Есть в поселке нашем памятник. На весь город Новоуральск и посёлок Верх-Нейвинск приходится восемнадцать памятников. Из всех восемнадцати он самый старый и самый особенный. Ни с чем его не спутаешь. На красивом постаменте стоит большой чугунный шар, обвитый красной ленточкой. Это земной шар, а красная ленточка – это символ мировой революции, которая когда-нибудь придёт во все концы земли. За это сложили свои головы те, чьи фамилии отлиты из чугуна и помещены на гранях монумента. Вот об этом-то памятнике и будет моя сказочка.
Давным-давно, когда нас всех и на свете не было, и даже когда наших дедушек и бабушек не было на свете, жил в Петербурге царь Александр Николаевич. По фамилии – Романов, по номеру – Второй. И однажды он подумал, что крепостное право- это зло и тормоз для развития страны. Невесёлое наследство досталось Александру Николаевичу. Отец-то его Крымскую войну проиграл. Чтобы не проиграть последующие войны, надо было усовершенствовать в государстве всё. Армию, флот, промышленность, финансы, сельское хозяйство. Но руками рабов и рабовладельцев сделать это было невозможно. Для этого нужны были совершенно другие, свободные люди.
Вот он крепостное право и отменил. Отменил своей волей, несмотря на сопротивление дворян-крепостников. Случилось это, как все знают, весной 1861 года. После этого весь народ стал на него смотреть волком. Дворяне - за то, что он у них много отобрал, крестьяне – за то, что он дал им мало.
Шесть покушений совершили на императора «свободные» люди. Седьмого император не пережил.
Не поняли современники своего государя. Зато разобрались потомки. И через пятьдесят лет после освобождения крестьян стали ставить по всей огромной России памятники Александру Освободителю. Поставили такой памятник и у нас в Верх-Нейвинске. Стоял он перед зданием земской управы, недалеко от храма. Была весна. Священники отслужили молебен и, потянув за верёвку, стащили с памятника чёрное сатиновое покрывало под крики и рукоплескания народа. Глядел на людей сверху бронзовый Александр Николаевич с ямкой на подбородке, в роскошных усах и пышных бакенбардах, и как будто спрашивал взглядом:
-Ну, как вы тут, свободные люди?
А люди будто бы отвечали своему освободителю:
-Да так, живём потихоньку, Ваше величество, не слишком жирно, но и пожаловаться особо не на что.
А вокруг стояли чудесные горы, с них сбегали ярко-зелёные берёзки, тёмные сине-зелёные ёлочки. Огромным голубым зеркалом лежал пруд под голубыми небесами. В небесах реяли коршуны, чуть пониже суетились вороны. Из труб заводских валил дым, и журчала речка в древнем водосливе.
Шесть лет простоял памятник на площади. Пережил и мировую войну, и первую революцию. А вот второй революции не пережил. Пришли на площадь те же самые люди, что раньше радовались и рукоплескали, и стащили императора с постамента, потому что был он ненавистный монарх и эксплуататор трудового народа. Положили его в тёмный подвал. Смотрел Александр Николаевич своими бронзовыми глазами на сырую подвальную стену, слушал писк мышей и думал:
-А меня-то за что? Что я им сделал? Я же их освободил. Я ли виноват в том, что «вместо цепей крепостных наделали много иных»?
И укоризненно шевелил в темноте император длинными бронзовыми усами, пугая наглых грызунов.
Но ничего уже мысленно не отвечали люди своему государю. Не до того им было. Новую жизнь они строили, весёлую, справедливую. Где все были равны, и не было больше эксплуатации человека человеком. А чтобы красивый царский постамент не пустовал, поставили люди сверху дощатую пирамидку, увенчанную красной звездой, символом новой жизни.
Как-то пришли люди к памятнику. Глядь, а пирамидка рядом валяется. Водрузили её обратно. На следующий день смотрят – опять валяется.
-Опять контра памятник повалила - возмущался Комиссар.
И чтобы впредь такого не повторялось, решили приставить к памятнику Караульщика. Стал он ходить по ночам вокруг памятника с ружьём. Ночь ходил, другую ходил. На третью ночь прибегает Караульщик в дом Комиссара бледный весь. Трясётся от страха. Даже ружьё своё по дороге потерял. И вот что рассказал Комиссару Караульщик.
Стемнело. Зажглись в окнах домов тусклые, жиденькие огоньки. Не у многих был керосин в лампах, больше жгли лучину. Старались лечь спать пораньше. Ведь завтра с утра на работу. Прогудел заводской гудок. Закончилась вечерняя смена, заступила ночная. Мимо памятника безмолвной чёрной массой прошли рабочие. Прошли и разбрелись по улицам и переулкам. Застучали щеколды в воротах, и всё опять стихло. На башне пробило два. Караульщика одолевал сон. Он сел на землю, прислонившись спиной к памятнику, и закурил.
Вот тут-то и появился призрак. Караульщик снова затрясся, вспоминая пережитый ужас. Он был огромный, ростом почти с башню. Он был весь в орденах и бриллиантах. Он был со скипетром в одной, и державой в другой руке. На голове его, сверкая рубинами, возлежала шапка Мономаха. Глаза его светились зловещим зелёным огнём. Караульщик посмотрел на него и узнал. Это был Александр Второй.
Забыв про ружьё, Караульщик руками зажал прыгающую челюсть и попытался встать. Но не тут-то было. Ноги не держали его. А император прикоснулся перстом к деревянной пирамидке, и она полетела вниз, с треском ударившись о камни.
-А он что, скипетр из рук выпустил, когда памятника коснулся? - спрашивал Комиссар.
Но на этот вопрос Караульщик вразумительного ответа дать не мог. Рассказал только, что царь тяжелыми шагами пошёл от памятника прочь, поднимаясь в гору всё выше и выше, и, наконец, скрылся в лесу. И от его шагов, казалось, тряслась сама гора. Царь шёл и бубнил себе под нос какие-то слова, которых Караульщик не расслышал.
Комиссар был смелым человеком. На германской войне за спины товарищей не прятался. И крестик свой георгиевский кровью заслужил. Когда началась революция и царские ордена отменили, он его снял, бережно завернул в тряпицу, и убрал с глаз долой. Но всё жалел, что нельзя с ним выйти показаться людям. Ведь в уставе же написано «носить не снимая». Старые георгиевские кавалеры даже на ночную рубашку его прицепляли, когда спать ложились. Потому что сказано «не снимая». Вот и не снимали.
На другую ночь он решил пойти сам. Подобрал валяющееся у памятника ружьё, запасся махоркой и стал дожидаться. И смотрит, как пробило два, идёт император. Только совсем не такой громадный и страшный, как его расписывал Караульщик. Тому, видно, со страху почудилось. Одет в простой военный мундир и кепку. И мундир Комиссар узнал, и кепку. В такой форме царь в Болгарию ездил к армии. Когда наши воины Шипку обороняли, Плевну брали. Когда сражались против турок за свободу братьев-славян. Тогда царь с армией был. Не командовал, нет. Командовал Скобелев или ещё кто-то, Комиссар не припомнил. А Царь тогда сказал:
-Я еду в качестве брата милосердия.
И точно, был он в ближнем тылу, возле солдат, в госпиталях с ранеными. Пытался утешить, подбодрить. Жуткая та война была. Страшная. Когда, в который уж раз силы всей «просвещённой» Европы обратились против матушки-России. Воевали, правда, одни турки, но все европейцы им очень охотно помогали.
Царь спихнул пирамидку, она ударилась оземь, а Комиссар даже бровью не повёл. Подумаешь, дерево летит. Ведь не бомба. Он прислушался и расслышал всё-таки, что бормотал царь, поднимаясь в гору.
-Ну что я им сделал? За что же меня так? Стоял я себе, никого не трогал. И памятник-то красивый. Был бы некрасивый, так не столь обидно. Ведь я же их освободил, а они… Вон, в Мавритании и по сю пору рабство. И у нас в России, может быть, было бы, если б не я.
Задумался Комиссар. Что делать? Ещё недавно позвали бы священника, да и делу конец. А теперь вот нельзя – революция и научный атеизм. Да и жалко его, царя то есть. Крепко задумался Комиссар.
Но долго думать ему не пришлось. Начиналась гражданская война. Наступал Колчак. И однажды сел Комиссар в поезд и поехал на недалёкий уже фронт. Уехал и пропал. Закружила его судьба военная. Видели его на Урале, видели на Кубани. Видели в Фергане и на берегах Гвадалквивира, который, как известно, шумит, бежит. А потом видели, как говорится, «в клифту лагерном, на лесосеке». Но это уже другая история.
А в нашей истории было вот что. Пришли в Верх-Нейвинск белые и чехи. И первым делом водрузили государя обратно. Достали его из подвала, смахнули ему пыль с усов, да и водрузили. Стоял он, смотрел на посёлок и народ. И как будто опять спрашивал взглядом:
-Ну, как вы, люди? Как живёте?
А люди также безмолвно ему отвечали:
-Ну, какое, батюшка-царь, у нас житьё. Как говорится, утром встал, и сразу за вытьё. Так до вечера и воешь. Война ведь, голод, разруха.
-А я же вас освободил.
-Освободить-то освободил, а как жить, не научил.
-Ну, тут уж даже я вам не советчик. Жить ведь не научишь. Каждый сам должен жизнь свою строить.
-Вот то-то и оно-то.
Зима была с вьюгами и оттепелями. Подтаявший снег лежал на бронзовых глазах императора, будто холодные и зернистые льдинки-слезинки.
Пришли другие времена. Прогнали красные и Колчака, и чехов. Кончилась гражданская война. Сняли императора с постамента опять. Но в подвал прятать уже не стали. Отправили сразу в переплавку. Стране нужен был цветной металл. В нём остро нуждалась социалистическая индустрия.
Когда царя снимали, тут же вертелся и Караульщик. За время войны он сильно постарел, шамкал что-то по-стариковски. Умолял царя не трогать. Пугал призраком. Его не слушали, отмахивались как от полоумного.
Вместо Комиссара был теперь Председатель. Посоветовавшись с народом, он решил сделать из царского памятника мемориал погибшим в гражданской войне. Многие верх-нейвинцы ушли защищать завоевания социалистической революции, да так и не вернулись домой. Многие были казнены белыми. И чтобы не забылись эти жертвы, заказали в заводе чугунные доски с фамилиями. Прикрутили их на все грани монумента. У подножья памятника положили тяжелую чугунную плиту со стихами:
Не плачьте над трупами павших борцов…
А сверху поставили огромный чугунный шар, опоясанный красной лентой, символ мировой революции, мировой справедливости. Которая когда-нибудь придёт во все уголки земного шара. Чтобы видели все, за что сражались и погибли наши земляки.
А Председатель, слушая бормотание Караульщика, подумал ещё и вот о чём. Чугунный шар – это вам не пирамидка деревянная. Никакой призрак, будь он и в самом деле ростом с башню, его уже не скинет. Прикручен шар крепко, приклёпан намертво. Стоит железно. И ещё крепче будет стоять в веках построенный нашими трудовыми руками социализм.
Прикрутили, приклепали люди шар к постаменту, наговорили речей и разошлись. Даже караульщика нового не поставили. И действительно, стоял памятник невредимо. Никто его не трогал. Только Караульщик старый всё ходил по ночам и прислушивался. Ходил по площади, ходил по берегу пруда, ходил по опушке леса.
И услышал он однажды, как ходит по лесу кто-то большой и тяжелый. Расталкивая деревья плечами, всё ходит и ходит, как будто ищет чего-то. Треск и скрип стоит по всему ночному лесу. Разлетаются, натыкаясь в темноте на ветки, потревоженные птицы, разбегаются испуганные звери. А он всё ходит, и стонет земля под его тяжелыми шагами.
Прислушался караульщик и услышал знакомое уже бормотание:
-Ну, за что же меня так? Ведь я же их освободил. Теперь вот шарик поставили. Вместо меня – и вдруг шарик.
Затрещало ломающееся дерево. И со страхом в сердце услышал караульщик, как призрак стал бормотать громче и решительнее.
-Я им покажу шарик! Я же в молодости и в бильярд игрывал. Загоню я им этот шарик в лузу. Такой карамболь устрою. Только вот кий нужно выбрать подходящий. Все деревья вон какие жидкие.
Долго ходил призрак по ночному лесу. Возьмётся за дерево, пошатает, погнёт. И отойдёт, пробурчав:
-Нет, и из этого кий хороший не получится.
Всю ночь ходил караульщик за ним по пятам, а когда рассветать стало, пропал призрак, будто и не было его. Караульщик хотел бежать. Хотел рассказать всем, какая беда им грозит. Но потом понял, что не поверят ему люди. Был бы здесь Комиссар, он бы подтвердил. Но давненько уже уехал Комиссар в чужие края воевать за мировую справедливость.
На другую ночь пошёл Караульщик опять к памятнику. А осень уж наступила. Подмораживать стало. Походил старик вокруг памятника, посмотрел. Видит, в небе два одинаковых шара – чёрный и белый. Белый – луна, а чёрный – чугунный. Чудно. Усмехнулся старичок.
Вдруг видит, идёт к нему пожилой уж человек. В шинелишке серой и шапочке. Не удивился Караульщик. Тогда многие так ходили. Подходит и спрашивает:
-Не мёрзнешь ли, старинушка? Холодно ведь уже.
Обомлел старик. Это ведь он. Призрак. И усы его, и бакенбарды, и ямка на подбородке, и глаза. Глаза человека много потрудившегося, много страдавшего. Ясные глаза и печальные. Но не растерялся Караульщик. Вспомнил Комиссара смелого. И сказал решительно:
-Ну, здравствуй, мироед. Что, дубину-то хорошую не смог в лесу добыть? Или не весь лес ещё обсмотрел?
А призрак и говорит:
-Что ж ты, дедко, со мной так грубо? Я тебе ещё ничего плохого не сделал.
-А ты вон что хотел с людьми сотворить. Шар на них чугунный скинуть.
-Ладно, успокойся, видишь ведь, с пустыми руками пришёл.
Царь обошёл вокруг памятника, читая фамилии на чугунных досках.
-А эти кто? – спросил он вдруг Караульщика.
-Эти-то? Это те, кого белые живьём в вагоне сожгли. Раненых.
Принахмурился государь. И вдруг говорит старику.
-Знаешь, решил я этот памятник больше не трогать. Здесь ведь ваши павшие. Дороги они вам?
-Да все наши, все кому-нибудь родня. А и не родня, дак всё равно на войне убиенные. Чьи-то мужья, сыновья. Как же не дороги?
-Ладно, не трону больше вашего шарика. Ради памяти сынов ваших.
Государь, вскинув голову, посмотрел куда-то вдаль. Куда-то туда, где далеко, за домами, речкой и лесами топорщился гранитными зубьями в темноте присыпанный снежком Заплотный камень. Потом сказал жестко:
-А попался бы мне этот Карл Маркс. Теоретик этот. За бороду чугунную стащил бы вниз вместе с Энгельсом.
-Нету у нас в округе памятников Марксу. Разве что в городе.
-В городе на моём месте Ванька Голый стоит. Я его тоже когда-нибудь скину.
В городе Екатеринбурге Караульщик не был ни разу. И ничего не знал он про Ваньку Голого. А тот Ванька был не просто так. Это была статуя Нового Человека. Обнаженного и свободного, сильного и радостного гражданина нового мира. А люди тёмные и несознательные его Ванькой Голым прозвали.
-Наверно, уж не приду я к вам больше,- сказал царь. - Не буду людей беспокоить. А может, и приду просто так. О себе напомнить.
И спросил тогда императора Караульщик:
-А днём ты где пребываешь, батюшка-царь? Ночью-то у памятника слоняешься, а днём где?
-А об этом тебе, старинушка, и знать пока не нужно. До времени. Настанет время – узнаешь.
-Ну, значит, точно не придёшь больше? Честно?
-Даю тебе в том честное царское слово. Моё слово крепко. Я ж бронзовый.
Потом царь посмотрел на Караульщика и сказал грустно так:
-Эх, Иваны вы, Иваны.
-А чего это мы Иваны?- обиделся Караульщик - я вот вообще-то Прохор Матвеич.
-Иваны, родства не помнящие. За что меня ненавидели, за что гнали? За что шесть раз убивали, на седьмой совсем убили? Я же их освободил. Что, при крепостном праве лучше было?
-А вот, старики говорили, мужики при господах, господа при мужиках, вроде и неплохо.
-Ещё и этот будет тут мне цитировать Чехова! – рявкнул император – Уйди, старик, от греха подальше.
-А ты тоже уйдешь? – испуганно спросил караульщик.
-Уйду, Обещал ведь.
И разошлись два пожилых человека в разные стороны. По главной улице уральского посёлка Верх-Нейвинска, поднимаясь на Минихову гору, тяжёлыми шагами шёл царь Александр Николаевич. По той же улице, только в противоположном направлении, от памятника к собору, шёл караульщик Прохор Матвеевич. Караульщик обернулся и увидел, как император помахал ему издалека рукой. Он пошёл домой, размышляя, кто же такой Чехов, и правда ли при крепостном праве было хуже, чем сейчас.
Призрак больше уж не шалил. А в лесу кто-то набрёл на сосну здоровенную. Толстое дерево было надломлено у самого корня. Какая сила могла так сломать дерево? Только караульщик догадался, что это царь себе кий хотел сделать, да передумал.
Прошли годы с тех пор. Не было уж на этом свете караульщика Прохора Матвеевича. Узнал он, видать, где его августейший собеседник днём обретался. А про призрака все и забыли. Да он почти о себе и не напоминал. Изредка напишет что-нибудь вроде: «Здесь стоял я». Да люди принимали это за обыкновенное хулиганство.
Один только раз слышали возле памятника возню и бормотание. Было это весной шестьдесят первого. Да всем тогда не до призраков было. Все праздновали полёт Гагарина в космос. И никто даже и не вспомнил, что в эти дни исполнилось ровно сто лет отмене крепостного права.
Однажды, закачавшись, рухнул «вечный» социализм. Видно, не так уж крепко был он приклёпан, прикручен к русскому народу. Вот и отвалился. Памятник-то пережил его. Стали вспоминать то, что было здесь до исторического материализма. И про царя вспомнили. Да он и сам вдруг о себе напомнил.
Нашли однажды возле памятника бумажку. А там те же самые слова: «Здесь стоял я».
И подписано полным императорским титулом: «Милостию Божией мы, Император и Самодержец всея Великия, Малыя и Белыя России, Герцог Курляндский, Царь Польский и прочая, и прочая, и прочая… а также каких-то неведомых земель Отчич и Дедич». Такими вот чудными словами та бумаженция подписана. Непонятно, что за «отчич», что за «дедич». Одни люди говорят, что это фальшивка, что бумажка-то на принтере отпечатана. Другие им возражают, говорят, что теперь и призракам не чужды информационные технологии.
А может он опять ходит? Чего хочет, чего ищет? Справедливости.