Начальник «Бухенвальда». Миниатюра.
Было время, когда я работала на Ярославском Шинном заводе, в цехе, который носил народное название «Бухенвальд». В цехе варили покрышки к машинам и тракторам.. Сырые, из черной, тягучей резины, смешанной с каучуком и другими ингредиентами, их закладывали в формы, посыпанные тальком, ровно распределяли по всей её поверхности, чтобы не сварить «козла». Крышка чугунной формы, висящая на цепях, опускалась на нижнюю половину, её аккуратно поправляли, чтобы ровненько закрыть, она стукалась с железным грохотом и закрывалась на карабины. Несколько таких готовых форм спускали в вулканизатор, как в смердящую преисподнюю, из которой валил вонючий пар, слышался стук и скрежет металла. Мужики- вулканизаторщики были похожи на каких-то чудовищ: голые по пояс, чумазые от сажи, они с силой толкали тяжелые чугунные формы по валкам, и те, производя страшный грохот, катились, одна догоняя другую, по конвейеру, а за ними медленно продвигались те самые мужики, держа в руках подвешенный пульт.
Эта картина позже долго стояла у меня перед глазами и занимала всё моё воображение. Я почему-то представляла Ад таким же жарким, парным, вонючим, грохочущим металлическими звуками, я думала, что обязательно где – то в глубине вулканизационных котлов должна сидеть нечистая сила, которая вредит мужикам и варит им вместо покрышек, кургузых «козлов», отчего рабочих лишали премии и в день получки они бастовали. Делали они это так: с шести утра толпились у кабинета начальника цеха Ермолинского и ворчали, глядя в расчетные листочки. Ровно в восемь приходил Сергей Николаевич Ермолинский – маленький мужичок, кругленький, подвижный и бесстрашный. Он проходил сквозь толпу полуголых мужиков, вставал спиной к дверям своего кабинета и открывал митинг.
- Ну, - грозно, как только может это сделать маленького роста человек, интеллигент в душе и добряк, - чего вы тут собрались?
Толпа громко загудела и стала приближаться к начальнику, окружая его с трех сторон. В нос Ермолинскому совали листочки с начисленной зарплатой. Он брал из чьих – то рук один из шершавых серо-голубых листочков, и начинал читать, шевеля губами, при этом толпа притихла.
- Чего не нравится – то, Шишкин? – удивленно пожимал плечами начальник, - три дня с прошлой получки прогулял?
- Ну….- протянул Шишкин.
- Баранки гну! – голос Ермолинского окреп, - ты думал тебе премию дадут и отгул за прогул? А? – Ермолинский подпрыгнул на месте и как бы сравнялся с грудью Шишкин. Тот отпрянул. Толпа немного подалась назад.
- Всё понял в своем листочке? – строго спросил Шишкина Ермолинский.
- Да, понял, понял, я …- Шишкин нырнул в толпу и исчез.
- А!!! Буханкин и ты тут! Ты, Буханкин забыл, как напился на работе и вместо покрышек мне тут козликов наварил! Было такое!? Отвечай…
- Ну, Было! – Буханкин почесал в затылке…
Ермолинский сделал кукиш из трех пальцев и ткнул Буханкину под нос:
- Вот тебе премия, а вот тебе зарплата, - он подпрыгнул снова, чтобы дотянуться до самых ноздрей длинного Буханкина!
- Ну, кому ещё пояснить, кто за что денег мало заработал!? Тебе, МухиН?
- Нет, Сергей Николаевич, я знаю. Я всё уже понял..
Мухин, до того больше всех шумевший по поводу маленькой зарплаты, вдруг сник и попятился, ища просвет, в толпе, чтобы убраться с глаз долой рассвирепевшего начальника.
- Вот вам зарплата! – тряс кукишем Ермолинский, - а вот вам премия, - тыкал он свернутыми пальцами правой руки в виноватые рожи вулканизаторщиков. Толпа поредела, и те, кто стоял близко к начальнику с душевным трепетом обнаружили, что они остались без поддержки задних рядов. Страх и неловкость заставили быстро ретироваться от дверей начальственного кабинета и от самого начальника.
Я смотрела на Ермолинского и чувствовала, как в душе у меня рождается уважение к этому низкорослому, простому, умному и бесстрашному человеку.
А Ермолинский с удивлением обнаружил свой кукиш, стыдливо убрал его в карман и взглянул на меня с интересом.
- Первый день у нас?
- Да. Первый.
- Ну, давай, привыкай.
- Страшно тут у вас.
- Ничего оббуркаешься. Иди, работай.
Я пошла в свой отсек. И улыбаясь, думала, что сила не в лукавстве, а в справедливой правде. Так оно и есть.