Он выехал около полуночи. Отец медленно закрыл за ним ворота двора, осеняя его крестным знаменем. Змейка, его любимица, гнедая кобыла шестилетка, волновалась и от необычного времени выезда, и, видимо, от его внутреннего волнения, которым были пропитаны все его движения и голос. Стояла морозная лунная ночь, и под полозьями его саней поскрипывал снег, и этот скрип и фырканья Змейки были единственными нарушителями ночной тишины, висевшей в морозном гулком воздухе над селом. В санях на тулупе лежали его двустволка, россыпью патроны и топор. Он махнул отцу рукой и тронул Змейку, и она пошла прямо с места резвой рысью, чтоб скорее разогреться и снять внутреннюю дрожь.
В эту крещенскую ночь он, наконец, решился расправиться с обнаглевшей волчьей стаей, донимавшей все село почти с начала зимы, разорявшей хлева и курятники, резавшей цепных кобелей, и наводившей ужас на все население, а особенно на детей и баб. Никакие ночные сидки-засады не принесли результатов. Матерый вожак стаи был настолько умен и хитер, что всегда своим звериным чутьем отыскивал незащищенное место и там, практически бесшумно, серые разбойники вершили свое кровавое дело.
Его план, который он вынашивал и проигрывал в себе уже неделю, был до ужаса рискован и похож на самоубийство. Он решил выманить стаю на себя и Змейку на зимнюю укатанную дорогу в Центр, и когда начнется погоня за ними, уложить их с саней, хотя бы часть, а главное вожака, который должен был по его расчетам возглавить преследование. Если ему удастся завалить этого матерого, рассуждал он, оставшуюся стаю можно будет легко добить в самом селе из засад. В резвости своей кобылы он не сомневался, как не сомневался в себе и в своих крепких руках. И, в крайнем случае, они уйдут от погони.
Он уже ехал минут пятнадцать по еле освещенной луной дороге, окруженной темнотой леса, и Змейка разогрелась и легко несла сани, когда он и кобыла внутренним чутьем почувствовали надвигающийся страх преследования. Он весь напрягся, всматриваясь в уходящую из под саней дорогу, и сдерживал Змейку, чтобы не понесла, вожжами и голосом, таким спокойным, на который он был способен в эту минуту. Ему казалось, что каждый волосок на его теле ощетинился, и сам он весь превратился в умного и сильного зверя, вооруженного своим планом действия в эти минуты, десятки раз проигранным в сознании. Правая рука лежала на прикладе его легкой тульской двустволки, ни разу не подводившей его.
Когда он увидел на улетавшей из под него дороге, зеленые светляки волчьих глаз, то отпустил Змейку, дав ей полную свободу, и она пошла во всю прыть, уже ошалев от страха погони. Последние слова, сказанные им кобыле, прозвучали, как хрип: «Давай, милая, выноси!». Ружье было уже в руках, и патроны были у правой ноги в свалявшемся мехе тулупа. Он полусидел спиной к несущейся Змейке, упираясь ногами в борта саней, и высчитывал момент для выстрела сразу дуплетом, чтобы выбить из летящей своры по максимуму и успеть перезарядить ружье, пока волки не догонят сани. Дорога в этом месте была узкая и волки не могли обойти сани, чтобы столкнуть Змейку с дороги в глубокий снег. Их целью был не он, а она, кобыла, и путь к ней был один – через сани.
Первый выстрел по зеленым прыгающим точкам прозвучал, как взрыв в ужасе этой тихой смертельной погони, и он вместе с визгом раненых или убитых волков выбил из него страх, сковывающий его движения. Когда он перезарядил ружье, то уже видел волчьи морды, несущиеся на него. Второй и третий, и четвертый выстрелы он делал, как автомат, прямой наводкой. Свора преследователей поредела и начала отставать, привлеченная запахом крови своих сородичей, еще целые волки пошли, верно, назад добивать их.
Когда он перезаряжал ружье для очередного залпа, с левой стороны дороги, из темноты леса выскочил вожак, и в сильном прыжке влетел в несущиеся сани. Ружье было выбито, но, увидев перед глазами разинутую волчью пасть, он успел молниеносно воткнуть в неё свою левую руку, а правой схватить волка за холку, прижать его могучую шею к себе. Он старался, как можно глубже просунуть руку в горло зверя, не обращая внимания, на боль от сдавливаемых руку челюстей. Рукав полушубка засучился и рука все глубже и глубже влезала в горло вожака. Он был сверху в этой схватке, невероятным усилием подмяв под себя матерого, который драл задними лапами его полушубок. Он даже не понял, сколько прошло времени в этой борьбе, пока вожак не перестал биться под ним. А Змейка неслась, что было у неё сил, не теряя при этом укатанной дороги.
Когда волк перестал двигаться, он осторожно выпростал руку из горла врага. Она, рука была вся в крови изжевана челюстями вожака много выше кисти. Весь полушубок и меховая поддевка были разодраны когтями зверя от груди до самого низа, но он был жив и почти цел. Ружье вылетело из саней во время схватки с вожаком, и у него остался из оружия только топор, но погони уже не было, и тогда он понял, что победил, что план его сработал, и что теперь стая не скоро восстановится, и село заживет спокойно, без страха. Змейка все несла и несла, её страшил запах волка лежащего и санях, и запах смерти, исходивший от него. Он взял вожжи и стал придерживать и успокаивать кобылу, чтобы не загнать её.
До Центра они добрались через час. Заночевал он в эту ночь в доме свояка. Там ему и обработали раны и налили так, чтоб уснул
После этой охоты в его родном селе ему пришили кличку Волк.