаться на эту работу. Так что спи спокойно, завтра увидимся и всё решим. Дай Катьку, я ей пару слов скажу.
Я передал трубку Катерине. Она долго слушала, несколько раз сказала «да», потом положила трубку и покрутила пальцем у виска.
- Больной. Боится, что я тебя голодом заморю. Ну пойдём на кухню, исполню супружеский долг. Хочешь – не хочешь, а придётся тебе поесть, иначе завтра оба будем ответ перед ним держать.
Я поел жареного мяса и запил его чашкой кофе.
- Если хочешь спать, возьми раскладушку, я тебе бельё сейчас принесу, - сказала Катя.
Меня слегка кольнуло: с ума сойти, я остаюсь ночью один на один в квартире с молодой красивой женщиной, почти моей ровесницей! Что будет? Я вспомнил старый фильм, в котором одинокая женщина принимает в гостях мужчину, на ночь стелит ему в кухне на раскладушке, а сама в комнате раскладывает диван, ложится и ждёт, когда он придёт. Мужчина оказался несообразительным и не пришёл. Но с другой стороны, она могла бы его совсем и не ждать, и тогда он проявил бы несообразительность, если бы подумал, что можно прийти. А как вести себя мне? Как расценивать её поведение? Вот она показывала мне свои руки, что это значило? Этот вопрос неугомонным сатаной вертелся в моём мозгу. В конце концов я решил, что подожду явного приглашения.
Но его я не получил. Катерина включила телевизор, и мы смотрели его до тех пор, пока вся программа не кончилась, а потом я ушёл на кухню, и она закрыла за мной дверь. После тяжёлого дня я быстро заснул и спал без снов.

*  *  *  *

Юрка пришёл домой рано утром и сразу заговорил о делах.
- Сейчас поедем, я познакомлю тебя с одним парнем, его зовут Дима, ему нужен автомобиль.
- Кооператор?
- Вроде того.
- Чем занимается? Водкой?
- Сельхозпродукцией. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Картошка, капуста, если надо – мясо, свинина, говядина. Он собирается ездить по глубинке и скупать это дело. У него есть машина, легковая, он ездил на ней, но тут масштаб не тот. Потом нанимал «газон» в колхозе, там тоже не срослось. «МАЗ» его более устраивает. По затратам то же самое, а перевозит в три раза больше. Так что есть возможность больше платить нам с тобой. Ну сейчас всё сам увидишь и услышишь.
«Парень» Дима оказался мужичком лет пятидесяти, маленького роста, щуплым, с испитым лицом и неожиданно звучным басовитым голосом. Увидев наш автомобиль, он показал большой палец. Об условиях найма мы так толком и не договорились, он сразу ошарашил меня вопросом: «Когда готов выехать?»
- Надо покраситься, стремянки подтянуть, ещё кое-какую мелочь сделать, - ответил я.
- Покраситься надо, - согласился Дима, - а мелочь придётся делать попутно. Сейчас самый сезон, надо успеть перевезти и растолкать как можно больше до морозов. Так что, если есть возможность кое-какие работы отложить – их стоит отложить. С покраской могу помочь.
- Я сам справлюсь.
- Вдвоём многое делать легче. И быстрее.
Несмотря на такую напористость и непрезентабельную внешность, Дима как-то умел к себе располагать, и я, толком не зная ни его самого, ни работы, которая меня ждёт, согласился и на работу, и на его помощь. Он сразу же забрался ко мне в кабину, и мы поехали к нему в гараж, чтобы забрать инструмент и краску. Город он знал прекрасно, мы то и дело ныряли с широких улиц в незаметные переулочки, а оттуда снова выезжали на проспекты. Я только успевал выполнять команды: «здесь направо», «в левый ряд», «на разворот», «вон за тем фургоном».
- Мы следы запутываем? – пошутил я.
- Нет, просто едем самой короткой дорогой. Запоминай, тебе пригодится.
И ещё я заметил, что у него во внутреннем кармане куртки была бутылка, из которой он время от времени прихлёбывал. Но запаха перегара от него почти не чувствовалось, может быть, потому что он почти непрерывно курил. Гараж его был где-то в Чертанове, на другом краю города, впрочем, почти по пути ко мне домой. Дима сходил туда сам и принёс сумку, в которой позвякивало что-то металлическое и большую жестяную банку с краской.
- Держи. От сердца отрываю.
- Что я должен за краску? – спросил я, и тут же понял, что допустил бестактность: Дима посмотрел на меня, как на ненормального, но промолчал.
- Куда теперь?
- Сейчас вон к той башне подрули и подожди меня немного, а потом к тебе поедем. Будем машину твою красить, пока погода позволяет.
- А как ты назад поедешь?
- Я останусь. В кабине переночую, если в доме места не найдётся. А как только краска встанет – сразу в рейс. Время не ждёт.
Я смутился. Я не рассчитывал, что привезу домой гостя, а домашние мои тем более. Мы подъехали к высокому дому, Дима вошёл туда и отсутствовал долго. Я уже подумал, не забыл ли он обо мне спьяну, как он вернулся с большой сумкой через плечо, такой же, как и у Юрки. Пробормотав под нос ругательство в адрес какой-то Дашеньки, он отхлебнул добрый глоток и сказал:
- Одни клоуны кругом. Только тем и спасаюсь. Ну так поехали.
Мои опасения по поводу того, как примут такого гостя мои домашние, быстро рассеялись. Дима приехал со своей едой и даже со своим одеялом (вот для чего понадобилась большая сумка), и, вдобавок, сразу же принялся за работу. Пока я обедал (а он от обеда отказался), он помыл кабину грузовика из шланга, а потом, когда я пришёл, вручил мне шпатель, и мы вдвоём до вечера счищали старую краску, а потом снова всё тщательно вымыли.
- Ладно, доделаем завтра, - сказал Дима, - а сейчас я проголодался.
С моими он быстро нашёл общий язык. Поговорил с отцом о ценах на баранину и сразу же договорился о покупке барашка. Маму похвалил за вкусную еду. Бабушке наговорил кучу комплиментов. Когда пришла Ольга делать укол, он легонько толкнул меня в бок и кивнул головой. Я сделал какой-то отрицательный жест, но он покачал головой и выставил большой палец. Обычно меня раздражали подобные намёки, но на Диму я не рассердился. Выглядело это так, будто он всего лишь отметил очевидные достоинства.
- Не будешь возражать, если я за ней поухаживаю? – шепнул он, когда она прошла в комнату.
- Почему я должен возражать?
- Это твой дом, ты здесь командуешь. А я только гость.
- По законам гостеприимства гостю лучший кусок.
- Тогда я пойду покурю.
Дима достал сигареты и вышел на крыльцо. Через две минуты Ольга, сделав бабушке укол, вышла, и я услышал, как он окликнул её. Она остановилась. Я видел в окно, как она повернулась к нему, потом облокотилась о забор, подперев голову кулаком. Дима что-то говорил, она слушала сначала с лёгкой усмешкой, потом с интересом. Потом она округлила глаза и засмеялась, прикрыв рот ладонью. Дима продолжал говорить. Она отняла руку ото рта и, хохоча, хлопнула ею по коленке и тряхнула головой. Дима сошёл с крыльца,  подошёл к ней вплотную и протянул сигарету. Я никогда до этого не видел, чтобы она курила. Неужели возьмёт? Не взяла. Я так и думал, что она не курит. Дима продолжал говорить, размахивая руками и тыкая в воздух пальцем, а она слушала его с улыбкой, а потом вдруг принялась возражать, и кончилось это тем, что они оба снова расхохотались. Потом он потрепал её по плечу, а она сделала ему ручкой и пошла прочь со двора. Я смотрел ей вслед и чувствовал, как что-то образуется внутри меня, новое и непонятное, пугающее, как в детстве, когда я рассматривал фотографии на разворотах бабушкиных журналов. Я вдруг увидел, что моя соседка отчаянно красива и женственна. И ещё я увидел, что эти красота и женственность открываются не всем. Вот мне – нет. Над моими шутками она ТАК не смеялась, мне она ТАК не улыбалась. Так просто, так естественно, будто они знакомы тысячу лет. А я здесь уже три месяца, и она бывает в моём доме каждый день, но я для неё чужой. Я не могу потрепать её по плечу вот так запросто. Меня остановит её взгляд, чуть-чуть насмешливый с искоркой превосходства. Мне нельзя. Любому другому – можно. Вот этому Диме... Я ведь слышал их разговор до последнего слова – ерунда! Я могу быть остроумнее. Но я неинтересен. Наверное меня выдают глаза. С того самого мгновения, как я увидел её, стоящую на веранде Тихоновского дома. Я вспомнил, как когда-то давно, в прошлой жизни, когда я делал попытку учиться в институте, мне одна девушка сказала, что мой взгляд слишком откровенен. И это выглядит глупо.
Дима вошёл в дом. Я уже почти ненавидел его за этот быстрый успех. Вот она и ревность.
- Классная девчонка. Кто такая?
- Соседка.
- Ясно. Соседка – это уже почти не женщина. Как сестра. Но стоит посмотреть на неё в необычном ракурсе. Могут открыться такие глубины!
Он и сам не знал, как был прав.
Следующий день выдался как по заказу солнечный и тёплый. Дима развёл краску, достал из сумки диковинный аппарат и, подсоединив его к электросети, быстро покрасил кабину грузовика. Я только успевал носить за ним шнур. Потом он разобрал аппарат по винтику и долго промывал его растворителем, а я сидел рядом и любовался блестящим результатом его работы.
- Конечно, это всё дрянь, что мы с тобой сделали. По-умному надо было снимать старую краску полностью, потом грунтовать и красить воздушным распылением. Тогда была бы ровная, гладкая блестящая поверхность, как на заводе красят. Но для грузовика и это пойдёт. Тем более по сельской местности. А захотим в Париж поехать – купим «мерседес».
Подошёл отец и восхищённо покачал головой.
- Здорово. А легковую сможешь покрасить? Вон «нива» наша совсем облупилась.
- Сколько ей лет, твоей «ниве»? Десять?
- Да.
- Так там прежде, чем красить, сварочной работы много будет. Вот крылья, к примеру, надо менять. А покрасить – дело нехитрое.
- А за сварку возьмёшься?
- Будет время – договоримся. Сейчас некогда: сезон.
Отец отошёл, подошла бабушка и тоже стала восхищаться.
- Вы меня не перекормите комплиментами, а то возгоржусь, - говорил Дима. Видно было, что хоть работа и ерундовая и не стоит похвал, но ему всё равно приятно. Вот бы ещё Ольга пришла, подумал я.
Ольга пришла вечером, как всегда делать бабушке укол. На машину даже не взглянула. Со мной поздоровалась по обыкновению, как с пустым местом, Диме широко улыбнулась, а потом, как и вчера, они стояли на крыльце и весело смеялись, а я злился, будто бы смеялись надо мной.
Она была мне небезразлична. Теперь я твёрдо это знал. Знание это было мне неприятно, но слишком притягателен был её образ, и я чувствовал, что снова, как когда-то в прошлой жизни, о чём уже забыл, проваливаюсь в какое-то вязкое болото, и теперь ни днём, ни ночью не буду знать покоя. И желал одновременно и утонуть в этом болоте с головой и ухватиться за что-нибудь, что вытащило бы меня из него и отнесло подальше.

*  *  *  *

Как-то отвлекала меня работа с Димой. Мы ездили по соседним с Московской областям и скупали по дешёвке картошку, морковь и другие овощи, свозили в Москву и там распихивали по рынкам и магазинам. Как правило, клиенты нас уже ждали, Дима со всеми договаривался предварительно, так что получалось быстро. Я поражался его энергии и умению влезть в любую дыру и сбить любую цену. Правда, я заметил, его таланты дорого ему обходились. Каждое утро он ставил во внутренний карман куртки бутылку водки и целый день потягивал из неё, при этом выглядел свежо и трезво. Обычно бутылки хватало на день, но случались напряжённые дни, и тогда водка кончалась раньше, и Дима начинал брюзжать, а я замечал, как он на самом деле пьян. Впрочем, какие-то крупные неприятности обходили нас стороной, а мелкие случались на каждом шагу. То застрянем где-нибудь на колхозном поле (осень!), то встретится особо алчный автоинспектор (или наоборот, бессребренник, что бывало ещё хуже), то клиент заставит себя ждать. Я уж не говорю о вечно обрывающихся тормозных шлангах в грузовике. Но тут Димка говорил: «Ничего, разбогатеем – купим новые шланги или, на худой конец, новый автомобиль». И отхлёбывал из заветной бутылки. Два месяца мы работали без выходных, и я так привык к постоянному рокоту дизеля под кабиной, стуку дождя по крыше и запаху солярки и подгнивающих овощей, что они даже снились мне, и я отвлекался от наступавшего наваждения в образе Ольги. Дома я появлялся редко, только заезжал по пути. Ночевали мы с Димой, как правило, в кабине, но когда выпадала ночь в Москве, я останавливался у Юрки. Дима снимал комнату в центре города, куда на грузовике без особой надобности соваться не стоило. Вечером мы расставались где-нибудь у метро, а утром, чуть свет, он приезжал ко мне на такси, как всегда бодрый и с бутылкой в кармане. Я, так и не отдохнувший после сна, в котором снилось продолжение вчерашнего дня, пил крепкий кофе, ел завтрак, приготовленный заботливой Катериной, и снова включался в этот ежедневный бег. Машину я ставил во дворе, благо он был очень просторный, воду на ночь сливал, так что после завтрака у нас была зарядка: мы несли три ведра горячей воды. Потом были поездки по Москве, которые я ненавидел всей душой, особенно если приходилось ехать на рынок. Суета и манёвры в тесном пространстве изматывали меня, и я мечтал поскорее развязаться с Москвой и снова выехать на трассу.
- Ничего, - утешал меня Дима, - поработаем, пока масть идёт, а зимой будем отдыхать.
В начале ноября выпал первый снег. Мы в тот день были в Москве.
- Всё, - сказал Дима, когда мы утром несли вёдра до машины, - пора завязывать. Сейчас пойдут настоящие морозы, и наши овощи помёрзнут в открытом кузове.
Кузов был, правда, с тентом, да и сверху Дима прикрывал мешки какой-то материей, похожей на искусственный войлок. У него в гараже бы огромный рулон этой материи, мы однажды заехали туда, и он отрезал два больших куска. Один мы стелили на пол кузова, другим накрывали мешки сверху. Ночные заморозки с таким укрытием были не страшны. Но от настоящих морозов эти меры нас не спасут.
Я обрадовался Диминому предложению.
- Что, больше не поедем?
- Нет, я думаю, пару рейсов удастся сделать. Не будем загадывать. Тем более, нам ведь деньги нужны.
- Кстати о деньгах, - впервые заикнулся я.
- Окончательный расчёт – когда закончим дело.
- Ладно, - сказал я.
В тот день мы не смогли пристроить всю картошку, и вечером я вернулся в Бескудниково.
Катерина была удивлена.
- Что, закончилась работа?
- Если бы... просто сегодня всё сдать не успели. Много привезли в этот раз. Завтра распихаем остатки и снова поедем. Да и хорошо. Хоть отдохну сегодня нормально впервые за два месяца. А то знала б ты, как мне эта гонка надоела. Ещё немного – и свалюсь. Удивляюсь на Димку – ему хоть бы что!
- Ну, он не рулит.
- Так устаёшь не от руля, а от бесконечных заморочек. Эти-то дела в основном он решает. Я бы не смог так, как он. Сдох бы от перенапряжения. Или пил бы водку, как конь.
- Что он и делает. Давай-ка раздевайся и в ванную. Отмокни хорошенько, расслабься, вымойся. Станет легче.
- Это идея.
Зазвонил телефон. Катя подняла трубку, послушала, сказала «да, дорогой», и со злой гримасой положила, почти бросила её обратно на аппарат.
- Что случилось?
- Ничего. Юра не придёт, - раздельно, по слогам произнесла она, - бизнес, знаешь ли. Бизнес-бабизнес. Ладно, переживём без него.
Она достала из шкафа большое полотенце и махровый халат и подала мне:
- Иди в ванную, а я пока приготовлю королевский ужин.
Ванна действительно помогла мне. Какая-то часть той тяжёлой усталости, что накопилась за эти два месяца, вымылась вместе с грязью. И ужин, накрытый на столике в большой комнате, впрямь оказался королевским. Катерина превзошла сама себя. В довершение всего на столе красовалась бутылка пива – продукт по тем временам совершенно экзотический.
- Юрка для себя берёг? – спросил я.
- Он себе ещё найдёт. Нечего шляться где ни попадя. А эту мы разопьём. Ты не против?
- Ну, если для него это не потеря, то я только за.
- Открывай! – засмеялась она.
Мы так и просидели весь вечер за этим столом, освещённым настольной лампой. У меня вдруг развязался язык, может быть от пива, может от ванны, а может от общей интимной обстановки, и я принялся рассказывать о наших с Димой поездках. Забылись все нервы и неприятности, оказалось вдруг, что было много смешных ситуаций. Потом перешёл к воспоминаниям об армии. Я ел и увлечённо рассказывал, а Катя сидела в кресле, слегка отодвинувшись от света лампы, изредка прихлёбывала пиво из стакана и часто смеялась, встряхивая чёрной гривой и блестя зубами.
Моё вдохновение выдохлось так же внезапно, как и родилось. Мы одновременно посмотрели на часы. Было двенадцать.
- Ну что, у кого-то завтра рабочий день. Пора в кроватку, - сказала Катя и сладко потянулась в своём кресле, - давай так сделаем: ты вымоешь посуду, а я постелю.
Я отнёс посуду на кухню, вымыл её и сел на табурет, ожидая, что Катерина принесёт раскладушку. Но вместо этого из комнаты раздался голос:
- Эй, ты где там? Иди сюда!
Я вошёл в тёмную комнату.
- Свет на кухне погаси.
- А как же... – я стоял в дверях, не понимая ситуации.
- Ой, не тормози, гаси свет и ныряй ко мне. Мне холодно!
Вот, значит, как это должно было произойти.
- А Юра...
- Ещё одно упоминание о Юре, и я встану, выцарапаю тебе глаза и выставлю голого на лестницу. Иди сюда. Ну же!
Я погасил свет на кухне, вернулся и осторожно лёг с краю кровати. Она перекатилась под одеялом и прижалась ко мне горячим нагим телом. Я задохнулся.
- Ты что? – спросила она нежно и провела рукой по моим волосам, - у тебя никого не было?
Я молчал и дрожал.
- Не бойся, зайчик, всё будет хорошо, всё получится...

Свет фонаря за окном падал на настенные часы, и я отчётливо видел время. Теперь я понял, почему они висят не над серединой двери – Юра повесил их так специально. Был второй час ночи. Катя лежала рядом и курила. Докурив сигарету, она повернулась ко мне и уткнулась лицом мне в подмышку. Её дыхание пахло табачным дымом, мне это было неприятно, хотелось вырваться и даже ударить её, но не было сил. Казалось бы, что произошло? Пустяк. То, чего я, собственно, желал, не решаясь признаться в этом самому себе. Катя очень нравилась мне и, вдобавок, была ласкова со мной, значит, и я ей, наверное, нравился. Только отчего было так противно? Запах – это мелочь, ведь в другое время он меня не раздражал. Значит, дело не в нём. Что-то изменилось во мне, будто воля моя надломилась, ноги подкосились. Что я злюсь на неё, она ни в чём не виновата, уткнулась в меня, как щенок и сопит. Плачет, что ли? Наверное я подарил ей неземное наслаждение. Впрочем, не стоит обольщаться, я и сам ничего подобного не испытал, что же ждать от неё, наверняка знавшей многих любовников. Надо сказать, я был разочарован: близость с женщиной оказалась делом куда более прозаическим, чем мечты об оной. А может, в этом причина моего раздражения? Не получил желаемого. А чего я, собственно, желал? Вместо того, чтобы ударить Катерину, я провёл рукой по её волосам.
- А ты хороший, - сказала она вдруг.
Я сдержался, чтобы не усмехнуться. Она подняла голову, посмотрела на меня и провела пальчиком по моему лицу. Я услышал, как на подушку капнула слезинка. И тело в том месте, куда она прижималась лицом, холодило.
- Знаешь, как мне надоело... как я устала! Четыре стены, пол и потолок. Только и ждёшь вечера, ночи, как спасения. И тут тебе звонок: «У меня дела, милая, бизнес требует присутствия». А чаще просто заваливает пьяный до полусмерти, плюхается поперёк кровати и кричит: «Плохо мне, плохо, Катька, приласкай меня!» Ему плохо. А я как кошка, захотел – погладил меня, захотел – пнул. Аркадий, беги от него и от них всех, от его друзей, иначе скурвишься, как они или станешь проституткой, как я.
Я гладил её по голове, она продолжала бормотать что-то о загубленной жизни, и у меня не было сил спросить её, почему она сама не бежит отсюда. Ведь не старуха, моя ровесница, возраст любви и принятия решений. Почему же не сбросить этот груз и не начать жизнь заново, с чистого листа? Потому что по большому счёту тебя это устраивает. Есть в твоей неволе что-то, за что ты согласна платить такую цену.

Разбудил нас звонок в дверь. Кто-то (как оказалось, Дима), звонил настойчиво и, вероятно, уже долго. Мы вскочили с постели и быстро стали одеваться. У меня ещё был свеж армейский опыт.
- Бегом в ванную! – шёпотом скомандовала Катя, достала из кладовки раскладушку, прислонила её к стене и пошла открывать.
- Чем это вы тут занимаетесь? – услышал я бодрый голос Димы.
- Готовимся к трудовому дню, - весело ответила Катерина.
- День уж в разгаре.
Я вышел из ванной.
- Спешим?
- Да нет.
Катя на кухне гремела чайником.
- Дима, кофе будешь?
- Кофе? С утра? Извращение! У меня всё с собой. Давай вёдра, я пока пойду, воды в машину залью.
Он вышел с ведром. Катька посмотрела на закрывшуюся за ним дверь и тихо сказала:
- Скотина. Ненавижу.
А потом повернулась ко мне, улыбнулась и поцеловала меня в губы.
- Было хорошо. Правда. И забудь всё.
Я кивнул головой.
Снег на улице за ночь стаял. Дима ждал меня в кабине заведённого грузовика. Я залез, подождал, пока накачается воздух в системе и, когда выжал сцепление, чтобы включить скорость, Дима вдруг сказал:
- Твоя соседка Ольга – замечательная девушка.
И отхлебнул из бутылки.

*  *  *  *
 
Эта поездка была последней и самой неудачной. Картошки набрали много, Дима радовался. Но, приехав в Москву, сунулись в пару мест, и там у нас ничего не взяли.
- Тогда поедем к тебе в Бескудниково, встанем где-нибудь во дворе и будем торговать с колёс.
- А весы?
- У Юрки есть напольные, возьмём у него.
Я не стал въезжать в наш двор, остановился на улице и ждал, пока Дима ходил за весами. Интересно, думал я, как там сейчас Катерина? И знает ли Юра? Дима-то конечно обо всём догадался. И не похож он на человека, который будет трепаться о своих догадках, но кто его знает... Дима вернулся через пять минут, неся в руках большие советские напольные весы с прыгающей стрелкой.
- Живём!
Мы проехали несколько кварталов, въехали во двор, встали в центре, сняли с кузова два мешка и принялись ждать. Поначалу никого не было, но потом народ начал потихоньку подходить и брать, так что к темноте мы продали мешков десять. Это был бы очень хороший результат, если б в кузове не оставалось ещё сто.
- Не переживай, - сказал Дима, - Бог даст, всё так и продадим. Нам и так всё время везло, ведь смотри сколько времени ездили, и всё удавалось пристроить.
- Жалко будет, если этот груз пропадёт. Наши же деньги вложены.
- Бизнес – это риск. А деньги чего жалеть? Всё равно все утекут, так пусть бы их и не было.
- Я вообще-то подписался на дело не ради риска, а за деньги. И кстати, ты так и не сказал мне, сколько я получу.
- Получишь. Подобьём бабки – и получишь. Вот раскидаем этот кузов, сядем вместе, всё подсчитаем, доходы, расходы, тогда я с тобой рассчитаюсь. В тот же день. Идёт?
- Ладно.
- Ну и порядок. А теперь езжай домой и ни о чём не беспокойся, а я поймаю тачку и поеду к себе.
Он пожал мне руку и ушёл, а я с тяжёлым сердцем отправился к Юрке. Вот сейчас меня встретит Катя. Как я буду смотреть ей в глаза, как буду говорить с ней? А Юра? Ох, уехать бы куда-нибудь в другое место, хоть к Рите. А оттуда позвонить Диме и сказать, чтобы утром ехал туда, в том районе лучше торговля идёт. Бред!
Катя была дома одна.
- Курицу будешь? – спросила она вместо приветствия. Будто ничего и не было. А может и правда, всё произошедшее имело какое-то значение только для меня, эти слёзы, эта сладость и горечь... Просто у меня это впервые, а они все так живут, для них это так же просто и буднично, как выкуренная сигарета, как глоток из фляжки. Чуть развлёкся – и снова с головой в этот мир, населённый ненавистными близкими и дальними людьми. Я сидел в углу на кухне и смотрел на суетящуюся Катерину, на её плотное тело, округло выпирающее под халатом, на крепкие ноги и полные руки, на чёрные волосы, спускающиеся на спину густой гривой. Это всё однажды целую ночь принадлежало мне, это тепло, эта мягкость и упругость, эта сила и страстность. Красивое и сильное тело молодой кобылицы. Она спиной почувствовала мой взгляд, обернулась и улыбнулась.
- Что так смотришь? Нравлюсь?
- Я тут подумал: если тебе здесь так безрадостно, брось это и поехали со мной. В деревню. У нас хозяйство большое, будет куда силу и талант приложить.
Она рассмеялась:
- Болтун ты! Ешь давай и не разглагольствуй.
- Я серьёзно.
- Что серьёзно?
- Предлагаю. Поедем ко мне.
Она улыбнулась, но уже невесело.
- Это, конечно, поступок настоящего благородного человека: предложить женщине руку и сердце после ночи любви... но это... лишнее. Ты хороший парень, всё у тебя нормально, только я сама себе жизнь выбираю. Я не для того из дерьма и грязи деревенской выбиралась, чтобы возвращаться туда. Даже по большой и чистой любви.
- Разве любовь не стоит того, чтобы идти за ней?
- Может быть и стоит. Только с чего ты взял, что это любовь? Не будь опрометчив. Я у тебя первая, а сколько ещё будет! Работы в деревне, конечно, всем хватит, но ты сам скоро поймёшь, что ошибся.
- Хорошо, чёрт с ней, с деревней, давай я перееду в город.
- Не надо. Зачем? Ну а не выйдет у нас ничего, что тогда? Тебе будет куда вернуться, а мне – нет. Здесь мне тепло и хорошо, и нет нужды искать добра от добра. Вот будет плохо – приходи.
- Ты говорила, что тебе плохо.
- Господи, ну так и что теперь? Да, мне бывает плохо, каждому бывает плохо, тебе тоже бывает плохо, так давай теперь все скопом переменим жизнь, уедем в деревню и будем, как граф Толстой босиком за сохой ходить, - она говорила уже с явным раздражением, - относись к жизни проще, Аркадий.
Я замолчал и отвернулся к стене.
- Не обижайся на меня. Мне двадцать три года, и я в жизни кое-что успела повидать, и побывала в разных местах, и пообщалась с разными людьми. Я многому научилась, и мои учителя меня не жалели. Я знаю, что говорю и заслужила право жить так, как хочу.
Я молчал. Мне было стыдно за мой порыв.
- Жаль, что ты мне не встретился лет семь-восемь назад. Тогда я всем верила, и если бы поверила тебе, наверное не прогадала бы. А сейчас уже поздно.
Я, не глядя на неё, пожал плечами.
- Спасибо за ужин. Теперь бы ещё помыться.
- Где ванная – знаешь.
Пока я отмокал и плескался в ванной, пришёл Юра. Я услышал его голос.
- Аркадий дома?
- В ванной.
- Аркадий, привет! Ты накормила его?
- Нет, оставила голодным и взяла деньги за пользование ванной и туалетом.
- Что ты сразу на дыбы становишься? Я что, не могу позаботиться о своём брате?
- А что ты глупые вопросы задаёшь? Тут когда-нибудь кто-нибудь голодным оставался? Хоть раз в доме еды не было?
- Не кричи. Еду в дом я приношу и только того и требую, чтобы она была приготовлена.
- Так она приготовлена! Она всегда приготовлена!
- Ну и хорошо, что приготовлена.
- И еда приготовлена, и пиво с водкой приготовлено, и я приготовлена, лежу перевязанная розовой ленточкой.
- Так, я не понял, ты чем-то недовольна?
- Всем довольна.
- Я спрашиваю, может, тебя что-то не устраивает?
- Всё устраивает, исключительно!
- Так чего ты орёшь на меня? Ты кто тут, чтобы орать?
- Никто.
- Ну и молчи тогда. Подашь голос, когда спросят. Ясно?
- Ясно.
- Ну и умничка. Люблю. А ты меня любишь?
- Да.
- Скажи: люблю.
- Люблю.
- Аркадий! – Юрка постучал в дверь ванной, - она меня любит! Сама сказала! Ты слышал?
- Слышал, - ответил я.
- Я её тоже люблю, чтоб ты слышал.
Он прошёл на кухню, и я услышал звяканье стекла и бульканье.
- Ух, хороша! Гадость! Катюха! Там после Аркадия жрать осталось? Принеси, будь добра, разогрей, а то сил нету, как устал. Аркадий! Ты ещё долго в ванной будешь?
- А что?
- Да ладно, сиди, мойся, сколько надо. Я тоже ополоснуться хотел, но я и потом могу. Не торопись.
- Да я уже выхожу.
Нежиться в ванной под звуки семейного скандала мне не хотелось, поэтому я быстро ополоснулся и вышел.
- Кать, дай ему фен, пусть башку высушит. Ну рассказывай, что хорошего сегодня, - это уже мне.
- Да ничего.
Катерина принесла из комнаты фен, и я уселся тут же, за столом, сушить голову.
- В парикмахерскую тебе надо сходить. Давай завтра свожу тебя, у меня тут мастер знакомый... знакомая... как правильно, если он – она? Тьфу ты! Короче, классная чувиха, по причёскам и всему остальному. Сходим завтра, да? Надо тебе нормальный вид приобретать. Прибарахлиться. В чём ты ходишь? Принеси, покажи. Нет, не надо, я помню. В этом ты только для такой деревенщины, как Катька, хорош.
- У меня денег нет, чтобы барахлиться.
- Как нет? Ты же с Димкой работаешь. Что же, он тебе не платит?
- Пока ничего не платил. Говорит, закончим дело, подобьём бабки, тогда делить будем.
- Да, это он может сказать. Он вообще очень порядочный человек, никогда в денежных вопросах обманывать не будет. Как договорились, так и заплатит, даже если себе в убыток.
- Да мы толком и не договорились. Он ведь и тебе что-то за машину заплатить должен. Не получится так, что тебе даст и скажет: это и за машину, и за водителя?
- Нет, мы это оговаривали. Да я его отлично знаю, он заплатит. У него много недостатков, но жадности среди них нет. А вообще давай ему позвоним.
Юрка снял со стены телефонную трубку и набрал номер.
- Молчит.
- Наверное, не доехал ещё. Мы полтора часа, как расстались.
- Должен. А ну давай Дашке позвоню.
- Это кто?
- Дочка. Хорошая девка, красивая, умная, вся в маму, и такая же стервозина. Алё! Даша? Это Юра. Папа не у тебя?.. Ну а почему бы тебе и не знать?.. Ха-ха-ха! Да нет, с ним Аркадий хотел поговорить. Хочешь, он с тобой поговорит? Может, уговорит тебя на что-нибудь. Это мой кузен, моя кровь, так сказать, только лучше меня в сто раз. Как у тебя там, кстати? Да? Как мама? Привет ей от меня огромнейший и тысячу поцелуев во всё тело... Я думаю, будет рада. Ну пока, зайчик. И тебя целую... – он положил трубку, - не знает. По бабам наверное пошёл. Будем, значит, искать у них. Катюша! Ежедневник мой принеси, пожалуйста!
- Да не надо ему звонить. Завтра он сам приедет, тогда поговорим.
- Думаешь?
- У нас полный грузовик картошки непроданной. Мы сегодня во дворе с колёс торговали. Может, он сейчас поехал куда-нибудь договариваться на сбыт.
- Может. Тогда вечером попозже позвоню. А вообще я завтра весь день дома, так что и правда увижу его.
Однако назавтра утром Дима не объявился. Юрка засел за телефон, прозванивая все адреса, где он мог быть, но тот как в воду канул. Я сидел и про себя проклинал и Диму, и Юрку, и себя самого за то, что с ними связался. Прокатался два месяца, устал, отощал, а вместо денег получил только проблему, куда девать полный грузовик картошки. Не найдя Димы, Юрка стал обзванивать всех знакомых, чтобы хоть эту картошку сбыть. Катька сидела на кухне, злая, как ведьма. Они давно собирались провести этот день вместе, куда-то там сходить. А мы с Димой поломали им все планы. И если Юра привык к частым переменам планов и относился к ним спокойно, и даже, может быть, любил неожиданности, то ей, так долго ждавшей этого дня, наверняка хотелось побить посуду.
- Глухо, - подытожил Юра и положил трубку, - ладно, погоди немного, что-нибудь придумаем. Не может же быть всё так плохо.
Он прошёл на кухню и что-то тихо проговорил. В ответ Катерина взорвалась:
- Уйди от меня!
Он опять пробормотал что-то.
- Не хочу! Отстань! Иди, торгуй своей картошкой, проводи замечательно время со своим братом! А ко мне не лезь!
- Слушай, у человека проблема, ему надо помочь.
- Вот и иди, помогай ему! А у меня проблем нет! Иди, иди! Уходи, не мешай мне, я должна позаботиться о том, чтобы к вашему приходу был приготовлен королевский обед.
- Слушай, мне не нравится вот это твоё настроение.
- Зато мне всё нравится. Уходи.
- Ну ладно, - сказал он и вернулся обратно ко мне, - одевайся, пойдём.
- Никогда не женись, - сказал он мне, когда мы завели грузовик и сели в кабину.
- Почему?
- А что, тебе нужны такие сцены каждый раз? Каждая женщина считает себя центром вселенной, и всё должно крутиться вокруг неё. А то, что у других какие-то проблемы, трудности – ей наплевать.
- Может, у неё тоже какие-то проблемы?
- Я тебя умоляю! Какие проблемы могут быть у бабы, сидящей целый день на попе? Она просто не знает, куда себя деть от безделья. Так это разве проблема? А попробовала бы как я или как тот же Димка? Нам бы её трудности! В конце концов, она сама хотела обеспеченной и беспроблемной жизни. Ты знаешь, откуда я её вытащил? Не знаешь? Да лучше тебе и не знать. Так что кому-кому, а ей-то не на что жаловаться.
- Кстати, куда мы едем?
- Мы едем к одной очень замечательной женщине. Я не смог до неё дозвониться, её на месте не было, но мы, если что, подождём. Она наверняка нам что-нибудь подскажет.
Мы завернули за угол, и Юра приказал остановиться.
- Это твой винный магазин?
- Ответ правильный. Пять баллов. Посиди здесь, я сейчас вернусь.
Юры не было долго. Я сидел в кабине, смотрел на проходивших мимо серых сгорбленных людей и думал невесёлые думы. Мне жаль было Катерину. Я боялся, что Дима канул навсегда, и плакали мои деньги, результат двухмесячной каторги. Я вспомнил Ольгу, которую два месяца не видел. Я-то надеялся вернуться в деревню этаким денежным мешком, подстриженным и прибарахлённым с помощью Юры (а уж он-то знает, как должен выглядеть настоящий победитель). Да, победитель, добившийся чего-то в жизни, переспавший с женщиной и знающий свои силы. Теперь уже я смогу смотреть на неё как равный, а то и сверху вниз. Но, похоже, мечта эта так и не сбудется.
Кто-то постучал в дверь. Юра. Рядом с ним стояла крупная женщина лет сорока пяти с красивым, но немного вульгарным лицом и невероятно сложной причёской – настоящий директор магазина.
- Вот это твой кузен? – спросила она, будто была со мной тысячу лет знакома, только не знала о нашем родстве.
- Да, это Аркадий. А это Галина Владимировна.
- Галя, - поправила женщина, - Аркадий, заезжай во двор, там грузчик дверь откроет, ты к ней вплотную задом подъедешь, и тебя разгрузят. А сам заходи к нам, чаю попей.
Я сделал, как она велела. В директорском кабинете было тепло и по-кабинетному уютно, то есть, стоял мягкий диван, на который я тут же уселся, и огромное количество различных растений в горшках и горшочках.
- Ну что, - говорила Галя, - конечно, столько картошки мы вряд ли ещё скоро сможем принять, но вообще можете нас иметь в виду. И мясо мы принимаем. У вас баранина?
- Да, у них баранина, лучшая в мире, - ответил Юра, хоть вопрос был задан мне.
- Ну так у Юры есть мои телефоны, и рабочий, и домашний, обращайтесь в любое время. Конечно, цена не та, что на рынке, но зато не стоять самим и не трястись: купят – не купят. Правда?
Я согласился, хоть её цена была вдвое ниже той, что мы имели на рынке, тем более, и там мы не торговали, а отец прямо у лаборатории сдавал всё оптом азербайджанцам. С картошкой тоже вышло негусто, Галя приняла её по той самой цене, по которой мы покупали её на поле, к тому же расплатиться обещала только завтра. Мне это не нравилось, но исправить я уже ничего не мог. Да и не хотел. Я хотел только одного – отдыха.
- Теперь пойдём в парикмахерскую, - заявил Юра, когда мы поставили автомобиль во дворе.
- А домой?
- А что там делать?
- Катерина там одна, ждёт нас. Да и поесть...
- Катьке мы с тобой нужны, как вчерашний снег. А тебе надо принять вид нормального человека.
- У меня денег нет.
- Что ты всё заладил: денег нет, денег нет... Раз я говорю: пойдём – значит пойдём.
Я пошёл за Юрой. Парикмахерская находилась в соседнем квартале.
- Девчонки, привет! А Ира работает сегодня?
- Привет. Иришка! Клиент пришёл!
Иришка вышла из боковой двери, миниатюрная, хрупкая, с длинными волосами, затянутыми сзади в хвост так туго, что лицо казалось искажённым.
- Юрка! Ты стричься?
- Нет, я пока погожу, я тебе братана своего привёл, сделай из него человека по своему вкусу.
- По моему вкусу, говоришь? Ну держись! А то как сделаю, да сама влюблюсь.
- Ну так что, я только рад буду, если ты найдёшь своё счастье. Аркадий у нас человек положительный, армию отслужил, сейчас деньгу зашибает, водитель классный. И совершенно свободен. Если я, конечно, не пропустил какое-то эпохальное событие в его жизни.
- Ладно, - засмеялась Ира и принялась за мою голову. У неё были тонкие, ловкие и холодные пальчики, перебирала она ими так быстро, будто играла на моих волосах какую-то виртуозную пьесу. При этом без умолку говорила с Юркой. Я чувствовал себя куклой.
- Ну что, так пойдёт? – спросила она, закончив свою игру.
- Класс! – воскликнул Юра.
- Я не тебя спрашиваю.
- Нормально, - сказал я.
- Ему всё нормально. И было нормально, и будет нормально... он на всё согласен.
- Что ты всё за него говоришь?
Она приподняла мою голову и оглядела своё творение.
- Я старалась, - сказала она, посмотрев мне в глаза и рассмеялась. Наверное, что-то тоже увидела в моём взгляде. Юрка протянул ей деньги, но она замахала руками. Ему пришлось постараться, чтобы всучить ей бумажку, здорово пострадавшую в этой борьбе.
- Какие разнообразные у тебя любовницы, - сказал я, когда мы вышли из парикмахерской.
Он засмеялся.
- Всё-то ты видишь, всё-то ты знаешь! Но ты прав. Женщинам катастрофически не везёт в нашем мире. У них слишком тонкая организация, телесная и психологическая. Женщина нуждается в удовлетворении. Понимаешь? Мужчина тоже нуждается, и даже больше, но ему легче, он по природе ничем не связан. А она зависима. А мужчины – они в массе своей эгоисты, они думают только о своём удовольствии. Мужчине много не нужно. А женщине как раз нужно очень много и в плане тела, и в плане психологии. Понимаешь? Ты слышал о доне Жуане, о Казанове? Это мужчины, которые отдавали себя женщине целиком. Я имею в виду постель.
- Вот оно что...
- Да! Именно это! Это главное в отношениях между мужчиной и женщиной. Это же инстинкт! То, что заложено самой природой. Собственно, а что ещё держит нас вместе? Вот ты что скажешь?
- Не знаю, я об этом никогда не думал. Я смотрел на родителей, но никогда не замечал, что именно это их и держит.
- Естественно, кто же это будет демонстрировать! Но основа именно в этом. Пока мы друг друга удовлетворяем – мы будем вместе. Вот у моей матери такого не получилось. Потому она у нас такая увлечённая. Присмотрись, и ты увидишь, что стоит за фасадом всех этих политических активисток, правозащитниц и ревностных прихожанок: обыкновенная неудовлетворённость! И это ещё хорошо, если женщина при этом одна, она хоть сама собой может заняться. А если она замужем?
- Я понял. Значит, ты, дон Жуан и Казанова – этакие перелётные шмели, которые занимаются тем, что удовлетворяют чужих жён.
- Ты прав! – рассмеялся Юра, - у меня есть книжки, переводное американское издание, о сексе, там всё это рассказывается, именно технология и психология отношений. Всё это проверено мной на личном опыте, и потому советую тебе это прочитать.
- Интересно.
- Ещё как! Ладно, хватит лирики, поехали покупать тебе одежду.
- Слушай, я не хочу. Фиг с ней, с одеждой, как-нибудь потом купим. Я хочу есть и спать. На сегодня культурная программа уже выполнена. К тому же я и так Катьке всю малину испортил.
- Что тебе эта Катька? Вот привязался! Пожрать мы сейчас в кафе сходим. Кстати, мне тоже хочется. И водки сегодня во рту ни капли не было: это просто безобразие!
- Водка у тебя дома.
- Неправда, водка у меня всегда с собой.
- Ну и пей свою водку сам, а я домой пойду. Я устал.
- Ну ладно, пошли, - он вдруг как-то увял, сгорбился и поплёлся за мной.
Дома я поел замечательной Катиной стряпни и почувствовал себя лишним. Поэтому быстренько собрался и поехал в деревню, с тяжёлым сердцем, проклиная себя за то, что уволился из совхоза и провёл два месяца неизвестно где без всякой пользы. И только потом я понял, что всё могло кончиться значительно хуже. Начинались девяностые годы, опасные, тяжёлые годы.


49



50

Снова я возвращаюсь домой «не со щитом, но на щите». Неудачник, одно слово. Дима пропал, денег нет. Завтра Юра получит со своей Гали за сегодняшнее, но ведь ему тоже причитается за аренду машины. Так что я пролетел. Что теперь делать? Обратно в совхоз проситься? Мне как-то неловко будет им в глаза смотреть. «Вот он, твой длинный рубль», - скажут все. И ещё добавят: «Все богатства наживаются нечестным путём. А ты хотел трудом, как ломовая лошадь...» И Ольга... А что Ольга? Свет клином сошёлся на ней? Я вспомнил летнюю встречу после двух лет разлуки, вспомнил её разговоры с Димой. Сошёлся или нет, но я её хочу, это определённо. И уверен, что всё будет (если будет) не так, как с Катериной, без этого надрыва и тоски, а будет настоящее счастье, которого и ожидают мужчина и женщина от соития. Если, конечно, Юра прав, а похоже, что он действительно прав. Книжки о сексе в жизни мужчины и женщины лежали у меня в сумке и были пока единственным светлым пятном на фоне будущих безрадостных и позорных дней.
- Вот и наш миллионер! – отец был рад моему приезду, - ну что, скоро закончится ваша страда?
- Уже закончилась.
- И как успехи? – спросила мать.
- Никак, - сразу честно сказал я.
- То есть?
- То есть вот так – никак! Пропал мой Дима. Вчера последнюю машину Юрка спихивал, едва за те деньги, во что она нам обошлась.
- Вот они, бизнесмены, - подала голос бабушка, - страна без власти осталась, так они разворуют всё и тихо исчезнут.
- Да при чём тут это? Я не знаю, может с ним случилось что-то. Дочка родная не знает, где он. Пропал.
- Ах! – бабушка махнула рукой, мол, знаю я все эти сказки про пропавших отцов, которые за деньги и родную дочь забудут.
- Так что же, выходит, ты просто так прокатался три месяца за здорово живёшь?
- Пока выходит так.
- Вот скотина! Юрка этот ещё появится здесь – прогоню в шею. И машину ему отгони. Нечего здесь...
- Да Юрка тут ни при чём, он мне помогал вчера.
- Да все они одна шайка-лейка. А мы, как дураки, только уши развешиваем. Да ведь я тебе говорил, что от него лучше держаться подальше. Он ещё и под тюрьму подведёт.
- Ладно, чего уж теперь после драки кулаками махать, - сказала мать.
- Ладно, - согласился отец и принёс из комнаты бутылку самогона, - ну давай, что ли, отпразднуем удачное возвращение. Чужого не заработал, так хоть своего не отняли – и то слава Богу.
В тот день я впервые напился так, что стало худо, и полночи сидел на крыльце в телогрейке на голое тело, не замечая холода, и блевал. Позор мой видела только кошка, которая, кажется, искренне мне сочувствовала, тёрлась об меня и мурлыкала. «Одна только ты меня любишь», - говорил я и гладил её, и мне вроде становилось легче. Когда желудок успокоился, я доплёлся до постели и бессильно рухнул, но спал беспокойно, а утром мучился от дикой головной боли. Отец налил полстакана на опохмелку, я выпил, но стало ещё хуже. Тогда я взял палку и пошёл в лес, как когда-то ходил с Авгуром. Теперь Авгура не было, но за мной увязалась кошка, видимо после моих ночных страданий чувствовавшая ответственность за своего пациента. Я шёл быстро, и она всё время отставала, а потом нагоняла бегом, при этом забавно задирая хвост и мяукая. Я наклонялся и гладил верную зверюшку, а она приподнималась на задние лапки навстречу моей руке. «Будет ли Ольга так любить меня?» - усмехался я про себя. На душе было пусто. «Я устал», - уговаривал я себя, - «мне надо отдохнуть». Отдохнуть, отвлечься – это идея, это выход. Напиться до свинского состояния хорошо один раз, чтобы понять, что до сих пор тебе было недостаточно плохо, а вот теперь, когда ты сидишь на крыльце и блюёшь дальше, чем видишь, вот теперь плохо по-настоящему. Только куда уйти от жизни? Помнится, когда-то я сочинял разные истории. Тогда это было легко, проблема была в жизни другая. Некуда было девать время. Сейчас некуда деться самому.

*  *  *  *

Новости в деревне передаются быстро, но по пути обрастают такими подробностями, что иной раз услышишь такое про себя, что не знаешь, смеяться или плакать. А уж опровергать эту информацию, да ещё и на основании, что сам лучше знаешь, что с тобой произошло – и вовсе наглость необыкновенная. Поэтому я никому ничего не рассказывал, да и не выходил в деревню. Я убирался во дворе, колол дрова, ремонтировал машину. Мне на всё было наплевать. Даже на Ольгу. Мы увиделись только на пятый день, она пришла к бабушке, а я колю дрова. «Привет» - «привет». Я даже голову поднимать не стал. Обратно – и вовсе молча пропустил. Интересно, что ей сказала бабушка? Ладно, неважно. По вечерам читал Юркины книги, вспоминал Катерину и краснел. Впрочем, может быть, я не так уж и плох. В конце концов, мы с этим Казановой родственники. Наверное, какие-то общие гены. Ну и что, этим я буду покорять Ольгу? Нет, не буду я её покорять. Но на восьмой день она подошла сама.
- Говорят, тебя ограбили?
- Кто говорит?
- Ну... говорят... – она пожала плечами и слегка закатила глаза, продемонстрировав тем самым, что просто слухи витают в воздухе.
- Брешут.
Она засмеялась:
- И все у меня о тебе спрашивают. Они думают, я всё о тебе знаю.
- Так ты тут вроде деревенского шпиона в моём стане?
- Ага.
- Передай вражескому штабу, что меня никто не грабил. Просто пока рассчёта не было. А устал я, как скотина, три месяца без выходных – это да!
- То-то я вижу, на тебе лица нет.
- Появится.
- Конечно, появится. Ну пока. Не скучай.
- Заходи, развлекай меня.
Она снова засмеялась, и в глазах её блеснули искорки. Впервые за всё время нашего знакомства. И я понял, в чём дело. Просто я так устал, что мне нет до неё никакого дела, и у меня теперь взгляд нормального человека. Нет сил, чтоб есть её глазами.
Прошла ещё неделя. Потом ещё. Началась зима. Я так и сидел во дворе, лишь по вечерам с наступлением темноты уходил гулять, как когда-то ходил с Авгуром, только теперь меня сопровождала кошка: я слышал шуршание и мяуканье в темноте. Бедняжка всё ещё беспокоилась обо мне. Ольга развлекать меня не приходила, но, когда бывалала у бабушки, мне всегда улыбалась. Раньше такого не было.
Однажды отец осторожно поинтересовался:
- Ну так что, какие у тебя планы на ближайшее время?
- Какие планы?
- Ну, ты так и будешь дома сидеть, или делом каким-нибудь займёшься?
- Надо Юрке позвонить, нашёлся ли Дима.
- Да плюнь ты на этого Диму. Ну сглупил, ладно, но не убиваться же из-за этого всю жизнь. Денег не заработал, но хоть сам в порядке. Давай жить дальше.
- Давай.
- Ну отдыхай пока, а потом устраивайся. Кем угодно, хоть скотником. Раз уж высшего образования нет...
- Папа! Не начинай!
- Я не начинаю. Ты мой сын, и я просто о тебе беспокоюсь.
- Спасибо за беспокойство, но пожалуйста, без упрёков ко вчерашнему дню. Ладно? И так хреново, а тут ещё и ты.
- Но ты согласен, что я прав насчёт образования?
- Нет!
Я быстро оделся и вышел на улицу, чтобы не произошло ссоры. Сел на крыльцо, погладил подбежавшую кошку и в сердцах выругался. И тут услышал окрик.
- Аркадий!
За забором стояла Ольга и рядом с ней собственной персоной Дима с виноватой улыбкой на опухшем лице и неизменной сумкой через плечо.
- Можно нам пройти? – спросила Ольга.
- Ну проходите, раз уж припёрлись.
- Аркадий! Я очень виноват и понимаю, что извинения – плохая компенсация за то, что я тебе сделал...
Я только махнул рукой.
- Я думал, ты помер.
- Эх, Аркадий! – сказал он, садясь рядом и закуривая, - это как в том анекдоте, лучше б я помер. Я скотина запойная. Вроде всё нормально, держишься, живёшь нормально, трезво, а потом раз... Всё-таки напряжение большое, а возраст, сам видишь – уже не мальчик. Главное – это всегда неожиданно. Потому мне в жизни и не везёт. Вот и жена ушла, и дочка знать не хочет, Дашенька, твоя ровесница, между прочим. В общем, вот так я тебя и подвёл, как всех подвожу.
- Ясно. Ну а чего приехал, извиняться?
- Ну да. И не только. Я вот сразу к тебе побоялся идти, зашёл сначала к Оленьке, думаю, ты уж при ней меня сразу убивать не будешь...
- Да я вроде не такой уж злобный.
- Да я знаю. Короче, я долг привёз.
- Ладно, ребята, я вам встретиться помогла, дальше давайте сами.
- Спасибо, Оленька. Я был в тебе уверен.
Ольга ушла, помахав кому-то из нас ручкой. На крыльцо вышел отец.
- Что, тёзка, прогулял денежки и явился с новыми планами?
- Да я уж тут извиняюсь, как могу. Я и тебе пообещал барашка купить, да так и не успел. Но куплю сегодня. Если продашь. В знак примирения.
- А что нам с тобой мириться?
- Я привёз Аркадию долг. С процентами. Давай я с ним расплачусь, а он тебе скажет, можно ли со мной мириться. Иди пока в дом и смотри в окошко. Если увидишь мою удаляющуюся задницу, значит Аркадий всё решил. Если нет, значит, считай, он за меня похлопотал.
- Ну давайте, только без рукоприкладства.
Отец зашёл в дом. Дима вынул пачку денег.
- Сколько здесь?
- Все твои. Считай. Мы не договаривались тогда. Я не люблю договариваться, никогда и с кем не договариваюсь, так что не ты первый. Но, сказать по совести, с тобой работать мне очень понравилось. Лучше, чем со всеми другими. И я очень жалею, что так получилось, что подвёл тебя. Мне хотелось бы и дальше с тобой работать. Да и просто ты хороший парень.
Я считал деньги.
- Три тысячи. Ты что, банк ограбил?
- Это ты заработал. И с Юркой я за машину на год вперёд расплатился. Ну что, буду Петровичу задницу показывать?
- Обойдётся без этого зрелища.
- Ну так пойдём? Ты сейчас вообще чем занимаешься?
- Отдыхаю. В себя прихожу после трёх месяцев без выходных.
- Правильно. Предлагаю устроить небольшой сабантуй. Покупаю у Петровича барашка и угощаю всех.
- Это к Петровичу.
- Так идём!

*  *  *  *

Дима умеет всё. В том числе и устраивать семейные праздники. Долго они с отцом рядились о покупке барашка. Дима непременно настаивал, что должен его купить у отца, а потом угостить всю компанию бараниной, приготовленной на вертеле. Отец говорил, что деньги – это ерунда, пусть будет совместное предприятие: барашек наш, организация празднества Димина. К какому решению пришли – не помню. Впрочем, я мог его и просто не знать, ведь пока они спорили, я этого барашка резал и свежевал. Дима развёл посреди двора костёр (ему помогала бабушка, подносила дрова), отец промывал бараньи кишки и желудок, мама чистила картошку. Все были при деле.
- Ольгу зовём? – спросил Дима.
- Конечно зовём! – воскликнула бабушка, - Оленька для кого как, а для меня член семьи, моя названая внучка. Я вообще жду-не дождусь, когда они с Аркадием наконец-то сподобятся мне правнука подарить. У меня уже даже подарок на свадьбу для неё есть.
- Вы бы не торопили события, Евгения Станиславовна, - сказал отец.
- Так если не поторопишь – так и будут ползти, как улитки, и друг дружку не разглядят. Неужели тебе, Димочка, не хочется внуков понянчить?
- Внуки – дело хорошее, - ответил отец, - но я пожелал бы Аркадию лучшую партию, чем Ольга.
- Куда ж лучше?
- А что такого в ней хорошего? Мать – запойная алкоголичка и воровка. Отец сидит десятый год в тюрьме за убийство. Вот выйдет и явится к вам: любите и меня, родственники. Если хотите Ольгу внучкой, тогда как пожелаете такого сына?
- Что ты болтаешь? Её отец умер давно.
- Что знаю, то говорю, а не болтаю. Клаву-то, мать, я знал хорошо.
- Ну и что! Какой он ей отец? Вот Фёдор ей отец, и Маша мать, а тот – знать не знаем, кто. Придёт – на порог не пустим.
- Так он живой человек, как не пустить? Нет уж, давайте пусть Тихоновы сами со своей роднёй разбираются. А я предпочту в стороне постоять или, если уж участвовать, то только по их просьбе. А сам себе хомут на шею вешать не хочу. И Аркадию не позволю.
- А он никого и не спросит. Ему жить с ней, а не тебе с её отцом. Правда, Аркадий?
Отец плюнул в сердцах:
- Да делайте вы, что хотите! Он ведь не к вам потом придёт, а ко мне, когда ему хвост прищемят: папа, выручай! Вы его научите, а мы это потом разгребать будем.
- Ничего ты не будешь разгребать. У таких хороших детей всё будет хорошо, ещё сам завидовать будешь и говорить, какая у тебя тёща дальновидная.
- Друзья мои! – подал голос Дима, - может быть, это дело и не моё, но по-моему, дело касается Аркадия, так? А вы уже всё за него решили, одна решила, на ком он женится, другой, на ком он не женится. Но он-то сам вам разве хоть что-нибудь говорил? Из-за чего, собственно, спор?
- Они вечно спорят, - сказал я, - делят шкуру неубитого медведя.
- А! Ясно. Предлагаю лучше поделить тушку убитого барашка. Давайте, забывайте, кто из вас зять, кто тёща, зарывайте топор войны.
- Да у нас тут уже столько топоров закопано – картошку сажать негде, - сказал отец.
Ольгу пригласили, вместе с Тихоновыми. Бабушка вела себя прилично, Дима, как всегда, блистал. Он привёз с собой из Москвы аж два ящика пива, что всех чрезвычайно обрадовало и примирило. Разошлись за полночь, сытые и довольные. Много ли людям нужно для счастья? Посидеть в дружеской компании, попить пива, повспоминать о добром прошлом...
Дима остался у нас ночевать, в моей комнате.
- Ну а ты как думаешь, бабка твоя дело говорит? – спросил он, когда мы улеглись и сам себе ответил, - я думаю, дело.
- Ты вот сам тогда сказал: а меня кто-нибудь спросил? И сейчас гнёшь то же, что они.
- Тут дело вот в чём. Ты пока ещё молод. Гулянки, девки – это всё хорошо, но кто говорит, что в молодости перебеситься нужно – неправ. Если смолоду беситься начал – так бешеным всю жизнь и проживёшь, по своему опыту знаю. А тебе это нужно? Ты человек с серьёзным отношением к жизни. Если б ты не задумывался над своей жизнью, тогда конечно, бесись, пока не задумаешься. Но лучше не терять того, что есть. Не растрачиваться на Катек и Машек, а жить сразу по-настоящему. Мне вот, пока молодой был, никто этого не объяснил, вот сейчас я и есть, кто есть. И пытались объяснять, да я не слушал. А теперь и мои дети меня не слушают. Так хоть ты со стороны посмотришь и увидишь, что нельзя быть самоуверенным упрямым ослом, который думает только о том, как брюхо набить и ослицу поиметь. Ослом стать легко. А вот обратно... Может, из обезьяны можно, но из осла точно нельзя. Оттуда одна дорога – на бойню.
Димина серьёзность меня удивила.
- Так ты считаешь, мне нужно жениться на Ольге?
- Я считаю, тебе нужно своей головой думать. А если тебе интересно моё мнение, то Ольга – отличная девчонка. Кто там у неё отец – неважно, тут бабушка твоя права. Даже тем более, если он такой страшный человек, ты хоть в случае чего сможешь её защитить. Фёдор с Машей старики уже, разве они защитят её? А ты здоровый мужик, в армии служил, тебе самое то. К тому же я так понял, она тебе нравится.
- Может ты и прав. Да только нужно, чтобы я ей тоже нравился.
- Так понравься. Эй! Смелее! Понравиться женщине несложно, все женщины любят одно и то же: внимание и ласку. Выражается это в комплиментах, подарках, широких жестах. Ты смотри сам: если она тебе нужна – добивайся, это возможно.
Я вспомнил институт, Лёву с его алгоритмами любви, и улыбнулся в темноте. Интересно, взялся бы Лёва сейчас за такую затею? А ведь я не знаю, чем кончилась та история с графиней. Добился он от неё любви, или нет? Или же просто соблазнил? Позвонить бы ему. Если поднапрячься, можно вспомнить телефон. Чем он сейчас занимается? Институт закончил, куда дальше пошёл? Где сейчас графиня София? Где Паша? Где Наташа Соловей? Где Гриша? Где Рыжикова? Вспоминая их, я уснул.

*  *  *  *

Работы для грузовика пока не было. Зато Дима собрал остатки своих сбережений и купил разбитые «жигули».
- Мы с тобой их восстановим и продадим, - сказал он.
Отец не имел ничего против того, чтобы машина чинилась в нашем гараже.
Когда мы притащили автомобиль из Москвы на буксире, отец посмотрел на него и покачал головой:
- Из этого можно что-нибудь сделать? По-моему, ему самое место на помойке.
- Ты, Петрович, непрактичный человек. Как же можно выбрасывать на помойку то, что может деньги принести?
- Это может принести деньги?
- Увидишь.
- Вот посмеюсь-то.
Однако смеяться отцу не пришлось. Дима знал дело туго.
- Это ж моя специальность. Я работал в автосервисе, и слесарем был, и маляром, и сварщиком, и мастером, всем.
- А что ты сейчас там не работаешь?
- Да ну что ты! Там такой официоз! Я хочу быть сам себе хозяином.
- Работай один.
- Одному трудно. Во-первых, физически, часто помощь нужна. Во-вторых, в гаражах же вообще невозможно работать. То один подойдёт: «давай посидим», то другой пузырь принесёт, а отказать же невозможно. И какая после этого работа? Вот здесь хорошо – никто не отвлекает. И помощник толковый. Работать одно удовольствие. И сам себя новым человеком ощущаю. Хочу с Петровичем поговорить, чтобы разрешил мне к гаражу пристроечку сделать, чтобы там мне жить и вас не стеснять. Летом бы мне дача была, а зимой жильё на халтурное время. Глядишь – и человеком стану.
Дима и вправду изменился и стал «похож на человека». Он даже не пил во время работы. Только утром за завтраком выпивал бутылку пива, да вечером за ужином стакан водки, что для него было уже за пределом трезвости. Работа продвигалась неспешно. Нужны были запчасти, которых в те времена было днём с огнём не сыскать, и мы прочёсывали всю Московскую область в поисках какого-нибудь подшипника или растворителя. Но дело двигалось. Отец, заходя в гараж, уже не улыбался, а уважительно качал головой. Разбитый и разобранный автомобиль постепенно приобретал вид. А бабушка, выходя на дневную прогулку, и вовсе почти всё время торчала у нас, перешучиваясь с Димой. Иногда Ольга, приходя делать ей укол, заставала её у нас и уводила.
Ольга волновала меня всё больше и больше. Может, виной тому были Юркины книжки, бередившие воображение, может само моё естество подавало голос, но, как бы то ни было, она прочно обосновалась в моих снах и грёзах. И поговорить об этом мне было не с кем. Дима был слишком умён и опытен, к тому же он, в общем, всё сказал ещё тогда, после праздника примирения. Бабушка, скажи я ей о своих страданиях, взяла бы быка за рога, и пришлось бы мне пройти через море стыда. С отцом и матерью и вовсе нельзя было говорить, потому что при всём их хорошем отношении к Тихоновым вообще и Ольге в частности, они всё ещё желали мне некоей «лучшей участи». Оставался самый логичный, и в то же время самый неожиданный вариант – поговорить с самой Ольгой. Я знал, что она свободна. Периодически возникали разные ухажёры, то кто-нибудь возьмётся подвозить её  на машине, то, глядишь, в обед у Тихоновского дома стоит тарахтящий трактор, но все эти явления быстро прекращались. Ольга тоже желала себе лучшей участи. Кроме того, Маша Тихонова однажды проговорилась, что хотела бы видеть её замужем за мной. Теоретически я действительно был не самой плохой партией. Все мои ровесники к тому времени уже разделились на две группы. Одни полетели по городам и весям искать хорошей жизни, другие остались здесь. И беда была в том, что уехавшие в Москву и жён себе искали там, чтобы через них зацепиться в городе, а оставались совсем горькие неудачники, пьяницы и буяны, кто не смог найти себе места под солнцем, махнул на себя рукой и сказал: моё место – в этом дерьме. И жили и вели себя они соответственно. Так что первых Ольга не интересовала, так как была невыгодной партией, а вторые не интересовали Ольгу, так как та, поглядев на себя в зеркало, однажды решила, что достойна лучшей участи. Нет, конечно, не всё в деревне было так плохо, были и положительные люди, но у каждого были свои недостатки, и по всему выходило, что я из всех положительных самый положительный, так как и не пью (во всяком случае, не напиваюсь вусмерть регулярно), и живу рядом, и зарабатываю своими руками, а главное, тоже имею выход в Москву, и умелыми манёврами меня можно туда направить. Допустим, при помощи бабушки. Таким образом, все стрелки так явно указывали на меня, что участь моя была почти предрешена.

*  *  *  *

Как я узнал, что у неё день рождения 20 января – уже не помню. Да это и не важно. Перед Новым годом я съездил в Москву с дежурным подарком для Риты – задней частью барашка. Я ещё не знал, что купить для Ольги, поэтому поехал с утра пораньше, чтобы прошвырнуться по магазинам. Сумка была тяжёлая, но я героически направился в центр, там «ГУМ», «ЦУМ», и шанс найти стоящую вещь для подарка был наиболее высок. Впрочем, счастье улыбнулось быстро: в одном из больших универмагов я остановился у витрины с цепочками, колечками и подвесками. «Колечко для первого подарка не подойдёт, слишком официозно», - подумал я, - «а вот цепочка с подвеской – самое то». Я выбрал золотую цепочку и подвеску с сидящей девушкой. «Дева?» - спросила продавщица. «Дева», - уверенно ответил я.
Рита выглядела неважно, но держалась хорошо, с улыбкой.
- Ой! Благодарю! – воскликнула она, увидев баранину.
- С Новым годом, тётя Рита!
- Благодарю, благодарю! А ко мне как раз семья с Украины приехала, а мне их и угостить нечем. Видишь – ноги плохо ходят, я и не выхожу из дому почти, дома – шаром покати. Вот они и поехали в город в гости, сказали, что купят продуктов. А приедут – им сюрприз будет. Вот как Господь о нас позаботился! Придут-то голодные. Ой, какое благословение!
- Рад, что угодил.
- Угодил, ещё как! Ну садись, отдохни. Сейчас они придут, познакомитесь. Молодая семья, по 23 года, твои ровесники, миссионеры. Вот, пообщаетесь. Меня, старую, не слушаешь, так с ними тебе интересно будет.
- Да нет, пойду я. Ещё на предпоследнюю электричку успею.
Только миссионеров-ровесников мне не хватало.
- У Юрки как дела, не знаете?
- Не знаю, я им звоню периодически, да они только и говорят «нормально». А что у них нормально? Ну так что, ты так и уезжаешь?
- Да, поеду.
- Ну подожди минуточку, я тебе хоть книжечку дам.
- Да не надо, спасибо.
- Не отказывайся, это подарок от Господа. С Рождеством Христовым вас всех.
Я вздохнул. Она принесла мне несколько брошюрок, которые я не глядя бросил в сумку и побежал. В подъезде столкнулся с молодой парой, входившей в дом. Наверное, те самые миссионеры, которые будут жрать нашего барашка. Ритины подарки я закинул в мусорный контейнер.

*  *  *  *

На Ольгин день рождения мы были официально приглашены всей семьёй. Плюс Дима. С уведомлением за неделю.
- У тебя подарок есть? – спросил Дима.
- Есть.
- Или лучший подарок – это ты сам?
- Нет, себя поберегу.
- Можно посмотреть?
- У неё потом спрашивай.
Дима не обиделся.
- Я это к тому, что можем скататься в Москву и купить, если подарка нет. Я и подсказал бы.
- Спасибо, но ты опоздал.
- Рад за тебя.
В «день икс» мы с Димой не работали. Он с самого утра побрился и наодеколонился и начал терроризировать меня, чтобы я сделал то же самое.
- Ведь к девушке пойдёшь! Я бы и помылся на твоём месте. Мало ли что может произойти?
- Что может произойти на дне рождения девушки, что потребовало бы от меня помывки? Может, посоветуешь заранее белые тапочки одеть?
- Да ну тебя! Ведь все ждут от тебя, что ты сегодня будешь свататься.
- А с чего они взяли, что я хочу свататься?
- А чего бы тебе и не посвататься? Хотя, решай сам. Но оденься пожалуйста прилично, чтобы мне за тебя не краснеть.
Я побрился, помылся, побрызгался Диминой туалетной водой, а потом оделся под чутким руководством бабушки.
- Вот настоящий жених!
- Ох, мама, погодила бы ты с этой женитьбой, - сказала мать. Ей тоже не нравилась бабушкина идея соединить нас с Ольгой.
- Я хочу правнуков! – капризно воскликнула бабушка.
- Так что, теперь - правнуки любой ценой?
- Разве это любая? Разве Оленька не прекрасная девушка?
- Мама, на свете огромное количество прекрасных девушек.
- Я больше никого не знаю и не желаю знать. Оля уже моя внучка.
- Мама, я прошу тебя, не надо!
- Надо! Всё, тема исчерпана. Аркадий, у меня есть подарок для Оленьки, и подаришь его ты.
- Нет уж, свои подарки дари сама. С меня хватит и того, что ты меня без меня женила. А у меня подарок уже есть.
- Ну что, ты тоже с ними сговорился, не хочешь, чтобы я правнуков увидела?
- Какие твои годы, бабуля! Ты ещё моих правнуков понянчишь.
- Не говори ерунды. Скажи лучше, тебе Оленька нравится?
- Ну нравится. Но мать права. Мало ли кто ещё понравится.
- Всё. Хватит разговоров. Ты должен быть мужчиной, который сам выбирает свою судьбу. Не будешь же ты всё жизнь у мамы на всё разрешения спрашивать.
- Так получается, не сам я выбираю. Ты за меня всё выбрала.
- Я же вижу, что тебе нужно!
- Все видят, что мне нужно, кроме самого меня.
- Ладно, семья, давайте не будем ссориться, - подал голос Дима, - сходим, отпразднуем, повеселимся, а семейные сцены отложим на потом.
Мы молчаливо согласились.
Я впервые что-то дарил девушке. Мы пришли слишком рано. Тихоновы суетились, рассаживая гостей, Ольга одна колдовала у плиты на кухне, что-то пекла.
- Это тебе, - сказал я и протянул ей пакетик с цепочкой.
- Ой, какая прелесть! Спасибо! Дева? – она рассмеялась, - почему дева?
- А почему нет? Разве ты мужик?
- Дурачок, это же знак зодиака. А я козерог.
- Знаю я, что знак. Я вижу тебя так. А если тебе хочется быть козой, а не девушкой – можешь выбросить.
 Она надела цепочку и поцеловала меня.
- Не выброшу, не надейся. В самом деле это лучше, когда тебя видят девушкой, а не козой. Спасибо. Ну, иди за стол, сейчас я переоденусь и выйду.
Я не люблю шумных праздников. Особенно, когда оказываюсь в центре внимания, и от меня чего-то ждут. От меня ждали инициативы в сватовстве. Ожидание это было почти осязаемо. Собственно, для того и собрали Фёдор с Машей полдеревни, чтобы наша помолвка стала грандиозным событием. Но я молчал. Я, признаться, сам не понимал, с какой стати свет клином сошёлся именно на мне. Можно было только догадываться, что эта атмосфера создалась не без активного участия бабушки, которая сидела тут же с самым довольным видом. В хорошую погоду она любила походить по соседям, пообсуждать разные мировые проблемы. Видимо, наибольшей проблемой являлись правнуки. Потому я и оказался сейчас под пристальным взглядом множества глаз. Но я молчал. И Ольга сидела рядом со мной потупясь и молчала. И мои родители, ощутив атмосферу, тоже молчали, нехорошо, недобро молчали. Тогда Фёдор решил взять быка за рога.
- Ну, Петрович, - сказал он, вставая с рюмкой в руке, - всё, конечно, хорошо, но, как говорится, у нас товар, у вас купец.
Повисла пауза. Гости, до того момента отчаянно галдевшие, притихли. Ну вот оно и началось, подумал я.
- Да мы как-то об этом не думали, - дипломатично сказал отец.
- Как не думали? – всполошилась бабушка, - Аркадий, скажи сам.
Я молчал.
- И что тут думать? Есть два молодых красивых человека, которые друг другу нравятся и друг другу подходят, так зачем нужны эти условности? – продолжала бабушка.
- И правда, - поддержала её Маша, которой идея поженить нас с Ольгой нравилась ещё больше, - давайте будем считать дело решённым. Садись, Фёдор, пьём за молодых.
- За молодых, за молодых, - загалдел стол.
- Пойдём, Юля, - сказал отец, и мои родители встали и ушли. За ними чуть погодя побежал Дима. Бабушка сидела с самым счастливым видом. Я не знал, что мне делать, и потому одним махом выпил стакан самогонки. Было ощущение, что все меня покинули. Впрочем, так оно и было. Рядом осталась только Ольга, да и то скорее всего оттого, что ей, бедняжке, совсем некуда было деваться.

*  *  *  *

Всё дальнейшее происходило, как во сне. Домой я пришёл совершенно пьяным и сразу завалился спать. На следующий день Дима разбудил меня рано.
- Хватит ночевать, лежебока, пошли твоё приданое зарабатывать.
- Какое приданое?
- Ты ж вчера стал официальным женихом, забыл?
- Боже мой! Какой кошмар! То-то мне так плохо!
- Тебе плохо, потому что не умеешь пить.
- Что вчера было-то, когда родители ушли?
- Ну пошумели немного, я их тут поутешал, как мог. Я так думаю, они ещё сегодня Евгении Станиславовне разных слов наговорят. Конечно, зря она так. Естественно, ей хочется поторопить события, но так тоже нехорошо. Хотя в одном я с ней согласен: Ольга замечательная девушка, и если ты не будешь тормозом, она тебя осчастливит. И жить с ней тебе, а не твоим родителям.
Скандал разразился позже, когда все собрались за обеденным столом. Может, ничего бы не было, но пришёл Фёдор. Против обыкновения он не стал топтаться во дворе, а сразу зашёл в дом.
- Петрович, я это... поговорить пришёл.
- О чём?
- О вчерашнем. Чего ты ушёл-то?
- Ты ещё спрашиваешь?
- Ну так а что такого? Да так да, нет так нет. А то такой позор перед всеми гостями, что лучший сосед меня знать не хочет.
- Ну, что вы опозорились, это не мне спасибо говори, а своей жене, да моей тёще.
- Да уж теперь что говорить. Дело-то решённое. Осталось только организовать.
- Без нас решили – без нас и организовывайте. Мы против этой свадьбы, Фёдор. Вас с Машей мы уважаем, вы хорошие люди и замечательные соседи, но свадьбу эту мы считаем преждевременной. И Аркадий ещё молод, и Ольга ваша.
- Так-то оно так, да когда ещё жениться, как не в молодости?
- Правильно говоришь, - сказала бабушка, - сам-то молодой женился, и не спрашивал никого.
- Я попросил бы вас не встревать. Вы вчера уже всё сказали, что хотели.
- Нет, не всё! Расскажи Фёдору, как ты боишься, что её родной папаша из тюрьмы придёт и тебе в родственники навяжется.
Немая сцена. Даже Дима ничего не смог сказать. Фёдор потоптался немного и сказал:
- Ну ладно, я пойду тогда...
- Мама, откуда ты это взяла? – спросила мать, едва за ним закрылась дверь, - что ещё за новости?
- Он сам так сказал.
- Ну сказал, ну и что. А тебя-то за язык кто тянул?
- Так ведь это правда.
- Мама, ты в деревне! Боже мой, это в городе ты можешь хоть плевать на соседей, а здесь соседи, такие, как Тихоновы, на вес золота!
- Знаю я, что такое соседи. Всю жизнь в коммуналках, слава Богу, прожила и в бараках.
- Так что ж ты метёшь языком своим, как помелом? Ты нас поссорить хочешь?
- Я правду сказала.
- Эх, мама! – мать метнулась к двери догонять Фёдора.
- Стой! Не ходи за ним, - остановил её отец.
- Ну и этот туда же! Да ну вас! Бараны, - крикнула мать и выбежала из дома. Во дворе раздался её крик, - Фёдор! Фёдор!
Отец бросил ложку об пол и тоже вышел.
- Влипли мы с тобой, Аркадий, по самое некуда, - проговорил Дима.
- Ну так пойди, помири их. Ты тоже к этому руку приложил.
- Ну, ты на меня, пожалуйста, не наговаривай. Советы я тебе давал, и советы хорошие. Но действовать должен был ты. А так, пока ты клювом щёлкаешь, всё вот таким образом и происходит. И их я уже вчера мирил. Я так думаю, зажился я тут у вас. Надо скоренько работу заканчивать и валить отсюда, пока я не стал во всём виноват.
- И меня забери с собой, Дима, - сказала бабушка, - я не хочу у них больше жить. Я тут тоже вечно виноватая. Пойду тогда вещи собирать.
- Да погодите пока, у нас работы ещё минимум на неделю.
- Ничего, я должна быть готова в любой момент. Разбуди меня среди ночи – и я тут же встаю и еду.
Бабушка ушла в свою комнату и там громко заговорила сама с собой.
- Ну семья! Все больные. Ну а ты что делать намерен?
- Не знаю.
- Хочешь совет?
- Да пошёл ты со своими советами!
Дима встал из-за стола, поднял брошенную отцом ложку и вышел из дома. Обиделся.
Потом мы помирились. Я попросил у него прощения. Действительно, он ни в чём не был виноват.
- Ты пойми, я за тебя переживаю. У меня вот сына своего нет, дочка только, Дашенька, оторва та ещё... Воспитать её не смог. Так может хоть тебе что хорошего смогу передать. Ты, конечно, можешь мои советы слушать или не слушать, это дело твоё, но я от чистого сердца говорю, понимаешь?
- Так посоветуй. А то все иссобачились, а я не знаю, что мне делать.
- Я могу вот что сказать. Если чувствуешь в себе силы – бросай всё, никого не слушай и женись на Ольге. Она девчонка – золото, ты с ней счастлив будешь. И красивая, и умная, и порядочная. Понимаешь, она не стала такой, как Катька, а это в женщине самое ценное. И ты ещё не стал таким, как Юра твой, а это ценно вдвойне. Вы, если будете держаться друг дружки и хранить себя, станете замечательной и счастливой парой. Но это, я говорю, при условии, что ты чувствуешь в себе силу, чтобы удержать эту птицу. Но если сомневаешься хоть немного – брось эту затею. Конечно, трудно будет и стыдно, но хоть ей жизнь не испортишь. Короче, куда ни посмотришь – любой шаг сейчас ответствен. В общем, решайся и поступай.
- Ну а ты бы как поступил?
- Дурья ты голова. Я это я, ты это ты. Я тебе могу только перспективу обрисовать, а жить и выбирать тебе. И потом не говори, что это чужой дядька виноват.
- Я не знаю, что делать.
- Делать всё равно что-то надо. Потому что, если ничего не делать, будет ещё хуже. Так что решайся.
Я решился на разговор с отцом. Выбрал момент, когда мы вечером кормили скотину, и заговорил.
- Папа, надо поговорить.
- Давай.
- Я об Ольге.
- А! Ну так что же? Неужели ты хочешь на ней жениться?
- Я хочу понять, почему вы против неё настроены.
- Против неё? Нет, против неё мы ничего не имеем. Мы против твоей женитьбы.
- Но почему?
- Потому что это слишком серьёзное дело. Потому что Тихоновы и твоя бабушка задурили тебе голову. Потому что, в конце концов, ты не один на свете живёшь, есть ещё и мы с мамой, и нам твой выбор небезразличен.
- Но чем же он плох?
- Тем, что это для тебя не выбор.
- Это разговор двух глухих. Выбор – не выбор. Почему это не выбор, объясни мне.
- Посмотри на себя, посмотри на неё. Кто она такая? Откуда она взялась? Что ей от тебя нужно? Ты о ней что-нибудь знаешь?
- А разве недостаточно просто любить?
- А что ты называешь любовью?
- Я думаю, если любишь человека, то принимаешь его таким, каков он есть.
- Вот и я о том. Какова она, ты знаешь?
- А есть что-то тайное? Ещё один отец в тюрьме? Или ты и того выдумал?
- Про отца – это правда. Но о ней не говорят. И может быть, не говорят ещё о многом, чего мы не знаем. А знаем, что мать была алкоголичка и воровка. Что-то плохо верится, что у таких родителей могло вырасти что-то путное.
- А по-твоему об этом нужно кричать на всех перекрёстках? Если бы она была твоей родственницей, ты бы всем рассказывал, кто её отец и кто мать?
- Она не моя родственница, и я не хочу, чтобы она была моей родственницей. И мама этого не хочет. А если этого хочешь ты – пожалуйста обходись без нас. И закончим этот разговор.
- Это ультиматум?
- Как хочешь.
- Всё-таки, я так и не понял.
- Поймёшь, когда свои дети будут.
- Ну, если будет по-вашему, то у меня их никогда не будет.
- Будет. Всё будет, только не надо торопиться и надо слушать тех, кто тебе добра желает.
- Я понял. Только позволь мне самому решать, что для меня добро.
- Потом на нас не пеняй.
- Ой, не надо пугать меня.
- Что тебя пугать? Думаешь, тебе с ней у Тихоновых сладкая жизнь будет? Ведь придёшь к нам с мамой обратно: пустите меня! И мы пустим. Просто не хочется, чтобы ты через это прошёл. Зачем учиться на ошибках, если проще послушать тех, кто тебя любит и добра тебе желает?
- Все-то знают, где оно, моё добро. Один я не знаю.
- И плохо, что не знаешь.
- Значит, придётся разбираться самому.
Я швырнул овцам охапку сена и пошёл прямо к Тихоновым.
Фёдор возился во дворе, перемешивал в вёдрах варево для свиней.
- Ольга дома? – спросил я, от волнения даже не поздоровавшись.
- Дома. Заходи.
Я вошёл в дом. Маша возилась у печи.
- Где Ольга?
- Что такое? – испуганно воскликнула Маша, - что-то с бабушкой? Оленька! Иди сюда скорее!
- Нет, это я хочу с ней поговорить.
Ольга вышла из своей комнаты.
- Надо поговорить, - сказал я, скидывая сапоги и телогрейку.
- Проходи, - сказала она.
Я вошёл в маленькую девичью келью, отделённую от остального дома тонкой перегородкой и шторкой, служившей дверью. Странно, но я впервые видел, как живёт моя избранница. Я сел на табуретку и осмотрелся. Здесь было очень тесно, но чисто и уютно. Стены были оклеены старыми календарями и фотографиями из журналов. На подоконнике стоял горшок с каким-то цветком. У изголовья кровати – комод, служивший и письменным столом. На стене, противоположной кровати – книжная полка, я успел заметить книги по медицине и классику. Под полкой у выхода из кельи висела одежда, а у комода стояла та самая табуретка, на которую я и сел.
- Осторожно голову, - сказала Ольга, - что случилось-то?
Я уставился в пол, крепко схватил ладонями свои колени и рассмеялся от напряжения. Она тоже засмеялась.
- Ну говори же.
- В общем... ты согласна?
- С чем?
- Ну как... замуж?
- За тебя?
- Ну да...
- Ты серьёзно?
- Куда уж!
Она перестала смеяться и поправила цепочку на шее.
- Видишь? – она показала мне подвеску. Это был мой подарок. Она носит его дома.
- Вижу, - сказал я, - ты хочешь подумать?
- Нет. Я согласна.
Я не ожидал такой лёгкой победы. Да и вообще не знаю, чего я ожидал. Хотелось ли мне её согласия на самом деле, или я просто бунтовал, я и сам того не знал. Просто мне нужно было сдвинуть ситуацию с мёртвой точки.
- Тогда пойдём.
- Куда?
- Ко мне домой. Объявим официально.
- Так ведь твои против.
- Вот поэтому и пойдём. То я был один, теперь нас двое.
- Ты думаешь, они согласятся?
- Если не согласятся – нас всё равно двое. Идём.
- Хорошо, только давай сначала моим скажем. Вот и крёстный со двора вернулся.
- Давай, - сказал я и резко встал с табурета, больно стукнувшись о полку, висевшую над самой головой.
- Ой, ну что же ты! Я же предупреждала!
У меня потемнело в глазах, и я сел обратно. Она обняла меня и погладила ушибленное место.
- Погоди, сейчас грелку холодной водой налью, приложим, чтобы шишки не было.
- Не надо, - сказал я и поцеловал её руку, - я привычный. Пойдём объявим о нашем решении.
- Только вставай осторожно.
Мы вышли из полутёмной кельи.
- Крёстный, крёстная! послушайте нас!
Фёдор и Маша, копошившиеся у печи, разом выпрямились и обернулись на нас.
- Говори, Аркадий.
- В общем, мы решили... пожениться решили мы.
- Ну вот, Маша, и дождались мы с тобой, - сказал Фёдор.
- Совет да любовь вам, - сказала Маша, подошла к нам вплотную, перекрестила и поцеловала нас, - а что же твои родители, Аркадий, они ведь не одобряли...
- Вот сейчас мы пойдём к ним и поставим перед фактом.
- Ну вы уж постарайтесь не перед фактом поставить, а так, чтобы благословение было. Знаешь, Аркадий, родительское благословение очень много значит. Ну идите.
На улице, в темноте, я впервые обнял Ольгу и поцеловал в губы. Она, вопреки моим опасениям, не отстранилась, а наоборот прильнула ко мне. Я не верил своему счастью. Отныне эта девушка принадлежит мне! И тут не то, что с Катериной, тут всё по-настоящему, жизнь с чистого листа. Мы будем жить. Не знаю, как и где, но сообща можно решить все проблемы. Была бы только любовь.
- Мама и папа! Бабушка! Дима! Ну, Олю вам представлять не надо, вы все её хорошо знаете. Вот... Короче... Я попросил её стать моей женой. Она согласна...
- Ну а от нас что тебе нужно? – спросил отец.
Его холодный тон разозлил меня, я почувствовал себя оскорблённым.
- Да ничего мне от вас не нужно! Я пришёл радостью поделиться, а вы как волки...
- Для нас это не радость, Аркадий, - сказала мама.
- Что касается нашего мнения, то мы ведь с тобой только что обо всём поговорили. Так чего же ты от нас хочешь?
- Я знаю, чего он хочет, - сказала бабушка, встала с кресла, подошла к нам и принялась обнимать и целовать нас, - голубки вы мои! Любимые! Не слушайте их и не бойтесь. Мы все вместе поедем ко мне и будем жить у меня. Там и свадьбу сыграем, там и детки ваши родятся. Собирайтесь, поедем, Дима нас отвезёт.
- Чёрт знает что! – сказал отец и ушёл в другую комнату.
Вот и всё. Мосты сожжены.   


51




52

           Решено было, что свадьбу играем у Тихоновых, а потом, на следующий день, переезжаем к бабушке. Тихоновы же и взяли на себя все приготовления и заботы. Мои демонстративно ни в чём не участвовали. Было ясно, что прежнее доброе соседство рухнуло, и на его месте возникло холодное отчуждение. Мы с Димой спешным порядком доделали автомобиль. Дима съездил в Москву, вернулся оттуда с клиентом, который осмотрел машину и остался доволен. В тот же день, по завершении всех формальностей по купле-продаже, Дима со словами «это мой подарок тебе на свадьбу» отдал мне всю нашу выручку и уехал, пообещав, что к свадьбе обязательно приедет, чтобы быть моим шафером и водителем в кортеже. Бабушка будто заново родилась. То еле ходила, опираясь на палочку, поминутно останавливаясь, чтобы отдохнуть, а теперь сама  (в моём сопровождении) ездила на электричках в Зеленоград, подготавливала квартиру к нашему вселению и разузнавала во всех службах о возможности нашей с Ольгой прописки у неё. Мы даже побывали на даче, и можно представить, каково было её воодушевление по поводу предстоящей свадьбы, что даже полное разграбление дачного имущества её не расстроило. Впрочем, она и дачу, вслед за квартирой, хотела подарить нам. Мы же с Ольгой хлопотали о своём: ездили в райцентр, где подали заявление в ЗАГС, потом там же совершали все закупки для торжества и заказывали свадебный костюм для меня и платье для Ольги. Был один неприятный момент для меня в ЗАГСе. Выяснилось, что Ольга не захотела брать мою фамилию.
- А что тебя это удивляет? Мне моя фамилия нравится: Василёва. А ты хочешь, чтобы меня Волчицей звали?
- Моя мать не побрезговала.
- Ты не на своей матери женишься, - отвечала она с обворожительной улыбкой.
Щедрые Тихоновы не жалели денег на предстоящее торжество, но всей технической стороной подготовки дирижировала Ольга, и я ещё больше гордился своим выбором, видя, какая она у меня умная и деловая. Она вся буквально светилась от радостных хлопот и была спокойна, весела и ласкова, поддерживая во мне постоянное приятное возбуждение. Я послал приглашения Рите, Юрке и тёте Любе с Людмилой. С родителями виделся только утром и вечером, поскольку дома лишь ночевал, проводя основное время то у Тихоновых, то с бабушкой, то в разъездах с Ольгой. Естественно, разъезжать приходилось на общественном транспорте, так как попросить машину у родителей я не смел. Родители только сухо здоровались со мной, давая понять, что теперь я окончательно отделился от семьи. Я с жалостью смотрел на их преувеличенно озабоченные лица, но не смел ничего сказать, а уже через минуту эта жалость таяла во мне под натиском новых надежд. Ольга на работе подала заявление на увольнение и одновременно на отпуск за свой счёт, так что она тоже была в те дни вольной птицей.
Почти сразу после рассылки приглашений приехал Юра. Он был очень рад за меня, к Ольге сразу полез целоваться и всё время напропалую заигрывал с ней, что нас только веселило.
- Ребята, - говорил он, обнимая Ольгу, - как я вам завидую, честное слово! Вы молодые, красивые, неиспорченные жизнью. Хотел бы я быть на вашем месте сейчас! Вот тебе, Аркадий, в жизни сказочно повезло. Твоя невеста – бриллиант в золотой оправе. Я это через две одежды чувствую! – Ольга при этом рассмеялась, - и твоему счастью завидую. Не твоей бы она невестой была – отбил бы! А так незачем – сама прибьётся. Шутка! Ты, Оля, не слушай старого дурака. Аркадия на меня променять – самое последнее дело. Я старый дурак, пьяница и бабник, со мной свяжешься – тебе же хуже. А Аркадий не такой. Он пусть не такой расторопный, как я, но он у нас положительный человек, трудяга, настоящий мужик. Понимаешь меня? Он по бабам бегать не будет, и всё, что заработает, будет тебе до копейки отдавать, а ты будешь хозяйкой. Только я тебе вот что скажу. Если хочешь, чтобы он всегда был твоим – никогда ему не отказывай, как мужчине. Ты должна принадлежать ему, понимаешь? Мужчина захотел – будь добра. Идеальный вариант, конечно, это когда и ты тоже хочешь. Но об этом я тебя спрашивать не буду. Запомните, ребята, главное в супружестве – это постель. Если вы друг дружку удовлетворять не будете – никакой жизни у вас не получится. Это первая заповедь супружества. Я Аркадию книжки полезные дал на эту тему, вы их прочитайте, пусть они у вас настольными книгами станут: «Секс в жизни мужчины» и то же женщины. Я вам их дарю, чтобы вы не забывали об основе своего семейного благополучия. Кстати, - обратился он ко мне, – а ты Оле давал прочесть? Нет? Ты преступник! Оленька, стребуй с него сегодня же! И тут же начинайте практиковаться, чтобы, так сказать, первую брачную ночь встретить во всеоружии. Чтобы доставить друг другу удовольствие, а не стыд, понимаешь? Вот. Так что учитесь, а я приеду на свадьбу – приму зачёт по теории и экзамен по практике. Шутка!
С нами Юра шутил. С родителями было уже не до шуток. Он честно пытался примирить нас, уговорить их смириться. Но всё тщетно. В конце концов отец сказал:
- Юра, ты взрослый человек, и не наш сын. Ты сам в своей жизни делаешь свои ошибки. Но не надо оправдывать ошибки Аркадия. Я понимаю, что он тоже может ошибаться, как и ты. Тебя некому было поправить и защитить от себя же самого. У него есть мы. И если уж он нашей помощи не принимает – Бог ему судья.
- Но ведь должен же быть какой-то компромисс!
- В данном случае никакого компромисса быть не может. Если человек с разбега прыгает в пропасть, какой тут может быть компромисс?
- Ну почему же сразу в пропасть?
- А как это ещё назвать?
- Ну, если вы от него отвернётесь – это точно будет пропасть. Ему ведь поддержка нужна.
- Мы и не отворачиваемся. Как только он поймёт, во что ввязался и вернётся к нам – мы его примем. А пока он не хочет слушать разумных слов – что мы можем сделать? Какой компромисс предложить? Так что ты, Юра, зря его защищаешь. Он решил поиграть в самостоятельность – чтож, пусть поиграет. Всё равно нам придётся за его ошибки расплачиваться. Просто нам не хочется, чтобы он их делал. И если ты можешь ему чем-то помочь – пожалуйста, но нас тебе уговаривать незачем. А лучшая помощь ему – это уговорить его, чтобы он отказался от этой затеи.
- Я сделал всё, что мог, - сказал Юра нам с Ольгой после этого разговора, - но там – вот! – и он постучал костяшками по ступеньке крыльца, демонстрируя непреклонность позиции родителей.
Поучив нас ещё первой премудрости семейной жизни, в тот же вечер он уехал. 
 А на следующий день приехала Рита, и её приезд нас расстроил. Мы с Ольгой вернулись из очередной поездки в райцентр, а она сидела у Тихоновых, ждала нас.
- Аркадий, я хочу с тобой поговорить. Пойдём на улицу. Извините нас. Ты, Оля, тоже подожди.
- Нет, я пойду с вами. Я теперь должна всё знать, что касается его.
- Он тебе всё расскажет.
- Нет уж! Я знаю, вы хотите отговорить его. Не выйдет.
- Я хочу, чтобы он одумался. Ведь брак без родительского благословения не может быть прочным. Я уж не говорю о благословении Господнем, но его без благословения родителей не будет. Поймите вы это! Ведь вы сами себе только плохо делаете.
- Знаете, тётя Рита, - сказала Ольга, - мы уже не маленькие дети  и не в песочнице играем, и знаем сами, что хорошо, а что плохо.
- Вот вы себя как раз как малые дети и ведёте. Только глупые разумных советов не слушают.
- Послушайте! Что вам до нас? Мы будем счастливы! Вы этому позавидовали?
- Видишь, Аркадий, - Рита будто пропустила последнюю Ольгину реплику мимо ушей, - уже сейчас видно, что не всё будет в порядке. Вот ведь она говорит, а ты молчишь. Ты-то сможешь что-нибудь сказать? И не сейчас, потом. Ты как бык, которого на бойню ведут.
- Я... да вы что такое говорите?
- Я знаю, что говорю. А ты знаешь ли, что делаешь?
- Что вы хотите? Разорвать меня на куски? Я сделал свой выбор.
- Надо делать такой выбор, чтобы потом не жалеть.
- Ну да. От кого я это слышу, - съязвил я, - знаете что - это моя жизнь, и я сам буду радоваться или жалеть. И хорошо уже то, что буду делать это не один, - и поцеловал Ольгу.
- Ну чтож, если это действительно любовь, то пусть Господь её благословит, но тут остаётся надеяться только на чудо.
- Чудес не бывает.
- Если так, то хуже только тебе. И тебе, Оля, скажу своё слово. Я вижу, вряд ли ты сможешь быть послушной женой. И трудно будет вам жить вместе и сохранять любовь, если она у вас, конечно, есть. И тебе придётся над этим задуматься.
- Любовь сможет преодолеть все трудности, - сказал я.
- Дети! Что вы принимаете за любовь?
- Уж мы не ошибаемся.
- Буду молиться, чтобы это стало настоящей любовью. Но родительское благословение нужно обязательно.
- Если на то пошло, есть у нас благословение.
- Да, Рита, - вмешалась Маша, - мы их благословляем.
- И ещё бабушка. Это ещё лучше, чем родители, это родитель родителя.
- А ещё, - продолжала Маша, - мы договорились с батюшкой нашим, они будут венчаться в церкви нашей. У нас восстанавливают церковь в селе, и батюшка есть. Так что и Господне благословение будет.
- Купили? – засмеялась Рита, - Господне благословение купили? Господи, прости им, ибо не ведают, что творят. Мне здесь больше делать нечего. Прощайте.
И ушла.
- Сумасшедшая, - сказала Ольга.
- Фанатичка, - сказал я, - баптистка.
- Да что ты говоришь! Это же изуверская секта!
- Да нет, вряд ли. Но то, что мозги у них повёрнуты – это точно.
- Ой, я читала такое про них... да будто бы они детей своих мучают, запрещают им учиться, если заболеют – не лечат, а ещё писали, где-то даже убивали детей, в жертву приносили. Я пороюсь в газетных вырезках, может быть, у меня это сохранилось.
- А что вы насчёт венчания говорили? – спросил я, переводя разговор. Особой любовью к Рите я не пылал, но такие подозрения в её адрес мне были неприятны.
- А я сегодня с батюшкой говорила, он приветствует. О расходах ты не беспокойся. Только он спрашивал, крещён ли ты.
- Да нет, вряд ли. Мои – атеисты. У бабушки нужно спросить. Но скорее всего нет.
- Тогда надо будет окреститься.
- А это обязательно?
- А как же!
- А зачем?
- Как зачем? Или ты не русский?
- Отец из молдаван происходит.
- Да какой же он молдаванин? Сам из Сибири родом. И язык-то знает свой родной? Я слышала, как настоящие молдаване разговаривают, у них выговор особенный. А твой говорит чисто. Да и молдаване чёрные. А он? Да и они такие же православные.
- Они католики, - сказал Фёдор.
- Да что ты, какие католики? – в ужасе воскликнула Маша, - выдумал тоже – католики!
- Католики, - упрямо сказал Фёдор.
- Ладно, я завтра у батюшки спрошу.
- Вот спроси прежде. А то окажется, что нельзя им венчаться.
- Если окрестится – можно в любом случае.
- Да зачем же? – спросил я.
- Ну как же! Как же можно без этого?
- Ну, обходились как-то. Мои вот не венчались. Да и вы сами наверняка.
- Ну, мы! Тогда какое время было! За это и посадить могли в наше время. А вам нужно обязательно.
- Зачем?
- Нужно, тебе говорят. И не спорь.
Вот ещё напасть на мою голову. Как я не люблю все эти религиозные дела! Я материалист, и не хочу делать того, в чём не вижу смысла. Тем более неприятно мне, когда взрослые серьёзные люди делают что-то только потому что «так принято», не думая о смысле, которого, может быть, и нет совсем, а может быть и есть, но какой-то совсем другой, страшный и жестокий. Если есть на свете Бог, и Он действительно такой всемогущий, то что Ему наши глупые обряды и попытки угодить? А если Он не знает, что у нас в сердце на самом деле, и Его можно обмануть крестиком на шее и кольцом на пальце, то какой же Он после этого Бог? Такого чтобы обмануть, незачем и в церковь ходить, лучше жить так, самому. Но Маша пристала так, что даже Фёдор, атеист до мозга костей, ей не перечил, а Ольга – та сжала мне руку, чтобы я тоже не спорил и сказала:
- Ну что тебе, трудно что ли? Пусть будет.
- А тебе это нужно?
- Раз нужно, значит нужно. Ну не спорь. Ради меня. А?
- Ладно, ради тебя только.
- Умничка! – обрадовалась Ольга и поцеловала меня.

Потом пришла бабушка.
- Чёрт знает что! – сказала она с порога вместо приветствия.
- Что такое, Евгения Станиславовна? – всполошилась Маша.
- Да Рита приезжала. Ну прямо как с цепи сорвалась! Я-то уж было думала, она за ум взялась, а она на своём Боге и последний потеряла. Хочет свадьбу расстроить.
- Да была уж она тут, проповедовала.
- Ну и что?
- Да ушла. Мы говорим, у нас свой Бог, и Он наших молодых благословляет. А что, как расстроить-то?
- Да чёрт её знает, как она там может, не знаю я.
- А что говорила?
- Говорила «спасать надо». И моим дуракам пеняла, что не уследили. Будто сама такая умная! Да что с неё взять – расстройство одно. В общем, переругались только все. Я с ней, она с ними, они со мной. Сегодня плохо себя чувствую, думала, дома посижу, да вот не вытерпела, ушла, так противно мне там. Прямо хоть поезжай прямо сейчас домой. Хорошо, недолго осталось, прямо после свадьбы и поедем.
- Да приходите к нам и живите, у нас место есть, ненадолго-то потеснимся.
- Ой да ладно уж, потерплю.
- Ну чтож, Господь терпел...
- Да уж видно... – и бабушка махнула рукой.
- Слушайте, - сказал я, - давайте, пусть бабуля поедет к себе домой...
- А потом что? Назад?
- Так и свадьбу там давайте сыграем.
- Ну!
- А что? Чем плохо? В своём кругу, с родными. И, опять же, моих не раздражать. Мне их, если честно, жалко.
- Ну, нет! – возразила Маша, - так не получится! Мы уж тут всю деревню в гости позвали, потом, опять же, венчание здесь. Нет, так не пойдёт.
- Далось вам это венчание! Дались вам эти гости! Это, в конце концов, не для гостей делается и не для попа, а для нас.
- Ну, делается для вас, но уж все приличия и традиции соблюсти надо. Мы же среди людей живём, а не в лесу, - сказала Маша, и я понял, что спорить бесполезно.
В общем, попал я из огня да в полымя. Получилось так, что для того, чтобы обладать любимой женщиной, мне пришлось не только рассориться с родителями, но и согласиться на множество бессмысленных и совершенно неприятных для меня действий. Я едва не плакал, видя эту железобетонную приверженность нелепым традициям, но деваться было некуда. Возвращаться к родителям с повинной головой, чтобы они восторжествовали и сказали мне: «Вот видишь, как мы были правы!» - мне хотелось ещё меньше. В глубине души я понимал, что на самом деле возвращение к родителям, хоть и унизительное для моей гордости само по себе, избавляло меня от череды дальнейших унижений, маленьких и больших, но гордость момента превозмогла, и я, как бык на бойню, по образному выражению Риты, пошёл за ней.
На следующий же день меня повели крестить. В церкви шли восстановительные работы (бригада армян крыла крышу оцинкованным железом), вдобавок, было ещё очень холодно, поэтому таинства совершались на квартире у батюшки. Батюшка наш был человеком неопределённого возраста и неопределённой внешности. По селу он ходил в одной и той же засаленной и заплатанной рясе, и был как-то незаметен. Прошёл мимо – и о нём забыли. Жил он на «центральной усадьбе» (так называли группу двух- и трёхэтажных многоквартирных домов, построенных двадцать – тридцать лет назад в годы образования совхоза и притока рабочей силы с черноземья) в квартире на втором этаже самого старого дома. Приход образовался два года назад, тогда же семья священника получила эту квартиру, но до сих пор она напоминала пепелище. Прежние хозяева, горькие пьяницы, погибли в пожаре, угорели в этой самой квартире. Охотники на освободившуюся площадь были, но сельсовет пошёл навстречу местной епархии и придержал квартиру до приезда священника. У батюшки было то ли четверо, то ли пятеро детей мал-мала-меньше. Может быть поэтому они оба с матушкой выглядели этакими «людьми без возраста». Им можно было дать на вид и тридцать лет, и пятьдесят. Заботы о подрастающем поколении, притом очень активном и шумном, не омолаживают. К тому же матушка, по-моему, была в тот момент на сносях. Наверное поэтому обстановка в их доме показалась мне удручающей. Рано постаревшие люди, обременённые бедностью и заботами. И дети, лазающие повсюду, как обезьянки, такие шустрые, что я их так и не смог сосчитать. Ввиду всех вышеперечисленных причин таинство крещения совершилось в спешке и совершенно без всякой торжественности. Попадья вывела детей из комнаты в коридор и налила воды в тазик; я разделся до трусов, разулся и стал в него. Рядом со мной встали Ольга и Фёдор (крёстные отец и мать). Меня это рассмешило: атеисты – крёстные родители. Батюшка взглянул на меня так укоризненно, что я смутился и сделал постное лицо. Потом он пробормотал какую-то молитву, заставил меня плюнуть («на дьявола»), отчего я снова чуть не рассмеялся, и полил мне на голову холодной водой из ковшика. В этот момент дети прорвались в комнату, и заключительная молитва была скомкана. Следом за детьми вбежала попадья с тряпкой в руках.
- Матушка, ну нельзя ли было их удержать? – взмолился батюшка.
Та ничего не ответила, только гневно сверкнула глазами.
После завершения церемонии я наскоро вытерся, оделся и пулей вылетел прочь из этого мрачного места. Вот уж точно – юдоль! Маша стояла на лестничной клетке.
- Ну как? – спросила она.
Я вынул из-под рубашки крестик на цепочке и показал ей.
- Ну слава Богу, – сказала она и перекрестила меня. Теперь можно и венчаться.
- Если и венчание будет таким же, я умру с тоски.
- Ну как же?.. Ну что ты говоришь? Так нельзя.
Я только махнул рукой. Унижения продолжались.

*  *  *  *
 
Впрочем главной неприятностью во всей этой истории было то, что нам с Ольгой никак не удавалось уединиться. Честно говоря, мне уже давно хотелось проверить Юркины утверждения на практике, к тому же я, начитавшись его книжек, боялся, что мы не сойдёмся темпераментами. Я вспомнил проводы в армию Серёги Иванова и даже немного позавидовал ему. То, что тогда вызывало во мне разве что тошноту, сегодня казалось чем-то естественным. Так и надо, думал я, никого не спрашивая и не стесняясь, реализовывать своё право. Однако формально я такого права пока не имел, и мне приходилось довольствоваться хоть и сильно возбуждающими, но, увы, ни к чему не ведущими прикосновениями через одежду. Ольга не протестовала, но и не проявляла признаков чувств, подобных моим. Ей было будто всё равно. То есть, моё повышенное внимание льстило её самолюбию, но не более того. Ночами я метался между сладкими предвкушениями того, как буду совсем скоро обладать этой плотью на законных основаниях, и смутными подозрениями, что моя возлюбленная не питает ко мне такого же вожделения, как я к ней. В общем, ко дню свадьбы я был совсем опустошён.
Самый день свадьбы я помню плохо. Помню, боялся, что Катерина, приехавшая вместе с Юрой, расскажет Ольге о том, что спала со мной и что я не так давно делал предложение ей (хотя какое это имело значение?). Но она искренне веселилась и радовалась за нас, будто забыв обо всём. Юрка напропалую кокетничал с нашими деревенскими девчонками, она тоже села рядышком с главным инженером Кругловым и щебетала о чём-то с ним (ох, попало ему потом дома от жены). Приглашена была действительно чуть не вся деревня. Мне пришлось пригласить своих бывших одноклассников, с которыми давно уже разошлись пути, и которым до меня не было никакого дела. Но что поделаешь – положение обязывает. А вот Кешку я не пригласил. В последнее время я как-то забыл о нём. Тётю Любу и Людмилу приглашать не хотелось. Они люди домашние, и их эта толпа только напугала бы. Игоря почему-то тоже видеть не хотелось. Наверное, потому что до сих пор было стыдно за институт. Ещё я боялся, что приедет Рита и начнёт проповедовать. Но и этот страх был напрасен. Зато приехал Дима, как и обещал. Он и возил нас в ЗАГС в райцентр (кроме него было ещё две машины, нанятые Тихоновыми). После ЗАГСа поехали прямиком в нашу полуразрушенную церковь. Подходя к раскрытым воротам церкви, я невольно содрогнулся. Церковь в нашем селе была зловещим местом. В двадцатые годы в ней расстреляли священника, потом в поисках якобы припрятанных попами сокровищ выломали и перевернули массивные плиты пола и подкопали фундамент, из-за чего один угол её просел и стена в том месте треснула. Но потом каким-то образом грунты под церковью подвинулись, и угол встал на место, трещина сомкнулась, а по селу прокатилась волна страшных смертей. Сначала погибли все члены расстрельной команды, потом одного за другим прибрала смерть доморощенных кладоискателей. Думаю, ничего удивительного в том на самом деле не было: преступные и глумливые натуры часто находят раннюю смерть, особенно в лихие времена, но народная молва сделала своё дело – церковь мстит за своё поругание. Очень быстро площадь вокруг церкви (бывший погост, с которого новая власть первым делом стащила надгробья и заровняла могилы, намереваясь сделать сдесь некое подобие Форума), заросла высоченным бурьяном. Не было до неё никому никакого дела, и проклятия забылись, не до них было. Использовать здание под склад, как это практиковалось повсеместно, не удалось – каменные плиты пола были взломаны и стояли торчком. Требовалось их вынести и сделать новый пол, а этого делать никто не хотел. Перед самой войной изуродованный остов храма хотели взорвать, но однажды утром самого рьяного сторонника сноса нашли повесившимся в притворе. С тех пор церковь, бывшая когда-то центром жизни на добрых два десятка вёрст вокруг, была окончательно заброшена. Даже мальчишки деревенские, бесстрашный народ, её боялись. Побывать в церкви хоть один раз считалось делом чести, как, скажем сходить ночью на кладбище, но игр там не устраивали. Ворота всегда, сколько я помнил, были заколочены, и попасть внутрь можно было только через подкоп на южной стороне. Когда мне было лет десять, мы с Серёгой Ивановым, дрожа от страха пробрались туда. Серёга по своей привычке принялся исследовать внутренность на предмет возможности куда-нибудь забраться или чего-нибудь украсть. А я встал в самой середине, под огромным куполом, из центра которого свисала длинная ржавая цепь, и, разинув рот, долго смотрел вверх, на потолок, где ещё сохранились фрагменты росписи, сильно повреждённые и покрытые богохульными надписями. Я смотрел и пытался представить себе, как это могло выглядеть сто лет назад. И даже картинка, нарисованная слабым воображением десятилетнего ребёнка, заворожила меня так, что я не мог сдвинуться с места. И ещё меня поразило, что здесь, внутри, необычайно светло. День был пасмурный и сырой, а здесь внешний свет, врывавшийся в огромные окна со всех сторон, создавал ощущение необыкновенно большого и светлого пространства. И силуэты ангелов, восседавших на облаках на пыльном щербатом куполе, усиливали впечатление. Из задумчивости меня вывел громкий крик Серёги. Я вздрогнул. Крик шёл откуда-то сверху. Спотыкаясь, я прошёл в полутёмную галерею и там получил по лбу мелким камешком. Галерея была двухэтажная, и Серёга забрался наверх. Посмотрев на полусгнившую лестницу, я не рискнул повторить его подвиг. Серёга же совсем распоясался и, сойдя с галереи, полез по лестнице выше, на самую колокольню, крича и восторгаясь своей смелостью. Один раз доска под ним проломилась и упала вниз, рядом со мной, но он только подтянулся вверх на руках и продолжал своё восхождение. Я стоял внизу и плакал, потому что боялся, что лестница рухнет, и он расшибётся насмерть. Он же вылез на самый верх колокольни и громко кричал, как там здорово, звал меня к себе. Внезапно раздался грубый мужской окрик снаружи, и Серёга замолчал и стал спускаться. Лестница дрожала и трещала под ним, не сорвался он только чудом. Спрыгнув на пол рядом со мной, он зашипел:
- Нас засекли! Тикаем! Эй! Да ты уже расплакался!
- Эй! А ну выходи! – раздался окрик уже внутри церкви, из алтарной части, которой я так восторгался пять минут назад.
- Фиг ему! – прошептал Серёга.
Я только хлюпал носом, живо представляя себе, как незнакомый мужик сейчас ворвётся сюда, переловит нас, как зайчат и нашлёпает по попам. Но Серёга не думал сдаваться.
- Не дрейфь! Сюда он не пролезет, дырка узкая.
- Да ну, он уже там кричит, - возразил я, - и ходит.
В алтарной раздавался какой-то стук. Серёга осторожно прокрался поближе и посмотрел.
- Камни кидает через окно. Я тебе говорю – ему не пролезть! Пересидим тут, ему надоест – и уйдёт.
Мужик и правда покричал ещё немного и затих.
- Пора двигать, - сказал Серёга и первым полез в лаз. Но хитрый мужик, оказалось, не ушёл, а молча притаился у лаза и, едва Серёгина голова показалась оттуда, схватил его за шиворот. Серёга заверещал:
- Дяденька, пустите!
- Да! Вот я тебя пущу! Что ты там делал, гадёныш?
- Пописать зашёл! – захныкал Серёга.
- С колокольни? Я вот тебе пописаю! Ты Кольки Иванова сын? Так? Я спрашиваю!
- Нет! Нет!
- Как же нет, когда я тебя знаю! А ну пойдём!
- Не надо, дяденька! Я больше не буду! Честное пионерское!
- Вот пускай тебе папка твоё пионерское на жопе напишет вожжой. А ну пошли!
- Не надо, дяденька! Не надо, прошу вас!
- Пошли, пошли, поганец.
Мужик повёл Серёгу на расправу домой, а я, подождав немного, выполз и пошёл к себе. Меня мужик не видел, но всё равно на душе у меня было погано и страшно. Я знал, что Серёге точно не поздоровится, и мне было стыдно, что я был вместе с ним, но струсил, а потом избежал наказания. А ещё я боялся, что Серёга проговорится и расскажет, что я был с ним. Мой отец, конечно, не будет лупить меня вожжами, но уж крику будет – это точно.
Однако пронесло. На следующий день я боялся подойти к Серёге в школе, но он сам подошёл ко мне, как ни в чём ни бывало, и гордо сказал:
- Ух, задница болит! Еле сижу. Ну ничего, я того мужика запомнил, это Вася Беляков. Я ему дом подожгу. Ну а ты как, нормально?
- Нормально, - потупив глаза, сказал я.
- Ну вот видишь, а ты дрейфил! – простодушно сказал он и похлопал меня по плечу.
С тех пор я в нашей церкви не был ни разу.
И вот я иду по деревянным мосткам, проложенным через запруженные водой колеи от грузовых шин, ведущие к дверям в северной стене галереи. Мостки хлюпают и чавкают при каждом шаге. Сзади, под кручей, шумит речка началом весеннего половодья, в тяжёлом облачном небе носятся галки и накликают дождь, деревья на пустыре стоят голые. Мы поднимаемся по восстановленным ступеням к открытым воротам и входим внутрь. А что было дальше – я не помню. Вернее, не помню самой церемонии, потому что как-то вдруг отделился от самого себя, стоящего здесь и принимающего участие в нелепом действе, оставил своё тело отвечать на вопросы и водить хороводы, а душой воспарил вверх, под купол. Нет, сначала я взбежал на колокольню по новой лестнице, сбитой из сосновых досок, и на самом верху ухватился за кусок газового баллона, подвешенный здесь вместо колокола, и покачался на нём. Потом оглядел открывающийся отсюда унылый весенний вид, нашёл свой дом, дом Ивановых в Митяеве, которое тоже хорошо было видно отсюда, посмотрел на наши машины и курящих около них водителей, вспугнул галку, выпрыгнул на крышу галереи, покрытую оцинкованным железом, пробежал по коньку, заглянул в окно под куполом: как я там? Нормально, всё своим чередом. Я протиснулся сквозь решётку в окне, прыгнул и повис на цепи, по-прежнему свисающей из центра купола, над батюшкиной головой, взобрался под самый купол и внимательно рассмотрел сохранившиеся фигурки ангелов. Отсюда они выглядели не такими умильными, как с земли. Видно было, что художнику его работа давалась с трудом, но он честно старался, так что хоть выражения лиц ангелов получились не совсем ангельскими, но фигурки были более-менее пропорциональные. Гораздо более удивили меня разные ругательства, написанные по всей поверхности купола. Как должно было гореть сердце у их авторов, что они, видимо, взлетали сюда на крыльях, чтобы совершить своё богохульное дело! Ну не строили же леса специально для этого. Я сполз по цепи вниз, раскачался и запрыгнул в окно, противоположное тому, в которое влетел. Там я по стене вскарабкался на крышу купола. Здесь сидел старый армянин, перепоясанный верёвкой, конец которой был привязан к шпилю купола, и подстукивал киянкой только что уложенный лист оцинковки. Внизу, под стеной, стоял второй армянин и прицеплял новый лист к спущенной верёвке. Работы не прекращаются даже на время праздника. Вот значит, что за стук слышен нам, находящимся внутри. Я подошёл к основанию шпиля и ещё раз оглядел село, грязное, унылое, но уже готовое высохнуть и расцвести. Яблони и вишни в садах стоят пока голые и мокрые, но всего через какой-то месяц-полтора они зацветут, на мокрых пустырях прорастёт свежая травка, и народ будет привязывать на ней телят. Странно, но я этого уже не увижу. Сегодня или завтра я уезжаю отсюда навсегда, чтобы начать новую жизнь с этой девушкой, которая сейчас стоит внизу, внутри церкви рядом со мной, такая красивая, в пышном белом платье с голыми плечами и в туфельках на босу ногу, и ей не холодно, наверное, потому что её согревает моя любовь. Но что это за голоса? Ах, торжество закончилось, и мы вышли и столпились вокруг машин. Нас поздравляют, Дима жмёт мне руку, Катерина целует мою жену... Да, жену! Потрясённый этим открытием (Ольга теперь моя жена!), я срываюсь с крыши и возвращаюсь в своё тело, продолжающее принимать поздравления.
- Вот Аркадий! Вот молодец! Как нас, стариков, уважил! – радостно причитает Маша, и я, глядя на эту радость, начинаю думать, что может быть ради этого и стоило выдержать все эти испытания. Ради счастливых слёз Маши, ради сияющих глаз Ольги, ради бабушки, которая, казалось, готова пуститься в пляс. Жаль, что родители меня так и не поняли. Но разве всем угодишь? Вот им я и не угодил. Не угодил Рите. И мало ли кому ещё не угожу в жизни. Не надо об этом думать, вот что. Буду радоваться.
Потом были гуляния в совхозной столовой, снятой Тихоновыми по этому случаю. Это тоже предстояло выдержать, потому что я вовсе не хотел видеть тех людей, слушать их глупые советы и целоваться по их команде. Ещё более неприятно было слышать вопрос, почему моих родителей здесь нет. В общем, на том празднике жизни я был лишним. Вечером уехал Дима, увёз бабушку. Я хотел, чтобы и нам уехать с ними, но необходимо было выдержать протокол. По традиции свадьба должна продолжаться два дня.
- Я надеюсь, демонстрировать наутро окровавленные простыни мы не должны? – поинтересовался я и чуть было не пожалел об этом, потому что кто-то из стоявших рядом, сказал: «А что, это идея!» Но его, слава Богу, не поддержали.
Не обошлось на свадьбе и без традиционной драки, но я в ней не участвовал, дрались между собой какие-то гости на улице, которых неизвестно, кто пригласил. А может быть и не гости, а просто публика, пришедшая поглазеть. Я же от всех стрессов предыдущих и нынешнего дня нашёл лекарство: пил водку. Только опьянеть и забыться почему-то не получалось. Гуляния продолжались до двух часов ночи, после чего нас развёз по домам на своём «рафике» Вася Аксютин, дочка которого, Татьяна, училась со мной в одном классе. Юра и Катерина пошли к моим родителям, а мы с Ольгой – к Тихоновым. Тихоновская родня, приехавшая из Тулы, Калуги и Москвы, в полном составе (около тридцати человек) отправилась к Машиной сестре тёте Вере, жившей за рекой. Вера была одинокая бездетная вдова, а дом её покойный муж построил большой, и она была рада гостям, тем более виделись они редко. Городская родня – все люди занятые, новые бизнесмены, которым некогда навестить бедную деревенскую вдову. А тут сразу такое счастье – полный дом! Впрочем, гости зря деликатничали, оставляя дом Тихоновых на ночь нам. Я так устал и напился, что ни о какой брачной ночи и речи быть не могло. Тем более, Маша и Фёдор продолжали мельтешить, всячески демонстрируя свою радость и участие. От выпитой водки мне стало дурно, и я, раздевшись, вышел на крыльцо и сидел там, глядя то на звёздное небо, то в тот угол наземной темноты, где находился мой дом, теперь уже бывший.  Эта темнота на месте родного дома будто свидетельствовала, что произошло непоправимое. Я сижу на том самом месте, где стояла моя жена (это слово вновь приобрело эфемерный оттенок), когда я впервые обратил на неё внимание. Моё плечо опирается о тот самый уголок косяка, которого она тогда едва касалась коленом своей божественной ножки. Да, ножки, ножки. Они теперь мои. А я чей?
Вышла моя хозяйка.
- Что сидишь-грустишь? Пойдём спать, я устала.
- Что-то плохо мне. Много выпил, наверное.
- Ну что же ты?
- Ты иди, ложись, я потом приду.
- Зачем пил-то столько, чудо?
- Прощался с детством. Иди, ложись.
- Ладно. Приходи.
Она ушла, и я снова остался один. Мне было так плохо, что я не замечал холода. Тяжёлое опьянение накладывалось на тяжёлые думы, и некому было пожалеть меня, кроме толстого чёрного кота Тимофея, который долго тёрся об меня и мурлыкал, а потом забрался ко мне на колени и засопел. Впрочем, никому другому я бы в тот момент не позволил себя утешать. В голову лезли всякие нехорошие мысли. Слова Риты вспоминались, как проклятие. В самом деле, представить энергичную и сметливую Ольгу послушной такому тюфяку, как я, было трудно. Для этого ей придётся изменить свой характер. Или мне свой: стать решительным и мудрым. Что более возможно? Ни то, ни другое. Потом, благословение родителей. Конечно, хорошо и правильно сказано, что любовь способна преодолеть любые преграды, но что это значит на практике? Отказываясь от помощи родителей, я взваливаю всё на свои плечи, а я человек неопытный и неискушённый, будут промахи и ошибки, и помочь исправить их будет некому. А простит ли Ольга мне мою житейскую неловкость? Не ошиблась ли она во мне? Действительно, я ведь не знаю, что побудило её согласиться на моё предложение. В то, что она в меня влюблена, верилось с трудом. Конечно, я ей не противен, но и особого влечения тут тоже нет. Вот ведь и сейчас, мне плохо, а со мною рядом не она, а толстый усатый Тимофей. А она спит себе в тёплой постели, как будто так и надо. Хоть бы обиделась, что такая несуразная у нас брачная ночь!
   
53



54

Первый день новой жизни начался плохо. У меня болела голова. Мне хотелось спать. Сочувственно-двусмысленные шутки гостей второго дня раздражали меня так, что хотелось взять автомат и расстрелять всех этих совершенно ненужных мне людей. Господи, за что мне всё это? Ольга же, прекрасно выспавшаяся и отдохнувшая, выглядела вполне счастливой. Со мной она была снисходительно ласкова, на шутки гостей улыбалась и отшучивалась. Юрка и Катерина, ночевавшие у моих, пришли поздно.
- Как там? – спросил я.
- Да ничего, - отмахнулся Юра, - ну а у вас?
Я махнул рукой.
- Что? Неудача? – он округлил глаза.
- Да нет, не то. Совсем не то.
- А что же?
- Потом.
Потом мы ждали Диму. Юрка всё хотел остаться со мной наедине и выяснить, как же прошла ночь, но я уворачивался, как мог. Я вообще ни о чём не хотел разговаривать, тем более об этом.
Дима приехал в три часа. Я пошёл к своим, забрать вещи и попрощаться. Мои встретили меня молчанием. Я прошёл в дом, взял вещи, приготовленные загодя, вышел и спросил:
- Ну может, хоть слово какое напутственное скажете? А? Родители?
- Какое тебе слово, сын? – сказал отец, - если б ты слушал умные слова... Будь счастлив, как сможешь.
- Нуежели вы никогда не примиритесь с моей самостоятельностью? Так я и должен всю жизнь под вашим крылышком, да по вашей указке?..
Но они меня уже не слушали. Я плюнул и пошёл прочь со двора. Вот и всё благословение.
Места в «жигулях» было явно маловато. Юрка сначала хотел напроситься поехать с нами до самой Москвы, потом, по мере заполнения багажника, снизил запросы, готов был доехать только до станции, а дальше пилить на электричке, но когда последний баул пришлось положить на сиденье, он принял героическое решение: они с Катей поедут своим ходом. Попрощались, со всеми поцеловались (Маша всплакнула), уселись, Ольга вперёд, рядом с водителем, я сзади, с баулом, и поехали. Дорогой молчали. Каждый думал о своём. Ольга будто сбросила с себя маску и выглядела усталой и недовольной. Усталость и недовольство её были понятны. Не думаю, что она мечтала именно о такой свадьбе. Не было рыцаря на белом коне, был я, не было народного ликования, были гости, которым лишь бы нажраться и напиться, не было брачного ложа из лепестков роз, была всё та же одинокая кушетка, а эрзац-рыцарь, то бишь молодой муж – я – провёл ночь на крыльце в обществе кота. Так что все улыбки – это для доброй Маши, чтобы она порадовалась. Свадьба – праздник не для молодожёнов, а для устроителей. А нам бы хорошенько отдохнуть от этого праздника. Так что Ольгу я понимал. А меня понимал Дима, сунувший мне перед поездкой в сумку несколько бутылок пива.
Когда мы приехали, было уже темно. Войдя в квартиру, Ольга снова надела утреннюю маску. Улыбки, поцелуи, слёзы счастья. И мне уже не было так противно, может из-за перемены обстановки, может из-за пива. Дима сразу же стушевался и исчез, обещав звонить. А бабушка усадила нас за столом на кухне, налила чаю, поставила перед нами собственноручно испечённый свой фирменный торт «наполеон» и сидела и смотрела на нас счастливыми глазами.
- Какие вы всё-таки у меня хорошие! Какая красивая пара! Вы когда шли из церкви, я просто налюбоваться вами не могла. Так и хотелось сказать: «Пройдите ещё раз!» Такие красивые! Такие счастливые улыбки! Вот что значит, когда двое так любят друг друга, как вы! Столько испытаний, а вы выстояли и счастливы! Ну кушайте, кушайте, родные мои. А потом помойтесь и спать ложитесь. А я вам пока постель приготовлю.
Мы с Ольгой остались на кухне, сидеть друг напротив друга и стараясь друг на друга не глядеть.
- Ну вот наши страдания и кончились, - сказал я, чтобы прервать неловкое молчание. Действительно, мы за целый день толком и не поговорили. Но Ольга не была настроена на разговор. Она аккуратно, маленькими кусочками, откусывала от торта, медленно жевала и запивала маленькими глотками чая, глядя куда-то в пространство и находясь явно очень далеко от меня. Ко мне же мало-помалу возвращалось прежнее воодушевление. Сейчас бабушка постелит нам, мы тщательно вымоемся и ляжем вместе. Впервые. Вот так, через какой-нибудь час эта прекрасная девушка наконец станет моей. Интересно, о чём она сейчас думает? Я протянул руку через стол и коснулся её руки. Она на мгновение задержала свою руку в моей, но потом мягко высвободила её, продолжая глядеть в никуда.
- Что с тобой? – спросил я.
- Устала, - сказала она и снова ушла в своё пространство.
- Ничего, сейчас отдохнём. В объятиях друг друга...
- Я предпочла бы просто отдохнуть, - с неожиданным раздражением ответила она и добавила уже мягче, - извини, но меня последние дни просто выжали. Да и тебе надо отдохнуть. Мы оба не в форме.
Её резкость буквально обожгла меня, так что я отдёрнул руку.
- Ладно, тогда мойся и ложись.
Она аккуратно доела, собрав даже крошки, встала из-за стола и пошла в ванную. Я тоже встал, прошёл в коридор и достал из своей сумки пиво. Конечно, этим не напьёшься до забытья, да и забытьё у меня всё равно не наступает, но всё хоть какое-то развлечение, раз уж любви не будет. Я вернулся на кухню и налил пиво в большую чашку. Пришла бабушка.
- Ну что? А где Оленька?
- Моется.
- Вот и правильно. Хорошо, что она у тебя такая чистоплотная. Вот я смотрю на вас и нарадоваться не могу. Как я хочу, чтобы вы были счастливы! И я всё для вас сделаю. Ты что это пьёшь? Пиво? Фу! – она гадливо поморщилась, - как ты можешь? Прямо, как твой отец.
- Выходит, я сын своего отца, - усмехнулся я.
- Ну-ка вылей, ты сейчас к жене войдёшь!
- Нет. Жена устала и будет отдыхать. И я отдыхаю.
- Да что же вы, ребята, поссорились? С ума сошли, да? Оля!
- Тише ты! Что ты кричишь?
- Ну как же? Что же это?
- Бабуля, мы взрослые люди, если мы так решили, так пусть и будет.
- Ну вы даёте! Взрослые! Взрослые так разве решают?
- Опять двадцать пять! Там мне всё указывали, как решают взрослые, оттуда сбежал, так тут ты покоя давать не будешь. Так? Дайте вы нам пожить спокойно! Хоть в постель не лезьте!
- Да что ты взбеленился! Я тебе разве что-то плохое говорю?
- Хорошее. Спасибо. Но давай отныне так: сказала хорошее, я тебя выслушал, и отвали. Дальше мы сами будем из разного хорошего выбирать. О`кей?
- Делайте, что хотите, - сказала бабушка и ушла в свою комнату.
- Вот так-то лучше, - сказал я и пошёл за второй бутылкой.

*  *  *  *

Когда и где произошёл тот надлом в наших отношениях, с которого началось отчуждение, я не успел заметить. Возможно, с самого начала что-то пошло не так. Или это отсутствие родительского благословения сыграло какую-то мистическую роль, или мрачные пророчества Риты, которую я после этого возненавидел, а может я и сам где-то ошибся. Но, вспоминая всю предысторию, я не видел, где я мог поступить иначе. Я мог только сойти с выбранного пути и отказаться от Ольги. Но об этом не могло быть и речи. И я продолжал двигаться вперёд, в надежде, что судьба предоставит мне момент, когда я смогу всё исправить одним движением, или если не исправить, то хотя бы увидеть некую истину. Какую – я не знал, только догадывался, что она не будет сладкой.
Но внешне всё было благополучно. Мы прописались в бабушкиной квартире. Это было трудно, но возник из небытия Игорь, похудевший и будто слегка заплесневевший, но ещё более всемогущий, и, пройдясь по нужным кабинетам, чем-то так заинтересовал их обитателей, что вопрос решился буквально в два дня. Попутно в те же два дня по звонку Игоря Ольга устроилась на работу в очень официозную поликлинику, принадлежавшую к ещё существовавшей тогда «системе». Естественно, все эти два дня Игорь напропалую кокетничал с Ольгой, так что во мне даже шевельнулся змей ревности, но, как только дела устроились, он провалился обратно в своё небытие. Мне он тоже предлагал помощь в трудоустройстве, в гараж, принадлежавший той же «системе», но я отказался, справедливо рассудив, что такая неотёсанная деревенщина, как я, не впишется в тот коллектив. На мой осторожный вопрос о Кешке Игорь ответил как-то уклончиво, мол, тот теперь живёт своим умом, из чего я заключил, что отец для сына больше не авторитет.
Ольга теперь ездила на работу куда-то далеко в город, на Юго-запад, уходила из дома рано, возвращалась поздно. Я же ждал звонка от Димы и ездил с бабушкой на дачу, копался в оживающих грядках, подновлял сараи и теплицы и старался ни о чём не думать. Ольга по вечерам приезжала усталая и раздражённая, я же наоборот, после дня, проведённого на свежем весеннем воздухе, чувствовал прилив сил и желаний. Уже через неделю она перестала извиняться за резкость своих отказов. Я страдал, но страдал молча. Справедливости ради надо сказать, что наши отношения были для меня не одним только страданием. По выходным мы отрывались, что называется, по полной. И я видел блеск её глаз, слышал её стоны, и забывал всё, что накапливалось за неделю. Мы ходили гулять, шатались по улицам, а вечером шли в какой-нибудь видеосалон и смотрели хороший фильм. Но этим идиллия и заканчивалась. «Ты-то спишь, сколько хочешь, а мне рано утром на работу». Утром, едва она уходила, я вскакивал с постели и бежал к окну. Она выходила из арки и ждала автобуса на остановке, не подозревая, что я с шестого этажа наблюдаю за ней. Я любовался её фигуркой, обтянутой коротким трикотажным платьем, подчёркивающим женственность осанки, длинными ногами на каблучках, тонкой шеей, гладкими тёмными волосами, перехваченными на затылке в конский хвост. Я с шестого этажа видел каждый ноготок, каждый волосок и мучился от того, что всё это великолепие, формально принадлежащее мне, живёт само по себе какой-то своей таинственной жизнью, лишь раз в неделю отдавая мне некую дань. Она запрыгивала в автобус (даже в толпе в час пик у неё это получалось изящно), и я смотрел ему вслед, пока хватало глаз. Потом я встряхивался от наваждения и шёл к бабушке, и мы опять собирались и ехали на дачу, откуда вечером очень не хотелось возвращаться. Но приходилось: я ждал звонка от Димы. И однажды утром он позвонил. Едва автобус, увозящий Ольгу к вокзалу, вышел из поля зрения, раздался телефонный звонок. Теперь в квартире было два телефонных аппарата, один в бывшей моей комнате, в которой сейчас жила бабушка, другой у нас. Я поднял трубку и услышал бодрый голос Димы:
- Эй, молодожёны, проснулись уже? Как медовый месяц? Продолжается?
- Давно уже суровые будни. Ольга работает едва не с первого дня, я твоего звонка жду.
- Ну! А я думал, вы куда-нибудь на море отдыхать рванули!
- Нам как-то и мысль такая в голову не приходила.
- Плохо, что не приходила. Но всегда всё можно поправить.
- Ты звонишь, чтобы предложить отдых?
- Нет, у меня для тебя есть работа.
Ура! Наконец-то работа! Закончится эта проклятая рефлексия, и я смогу ... ну хотя бы говорить своей жене по вечерам, что я тоже трудился целый день с раннего утра, но во мне при этом не умерло ничто человеческое. И пусть она по-прежнему не сдаётся, но на сей раз моральная правота будет на моей стороне. А требовать я от неё ничего не буду.
В тот же день я отправился в деревню за грузовиком. Когда я вошёл во двор и увидел мать, мне показалось, в её глазах мелькнула надежда, что я уже разочаровался и вернулся. Но через мгновение всё стало на свои места.
Возни с машиной было немного: проверил масло, подкачал приспустившие шины, заполнил документы и поехал. Даже не остановили ни на одном посту. Было радостно, и я даже пел в дороге. Приехав домой, я с трудом поставил машину в тесном дворе и сразу же побежал звонить Диме. Ольга была дома. Новость о том, что у меня есть работа, её тоже обрадовала.
Дима подрядился возить из Ленинграда в Москву импортные товары. Это было время, когда подобный бизнес только начинался и при некотором везении можно было довольно быстро сколотить капитал. Впрочем, у Димы таких планов не было. Просто он не мог бездельничать, ему требовалось находиться в движении. Где он взял стартовый капитал, я так и не понял. Для меня вообще было загадкой, откуда у этого человека берутся деньги. Каких-то два месяца назад он отдал мне всё, что у него было, и за это время я почти всё потратил, а он где-то достал столько, что хватило, чтобы снарядить экспедицию в Питер за импортом. Впрочем, скорее всего он просто пару раз проехался по этому маршруту на своих «жигулях», и решил, что теперь можно дать заработать и мне. Схема была привычная: мы ехали в Питер, там на каких-то складах в самом центре города Дима закупал продукты, которые потом пристраивал в Москве в течение нескольких дней. Простая бортовая машина для таких целей не подходила, поэтому пришлось оснастить её тентом. Опять же подсуетился Дима. Приятные и не очень хлопоты (в числе последних – формальности в ГАИ) были завершены в течение двух недель, и наконец майским солнечным утром мы выехали в первый рейс.
Город на Неве мне не понравился. Может быть потому, что я ездил по портам и складам в промзонах, так что все парадные фасады были просто обращены в другую сторону. Дима же не переставал разглагольствовать о красотах этого чудесного города, о музеях и пригородных парках и обещал, что однажды мы сделаем перерыв и просто съездим сюда специально для ознакомления с красотами. А я вспомнил, что у меня здесь живёт знакомая по имени Аня. Удивительно, но я очень легко вспомнил её телефон, который армейский друг Костик нацарапал на пачке сигарет. Я до сих пор ни разу им не воспользовался.
 Однако свершиться нашим планам не удалось. Всё лето мы мотались между столицами, делая по три-четыре рейса в месяц. Нам везло. Машина работала исправно, с топливом тоже проблем не было (я регулярно наведывался в родной совхоз, не заезжая при этом домой), неприятна была только необходимость откупаться от милиции почти при каждой встрече, но все финансовые дела взял на себя Дима. И, несмотря на все поборы, заработок был очень даже неплохой. Мы купили новый телевизор, и я даже стал подумывать о перспективе покупки автомобиля. И Ольга повеселела. То ли ей понравилась обеспеченная жизнь, то ли моё долгое отсутствие. Как бы то ни было, но она стала ласковее. И ещё: все политические катаклизмы, терзавшие страну в то лето, обошли меня стороной. Дни путча мы с Димой провели в Новгороде, это была единственная серьёзная поломка нашего автомобиля, выведшая его из строя на несколько дней. Собственно, поломку нельзя было назвать серьёзной, но народ был слишком увлечён событиями, происходившими в Москве и Питере, им было не до какого-то вульгарного ремонта. Я тоже переживал и рвался в Москву, но Дима не пустил меня, и я торчал в гараже или гулял по городу. По вечерам звонил Ольге. Она была напугана происходящим и упрекала меня в том, что я отсиживаюсь где-то, вместо того, чтобы быть рядом с ней. Я оправдывался тем, что надо следить за сохранностью машины и товара, ибо политика политикой, но воровство процветает во все времена. Дима же времени даром не терял: пристраивал товар. В конце концов всё устроилось благополучно. Но в сентябре наша эпопея окончилась, причём довольно печальным образом. Где-то в глухой новгородской глубинке нас подрезал легковой автомобиль чёрного цвета. Мы остановились. Из легковушки вышли четыре вооружённых человека и направились к нам.
- Вот мы и приехали, - сказал Дима упавшим голосом, - ну-ка дай газу и постарайся их объехать.
Я быстро тронул с места, так что те только успели отскочить.
- Жми на всю железку и постарайся, чтобы они не смогли нас обогнать.
Мы мчались по узкой разбитой дороге, выжимая из старого грузовика столько, сколько было возможно. Я услышал сзади хлопки.
- Стреляют, что ли?
- Похоже, мы их обидели. Значит, придётся держаться до последнего. Если остановимся, сразу выскакиваем и разбегаемся в разные стороны. Лишь бы живыми остаться. Сколько до ближайшего поста?
- Ой, далеко!
Я так испугался, что от ужаса просто забыл, где нахожусь. Всё-таки они нас обогнали.
- Бей их в зад! Скидывай с дороги! – закричал Дима, - не тормози!
Но я притормозил, и наш грузовик, слегка зацепив автомобиль бандитов, на мгновение потерял управление и соскочил с дороги.
- Прыгай и беги! – крикнул Дима и сам выпрыгнул в дверь.
Я всё-таки удержал автомобиль и провёл его между деревьями, но тут двигатель заглох, машина встала, и я тоже выскочил из неё и побежал в лес. Сзади слышались громкие голоса преследователей и раздались два выстрела. За нами гнались. Куда бежал Дима, я не видел, сам же старался двигаться вдоль шоссе. Однако скоро на пути возник ручей, и я побежал вдоль него вглубь леса. Выстрелов больше не было, голоса тоже скоро смолкли. Я вышел к какому-то болоту и побрёл по опушке вдоль него. Теперь можно было не торопиться. Если они меня догонят, мне всё равно конец. «Господи, спаси!» - ничего другого в моей голове в тот день не было.
День был ясный, солнечный и тёплый, что было хорошо для меня, потому что я мог ориентироваться по солнцу, но вот ясная ночь была совсем некстати. Одет я был очень легко: рубашка да джинсы, а на ногах кроссовки, которые я к тому времени порвал и промочил. К тому же очень хотелось есть и пить, а в моём распоряжении были только кислющие болотные ягоды. И устроиться на ночлег не было решительно никакой возможности: везде под ногами был только мох, сухой снаружи, но скрывающий под собой воду. Совсем выбившись из сил, я устроился на поваленном дереве.
Вот так вот, думал я, глядя на звёзды, родился человек, прожил двадцать один год, прокоптил небо. Чего-то желал... независимости, счастья с любимой женщиной, благополучия в семье, мало ли чего ещё! Хорошие желания, благие цели. И чем всё кончилось? Подохну в новгородских болотах. Что толку в добрых планах, если всё равно человек лишь игрушка в руках глупой судьбы. Избежал пули вчера – сдохну от холода, голода и жажды завтра. Если солнце скроется, я обратной дороги не найду. А эти гады будут жить. И так же точно грабить проезжающих. И всё у них будет хорошо.
Интересно, как моё исчезновение воспримет Ольга? Ой, боюсь, не будет сильно тосковать. Только вот формально будет оставаться моей женой и замуж за какого-нибудь своего элитного пациента выйти не сможет. А вот бабушка будет горевать. И Маша будет горевать. А Рита, наверное, скажет: «Вот конец всякого безбожника». А родители... Расстались мы плохо. Жалко. И не столько жалко, что они будут переживать, сколько жалко, что я их больше не увижу. Ведь как бы я ни старался от них отгородиться, в сущности что я без них? Отец был прав: если что – я вернусь к ним, они-то примут всегда. И ведь они, чёрт возьми, как всегда правы: послушай я тогда их и не пустись в эти авантюры с заработками и женитьбой, сейчас бы не в болоте гнил, а спал бы в тёплой постельке. Вот и выбирай, Аркадий, что тебе милее: свобода или тепло? Впрочем, можно ли считать свободой моё нынешнее состояние? Здесь я свободен только либо замёрзнуть, либо утонуть, либо помереть с голоду. Меня ещё могут догнать мои враги... чу! ветки трещат! А ещё тут и звери водятся, медведи. Какой большой у меня выбор! Есть ли кто в этом мире более свободный, чем я сейчас? Однако, как холодно! Господи, если Ты действительно есть, пошли мне избавление! Ну что Тебе стоит! Ведь Ты целый мир в шесть дней создал! Неужели Тебе так трудно согреть всего одного человека, погибающего в болоте? Где Ты, Господи? Ответь мне!
Небеса молчали. Я продрожал до самого рассвета, вслушиваясь в звуки ночного леса, а утром, едва рассвело, решил идти. Господь не отвечает, придётся выбираться самому. Солнце вставало за болотом, поэтому я пошёл так, чтобы оно оставалось за моей спиной. Голод заставлял меня срывать и есть растущие здесь в изобилии чёрные ягоды с синим восковым налётом, которые ещё вчера набили мне оскомину. А ещё здесь было много грибов. Как много грибов! Как насмешка! Именно сейчас они мне нужны меньше всего.
В девять часов утра я вышел к шоссе. Ну что, спасён? Но что делать дальше? Ловить попутную машину было страшно: все казались мне бандитами. В конце концов я заставил себя выйти и поднять руку перед грузовиком, движущимся в сторону Москвы. На моё удивление, он сразу остановился.
- Шеф, далеко едешь?
- А тебе куда нужно?
- Чем дальше, тем лучше. В Москву.
- Садись.
- У меня, правда, денег нет, - соврал я на всякий случай. В кармане у меня была небольшая сумма, и я хотел по возможности сохранить её подольше, мало ли что...
- Да садись ты, не нужны мне твои деньги.
- Спасибо.
- В лесу, что ли, ночевал? – спросил он после минутного молчания.
- Ага.
- А! – понимающе кивнул он, - пешком давно идёшь?
- Нет.
- Видал тут недалеко на обочине грузовик сгоревший?
- Нет.
- Как же ты его прошёл? Он тут, похоже, со вчерашнего дня стоит. А то я думал, ты, может, знаешь, что там случилось.
- Так а там людей не было? Ты бы у них спросил.
- Нет, не было никого. Видно, что из кювета его тащили. Он, наверное, на полном ходу с дороги соскочил. Водила, похоже, заснул за рулём. А номера наши, московские.
- Так ты москвич?
- А ты что, номера мои не заметил?
- Да я не разбираюсь в них, - снова соврал я. А на номера его я просто не обратил внимания. Мне хотелось расспросить его подробнее, ведь судя по всему сгоревший грузовик – наш с Димой, но я боялся вызвать подозрение и потому молчал и строил догадки.
В кабине было тепло, и под монотонный шум дизеля и блатные песни из магнитолы меня стало клонить в сон. Впрочем, проспал я только до первого поста, где важный инспектор заставил меня выйти из машины и предъявить документы. На моё счастье, документы свои я не забыл в машине и не потрял. Наплёл инспектору, что гостил у друзей в Новгороде и добираюсь домой автостопом. Новгородского адреса не знаю, меня туда привезли на машине, потом мы два дня пили, а потом я уехал. Инспектор выслушал мою байку, потом завёл в помещение и связался по селектору с кем-то, чтобы выяснить мою личность. Пока он ждал ответа, мой водитель уехал. Пост жил своей жизнью, инспекторы сновали туда-сюда, заходили водители, растерянные или рассерженные. Вот так и я на этом посту уже бывал не один раз. И даже инспектора этого помню. Вроде не сволочной мужик. Я сидел и вздрагивал на каждый писк громкой связи. Наконец пришёл ответ относительно меня: в розыске по Новгородской области я не значусь. Инспектор вернул мне паспорт и даже проявил милосердие: попросил стоявшего тут же попутного водилу подвезти меня.
В полночь я был дома. На мой настойчивый звонок вышла открывать бабушка.
- Господи, да что с тобой? – всполошилась она, увидев меня.
- Ой, не расспрашивай ни о чём, - отмахнулся я, - дай лучше поесть чего-нибудь. А где Ольга?
- Оленька спит, - сказала бабушка и вдруг спохватилась, - тише! Так что с тобой случилось?
- Ты можешь просто дать мне пожрать, ни о чём не расспрашивая? – разозлился я.
- Ну иди на кухню. Вот ещё! Я что, от безделья тебя расспрашиваю? Я же волнуюсь!
- Поволнуйся о еде, пожалуйста, - сказал я и прошёл в ванную. Вымыться мне хотелось ещё больше, чем есть.
Ольга, похоже, даже не проснулась. Не будь я таким усталым, разозлился бы ещё больше, но после еды меня разморило, и я пошёл в комнату и просто лёг рядом с ней и сразу уснул. Когда проснулся, её уже не было. Вот жёнушка! Ни встретить, ни проводить. Я прислушался. В бабушкиной комнате работал телевизор. Я быстро оделся, взял сумку и тихонько выскользнул из квартиры. В универсаме купил две бутылки пива и хотел взять что-нибудь из еды, но передумал и взял бутылку водки. Затоварившись, я пересёк наш квартал, вошёл в лесопарк, углубился, сел на пень, распечатал водку и одним глотком влил в себя едва не полбутылки. Глотку обожгло, в желудке поднялась горячая волна, из глаз брызнули слёзы, но я только крякнул. Посидел немного в какой-то бездумной тоске. Домой идти не хотелось, сидеть здесь было глупо. И я решил поехать к Юрке. Пробку от бутылки, когда пил, обронил в листву, искать её не хотелось, поэтому я оставил недопитую бутылку у пня и пошёл на автобусную остановку.

*  *  *  *

Конечно, я помнил, что застать Юрку дома невозможно, но на худой конец сгодилась бы Катерина. Даже это было бы лучше. Может быть, она меня как-нибудь по-особенному пожалела бы и помогла унять тупую душевную боль, поселившуюся во мне позавчера. И залить чем-то навязчивое беспокойство. Ведь не дай Бог Дима погиб! Обязательно выяснится, что мы ездили вдвоём, и меня будут искать. Хорошо, если, как свидетеля. А то ведь и как подозреваемого. И что мне теперь делать? Куда бежать, где прятаться? Может, меня уже и ищут? Нет, рано. Но надо ведь что-то делать. А что – я не знаю. Надо собраться с мыслями, привести себя в порядок, а сам я этого не могу. Пусть Катерина мне поможет. А потом, вечером, придёт Юрка, и мы спокойно решим, как надо поступить.
Дверь в Юркину квартиру была открыта. Что ещё за новости? С меня слетел последний хмель. Неужели и тут что-то случилось? А вдруг меня уже ищут и нашли хозяина машины – Юрку.
- Проходи! – раздался Юркин голос с кухни. Я прошёл на дрожащих ногах.
- Я почему-то так и думал, что ты придёшь.
Юра сидел за столом, посреди которого стояла полуторалитровая бутыль водки «Smirnoff», точно такая, как он привозил отцу в подарок.
- Ты вовремя. Присаживайся, составишь мне компанию.
- Ты уже всё знаешь?
- Ну да... Погоди, что я знаю? Я теперь так много всего знаю. Чем ты хочешь меня добить?
- Скажи прежде, что у тебя произошло.
- У меня? Да пройдись по квартире, посмотри в шкафы, может, что и заметишь.
- Ограбили?
- Ну вроде того... Ты что, в самом деле ничего не замечаешь?
- Да нет. А Катерина где?
- Ну вот, заметил!
- Что, с ней что-то случилось?
- С ней? Это со мной случилось!
- Что? Не томи!
- Да ничего, - упавшим голосом сказал он, - выгнал я её, вот и всё. Сейчас вот сижу и праздную свою свободу.
- Как выгнал?
- Совсем.
- А что произошло?
Он махнул рукой, достал два стакана, налил в них водки и сказал:
- Не хочу говорить, что эта сука сделала. Лучше давай выпьем.
Мы выпили.
- Так вот, брат Аркадий! Баба – из всех животных самое неблагодарное! Собаку бездомную подберёшь – она тебе верна будет до гроба, ты помрёшь – и она подохнет на твоей могиле. Кошка – и та к чужому не пойдёт. Бабу только пальцем помани – из любого рая в дерьмо полезет. И ради чего – непонятно! Хоть поверь в эту библейскую историю о совращении Евы! Ты представляешь – эта сука мне изменила!
Я поёжился. Юра продолжал:
- Помнишь Вовку? Впрочем, какая разница? Вовка, Мишка, Серёга – дела это не меняет. Главное – я. Что же, оказалось, я – несостоятельный любовник? Так что ли? Да нет же! Что я даю женщине в постели – не всякий сможет, я тебе честно говорю. Может я её не обеспечивал? Может, напрягал? Вот ты скажи мне.
- Не знаю. Я же с вами почти и не жил.
- Но когда жил, разве ты видел что-то плохое с моей стороны?
- Ну вообще-то видел.
- Да что же?
- Ты домой частенько пьяный приходил.
- Вот ты дал! – он всплеснул руками, – вот хорошая причина для измены! Я что, бил её? Оскорблял как-нибудь?
- Ну не бил, но такое отношение уважительным не назовёшь. Она тебя ждёт целый день, а ты являешься глубокой ночью, да ещё и чуть живой.
- Как это чуть живой? Да в каком бы я состоянии ни был, мы ложимся в постель, и у нас всё нормально! А потом, ты говоришь – она меня ждёт. Так это её женское дело – ждать. И уж когда я там вернусь, это моё дело. Что, ей завтра на работу рано вставать? Её работа – меня ждать. А вот мне точно вставать и идти туда, куда я, может быть, совсем не хочу, общаться с людьми, не все из которых мне приятны. Что, разве это по-твоему легче?
- Да, не легче. Но ты и её пойми.
- А что тут понимать? Ты сам посмотри, чего ей не хватало?
- Да я думаю, скучно сидеть в четырёх стенах круглые сутки.
- А чего она хотела? Ну шла бы на работу. В ларёк торговать её бы взяли. Или уборщицей. Куда ей ещё? Так нет же, мы теперь столичные жители, нам в грязи копаться западло. Ты хоть знаешь, откуда эта аристократка взялась? Я тебе не рассказывал?
- Нет.
- Она проститутка. Обыкновенная. Ты по питерской трассе ведь ездишь? Вот её подруги там до сих пор в Тверской области промышляют. Если живы ещё. Мы ездили тогда в командировку в Ленинград, вот и подобрали её. Вадик-то, тот молодец, попользовался и забыл. А я, дурак, пожалел её. Говорю, пускай с нами прокатится. Вот и жила с нами там, в Питере, всю неделю. Я ей одежду купил, туфли, помню, хорошие, дорогие. Отмыл её, приодел, смотрю – барышня-то красивая. Влюбился, идиот! Вадик всё пальцем у виска крутил, прав был, собака. Вот и взял её сюда. С матерью из-за неё горшки побил. Ну, там и так всё запущено было, но это оказалась последняя капля. Я, видишь ли, захотел из проститутки леди сделать, Пигмалион хренов! Проявить милосердие захотел. Ну вот и проявил. Видно, шлюху как ни воспитывай, она всё одним и тем же местом думает. Ох, ладно, давай ещё по стаканчику.
Мы выпили ещё по стакану.
- Ну а ты? – сказал я (мне показалось, что Юра всё-таки не совсем справедлив в своём гневе),– Ты ведь тоже ей изменял. Согласись, если взглянуть на дело с этой точки...
- Ну ты даёшь! Изменял! Что ты называешь изменой? То, что я там раз в неделю удовлетворю страждущую женщину? Это измена? Ты на Галю намекаешь? Так ты же ничего не знаешь! Ведь она меня любит, по-настоящему. Только замужем она за козлом одним, Андрюша зовут. И двое детей у них. Как он их сделал-то – непонятно, импотент несчастный. Да может и не он. Я помню, она со мной в Голицыно к друзьям на гулянку ездила, так он приезжал туда, упрашивал её вернуться, даже на колени вставал, придурок, детей поминал. Представляешь, скотина какая! Дети, говорит, ждут! Мы тогда на него накинулись, а он здоровый, как чёрт, спортсмен бывший, раскидал всех... Только она с ним не поехала всё равно. Даже прикоснуться к себе не дала. Сказала, что любит только меня одного. При всех!
- И он что?
- Уехал. С детьми надо было кому-то сидеть. Я ей тогда ещё говорил, что, мол, ты не уйдёшь от этого чмошника, что он тебя так позорит. А она говорит: «А ты от своей Катьки тоже уйдёшь?» И я, идиот, сказал: «Нет». Представляешь? Я эту шлюху любил больше, чем женщину, которая ради меня готова была отказаться от мужа и от детей. Ну не дурак? Тогда же и сказал ей, что, мол, встречаться мы с тобой будем, но о любви давай не говорить. Она даже на это согласилась, представляешь? Видишь, какую любовь я променял на проститутку неблагодарную? А про Иру ты что-нибудь знаешь? Я познакомился с ней, когда её бросил любимый человек. И утешил. Ты знаешь, как женщины нуждаются в утешении? Да и не дай Бог тебе это узнать, ты ведь молодожён счастливый. А я это наверное понимаю, талант у меня, что ли, такой. Мне жалко женщин, когда они плачут, когда они несчастны. Ведь самое большое несчастье в жизни – это когда тебя не любят! У Катьки этого несчастья не было. Ей просто хотелось обеспеченной жизни. А Иру бросили. Как старую игрушку. Ну и я, конечно, окончательно подобрать её не смог, у меня ведь уже эта зараза жила... Но встречались долго, месяца четыре. Галя, помню, что-то заподозрила и ревновала страшно. А потом я Иру со Славиком познакомил, сейчас счастливо женаты. Этот лопушок и не знает ничего. Вот так, а ты говоришь – изменяю! Это разве измены? Да я тебе много таких случаев могу рассказать. Вот хотя бы Димкина жена, Света. Как мне приходилось её из депрессий вытаскивать. Как я ей промывание желудка делал, когда она таблеток наглоталась. А потом мы спали. Да! Так от этого никуда не уйти! Других отношений между мужчиной и женщиной природа не предусмотрела!
- А вдруг и Катька кого-то решила утешить? По-своему, по-профессиональному.
- Ой, не смеши меня! Это Вована-то? Его не утешать надо, а воспитывать! Двадцать семь лет человеку, а только и думает, как бы пожрать, выпить, да по...... . Вот уж, кто козёл настоящий! Да и бесполезно воспитывать. Рожу я ему набил, да ведь я уже не первый, кто ему рожу набивает. Тут уж, чего мамка не дала, и кулаком не вобьёшь. Таких сразу убивать надо, а ещё лучше делать аборт и родителей стерилизовать. Давай ещё выпьем.
Мы снова выпили.
- Хорошо, что ты пришёл. А то одному совсем плохо было. Вот как – и одному плохо, и никого видеть не хочу. Кому сейчас ни позвони – все ведь скажут: сам виноват, мы предупреждали! А мне-то что толку от того, что вы предупреждали? Мать, была бы нормальная, поняла бы, наверное, а так тоже начнёт нотации читать про грехи смертные. Да мне это не нужно. И из девчонок своих никому звонить не хочу. Никого не хочу, один ты у меня остался.
Тут раздался телефонный звонок.
- Не хочу никого слышать. Если хочешь – подойди. Но меня нет ни для кого. А ещё лучше – выдерни шнур.
Я подошёл к телефону и поднял трубку.
- Слушаю.
- Алё! Юрка! – раздался из трубки голос Димы.
- Нет, это Аркадий.
- Аркадий! Ты жив! Ты уже здесь? Давно приехал?
- Вчера ночью. А ты?
- Только что. Вот звоню Юрке, чтобы сказать, что и машина его сгорела, и брат погиб. А ты жив, оказывается! Ну, ты меня обрадовал!
- Я этому тоже рад, - сказал я. Надо же, а я уже и забыл и о Диме, и о сгоревшей машине.
- Кто там? – спросил Юра.
- Дима.
- Чего этот козёл хочет?
- Слушай, Юрка там? – раздавалось из трубки, - дай мне его, а если нет, тогда я ему вечером позвоню, передай, ладно?
- Поговорить с тобой хочет, - сказал я Юрке.
- Да пошёл он!
- Дима, давай потом, сейчас тут не до тебя.
- Понял. Ну а ты как? Нормально?
- Лучше некуда. Давай потом поговорим, вечером мне позвони.
Я положил трубку.
- Что там у него стряслось, - спросил Юра, наливая водку в стаканы.
- Да я затем и пришёл к тебе, чтобы это рассказать. Мы машину твою погубили.
- Какую машину?
- Грузовик. «МАЗ».
- А! Как это – погубили?
- Он сгорел.
- А? Ну и хрен с ним, - махнул рукой Юра. Он был уже серьёзно пьян.
- На нас бандиты напали, чуть не поубивали, мы от них еле убежали. А машину они сожгли.
- Да что ты об этой машине горюешь? Сами-то живы?
- Живы вроде бы.
- Это самое главное. Ты вот расскажи, как у вас с Ольгой. Я хочу хоть что-нибудь хорошего услышать за день. Чем она занимается, как время проводите, как у вас в постели? И не думаете ли ребёнка заводить?
- Да так всё как-то...
- Что, неужели и она?..
- Да нет, всё вроде нормально. Она работает. Игорь её на работу устроил, в цековской поликлинике.
- Ну! Это здорово! А что же он тебя никуда не пропихнул?
- Да он хотел, а я отказался. Там публика не моя, мне что-нибудь попроще нужно.
- Ну и дурак. Сейчас бы не от бандитов бегал, а ездил по городу и области, а то и в командировки за казённый счёт. Это ты зря.
- Так бегаю от бандитов, а то бы их возил. Да сейчас бы уже и не возил. Что у них там после путча? Не расформировали бы. А так я вольная птица, сам себе хозяин. Нет, я правильно сделал.
- Как знаешь.
- О ребёнке не думаем пока. Надо на ноги встать прежде. Сейчас Ольга работает целыми днями. Ей только на дорогу в одну сторону три часа уходит, а представляешь – беременная будет ездить? 
- Да, тяжело. Ну, покупай машину, да учи её водить, тогда легче станет.
- Ты что, в таком сумасшедшем движении...
- Всё лучше, чем на перекладных. Или зарабатывай, чтобы она на такси могла ездить.
- Да где я столько заработаю?
- Ищи. Милый мой, а ты как хотел? Взял жену – удовлетворяй её по всем пунктам. Кстати, как насчёт удовлетворения?
 - Некогда. Она устаёт на работе, меня дома не бывает. Так что редко-редко.
- Вот это плохо. Это должно быть самым главным.
- Ну наверное, это не самое главное, если Катьку ты не удержал.
- Дурак! Катька – проститутка. А я говорю про любовь! Надо любовью заниматься, а не просто так, как животные...
- На любовь, знаешь, ни времени, ни сил не хватает.
- Это дурной знак. Так не должно быть. Как бы вы ни устали, в первую очередь должна быть тяга друг к другу. Если этого нет – это повод призадуматься. Вообще, знаешь, я вот тебя слушаю и всё больше прихожу к выводу, что всё-таки мы ошибались тогда.
- О чём ты?
- Ну, может быть, тебе и правда не стоило тогда на ней жениться. Ведь может получиться, как с Катькой: я полюбил её, а ей только и нужно было, что жить в Москве. Я тогда этого не видел и не понимал. Любовь ведь ослепляет! И тебя, похоже, проглядел. А ведь ситуация, ты прости меня, конечно, за такое сравнение, аналогичная. Девушка из провинции желает вырваться в Москву к обеспеченной жизни. Ты – хорошая кандидатура для такого прыжка. У тебя есть бабушка, которую легко очаровать. Ты сам человек порядочный и не противный, так что ей даже и поступиться ничем не придётся. Я думаю, откажи она тебе в постели совсем – ты бы не стал её принуждать и насиловать. А это сейчас большая редкость для мужчины. Ну, она могла поразмыслить и решить, что это хороший случай в жизни, который может не повториться. Вот что мне в голову пришло. Конечно, хорошо бы, это оказался бред сумасшедшего, и на самом деле она тебя любила бы. Но червячок сомнения-то есть! Ведь он и у тебя есть?
- Есть и у меня.
- Вот. И это плохо. Хорошо жить на свете доверчивым дурачком, который на всё закрывает глаза. Хорошо, наверное и такому, как этот Андрюха, что будет всё знать и унижаться, как маразматик. А нам с тобой плохо. Мы умные и хорошие люди, мы заслуживаем любви, но нас просто используют.
- Мир несправедливо устроен.
- Да нет, с миром как раз всё в порядке. Просто не надо быть дураком. Надо учиться на своих ошибках и жить с открытыми глазами. И не распылять добро своё на всех первых попавшихся, а искать достойных. Понимаешь?
- Я думал, Ольга достойная. Да и ты, опытный человек, тоже так думал. Как ты определишь достойную?
- Надо учиться. Надо запоминать все тонкости, все мелочи, чтобы потом их избежать.
- На это меня не хватит.
- Век живи, век учись.
- Так если дураком помрёшь – зачем это надо?
- Не знаю. Просто мне обидно. И за себя, и за тебя. И тебе я такой жизни не желаю. А как помочь – не знаю. Могу, конечно, советов разных надавать, но ты ведь вправе будешь сказать: что же ты, умник, сам так не поступил? Так что, смотри на меня и решай сам, как поступать.
Юрка выпил ещё один стакан и вдруг как-то сник.
- Что такое? Я пьян? – проговорил он, вращая остекленевшими глазами и пытаясь разглядеть меня, - Аркадий, ты что ли? А, ну да, что это я? Конечно ты. А где Катька? Где эта сука? Я ей всё скажу. Я не такое чмо, я покажу ей, чего она стоит...
Он взмахнул рукой, потерял равновесие и упал с табуретки на пол с каким-то деревянным стуком и тут же, на полу, заснул. Я попробовал поднять его, но у меня тоже сил уже не было, ведь пили мы почти на равных. Постояв немного над телом, я взял сумку, оделся и ушёл, затворив дверь. Вдогонку мне раздались телефонные звонки.

*  *  *  *

На улице бушевала осень. Резкий ветер метался между домами, как раненый зверь, и в ярости бросал в редких дневных прохожих мокрыми тряпками листьев и острыми иглами ледяного дождя с мелким снежным крошевом. И меня сразу закружило и едва не бросило на асфальт. Но я удержался на ногах и осторожно пошёл к автобусной остановке. В автобусе, подошедшем неожиданно быстро, я сел у окна и прижался лицом к холодному мокрому стеклу. Москва, такая же мокрая, холодная и усталая, как я, проплывала мимо меня, и не было ей никакого дела до моих страданий. Я пропустил свою остановку и решил поехать на работу к Ольге. Мне хотелось поговорить с ней, рассказать ей о том, как прошли эти несколько дней, а главное, задать тот самый вопрос, который исподволь мучил меня уже давно: любит ли она меня, или я для неё и вправду только лишь опора для прыжка в большую жизнь. Правда, что делать мне в случае откровенного ответа, я не знал. Разводиться, выгонять? Представляю, каково это будет. Да и как бы она не потребовала размена жилплощади, ведь прописана, так просто не выгонишь. Выходит, и бабушка сама себе петлю на шею надела. Так что теперь делать? Продолжать жить, как ни в чём ни бывало? Стерпится-слюбится? А выдержу ли я? И хочет ли она, чтобы стерпелось-слюбилось? Эх, как всё это некстати!
Над Ольгиной поликлиникой светило солнце. Видно, что тучи отсюда только что ушли куда-то на восток, и над всем Юго-Западом Москвы простёрся участок ярко-синего чистого неба. Однако, ветер не унимался. У меня ещё было время, и я пошёл от «Университета» пешком. Под солнцем всё казалось не таким унылым. В конце концов, Юрке, конечно, не повезло, но он знал, на что шёл, знал, кого пригрел. Да и не во всём он был прав. Я ведь помню, как Катька тогда оплакивала свою загубленную жизнь. И я тогда её просто пожалел. Совсем как сам Юрка ту Иру. Кто знает, может быть, мне действительно надо было воспользоваться искренностью того момента и предложить ей... ну, собственно, то, что предложил потом, и от чего она отказалась. Глупость. Вот интересно, что бы сказал Юрка, если бы узнал об этом. Ведь не знает же. А то я бы тоже наверняка по роже от него получил бы. Ну, это в сторону. Катерина – с ней всё понятно. А Ольга, разве она такая же? Нет! Она не пошла торговать собой на дорогу. Она решила вырваться в люди, она оценила себя. Что же в этом плохого? Это хорошо, и я думаю, что человек, уважающий себя, уважает и других, и тем более не станет ложиться к кому-то в постель только ради того, чтобы продвинуться по жизни. Такой человек предпочтёт честный труд. И мне кажется, Ольга именно такая. С этими мыслями я подошёл к поликлинике, вошёл в фойе и сел на скамейку. Тут же ко мне подошёл охранник, но я объяснил ему, что тут работает моя жена, и я всего-навсего жду окончания рабочего дня. Охранник зашёл к себе в дежурку, куда-то позвонил и через минуту подошёл ко мне снова и сказал, что моя жена сейчас выйдет. И действительно, минут через пять в коридоре появилась Ольга, стройная, красивая, уверенная в себе, только рассерженная. Она на ходу улыбнулась охраннику, он взял под козырёк, то ли шутя, то ли всерьёз. Я вскочил, готовый сейчас же обнять её и расцеловать, но она лишь махнула мне рукой, что означало «пошли» и прошла к выходу, не останавливаясь. На улице я догнал её:
- Что случилось, что ты такая пасмурная?
- Чего ты припёрся сюда пьяный? – процедила она сквозь зубы, не глядя на меня.
- Я? Пьяный? Кто тебе сказал?
- Охранник. Да от тебя разит, как от самогонного аппарата.
- Да ему какое дело?
- Ему? – она остановилась, повернулась ко мне и гневно посмотрела прямо в глаза, - то-то, что ему никакого дела нет! А вся поликлиника завтра будет знать, что у меня муж пьяница. Ты этого хочешь? Чтобы мне позориться?
- Что ты раскричалась? Какой я пьяница? Да и у кого мужья не пьют?
- Но никто не является к нам в таком состоянии. За ними мужья на машинах приезжают после работы, домой их везут, а ко мне пришло пьяное чудище с видом, как у бомжа. И ещё сказало, что оно – мой муж.
Только тут я сообразил, что утром натянул те самые штаны, в которых бегал по новгородским болотам, и вид у них, надо сказать, был непарадный. Удивительно, как меня ни разу милиция не задержала. Я смутился.
- Извини. Я... Я очень хотел тебя увидеть и поговорить с тобой. У меня сейчас очень тяжёлое время.
- У тебя всегда тяжёлое время, - сказала она и быстро пошла прочь.
- Нет! Не всегда! Меня позавчера чуть не убили! На нас бандиты напали. Машина наша сгорела со всем товаром, а мы с Димкой убежали. Я ночь на болоте провёл, чуть не сдох от переохлаждения. Столько всего передумал! Потом домой на попутке приехал... а ты даже встретить меня не вышла. А сегодня я у Юрки был, от него Катька ушла. Вот у него я и пил, с ним вместе горе заливали, каждый своё. Да что ты так бежишь, я не успеваю за тобой!
Она замедлила шаг, но по-прежнему глядела прямо перед собой. Молча мы дошли до метро. В поезде она стояла отвернувшись от меня, чтобы не чувствовать запаха перегара. Только в электричке я взял её за руку, и она не сделала попытки освободиться.
- Горе ты моё, - сказала она уже спокойно, - ты бы хоть штаны переодел.
- Да не до того было. Я вообще, как мешком по голове ударенный всё это время. Не до штанов тут.
- А что же бабушка за тобой не уследила?
- Да она и не видела, как я уходил. Я тайком, не хотелось на её расспросы отвечать. Раскудахчется, как курица!
- Что теперь делать будешь?
- Не знаю. Дима вечером звонить будет, там решим. Но думаю, попали мы здорово.
- Коммерсанты хреновы.
- Да уж. Ты не сердись на меня.
- А что там с Юркой?
- Да... Катьку с кем-то застукал и выгнал. Теперь сидит, переживает.
- Вот как, значит. Сам кобелировал – это не считается, а тут обиделся и выгнал. Скотина всё-таки твой Юра.
- Кто видит свои ошибки? Это только чужие хорошо видны.
- Ничего себе ошибки!
- Конечно ошибки. Он ведь искренне уверен, что его похождения – это не измены. Он совершенно серьёзно считает себя верным.
- Значит, не просто сволочь, а ещё и упёртая.
- Ну, ты это зря... он не понимает просто, что делает.
- Ой, что тут можно не понимать. Если ты считаешь, что для тебя есть в жизни отдельные правила – ты и есть сволочь. Слушай, мне надоел этот разговор. Ты, того и гляди, его оправдывать начнёшь.
- Мне его жалко.
- А Катьку тебе не жалко? Ты, кстати, не спросил, куда она пошла?
- Нет. Да он и не знает сам.
- Ну да! Страдалец выгнал женщину на улицу под дождь и не знает, где она.
- Да наверное пошла к кому-нибудь. Она с соседкой дружила.
Мы снова замолчали. Электричка подкатила к нашей станции и медленно выдавила из себя толпу, в которой были и мы с Ольгой.
- Пойдём пешком, - предложил я. Дождя не было.
- Вот ещё! Зачем?
- У меня проездного нет. И талонов.
- Одну остановку так проедешь.
- Не хочу. Мне поговорить с тобой надо.
- Дома поговорим. Я устала.
- Ты больше устанешь, пока автобус штурмовать будешь. Пошли.
Она нехотя подчинилась.
- Оля, я позавчера мог погибнуть. Я бежал под пулями и едва не утонул в болоте. Потом ночевал в лесу на морозе. Мой вид бомжа – не неряшливость, я жизнь свою спасал. Знаешь, я там, на болоте, всю ночь думал. Я думал, вот я погибну... что тогда? Оля, если бы я там погиб, ты бы горевала? Ты бы ждала меня? Надеялась бы, что я жив? Или... или я для тебя пустое место? Или я тебе нужен только так... Ты меня любишь, Оля?
Ольга молчала.
- Ответь на мой вопрос! Ну неужели это так трудно, сказать «да» или «нет»?
- Не кричи на меня. Это нетрудно. Но что это изменит? Ты-то сам меня любишь? Да, я знаю, ты мне об этом говорил много раз. Но в чём твоя любовь заключается? В том, что ты меня хочешь всякий Божий день?
- Ты-то меня даже не хочешь...
- Не сравнивай, у меня жизнь немножко другая. И была, и есть. И я хочу в жизни чего-то определённого, прочного. И любовь для меня – это то, на что можно опереться. А могу я опереться на то, что ты называешь любовью? Вот. Теперь твоя очередь молчать. Тебе нужна любовь? Так мне она нужна ничуть не меньше. А где она? То-то же. Так что то, что ты передумал на своём болоте, для меня не новость. Извини, если слишком резко сказала.
- Да нет, ничего. По крайней мере честно.
Я опустил голову и замолчал. Так молча мы шли до самого подъезда. Молча вошли, молча ждали лифта. А в лифте она вдруг обняла меня и стала целовать. Следующая ночь была одной из самых наших бурных ночей.

*  *  *  *

Дима позвонил на следующий день и успокоил меня. Фирма, продавшая Юрке грузовик в прошлом году, прекратила своё существование, не оставив следов, так что даже если нас кто-то и вздумает искать – не найдут. Восстановлению машина не подлежит, и ехать за ней в Новгород нет никакого смысла. Так что я могу спать спокойно, а Дима будет искать деньги, чтобы расплатиться за товар и за грузовик. Впрочем, Юрка сейчас в таком состоянии, что ему решительно на всё наплевать, на грузовик тем более.
- А что же мне делать? – глупо спросил я.
- Ты пока отдохни. Я завтра схожу в гараж, может быть там халтуру возьму. Тогда тебе позвоню.
В ожидании звонка от Димы я сидел в квартире, читал детективы и пил пиво. За окном бушевала осень, ещё одна из самых моих нелюбимых.
Через неделю он снова позвонил: халтура нашлась. Со следующего дня я стал ездить к нему в гараж. Теперь мы с Ольгой вставали по утрам вместе и вместе ехали на электричке в город, и там часть пути на метро тоже преодолевали вместе. Ольге такое положение вещей не нравилось. Она будто стеснялась меня. Но обратно у нас ехать вместе не получалось, обычно я приезжал намного позже её. Работа двигалась споро. Дима был в ударе. Да и необходимость отдавать деньги подстёгивала. Первый автомобиль мы сделали за неделю, и тут же принялись за второй. Здесь работа была сложнее. Дима затосковал, стал больше сидеть и чаще прикладываться к бутылочке. Разбирал машину я. Пять дней разбирал, а на шестой приехал – Димы нет. Ждал его долго, потом пошёл на вахту, позвонил. Трубку никто не поднял. Позвонил Юрке.
- Скучал, говоришь? Ну, это на него похоже. Дима сейчас в штопоре. Неделю-две погудит и объявится.
- Какие две недели? Нам машину отдавать надо в эти две недели.
- Делай сам.
- Да у меня ключа от гаража нет.
- Съезди к нему, да возьми.
- Я не знаю, где он живёт.
- Я тоже не знаю. Погоди, Дашке позвоню.
- Ладно, звони, а я домой поеду, а то замёрз, как цуцик.
Я сразу домой не поехал. Я помнил, куда мы с Димой заезжали прошлой осенью, и решил пойти туда. Там живёт его дочь Даша. Но Даши дома не было. Я сунул ей в почтовый ящик записку со своим телефоном. Вечером позвонил Юрка.
- Никак никого из них не поймаю. Попрятались, что ли, как крысы. Ни Дашки, ни Светки. Я даже съездил к ним – там никого. Обычно хоть кто-нибудь у них дома сидит. Похоже, они сдали квартиру. Они давно собирались. И Димки по старому адресу нет. Он долго в одной берлоге не живёт никогда. В общем, только ждать остаётся.
Я ждал, и на всякий случай каждое утро ездил в Чертаново в гаражи, вдруг он объявится. Он не объявлялся.
В день, когда выпал первый снег, вечером мне позвонил Юрка.
- Аркадий! У меня для тебя новость. Скажу сразу – плохая. Если не сказать - очень плохая.
- Что такое?
- Димка умер.
- Как?
- Так вот. Не похмелился. Дашенька, сучка, не принесла. Просил, умолял, говорил: не принесёшь - сдохну. А она ему в рожу плюнула и сказала: да чтоб ты сдох. И ушла. А он лёг на кровать и сдох. Вот так. Это было вчера. Сегодня она к нему приехала, дверь открыла, прошла в комнату, а он лежит с оплёванной рожей, даже утереться не успел.
- Что же теперь делать?
- Хоронить.
- Да я не об этом. У него ведь в гараже машина стоит разобранная, мы разобрали, а теперь что делать с ней – не знаю. Там сварочные работы нужны, а я не умею.
- Ну, поговори с Дашкой. Она тоже сейчас вся в напрягах, он ведь долг оставил. Там всё до кучи. В общем, похороны послезавтра. Придёшь?
- А ты?
- Я пойду, конечно, он же мой друг. Был. Да и ты пойди.
- Да что мне там делать, я никого не знаю из них. Да ещё они вряд ли мне обрадуются, я ведь последний неудачный компаньон.
- Да брось ты, они нормальные люди. Давай тогда встретимся и поедем вместе.
Мне очень не хотелось, но я согласился.
- Кто там? – спросила Ольга.
- Юрка. Дима умер.
- Как это умер? И что ты теперь будешь делать?
- Поеду на похороны. Ты будто не опечалена.
- А что мне печалиться? Все умирают. Всех жалко. А он сам себя не жалел.
- То-то и оно.

*  *  *  *

Родственники Димы и правда оказались обыкновенными людьми. Жена Светлана – женщина невероятной худобы с очень старым морщинистым лицом. Ей было лет сорок пять, но выглядела она на все шестьдесят. Дочь Даша, напротив, была полненькая и кругленькая и даже, наверное, хорошенькая, но её портила застывшая на лице гримаса недовольства и гадливости. Светлана поцеловала Юрку, а мне протянула руку. Пожимая её маленькую сухую ладошку, я представил, как Юра мог спать с такой образиной и слегка поёжился. Впрочем, она этого, кажется, не заметила. Руководил похоронами зять Димы, Дашин муж. Мне он показался типом чрезвычайно неприятным, и этим я отчасти объяснил для себя выражение Дашиного лица. На кладбище было противно, ветрено, и там мы не задержались. На обратном пути я подошёл к Светлане и начал было рассказывать о машине, стоявшей в гараже, но она прервала меня: о делах потом.
- Дайте хотя бы ключи от гаража, чтобы я мог продолжать работу.
- Ключей у меня нет. Спросите у Даши.
Даша на мою просьбу только огрызнулась, беззлобно, по привычке. Она так разговаривает, впоследствии понял я. Ключей я не получил. За столом я посидел с часик и стал собираться. Меня никто не остановил. Уже на улице меня догнал Юра.
- Чего ты удрал?
- А что мне там делать? Я им чужой, ключи не дают...
- Ну ты даёшь!
- А ты что, вернуть меня вышел?
- Да нет. Не люблю похороны. Ненавижу. Тем более, они о нём не горюют. Они вроде бы даже вздохнули с облегчением, когда его не стало. А Даша, так та его просто убила.
- Думаешь, если бы согласилась сходить, успела бы принести?
- Да не в том дело. Она уже сколько раз так делала, никогда не ходила. А это же какая нагрузка на сердце каждый раз! И в этот раз, если бы согласилась, он бы нашёл силы подождать. Ведь умер от безысходности! Лекарства нет и не будет! Подыхай! Это как приказ! Честное слово, задушил бы своими руками гадюку! И какой человек был! Разве хоть кто-нибудь из них стоит его? Дашенька – змеюка, только и ждала его смерти. Света эта – шалава... Да если б ты знал, что это за люди... Если бы он жил с ними, давно бы они его в гроб вогнали. А сейчас сидят с постными лицами, а сами рады. Недовольны только тем, что хлопотать приходится.
- Ладно, ты лучше расскажи, как ты сейчас.
- Да никак. Нормально. Мать тут принялась звонить. Я ей рассказал. Странно, без истерики обошлось, спокойно поговорили, даже посочувствовала мне. Теперь звонит каждый день, разговариваем. Ездил тут к ней как-то. Всё нормально у неё.
- А Катька где?
- Да живёт где-то наверное. Не знаю. И знать не хочу.
- Не звонила?
- Нет. А у тебя как?
- Да вроде всё нормально. Мы тогда с тобой говорили, любит ли она меня?
- Говорили? Я не помню.
- Да ты пьян был, как свинья.
- Серьёзно? Я был пьян?
- Выпил последний стакан, упал на пол и захрапел.
- Не может быть!
- Так и было!
- А что же я не помню?
- Это у тебя надо спросить.
- Ну так ладно, и любит она тебя? Что ты выяснил?
- Я думаю, любит. Во всяком случае, с того дня наши отношения изменились, стали ближе, что ли.
- Ну хорошо. Кстати, мать о тебе каждый раз спрашивает.
- И что ты говоришь?
- Всё нормально. Я ж не знал, что у вас там такие драмы. Да и если б знал, зачем ей об этом говорить? Чтобы опять уши прожужжала своим законом Божиим? Вообще позвони ей. Она хоть и стебанутая, но добрая, и тебя любит искренне.
- А что сама не звонит?
- Да боится, наверное. Бабулька твоя на неё сердита, Ольга тоже её ни на дух не переносит. Не хочет она их раздражать.
- Ладно, позвоню как-нибудь.
Так и закончились мои отношения с Димой. Родственники его мне не позвонили. Через Юрку я узнал, что Дашин муж как-то сам уладил дело с нашим клиентом (да чуть ли просто не выгнал его на улицу). И Рите я так и не позвонил.


55




56

После похорон Димы я две недели просидел дома безвылазно. Выходил только, чтобы купить себе выпивки. Бабушка догадывалась, что творится со мной, но я даже не позволял ей разговаривать со мной. Не думаю, что это сама по себе нелепая и несвоевременная гибель Димы так потрясла меня, и я вдруг ощутил себя смертным. Скорее я оплакивал себя, в одно мгновение оставшегося без поддержки. Выяснилось, что Дима был в последнее время единственным человеком, которому я был по-настоящему небезразличен. И выходило, что многие свои дела он затевал только для того, чтобы подкормить меня. Мы редко говорили с ним по душам, он не расспрашивал меня о подробностях моей семейной жизни, как Юрка, но всё же я видел его отношение к моим делам и заинтересованность, которую никак нельзя объяснить финансовыми причинами. Он действительно любил меня, как сына, и всячески старался поддерживать моё благополучие. В отличие от Юры он свято верил в то, что цементом, скрепляющим семейный очаг являются деньги. И я верил ему больше, чем Юре. Особенно сейчас, когда остался без гарантированного заработка. Ольга снова резко замкнулась в себе, и я остался один, что, в свою очередь, вгоняло меня в новый виток депрессии и заставляло пить. Через две недели у нас состоялся разговор. Я пытался сказать ей, как мне тяжело и одиноко, как я скучаю по ласке, но уже на первых словах был отброшен назад:
- Ты думаешь, что если будешь сидеть дома и пить, жизнь сама наладится? Ты у кого требуешь ласки? У меня? Тебе мало, что я тебя кормлю, пока ты тут страдаешь? Нет уж, давай-ка, устраивайся на работу и прекращай свою дурь, тогда посмотрим.
Я замолчал. На следующее утро собрал остатки воли и злости на самого себя и на Ольгу и пошёл искать работу.
Работать мне совсем не хотелось. Но чтобы не сгинуть окончательно и оставить себе шанс всё-таки влиться в трудовую деятельность, я пошёл учеником водителя в автобусный парк. Правда, это не приносило денег, но Ольга не стала протестовать. Она всё-таки понимала мою слабость и решила, что нельзя оставлять меня без шанса. Учёба мало-помалу затянула меня, и в парке я постепенно становился своим человеком. Обращаться с техникой я умел и любил. Учёба давалась мне легко, и я снова воспрял духом, думая, что наконец найдено избавление, и жизнь теперь пойдёт на лад. Тем временем финансовое положение наше становилось всё хуже и хуже. Предприятие платило мне стипендию, но её размер был чисто символический. Ольгиной зарплаты младшего медработника и бабушкиной пенсии едва хватало на то, чтобы жить, подтянув пояса. Ольга выглядела всё более и более недовольной.
- Не грусти, - утешал её я, - вот выучусь – и буду зарабатывать. Богачами, конечно, не станем, но на жизнь хватать будет. А что нам ещё нужно?
- Нам нужно жить нормально, как люди живут, - отвечала Ольга. Спорить с этим я не мог. У неё был другой круг общения.
Так прошла зима. Весной я получил «права» и впервые самостоятельно вышел на линию. На тот самый четвёртый маршрут, в утреннюю смену. Останавливаясь напротив своего дома, я усмехался: мог ли я подумать шесть лет назад, что сам буду так же точно будить обитателей своего дома, как когда-то будили меня? В первый же день я провёз Ольгу до вокзала. Она даже не обратила внимания, кто сидит за рулём, такая вся серьёзная и собранная, неприступная крепость неземной красоты. Мне захотелось сказать в микрофон: «Оля, улыбнись!» - но я сдержался. Выражение её лица не допускало мысли о возможности каких-нибудь шуток.
 После я видел её часто, но ни разу ей о том не говорил. Вообще мы стали очень мало говорить. Я слишком уставал на работе, а она вовсе стала какой-то молчаливой, и вечером, придя домой, усаживалась с ногами в кресло и читала Агату Кристи. На любые вопросы отвечала односложно, а сама ничем не интересовалась. Когда однажды я спросил её о причине такого настроения, она свирепо огрызнулась. Я вышел из комнаты и за дверью услышал её плач. Тогда я вернулся, сел рядом с ней, обнял её, гладил по голове и говорил какие-то ласковые слова о своей любви к ней. Она не усмехалась в ответ, как раньше, и быстро успокоилась и даже извинилась, но я увидел, что подлинного примирения не произошло. Она слишком далеко ушла от меня за эту зиму. Неужели всё дело в том, что я не зарабатываю денег? – думал я. Зарплату в парке задерживали, но я потихоньку начал подрабатывать мелкими ремонтами. Каждую копейку (впрочем, счёт денег тогда шёл на тысячи) приносил домой и вручал Ольге, и она принимала деньги со слабой улыбкой, как принимает лекарство неизлечимо больной человек. Я даже перестал пить и бросил курить, чтобы не тратить лишних денег! И в выходные не сидел дома, как когда-то, а либо работал, либо халтурил.
Годовщину свадьбы мы не отмечали. Бабушка пробовала было возмутиться таким нашим решением, но мы напомнили ей, что в семье нет денег и сказали, что просто отложим празднование до лучших времён. Впрочем, в лучшие времена мы, кажется, уже не верили. Бабушка же, глядя на нас, только качала головой. В самый день годовщины позвонил Юрка и долго извинялся, что не смог приехать поучаствовать в торжестве. Я успокоил его, сказав, что торжества не было. Прислали телеграмму Тихоновы. Они, кстати, иногда звонили в течение года, всё сокрушались, что не могут приехать навестить нас, и у нас самих нет возможности съездить к ним. А вечером того дня позвонила Рита. Вот уж чьего звонка я не ожидал! Ольга была в ванной, поэтому трубку поднял я.
- Я всё почему-то боялась вам звонить. Только от Юры и узнавала новости. Мне всё казалось, что вы сердитесь на меня.
- За что?
- Я говорила слова, которые вам не понравились. Но что бы там ни было, я вас поздравляю. Я молюсь за вас и надеюсь, что вы найдёте настоящую любовь. Да поможет вам Господь выдержать всё.
- Это бы не помешало, - сказал я, - как там родители мои, вы не знаете?
- Бываю иногда, когда есть время и хорошо себя чувствую. Вот вчера только последний раз была. Там всё изменилось. Они теперь коров завели. Совхоз развалился, и бывшим работникам раздали скотину на паи. Так что у них теперь четыре коровы. Они вам деньги через меня передали, на годовщину. Так что заезжай и возьми, я думаю, они вам пригодятся. С Тихоновыми помирились. У Маши инфаркт случился, так твой отец её в райцентр в больницу возил и потом много Фёдору помогал. В общем, всё не так плохо. Трудно им, конечно, примириться с тем, что ты так поступил, но я уж сама говорю: что произошло, то произошло, нечего дуться, надо устанавливать нормальные отношения. Раз мы ничего предотвратить не смогли, будем уповать на Господа, он может любую ситуацию обратить во благо. Ну а как вы? Как бабушка?
- Мы работаем, не покладая рук, бабушка в порядке. Сейчас дачный сезон начинается, впрягается снова. Только я теперь ей помочь не смогу, работаю всё время. А что у вас, как у Юры дела? Он всё молчит, а я до него дозвониться не могу.
- Юра зимой жил у меня две недели, пока искал квартиру. Он с той решил съехать и вообще поменять район. Сейчас живёт в Ясеневе. Я ему про Катю ничего не говорю.
- А что с Катей?
- Как, ты не знаешь? Ну да, откуда же... В общем, Катя, когда от него ушла, через несколько дней позвонила мне. Ей-то, бедняжке, идти было некуда. Сам понимаешь... Тот, с кем Юра их застал, сам женатый, сказал ей: «Это твои проблемы.» Какие-то ещё друзья, с кем она была через него знакома, те, знаешь, тоже те ещё добродеи. Они же все знают, кто она и откуда взялась. И домой возвращаться не хочется: что там делать? К тому же, ребёнка ждёт. Ну и позвонила мне. Поговорили мы хорошо, она ко мне приехала, пожила несколько дней. Только, говорит, Юре ничего не говорите! Я и молчала с ним. Жалко мне её было очень. Потом я её в молитвенный дом пригласила на проповедь. Ей понравилось, и стала она со мной ходить. А через месяц покаялась. Как мы радовались! И потом её одна наша сестра-старица приютила, она теперь у неё живёт. Так что наша Катюша живой человек, готовится матерью стать. А Юре мы пока ничего не говорим. Катя говорит, родится ребёнок – тогда... В общем, такие вот дела. А вы там не собираетесь потомством обзаводиться?
- Да пока не думали об этом. Ждём более устойчивого финансового положения. У Оли зарплата небольшая, медицинская, мне обещали неплохо платить, но задерживают сильно.
- Ну, вы не отчаивайтесь. Денежные трудности – это не самое большое зло. Если есть любовь, их можно преодолеть.
- Надеюсь на это, - ответил я.
- Ну, благослови вас Господь.
- Спасибо. Будете у наших – передавайте привет и большое спасибо за деньги.
Вошла Ольга, взяла со стола книгу и улеглась с нею в постель.
- Угадай, кто звонил? – спросил я.
- Кто?
- Нет, ты угадай!
- Да что ты привязался! Не хочу я ничего угадывать! Отцепись!
- А что ты кричишь на меня? Хоть бы в такой день...
- Слушай, хоть бы в такой день ты бы не приставал с глупостями. И если уж на то пошло, то раз это для нас такой день, почему нам так невесело? – и она взглянула мне в глаза, так холодно и жёстко, что я вздрогнул, - скажи мне ты, почему мы не празднуем?
- Ты хочешь сказать, что я во всём виноват?
- Нет, это я виновата. Всё, заканчиваем этот разговор. Я устала.
Она положила книгу, выключила свет и отвернулась к стене.
- Звонила Рита, - после долгой паузы сказал я.
- Что ей надо? – тоже выдержав паузу спросила Ольга.
- Поздравила с годовщиной. Была вчера в деревне. Мои родители ей денег дали. Для нас. Твоя тётя Маша болеет. У неё инфаркт был. Юрка переехал на другую квартиру, поэтому до него не дозвониться. Катька ребёнка ждёт. Юрка когда её выгнал, она к Рите прибилась. Сейчас вместе в церковь ходят. Ещё Рита спрашивает, не ожидаем ли мы потомства. А я, честно говоря, даже об этом как-то и не думал всё это время. Какие-то заботы были, трудности, суета... Надежды на благополучие... А ведь и правда, кроме любви ничего не нужно, ведь благополучие – это всё преходящее, тут она совершенно права. И без благополучия детей рожают, и в войну рожали, и в голод, и в блокаду... Как ты думаешь?
Она молчала. Я положил руку ей на плечо и ощутил судорожную дрожь.
- Ты что, плачешь? Эй!
- Оставь меня! Уйди! – крикнула она и заплакала в голос.
- Не оставлю и не уйду, пока не узнаю, в чём дело. Что это, в конце концов, такое? Что за тайные страдания такие, о которых я не должен знать? Я муж или кто? Или уже кто-то ещё есть?
- А хоть бы и есть, тебе-то что? – она повернулась ко мне и заговорила с яростью, - ты же у нас страдалец! Я – что? Я впряглась и работаю, нравится мне работа, или нет, тяжело или нет. Я должна. А тебе что? Не удалась работа – мы пьём, умер Дима – наша опора – мы пьём! Глазки залили – и всё хорошо. А жена – только давай! Да ещё обидимся, если не даст! «Ты меня любишь?» Да? Любовь нам нужна! А мне? Мне она не нужна? Ты ведь не спрашивал столько времени, что меня тревожит и беспокоит. Чего я жду? Чего я хочу?
- Неправда! Спрашивал, и не раз.
- Да, конечно! Спросил – и успокоился. А пробовал ты мне дать то, что мне нужно? А можешь ли ты вообще хоть что-нибудь дать? Ну что ты молчишь? А хочешь знать, почему я плачу – так я скажу тебе! Ты спрашивал о ребёнке? Так он мог бы быть. Но его не будет. Я приняла такое решение. Я представила себе такую ситуацию, как ты в очередной раз теряешь работу и месяц-другой бездельничаешь, да ещё и пьёшь. И я остаюсь одна, с ребёнком на шее! И это в любой момент, неважно, может, я больна, или ещё что... и ещё говоришь, что не в деньгах счастье, главное, чтобы любовь была. А где твоя любовь?
- Я не понял, что это ты сказала, что ребёнка не будет? Ты что, аборт сделала?
- А угадай! Давай теперь я тебе загадки позагадываю!
- Ты с ума сошла!
- Наоборот, я бы сошла с ума, понадеявшись хоть в чём-то на тебя!
- Да нет, ты сошла с ума! Как же можно жизнь человеческую ставить в зависимость от того, есть у нас деньги и работа в данный момент, или нет? Ведь это же всё непостоянно! Сегодня есть, завтра нет. Жизнь идёт полосами: когда лучше, когда хуже, когда мясо из ушей лезет, а когда манная каша – лакомство. Так что же теперь, жить, ожидая вечного богатства? Но ведь это невозможно! Да ведь мы муж и жена, в конце концов! Помнишь: «в радости и в горести»?.. Что же, радость, значит, ты хочешь переживать, а на горесть несогласна? А если б тогда меня подстрелили, на болоте, или я стал бы инвалидом,что тогда?
- Что тогда? А то же, что и сейчас. И ты бы увидел это. А вот скажи мне, что будет, если инвалидом стану я? Какое будущее в таком случае ожидает меня? Сейчас, ты говоришь, всё хорошо – и то у тебя всё какие-то трудности. А что будет, когда они начнутся на самом деле? Я-то твоё горе уже выдерживаю, ты этого не замечаешь? А ты моё выдержишь? Вот то-то!
- Откуда у тебя такая уверенность?
- Я живу с тобой целый год. Я за этот год тебя так изучила, что мне скучно с тобой говорить, я знаю наперёд всё, что ты можешь мне сказать. Все слова про полосатую жизнь, про то, что не всё зависит от нас самих... Это отговорки слабака и неудачника, не желающего пошевелить пальцем в той ситуации, когда нужно что-то делать... а ещё хуже – неспособного.
- А что, по-твоему, я должен делать?
- Это уж ты сам должен знать. Ты взрослый человек, женатый, - усмехнулась она.
- Значит, ты непременно хочешь быть выше обстоятельств.
- Человек должен быть выше обстоятельств. Иначе он не человек.
- Значит, по-твоему, в том, что у меня сожгли грузовик и в том, что умер Дима, виноват я сам?
- Ты дурак, вот в чём ты виноват.
- И если такое происходит со мной, то я не человек? И если я неспособен быстро принять то решение, которое покажется тебе правильным – то пусть я буду проклят? Если у меня на многое недостаёт сил – я недостоин жить? А кто достоин? У кого хватит сил противостоять всему миру? И чем это кончится? Как у Димы? Или Юркина жизнь кажется тебе счастливой? Они хозяева своей жизни, они выше обстоятельств. Я был на похоронах: там ни слова доброго не сказали о покойном, оказывается, он им всем тоже не угодил.
- Да он такой же неудачник, как и ты.
- А ты знаешь человека удачливого и счастливого?
- Что тебе до того? Я сама не хочу быть такой. Если жизнь, как ты говоришь, полосата, мне достаточно чёрных полос, всё моё детство было такой чёрной полосой. Я хочу, наконец, пожить нормально, по-человечески. Ты был благополучным и счастливым ребёнком, а я всю жизнь себя за волосы из дерьма тащила. И оказаться там снова по твоей милости я не хочу. Так что извини, если ты неудачник – это твои проблемы. А я этого не хочу.
- Ну а если мне повезёт, и я перестану быть неудачником?
- Посмотрим. Но я сомневаюсь, что везение сможет изменить тебя самого. Ты так и останешься слабаком. И раз уж речь зашла о детях, то я хочу, чтобы мой ребёнок мог гордиться своими родителями. Я своих всю жизнь стеснялась и ненавидела, и знаю, как это плохо. Своему ребёнку я такого не хочу.
- Значит, будешь искать ему другого отца?
- Разреши мне самой подумать об этом и принять решение.  Чем больше ты будешь задавать подобных вопросов и чем больше будет таких разговоров, тем меньше у тебя шансов. Думай лучше, как изменить положение. Может быть, я ещё в тебя смогу поверить.
И она отвернулась к стене, давая понять, что разговор окончен. Я сидел рядом с ней в темноте, пока её дыхание не стало ровным.
Спит. Уничтожила меня и спокойно спит. Я неудачник. Вот оно что. Зачем тогда она за меня выходила? Неужели ей так плохо жилось, что даже замужество за неудачником было лучше? Тогда её стоит пожалеть. Я тихо вышел из комнаты, оделся и пошёл на улицу. Я гулял всю ночь по мокрому весеннему городу, и был трезв и печален, как этот город. Мне надо измениться. Она даёт мне шанс, её слова надо понимать именно так. Но способен ли я? Что я могу? У меня есть руки. А руки сейчас не в цене. Может быть когда-нибудь потом, лет через десять-пятнадцать. Только она столько ждать не будет. Уйдёт. А я хочу её удержать. Хочу и не могу. Мы слишком разные люди и по-разному понимаем основные понятия. Любовь. Жизнь. Да, я был счастливым ребёнком, мне никогда не приходилось кому-то что-то доказывать, бороться, и я не вижу в этом необходимости. В нашей семье места под солнцем хватало всем, и бедность никогда не воспринималась, как катастрофа. Может быть, потому что она не была постоянной. А тут... Да, я столкнулся с другим миром, в котором другие проблемы и другие ценности. Не о том ли предупреждала Рита? Нет, она, кажется, говорила что-то другое. Да это и не важно. Важно то, что человека, которого я люблю, я, оказывается, совсем не знаю. Вот теперь только начал узнавать, и это знание пугает меня. И что делать, как измениться – не знаю. Да и стоит ли? Подлинно, права ли она? Правильна ли её система ценностей, основанная на борьбе с окружающим миром и стремлении его себе подчинить? Ведь её страхи ещё большая химера, чем мои. Чего я боюсь? Того, что ей не угождаю. Пока был один, разве у меня были такие проблемы? Одна проблема и была, что я один. А теперь я тащу и её груз, и её комплексы, её боязнь перед завтрашним днём. Я и сам заразился этой боязнью. Я поверил ей! Если с ней случится беда, я не смогу ей помочь! Какую помощь она ждёт? А как она поможет мне? Она сама будет определять меру помощи, а я соглашусь с ней, мы ведь одна команда, и я не стану требовать от неё большего, чем она может дать. И вопроса такого не возникнет, я буду доволен тем, что есть. А если я буду определять меру помощи – будет ли она довольна? Она недовольна уже сейчас, когда всё относительно благополучно. Она боится, и боится так, что в панике уничтожила наше дитя. Наше дитя... Как могла бы измениться жизнь, если бы этого не произошло! Если бы она объявила мне о своей беременности, как о счастии, может, у меня бы крылья выросли. Если бы она ждала вместе со мной, глядя в будущее без страха! Ведь боимся мы бедности или нет, когда она придёт, мы от неё не спасёмся. Так что значит наш страх? Он нам не поможет прожить. А спокойствие и согласие помогут. Только их-то как раз и нет.
Я гулял по городу до самого утра. Выбирал тёмные уголки, обходил стороной пьяные компании. В пять часов я был у ворот своего автобусного парка. Мне предстоял новый рабочий день.

*  *  *  *

Может быть, всё действительно могло измениться, и предоставленный мне Ольгой шанс оправдался бы, но для этого нужно было чудо. А чудо не происходило. В ближайшее воскресенье я съездил к Рите и взял деньги. Сумма была приличная, и она здорово поддержала.
- Видишь, всё не так плохо, - сказал я, но Ольга только усмехнулась в ответ.
Однозначно обрадовалась лишь бабушка. Она отлично видела охлаждение, произошедшее между нами, и радовалась всякому проявлению тепла. Впрочем, с Ольгой у неё были хорошие отношения, они частенько сидели вместе на кухне и о чём-то разговаривали. Я же бежал от бабушки, чувствуя постоянно на себе её взгляд, будто говоривший: «Смотри, не удержишь своё сокровище». Таким образом я оказался в некоем вакууме: я не хотел общаться с бабушкой, а Ольге было явно неинтересно со мной. Впрочем, я ещё здорово уставал на работе, к тому же, работая почти без выходных, а в свободное время беря халтуры. Поэтому, приходя домой, я только ел и ложился спать.
Скоро я обнаружил, что, работая в утреннюю смену, уже давно не вижу Ольгу на остановке. Да, впрочем, почти с самого начала она пропала. Сначала я подумал, что она заметила меня и специально выходит в другое время, чтобы я её не видел. Но однажды вечером после работы бабушка попросила меня сходить в универсам. Выходя из магазина, я увидел, как напротив на улице остановились бежевые «жигули», и из них выскочила Ольга. Закрывая дверь, она что-то сказала водителю и засмеялась. Меня она не заметила, хоть я стоял в пяти шагах. Прошла мимо, задорно стуча каблучками по весеннему асфальту, и я видел, как непривычное, игривое, выражение её лица уступает место обычной маске бесстрастия. Я пошёл следом за своей женой, глядя на неё, как на чужую, недоступную женщину. Да, она мне не принадлежит. Кому угодно, вот хотя бы водителю этих «жигулей», но не мне. Кстати, ведь жалуется на отсутствие денег, а ездит на такси... И тут меня пронзила страшная догадка: это не такси! Ведь денег и в самом деле нет. Да и не брать же такси, чтобы проехать одну остановку! А если и брать, то почему выходить здесь, а не подъехать к самому дому? Для того и нужно такси. А откуда эта игривая гримаска, которую я никогда раньше не видел? Я оглянулся на машину, но она уже отъехала, и номер был запачкан так, что невозможно разглядеть. Обычный автомобиль, каких в нашей стране большинство.
На майские праздники Ольга поехала в деревню. Я, как всегда, работал, да мне и не хотелось ехать туда и смотреть в глаза родителям. Они-то уж догадались бы, что не всё ладно у меня в жизни, а я хотел быть триумфатором. Ольга вернулась отдохнувшая, посвежевшая и радостная. О моих родителях ничего не сказала, видимо, они её так и не приняли. А на следующий день вечером она сразила меня новостью:
- Я ухожу с работы.
- То есть? – спросил я.
- То есть, я там больше не работаю.
- А что будешь делать?
- Зарабатывать деньги. У одного человека есть торговое место на рынке, я иду туда.
- Торговать?
- Да. Тебя это шокирует?
- Да нет. Просто, с чего бы?
- Да всё с того же. Денег хочется, знаешь ли.
- Ну да... а что за человек?
- Если я назову его имя, что тебе это даст?
Я замолчал. Она стояла перед трюмо в купальном халате и сушила феном волосы. Закончив сушку, она положила фен, руками поправила причёску, покрутила головой и улыбнулась, видимо, оставшись довольной. Потом она вдруг сбросила халат, потянулась, повернулась, чтобы разглядеть себя сбоку и сзади и рассмеялась: «Хороша я! Чудо, как хороша!» Она и вправду была хороша. Я поймал себя на том, что давно уже не видел её обнажённой. Сейчас же она стояла рядом, стоило только протянуть руку, и её молодое и прекрасное тело как будто приглашало это сделать. Я даже ощутил запах желания.
- Мы очень давно не были вместе, - сказал я и, подойдя, дотронулся рукой до её груди, - заботы отвлекают от главного.
Она ловко выскользнула из-под моей руки и накинула халат.
- Побаловались – и хватит.
Я воспринял это, как игру и обнял её, но она твёрдо сказала:
- Отстань.
- Да ладно тебе. Завтра же воскресенье.
- Для кого воскресенье, а кто и на работу пойдёт.
- Так ты ушла с работы, или не ушла?
- Ушла. И пришла. Так что завтра мне надо быть в форме.
- Ясно, - сказал я.
- И прекрасно, - ответила она, - думаю, на будущее эти вопросы отпадут.
- Значит, не для меня ты так хороша.
- Ой, не начинай. Хватит уже. Хоть бы и не для тебя, что с того? Я сама себе хочу нравиться.
- И хозяину бежевых «жигулей»...
Она задохнулась.
- Ну что, я в точку попал?
- Так ты выслеживал меня? – она рассмеялась, - ты, как ревнивый мавр, ходил по пятам? Ой, не могу! И что же ты увидел, интересно? А может быть, ты нанял частного детектива за мной следить?
- Я видел тебя...
- Ну так что же? Приревновал? Любовь в опасности? Так защити её! Покажи, что ты мужчина!
Мне захотелось влепить ей пощёчину, но я сдержался. Вместо этого я одел куртку и ушёл на улицу.
В ночном лесу пели соловьи, прославляя весну, но у меня на сердце была осень. Любимая женщина отвернулась от меня окончательно. Я не использовал последнего шанса. Впрочем, был ли он? Не было ли решено всё с самого начала? Она ведь не любила меня никогда. Просто хотела сменить одну полосу жизни на другую. Ей это удалось, но новая полоса её не удовлетворила. И она решила прыгнуть дальше. И там не найдёт успокоения, потому что в мире не бывает идеальных условий. У хозяина бежевых «жигулей» тоже найдутся свои слабости и неразрешимые проблемы, от которых она захочет сбежать. А сбежать можно только к другим проблемам. И так она либо останется одна у разбитого корыта, либо наконец встретит настоящую любовь, с которой тепло и в шалаше будет. Хоть в последнем исходе я сильно сомневаюсь. Тепло должно быть внутри. Ладно, с ней всё ясно. Жалко, но я ничем помочь не смогу. И слёзы, которые текут по моим щекам, и я бы не стеснялся их даже если бы сейчас был белый день и в парке было полно народу, слёзы эти ничему не помогут. Что вот теперь будет со мной? Придётся возвращаться домой. Стыдно? Ещё как! Но этот стыд можно пережить, я возвращаюсь в дом, где меня всё-таки любят. Только возвращаюсь уже не я, а та половинка, что осталась от Ольги. И эта половинка не самая лучшая и жизнеспособная. Так что оплакиваю я сейчас не несчастия моей жены, а себя. Я хороню свою половину. Дальнейшее, развод, разъезд – дело техники. А ещё мне жалко бабушку. Она так и не дождётся правнуков. И она тоже отдала Ольге свою половину. И ей тоже будет стыдно перед моим отцом, а этого она, как любая тёща, боится больше всего. Сколько проблем и сколько боли сразу. А, казалось бы, какая ерунда: два человека попробовали пожить вместе и не получилось. Всего-то – сошлись и разошлись. Так почему же ощущение такое, будто рушится вся жизнь?

*  *  *  *

В следующие же выходные я поехал домой. Увидев меня, мать заплакала и бросилась мне на шею, и отец тоже подошёл и обнял меня. Бабушкина собачонка с радостным лаем выкатилась мне под ноги из-под крыльца. Надо же – узнала! Ах ты, моя хорошая!
- Мы думали, что ты нас совсем забыл.
Мне тоже хотелось заплакать, но я сдержался.
- Много работы было, много забот. Вы знаете, что Дима умер?
- Да, Рита говорила нам. И про Юрку с Катей знаем. У вас-то как там всё? Ольга была на праздниках, так даже не зашла. Отец к Тихоновым ходил, там виделся с ней, говорит, она похорошела.
- Да, похорошела. Открывает новые перспективы.
- Ну чтож, молодец, - мать не поняла смысла моих слов, - а тут столько событий произошло! У Маши инфаркт был зимой.
- А что же нам не сообщили сразу?
- Да кто его знает? Сначала закрутились, потом вроде бы сами справились, а потом Фёдор упёрся: не надо им сообщать. Он будто обиделся на вас, ведь уехали – и ни строчки не написали, не то чтобы даже приехать. И Маша упёрлась: не надо их, то есть, вас, беспокоить. В общем, так тоже нехорошо получилось. Ну и дальше в том же духе, знаешь, вроде бы мы с вами поссорились и разорвали отношения.
- Так оно так и было.
- Обида была, конечно. Ты ведь пойми нас с отцом, у нас тоже глаза есть и мы кое-что видим и жизнь немного знаем. Понимаешь, не очень верилось нам, что у вас действительно любовь. Больше наверное желания вырваться отсюда. А на таком желании жизнь не построишь. Это ясно, как Божий день. Потому мы в вас и не верили. Но дай Бог, чтобы мы ошибались. Ну так как вы?
Я пожал плечами.
- Я на автобусе работаю. Ольга уволилась из поликлиники и пошла на рынок торговать. Денег хочет.
- Деньги? Так это не проблема! Сейчас деньги будут, - откликнулся отец, - да уже есть! У нас же теперь коровы! Так что летом будем вам присылать столько, сколько нужно. Вы только живите. Детей рожайте. Не собираетесь в ближайшее время?
- Нет. Да и на дальнейшее не загадываем.
- Что-то ты невесел.
Я махнул рукой.
- Что это значит? Вы что, поссорились?
- Да ничего, справимся...
Заметили. Сказать сейчас? Искушение было очень сильно, но я снова поднял голову и решил играть до конца. 

- Так ты разговаривала с моим отцом и ничего мне не сказала?
- А что было говорить? Спросили друг у друга, как дела, ответили, что всё в порядке и разошлись в разные стороны.
- Хотя бы это можно было сказать. Ведь они с нами примирились.
- Я этого не заметила.
- Да ты и не хотела этого замечать. Ты свою игру ведёшь, и тебе уже всё равно, что будет со мной и моими родителями. Тебе всё равно, что они тебя приняли, и бабушка к тебе приросла больше, чем ко мне. У тебя новый горизонт появился, на рынке, на бежевых «жигулях». Зачем тебе мириться?
- Слушай, ты меня задолбал уже. Давай лучше помолчим.
- Молчание что-то изменит? Мы молчим всё время и стали уже чужими. Ты считаешь это нормальным? То, что мы по ночам ложимся задницами друг к другу, а днём ты живёшь своей жизнью, о которой я ничего не должен знать?
- Я тоже не знаю, какой жизнью ты живёшь днями. Может быть по бабам ходишь. Но истерик тебе не устраиваю, заметь!
- Заметил! Просто тебе всё равно, где я и что со мной. Ты на меня плюнула. Тебя только деньги радовали. А теперь ты и в этом от меня освободилась. Мне иногда кажется, что ты ждёшь только повода, чтобы уйти, хлопнув дверью. Чтобы виноват был я. Не обеспечиваю тебя, не удовлетворяю... Тебе непременно нужен позор? Ладно, ты хочешь уйти, хорошо, я способен с этим смириться, хотя будет трудно. Но ведь не обязательно устраивать скандал со взаимными обвинениями.
- А я разве в чём-то тебя обвиняла? Я и слова не говорила, пока ты не полез со своими подозрениями. И извини меня, но у меня действительно есть полное право предъявлять тебе претензии. В конце концов, ты мужчина, а я женщина. Ты должен быть главой, а кто ты? Но разве я тебя в этом упрекала? Я просто поняла, что на тебя надеяться нечего, и принялась сама устраивать жизнь так, как считаю нужным. Скажи, я не имею на это права? Вот, нечего тебе сказать. Только упрёки, подозрения и обвинения. А чем я тебе не угодила? Может быть, я тебя не удовлетворяю?
- Вообще-то да. Но это, конечно, только моё подозрение, - саркастически ответил я, - ты-то точно знаешь истинное положение дел и сама можешь определить, что мне нужно и в каком количестве. А если я не согласен, то это придирки и упрёки. Я правильно догадался?
- Ты напрасно иронизируешь. Нам просто нужны разные вещи. Тебе нужен секс, а мне близость. Разницу улавливаешь? Или объяснить? Нет, я объясню. Сейчас.
И она начала раздеваться.
- Ну что же ты? Иди сюда! Я тебя жду. Вот это тебе нужно? – она встала передо мной и погладила себя по бёдрам, животу и груди, - бери, оно твоё!
И я, наверное, совершил самую большую ошибку – не отказался! И эта ночь, самая сумасшедшая, самая страстная, самая волшебная, поставила точку в наших отношениях. Утром мы проснулись чужими людьми и разошлись по сторонам, ни разу не посмотрев друг на друга.

*  *  *  *

Бабушка не упала в обморок и не стала биться в истерике, а совершенно спокойно сказала:
- Я этого ждала. Жаль. Очень жаль.
- Ольга тебе что-нибудь говорила?
- Нет. Тут ничего не надо говорить, и так всё ясно. Вы сразу не стали жить так, как полагается. Я говорила вам, но вы не слушали старого мудрого человека. Значит, вы сами этого хотели.
Возразить на это было нечего.
Потом я сказал родителям.
- Она прописана в квартире? – спросил отец.
- Да.
- Поторопились вы. Конечно, прав она никаких не имеет, но в суд подать может, а при нашей судебной системе ещё и отсудит себе комнату. Ладно, бабка твоя никогда умом не блистала. Придётся опять Игоря звать на помощь, чтобы откупался от неё.
Впрочем, больше ничего он не говорил.
Маша всплеснула руками и запричитала:
- Да что же это вы выдумали? Как так – разводиться? Вы же в церкви венчались!
 Я хотел сказать, что никакое венчание ни в какой церкви не заменит любви, но промолчал.
- Что же вы не поделили? – спросил Фёдор.
- Мы слишком разные люди. И просто не можем жить вместе.
- Много разных людей вместе живут. И уживаются. Твои родители, вон – более разных людей и не придумаешь.
- Мои родители любят друг друга.
- А вам кто мешал? Бабка, вон, за вас, как тигрица, боролась, квартиру вам свою отдала, живи да радуйся.
- Мы, выходит, ошиблись.
- Хороши! Ошиблись! И что теперь? Назад, по домам?
- Я, скорее всего, назад. А она останется в Москве. Она там хорошо зацепилась.
- Что, мужика нашла?
- Вроде того.
- Ну, я ей устрою, как приедет!
- Не надо. Она сама хотела этой жизни и не отступится.
- Странные вы люди. Я бы на твоём месте взял бы ремешок кожаный и отходил бы её хорошенько.
- Я тоже перед ней виноват. Она на меня надеялась, а я надежд не оправдал.
- Что значит, не оправдал? А где глаза были, когда замуж выходила? Никто силой ведь не тянул.
- Глаза могут обманываться.
- Эх вы! – и Фёдор махнул рукой.
Остаток лета я доживал по инерции. Официальный развод был назначен на конец сентября, мы пообещали бабушке, что доживём до этого дня с ней. Расставание с Ольгой было мирным и грустным. Она не стала предъявлять никаких претензий по квартире, попросила только дать ей немного времени на поиски жилья и прописки. Я по-прежнему работал в автобусном парке, Ольга торговала, а по вечерам сидела с бабушкой на кухне. Впрочем, выходные она теперь проводила вне дома, приходя только на ночь. Спали мы теперь раздельно, я ставил себе раскладушку, а когда работал в вечернюю смену, её для меня ставила Ольга. Став чужими, мы начали проявлять заботу друг о друге. Я по-прежнему отдавал ей заработанные деньги. А деньги, как назло, потекли если не рекой, то полноводным ручьём. Мы стали говорить друг другу «спасибо», «доброе утро», «пожалуйста». В разговорах исчезла напряжённость и ожидание подвоха. Теперь мы могли позволить себе вместе посмеяться над комедией по телевизору или над анекдотом. И всё время во мне жила тихая надежда, что в день «Х» мы придём в ЗАГС и заберём заявления. Ведь можем же жить вместе и не стеснять друг друга. Правда, в выходные я оставался один и, чтобы не грустить, уезжал к родителям. А она проводила время с человеком, занявшим моё место.
В день, предшествовавший разводу, она собрала свои вещи в три баула и поставила у двери в нашу комнату. Вечером, часов в восемь, зазвонил телефон. Ольгу спрашивал мужской голос. Я протянул ей трубку и ушёл на кухню, чтобы не смущать её своим присутствием, но там сидел в полной тишине, стараясь разобрать, что она говорит. Я понял, что мне очень не хотелось, чтобы она уходила, и потому желал через стену расслышать нотки раздражения, сожаления или горечи, желал, чтобы они поссорились в последний момент. Но они не поссорились. Через пять минут Ольга вышла на кухню.
- Ты не будешь против, если Миша утром заедет и заберёт мои вещи?
- Нет, - ответил я и отвернулся.
Она вышла.
На следующий день с утра шёл дождь. Снова ненавистная осень ломает мою жизнь. Ольга оделась, взяла зонтик, и пошла на улицу встречать своего Мишу. Он приехал около девяти часов. Я узнал бежевые «жигули», повернувшие под нашу арку. Ольга поднялась одна и взяла один баул. Я взял два других, она не сказала ни слова. Я спустился с ней до подъезда, выставил баулы из лифта и поднялся обратно. Знакомиться с Мишей в тот день было выше моих сил. Надежда умерла. Ольга поднялась через несколько минут.
- Пора одеваться и идти.
- Согласен.
Все формальности в суде заняли около получаса. Когда мы вышли, дождь лил, как из ведра. На стоянке напротив бежевые «жигули» моргнули фарами.
- Это тебя, - сказал я.
- Тебя подвезти? – спросила Ольга.
- Я возвращаюсь туда, куда знаю дорогу. Ладно, прощай. Мне жаль, что всё так вышло.
- Прощай, - сказала она и, распустив зонтик, будто птичка расправив крылья, порхнула навстречу Мишиным «жигулям».
Я шагнул под дождь, не раскрывая зонта, и через мгновение был весь мокрый то ли от небесной воды, то ли от слёз.

57



58


Надо было, конечно, возвращаться домой, к родителям. Там, в спокойной обстановке и в праведном труде, я бы забыл о своём горе, рана бы зажила. Но что теперь гадать? Что было, то было. Я не вернулся, остался в городе. То ли гордость не пустила домой, то ли бабушку пожалел, что остаётся одна со своими несбывшимися надеждами, то ли почувствовал вкус самостоятельности. Я продолжал работать в своём автобусном парке, а всё свободное время халтурил, ремонтировал автомобили своих коллег. У одного из них был гараж, которым он не пользовался, так он пустил меня туда за символическую плату. Это было ещё при Ольге. А уже после неё мне посчастливилось купить автомобиль, разбитую в хлам «восьмёрку». Денег хватило и на покупку, и на ремонт. Ещё от родительского подарка оставались. Ольга-то к ним и не притронулась. К зиме я был счастливым обладателем автомобиля, и никто не мог бы сказать, что я восстановил его из руин. Работать в гараже было холодно, хоть я его и утеплил, поэтому я выехал в город «бомбить». Впрочем, занятие это мне не понравилось. Приходилось и спасаться бегством от тех, кто держал точки, и обманывали часто, убегали, не заплатив. Да и ездить зимой по городу было неприятно. Поэтому в один из декабрьских дней я принял решение: всё, сегодня еду в последний раз. Денег на жизнь мне хватит. Жениться я не собираюсь. А машину поберегу до весны, когда надо будет ездить с бабушкой на дачу. Покружив по Зеленограду, я было обрадовался, что нет желающих, как вдруг откуда ни возьмись, появилась девушка, которой срочно нужно было не куда-нибудь, а в Царицыно.
- А деньги у вас есть?
Она вынула из сумочки двадцатидолларовую бумажку:
- Хватит?
- Вполне.
- Так поехали же!
Девушка была совсем молоденькая, но рослая и по-взрослому красивая. Я подумал, что она, наверное, ровесница Кешкиной сестры Людки. Сколько времени прошло, как я видел её в последний раз? Тогда она была маленькой девчонкой, а сейчас вполне возможно, это она сидит рядом со мной с недовольной физиономией спешащего человека. Нет, не может быть, чтобы это была она. Она бы меня узнала. Да и я бы её узнал. А я всё-таки свинья. Живу здесь столько времени, а даже не позвонил. Ладно, бабушка с ними горшки побила, но я-то что? Мне с ними делить нечего. И про Кешку я совсем забыл. Где он сейчас? А ведь как дружили в детстве, какие планы строили! В Ригу собирались. Теперь это заграница. Да и жива ли тётя Алиса? Ах, как всё плохо получается, все разбежались по разным углам и по разным странам.
- Побыстрее нельзя? – недовольно сказала девушка.
- Скользко. Хотите разбиться?
- Я деньги заплатила за то, чтобы быть на месте вовремя, а не за ваши опасения.
- Ну держись, - сказал я и нажал на газ.
Дорога и вправду была опасная, и пару раз нас занесло так, что аварии избежали чудом. Девушка громко ругалась, а я только усмехался. В Царицыне она вышла на Липецкой, не попросив меня въехать во двор, и, захлопывая дверь, прокричала: «Ненормальный!» Я засмеялся и подъехал к фигуре, вышедшей на проезжую часть с поднятой рукой.
- Шеф, на Домодедовскую. Штука.
- Садись.
- Возьми деньги сразу.
Я взял новенькую бумажку.
- Фальшивая?
- Конечно. Если не доверяешь, могу старую дать.
- Да не стоит.
- Машине сколько лет?
- Семь.
- Хорошо выглядит. Не продаёшь?
- Нет. Сам для себя делал.
- Ого! Так ты мастер?
- Нет, чайник, сам по себе работаю.
- Всё равно здорово. Слушай, а в сервисе поработать не хочешь? Хорошие деньги платить буду. Я в основном по иномаркам работаю. Мне хороший специалист во как нужен, - он ткнул себя ладонью в горло, - о деньгах договоримся. А? – он повернулся ко мне всем корпусом, и я впервые посмотрел ему в лицо. Тут мне пришлось притормозить.
- Паша?
- Да. Аркадий, ты, что ли?
- Да.
- Вот так встретились! Так тебя мне Сам Бог послал, хоть я в Него и не верю.
- Значит, Он в тебя верит.
- Выходит так. Слушай, это не дело, нам с тобой так в машине разговаривать. Ты сейчас сильно занят?
- Тебя везу.
- Ну да. Слушай, мне тут нужно с одним человечком встретиться, дело перетереть. Но тебя я терять не хочу. Всё-таки старый друг. Может быть, ты подождёшь пока в машине, а потом мы с тобой поедем куда-нибудь, посидим, жизнь вспомним да о будущем покалякаем. Честное слово, мне есть, что тебе предложить, и тебя это ни к чему не обяжет. Только подожди меня.
- Долго ждать?
- Ну, я думаю, за часик все вопросы утрясём, и тогда я буду полностью в твоём распоряжении.
- Ладно, подожду.
Мы миновали новостройки и углубились в район старых девятиэтажек. Около одной из них мы остановились, и Павел вошёл в первый подъезд. Пока он отсутствовал, я много успел передумать. Что сулит мне эта встреча? Возвращение в прошлое, или же начало чего-то нового? Да рад ли я ей? Павел теперь не тот, что прежде. Помнится, он самостоятельно и гайки открутить не мог, а сейчас владеет автосервисом. И что это за сервис, насколько  серьёзные люди там пасутся? Стоит ли мне рисковать? А с другой стороны, что я, собственно, теряю? Я ведь совершенно свободен и не держу ни перед кем ответа за свой риск. И кто говорит о риске? Может быть, он совершенно законопослушный предприниматель. А крыша – это вообще не мои проблемы. Когда через час из подъезда вышел Павел, я был готов дать ему положительный ответ.
- Ну, что, рванули?
- Говори, куда.
- Куда? – Паша сделал удивлённые глаза, - в кабак, конечно!
Ближайшее кафе оказалось буквально за углом. Паша по-хозяйски положил на стол барсетку, надел очки и быстро изучил меню.
- Что пить будешь? – спросил он меня, взглянув поверх очков.
- Что-нибудь безалкогольное, я за рулём.
- Ты такой принципиальный? – удивился он и спросил у официанта, - что у вас без алкоголя?
Официант слегка скривил лицо и сказал:
- Апельсиновый сок.
- Вот и отлично. Значит, нам апельсиновый сок, большое пиво, два салатика на ваш вкус, две сёмги, свиные рёбрышки с картофелем… Аркадий, ты не против свиных рёбрышек?
- Я за.
- Значит, тоже две… что ещё? А, «Мальборо» у вас есть?
- Есть.
- И пепельницу.
Официант удалился. Паша снял очки и превратился в прежнего старосту.
- Ну рассказывай, как ты, что, где…
- Да нечего рассказывать. Отслужил в армии, женился, развёлся, сейчас живу в Зеленограде, работаю в автобусном парке.
- Как платят?
- Так себе. Халтурю. Оттуда и машина.
- Ну понятно.
- А ты когда очки надел?
- Да давно уже. А ты меня в очках не видел?
- Нет. Странно тебя видеть в очках. Будто другой человек.
- Да я и правда другой человек. Я ведь тоже из школы ушёл. Образование дело хорошее, но больно кушать хотелось. Так что после третьего курса я в свободном плавании. С одной стороны жалко, что мечта выплыть из дерьма не осуществилась, а с другой – наверно это моя судьба. Карма. От неё не уйдёшь. А потом, сейчас есть возможность управлять, не имея образования. Да и вообще можно никаких знаний не иметь. Ты бы мог себе представить, что я занимаюсь ремонтом автомобилей? Я же гайку от гаечного ключа отличить не могу.
- Да, вот я и удивился, когда ты про сервис сказал.
- Ну. Так руководителю не нужно знать тонкости производства. На это есть специалисты. Дело руководителя – чтобы производство не стояло. Дёрать за ниточки, управлять людьми. Хвастать не буду, но я это умею. У меня народ работает. А кто не работает, с теми я расстаюсь безжалостно. У меня не благотворительная организация. Я делом занимаюсь.
- А крыша?
- Крыша, говоришь? С крышей договариваюсь. Это тоже задача руководителя. В том моя работа и состоит, чтобы уметь договориться со всеми.
- Тебе не позавидуешь. У меня был друг, тоже умел договариваться. Однажды, правда, не удалось. Те ребята сразу стрелять начали.
- Убили?
- Нет. Но дело пришлось закрыть. Грузовик сожгли.
- Бывает и такое. В наше время никто ни от чего не застрахован. Смерть гуляет по земле. Но мы ей не поддадимся, да, Аркадий?
- Не поддадимся. Ты вот ещё что скажи: ты с нашими институтскими общаешься?
- Нет. Как-то разошлись. Я понял, ты Лёву имеешь в виду и Соню. Лёвку я как-то видел. Он институт закончил, но работает не по профилю. Какой-то его корешок по раскопкам занялся нефтяным бизнесом, раскрутился и взял его инженером по компьютерам в свою компанию. Представляешь? Так что Лёва наш сейчас на нефтебаксах сидит и ногами болтает. А Сонька, говорят, тоже из школы ушла и вообще из Москвы уехала. То ли мать у неё умерла, то ли ещё что-то. Она ведь скрытная была. Я так понимаю, Лёва что-то про неё знал, но с ним она тоже не всем делилась.
- Странно, они ведь вроде были парой.
- Были. Только мне казалось, что там каждый играл свою игру. Вообще мне жалко, что я её потерял. Наверное сейчас, когда повзрослел, я бы ей смог понравиться.
- Значит, у Лёвы ничего не вышло…
- Что не вышло?
- Да так… даже не знаю, всерьёз это, или как… он тогда поспорил со мной, что сможет её в себя влюбить. Даже не то, что поспорил… Я был вообще против этой затеи, мне казалось, что это нехорошо по отношению к ней. А он говорил, что всё пройдёт так, что она ничего даже не заметит. Не заметит, как влюбится и не заметит, как разлюбит  и влюбится в другого, в кого он, Лёва, пожелает. Представляешь?
- Ну, это в Лёвкином характере. Не просто закадрить, а по науке и со спецэффектами. Только ерунда это всё. Наверное на обычную среднестатистическую клушу это может подействовать, но Сонька не такая была. Потому я на неё и запал. И до сих пор забыть не могу. Ты вот говоришь, женился, развёлся… а я как подумаю об этом… я пробовал. Несколько раз. И хорошие девки были, каждая могла бы идеальной женой для меня быть.Уж что им от меня приходилось терпеть – и говорить не буду. Но как подумаю, что вот с этим всю жизнь надо будет жить, просыпаться каждое утро, на это вот дети похожи будут – сразу хоть вешайся. Сонька бы, конечно, терпеть меня не стала бы. Но ради неё я сам бы смог стать другим. Я понимаю, она обо мне думала примерно так, как я о своих девушках, я ей действительно не нужен был. Потому так плохо мне. Скажи, Аркадий, ты ведь умный человек, почему мир так устроен, что людям не найти друг друга, не увидеть? Я тебе говорил, что в Бога не верю. Если бы Он был, любовь не была бы мучением. Согласись.
- Не знаю, не думал об этом.
- Ну а вот как у тебя было? Ты ведь женился… ты любил жену свою?
- Сейчас уже не знаю. Тогда мне казалось, что любил. Теперь думаю, а что это, собственно, было? Ей моя любовь не казалась любовью. А мне не казалась любовью её любовь. Мы любовь понимали по-разному. Мы вообще разные люди. И поэтому она решила от меня уйти. И я не знаю, может быть ей тоже было больно, как и мне. И не знаю, любила ли она того, к кому ушла. Я вообще ничего не знаю. Поэтому и решил больше не заморачиваться этими вопросами. Вот и всё.
- Но ведь без баб тоже нельзя. Я тоже так хотел, как ты. Не получилось. Человек не может быть один. Телу нужно другое тело, душе – другая душа.
- Не знаю, Паша. Я думаю, достаточно того, что всё это с нами происходит. А если ещё и думать об этом, отчего да почему, да как мир устроен… Кому сейчас легко?
- Это-то правильно ты говоришь. Кто-то сейчас с удовольствием поменялся бы с нами проблемами. Но это только сейчас, сиюминутно. Кто-то мудрый сказал: «Всё пройдёт.» Он был прав. Но вопросы-то всё равно останутся. Понимаешь? Когда я днём кручусь, как белка в колесе, работаю, распекаю одних, отмазываюсь от других, оно отступает, будто его нет. Но когда прихожу домой, скидываю одежду, принимаю душ, включаю музыку, ложусь в постель и закрываю глаза – всё возвращается! Понимаешь? Вот я занимаюсь делом, трачу время, силы, напрягаю людей… и получается, всё ради чего? Ради того, чтобы забыть её лицо! Чтобы забыть её голос. И я своего добился, я забыл. Но легче не стало. Я работаю по выходным, а если не работаю, то пью и пользую проституток. А легче не становится. Потом ведь трезвеешь, вспоминаешь всё.
Он замолчал. Мне тоже нечего было сказать. Его слова заставили меня вспомнить об Ольге. Да, я, наверное, тоже не смогу забыть её. Мне даже тяжелее, чем ему. Он-то только мечтал о своём счастье, придумывал его, без всякой надежды на осуществление. Моё же было у меня в руках. И жгло эти неумелые руки. И я его не удержал, уронил. Однажды, гуляя по Москве, я видел, как по мосту над рекой шли женщина и маленький ребёнок, мать и сын. В руках у сына была машинка. Он поставил её на парапет и катил по нему. Но идти приходилось быстро, он не поспевал, и выпустил машинку из рук. Она упала в реку. Он остановился, схватился ручонками за решётку, затряс её и заорал.
- Уронил? Вот так тебе и надо! Я сколько раз говорила: не бери на улицу, потеряешь! Или держи крепко, а не балуйся. Теперь понял? – распекала его мамаша.
Мальчик продолжал плакать и прыгать, держась за чугунные прутья. Наверное он всё понял. Только машинку уже не вернуть. Мамаше с трудом удалось оторвать его от решётки. Пришлось от души треснуть мальца по попе и потащить силой, приговаривая вполголоса разные ругательства. Мальчик едва успевал перебирать заплетающимися ножками вслед за рассерженной мамкой, но продолжал плакать и с тоской смотреть на то место, где он потерял любимую игрушку.
Вот так и мы с Пашей. Потеряли свои игрушки. И бежим по жизни, ногами пытаясь поспеть за ней, а лицами обратясь назад. Но об этом я подумал потом. А тогда после продоложительной паузы Паша сказал:
- А ну их! Давай о деле.
И мы начали о деле. Собственно, говорить было не о чем. Назавтра я приехал в тот гаражный кооператив, где Паша держал бокс. Бокс представлял собой три гаража у самого въезда в кооператив, сделанные воротами не на территорию а наружу. В двух были рабочие места, в третьем располагался склад запчастей и инструментов и «офис» то есть, стол с бумажками, стол с бутылками, кресло (у стола с бумажками, надо полагать, Пашино), несколько стульев, диван и мощный калорифер. Работали у Паши пять человек. Двое были совсем молодые, лет по семнадцать, но здоровые и наглые. Третьему было лет тридцать и, судя по всему, он здорово поддавал. Четвёртый выглядел так же, только был постарше, лет за сорок. Пятому было уже за пятьдесят, он был грузный солидный мужчина с одышкой. Занимался он карбюраторами и электрикой и, судя по всему, ничего в них не понимал, зато умел делать важный вид и запудривать клиенту мозги. Молодые пацаны его откровенно не любили «за понты», но сами были ничуть не лучше. При мне они поцарапали машину, которой перебирали подвеску, и когда клиент пришёл и увидел царапину, они вдвоём наорали на него. «К подвеске претензии есть? Подвеску перебрали, чего тебе ещё? А кто поцарапал – это не наше дело. Вот у нас кузовщики есть, к ним обращайся. А нам наши деньги вынь да положь!» При этом один, как бы между прочим, держал в руках монтировку. Хозяин «жигулей», типичный «фраер» решил не спорить, просто плюнул, заплатил и удалился. Один из «мастеров» запустил ему вслед крепким снежком. И долго ещё они, копаясь с другой машиной, громко матерились на тему, как надо «учить лохов». Меня они восприняли, как пустое место. Я подумал, что мы не сработаемся. Мой энтузиазм слегка поугас. А два пьяницы оказались нормальными мужиками, работягами, попавшими под все сокращения, реорганизации и приватизации на своих предприятиях. Занимались они кузовными работами. В третьем боксе стояла разобранная БМВ с помятым передком, они колдовали над ней. Паша появился через полчаса.
- А, Аркадий, привет! Давно торчишь? С коллективом познакомился?
- Получил представление.
- Ну так можешь переодеваться и включаться в работу.
- Что, прямо так сразу?
- А чего тянуть кота за хвост? Работы – завались. А ты, я понимаю, универсал, можешь на любом участке работать.
- Так они все заняты.
- Да тут как сказать. Те, что «бэху» делают – настоящие мастера, но ненадёжные люди. Они уже последнее китайское предупреждение получали. Ещё один залёт – и полетят. А машину надо сдавать. Молодёжь – ребята толковые, далеко пойдут. Но они неопытные, им помощь нужна, а ещё лучше руководство. Ну а Борисыч – сам видишь, ценный кадр, на нём в основном и держимся. Но он не справляется, клиентов много, рук не хватает. Вот, кстати, пойдём к нему.
Клиент сидел в «жигулях» с заведённым двигателем, а Борисыч с умным видом дёргал под капотом какие-то проводки и время от времени громко спрашивал:
- Не погасла?
- Нет, - отвечал клиент.
- А так?
- Горит.
- Борисыч, дай-ка Аркадий посмотрит. А ты посмотришь, как он работает, - Паша похлопал Борисыча по плечу. Тот посмотрел на меня маленькими хитрыми глазками и сказал:
- Чего смотреть? Генератор менять надо. Эй, езжай в магазин, генератор покупай, - это уже клиенту. Тот загрустил, выключил мотор и вышел из машины.
- Борисыч, а починить никак нельзя?
- Генераторы не чинятся. Вон тебе и молодой специалист подтвердит.
Я не стал подтверждать.
- У вас контролька есть?
- Контро-о-олька? – протянул Борисыч, - ну-у, э-это если поискать – найдё-о-ом.
Он достал из кармана лампочку с припаянным проводом. Я полез под капот, обжёгся о горячую трубу, но нашёл нужное место и попросил клиента включить зажигание. Лампочка загорелась.
- Диод пробит.
- Во-от, - сказал Борисыч, - специалист говорит – дио-од пробит. Значит, иди дио-од покупай.
- Не диод, а… не знаю точно, как он называется… кажется, блок вентилей. В общем, вот такая пластинка, а на ней…
- Слушай, поехали со мной на рынок, сам и выберешь, а то я ошибусь. Поехали.
Я переглянулся с Пашей.
- Езжай. Твой заработок.
Мы поехали на рынок на кольцевую, благо было недалеко. Клиент был явно доволен, что не надо покупать дорогостоящий агрегат, а можно обойтись малой кровью.
- Ты что, на работу к ним устраиваешься?
- Ну вроде того.
- Считай, я у тебя постоянный клиент. Борисыч, конечно, при всём моём к нему уважении, коновал.
- Да я тоже не мастер. Просто у меня на машине такое было. Я руководство по ремонту почитал, там написано, как эту неисправность определять. Запомнил, вот пригодилось.
- Ну, ты хоть книгу раскрываешь. Он-то и того не делает. Весь день сегодня потеряли. Приехал утром. Он посмотрел, говорит – надо таблетку поменять. Я поехал на рынок, купил эту таблетку. Благо, у него была какая-то старая, он мне показал, как она выглядит. Привожу. Он лезет, кряхтит, снимает генератор. Тут выясняется, что у моей машины неправильный генератор, и эта таблетка к нему принципиально не подходит. «А за работу надо платить!» - говорит этот жлоб. Ладно, я ему плачу, он ставит генератор на место. Я еду обратно на рынок и покупаю ту таблетку, которую нужно. Возвращаюсь. Он опять снимает генератор, меняет таблетку. Никакого эффекта. А я плачу ещё за одну работу по снятию-установке. Да не жалко мне этих денег, я бы и больше заплатил, только бы сделали быстро и качественно. А так по копеечной причине целый день потерял.
- А зачем вы тогда к нему ездите? Ехали бы в другой сервис.
- Так в других то же самое. У нас везде одно и то же. Все хотят получать деньги за каждую открученную гайку, при этом никого не волнует конечный результат. Наоборот, чем хуже сделана работа, тем дороже она, в конце концов, обойдётся. Это наш, российский, капитализм: всё ради выгоды. При этом деньги не решают ничего: в дорогом фирменном сервисе результат будет такой же самый, только будет значительно дороже стоить. И никакой гарантии нигде ни на что, полнейшая безнаказанность. Боятся только «крышу». Да и тех тоже дурят. 
На рынке мы долго переходили от ларька к ларьку в поисках нужной детали, копались в россыпях ржавых запчастей, лежащих на столах в полнейшем беспорядке прямо под оттепельным дождиком, толкались в тесных рядах. Мой клиент тоже включился в поиски. Я показал ему, как выглядит нужная деталь. Она продавалась на одной из первых точек, но стоила слишком дорого,  и вдобавок была вся в разводах окиси. С того момента мы пошли параллельными курсами: он по левому ряду, я по правому. Первый ряд был пройден безрезультатно. Завернув за угол, я остановился и с тоской оглядел ряд, который предстояло пройти. Мой взгляд случайно зацепился за фигуру одной продавщицы. Она стояла спиной к нам на третьем или четвёртом месте и громко переговаривалась с хозяином соседнего ларька. Через мгновение я сообразил, что привлекло меня в ней. Голос. Слова произносились непривычные для этого голоса, вульгарные и грубые. Но голос принадлежал несомненно ей. Ольге. Тут к её месту кто-то подошёл, она обернулась к покупателю, и я увидел её лицо. Она! Слегка располнела, погрузнела. Уже не прежняя интеллигентная козочка, а простая базарная баба. Вот как она теперь живёт. Может быть, счастлива. И правда, так ей, конечно, привычнее. Может быть, именно в этом причина её ухода.
- Сюда не пойдём, - сказал я клиенту, - здесь кузовные. Давай в следующий ряд.
 Нужную деталь нашли, приехали назад. Я хотел было уйти, оставив работу Борисычу, чтобы он не обиделся, что я у него клиента отбил, но он заявил:
- Не-ет уж, сам поставил диагноз, сам и лечи-и. Чего я буду соваться?
Пришлось мне лезть под капот, снимать генератор, разбирать, собирать ставить обратно. Быстро стемнело, Борисыч принёс переносную лампочку и укрепил её у меня над головой. Наконец работа была сделана.
- Ну вот и прекрасно. Долговато только, - сказал клиент.
- Ну, ты сам на эту работу согласился. Так бы уехал уже. Снять-поставить – это куда быстрее, - ответил Борисыч. Я молчал.
- Что с меня? – спросил клиент. Я посмотрел на Борисыча. Расценок я не знал.
- Что смотришь? Ты работал, ты и цену назначай.
- Да не знаю я, сколько это стоит.
- На, - сказал клиент и сунул мне в руку бумажку, - это нормально. Если что, я к тебе.
И уехал.
- Ради любопытства, сколько он тебе дал? – спросил Борисыч.
Я показал бумажку. Он покачал головой, но ничего не сказал и пошёл в «офис». Там уже собрались все остальные. Я пошёл за ним.
- Ну вот, друзья мои, - сказал Борисыч, придвигая кресло к столу с бутылками и садясь к нему, - теперь с нами будет работать Арка-адий. Он сегодня получил боевое крещение, генератор починил. Предлагаю за это выпить. Ты как? - спросил он, повернувшись ко мне.
- Я пас. Я бы хотел с Павлом ещё поговорить.
- С Па-авлом? Ну-у, это мы тебе гарантировать не можем. Уже поздно, он сегодня не появится. Чтобы с ним поговорить, приходи завтра. А сейчас гуляй, веселись. Между прочим, заметь, в каком другом коллективе тебя бы сразу же раскрутили на обмывку первого заработка. А тут мы тебе сами наливаем. А ты морду, то есть лицо воротишь.
- Я за рулём.
- А кто тут не за рулём? Вон, Слава тоже за рулём. Слава, покажи, что ты за рулём.
Сорокалетний пьяница, уже хорошо нагруженный, поставил стопку и вытащил откуда-то из-под стола руль. Все засмеялись.
- Нет, мне в Зеленоград ехать. А выпить-закусить я завтра привезу.
- Ну-у, в Зеленогра-ад! Туда пьяного не пустят. Ну приезжай завтра. Только смотри, никто тебя за язык не тянул.
Я вышел и услышал, как кто-то из молодых спросил:
- Что это за клоун? Откуда он взялся?
- Да Паша где-то нашёл. То ли армейский друг, то ли родственник… - ответил Борисыч.
- Чмо, - громко заключил другой молодой. Мне захотелось вернуться, взять со стола бутылку и с размаху влепить по наглой морде, но я сдержался и пошёл к своей машине. Работать здесь я не буду.
Поставив машину во дворе, я пошёл в универсам и купил там водки. Завтра мне в парк на работу, но чёрт с ней. Так и вошёл в квартиру с бутылкой в руках. Бабушка стояла у двери, будто ждала меня.
- Ну как работа у старого друга? – спросила она, - батюшки, а это что? – увидела водку.
- Водка.
- Вижу, что водка. По какому случаю?
- Так просто, захотелось.
- Тебе на работу завтра.
- Ну так и что? Бабуля, зачем мне эта работа? Ради чего мне работать, деньги зарабатывать? Скажи мне!
- Оля? – всплеснула руками бабушка, - ты Олю вспомнил?
- Да причём здесь Оля?
Бабушка как-то поникла.
- Я её тоже часто вспоминаю. А у меня знаешь, кто сейчас был? Люда заходила. Впервые за три года. Ты её не встретил?
- Нет.
- Странно. Она только вышла, и ты входишь. Она всё на меня сердилась за отца. А сейчас пришла, пригласила на свадьбу.
- И когда торжество?
- Ну, они заявление будут подавать в июне, а когда там свадьба – это уж, как в загсе решат.
- Тоже мне приглашение на свадьбу.
- Ну, так они решили.
- Ладно, пусть как хотят, так и делают. Главное, с тобой помирились. Кстати, вот и повод выпить.
- Да ну тебя. Кстати, совсем забыла, сегодня вообще день общения с родственниками. Рита звонила.
- Что сказала?
- Так, ничего. Просто о том, о сём поговорили. О тебе спрашивала. Про Бога агитировала.
- Ясно. Рита, - сказал я и, пройдя на кухню, поставил бутылку в холодильник.

*  *  *  *


На следующий день позвонил Паша, и мне пришлось извиняться и плести какую-то чепуху про то, что у бабушки случился инфаркт, и я должен быть всё время поблизости от дома.
- Как всё устаканится, я тебе позвоню.
- Ладно, буду ждать звонка. Не пропадай.
А через несколько дней, в один из моих выходных, вечером, часов в восемь, в квартире раздался телефонный звонок. Мы с бабушкой сидели на кухне. Идти в коридор никому не хотелось, но бабушка так выразительно поморщилась, что я вздохнул и пошёл к несчастному аппарату.
- Алё! Аркадий?
- Ну да.
- Это Игорь. Не узнал?
- Не ожидал. Привет.
- Привет.
- Тебе бабушку?
- Да нет, я как раз с тобой хотел поговорить.
- Что-нибудь с Кешкой?
- Да нет, с ним вроде бы всё нормально. Хотя мы в последний раз говорили месяц назад. Он же теперь сам по себе живёт. Я даже не знаю толком, чем он там занимается. Может быть, ты знаешь?
- Нет, мы с тех пор, как он из части удрал, так и не виделись.
- Ну вы даёте, братья. Ладно, я не о том. Я тут слышал, что ты умеешь машины красить.
- Откуда?
- Весть о тебе прошла по всей земле великой… Людка была у бабки недавно, та ей про тебя всё рассказала.
То, что Людка общается с отцом, для меня было новостью.
- Так вот, есть место, где требуется маляр.
- Ну, я не маляр, я чайник. Я же нигде не обучался, всё сам.
- Я так и объяснил. Они согласны тебя всему научить, если ты проявишь добрую волю.
- То есть, ты опять за меня поручился?
- Ну нет! Я просто сказал, что ты такой есть, а уж рекламировать себя будешь сам.
- Что хоть за место?
- Частный сервис. Хозяйка – женщина, очень хорошая. Вот за неё перед тобой я поручиться могу. Находятся они в Тушине, это для тебя даже удобно, если на машине ездить. Ну, зарплата – как наработаешь.
- Ну чтож, спасибо за информацию.

Туда я отправился в следующий выходной. Сервис находился на территории небольшого автопредприятия, где хозяйка, похоже, кем-то числилась. На проходной мне объяснили, что её контора находится на втором этаже над гаражом, подниматься по железной лестнице. Я мигом взлетел по скользкому узкому сооружению и оказался в уютном помещении, в котором явно хозяйничала женщина. И сама она сидела тут за письменным столом и разговаривала по телефону. Как только я вошёл, она сразу же положила трубку.
- Здравствуйте, вы Елена Васильевна?
- Да.
- Я Аркадий Волк. От Игоря Альбертовича.
- А-а! Проходите, дорогой гость. От Игоря Альбертовича – мы очень рады.
- Я тоже рад.
- Значит, вы маляр. Вот маляр нам как раз очень нужен. И пришли вы как раз вовремя. С минуты на минуту придёт Света, она введёт вас в курс дела.
- Да я, в общем, не совсем маляр. Я, было дело, подкрашивал, да вот свою машину красил целиком. Я нигде не учился, смотрел, как другие работают.
- Это ничего, если что научим. А раз вы уже пробовали, да ещё и получилось, так научить будет легче. У меня только один вопрос к вам будет. Как у вас с алкоголем?
- Да нормально.
- Простите за настойчивость, но что для вас значит норма?
- Я работаю водителем автобуса. Людей вожу. Поэтому есть работа, а есть алкоголь. Смешивать нельзя.
- Это правильно. А в запой не уходите?
- Если всё нормально, да хорошая работа есть, с чего в запой уходить?
- Ну да, ну да. А вот, кстати, и Света.
Дверь распахнулась, и в комнату вместе с порывом метели впорхнула девушка, одетая в шубку-разлетайку, мини-юбку и сапоги на высоченных шпильках. Интересно, каково ей было на лестнице, сваренной из арматурного прутка?
- Света, это пришёл человек, о котором я тебе говорила, от Игоря.
- А, - безразлично сказала Света, сбросила сапожки и шубку и подскочила к холодильнику, - мам, дай я сначала что-нибудь в себя закину, а потом о делах поговорим, хорошо? 
Она раскрыла холодильник, вынула из него пакет молока и, не закрывая двери, принялась жадно пить.
- Свет, ну ты хоть дверь закрой.
Света отошла от холодильника, неловко лязгнув его дверью, но от пакета оторвалась только, когда он окончательно опустел.
- Что ты как в хлеву, честное слово! Сядь да поешь по-человечески!
- Не могу. Ты же сама говоришь – человек ждёт.
- Как там в школе?
- Нормально. Ну как в школе может быть?
- Эх ты!
- Эх я. Ну что, давай своего человека, - сказала Света, будто меня надо было пригласить из соседней комнаты, и повернулась ко мне. Совсем молодая девчонка, школьница, ещё не умеет косметикой пользоваться. Очень красивое правильное лицо с чуть тяжеловатой челюстью, придающей ему высокомерное выражение. Похоже, девочка с гонором.
- Маляр? – спросила она меня.
- Он самоучка, без образования, - ответила за меня хозяйка.
- Ну и что, что самоучка? Я тоже самоучка. Это не оправдание.
- Там за воротами красная «восьмёрка» стоит. Это моя. Собирал, правил, варил и красил сам. Если не понравится – можете меня гнать.
- Пошли, покажешь. А хочешь быть выгнанным – лучше не приходить.
Она с трудом натянула узкие сапоги и подтолкнула меня к выходу. На узкой верхней площадке я протянул ей руку, но она только фыркнула:
- Сам не свались.
Метель, внезапно начавшаяся перед моим приходом, так же внезапно закончилась. Мы подошли к моей мешине.
- Эта? – Света обошла её вокруг, в нескольких местах брезгливо потрогав, и безапелляционно заключила, - фигня! Двойка с минусом, - и пошла на второй круг, указывая на огрехи, - вот тут шагрень… здесь непрокрас, краску экономил или боялся потёк поставить… здесь то же самое… здесь просто краска неравномерно положена, рябит. Корова хвостом красила. Я уж не говорю о шпаклёвке – видна за километр. Халтура, сэр! Пойдём, я тебе теперь покажу.
Мы прошли обратно на территорию и зашли в один из боксов. Света включила свет, и перед моими глазами предстал большой серебристый автомобиль «ауди».
- Здесь, конечно, тоже хвастсть нечем. В одном месте есть серьёзный изъян, правда, он не виден. Под бампером. Вот сюда наклонись, посмотри.
Я наклонился и ничего не увидел. Отлично покрашенный автомобиль.
- Это ты красила?
- Я. Краску в Германии заказывали, у нас такой нет. И никогда не будет.
- Здорово.
- Ладно, идём наверх, пусть мать тебя оформляет. Мне помощник нужен. Срочно. Настоящий маляр из тебя, конечно, не получится, но хоть что-то.
Мы снова пошли наверх.
- Ну что? – спросила хозяйка.
- Полное дерьмо, - ответила Света, - оформляй, будет мне краску мешать.
Почему я не ушёл оттуда, как от Паши, почему не обиделся на эту хамоватую пацанку – сам удивляюсь. Из автобусного парка я пока не уходил, работал посменно. Два дня на линии, два дня у Светы. Помощник ей действительно был нужен, она заканчивала школу, десятый класс. Работа и школа мешали друг другу. Бросить школу не давали амбиции матери (самой Свете образование казалось чем-то вроде бесполезного украшения), а работа давала не просто средства к существованию, но даже некую роскошь, к которой, как известно, быстро вырабатывается привычка. Надо сказать, у Светы действительно был талант. Она чувствовала поверхность, видела малейшую неровность, малейший изъян. Мне, наверное, действительно этого не было дано. Но я старался! Мне действительно хотелось научиться, и я прощал Свете её хамство, её крики и истерики, когда за малейшую ошибку она готова была меня разорвать. Я не обижался, мне наоборот часто бывало смешно. Она же относилась ко всему серьёзно, и абсолютно не понимала и не принимала моего стремления обратить всё в шутку. Она меня просто презирала. Но тем не менее продолжала со мной работать. Хотя со всеми остальными работниками её матери у неё были нормальные отношения. Она смеялась их шуткам, разговаривала с ними, даже разрешала курить в боксе, что категорически запрещалось мне. Мало-помалу я чему-то учился. Мне доверялось подготовить и покрасить, скажем, одно крыло. Потом на меня выливалось ведро словесных помоев, но моя работа никогда не переделывалась. А в мае хозяйка буквально заперла Свету в квартире, дабы та готовилась к экзаменам, и я начал работать самостоятельно. Тут только я ощутил результаты своего полугодового унижения. За пару лет своей работы Света создала неплохую клиентскую базу. Теперь они все были мои. Конечно, им меньше нравилось общаться с невзрачным молодым человеком, чем с молодой чрезвычайно привлекательной девушкой. Но к моей работе у них претензий не было. Я ушёл из своего парка и целиком погрузился в работу. Сама по себе работа мне нравилась. Какие-то организационные вопросы решала хозяйка, она же в основном и договаривалась с клиентами. Это немного ущемляло меня в зарплате, но делало жизнь спокойной. Единственным беспокойством было ожидание возвращения Светы. А с клиентами я общался в основном при сдаче автомобиля. Однажды в конце июня я красил старенький, но крепкий «вольво». Он побывал в небольшой аварии, но красить пришлось всю машину: по всему правому борту шла заметная царапина, кто-то из добрых соседей провёл по машине ключом. С работой я справился быстро. Клиент приехал на следующий день утром. Мы с хозяйкой ждали его в её кабинете. Наконец дверь открылась и голос, показавшийся мне знакомым, весело произнёс:
- Пока к вам залезешь – самому ремонт может понадобиться. Здравствуйте.
Я обернулся на голос. Передо мной стоял Кен. Хозяйка встала ему навстречу.
- Вы – «вольво»?
- Да.
- Пойдёмте. Ваша машина в боксе.
Мы спустились вниз. Я выгнал машину из бокса под яркое солнце. Она сияла, как новенькая. Кешка протянул хозяйке пачку денег.
- Вы хоть посмотрите сначала.
- Я верю, - сказал Кен.
Я вышел из машины и отдал ему ключи.
- Ты красил? – спросил он.
- Да.
- У бабушки живёшь?
Я кивнул.
- Как она?
- Нормально.
- А я здесь живу. За углом, в новой башне. Мир тесен. Отец говорил мне, что устроил тебя в какой-то сервис.
- Чем занимаешься?
- Так, бизнесом. Ты в деревне у своих бываешь?
- Редко.
- Как они там?
- Нормально.
- Как Авгур?
- Сдох. Уж три года как.
- Жалко.
- Жалко, - согласился я и добавил, - и в Ригу мы не съездили.
- Да. Много чего ещё не удастся в жизни. Ладно, мне пора. Я позвоню.

Он не позвонил. А я в следующее воскресенье поехал к родителям, которых не видел почти полгода. По пути заехал на тот рынок на кольцевой, где в декабре увидел Ольгу. Там её не было. И место было закрыто. Я спросил о ней у соседнего продавца.
- А зачем тебе? – спросил он.
- Я ей должен был, - соврал я.
- Ничем не могу помочь. Они где-то в городе магазин купили. Не знаю где.
Я поблагодарил его и ушёл.
Родители встретили меня радостно. Я рассказал им о своей работе, о том, что вот наконец у меня появились деньги, много денег, так много, что я могу купить хороший автомобиль или маленькую квартирку.
- Да, - сказал отец, - молодец. Теперь ты на ноги встал, имеешь профессию и заработок. Теперь и жениться можно. А твоя бывшая сюда носа не кажет. И Тихоновы молчат, что там у неё. По-моему, какие-то неприятности. Всё-таки, согласись, она не пара тебе.
Я пожал плечами. А вечером перед отъездом в город я зашёл к Тихоновым. Они очень рады были меня видеть, посадили за стол и едва не напоили самогоном. Мне пришлось долго их убеждать, что я должен ехать непременно сегодня, потому что завтра с утра меня ждёт работа. А работа моя требует абсолютной трезвости, чтобы не дрожала рука и был верным глаз. Я рассказал им о своей работе. Они слушали, разинув рты. Они гордились мной, и как соседом, выросшим на их глазах, и как зятем.
- Ты наш зять, - сказала Маша, - другого мы не примем.
- Да ладно вам. Вы скажите, как там Оля?
- Оля? Оля-Оля! Что-то плохо у Оли. Она приезжала сюда в апреле, после того, как родила. Но как-то всё темнила. Кажется, у неё что-то с ребёнком. И с Мишей этим, как я понимаю, ничего хорошего. В общем, ты уж нас прости, но мы ей посоветовали к тебе вернуться. Тем более, у тебя теперь всё хорошо. Ведь ты примешь её, если вернётся?
Я не знал, что отвечать. Да и не верил, что она вернётся. Но, чтобы не огорчать добрую тётю Машу, кивнул.
Родители дали мне с собой множество продуктов: молока, сметаны, творога, мяса.
- Куда мне столько?
- Если много – Рите отвези. Прямо сейчас и отвези, тебе же по пути.
Пришлось и тут подчиниться. К Рите я попал часов в десять вечера из-за пробок на кольцевой. Она, как всегда, засуетилась.
- Вот уж не ожидала! А продукты! Куда  мне столько?
- Ну, отдашь своим партайгеноссе. У вас же там бедные есть?
- Что ты такое говоришь? Партайгеноссе! Мы же не партия, мы церковь. Тело Христово! А куда отдать, я знаю. Я Кате отдам.
- Да? Ты с ней общаешься?
- Конечно! Она же наша сестра. Это во-первых. Во-вторых, она мать моего внука. Да и просто не чужой человек. Юра же с ней несколько лет прожил. Что не расписаны, конечно, грех, но фактически-то жена. Так что я ей передам, ей нужно.
- А где она сейчас?
- У одной из наших сестёр-стариц пока живёт. С ребёнком сидит. Будет ещё проблема, её на работу устраивать. Ведь прописана в Тверской области.
- Ну, сейчас это не проблема.
- Не скажи. Ребёнка тоже прописывать надо, а Юра его не признаёт!
- Вот как?
- Да! Такой скандал устроил!
- Слушай, а где она живёт? Или телефон её можешь мне дать?
- А тебе зачем?
- Может быть, помогу чем-нибудь. Буду, например, сам продукты возить, тебе ведь трудно.
- Это да. Знаешь что, я всё-таки без её ведома не хочу это делать. Вот ей скажу, что ты хочешь её видеть. Если она согласится – пожалуйста! Хорошо? Только ты не обижайся.
- Да нет, всё нормально. Тогда поговори с ней завтра и позвони мне вечером.
- Хорошо.

Следующий день выдался у меня напряжённым. Света вырвалась из своего домашнего ареста и устроила истерику в боксе, где стояла машина, подготовленная мной к покраске. В её отсутствие я завёл свой порядок, переложил по-своему инструменты и материалы, добавил несколько светильников. Света восприняла это, как вторжение на её суверенную территорию и в порыве ярости расколотила один софит. Я в сердцах плюнул, залепил ей пощёчину, ушёл из бокса, сел в свою машину и уехал домой. Бабушка была на даче. В холодильнике стояла бутылка водки. Я достал её и поставил на середину стола. Давно я не пил. Наверное, месяцев девять. Срок беременности. Да. У Ольги ребёнок. Родился в апреле. Или в марте. Если в марте… посчитаем. Да, может быть. Увидеть бы. Я взял бутылку, и в этот момент раздался телефонный звонок.
- Это Елена Васильевна. Аркадий, ты дома?
- Странный вопрос. Вы же домой звоните.
- Приезжай, я Свету успокоила. Она, бедняжка, слишком перегружена сейчас, потому и бесится. Да и вообще она у меня такая эмоциональная! Прости её.
- Ладно, ради вас только. Но теперь уже завтра. У меня тут  маленькая личная проблема, надо решить. Хорошо?
- Ну смотри. Только чтобы завтра, как штык. Клиента подводить негоже. Мы не советский сервис.
Я положил трубку и тут же снял её и набрал номер Риты.
- Это Аркадий. Ты говорила с Катей?
- Ой, напугал! Не ожидала, что сам позвонишь, договорились же, что я позвоню.
- Какая разница, кто позвонит? Что с Катей?
- Она согласна с тобой поговорить.
- Ну наконец-то их величество сподобилось. Так давай адрес, телефон.
- Да куда ты торопишься?
- У меня просто сейчас есть свободное время, а завтра его не будет.
- Ну, баламут!
Рита продиктовала мне адрес и телефон, я поблагодарил её и нажал на рычаг, чтобы тут же позвонить Кате, но потом передумал и решил поехать сразу, без звонка. Вдруг она не захочет меня видеть. Я вряд ли отношусь к лучшим воспоминаниям её жизни. Я зашёл в комнату, вытащил из секретера пачку денег, положил их во внутренний карман куртки и побежал к машине. Катя жила далеко, в Тёплом Стане, и надо было успеть туда до часа пик.
Дверь открыла сама Катя. На мгновение мне показалось, что я вернулся на три года назад в Бескудниково. Тот же халат, те же шлёпанцы. Только взгляд другой.
- Ты? – удивилась она. И улыбнулась.
- Я. Пройти можно?
- Проходи. Только тихо, Антошка спит.
- Я мышкой. Куда?
- Направо, на кухню.
Я прошёл на кухню и сел на подоконник.
- Высоко как, - сказал я, скосив глаза в окно.
- Двадцатый этаж. Я тоже раньше никогда так высоко не жила. А сейчас привыкла.
- Ты одна живёшь?
- Нет, с тётей Верой. Она сейчас на собрание домашней группы пошла. Мы с ней по очереди ходим. Так что, если б моя очередь была, ты бы меня не застал. Надо было позвонить.
- Но ведь застал же.
- Да. Спасибо тебе за продукты. Тётя Вера сегодня ездила, привезла. Сто лет не ела настоящей сметаны, деревенской. Прямо аж до слёз, как здорово. А ты изменился.
- Да?
- Да. Возмужал.
- Это я бриться реже стал.
- Что так?
- Не для кого.
- Ну, не переживай.
- Да я не переживаю. Ты тоже изменилась.
- Конечно. Столько всего произошло в жизни! Одно материнство чего стоит.
- Стоит. Я, собственно, об этом и хотел поговорить. Сразу уж быка за рога. Помнишь, как-то ты мне сказала, что когда станет совсем уж плохо, ты подумаешь над моим предложением?
- Каким предложением?
- Так ты не помнишь? А! Ну тогда ладно. Считаем, что проехали.
- Нет-нет, я просто не сразу поняла. Ты меня замуж зовёшь?
- Ну да. Я имею профессию, зарабатываю не просто на хлеб, но даже на хлеб с маслом. Одному мне столько не нужно. А у тебя, я слышал, проблемы с регистрацией ребёнка. Выйдешь за меня, получишь прописку, ребёнка на меня запишем, будет коренной москвич, никто не придерётся. И обеспечу я тебя всем необходимым. Захочешь – иди работай, хочешь – со своими братьями-сёстрами песни хором пой, главное - будет крыша над головой и положение в обществе.
Я замолчал. Катя вдруг встряхнула своей чёрной гривой и засуетилась:
- Да что же я тебя даже чаем не напоила! Вот корова! Садись за стол. Подожди, у нас печенье есть.
Я пересел на табурет у стола. Она встала на цыпочки, чтобы достать из шкафчика над моей головой печенье, и я снова, как когда-то очень давно, почувствовал запах её тела и ощутил его силу. Мне захотелось обнять её, но я сдержался. Она положила печенье на стол и снова засуетилась с чашками, ложками. Наконец, чайник вскипел, она разлила чай по чашкам и села.
- Кать, скажи что-нибудь мне в ответ.
Она потупилась.
- Знаешь, мне как-то неловко. Я ведь понимаю, что ты со всей душой. Доброе дело сделать хочешь.
- Да ты об этом не думай. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя чем-то мне обязанной.
- Нет, я не об этом. Видишь, предложение твоё слишком заманчивое…
- А, тебе твоя церковь замуж за меня пойти не позволит? Так если надо, я у вас крещусь.
Она подняла на меня глаза и улыбнулась.
- Глупенький! Это не просто так – крещение. Это по вере должно быть. Да я и не об этом. Аркадий, послушай, что я у тебя сейчас спрошу. Только хорошо подумай, прежде, чем отвечать. Хорошо?
- Спрашивай.
- Ты меня любишь?
- А как ты думаешь?
- Нет, ты не уходи от ответа.
- А какое это имеет значение? Люблю, не люблю. Нет, меня, слава Богу, бывшая супруга научила осторожно к словам относиться.
- Это правильно, за все свои слова мы перед Богом ответим, поэтому праздных лучше не произносить. И если не любишь, то так и скажи.
- Да я не знаю, что тут говорить. Если я такое предлагаю, что это по-твоему, значит?
- Вот это я и хочу выяснить. Я же не просто так спрашиваю. И ты не просто так это предлагаешь. И ты должен знать, чего хочешь. Ведь это же не просто так. Это вся жизнь наша, и обратного пути быть не может. Это Юра думает, что можно сначала прожить жизнь начерно, да сделать несколько попыток. А Господь нам всего одну жизнь дал. Потому и относиться к ней надо, как к самому ценному дару, не размениваясь и не распыляясь. Нужно, чтобы жизнь была прожита во славу Божью. Ты предлагаешь материальное благополучие. Оно у меня было. Но само по себе оно ничего не значит. Ты всего-навсего согласен кормить и терпеть меня, чтобы не быть одному. Ты от одиночества бежишь. Как и Юра бежал. Как и я бежала. Ты и на Оле женился не потому что любил её, а потому что не хотел один оставаться. И она тебя не любила, у неё свои цели были. А цели, они ведь меняются. Или воплощаются, и тогда надо идти к новым целям. Человек поглощается суетой и перестаёт замечать, что рядом тоже живёт человек. Ну живёт себе и живёт, и я буду жить. А Господь не так говорит. Он говорит, «да будут двое одна плоть». Это значит, один организм. Одно сердце, один мозг. Одна вера. Это жизнь, а не сожительство.
- Да я не сожительство тебе предлагаю. Законный брак.
- Ты ничего не понял.
- Наверное я просто невовремя пришёл. Тебе недостаточно плохо, чтобы я показался хорошим.
- Да нет, ты хороший. А вот то, что мне не плохо, ты прав. Мне сейчас хорошо. У меня Бог есть. Христос. Ты приди к Нему, Он тебе Сам всё объяснит.
- Ой, только давай без этой мистики.
- Никакой мистики, Аркадий. Ты ведь меня видишь? Я реальна?
- Более чем.
- Вот и вера моя реальна. И мне с Христом ничего не страшно.
- Ясно.
- Не обижайся, пожалуйста.
- Да нет, никаких обид. Я вот ещё что. Возьми вот это, - я протянул ей деньги, - тоже без обид. По-родственному. Считай, что это тебе Он даёт.
- Благодарю. Только тут так много!
- Нормально. Ладно, я всё, что хотел, сказал и сделал, всё выяснил, пойду тогда.
Я встал и пошёл к выходу. Катька метнулась за мной, чтобы открыть дверь. Но я опередил её и открыл сам. В дверях обернулся. Она стояла передо мной, и мне показалось, что ей хочется меня обнять. Я поднял руку, погладил её по голове, потом резко повернулся и быстро пошёл по длинному коридору к лифту.
Вечером, добравшись до дома, я первым делом снова достал из холодильника злополучную бутылку, открыл её и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Водка так обожгла меня, что я потерял равновесие и плюхнулся на табурет. Потом встал, прошёл в коридор и набрал номер.
- Алё, Елена Васильевна?
- Да. Аркадий, ты?
- Да. Елена Васильевна, я не смогу завтра прийти. У меня беда случилась.
- Что такое?
- Родители погибли. Дом сгорел сегодня ночью, они не спаслись. Так что сейчас я еду туда, там расследования всякие, похороны, туда-сюда…
- Ох, Аркадий, да как же это так! Может быть, помощь какая нужна?
- Нет, я управлюсь. Только не знаю, сколько времени на это уйдёт. Я вам тогда позвоню, когда вернусь.
- Ну, не знаю даже, что и сказать. Прими соболезнования. Точно никакой помощи не нужно?
- Нет-нет, спасибо, - сказал я и положил трубку, - пошли вы все к чёрту.
Я сделал ещё один добрый глоток из бутылки, всё поплыло у меня перед глазами, и последнее, что я помню – деревянный стук, звук удара моей головы о пол. 

59