Выражаю признательность Мирославе Вихренко за помощь в подборе имён для японских персонажей.
~~~
25 декабря 1903 года в доме контр-адмирала Одакуры, военного губернатора города Немуро, состоялся бал. Адмирал был из той новой породы японских людей, которая сложилась во второй половине прошлого столетия: пламенный патриот своей империи, но в то же время большой поклонник Европы и всего, что с ней связано. И резиденцию свою он приказал выстроить в соответствующем стиле: снаружи это было типичное жилище японского аристократа, зато внутри имелись салон и столовая, выходившие в большую залу с колоннами.
В этой зале и происходило сегодняшнее действо, приуроченное к европейскому Рождеству, хотя губернатор, по его собственному признанию, был атеистом – также по последней моде. Колонны уютно ограждали хозяина, других собравшихся в его доме сановников, иностранных военных и дипломатических агентов, коммерсантов и прочих серьёзных людей от ветреной молодости, у которой на уме одни танцы. (Так любил выражаться Одакура, хотя самому ему было всего 52 года, да и насчёт молодости танцующих он сильно ошибался: иные кавалеры годились своим дамам если не в отцы, то в дядюшки уж точно.) Там смеялись, сплетничали, обсуждали моду или грядущие свадьбы, а здесь кто говорил о политике – или о тех же свадьбах, но с другой точки зрения – а кто просто скучал, как один офицер, не похожий ни на японцев, ни на других присутствовавших здесь же европейских гостей. У нас ещё будет время рассмотреть его поближе…
* * *
Рэйко Осида всецело доверилась чутью и реакции своего жениха, лейтенанта Акимаро Тайды. Эти качества никогда не изменяли молодому моряку, он привык задействовать их и за штурвалом корабля, и в танцевальном зале. К тому же они относились к компетенции тела, что было очень кстати, поскольку разум пришлось освободить для непростого разговора.
– Наверное, скоро будет война, – говорил Акимаро, безошибочно ведя свою спутницу в ритме новой мелодии, которую, как похвалялся дирижёр оркестра, он сочинил здесь, в Немуро. – Ты должна быть готова к тому, что нам придётся расстаться.
– Война? Но с кем? – спросила девушка. – Неужели с Россией?
– Да, – нерешительно произнёс лейтенант, – с Россией…
– Но ведь это невозможно! Фактория моего отца не сможет существовать без связей с русскими! – защебетала Рэйко и чуть не выпала из рук своего партнёра. – Да, я знаю, что отношения между двумя императорами ухудшились, но мой отец – один из самых влиятельных промышленников на Хоккайдо! Нашу рыбу подают и в Токио, и в Иокогаме! Уж он-то сможет сказать слово против войны…
– Наша семья тоже не хочет войны, – отвечал на это Тайда, – но кто посмеет противиться воле императора? Мой отец считает, что Япония и Россия идут одним путём, вслед за просвещённой Европой, и нам ни к чему ссориться. Но если в столице решили, то слова наших родителей уже мало что значат.
– Но что будет с Гафурирофу-сан?.. – испуганно произнесла дочь промышленника.
– Его жалко, это да. Гафурирофу-сан хороший человек, и он превосходно разбирается в кораблях. Если он потеряет работу, это будет очень жалко…
(Фабриций Петрович Гаврилов, о котором шла речь, также присутствовал нынче на балу. Это был довольно молодой, но бородатый и хмурый господин в коричневом пиджаке. Он и вправду был превосходным инженером, получил образование и прежде работал в Петербурге, но затем попал в ссылку. А когда срок вышел, то после нескольких безуспешных попыток найти работу в дальневосточных портах уехал в Японию и теперь начальствовал над судовыми механиками рыболовецкой флотилии Осиды.)
Танец между тем закончился. Дирижёр, прославленный Итиро Ватанабе, поднял свою палочку, чтобы начать новую мелодию, но вдруг услышал пронзительный женский крик: «Нет! Нет!»
Юная Рэйко стремительно бежала по направлению к углу, где расположился оркестр, а за ней, с ужасом ощущая, как его лицо перекашивается от стыда и недоумения, шёл её жених. Музыканты замерли. Итиро недовольно обернулся.
– Ватанабе-сан, умоляю вас, перестаньте играть как на похоронах! – взмолилась девушка. – Не могли бы вы сыграть что-нибудь… что-нибудь… вроде «Казбека»?
– «Казбека»? – переспросил композитор, – что это?
Без малого сорок лет Итиро занимался сочинением мелодий в европейском стиле для развлечения вельмож, подобных Одакуре, или денежных людей вроде промышленника Осиды. Этого невысокого человека с седыми волосами вокруг лысины знала вся Япония. Музыкальное образование он получил в Дрездене, а по виду был практически неотличим от какого-нибудь француза. Кое-кому из соотечественников не нравился и его образ жизни, и его музыка, но таких отзывов он не получал ни разу. И откуда ещё эта девка узнала, что у гайдзинов даже на похоронах играют оркестры?..
Вокруг тем временем собралось немало любопытствующих. Даже инженер Гаврилов перестал хандрить и заинтересовался: пляска под названием «Казбек» была ему знакома. В доме Осиды её иногда исполняли во время званых вечеров, о чём Рэйко тут же и упомянула, укоряя композитора за невежество.
Лейтенант Тайда чувствовал себя совершенно потерянным. Вся его реакция улетучилась. А между тем ситуация развивалась куда как стремительно.
Из глубины зала неожиданно возник некий колоритный субъект. На нём был чёрный мундир императорской армии, но он был не похож ни на японца, ни на тех пресных немецких блондинов или подтянутых рыжеволосых англичан, которые обычно служат здесь военными советниками. Однако собравшийся у Одакуры свет знал этого высокого, статного, черноволосого, с усами вразлёт офицера. Все зашептались: «Кисуфарудзи-сан!» – хотя на самом деле этого человека, конечно же, полагалось именовать Kisfaludy Fero, alezredes, или хотя бы Oberstleutnant Fero Kisfaludy*, а лучше всего – просто Феро.
* * *
Феро Кишфалуди был глубоко несчастен. То есть сначала-то он не жаловался на жизнь: потомок мелких венгерских дворян, родился под Уйвидеком**, юность провёл у тётки под Токаем, в возрасте шестнадцати лет против воли родителей, которые хотели запихать его в университет, ушёл в военную школу и затем в гусарский полк. Чарды***, балы, охота да манёвры – что тут жаловаться! И женщины всех мастей: мадьярки, словачки, швабки, валашки, сербки, буневки, шокицы****…
А потом случилась оказия. Германское военное министерство исчерпало квоту на отправку военных советников в Японию, поэтому кайзер Вильгельм по-братски попросил помощи у начинавшего выживать из ума Франца-Иосифа. Тот не отказал, и с наступлением нового века несколько офицеров австрийской армии отправились к чёрту на рога. В их числе был и наш Феро, который, помимо всего прочего, прославился как лихой кавалерист и образцовый служака.
В Японии ему не нравилось решительно всё. «Дойчмейстеры» в военной миссии на венгра смотрели свысока, солдаты, которыми приходилось командовать, были тупы, ели и пили тут какую-то дрянь, а главное – японцы нещадно коверкали его фамилию. А когда Кишфалуди пробовал уговорить офицеров дивизии, к которой был приписан, называть его просто «Феро-сан», это почему-то вызывало у них неподдельный ужас. Эти ребята были помешаны на своём японском политесе. Да и вообще завести с ними дружбу как-то не получалось.
С женщинами в этой несчастной стране было ещё хуже. Большинство из них Феро нашёл форменными уродинами. Но даже и те, которые таковыми не являлись, почему-то разбегались от него, как лягушки от журавля в дунайской пойме.
Спустя примерно год подполковник понял, что ничего изменить нельзя, и перестал обращать внимание на все эти проблемы. И тогда он обнаружил, что бродить по горам тут ничуть не менее интересно, чем где-нибудь в Карпатах, города и усадьбы тоже не лишены некоторой красоты, и даже японский язык показался ему удивительно похожим на родной венгерский. А там наладилось и с женщинами. В последние годы не только в Иокогаме и Токио, но и по всей стране стали открываться заведения, где собирались девушки, соответствовавшие вкусам «гайдзинов». Отыскалось такое и в городке, где располагался штаб дивизии. В нём Кишфалуди наконец получил то, чего хотел – не столько в смысле физиологическом, сколько в духовном. Местные грации, в отличие от невольных сослуживцев, сразу согласились именовать его Феро-сан и повторяли это имя на все лады, судача между собою, и произносили его с неподдельной радостью, стоило им заслышать французскую речь с неуклюжим венгерско-немецким выговором.
И всё равно одолевала скука. Осень 1903 года застала Феро Кишфалуди мающимся от безделья в Токио, поскольку манёвры закончились. Единственной отрадой было то, что служил он теперь не разнорабочим в германской военной миссии, а советником в родном посольстве. И когда в начале зимы в столице стали поговаривать об обострении отношений с Россией, посол командировал его – точнее сказать, не командировал, а просто попросил съездить – на север, уточнить обстановку. Феро взялся выполнить просьбу, чтобы заняться хоть каким-то делом.
Уточнить обстановку в Немуро можно было, только посещая мероприятия вроде вот этого губернаторского бала. На всякий случай гусар решил не демонстрировать, что он австрияк, и облачился в японский кавалерийский мундир, хоть тот и был откровенно безвкусен. Да и сам бал выглядел так, что когда Рэйко Осида упомянула похороны, мадьяр легко с ней согласился. Тут нельзя было услышать не то что чардаш, но даже самую занюханную польку! Кишфалуди вспомнил, с каким восхищением в дивизии говорили про этого Итиро Ватанабе, и поморщился. То есть мелодии в европейском стиле, надо признать, выходили у старика весьма приятными на слух, но танцевать под них было абсолютно невозможно… Попробовав два-три раза, Феро решил, что лучше просто походить в тени колонн и послушать музыку, а заодно и разговоры других гостей.
* * *
– Кто-нибудь знает, что такое этот «Казбек»? – спросил композитор по-французски у присутствующих.
– Это народный танец, который, как справедливо заявила мадемуазель Рэйко, иногда играют в доме её отца, – ответил Фабриций Гаврилов.
– Народный танец?! – почему-то возмутился Итиро. – Да ещё с названием, похожим на «казак»… Уж не думаете ли вы, Рэйко-сан, что мои музыканты будут исполнять русскую народную пляску?
– Вообще-то, когда дама просит, отказывать не принято! – заметил инженер. Для семьи Осида он был не только одним из работников, но и другом дома. Рэйко относилась к нему с большим уважением, и он решил, что пора вступиться за девушку.
– Да, и с чего вы взяли, что эта мелодия русская? – подключился Кишфалуди. – Она венгерская! (Гусар действительно так считал, поскольку слышал её от евреев в Будапеште и цыган в Уйвидеке.)
– Чем докажете?
– Могу сыграть. Вы позволите, маэстро? – венгр обратился к одному из первых скрипачей. Тот не понял.
– Можно вашу скрипочку? – ещё раз спросил подполковник, но и этот вопрос остался без ответа.
– Donne-moi ;a, baudet!***** – в конце концов вскричал Феро и вырвал скрипку из рук музыканта.
«Осёл» было любимым его ругательством. И по-венгерски, и по-немецки, и по-французски, и даже по-японски это слово звучало одинаково выразительно. Всю японскую кавалерию гусар характеризовал так – «ослы на ослах». Вот и сейчас он хотел как следует накричать на старого осла Ватанабе за то, что музыка остановилась, но увидел, что в этом нет нужды.
Феро повернулся к противному старику и его оркестру спиной, спустил мундир с правого плеча и решительно приставил инструмент к подбородку. На него тотчас же устремились несколько пар блестящих азиатских глаз: местным аристократкам этот офицер явно начинал нравиться. Ещё бы: недаром он родился не просто венгром, а воеводинским венгром!
И вот зазвучала музыка.
Лицо Ватанабе приняло серо-зелёный оттенок.
– Ну, что скажете, маэстро? – ехидничал Фабриций. – Чья это мелодия, наша или венгерская?
– А чёрт его знает! – отмахнулся тот. – Но… это невозможно… Невозможно! Этот человек – мерзавец!
Дальше было хуже. Мелодию подхватили вторые скрипки, а дочь промышленника пустилась в пляс. Наблюдая, как она кружится, подобно серебристой чайке, Итиро становился всё зеленей и зеленей. Казалось, что его сейчас стошнит.
Мадьяр сделал последнее изящное движение смычком, вернул скрипку хозяину и отошёл обратно под колонны. Собравшаяся тесным кругом почтенная публика аплодировала ему и Рэйко. Этого Итиро уже не вынес. Выбежав на середину круга, он заорал:
– Господа! Этот человек – мерзавец! Негодяй! Вы все видели, как он оскорбил меня и всю Японию!
– Но в чём здесь оскорбление Японии? – удивился лейтенант Тайда.
– Акимаро-сан, я требую, чтобы вы вызвали его на дуэль! – композитор схватил моряка за руку. – Или я сам сделаю себе харакири!
Тут снова раздались аплодисменты, сопровождаемые смехом: никто не ожидал от вестерниста Ватанабе такой сентенции.
– Но за что? – недоумевал Акимаро.
– Хотя бы за то, что он позволил себе командовать моими людьми! Вы только подумайте – назвать мою первую скрипку ослом!
– Подумаешь, – сказала Рэйко, – как будто вы сами никогда не называли своих скрипачей ослами!
– Я – называл. И буду называть, если это понадобится. Но никто другой не будет! Слышите?
Всё это произносилось на повышенных тонах, но на чистейшем французском языке. И вот Феро решил, что пора поставить крикуна на место.
– Послушайте, – спокойно сказал он, – к чему такое неуважение? Разве вы не видите, что перед вами офицер?
– Хоть сам император! – продолжал бесноваться старик. – Музыкантами Итиро Ватанабе может распоряжаться только Итиро Ватанабе!
– В моём доме музыкантами Итиро Ватанабе может распоряжаться любой, на ком надет мундир императорской армии... – заметил Одакура, подошедший в надежде всех примирить.
Но тут не выдержал и гусар. Он сорвал с себя мундир и пнул его ногой, вскричав "Будь он проклят!"
– А вот за такое вас действительно следует вызвать на дуэль, – адмирал переменился в лице, но голоса не повысил. – Жаль только, я не могу рисковать. Тайда, вы, кажется, хотели им заняться?
– Можете считать, что вызов объявлен, – козырнул тот.
– Можете считать, что вызов принят! – в тон ему отрезал Кишфалуди.
* * *
Акимаро Тайда не хотел воевать с русскими, и этого ему делать не пришлось. Лихого лейтенанта погубила его страсть к вестернизму. Может быть, Феро Кишфалуди неплохо владел саблей, но против потомка самураев у него не было бы никакого шанса. Однако Тайда непременно хотел решить дело чести по-европейски, на пистолетах. А уж стрелком Феро был записным, не то что японские ослы…
Композитор Итиро Ватанабе скончался от сердечного приступа через несколько дней после того злополучного бала – аккурат в канун нового 1904 года. Адмирал Одакура распорядился отвезти его тело в Иокогаму на своём личном катере в сопровождении двух канонерских лодок. (Когда они выходили из гавани Немуро, Рэйко Осида бросила вслед огрызок от яблока.) Многие богатые японцы на своих личных джонках или яхтах поплыли следом, и при подходе к каждому крупному городу эта процессия увеличивалась.
Осида-старший, свернув свой промысел на севере Японии, перебрался на Окинаву. Фабриций Гаврилов некоторое время ещё оставался при нём в должности главного инженера, но затем запросил расчёт и уехал в Америку. Позже он наблюдал своими глазами, как российская и японская делегации прибывают в город Портсмут для подписания мирного договора.
Ну а главного нашего героя начальство сочло недостойным дипломатической службы из-за дуэли, и он подал рапорт об отставке, после чего вернулся к себе на Воеводину, где сделался семейным человеком, не оставив, тем не менее, некоторых увлечений молодости, без которых невозможна жизнь настоящего мадьяра.
*Подполковник Феро Кишфалуди (венг., нем.)
**Венгерское название города Нови Сад, исторического центра края Воеводина (ныне в Сербии)
***Чарда – корчма, трактир (венг.)
****Буневцы (ед. буневац, жен. буневка) и шокцы (ед. шокац, жен. шокица) – жители отдельных районов на западе Воеводины, говорящие на сербохорватском языке, но не относящие себя ни к сербам, ни к хорватам
*****– Дай мне эту штуку, осёл! (франц.)