ББК 84.4. Укр - 6Крм
Б 68.
Блеклов В. В.
Б68 Тайное осквернение Гениев (Книга пятая) - Феодосия, Арт Лайф, 2009. – 100 экз. -100 с.
ISBN 966-8803-09-04
Книга «Тайное осквернение Гениев» и книга «Пушкинские тайны» созданы мною, в основном, в 1998-99 годах. Являются, - в своем роде, разумеется! – переходными исследовательскими работами. После создания, которых, я и начал постепенно выходить - именно на Пушкина-историка. Этим они, собственно, и ценны именно для меня. Как исследователя, разумеется.
Кстати, названные книги дали, мне, и другие направления моего поиска. К примеру, именно с книги «Тайное осквернение Гениев» я осознал всю важность для раскрытия Пушкина, в качестве объективного историка и величайшего Сатира, разумеется, – и, тоже, разумеется, для раскрытия николаевского заговора против него! - многих писем, дневников, записок современников поэта. Именно с этой исследовательской книги началось и соединение, в моем сознании, пушкинской современной Истории России - с современной, нам, действительностью. Которое я тоже считаю – одним из самых важных направлений моей деятельности именно в качестве исследователя.
Другими словами, если бы я не создал книги по поиску «тайного Пушкина», то я не создал бы не только пять основных поисковых книг о тайном творчестве нашего Великого поэта и о николаевском заговоре против Пушкина и Лермонтова, но и вообще не вышел бы на самое главное, а именно: на Пушкина-историка; на николаевский заговор против Пушкина и Лермонтова; на Пушкина-сатира; на Пушкина как Чародея русской словесности; и прочее.
Именно в прямой связи, со всем этим, я и предлагаю вам, в этой книги, целый ряд отрывков из переходной поисковой работы. Отрывков, большая часть, которых, к тому же - документальна. Другими словами, представляет, из себя, именно документы и исторические материалы. Что, несмотря на их отрывочность (то есть не целостность), тоже очень важно.
ББК 84.4. Укр - 6Крм
ISBN 966-8803-09-0
© Блеклов В.В., текст, 2009.
© МП “Руслан”, Оригинал-макет, 2009..
Владимир Блеклов
Исследование и материалы
(В деcяти книгах)
Книга пятая
Тайное осквернение Гениев
(Отрывки)
г. Феодосия
Арт Лайф
2009
От автора
Как я неоднократно указывал в своих основных поисковых работах, - к примеру: в книге «Пушкинские тайнозаписи! – поиск мною, «тайного Пушкина» (то есть Пушкина-историка и Пушкина-сатира, в основном), - и, тем более, поиск, тоже мною, николаевского заговора против А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова! – оказался - чрезвычайно сложным.
Так, к примеру, в книге «Заговор «свинского Петербурга» я был ещё весьма далек, в общем-то, не только от николаевского заговора против А.С. Пушкина, но и, особо выделю, от самого Пушкина-историка. И Пушкина-сатира, разумеется.
Как был далёк, в то время - и от первого и от второго пунктов, только что обозначенных, вам, выше! – и в следующей моей опубликованной книге, названной, мною, «Самодержец и Поэты. Николай I – убийца Пушкина и Лермонтова». Здесь у меня, - то есть в только что названной, выше, книги! – тема николаевского заговора, против наших Великих поэтов, только, практически, обозначилась. Кстати, в этой же книги обозначились, у меня, и некоторые другие темы.
К примеру, новое «лицо» и содержание, - через повесть «Немецко-русский Бонапарт»! - пушкинской повести. Обозначился у меня, в этой книги, и пушкинский «календарь», равный, как вы уже знаете, тридцати трём дням. Что прямо указывает нам, кстати, на то, что и сам пушкинский «календарь» является, у поэта, опознавательным элементом именно ключей, А.С. Пушкина, к своим тайным произведениям.
Ярко обозначилась у меня в этой книги, кстати, и тема убийства, Николаем I, поэта М.Ю. Лермонтова. Да и многие другие темы, которые я начал раскрывать, тоже, кстати, только после создания мною, в 1998-99 годах, поисковых работ «Тайное осквернение Гениев» и – «Пушкинские тайны». Кстати, исполненной, мною, в виде небольших рассказов или исторических заметок.
Но главный парадокс мышления, - может быть, только моего! – заключен примерно в следующем. Создав и книгу «Заговор «свинского Петербурга», - и, уже, книгу «Самодержец и Поэты»! – я совершенно не приблизился к пониманию «тайного Пушкина». И не приблизился, по сути дела, к николаевскому заговору против Пушкина и Лермонтова. Не приблизился даже в поисковых книгах «Тайное осквернение Гениев» и «Пушкинские тайны». Здесь я попал, наверное, в сам парадокс так называемого поискового тупика.
Тупика, который сам по себе начал «разруливаться», - если говорить, и здесь, образно! - только через мои последующие исследовательские книги.
«Разруливаться», как вы уже знаете по моим основным исследовательским книгам, тоже с некоторыми «погрешностями». Я, после анализа «Бориса Годунова», в начале поставил, - ввиду её очевидной важности! – пушкинскую работу «Историю Петра I». Но, потом, исправился. И поставил, после «Бориса Годунова», именно пушкинскую поэму «Полтава». Смотрите более подробно, об этом, в книге «Курсанты-летчики».
В итоге же всего моего поиска оказалось, если и здесь говорить кратко, что я более подробно раскрыл: именно Пушкина-историка; Пушкина-сатира; Пушкина - как Чародея нашей словесности. Николаевский же заговор, против А.С. Пушкина, оказался у меня, - в прямой связи именно с прошлой и современной пушкинианой! - не в целостном его виде, а именно во фрагментах и – отдельных эпизодах.
Поэтому я и предлагаю вам, в небольших отрывках, именно книгу «Тайное осквернение Гениев». Книгу, в которой у меня и обозначились, наиболее отчетливо, именно записки, письма, дневники, мемуары, и прочее. И роль, их, именно в наиболее полном раскрытии, будущими исследователями, николаевского заговора против А.С. Пушкина. Надеюсь, что будущие пушкинисты наиболее полно посвятят, свои работы, именно этой теме.
А дело, здесь, в том, что и саму переписку, записки, дневники, мемуары, и прочее, надо отслеживать, будущим пушкинистам, именно с точки зрения наличия николаевского заговора против А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова. И вот в каком плане, к примеру. В переписке, в дневнике Д.Ф. Фикельмон, и т.д., поэт Пушкин исчезает, из них, примерно с начала 1833 года. Уже это указывает, нам, на то, что что-то произошло, между ними, в конце 1832 года. Это – важно.
Но не менее важно, здесь, и другое, а именно: Пушкин – исчезает из писем и из дневника Д.Ф. Фикельмон. Но он всё равно не исчезает, у неё, как из её дневника, так и - из ёё писем. Он будет обнаруживаться, - мимолетно, конечно! - именно там. Через какие-то слова, недомолвки, и прочее. И будет обнаруживаться, в них же, в сравнительных анализах с перепиской других современников поэта.
То же самое можно сказать, к примеру, и о переписке Николая I. А она – тоже обширная. Как чрезвычайно важна, - для полного раскрытия николаевского заговора против Пушкина! - и переписка Дантеса. Как с его отцом, - до его «усыновления» бароном Геккерном! – так и с самим бароном Геккерном (за весь период их совместной жизни) и – с другими современниками Дантеса (с Е. Гончаровой, с Идалией Полетикой, и - с другими.). И – так далее.
Скрупулезно должна быть исследована пушкинистами, тоже, к примеру: и полная переписка и дневники поэта; и переписка всех трёх сестер Гончаровых; и переписка Идалии Полетики и её семейства; и прочее. Именно из этих материалов более точно и сложиться, в конечном своём итоге, николаевский заговор против А.С. Пушкина. Заговор, уже несколько приоткрытый, перед вами, в моих основных поисковых работах.
И – последнее. В предлагаемой книге, созданной ещё 26 июня – 26 октября 1998 года, мною даны именно первые мои наброски к только что выделенной перед вами, выше, теме. Они у меня, в этой книги, ещё далеко несовершенны. И находятся, наверное, в самом их зачаточном состоянии! Но именно наличие их, уже в этой книги, поворачивает весь мой поиск – в научное русло.
Этим, - то есть именно своим появлением, их, в этой книги! - они, собственно, и ценны. Ценны не только для раскрытия мною, в последующем, царского заговора против А.С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, но и, в общем-то, для более полного понимания, нами, не только Пушкина-историка, Пушкина-сатира, Пушкина как Чародея словесности, но и, особо выделю, самой эволюции его мировоззрения, как ученого, так и как литератора. И, разумеется, самой его биографии. Биографии, в которой тоже ещё достаточно много «белых пятен». Итак, наиболее значимые для меня, в 1998 году, отрывки, из книги, перед вами.
Часть первая
Общий анализ переписки Дантеса
Вступление
В качестве подытоживающего материала, по раскрываемой нами теме, хотелось бы привести всю опубликованную в петербургском журнале «Звезда» № 9, за 1995 год, переписку Дантеса с бароном Геккерном за 1835-36 годы. Привести для того, чтобы именно на ней показать, вам, весь механизм втягивания Николаем I в заговор, - через Нессельроде и, потом, через Дантеса! - как барона Геккерна, так и: Н.Н. Пушкиной и её сестер с целью «одевания», будущей дуэли, именно в одежду «семейственности». Увы, из-за малого объёма работы, это – невозможно. Поэтому ограничимся, здесь: лишь кратчайшим, выделим это, общим анализом этой переписки; ещё более краткими выводами по нему, дав при этом, всего лишь одно дантесовское письмо и несколько небольших выдержек из других его писем к барону Геккерну.
Пояснение В.Б. – названную переписку мне удалось воссоздать в этой же книги, но только – в конце её.
Первый раздел
И первое, что хотелось бы выделить из всей переписки, - разумеется, она – не во всем фальшива и написана, к тому же, в своё время, а не позднее и по памяти! – это сам социально-психологический и нравственный облик Дантеса. Именно за счет указанной переписки перед нами вырисовывается облик Растеньяка или, там, Гобсека. Образ стяжателя, готового за деньги, - то есть за обещание, ему, хорошего состояния и положения в обществе! - убить не только кого угодно, но: и Пушкина; и, как говорят, отца и мать. Кстати, именно только что выделенная мысль отчетливо выражена в его письме от 6 января 1836 года. Вот, для наглядности и убедительности только что сказанного выше, это письмо:
Петербург. 6 января 1836 год.
«Мой драгоценный друг, я не хочу медлить с рассказом о том, сколько счастья доставило мне твоё письмо от 24-го: я же знал, что Король не станет противиться твоей просьбе, но полагал, что это причинит ещё больше затруднений и хлопот, и мысль эта была тяжела, поскольку это дело оказалось для тебя ещё одним поводом для огорчений и озаботило бы тебя, а тебе ведь уже пора бы отдыхать да смотреть, как я стараюсь заслужить все благодеяния. Однако будь уверен, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего, теперь я вполне могу это написать, раз ты в Париже, и я не рискую, что ты когда-нибудь забудешь или обронишь письмо. Ведь в Сульце были люди, которых бы это огорчило, а, находясь на вершине счастья, не следует забывать об остальной земле. Однако нежность – чувство, столь неотрывно сопутствующее благодарности, что я люблю тебя более, чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание. Может быть, нехорошо испытывать подобные чувства, но что поделаешь, никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных вещах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочитать всю глубину своего сердца, где нет, и никогда не будет, ничего тайного от тебя, даже того, что дурно, - ты ведь добр и снисходителен, и я на это полагаюсь, как на твою дружбу, уж она-то меня не оставит, убежден, ибо в жизни я не сделал ничего такого, чтобы лишиться её.
Поздравляю, что ты, наконец, в Париже, и уверен, что тебе это пойдет во благо, если только не станешь часто ездить в салоны для иностранцев, где для людей нервных слишком плохой климат, а я думаю, ты из их числа».
Пояснение В.Б. - Далее у Серены Витале идет многоточие и начинается следующее письмо.
Как видите сами, Дантес готов, не моргнув глазом, обменять, «всех своих родственников вместе», на состояние барона Геккерна. Я был, откровенно говоря, поражен перепиской Дантеса. И, прежде всего тем, как он, - зная о реальном, уже, продвижении дела с усыновлением, над которым он славно «потрудился» в течение двух с половиной лет, может быть, отдав при этом Геккерну свое мужское достоинство: толки-то ведь не зря шли! – крепко, чуть ли не судорожно, держал в руках - самого Геккерна. Больше половины каждого его письма отведены всяческим восхвалениям Геккерна и мыслимым, - и не мыслимым! – благодарностям ему.
В связи с этим, при прочтении дантесовских писем, даже несколько подташнивает от его явного лицемерия и заискивания перед Геккерном. Если не верите – берите петербургский журнал «Звезда» и сами читайте его письма к Гекерну. А я «удовольствие», от них, уже получил. Кстати, в выделенном впечатлении я – не одинок.
Вадим Петрович Старк, первый русский критик-пушкинист указанных писем, дает, им, примерно такую же оценку. Чтобы не быть голословным и в этом утверждении, вот, вам, хотя бы небольшая выдержка из его сопроводительной статьи к дантесовским письмам: «Не снимается только одна маска – признательного и любезного друга». Кстати, большое спасибо, В.П. Старк, за то, что полная переписка, Дантеса, появилась – именно в России.
Следовательно, неоднократно выделяемая мною, в моих поисковых работах, данность, - что Дантес – наемный убийца! – подтверждается и через указанную переписку. Это – мой наиглавнейший вывод по Дантесу. Не противнику, как вновь пытается втолковать, нам, Серена Витале, - концепция П.Щеголева «преподносит», это, в более завуалированной форме! – а именно заказному убийцу великого Гения. Дантес – это чистейшей воды «рыцарь плаща и кинжала», специально заказанный Николаем I, через графа Нессельроде, из-за границы. Не менее важны, если дальше анализировать переписку Дантеса с Гекерном за 1835-36 годы, и другие выводы по ней.
Второй раздел
1.
И вторым выводом, который тоже исходит именно из социально-психологического и нравственного облика Дантеса, являются следующие мысли о кавалергарде. Царь Николай I, через графа Нессельроде, - выделим, что именно через него, так как других «претендентов», на этот «пост», просто нет! – подобрал именно человека, который, по оценке многих пушкинистов, «имел ярко выраженную способность нравиться другим, входить в их доверие». Здесь можно привести и более точные формулировки-поговорки, существующие в русском языке, но они, увы, грубы. Да и не в них, сейчас, суть дела, а именно в указанной, выше, переписке Дантеса.
А по переписке тоже бросается в глаза, как он крепко держал, барона Геккерна, «за горло». С усыновлением и покупкой, им, земель во Франции, разумеется! И как он с не меньшим усердием и, подчеркнем, очень жестко, то есть с цепкостью обезьяны, - хлеб-то надо отрабатывать! – втягивал его, через свои письма к барону, в начавшееся, по воле царя Николая I, пушкинское дело. Раскрывая ему, под прикрытием всепожирающей страсти и безумной любви, его, к Н.Н. Пушкиной, свои настоящие, - в действительности – мнимые! – переживания и состояния, эпизоды и моменты. И все перипетии своего, якобы начавшегося, у него, романа с женой поэта.
«Роман», то есть именно его вымысел, получился, у него, хоть куда! И актерства здесь, - то есть той же фальши и уже выделенного, выше, лицемерия! – как говорят, не занимать. Однако, - это мы тоже выделим особо! - следует отдать должное, ему, именно в этом вопросе, в вопросе убеждения других. Не будем судить о его манере изложения и о самих «романах», которые он посылал, Геккерну, в своих письмах к нему, а вот результата, и результата довольно-таки впечатляющего, он достиг.
Не будем говорить об усыновлении. Оно становилось, для него, «пройденным этапом». Он, судя по его двум последним письмам к барону, писем от 17 октября и 6 ноября 1836 года, достигает и ещё одной цели: барон Геккерн становится для него и в начатом, им же, «пушкинским деле» - ведомым. Это – в практическом плане. И это – тоже чрезвычайно важное, в николаевском заговоре против А.С. Пушкина, обстоятельство и положение. Мы попытаемся продолжить, его, чуть позже.
2.
А здесь, то есть при раскрытии вопроса о способностях Дантеса нравиться другим, подчеркнем, что он убедил, своим красноречием, и почти всех пушкинистов прошлого времени. В качестве наглядности приведем только одно высказывание «покоренного», Дантесом, пушкиниста Н.Раевского, - авторитет которого, лично для меня, очень высок! - за которым стоит целый ряд подобных же высказываний и других литературоведов (В виду малого объема работы мы их многочисленные высказывания, о Дантесе, просто не в состоянии привести. Что, конечно, очень жаль.).
Кавалергард у них, - через опубликование в 1946 году, Анри Труайа, двух неполных писем Дантеса к Геккерну, писем от 20 января и 14 февраля 1836 года! - произвел, образно говоря, самый настоящий фурор. Вот как выразил Н. Раевский своё «шумное одобрение» (фурор переводится как неистовство) «поведения» Дантеса в книге «Портреты заговорили» за его красноречие перед Геккерном: «И, несомненно, прав Цявловский, говоря: «В искренности и глубине чувств Дантеса к Н.Н. Пушкиной на основании приведенных писем, конечно нельзя сомневаться. Больше того, ответное чувство Н.Н. Пушкиной к Дантесу теперь тоже не может подвергаться никакому сомнению». Как видите, Дантес покорил, - своей ложью перед бароном Геккерном! - и пушкинистов прошлого времени.
Итак, хотя и с некоторой колкостью, - которая именно здесь и уместна! – но мы все же снова подходим к той же теме: Кто такой был Дантес в действительности? Что он из себя представлял? Только поймите меня, на этот раз, правильно: я вовсе не отношусь, к Дантесу, с предубеждением. Но чтобы понять, где он врёт, а где – нет, нужно исходить именно из только что указанного, а не слепо восхищаться его любовью - к жене поэта и с некоторой враждебностью в интонации, к Н.Н. Пушкиной; говорить - об «ответном чувстве» жены поэта. Письма-то, - особенно такой личности как Дантес! ещё не служат основанием - «искренности и глубины» его чувств как к Н.Н. Пушкиной, так и к самому барону Геккерну.
Например, напиши я, что «Ленин безумно влюбился в буржуазию», то это вовсе не будет означать то обстоятельство, что Ленин-Ульянов - был «влюблен как безумный» в буржуазию, а буржуазия имела, к нему, «ответное чувство». Кстати, псевдоним Ульянова идет от некого Германа из немецкого городка Ленин, якобы предсказавший крах в 20-м столетии династии Романовых и немецких Гогенцоллернов. Именно из этой истории истекает знаменитый псевдоним Владимира Ульянова.
Надо знать: что представлял, из себя, Дантес; кто он был, на самом деле, для Николая I. Не за красивую же внешность и даже не из-за рекомендательного письма прусского кронпринца он был принят, Николаем I, сразу же в русскую гвардию, да ещё и в чине офицера. Кроме того, надо знать: кому он, на самом деле, подчинялся и кем он, на самом деле, руководил; знать саму его сущность и мировоззрение, его предназначение в России того времени; его интересы в России и, причем, не показные, а именно только что изложенные, вам, выше. Знать, именно это, прежде чем читать его письма к Геккерну и, тем более, без оглядки верить им.
А так, - то есть с совершенно недопустимой, для исследователя, легковерностью! – верить каждому слову, из его писем к Геккерну, просто, на мой взгляд, не профессионально. Так как именно из-за того, что он обладал способностью «нравиться и другим», и можно впасть в главную ошибку: не понять его сущности; его предназначения в России; его устремлений; его истинного, а не показушного, - созданного им же! - интереса к чему-то или к кому-то; его задач и целей в очередном письме к барону Геккерну, то есть, попросту говоря, не попасть в положение простаков (на современном языке – «лохов»), которых, как известно, дурачат именно люди с вполне определенными «способностями», главная из которых – именно способность нравиться другим, легко входить - в доверие к людям.
Однако вновь переведем, разговор, в практическое русло. А здесь реальность примерно такова: то, что я сказал о Дантесе, это – не совсем мой вывод. Сказал, напомним, как о ведущем, "пушкинское дело", лице. Самое замечательное и примечательное, в только что изложенном, выше, материале, это то, что к этому выводу первая подошла - именно западная, - во всех своих ипостасях, кстати! - Серена Витале. Мадам Витале, тоже «захлопавшая в ладоши» именно по пронырливому кавалергарду. И, в связи именно с этим, даже мадам, успевшая дойти, в этом деле, до мысли «соскоблить позолоту, - с «общих мест», на памятнике А.С. Пушкину»! – именно в наше время.
3.
А чтобы вы, не дай бог, не засомневались именно в наших выводах, - вопрос-то действительно очень важный! – дадим вам выдержку и из её умозаключений по переписке, Дантеса, с бароном Геккерном. Отказав ей, при этом, в звании «почетного гражданина России». Условно, конечно! И именно за то, что она, давшая, миру, переписку Дантеса с Геккерном за 1835-36 годы, - что, несомненно, именно её заслуга в этом деле! - совершенно не разобралась (Или сознательно не захотела разобраться, в этом деле, именно как прозападная писательница!) именно в Дантесе как в основном фигуранте всего « пушкинского дела». Да ещё, к тому же, как-то попыталась бросить, грязную тень, именно на самого Пушкина. И, как обычно, на всех трех сестер Гончаровых.
Вот её, довольно-таки, кстати, отчетливый, вывод о том, что Дантес был ведущим именно в николаевской интриге не только против А.С. Пушкина, но и, собственно, против всех трех сестер Гончаровых: «Итак, теперь у нас есть доказательство: выходит, что Дантес «руководил всем поведением» посланника, а не наоборот. Это Дантес подстроил так, что тот сводничал, упросив «отца» поговорить с «небезызвестной дамой», выведать про её чувства и намерения, растрогать её душу и помочь тем самым одолеть её непреклонное сопротивление». Как видите, и здесь мы – не одиноки: вывод, изложенный выше, подтверждают и наши теоретические оппоненты.
Но главное, конечно, не в подтверждении своих утверждений и выводов, а именно в жестком втягивании Дантесом, барона Геккерна, в начавшееся, у Николая I, «дело Пушкина» и в самом механизме втягивания. А из пушкинианы и, опять же, из последних двух писем Дантеса к Геккерну, выявляются и ещё две очень важные особенности.
Первая, из них, это та, что Дантесом непосредственно руководил - именно граф К.В. Нессельроде, а вот бароном Геккерном: Дентес и «две дамы», ну и плюс конечно, «дружескими советами», вновь Нессельроде. Барон Геккерн якобы совершал свои откровения, насчет «пушкинского дела»: и самой Н.Н. Пушкиной (что, в общем-то, маловероятно!); и «двум весьма знатным дамам» (что и наиболее вероятно!): «Если г-жа Пушкина откажет мне в своем признании, то я обращусь к свидетельству двух особ, двух дам, высокопоставленных и бывших поверенными всех моих тревог, которым я день за днем давал отчет во всех моих усилиях порвать эту несчастную связь» (Письмо Геккерна к Нессельроде от 1-го марта 1837 года.). Другими словами, с выделенной точки зрения уровень Дантеса, - в «пушкинском деле»! – был, чуть ли на порядок, выше уровня Геккерна-посланника.
4.
Не менее важным для понимания самого механизма втягивания Геккерна в «пушкинское дело» и понимания сути оперативного руководства, Геккерном, николаевскими заговорщиками в процессе ведения, указанного «дела», к дуэли, является следующее. И это отчетливо видно, кстати, из почти всех работ пушкинистов по дуэльной истории поэта, считавших, до полной дантесовской переписки, - то есть, практически, до настоящего времени! - ведущим, в «пушкинском деле», именно барона Геккерна.
И ведущим дело, тоже, кстати, к тому, что Нессельроде и Дантес, используя роль «отца», - которую они так искусно навязали барону! - и высокую должность Геккерна, должность посланника нидерландского короля:
- то через «просьбы» (разного рода и вида). Случай со сводничеством в октябре 1836 года и с просьбой Дантеса вести «переговоры» с Пушкиным в ноябрьском, 1836 года, фальшивом дуэльном инциденте;
- то через «дружеские советы» барону - прямо и непосредственно, - и именно в нужный, для заговорщиков, момент времени! – и руководили именно им. А это случай с графом Строгановым, посоветовавшим барону Геккерну в январских событиях, 1837 года, - через цепочку «Ниссельроде – Строганов»! - сделать вызов - на дуэль. Но не самому барону, а его приемному сыну Дантесу.
А внешне, - то есть именно со стороны! - всё выглядело, у заговорщиков, наоборот. Другими словами, именно из-за высокой должности Геккерна, - должности нидерландского посланника! - он, барон, казался, петербургскому свету, именно ведущим в «пушкинском деле». Вот именно это и было важно для николаевских заговорщиков. Специально демонстративно ведущим барон Геккерн становился у заговорщиков, ещё раз выделим, и из-за его усыновления Дантеса. Именно в роли «отца», - слезно радеющего за своего единственного «сына»! – он и «выступит», перед Пушкиным, при посылке поэтом, в начале ноября 1836 года, дуэльного вызова Дантесу. Другими словами, при получении поэтом, 4-го ноября 1836 года, знаменитого пасквиля.
Кроме того, Геккерн, - из-за его: то «подключения» к Дантесу, то исключения, его, именно из заговора (За счет двух годичных отпусков.)! – становился и совершенно безопасным для заговорщиков. Они побаивались его «злого языка».
Другими словами, он, барон Геккерн, в разворачиваемом против Пушкина заговоре во многих случаях действовал – почти самостоятельно. Его только в нужные, для заговорщиков, моменты – чуть-чуть «подправляли». Подправляли: то дружескими советами; то просьбами Дантеса; то его, Дантеса, одобрениями, что родной отец это сделает лучше, чем неопытный сын; и прочее. И вот для чего Дантес «рассыпался» как в письмах к Геккерну, так и в повседневности, в «тысячах благодарностях» барону Геккерну.
Просто, - но точно! - и его (то есть именно барона Геккерна) в заговоре против Пушкина, тоже частенько водили – «именно за нос». И, потому, почти все его действия – чуть ли не искренни, что тоже очень усиливало картину: спонтанного возникновения событий; достоверности происходящего; и прочее. Только к середине, - или даже к концу! - заговора Геккерн и поймет, наверное, истинный смысл всех происшедших, с начала ноября 1836 года по 27-ое января 1837 года, событий (Более подробно, обо всем этом, мы попытаемся поговорить – несколько ниже.).
Для царя же Николая I такое управление, заговором, тоже было - «на руку». Ибо уже давала, ему, прямую возможность выбора - даты дуэли. Этим моментом «икс» было, как вы уже знаете по моим работам, 27 января 1837 года. Дата, выбранная, Николаем I, из тайного содержания «Пиковой дамы» и строго хранимая, им же, до нужных, именно ему, дат или сроков.
Кстати, способ управления, в заговоре, бароном Геккерном известен - с незапамятных времен.
Применяется, большей частью, именно в заговорах или в дворцовых интригах. Что характеризует, николаевский заговор, и с этой стороны. И носит название «таскать каштаны, из огня, с помощью чужих рук». В нем, в случае с Геккерном, существует и элемент явной «подставы», что тоже говорит о наличии заговора.
«Подстава» - это ввод в интригу или в заговор человека, не подозревающего о происходящих, по чьей-то воле, враждебных действиях против какого-то лица, или мало знающего о сути происходящего. С многочисленными задачами и целями: внешне сделать, именно его, главной фигурой происходящих событий; свалить, на него, вину за происшедшее; и прочее. В николаевском заговоре против Пушкина мы наблюдаем, в случае с бароном Геккерном, именно сочетание названных, выше, способов ведения интриги или заговора.
5.
В случае с Геккерном ещё раз необходимо затронуть и сам вопрос усыновления. Усыновление Дантеса в основном решало, в николаевском заговоре, три задачи:
1. Основную оплату будущих «услуг» Дантеса.
2. Трансформировало в петербургском свете, через специально распускаемые, Николаем I, толки о «побочном сыне», именно сами толки, света, о «побочном сыне». Что было взято, царем, из тайного содержания «Пиковой дамы» и звучало, в николаевском заговоре, переливами различных мотивов. Более подробно смотрите, об этом, в моей книге «Заговор против Пушкина». И что отразилось потом, кстати, даже у самого П.Щеголева;
3. И, как вы уже увидели сами, оказалось очень важным способом и средством, с помощью которого Нессельроде, тайный практический руководитель николаевского заговора, весьма искусно управлял, - и через Дантеса в том числе! – всем поведением барона Геккерна.
Без осуществления акта усыновления, - оказавшегося потом, кстати, не совсем законным! – невозможно было бы, даже через оплату будущих услуг Дантеса деньгами, так искусно, - и у всех на виду! – не только провести заговор, но и добиться его конечной цели: физического уничтожения, Пушкина, через дуэль. Смотрите, к примеру, книгу Н.Раевского «Портреты заговорили».
6.
И, наверное, последнее, что хотелось бы непременно выделить при разборе вопроса о бароне Геккерне, это обратить внимание на то, как его, барона Геккерна, «убрали» - с самой сцены заговора. Долгое время и этот вопрос был - закрыт для русской общественности. Потом, то есть, в конце концов, были опубликованы письма принца Оранского, к Николаю I.
И сам вопрос об «отзыве» барона Геккерна, из Петербурга, стал, вроде бы, совершенно ясным. Ибо большинство пушкинистов, основываясь именно на письмах нидерландского правителя, к царю Николаю I, объясняют чрезвычайно быстрый отзыв барона Геккерна, из России, тем, что барон Геккерн бесцеремонно, - и, в общем-то, не только грубо, но и, даже, с некоторой циничностью! - влез - в семейные дела принца Оранского.
Послав в одной из своих депеш, правительству Нидерландов, информацию о разговоре с ним, Николая I, о том, состоялась, или нет, ссора (или размолвка) нидерландского кронпринца, со своей женой, Анной Павловной, сестрой царя Николая I. Кстати, барон Геккерн покинул Петербург 1-го апреля 1837 года.
При этом пушкинисты, основываясь, опять же, на письмах принца Оранского, к царю Николаю I, - и предполагаемых ответах, ему, Николая I, при этом! – даже выстраивают, при этом, и некоторую схему как самой переписки, так и – их совместных действий против зарвавшегося, по их мнению, дипломата. Схему, по которой, оба правителя, именно, - или принудительно! – и отозвали, барона Геккерна, из Петербурга.
Вот примерная схема как их переписки, друг с другом, так и, их же, действий против барона Геккерна. Письмо принца Оранского, к царю Николаю I, от 26 сентября 1836 года. Письмо, в котором он обвиняет, - Николая I и Геккерна! - в ведении разговоров - на его семейную тему. А барона Геккерна, к тому же, ещё и в посылке депеши, об этом, нидерландскому Правительству.
Ответное письмо царя Николая I, нидерландскому принцу, в котором он - «постарался успокоить своего родственника». Письмо принца Оранского к царю Николаю I, от 10-го октября 1836 года, с благодарностью, что Николай I, - в первом своем письме, к принцу! - не только его успокоил, но и, видимо, что-то и пообещал, нидерландскому принцу, именно относительно барона Геккерна.
Дуэль Дантеса, с Пушкиным, 27 января 1837 года. Извещение о ней, царем Николаем I, принца Оранского, со своими видами относительно барона Геккерна, тоже замешанного - в дуэльной истории А.С. Пушкина. Ответное письмо принца Оранского, царю Николаю I, от 12-го февраля 1837 года, с уведомлением царя, Николая I, о скорой замене, им, барона Геккерна, Отъезд барона Геккерна, из Петербурга, 1-го апреля 1837 года.
Казалось бы: и схема - тверда и верна; и объяснение пушкинистами, «отъезда» барона Геккерна, из Петербурга, вроде бы – правильное в смысле отражения, ими, - в своих анализах выделяемой, здесь, переписки царя Николая I, с принцем Оранским! – именно жизненной реалии. Однако и здесь встают, в связи с наличием заговора против А.С. Пушкина и самой, только что выделенной, переписки, - похожую на острую пикировку царя с принцем Оранским! – некоторые «но». И, даже, самостоятельные вопросы. Попробуем кратко объяснить и их.
По первому «но» можно сказать примерно следующее. И схема, начертанная пушкинистами, - в своём общем очертании, разумеется! – почти верна. И объяснение пушкинистами, причин «отъезда» Геккерна, из Петербурга, почти – правильное. Но, с учетом наличия именно николаевского заговора против А.С. Пушкина, нельзя утверждать, что «Дуэль Дантеса, с Пушкиным, оказалась удобным предлогом для того, чтобы избавиться от ставшего неугодным дипломата». А дело, здесь, в том, что случаи, с дипломатами, бывают и серьёзнее, чем провинность Геккерна. Здесь, на мой взгляд, надо расставлять, акценты, в несколько другом направлении.
Николай I, зная о решающей дате своего заговора, - о 27-м января 1837 года! - постарался - не только «успокоить своего родственника». Он, - остро обиженный на принца за нелицеприятное письмо: «Я должен сделать тебе, мой друг, один упрек»! – твердо пообещал ему, в ответном письме, что когда подберет необходимый предлог, то сразу же и окажет, свою немилость, именно барону Геккерну.
А таким предлогом, для царя Николая I, было именно 27-е января 1837 года как день дуэли Дантеса с Пушкиным. Кстати, о письмах царя. А их, то есть ответные письма Николая I, к принцу Оранскому, - которые, к сожалению, ещё неизвестны, нам! – предыдущие пушкинисты трактуют, в общем-то, как и мы. А трактуют, их, примерно так.
Николай I, прозрачно намекая принцу, через свои ответы, что если дела, с его сестрой, пойдут в том же направлении, на которое ему указал барон Геккерн, то дело может дойти – до чего угодно: до разрыва дипотношений или, даже, больше. На что раздосадованный нидерландский принц, - прикрыв свою злость на явный шантаж Николая первого! - намекнул ему, при этом, что и он, фактический правитель Нидерландов, не останется в долгу перед Николаем I: «Я тебе обещаю, то же самое, при сходных обстоятельствах».
Царь же воспринял только что выделенный намек, принца, как сопротивление. И как только свершилась дуэль, - то есть когда присутствие Геккерна, в Петербурге, стало невозможным по многим причинам! – сообщая нидерландскому принцу о дуэли Дантеса с Пушкиным и о роли барона Геккерна в дуэльной истории, с не меньшим ехидством сообщил, ему, что предлог по удалению Геккерна - им найден. Кстати, принц Оранский, тоже знал, хотя бы по своему приезду в Россию, о названной дуэли.
На что нидерландский принц и принимает – решительные меры. Решив погасить, наверное, возникшие, у него, «трения» с царем Николаем I (острую «пикировку» царя Николая I, с ним), именно через своё письмо, к царю, от 12 февраля 1837 года. Письмо, в котором и сообщил, Николаю I, именно свое решение по желательному, для него, отзыву, барона Геккерна, из Петербурга.
Так Николай I, «прижав» и принца Оранского,- в своей переписке с ним! - избавляется и от второго, - уже не нужному ему, к данному моменту времени! - непосредственного участника своего заговора против А.С. Пушкина. Дантес был выдворен царем, из Петербурга, в «придворных санях», - да, ещё, и в сопровождении двух жандармских офицеров! – 19-го марта 1837 года. В день тайного, то есть незаметного, - для русской общественности того времени! - отъезда, М.Ю. Лермонтова, на Кавказскую войну.
Ещё раз выделим - именно это событие николаевского заговора против наших Великих поэтов.
Как видите уже и сами, смысловая разница, здесь, весьма существенна. А пушкинисты прошлого и здесь подгоняют, - свою схему! – под щёголевскую концепцию «семейственности», почти не обращая внимания, при этом, на смысловое содержание писем, принца Оранского, к царю Николаю I и ответы царя, нидерландскому принцу.
7.
Но более важным в нашем исследовании, - как переписки Дантесе, с бароном Геккерном, так и переписки принца Оранского, с царем Николаем первым! - является, наверное, второе «но». Мы дадим, его, наверное, даже не в виде неких предположений, а именно в виде реальностей николаевского заговора против А.С. Пушкина. Но и доисследовать его, современными пушкинистами, тоже, в общем-то, необходимо.
Необходимо, чтобы понять, в общей своей сложности, какой информацией, - о заговоре, против Пушкина! - обладали – сами Геккерны. Другими словами: и Дантес; и его «приемный отец», барон Геккерн. Это поставит, окончательную точку, и в выделяемой, здесь, теме. Главная же суть выделяемого, здесь, моего умозаключения, заключена примерно в следующем.
Все пушкинисты прошлого, да и, - в общем-то! - настоящего времени характеризуют, барона Геккерна, как - «прожженного дипломата». Дипломата, искушенного как в дворцовых интригах, так и в интригах - против отдельного человека. И – прочее. Дают, подобную же характеристику, Геккерну, и современники поэта. Например, Д.Ф. Фикельмон в своем дневнике и в письмах: «Лицо хитрое, фальшивое; здесь все считают, его, шпионом господина Нессельроде» (Смотрите книгу, Н.Раевского, «Портреты заговорили».).
И вдруг этот, - обратите свое внимание! - «прожженный дипломат», отлично понимающий, - особо выделим именно это обстоятельство! – все последствия, для себя, своего разговора, с царем Николаем I, по ссорам именно в доме принца Оранского! – допускает такой элементарный, - даже с дипломатической точки зрения! - «промах».
А промах ли, это, на самом деле? На мой взгляд, нет. Так как именно к этому времени, - к посылке, Геккерном, депеши своему Правительству! - происходит ещё одно, - до настоящего времени не особо выделенное, пушкинистами! – событие. Слегка выделенное, кстати, С. Абрамович в её работах, а именно: тайное сватовство, Дантеса, к молоденькой княжне Марии Барятинской.
Я пока назвал, - разумеется, только для себя! - только что выделенные, выше, события, - с целью выделения, их значимой важности, именно для дуэльной истории Пушкина! – «бунтом на корабле». Точное же название их, - по моему разумению, разумеется! – «демарши», обоих Геккернов (если оба Геккерна отчетливо понимали, к этому времени, куда же ведет, их обоих, николаевская интрига против Пушкина и всех трех сестер Гончаровых!), именно против николаевской интриги против А.С. Пушкина. Интриги, в которую царь, Николай I, их - весьма искусно ввёл.
Другими словами, отчетливое понимание, ими обоими, куда же их, самих, «ведут», - в дворцовой интриге против Пушкина! - как сам царь Николай I, так и - граф К.В. Нессельроде (как их непосредственный «шеф» - во всем этом грязном деле).
8.
И это отчетливо понимается ими обоими, - особо выделим именно это обстоятельство! – не только четкой фиксацией, в пушкиниане, довольно-таки острой «пикировки» нидерландского принца Оранского, с царем Николаем I, только что специально приведенной вам, выше. И не только тоже отчетливым пониманием как Дантесом, так и, тем более, бароном Геккерном, всей значимости и важности, для русской общественности, именно поэта А.С. Пушкина.
Но и отчетливого понимания, ими обоими, что именно в дворцовой интриге они могут оказаться (Как часто бывает в интригах и в заговорах, проводимых - на самом высшем уровне!), - самыми крайними! – именно в этом грязном деле.
Другими словами, могут оказаться, - если перевести их понимание, всего этого, на современный язык! – именно «стрелочниками» последствий николаевской дворцовой интриги, как против Пушкина, так и против всех трех сестер Гончаровых, тоже уже развертываемой – царем Николаем I.
Причем для Дантеса, - при российском законодательстве того времени! - в смертельном (или в каторжном!) варианте. А для барона Геккерна лишения, – как минимум! - поста нидерландского посланника в Петербурге. Что было для них, обоих, совершенно неприемлемым.
А факты-свидетельства, тому, тоже имеются. Как уже начинает постепенно проявляться, перед нами, и сам ход выделяемых, здесь, событий. Попытаемся изложить вам, всё это, в некотором единстве. А начнем, своё изложение, примерно со следующего предположения.
Предположения, которое сразу же разделит нашу версию, кстати, на две части. Или, если хотите, на две самостоятельные версии. Окончательное решение, по которым, должны все-таки дать – профессиональные пушкинисты.
А дело, здесь, в том, что Дантес более сложен и загадочен, - для нас! – чем нидерландский посланник. Ибо он появился в России, - если говорить, и здесь, простым языком! – для выполнения не только «пушкинского дела», но и, в общем-то, «дела» свергнутого французского короля Карла X. Именно из этого, - то есть из его двойного предназначения в России! – наша версия сразу же и делиться: на две версии.
Главная суть первой, из них, заключена примерно в следующем. Если Дантесу было поручено заниматься только «пушкинским делом», то его тайное сватовство к молоденькой княжне Марии Барятинской, осенью 1836 года, - кстати, с «негодованием и презрением», как пишет С. Абрамович, отвергнутое Барятинскими! – вполне может быть, тогда, именно его собственным «демаршем» против николаевского заговора.
Подсказанное, ему, именно «прожженным дипломатом», то есть бароном Геккерном. А с презрением и негодованием видимо из-за того, что Дантес уже полностью скомпрометировал себя, в глазах петербургского света, именно как разносчик грязных сплетен насчет жены поэта; - комментарий В.Б.
Другими словами, они, оба, пришли здесь, - если исходить именно из этой версии! – к выводу о необходимости - именно «демаршей». С их стороны, разумеется. В какой-то мере позволяющим им, вполне возможно и с потерями для них, - это уже тоже учитывалось ими! – выход – именно из царского заговора.
Вполне может быть, здесь, что именно к этому времени Дантес и получил, от графа К.В. Нессельроде, - со всех сторон неприятное, для кавалергарда! - «предложение» о его женитьбе на Е. Гончаровой. Под его впечатлением поняв, что в дальнейшем будет, у царя, уже неминуемый, для них обоих, «выход» на Пушкина, - и не просто так, а именно через дуэльный инцидент! – оба Геккерна и заметались тогда, то есть с середины, или ближе к осени, 1836 года. Иначе «демарши» обоих Геккернов одновременно, то есть практически в одно и тоже время, и не объяснить.
Здесь же заметим, что «бунт на корабле» был, каким-то образом, подавлен царем. Вполне может быть, что и через выдачу им, большей частью, наверное, только Дантесу, - который мог и скрыть, царские подачки, от барона Геккерна! – каких-то дополнительных гарантий. Это тоже желательно, каким-то образом, выяснить. Вот таковым может быть расклад событий – именно по этой версии.
Кстати, барон Геккерн начал предупреждать Дантеса, - обо всех грозных последствиях вхождения в «пушкинское дело»! – будучи, ещё, за границей. Вот, в качестве факта, хотя бы несколько строк из письма Дантеса, к нидерландскому посланнику, от 6 марта 1836 года. Строк, из которых и видны выделяемые, здесь, предупреждения Барона Геккерна.
Первое предложение: «Сейчас, когда все позади, позволь сказать, что твое послание было слишком суровым…». Второе предложение из письма Дантеса: «Ещё одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже и мысли её при мне не произносил. Едва твое письмо пришло, словно в подтверждении всем твоим предсказаниям – в тот же вечер еду я на бал при дворе, и Великий Князь-наследник шутит со мною о ней, отчего я тотчас заключил, что и в свете, должно быть, прохаживались на мой счет». Кстати, Князь-наследник это, в будущем, своём, император Александр II.
9.
Главная же суть второй версии, - при которой Дантес был необходим, царю Николаю I, и по «делу французского короля Карла X»! - заключена примерно в следующем. Дантесу как человеку, участвовавшему в обоих «делах», - а у него были какие-то темные дела именно с французами, мечтающими совершить французскую контрреволюцию! – при предоставлении ему, через графа Нессельроде, уже многочисленных оплат его будущих услуг, мог дать согласие именно на предложения Николая I.
Темные дела Дантеса видны, кстати, из его полной переписки с бароном Геккерном. О темных делах, Дантеса, мы попытаемся рассказать, вам, несколько ниже. Если, разумеется, не забудем. И, потому, мог слегка поводить своего «приемного отца», то есть барона Геккерна, - «за нос»! – именно через свое тайное сватовство к княжне Марии Барятинской.
Более того, так искусно провел своё, в общем-то: заранее безнадежное, - из-за распускаемых самим кавалергардом, в свет, грязных сплетен о жене поэта! – сватовство к княжне, что заставил, своего любимого «приемного отца», тоже совершить демарш. Демарш, который и выразился, у «прожженного дипломата», через посылку им, своей депеши, к нидерландскому правительству.
Кстати, здесь мне более симпатична - именно эта версия. Так как: и Дантес был призван, в Россию, не для приятного времяпровождения; и сам Дантес, сомкнувшись, почти с начала 1834 года, с Идалией Полетикой, уже давно упорно и целеустремленно вел, всё «пушкинское дело» целиком, именно к его завершению.
Третий раздел
1.
И, наконец, третье, тоже не менее важное как по барону Геккерну, так и, собственно, по Дантесу – заказному убийце А.С. Пушкина. Попытаемся довести его, до вас, кратко, то есть в небольшом, по своему общему объёму, разделе. Главная же суть, его, примерна такова. История как с бароном Геккерном, так и, собственно, с Дантесом, на этом у царя, Николая I, не заканчивается. А фактальным (то есть основанным именно на воспоминаниях или письмах современников А.С. Пушкина) подтверждением, всему этому, служит хотя бы книга замечательного пушкиниста, Н. Раевского, «Портреты заговорили». Книга, в которой он и выделяет, - порой, к сожалению, не особо отчетливо! - некоторые события именно из дальнейшей жизни этих людей.
К примеру, - и, уже, в качестве факта! – следует выделить появления Дантеса, в только что названной, выше, книги Н. Раевского, - со всем своим семейством (с Е. Гончаровой и, что наиболее важно, с бароном Геккерном)! – в Баден-Бадене – уже летом 1837 года. И, разумеется, не для того, чтобы барон Геккерн сидел там, вечерами, за рулеткой. А для того, чтобы ходатайствовать Дантесу там, перед великим князем Михаилом, об устройстве, именно барона Геккерна, на дипломатическую работу.
Вот как описывает появления Дантеса со всем своим семейством, в Баден-Бадене, сам Н. Раевский, к сожалению не дающий саму оценку, этого появления Дантеса и его семейства, в Баден-Бадене, именно со стороны николаевского заговора против Пушкина:
«Встретивши Дантеса (убившего Пушкина) в Бадене, который, как богатый человек и барон, весело прогуливался со шляпой набекрень, Михаил Павлович три дня был расстроен. Когда графиня Соллогуб-мать спросила у него о причине его расстройства - он отвечал: “Кого я видел? Дантеса!” - “Воспоминание о Пушкине вас встревожило? - “О нет! Туда ему и дорога!” - “Так что же?” - Да сам Дантес! бедный! - подумайте, ведь он солдат».
Как видите, и здесь очень отчетливо проявляется враждебное отношение царя Николая I, - через его младшего брата, - именно к Пушкину, попытавшемуся, хотя и тайно, но, все же, объявить, - если выражаться на современном языке! - импичмент именно царям екатерининской ветви. Кстати, его острейшие выпады, - против всех царей екатерининской ветви: Екатерина II, Павла I, Александра I и Николая первого! – служат именно для показа, поэтом-историком, именно самозванства этой ветви.
Наша же оценка, - только что изложенным, выше, событиям! - более конкретна, да и – более точная. Вот как я её выразил, к примеру, в книге «О надругательствах над Пушкиным и Лермонтовым»: «Закончим же разговор об этом, тоже чернящим и оскверняющим, поэтов, эпизоде николаевского заговора, следующим. Дантес хотя и был разжалован, царем, и выслан - за границу (Что царь сделал только из-за глухого, - но мощного! - ропота русской общественности!), но увозил “в императорских санях”, - под присмотром двух жандармов! - как вы уже знаете из нашей предыдущей книги, четыреста тысяч рублей.
Четыреста тысяч, за которые Пушкину пришлось бы трудиться, в поте лица своего, ровно восемьдесят лет. Царь назначил ему жалование, как вы знаете из пушкинианы, всего лишь в пять тысяч рублей. Еще раз выделим, ровно столько, сколько он платил, - официально! - Дантесу, наемному убийце нашего Гения. И в Баден-Бадене 1837 года, в день рождения императора, уже ходил, как заметил князь Одоевский, со “шляпой набекрень”, вовсе не представляя, из себя, “бедного человека”!
А приехал он в Баден-Баден, как вы уже знаете по нашим предыдущим книгам, для тайного ходатайства, перед Михаилом Павловичем, об устройстве своего голубого “друга”, Геккерна, посланником в Вену, в Австрию, что тоже явится, потом, именно оплатой, царем, “спецуслуг” Дантеса. И приехал на дорогостоящий курорт не один, а с бароном Геккерном и Е. Гончаровой, что тоже свидетельствует нам, что денежки, у него, всё-таки водились.
Кстати, и Геккерн-старший, как нам свидетельствует письмо Андрея Карамзина к С.Н. Карамзиной, там тоже - вовсе не бедствовал, так как чуть ли не ежедневно играл, там, в рулетку. И здесь отчетливо видна именно оплата, царем Николаем I, их “услуг”!
Еще же раз уже особо выделим здесь, что барон Геккерн, - видимо именно после баденской встречи Дантеса с Михаилом Павловичем! - будет устроен царем, - разумеется, вновь через принца Оранского! - в Вену, в 1842 году, посланником. И даже станет, там, «старшиной дипломатического корпуса».
Прослужив там, в качестве нидерландского посланника в Вене, по 1875 год. Что вновь говорит нам о том, что Николая I, - и принца Оранского! - он - вполне устраивал и дальше. Сам же Михаил Павлович отреагирует на появление Дантеса, в Бадене, - по свидетельству того же князя Одоевского! - как вы уже знаете, хотя и весьма и весьма оригинально, но – точно» (Далее я привожу, в своей книге, именно только что выделенную, выше, выдержку из книги Н.Раевского.).
2.
В общем-то, проследил Н. Раевский, в книге «Портреты заговорили», - опять же без наличия царского заговора против Пушкина! – и дальнейшую судьбу самого Дантеса. Не будем раскрывать, здесь, его, просто блестящую, карьеру во французском парламенте (Пожизненный сенатор с должностным окладом в тридцать тысяч франков в год.). Карьеру, к которой тоже прямо причастен, через щедрую оплату «услуг» Дантеса, именно Николай I. А коротко скажем примерно о следующем.
Николая I негласно помогал Дантесу, по Раевскому, в его судебной тяжбе, - при лежании Е. Гончаровой, практически, уже на смертном одре! – с Гончаровыми. Специально встретился царь в 1852 году, с Дантесом, в Потсдаме, - и имел, с ним, аудиенцию! – при его, царя, заграничном вояже того времени.
Дантес был, практически до конца своей жизни, тайным осведомителем не только для Николая I, но и, - после смерти царя, в 1855 году! – для российского Правительства.
И последнее, что хотелось бы непременно выделить именно по барону Геккерну и по Дантесу. В настоящее время некоторые пушкинисты стали говорить, - в связи с выяснением, некоторыми историками, весьма зловещей роли, масонов, во всей европейской (в том числе и в русской) Истории! - что оба эти лица были – масонами.
На это я могу сказать – только следующее. Если они, оба, и были масонами, то были – именно николаевскими масонами. Кстати, царь Николай I был - официально! – против тайных обществ. В том числе был против нахождения, масонов, в Петербурге и в Москве. Из-за чего Пушкину даже пришлось написать в 1826 году, из-за николаевского Указа, подписку о невступлении, его, в любые тайный общества, в том числе, разумеется, и в масонские ложи.
В связи с тем, что он уже вступил в одну из них, в Кишиневе, некоторые «пушкинисты», - типа небезызвестного, в настоящее время, А. Зинухова! – преподнесли, в наше время, примерно следующее. Они объясняют появление двух черепов и костей, - над склепом могилы поэта в Святогорском монастыре! – и перчаток П. Вяземского и В. Жуковского, положенных в гроб поэта, именно масонскими «почестями», поэту-масону. Что – совершенно не соответствует действительности.
Другими словами, всё это появилось, - в гробу и над склепом могилы нашего Великого поэта! – не в качестве масонских «почестей», а в результате наличия – именно николаевского заговора против А.С. Пушкина. Более подробно, обо всем этом, у меня сказано - в моих основных поисковых работах. На этом мы разговор, о Дантесе и о бароне Геккерне, и закончим. Кстати, и Великий композитор Моцарт – был масоном. А вот масонских «почестей», при его погребении, почему-то – не было.
Четвертый раздел
В связи с разнородностью тем, которые будут предложены, вам, в этом, довольно-таки большом, по объему, разделе, поступим следующим образом. Назовем, этот раздел, хотя бы так: «О переписке Дантеса и о самом смысловом содержании, некоторых писем кавалергарда, к барону Геккерну». А начнем, этот раздел, примерно со следующего.
1.
Не менее цепок Дантес, если судить по его полной переписке, - а не по огромной пушкиниане, построенной ещё на позициях П. Щеголева! – и по втягиванию им, в царский заговор, не только барона Геккерна, но и - Н.Н. Пушкиной. Только здесь, то есть при наикратчайшем разговоре и на эту тему, сразу же необходимо поставить некий «водораздел».
Дантесу, - специально подобранному, графом Нессельроде, человеку по «особым поручениям», которому уже осуществилась:
- и часть предоплаты его будущей «услуги» (С мая 1835 года, через отъезд барона Геккерна, за границу, уже полным ходом шло, осуществлялось, как усыновление, его, бароном, так и покупка, Геккерном, земель во Франции.);
- и уже осуществилось первое. Поступление, его, именно в гвардию, да, ещё, и в чине офицера. Назначение, ему, негласной пенсии, от царя. Тайной выдачи, ему, как квартиры, так и выезда в виде двух лошадей и кареты.
- и второе донорское «вливание»: присвоение ему, 28-го января 1836 года, - то есть ровно за год до дантесо-пушкинской дуэли, 1837 года, чина «поручик». Кстати, дата 28-го января, - и армейский чин "поручик"! - взяты, царем, именно из тайного содержания «Пиковой дамы».
Они конкретно взяты, царем:
- из даты смерти – Петра Великого;
- и из того, что император Александр I сатирично ходил у поэта, в его «Пиковой даме», именно в чине «поручика», было, конечно, не до «безумной любви» к Н.Н. Пушкиной.
Точнее, любви его, как таковой, просто не существовало. А существовала, и было весьма значима для него, поставленная царем, через графа Нессельроде, задача. Задача именно показа всему Петербургу, где возможно и невозможно, - а в письмах - и барону Геккерну! – не только своей любовь и страсти к Н.Н. Пушкиной, но и с большой достоверностью показать всему петербургскому свету, что было особенно важно, и ответную любовь, жены поэта, именно к себе. И здесь, выделим, у кавалергарда – тоже не было никаких ограничений.
Больше того, всё произведенное и производимое им, по отношению к Н.Н. Пушкиной, не только всячески поощрялось николаевскими заговорщиками, но и, без всяких сомнений, направлялось и подталкивалось. Так как именно достоверность, убедительность «взаимной любви», делало возможной возникновение дуэли Дантеса, с поэтом, именно по неоднократно указанным нами, выше, «семейственным причинам и обстоятельствам Пушкиных-Гончаровых». Вот наиглавнейший «водораздел» целей и действий, Дантеса, по отношению к Н.Н. Пушкиной.
Выражаясь военным языком, здесь шла даже не разведка, а - «провокация, противника, боем». Шла циничная и жестокая любовная атака - на Н.Н. Пушкину. И через неё, естественно, на самого поэта. Так что здесь, чтобы отчетливо понимать, лжив или нет Дантес, в том или в другом случае, и правы ли пушкинисты по некоторым эпизодам, - через которые они и подтверждали «ответное чувство» Н.Н. Пушкиной, к Дантесу! - следует исходить, на мой взгляд, и из нравственности и морального облика Н.Н. Пушкиной.
И, - что, пожалуй, ещё существеннее! – следует исходить из самого отвратительного облика «свинского Петербурга». Это, кстати, выражение самого А.С. Пушкина, относящееся, у поэта, к бюрократическому сословию высшего света. Света, главной радостью и развлечением, которого, было: смешать, попавшегося человека, с грязью.
Или, к примеру: понаслаждаться сплетнями; всячески переврать, их; перемыть косточки попавшегося в их сети человека. Так вот, и здесь существует множество «водоразделов». Водоразделов, которые тоже необходимо - обязательно учитывать.
2.
И первое, из них, это, разумеется, некокетство самой Н.Н. Пушкиной. Это – одно из свойств жены Пушкина, которое отмечают, - кстати, те же пушкинисты! - по 1835 год. И сама, разумеется, душевная чистота Н.Н. Пушкиной. Только прошу и здесь понимать, меня, правильно. Я вовсе не собираюсь, здесь, делать из жены, поэта: святую, идеальную жену, и прочее. Я подхожу к ней, здесь, как к реальному человеку, которому присущи и недостатки.
Другими словами, для восстановления реальных взаимоотношений Дантеса, с женой поэта, в начале 1836 года, я делаю попытку четко разделить, здесь, две вещи. «Картины», рисуемые Дантесом, а, вслед за ним, естественно, и всем «свинским Петербургом». Кстати, Дантес рисовал, такие «картины», и в своих письмах к барону Геккерну. И реальную картину происходящего. Только и всего.
А «картины», которые «рисует» Дантес в письмах к Геккерну, по его отношению к Н.Н. Пушкиной, весьма далеки от действительности: «безумной любви», «всепожирающей страсти», нет ни с дантесовской, ни, тем более, с Н.Н. Пушкиной стороны. А есть своеобразная «агитация» им, барона Геккерна, преследующая цель втянуть его, по приезду в Петербург, в начавшееся, для кавалергарда, пушкинское «дело». Всё!
Ибо Дантес, при получении команды на «штурм» Н.Н. Пушкиной и всяческой компрометации её, - именно по направлению «любовных страстей»! – здесь - и старается. И это – реальность николаевского заговора. Но ответной любви, со стороны жены поэта, пока, к счастью, не находит: именно в этом он – бессовестный лжец и лицемер. Больше того, даже сама Н.Н. Пушкина ещё не знает, при этом: как о любви Дантеса, к ней, так и о своей любви к кавалергарду.
Здесь существует несколько оснований, позволяющих утверждать, что до рисуемых, Дантесом, «любовных страстей» – ещё весьма и весьма далеко. К примеру, её не кокетливость, о которой мы упомянули выше, - через утверждения профессиональных пушкинистов, заметим! - по весь 1835 год. Или: её, в данный момент, беременность и, уже, на больших сроках. Пушкинисты почему-то её – забывают.
А она протекала у жены поэта, между прочим, не совсем удачно: с ярко выраженным, и частым, токсикозом. Вот выдержка из статьи Семена Ласкина «Дело» Идалии Полетики», наглядно подтверждающая, что уже за полтора месяца до январского, двадцатого числа, письма Дантеса к Геккерну, в котором он впервые сообщает, барону, о своей «любви» к жене поэта, Н.Н. Пушкиной, как беременной женщине, как раз, уже, и не до любви:
«Конечно, в эти же месяцы в Петербурге было бесчисленное количество балов, но Наталья Николаевна, вероятно, появлялась на них не часто, так как уже в конце ноября её беременность протекала тяжело, с явным токсикозом». Ценным свидетельством, тому, является и письмо сестры Александрины, к брату, от 1-го декабря 1835 года. Другими словами, её письмо, к брату, за полтора месяца до писем Дантеса: «Начнем с дам, это вежливее. Прежде всего, твои две прекрасные сестрицы красавицы, потому что третья…кое-как ковыляет…». Вот реальная картина «взаимной увлеченности»!
И с медицинской точки зрения, кстати, женщине не свойственно в период беременности, как бы хорошо она не протекала у неё, вдруг «внезапно влюбляться». И практическому уму, который выделяет, у жены, сам поэт, - а, вслед за ним, и многие пушкинисты! – тоже не свойственно, как вы сами знаете, внезапное увлечение.
В общем, или в качестве заключения, «картины», рисуемые Дантесом, в письмах к Геккерну, не соответствуют действительности. А сама реальность только что показана, вам, через выдержку из статьи Семена Ласкина. Плюс, к этому, исподтишка распускаемые в свет, Дантесом и Идалией Полетикой, сплетни о взаимной увлеченности, его, и Н.Н. Пушкиной.
С этой точки зрения вроде бы беспокоиться за Н.Н. Пушкину – нечего: сама беременность её спасает от дантесовской грязи на неё. Однако, как вы знаете, не всё, в жизни, однозначно. Не однозначно потому, что существует вполне определенное множество и других причин, факторов, интересов, черт характера и свойств ума, которые именно в ситуациях, подобных дантесовской, могут оцениваться, другими, совершенно по-другому. И причин и обстоятельств возникновения оценки, которых, тоже нельзя не учитывать.
3.
Н.Н. Пушкина в созданной Дантесом, - кстати, значительно позднее! – ситуации, тоже оказалась - не пассивной. Кстати, ситуации явного (на самом же деле – лицемерного и показушного) ухаживания кавалергарда, за нею. Точнее, она долгое время не знала, как и её сестры, всей сути затеянной, Дантесом, любовной атаки, на неё. И не знала, - ещё дольше! – о сплетнях, петербургского света, относительно её, и Дантеса, «взаимной влюбленности». Как, кстати, и ей сестры. Это – первое.
Кроме того, здесь существует и ещё несколько причин резкого «не отторжения», ею, резвого кавалергарда. Это, прежде всего, её сестры, живущие, с нею, под одной крышей. Более подробно, об этом, несколько ниже. И представление Дантеса, в доме Пушкиных, именно как потенциального жениха к её сестрам. И так далее, что, в общем-то, тоже положительное именно для жены поэта. Не сидеть же ей, букой, перед потенциальным женихом к одной из её сестер. Именно так, или таким образом, она была – не пассивна по отношению к Дантесу. Это – второе.
Но по задачам и целям кавалергарда и в предложенной, им, ситуации, его явное ухаживание именно за нею, - и его: каламбуры, шутки, остроты, комплименты! – они больше работали, особенно на балах и приемах, на задачи и цели Дантеса. Чем, к примеру, на Н.Н. Пушкину и её сестер. Принося ему, при этом, не только славу «сердцееда», но и именно крепко влюбленного, в жену поэта, кавалергарда.
Это, кстати, тоже штрих к портрету Дантеса. Ему, учитывая именно специфику предстоящего задания, было специально подсказано, чтобы он придерживался, с «Пушкинским трио» (Так Николай I элегантно прозвал трех сестер Гончаровых по приезду, их, в Петербург. Пустив затем, именно через Дантеса, циничное и грязное выражение, - по поэту и сестрам Гончаровым! - как «Трехбунчужный паша». Кстати, элегантное прозвание идёт, у Николая I, из тоже элегантного прозвания императором Александром I, в 1823 году, кутузовских дам, - Е.М. Хитрово и двух её дочерей! – «Любезным трио».), именно позиции «светского льва» или «сердцееда».
Не знаю, даже, какая из выделенных причин, положительных именно для жены поэта, главнее. Пожалуй, что их надо брать - в совокупность. Поэтому просто – поясним их. Начнем, пожалуй, со свойства - а это изначальное отношение Н.Н. Пушкиной к представшей, перед ней, персоне как к хорошему, доброжелательному и честному человеку – граничащее у неё, не редко, даже с некоторой легковерностью.
Вторым, не менее важным свойством или проявлением её натуры, свойством душевной доброты, является её постоянное беспокойство за устройство судеб своих сестер. Она начала беспокоиться, об этом, чуть ли не с самого начала своего замужества. Свидетельства этому: письма Пушкина к жене, в которых он неоднократно и отражает планы жены относительно своих сестер; Н.Н. Пушкина всё-таки добилась, от мужа, чтобы сестры приехали в Петербург, где потенциальных женихов и «предложений», для сестер, было значительно больше, чем в Москве.
Это, кстати, очень немаловажное обстоятельство, в какой-то мере тоже повлиявшее на то, что она резко не «оборвала» явного ухаживания, Дантеса, не только за её сестрами, но и - за нею самою. Больше того, считая себя замужней, находящейся под сенью мужа, женщиной, она как бы «подвязалась» в роль «свахи». Что встречается, в житейской практике, довольно-таки часто и, в общем-то, беды не приносит.
И последнее. Здесь вполне возможно использовалась и так называемая «женская хитрость». Н.Н. Пушкина как бы немного использовала свою красоту, чтобы завлечь Дантеса … в сети сестер! А, говоря простым языком, «Пушкинское трио» оценивало и Дантеса, - при входе его, к концу января 1836 года, в дом Пушкиных! - как потенциального жениха. Более подробно, об этом «входе», попытаемся рассказать вам, если не забудем, несколько ниже. Другими словами, мы здесь вновь видим, перед собой, не отрицание, а тоже некое … «взаимное увлечение», но с разными интересами с той и с другой стороны. Вот и всё о «взаимной увлеченности».
А Дантес, - и заговорщики! – воспользовались именно этими планами и намерениями сестер (Кстати, практически этими же обстоятельствами весьма часто беззастенчиво пользуются разного рода ловеласы и проходимцы, добиваясь, от дамы, сами знаете что!). И, тоже, кстати, сестры Гончаровы были, к тому же, и совершенно неискушенными как в интригах света, так и, тем более, в интригах самого николаевского двора. Это обстоятельство тоже необходимо выделить. И всё это, вместе взятое, наш главный вывод именно по «всепожирающей страсти» Дантеса. Причем, по нескольким направлениям. Два, а, может быть, и три, из них, мы – уже описали вам.
4.
Первое. Он, как вы понимаете из вышеизложенного, начал втягивать в пушкинское «дело», барона Геккерна, через целый ряд своих «любвеобильных», по отношению к жене поэта, писем. С фантазией, писателя, описывая ему, при этом, все выдуманные, им же, подробности. Подробности, разумеется, «взаимного увлечения», его, и Н.Н. Пушкиной.
Второе. С не меньшим жаром он стал изображать, из себя, и влюбленного, в Н.Н. Пушкину, первого красавца Петербурга, искусно добавляя, к своему актерству, и сплетни в свет. Свидетельство этому – уже тысячу раз приводимая пушкинистами дневниковая запись некой девицы Мердер от 5-го февраля 1836 года, которую они тоже огромное количество раз привлекали в качестве свидетеля «взаимного увлечения» Дантеса и Н.Н. Пушкиной.
Мы запись этой девицы, из-за того, что она – общеизвестна, приводить не будем. Только выделим ещё раз дату. Дату, свидетельствующую, что именно Дантес (с Идалией Полетикой), а не кто-либо другой, славно «поработали» над этими сплетнями. Так как других, то есть не причастных к заговору людей, здесь, пока, просто нет! Да, именно «поработали».
Свидетельствует этому и то, что об его «взаимном увлечении» тотчас узнали – и во дворце. Вот, еще раз, выдержка из письма, Дантеса, от 6-го марта 1836 года, через дату и содержание свидетельствующая, что он не зря старался – именно по распусканию сплетен в свет. Датировка письма, Дантесом, полностью совпадает, ещё раз выделим, с датировкой записи девицей Мердер:
«Еще одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже и мысли её при мне не произносил. Едва твое письмо пришло, словно в подтверждении всем твоим предсказаниям – в тот же вечер еду я на бал при дворе, и Великий Князь-наследник шутит со мною о ней, отчего я тотчас заключил, что и в свете, должно быть, прохаживались на мой счет. Её же, убежден, никто никогда не подозревал, и я слишком люблю её, чтобы хотеть скомпрометировать. Но я уже сказал, все позади, так что надеюсь, по приезде, ты найдешь меня совершенно выздоровевшим…».
А здесь он явно врет, барону Геккерну, не только о «взаимном увлечении» и о том, что «выздоровел». Другими словами, избавился, от «всепожирающей, его, страсти», к жене поэта. Дальнейшие же сплетни заговорщиков, распускаемые, уже с лета 1836 года, именно Дантесом, отражают в пушкиниане, особо выделим это обстоятельство, именно реалии николаевского заговора против Пушкина.
А сплетни эти, напомним, таковы. Что он - любовник Н.Н. Пушкиной. И, - через Геккерна и Идалию Полетику! - сплетни о «любовном свидании», или «свидании-провокации», что будет точнее, 2-го ноября 1836 года. Но не о том, тоже выделим, что он ни за что не хотел бы её скомпрометировать: «Я слишком люблю её, чтобы захотеть скомпрометировать».
Во-первых, это уже сделал свет и двор, которые уже «загудели» именно о «взаимной увлеченности». Кстати, это очень характерный штрих, изобличающий именно Дантеса: что именно он – автор сплетен о «взаимной увлеченности». Ибо при только его «безответной любви», - и не распусканию, им же, своих сплетен! - свет и отразил бы – только его «любовные страдания». Если, конечно, заметил бы - эти страдания. Так что «свидетельство» девицы Мердер, - и, даже, будущего императора Александра второго! – это именно его «работа». И именно - по сплетням.
Во-вторых, и из переписки Дантеса (и из более поздних высказываний кавалергарда), и из того, во сколько дам он, в выделяемое, здесь, время, был влюблен, выделяется много интереснейших моментов. Которые не безынтересны, нам, не только с точки зрения его, Дантеса, разоблачения, но и с точки зрения показа – самого механизма развития николаевского заговора против А.С. Пушкина.
5.
Так из самой жизни Дантеса, - и из указанной переписки! - начинает явственно проступать примерно следующее. Например, что он более двух лет (с октября 1833 года, то есть) вообще почти не замечал жену поэта. А потом, то есть с конца января 1836 года, и начинается усиливающаяся, с каждым месяцем, его «любовная атака» на жену Пушкина.
Смысл, которой, именно в неком нарастании его «любовных» устремлений к Н.Н. Пушкиной. В начале он, - от этого момента (от конца января 1836 года, выделим) можно и отсчитывать начало его «атаки» на Н.Н. Пушкину! – тихо и смирно «дружит» с женой поэта и с её окружением. На языке проходимцев – входит в доверие к людям! А затем, вдруг, и происходит выделяемое, нами, «взаимное увлечение».
Но слух, о нём, заранее пущен - в свет! Этого, пока Н.Н. Пушкина беременна, вполне достаточно, так как при слишком большой «страсти», «любви», «взаимной увлеченности» - можно и переборщить. Что для заговора – недопустимо. Всё должно быть как можно достовернее и близко - к естеству.
Летом 1836 года он, после того, как Н.Н. Пушкина родила, уже бесцеремонно и беззастенчиво начнет объявлять всем, - конкретно – своим «товарищам по полку»! - что именно он – любовник жены поэта.
А после, уже в Петербурге, то есть в самой наивысшей точки всепожирающей, его, страсти, наконец-то происходит, - на самом же деле, как видно из последних писем Дантеса, тщательно организуется, им и заговорщиками! – любовное свидание его, с Н.Н. Пушкиной. Происходит свидание-провокация, 2-го ноября 1836 года, на квартире Идалии Полетики.
На самом же деле это, ещё раз выделим, чистейшей воды провокация. Которой немедленно и воспользуются заговорщики для посылки, поэту, пасквиля с сообщением, в нём, о неверности жены, Пушкину.
Вот реальный ход вещей и реалии развития заговора против поэта, осуществленного, заговорщиками, именно по «женской линии». Где главной фигурой, - честью и достоинством, которой, можно было пожертвовать! – была выбрана именно Н.Н. Пушкина.
Ни о какой, там, честности Дантеса как на счет его заявлений, в письмах к Геккерну, о взаимной увлеченности, так и на счет «не компрометации» жены, поэта, здесь и говорить не приходится. Так как факты, вскрывающие реальность, идут, как раз говорят, о противоположном направлении.
В качестве же факта, вскрывающего именно время начала «любовной атаки», Дантеса, на жену поэта, приведем ещё одну выдержку из выделенного, выше, письма Дантеса от 6-го марта 1836 года: «На сей раз, слава богу, я победил себя, и от безудержной страсти, что пожирала меня шесть месяцев, во мне осталось лишь преклонение, да спокойное восхищение созданием, заставившем мое сердце биться столь сильно».
Необходимый комментарий В.Б. – Более точное начало «любовной атаки» Дантеса, на жену Пушкина, начинается у кавалергарда, - если исходить из его писем к Геккерну! – с 20-го января 1836 года. Свидетельства-факты, тому, его письма, к барону, от 20-го января, 2-го и 14-го февраля 1836 года (Смотрите их, самостоятельно, по переписке Дантеса.).
Сплетни же, распускаемые Дантесом (с Идалией Полетикой) в свет, подтверждаются как дневниковой записью девицы Мердер от 6-го февраля 1836 года, которую мы уже привели, вам, выше. Так и будущим императором Александром II. Письмо Дантеса, к барону Геккерну, от 6-го марта 1836 года. Письмо – тоже приведено, нами, выше.
Я же привел выдержку из письма Дантеса, от 6-го марта 1836 года, для выделения примерно следующего.
6.
Оно может оказаться интересным, кстати, даже для профессиональных пушкинистов. А главная суть, его, заключена примерно в следующем. Дантес упоминает, - в только что выделенном письме! – что «безудержная страсть пожирала, его, шесть месяцев». Отнимаем, от 6-го марта 1836 года, ровно шесть месяцев, указанных, нам, именно Дантесом. Получаем – 6-ое сентября 1835 года. Это – первое.
Второе. Если использовать этот приём или способ добычи истины, то примерно такое же открытие ждёт, нас, и при анализе разговора графа В. Соллогуба, с Дантесом, 16-го ноября 1836 года на рауте у графини Фикельмон. Вот краткая выдержка из воспоминаний Соллогуба, содержащая главную суть этого разговора: «Вот уже год, как старик Геккерн не позволяет мне жениться». Отмериваем ровно год и получаем, тогда, 16-ое ноября 1835 года.
Что же получается, тогда, в итоге? А получается, что Дантес, при только что выделенном разговоре, явно врет Соллогубу на счет отказа ему, «стариком Геккерном», в женитьбе на Е. Гончаровой. Что подтверждается отъездом Геккерна, за границу, где-то в начале мая 1835 года. Первое письмо Дантеса, к нему, датируется, кавалергардом, 18-го мая 1835 года. И подтверждается его перепиской с Геккерном.
Перепиской, в которой даже нет и намека, как на выделяемую, здесь, дантесовскую женитьбу на Е. Гончаровой (С отказом ему, в ней, именно бароном Геккерном.), так и, даже, на всех старших сестер жены поэта (В полной переписки Дантеса – нет ни единого слова именно о старших сестрах Н.Н. Пушкиной.).
Идем дальше в нашем логическом рассуждении. А оно, у нас, примерно таково. Бог с ним, как говорят, с Геккерном. Ибо его даже специально исключали из заговора. Исключали из заговора - именно через его годовой отпуск за границу. А что означают, в николаевском заговоре против Пушкина, именно только что выделенные выше, через простые математические подсчеты, даты или сроки?
На мой взгляд, они означают примерно следующее. Если Дантес оперирует, в обоих случаях, именно сроками, то в первом случае, - «шесть месяцев», то есть! – будет означать, у бравого кавалергарда, что ему в начале сентября 1835 года и было предложено, через графа Нессельроде, начать «любовное увлечение», - показушное, разумеется! – именно с женой Пушкина. Другими словами, начать, им, именно «любовную атаку» на Н.Н. Пушкину. Атаку, которую он, с конца января 1836 года, должен обязательно вынести, через сплетни о своем «взаимном увлечении» с женой поэта, именно в петербургский свет.
Второй же случай, то есть «вот уже год», будет означать, у него, что ему приблизительно к 16-му ноября 1835 года (Даты же отстоят друг от друга, заметим, всего на два месяца.) и было сделано «предложение», опять же через графа Нессельроде, именно о его неминуемой «женитьбе на Е. Гончаровой».
Кстати, именно женитьба Дантеса, на Е. Гончаровой, и прикрывала его дуэль с поэтом, в николаевском заговоре против Пушкина, одеялом «семейственности» (Дуэль возникала, у заговорщиков, через чуть ли не рядовую ссору, свояков, друг с другом.).
На чем и «проехались», кстати, почти все пушкинисты прошлого времени. В том числе и сам П. Щеголев, выдвинувший версию возникновения, дуэли, именно по «семейственным причинам и обстоятельствам Пушкиных-Гончаровых» (Кстати, в третьем издании своей знаменитой книги «Дуэль и смерть Пушкина» он уже начинает плавно отходить от этой, - в принципе, своём, совершенно неверной! – версии. Уже постепенно выделяя, при этом, именно «темную роль Николая I во всей дуэльной истории поэта».).
Здесь же заметим, что оба эти, только что названные, выше, действия заговорщиков, - то есть «любовная атака», Дантеса, на жену Пушкина и его неминуемая женитьба на Е. Гончаровой! – сходятся у заговорщиков, в единую точку, именно через их диплом-пасквиль, поэту, от 4-го ноября 1836 года.
Дантесовская «любовная атака» как раз и порождает в своем конечном итоге, - через свидание-провокацию Дантеса, с женой поэта, 2-го ноября 1836 года, на квартире Идалии Полетики! – именно только что названный пасквиль от 4-го ноября 1836 года. Пасквиль же порождает, в основном через Геккерна, только что выделенную, выше, женитьбу, Дантеса, именно на Е. Гончаровой.
7.
Ну и, наверное, последнее положение именно по приблизительной дате 16-го ноября 1835 года. Тоже, кстати, не менее важное. В своих книгах я уже неоднократно выделял, что Николая I четко выразил, в заговоре против Пушкина, - по тайному содержанию, кстати, пушкинской «Пиковой дамы»! – петровский, екатерининский, павловский и александровский мотивы. Здесь мы, о них, говорить не будем.
Только выделим, что близь лежащие (к приблизительной дате 16-ое ноября 1835 года, возникшей, у нас, именно через простой математический подсчет дантесовской фразы «вот уже год») николаевские торжества, связанные именно с мотивами тайной «Пиковой дамы». Это:
- 6-ое ноября – день святых Павла и Петра (Это и дата реальной смерти Екатерины II.);
- 24-ое ноября – день «святой Екатерины» и день тезоименитства Екатерин. Как говорят, выбирай – что хочешь, так как всё – подходит к приблизительной дате 16-ое ноября!
Итак, или 6-го ноября, или 24-го ноября 1835 года Дантесу поступило «предложение», от графа Нессельроде, о видах его, Дантеса, именно на Екатерину Гончарову. А в день, 24-го ноября 1835 года, Дантес присутствовал, - как видно по его письму, к Геккерну, от 28-го декабря 1835 года! – на специальном бале в Аничковым дворце.
На бале, посвященным, Николаем I, именно дню «святой Екатерины». Где разговаривал, с царем, именно о «белом цвете». Там же присутствовал, как установил Семен Ласкин в статье «Дело» Идалии Полетики», и «Пушкин с супругою». Этот эпизод, или сценический фрагмент николаевского заговора, я приводил – уже в нескольких своих книгах. А назвал я его, там, так: «Пушкин, Дантес и Николай I на празднике святой Екатерины». Более предпочтительная дата здесь, кстати, 24-ое ноября 1835 года, так на этом балу присутствовал и граф Нессельроде.
Другими словами, даже сам подвод «жениха», к Екатерине Гончаровой, осуществлялся, в заговоре, плавно или ступенчато. С начала кавалергарда «вводили» в окружение Н.Н. Пушкиной. И только после его полной ассимиляции, там, делали, ему, «предложение» о женитьбе, его, именно на Екатерине Гончаровой.
И здесь постепенно, но с жесткой настойчивостью и цепкостью принудиловки, его «вели» - именно к «венцу». Как видите, мы - верим Дантесу. Но только с помощью неопровержимых фактов вскрываем, где он лжет или - замалчивает истину.
А насчет запрещения Геккерна, - который ещё не имел право на это запрещение, так как ещё не был, даже, «приемным отцом» кавалергарда! – это он, конечно, для «красного словца» сказал. Оправдывая своё и Геккерна трусливое, - в глазах света, выделим! - поведение в ноябрьском, 1836 года, - изначально фальшивом, кстати! - дуэльном инциденте.
На самом же деле – не трусливое, так как и эта «трусость» была предусмотрена в заговоре. Ибо именно через неё бароном Геккерном и решался вопрос, перед Пушкиным 5-го ноября 1836 года, о женитьбе Дантеса на Екатерине Гончаровой!
Кстати, между 4-м и 5-м ноября – достаточно много времени. Времени, при котором Дантес и Геккерн могли подробно обсудить именно «крокодиловы слезы», барона Геккерна, от 5-го ноября 1836 года, именно перед Пушкиным. Что П. Щеголев, к сожалению, тоже не выделяет. Ибо именно у него и отсутствует, в его версии, николаевский заговор против Пушкина.
А вот время «предложения», Дантесу, женитьбы, его, на Е. Гончаровой - ему врезалось в память. От такого «предложения» действительно будешь - «влюблен как безумный».
Кстати, ещё раз – о любви. Влюбился-то – «как безумный», а тайно сожительствовал, как видно из его переписки, с «Супругою». Замужней женщиной, имеющей, по крайней мере, двух детей и на пять лет – старше его. И, кстати, не порвал с нею, как обещал, Геккерну, в одном из своих писем к нему. Получается, что и здесь – ложь.
О выделенной же даме, - и кто она была, - я рассказал - в моих основных поисковых работах. Там же назвал и её имя: Идалия Полетика. А здесь отметим, что он «охотился», в это же время, и за другими дамами. К примеру, как вы уже знаете, за княжной Барятинской. Так что и по только что выделенным обстоятельствам он не был - «влюблен как безумный».
Это, ещё раз выделим, реальная линия его поведения, большей частью – продиктованная кавалергарду. Линия, истоки, которой, сам заговор и его будущее преступление. Его согласие, через деньги, на поездку в Россию для специального задания: убить через дуэль, - как вполне доступный, дворянам того времени, способ, абсолютно не связанным, вроде бы (то есть внешне, по своей форме), с заказным убийством! – именно Пушкина.
8.
Особо следует выделить, при разговоре о переписке Дантеса с бароном Геккерном за 1835-36 годы, и то обстоятельство, что петербургский свет, – тоже искусно руководимые, Николаем I, через салоны типа салона г-жи М.Д. Нессельроде! – практически весь 1835 год – бешено травил именно Н.Н. Пушкину. Травил как за «недалекость её ума» (что подчеркивает и Дантес в письме к Геккерну от 14-го февраля 1836 года!), так и за то, что она «блистает в нарядах и в бриллиантах, в то время как её свекровь – бедствует и умирает у чужих людей». Так царь добавляет, к дантесовской характеристики Н.Н. Пушкиной, и свою «лепту».
Что вызывает, у поэта, не только взрыв ярости, - выразившийся, у Пушкина, в нескольких его писем, 1835 года! – но и три, в начале февраля 1836 года, немотивированных дуэльных вызова к князю Репнину, к Хлюстину и к графу В.А. Соллогубу. Так переписка, - и непосредственные действия Дантеса по отношению к Н.Н. Пушкиной! - сливаются, именно к началу февраля 1836 года, в единое целое.
На мой взгляд, царь предпринимает злобную травлю, жены поэта, для того, чтобы почти за год до настоящей дуэли проверить «готовность поэта», - если здесь можно так выразиться! - именно к свершению дуэлей». Что у заговорщиков, - через пушкинские февральские дуэльные вызовы! – тоже, к сожалению, получилось.
И через что в жизнь Пушкина будет введён ими, - в качестве первого, его, дуэльного секунданта! - именно граф В.А. Соллогуб. Введён граф, роль которого, - в сведении ноябрьского, 1836 года, дуэльного инцидента - к нулю! – очень велика. Более подробно я попытаюсь поговорим, об этом, только в своих последующих книгах и в статьях. Однако продолжим, разговор, именно о переписки Дантеса.
9.
А в ней не менее важным является и его «вход» - в дом Пушкина. Ибо тоже вносит в николаевский заговор против Пушкина, - как, к примеру, и присвоение Дантесу, именно 28-го января 1836 года, чина «поручик»! - некоторые элементы сценичности. Однако попытаюсь рассказать, о нём, в некоторой последовательности.
Он, «вход», до опубликования всей переписки Дантеса, то есть до сентября 1995 года, тоже был неизвестен пушкинистам. Сейчас – мы его уже знаем. Вот выдержка из письма Дантеса, от 2-го февраля 1836 года, указывающая именно на его «вход» в дом поэта: «У меня более чем когда-либо, причин для радости, ибо я достиг того, что могу бывать в её доме, но видеться с ней наедине, почти невозможно…».
А ценна, эта выдержка, тем, что между предыдущим письмом Дантеса, - письмом от 20-го января 1836 года! – и только что выделенным письмом, Дантеса, от 2-го февраля, - того же года! – как раз и лежит, у царя, 27-е января. Другими словами, в этом диапазоне лежит, у него, именно дата свершения им, 27-го января 1837 года, заказанной, - тоже именно им! - дуэль Дантеса с А.С. Пушкиным. Лежит дата, к которой он даже приплюсовал - присвоение Дантесу, 28-го января 1836 года, чина «поручик»!
Выделим, что обе даты взяты, царем Николаем I, именно из тайного содержания пушкинской «Пиковой дамы». Первая, 27-ое января, из сатирической «панихиды» - по Екатерине II. Красочно изображенной, Чародеем словесности, именно в пятой главе его «Пиковой дымы» (Смотрите, её, именно там.). Вторая, 28-ое января, из даты смерти Петра Великого: 28-го января 1725 года. Она тоже тайно присутствует, у нашего Гения, в его «Пиковой даме». Это, пожалуй, самое важное во «входе», Дантеса, именно в дом поэта.
10.
Но не менее важное, в этом «входе», и многое другое. К примеру, он входит, в дом поэта, не под видом влюбленного, в Н.Н. Пушкину, молодого человека. Он входит, туда, именно под видом претендента в женихи Е. Гончаровой. Вот, что, не менее важно. И не только потому, что сразу же меркнет его «любовь» к Н.Н. Пушкиной, его «безудержная страсть» к ней.
А главным образом потому, что его вход в дом поэта вскрывает, - и ещё раз подтверждает! - выдачи, ему, команды, - им, ещё раз выделим, непосредственно тайно руководил сам граф Нессельроде! – на прямой выход, его, именно на Екатерину Гончарову.
Е. Гончаровой, которой, - уже до его «входа», в дом поэта! – было специально присвоено Николаем I, к 6-го декабря 1834 года, звание «фрейлины» и роль, в николаевском заговоре против Пушкина, именно Екатерины II. Разумеется, через её имя!
Присвоена роль, берущая свои истоки, у «сценариста» Николая I, тоже из тайной «Пиковой дамы». Ещё раз выделим, что аккорды «екатерининского мотива» звучат у царя, в заговоре против Пушкина, с самого его начала, то есть, практически, тоже с 27-го января 1833 года. Это мы постепенно уже показываем вам, - и ещё будем показывать! – в наших последующих книгах и в статьях. Вот что, здесь, тоже важное.
В последующем выделяемые эпизоды, то есть 27-ое и 28-ое января и «вход» Дантеса, в дом Пушкина, под видом претендента в женихи Е. Гончаровой, свяжется со всех так поразившей, вдруг, то есть современников Пушкина, - а, заодно с ними, и пушкинистов! – женитьбы, Дантеса, именно на Екатерине Гончаровой. Женитьбы, о которой, я надеюсь, и вы наслышаны даже по П. Щеголева… пушкиниане!
Мы же здесь связываем, выделяемый эпизод, со многими сценическими фрагментами заговора. К примеру, с фрагментами "екатерининского мотива" тайной «Пиковой дамы». И наконец-то, через 172 года, раскрываем, вам, тайну женитьбы, Дантеса, именно на Екатерине Гончаровой.
А заключена, она: в наличии, у Пушкина, сатиры на Екатерину II и что она, у поэта, чистейшей воды – Самозванка. Или, к примеру: в самом наличии заговора против Пушкина и в самой сценичности николаевского заговора, вскрывающей именно злость, царя, на поэта-историка, посмевшим назвать всех царей екатерининской ветви, в тайной «Пиковой даме», Самозванцами. Или в том, что Дантес был – «человеком по особым поручениям». И так далее. Вот и вся тайна, столько лет будоражащая умы пушкинистов и их читателей.
Примечание В.Б. – Далее я, в целях сокращения раздела, пропускаю несколько абзацев.
11.
Остается только выделить две вещи в указанном, выше, «взаимном увлечении» Дантеса и Н.Н. Пушкиной. Первая, из них, это тот факт, что Дантес, несмотря на явный свой выход на Е. Гончарову, - обозначенный, им, через письмо от 2-го февраля 1836 года (Смотрите – выше)! – ни единым словом не обмолвился, об этом, во всей переписки с Геккерном.
Скорее всего, его «виды», на Е. Гончарову, Геккерн узнал только по своему приезду, в 1836 году, в Петербург. Последнее письмо, Дантеса, датируется апрелем, 1836 года, после 5-го числа. Отсюда и идут, указанные нами, выше, геккереновские «демарши». А только что обозначенное, выше, обстоятельство вновь выделяет, Дантеса, именно как «человека по особым поручениям».
Роль Дантеса, в николаевском заговоре против Пушкина, чрезвычайно велика. Он, практически, третье лицо в заговоре. Первое лицо – это царь (который – всегда в тени); второе лицо – это граф Нессельроде как тайный практический руководитель заговора; третье лицо – это именно Дантес. Он не только практический исполнитель многих тайных дел вокруг Пушкина, но и практический, через Нессельроде, организатор этих дел.
Именно он, в заговоре, тайно, исподволь, - через сплетни, бахвальство, и прочее! – руководит всеми своими сотоварищами по полку и по петербургскому свету, князьями: А.В. Трубецким, Долгоруковым, Гагариным, молодыми графами Строгановыми, Нессельроде, братьями Карамзиными, и прочее. Именно он руководит Идалией Полетикой и самой семьей графа А.Г. Строганова.
Именно он непосредственно руководит и бароном Геккерном. Именно он тайно руководит, даже через свое поведение, распускание сплетен о семье Пушкина, - пересыпанных его солдафонскими остротами и каламбурами! - салонами Карамзиных (Карамзины и Мещерские), - где отпетая сплетница – Софья Николаевна Карамзина! – и Вяземских, в которых наиболее часто бывали Пушкин и сестры Гончаровы, и в которые он тоже незаметно «вошел». И так далее.
Вторая – тоже не менее важная для понимания, нами, практического исполнения, царем, заговора против поэта. Помимо распускания сплетен летом 1836 года, при жизни Пушкиных на даче, - о своем сожительстве с Н.Н. Пушкиной! - Дантес начинает тайно осуществлять, - через Идалию Полетику и лично! – раскол между Н.Н. Пушкиной и её старшей сестрой, Е.Гончаровой.
Что сделает сам процесс женитьбы его, на старшей Гончаровой, ещё более неприглядным, но более достоверным, - для света! – по отношению возникновения дуэли – по «семейственным причинам и обстоятельствам». Это – тоже одна из существенных черт николаевского заговора против Пушкина.
Через Идалию Полетику, - и сам лично! – будет осуществлять тайный надзор за всей семьей Пушкиных. Вот выдержка из статьи Семена Ласкина «Дело» Идалии Полетики», подтверждающая выше изложенное утверждение: «Знаменательно одно воспоминание Араповой: «Александрина рассказывала, что Дантеса осведомленность относительно их прогулок или выездов была прямо баснословной и служила темой постоянных шуток и догадок сестер.
Раз даже дошло до пари. Как-то утром пришла внезапная мысль - поехать в театр. Достав ложу, Александрина заметила: «На этот раз Геккерна не будет. Сам не догадается, а никто подсказать не может». «И, тем не менее, мы его увидим! – возразила Екатерина, - всякий раз так бывает, давай держать пари!».
И на самом деле, не успели мы занять места, как блестящий офицер вошел в партер. Очевидно, некто, очень близкий к Екатерине, держал связь с Дантесом, передавая ему всё, что происходило в семье Пушкиных. Вероятно, это была Полетика».
Как видите, и здесь весьма далеко от упорно втолковываемой, многими пушкинистами, «взаимной любви» Дантеса и Н.Н. Пушкиной.
А налицо – новые факты, свидетельствующие о наличии заговора против Пушкина. Кстати, и граф В. Соллогуб прямо указывает, что «каждое слово, сказанное в кабинете Пушкина, было известно правительству». Теперь и это свидетельство человека, бывшим секундантом у поэта в ноябрьском, 1836 года, дуэльном инциденте, тоже является фактом широко развернутого, Николаем I, заговора с целью политической расправы над А.С. Пушкиным.
Пятый раздел
1.
Тоже, в какой-то степени, раскрывает тайну. И – немаловажную. Которая тоже уже давно будоражит умы не только пушкинистов, но и - почитателей Пушкина. Речь пойдет об Идалии Полетики (1807 – 1890 годы). Однако прежде чем говорить о её ненависти к Пушкину, - смотрите, к примеру, статью Семена Ласкина «Дело» Идалии Полетики»! - которую пушкинисты обычно связывают с какой-то тайной, большинство из них предполагает, что названная ненависть связана с личным оскорблением чем-то, - Идалии Полетики! - самим Пушкиным.
Приводят, обычно, рассказ о любовном стихотворении, которое поэт написал ей в альбом, подписав, при этом: «1-ое апреля». Или о том, что Пушкин однажды обидел её в карете, когда он, жена и Полетика, ехали на какой-то бал. Или о «неравнодушии» Полетики к Дантесу, и прочее. Поэтому попробуем дать несколько отличных, от названных пушкинистов, слов именно о самой ненависти, Полетики, к поэту.
В общем-то, на сей раз, я согласен с пушкинистами. Я согласен в вопросе, что вполне, может быть, и случилось, «что-то» конкретное, именно между ней и поэтом. Человеком она была, сама по себе, очень злым, ехидным, страшно злопамятливым и, потому, вполне конкретный случай и вызвал в ней, - вполне может быть, на всю её жизнь, «патологическую ненависть» к поэту.
Не согласен я, с пушкинистами, в несколько другом положении, а именно: в их оценки, Идалии, как внебрачной дочери графа Г.А. Строганова. Оценки, из которой они делают вывод о некой её ущербности, приводящей, её, к крайне завистливому отношению к вышестоящим, по сравнению с ней, людям. Мне кажется, что только что выделенной мнение порождено, прежде всего, поиском причин, порождающих её «патологическую ненависть» к поэту, чем самой реальностью.
В реальном же плане она, скорее всего, не «носила занозу в сердце» именно насчет своего внебрачного происхождения. Больше всего, гордилась, что происходит из знатного рода Строгановых, всегда близко стоящих к российскому трону. И не только гордилась. Практически всё семейство Строгановых, начиная от графа, его сына, Идалии, и кончая даже женой графа, Ю.П. Строгановой, исповедовало крайне правые монархические взгляды и всегда боролось, за них, с неистовостью. Всегда ощущая себя, при этом, «столпами» самодержавия, его опорой. И, если необходимо, то и – карающим мечом.
Личное участие графа в николаевском «следствии» и в судных делах по декабристам, за что он, собственно, и получил, из рук Николая I, «графа», общеизвестно. Отсюда, собственно, и происходит тоже «патологическая ненависть» всех членов этой семьи, в том числе и Идалии, именно к Пушкину как к «наказанному преступнику», как граф выразился в письме к Геккерну.
А вообще, ещё раз выделим, Идалия Полетика была хотя и красивой дамой, - если судить по дошедшим, до нас, её портретам! – но очень злым, сама по себе, человеком. Ярка её ненависть и к другим, кроме Пушкина, людям. Так крайне враждебно относилась, она: к Е.И. Загряжской, тетке сестер Гончаровых; к «гробовщице»; и т.д.
Весьма недружелюбно её отношение и к Александрине Гончаровой, тоже подмеченное пушкинистами; и т.д. Так что диапазон её «патологической ненависти» был довольно-таки широк. И Пушкин здесь – не совсем исключение. А, в общем, исходя из только что изложенного, получается сама тайна, если она и существовала как таковая, не так уж, в принципе, существенна. Главное, что уж если Идалия начала ненавидеть, кого-то, то это было, как говорят, «на всю оставшуюся жизнь».
А она, ещё раз выделим, была именно из той придворно-бюрократической среды, которая ненавидела - именно Пушкина. И именно все члены этой семьи, в том числе и Идалия Полетика, восприняли женитьбу, поэта, на Натали Гончаровой, - семья Гончаровых – их родственники! – как личное прямое оскорбление, их.
Это, собственно, тоже одна из причин их семейной «патологической ненависти» к «наказанному преступнику».
Пушкин, через женитьбу на Натали Гончаровой, как бы бросил грязное пятно, от своих «возмутительных стихов», - Строгановы «дружили» и с императором Александром I, который первым «упрятал», поэта, в ссылки, сделав из него тем самым, в глазах Строгановых, «наказанного преступника»! – и на всю их семью или фамилию. Они не только мечтали, но и просто жаждали как-то расстроить, вплоть до физического устранения поэта, так ненавистный им, - и во всех отношениях неудачный! – брачный союз Пушкина с Натали.
При ранениях Пушкина и Дантеса на дуэли, всё семейство сразу же побывало у кавалергарда, всячески высказывая, ему, свое одобрение, поддержку, похвалы и делая, из него, героя. Однако непосредственно приступим – именно к нашей теме.
2.
Идалия Обертей в 1829 году вышла замуж за двадцатидевятилетнего кавалергарда, штабс-ротмистра, - прошу на это обратить особое внимания! – Александра Михайловича Полетику. Пушкин его знал как человека, в общем-то, мелочного и незначительного, прозванного, в свете, «божьей коровкой».
Как знал, кстати, и всю подноготную Идалии Полетики. В общем, или брак не удался, или Идалия пошла в своих родителей, но второй её отличительной особенностью, находящейся в прямой противоположности к первой, было её любвиобилие. Вот может быть через выделенное её свойство поэт как-то и задел её.
Однако не будем гадать. А увлечение, её, мужчинами выразилось у неё в письме к Е. Гончаровой, - при упоминании, ею, Бетанкура! – через фразу: «Это один из моих верных!». А любовников, у неё, действительно было много. Разные источники называют: Бетанкура, д Аршиака, П. Ланского, второго мужа Н.Н. Пушкиной, некого Савельева и т.д. Даже не устоял, перед нею, и командир кавалергардского полка Гринвальд, на которого Савельев и накинул шнурок. Пушкин был, этим событием, просто «восхищён» и поделился, им, в письме к своей жене.
Называют, в этом ряду, и Дантеса. Практически ни одна работа, об Идалии Полетики, не обходится без указа на их взаимосвязь между собой. И не только через дуэльную историю Пушкина, но и, - в основном через намеки! - в интимном отношении. Особенно неплоха, в фактальном отношении, указанная, выше, статья С. Ласкина. Неверная, к сожалению, в своем главном направлении. Ибо в полной переписки Дантеса, с Геккерном, речь ведется, как это не печально, именно о Н.Н. Пушкиной.
Нетрудно было и так предположить, что знакомство Дантеса, с Идалией Полетикой, началось - в 1834 году. Но раз у С. Ласкина есть, этому, подтверждение, то мы его, для обоснования своего повествования, и приведем: «Знакомство Полетики и Геккернов началось с 1834 года, когда Жорж попал в полк».
Из биографии Полетики известно, что она в 1835 и в 1838 годах потеряла двух детей. Вот это обстоятельство нас, в данный момент, и интересует, так как в письме от 1-го сентября, 1835 года, Дантес пишет Геккерну: «Бедная моя Супруна в сильнейшем отчаянии, несчастная несколько дней назад потеряла ребенка, а ей ещё грозит потеря второго; для матери это ужасно, я же, при самых лучших намерениях, не могу заменить их. Это доказано опытом всего прошлого года».
Итак, Супруга Дантеса, «прожившая», с Дантесом, и 1834-й и 1835-й годы, - которую так безуспешно разыскивала, Серена Витале, итальянская исследовательница, профессор и человек, опубликовавший переписку Дантеса! – не Идалия ли Полетика? Похоже, что – она!
«Несколько дней назад» - это, всё равно, 1835 год, август месяц! В 1835 году, как вы уже знаете по пушкиниане (и из вышеизложенного из неё), Идалия потеряла первого ребенка. Далее Дантес пишет; «…а ей ещё грозит потеря второго». Другими словами, второй ребенок Идалии тоже страдает от какой-то очень серьёзной болезни.
Болезни, которую Дантес считает, видимо через Супругу, неизлечимой. А что мы находим, по этому случаю, в статье С. Ласкина? А находим то, что Идалия – это Супруга Дантеса. Вот часть выдержек из его статьи, подтверждающие – именно эти обстоятельства.
Письмо Идалии Полетики к Е. Гончаровой от 3-го октября 1837 года: «…затем серьезная болезнь моей дочери, которую я чуть, было, не потеряла…». Письмо Идалии Полетики к Е. Гончаровой от 18/30 августа 1839 года: «Я имела несчастье потерять ещё одного ребенка трех лет в прошлом году, - а это – именно 1838 год! - и этот удар меня сразил».
Далее сам С. Ласкин даёт такую строку: «Дочь Идалии умерла в 1838 году».
Другими словами, из переписки Дантеса мы видим всю серьезность положения и второго ребенка дантесовской Супруги, а из писем Идалии – сам реальный ход болезни и финал: смерть трехгодовалой дочери Полетики в 1838 году. Печально, конечно, и соболезнования. Соболезнования, опоздавшие – на 172 года. Но – что поделаешь в таких случаях? Пошлем, соболезнования, хотя бы в Вечность… .
3.
Но Идалия, несомненно, и есть - Супруга Дантеса. Все данные, хотя и печальные, сходятся. Но из указанного письма Дантеса выделяется и следующее: «Это доказано опытом всего прошлого года». Не «семейная» ли это драма «Супруги» Идалии и – «Супруга» Дантеса? Не от Дантеса ли родилась, в 1835 году, дочь Идалии, которая умрет – через три года?
Семейная» драма да плюс какое-то оскорбление, Пушкиным, Идалии Полетики. Оскорбление, которое мы недавно обозначили - выше, сказанное-повязанное, к тому же: «взаимной любовью» Дантеса и Н.Н. Пушкиной, о которой скоро заговорит (или уже говорит) – весь «свинский Петербург.
И последующим скандалом, напрямую связанным, - через свидание-провокацию от 2-го ноября 1836 года! – с Идалией Полетикой. И дуэльным инцидентом, то есть ноябрьскими, 1836 года, фальшивыми, насквозь, событиями. И женитьбой, Дантеса, на Е. Гончаровой, так всех поразившей. А, потом, и дуэлью Дантеса с поэтом, вызов на которую «подсказал», опять же, граф Г.А. Строганов, отец Идалии Полетики.
А перед этим, ничем пока не объяснимый, разрыв с «Супругой», который Дантес обещал, Геккерну, в письме от 26-го ноября 1835 года: «Едва не забыл сказать, что разрываю отношения со своей Супругой и надеюсь, что в следующем письме сообщу тебе об окончании моего романа». Можно объяснить, это, только взаимной любовью Дантеса и жены поэта, которой к написанию, Дантесом, письма, реально – не было. Что и изобличает Дантеса, ещё раз выделим, во лжи.
Между письмом от 26-го ноября и письмом от 19-го декабря 1835 года существует ещё одно письмо Дантеса, содержание, которого, нам, пока, неизвестно. Может быть, именно в этом письме Дантес и сообщает, Геккерну, о своем разрыве с Супругой.
Но даже если и сообщает, то, фактически, он не разорвал их. Свидетельство этому - весь ход последующих событий. Событий, в которых Идалия Полетика будет играть - самую активную роль: роль помощницы Дантеса в заговоре против Пушкина; роль тайной «свахи» для Е. Гончаровой (Что отмечаем С. Ласкин в своей статье.); роль дантесовского человека в доме Пушкиных; роль тайного надзора, ею, над творчеством поэта; и т.д. И, в конце концов, роль провокатора для Н.Н. Пушкиной: через тайную передачу, ею, дантесовского письма жене поэта.
4.
Письма, в котором он угрожал, по свидетельству А.П. Араповой, покончить с собой, если жена поэта не сжалиться и не приедет на свидание, с ним, на квартиру Идалии Полетики. Она же «уговорила», - на самом же деле это – чистейшей воды провокация с её стороны! – добрую, сердобольную, но несколько мягковатую и, даже, легковерную Н.Н. Пушкину, на свидание-провокацию её, с Дантесом, 2-го ноября 1836 года на своей квартире. После которого и стала возможной посылка, поэту, пасквиля.
Об этом письме рассказывает дочь Н.Н. Пушкиной и П.П. Ланского, А.П. Арапова, перепутав, правда, сроки его отправки, Дантесом, через Идалию Полетику. П. Щеголев прав, что «ей, Араповой, трудно верить в очень многих сообщениях о Пушкине, но в том рассказе ей можно и должно поверить, ибо это говорить дочь о матери».
На сей раз, и мы поверим не только П. Щеголеву, но и - самой Араповой. Так как её рассказ о письме подтверждается: и воспоминанием В. Вяземской, записанным П.И Бартеневым; и, в данный момент, письмом Дантеса к Геккерну, от 6-го ноября 1836 года.
Письмом, в котором он напрямую спрашивает, барона, о посылке им, через Идалию Полетику, писем к Н.Н. Пушкиной и выясняет, откуда Геккерн знает, что Н.Н. Пушкина призналась мужу и в дантесовских письмах.
Пояснение В.Б. – Из указанного письма Дантеса нетрудно предположить, что Геккерн узнал о признании Н.Н. Пушкиной, перед мужем, и в посылке Дантесом, писем к ней, только из уст: или В. Вяземской, или же - Е. Гончаровой. Екатерины, вставшей, к этому времени, на сторону Геккернов.
Так как вход Идалии Полетики, в дом Пушкиных, был, к этому времени, уже закрыт для неё. И узнал о «сводничестве» - самого Геккерна. И узнал, к этому моменту, о роли Идалии Полетики в организации «свидания». Вот почему Пушкин в первый же день, 4-го ноября, называет, В. Соллогубу, имя Идалии Полетики как возможного претендента на посылку, ему, пасквилей.
Вот выдержка именно из письма Дантеса от 6-го ноября 1836 года: «Записку пришли утром, чтобы знать, не случилось ли чего за ночь, кроме того, ты не говоришь, виделся ли с сестрой (Е.Н. Гончаровой – примечание Серены Витале.) у её тетки (Е.И, Загряжской - примечание С. Витале.) и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах. Доброго вечера, сердечно обнимаю. Ж. де Геккерн. P.S. Во всем этом Екатерина – доброе создание, она ведет себя восхитительно».
Как видите, роль Е. Гончаровой здесь, для Геккернов, уже важна. И, следовательно, с данного момента Е. Гончарова становится, для них, неким «троянским конем». В разворачивание, ими, именно пушкинского «дела».
Итак, в виду важности при раскрытии излагаемой, вам, ситуации с письмом Дантеса, показывающего его прямой шантаж Н.Н. Пушкиной. Шантаж, подтвержденный, в данный момент, только что выделенным, выше, повествованием. Приведем, здесь, рассказ А. Араповой о примерном содержании письма Дантеса к Н.Н. Пушкиной, подтолкнувшего, её, к свиданию, с Дантесом, 2-го ноября 1836 года, - по П. Щеголеву, разумеется! – в сокращенном виде:
«Он написал ей письмо, которое было вопль отчаяния с первого до последнего слова. Цель его была добиться свидания. Он жаждал только возможности излить ей свою душу… Письмо, однако, кончалось угрозою, что если она откажет в этом пустом знаке доверия, он не в состоянии будет перенести подобное оскорбление. Отказ будет равняться смертному приговору, а может быть, даже и двум. Жена в своей безумной страсти способна последовать данному им примеру, и, загубленные в угоду трусливому спасению, две молодые жизни гнетом лягут на её бесчувственную душу».
Сразу же заметим, что Арапова, здесь, почти правдива. За исключением, разумеется, сроков посылки письма (2-го ноября 1836 года, а не в конце января 1837 года, как утверждает Арапова.) и всего, что стоит после слова «жена».
Ибо Дантес в указанном письме, - «восстановленным», Араповой, со слов матери! – действительно мог ссылаться, - для правдоподобия своей шантажисткой «просьбы»! – и на свои чистые намерения относительно жены поэта (которые были, на самом деле, наигрязнейшими); и на увлечение, его, Е. Гончаровой. Однако вновь вернемся к рассказу о «семейной» драме «Супругов» (Кстати, слово Супруга я пишу с заглавной буквы потому, что именно так, слово Супруга, писал Дантес в письмах к Геккерну.).
5.
Только что выделенные обстоятельства, крайне важны. Важны как для понимания как развития, заговора, дальше, так и для понимания перевода его, заговорщиками, в активную стадию заговора. И для понимания, нами, «захода» на Пушкина, заговорщиками, именно со стороны «Пушкинского трио»». Кстати, здесь я имею в виду: именно только что выделенную чрезвычайную активную роль, Идалии Полетики, в заговоре против Пушкина и её, в своем роде, шантаж жены поэта; и очень ярко выраженный (в полной переписке кавалергарда) шантаж жены, поэта, самим Дантесом.
Разговор, начатый, им, с женского» вечера, 16-го октября 1836 года, у Вяземских. К этому времени и П. Вяземский и его жена, В. Вяземская, уже полностью «работают» - на царя. Где ему наконец-то удалось, - как он сообщает в письма к Геккерну, от 17-го октября 1836 года! - побыть, с женой поэта, наедине (Сразу же, кстати, и опровергая своё утверждение, перед Геккерном, именно о «наедине»).
Вот, кстати, его первая реальная «встреча» - с женой Пушкина. До этого он наедине, с женой поэта, никогда не был. Хотя и «распинался» об этом, - как перед Геккерном, так и перед другими! - чуть ли не с ноября 1835 года.
И разговор с Геккерном, продолженный им, вечером 17-го октября, у Лерхенфельдов (через Геккерна, разумеется). На котором барон Геккерн, внявший письму Дантеса от 17-го октября (и его просьбе о сводничестве), - кстати, в этом же письме Дантес говорит и о своем письме к Н.Н. Пушкиной, предупреждая, барона: чтобы он не употреблял, при своём «сводничестве», именно его выражения из данного письма; и чтобы об его сводничестве (и письме к Н.Н. Пушкиной!), не узнала Е. Гончарова! - действительно «сводничал».
Что и отразил поэт в своих знаменитых «ругательных письмах» к барону Геккерну от ноября 1836 года, - и от января 1837 года, «посланиях» к Геккерну.
И оконченный, кавалергардом, только что выделенным, выше, шантажным письмом его, к Н.Н. Пушкиной, от 2-го ноября 1836 года. Тайно переданным, ей (тоже через легкий шантаж), не кем-либо, а именно Идалией Полетикой.
Дантесу, как человеку по «особым поручениям», не позволили бы сожительствовать, с кем-то, по его выбору или желанию. Идалия Полетика – родственница сестер Гончаровых со стороны Строгановых. Следовательно, чтобы войти в дом Пушкиных, необходимо было Дантесу, красавцу-кавалергарду, «влюбить», в себя, именно Идалию Полетику.
Что он и начинает делать, если судить по его письму от 1-го сентября 1835 года (Смотрите письмо выше.), примерно с августа 1834 года, то есть ровно за год, если придерживаться, разумеется, содержания только что указанного письма («Это доказано опытом всего прошлого года».).
Геккерн об этой связи знает, раз Дантес уведомляет, его, о потери, Идалией, ребенка и о том, что хочет порвать с ней.
Вопрос: Зачем он хочет порвать? Ответ: Ноябрь 1835 года. От Нессельроде поступило «предложение» о «видах», Дантеса, на Е.Гончарову и о «любовной атаки, его, на Н.Н. Пушкину, о которой мы писали выше.
И вот для того, чтобы его «взаимная любовь» и была, пока, «кристальна чистая» именно перед бароном Геккерном, он и пишет ему, пользуясь именно перепиской (то есть, что тот – никак не может проверить его утверждения о «любви»), о своем разрыве с Идалией Полетикой.
Напишет это, Геккерну, в письме от 26-го ноября 1835 года: «Едва не забыл сказать, что разрываю отношения со своей Супругой» (Смотрите – выше.). И потом, через письмо от 20-го января 1836 года, сообщит Геккерну, - как чрезвычайную новость! – вдруг охватившего его, - а потом, в следующих письмах, и Н.Н. Пушкиной! – «взаимную любовь» (или «безудержную страсть»).
Ни словом не обмолвившись, во всей переписки, о своей «любви» к Е. Гончаровой. К Екатерине, которую он, при входе в дом поэта 27-го января 1836 года, тоже обязан будет «декларировать» хотя бы перед поэтом и сестрами Гончаровыми. И здесь Дантес поступает – как лжец и лицемер. И эти факты изобличают, его, именно как человека по «особым поручениям».
Фактически же он - не порывает с Идалией Полетикой (что Геккерн – тоже не может, пока, проверить). А это говорит о том, что он – человек по «особым поручениям (то есть, если говорить точно, наемный убийца).
Он, кстати, сожительствует, с Идалией Полетикой, не только во все время «всепожирающей, его, страсти» к Н.Н. Пушкиной, но и, вполне может быть, чуть ли не до своей свадьбы с Е. Гончаровой 10-го января 1837 года. Активность Идалии Полетики именно до ноябрьских, 2-го и 4-го чисел 1836 года, событий - свидетельства-факты тому.
Влюбленность Идалии, в Дантеса, подтверждается и её письмами к Е. Гончаровой за 1837-39 годы. Жаль, что я не могу привести их, вам, в работе. Но чтобы не быть голословным, отсылаю, вас, к выделенной, выше, статье С. Ласкина, в которой названная переписка и изложена. Здесь же дадим вам, в качестве подтверждения влюбленности Идалии в Дантеса, лишь небольшой отрывок из её записки к Жоржу на гауптвахту, в которой выделенное чувство Полетики, к Дантесу, и выражается наиболее ярко.
Вот оно, перед вами: «Бедный мой друг! Ваше тюремное заключение заставляет кровоточить моё сердце. Не знаю, чтобы я дала за возможность…». И так далее. Кстати, С. Ласкин датирует, записку, февралем 1837 года. Что, в общем-то, точно.
Вот вам в качестве заключения, - я имею в виду истинные взаимоотношения Идалии Полетики с Дантесом, прямо противоположные его взаимоотношениям с Н.Н. Пушкиной! – ещё одна, - насквозь пронизанная лицемерием, двуликостью! - фальшь Дантеса, тоже прямым образом уличающая, его, именно как человека по «особым поручениям».
Ещё раз выделим, он им будет, чуть ли не до самой своей смерти, передавая русскому правительству фактически шпионские сведения о Франции и о других европейских государствах. Это подтверждает в своей книге «Портреты заговорили» Н. Раевский: «Таким образом, Дантес, по-видимому, в течение многих лет был вхож в русское посольство и являлся его осведомителем».
6.
Вот, собственно, и вся история «взаимной любви» Дантеса и Н.Н. Пушкиной, выявленная, нами, при анализе опубликованной, в 1995 году, переписки Дантеса с Геккерном, и из ранее собранных сведений, о Дантесе, через труды многочисленных исследователей.
Как видите, кое-какие тайны всё же существовали, как существовала и тайна сожительства, Дантеса, с Идалией Полетикой, помогшая Дантесу более оперативно и надежно руководить порученному ему царем, через графа Нессельроде, «делом» по Пушкину.
Вот и всё, с некоторым вздохом сожаления, подумаете вы: автор заканчивает тему, закругляет её.
Не спешите с таким заключением. Открою, вам, небольшой секрет. Через только что выделенный анализ опубликованной, недавно, переписки Дантеса, я только предварительно вводил, вас, в одну из самых важных тем или тайн николаевского заговора против Пушкина. Темы, которая повернет, её, в неожиданную, для вас, плоскость.
Тем и в этой работе я, как исследователь, раскрыл - предостаточно: практически непрерывно работал над изложением, вам, вскрытых, - при моем исследовании дуэльных историй двух наших Великих поэтов! – больших и малых тайн. В том числе вскрыл: и само наличие заговора, Николая I, как против Пушкина, так и против Лермонтова.
Которые все предыдущие исследователи подозревали как наличность, но доказать, которые, так и не смогли; и, к примеру, многочисленные эпизоды и фрагменты тайного чернения, - и, даже, осквернения! - царем, наших Великих поэтов как при их жизни, так и после смерти их.
Выделенных мною, тайн, только в этой работе хватило бы, наверное, на годы работы весьма большого коллектива ученых. Все предыдущие «потуги», исследователей, пример тому. Однако саму тайну, в преддверие, которой, я незаметно вводил вас, - в предлагаемом вам, здесь, разделе книги, я раскрою не здесь, а в последующих частях нашей работы. Так как общий объем выделяемой тайны - велик. До скорой встречи, уважаемый читатель.
--------------------------------------------------
Часть вторая
Письма и документы
Необходимое пояснение
1.
Начнем, его, вот с чего. Уже почти создав первую часть предлагаемой вам, сейчас, работы, я вдруг начал сожалеть о содеянном действии. «Лучше было бы, - думал я, – начать создавать электронный текст книги, чем – отрывки из неё».
А сожалел потому, что в книге «Тайное осквернение Гениев» очень много материала с фактами. И не только по раскрытию николаевского заговора против А.С. Пушкина, но и, даже, против М.Ю. Лермонтова.
Много, там, материала и по тайным эпизодам и фрагментам как из жизни поэта, так и, к примеру, из жизни Д.Ф. Фикельмон, знаменитой внучки фельдмаршала Кутузова. Да и из жизни многих других современников поэта.
Потом я начал сожалеть ещё, - так сказать: попутно! – и о том, что начал создавать свои электронные тексты (А их создаю я лично.) не с книги «Тайное осквернение Гениев», а с книги «За что убили Пушкина?».
Через что не только нарушил саму хронологию создания, мною, основных моих поисковых работ, но и несколько обеднил, через это нарушение, и сам свой исследовательский поиск; и, к сожалению, весь свой поисковый книжный цикл.
В общем, охи, да ахи, но черное дело я – уже совершил. Совершил его, кстати, по следующей причине. Так как почти безвыездно проживаю в Крыму, - а время неумолимо пролетает! – решил связаться с Пушкинским домом в Петербурге.
Связался. Послал туда, из России, часть своих работ. Потом была ещё одна посылка. И, вот тут-то, я и обратил внимание на оставшиеся, у меня, две книги: «Пушкинские тайны» и «Тайное осквернение Гениев».
И наткнулся, в них, на письма и документы. Вот и решил усилить, свои две посылки, именно ими. О чем и сожалею. Ибо получились – именно «Отрывки». Да и объем книги «Тайное осквернение Гениев» - довольно-таки большой. Занимает – четыреста страниц машинописного текста (Его я создавал, в 1998 году, ещё на печатной машинке.).
Что же сейчас делать, я даже ещё и не представляю. Скорее всего, кое-как доведу, - предлагаемую вам, сейчас, работу! – до какого-то её логического завершения. Электронный же текст книги «Тайное осквернение Гениев» буду создавать, если позволит здоровье, позже.
2.
Начнем же продолжение своей работы с того, что наглядно покажем, вам, место, - предлагаемой вам, сейчас, брошюры! - именно в книге «Тайное осквернение Гениев». Для этого приведем, вам, все Оглавление этой книги. Через которое вы и увидите – именно её место в только что названной, выше, книги. Вот оно, в несколько сокращенном виде, перед вами.
Оглавление
Статья В.Кулешова к книге «Самодержец и Поэты».
В. Легентов «От Пушкинской академии».
Вступительное слово автора
Часть первая
О дуэлях
Раздел первый
О возникновении дат дуэлей
Раздел второй
О лермонтовских дуэлях
Часть вторая
Некоторые фрагменты из николаевского заговора
Раздел первый
Судный день
Раздел второй
«Без четверти три»
Раздел третий
Конюшенная церковь
Раздел четвертый
Брошенная, на гроб, перчатка
Раздел пятый
Как хоронили Гениев
Раздел шестой
Стихотворение «Гнев».
Раздел седьмой
Бог покарал убивцев ряд
Часть третья
Разное о творчестве Пушкина
Первый раздел
Пушкинская История России
Второй раздел
Воцарение Екатерины II
Третий раздел
Пушкинские зашифровки
Четвертый раздел
Фрагменты из «Царской мести»
Пятый раздел
Выпады Пушкина
Шестой раздел
Выпады Пушкина против Екатерины II
Часть четвертая
О заговоре
Первый раздел
Знакомство с Николаем I.
Второй раздел
Предыстория заговора
Третий раздел
Зарождение заговора
Четвертый раздел
Первые шаги заговорщиков
Пятый раздел
Стратегия и тактика Николая I
Шестой раздел
Сценичность. Любовная позиция. Царские мотивы заговора
Седьмой раздел
vVV Общий анализ переписки Дантеса
Часть пятая
Идалия, Дантес и Николай I
Первый раздел
Чуть-чуть об Идалии Полетики и о любви
Второй раздел
Айда Пушкин, сукин сын!
Третий раздел
Перлюстрация черновика «Пиковой дамы» или кража
Четвертый раздел
Роль Идалии Полетики в николаевском заговоре
Пятый раздел
Николаевский «ротмистр»
Шестая часть
Письма и документы
Первый раздел
О многом перед началом заговора
Второй раздел
Подход к «Пиковой даме» и к её истокам
Третий раздел
Письма Александра I к «любезному Трио»
Четвертый раздел
vvvПисьма Жоржа Дантеса к барону Геккерну
Пятый раздел
Захват трона Екатериной II и переворот 1801 года
Шестой раздел
Отчет графа Бенкендорфа
Литература
3.
Как видите уже и сами, только что изложенный, перед вами, «Общий анализ переписки Дантеса» находится, у меня, всего лишь в седьмом разделе четвертой части моей книги «Тайное осквернение Гениев». Разумеется, я его, - в предлагаемой вам, сейчас, работе! - несколько изменил. Другими словами, создал его новую форму, практически не меняя его содержания. Но от этого мне, как автору, не стало лучше. Я по-прежнему сожалею, что взялся за «Отрывки» из книги.
А сожалею ещё и потому, что, вводя в свои «Отрывки»: анализ, письма и документы, я пропускаю при этом, как первые четыре части, так и пятую часть книги «Тайное осквернение Гениев». А ведь первоначально эти «Отрывки» и задумывались, мною, именно в таком виде. И все они связаны у меня, как на грех, именно с анализом переписки Дантеса. Да и очень важен, в них, сам материал. Да и их содержание – весьма интересное. Поэтому поступим так.
Содержание первых четырех частей книги «Тайное осквернение Гениев» мы раскрывать – не будем. А вот содержание пятой части, - да и несколько разделов шестой части этой книги! – мы, все же, раскроем. Разумеется, очень кратко. Начнем – с пятой части этой книги.
4.
А главная её суть, - кратко, разумеется! - такова. В первом её разделе (Смотрите, выше, Оглавление) мы уже начинаем плавно подводить, читателя, к тому, как начал организовываться - николаевский заговор против Пушкина. Расширяя дальше, при этом, сведения как об Идалии Полетики, так и об её семействе (семействе Строгановых). Например, о том: как она вошла - в дом Пушкиных; как она стала следить не только за Пушкиными, но и за творчеством поэта; и т.д.
И о том, что у Пушкина примерно с осени 1831 года вновь завязываются отношения с Д.Ф. Фикельмон, прерванные, поэтом, в первой декаде марта 1830 года. Из-за вспыхнувшей у них, друг к другу, любви. Она тайно отражена поэтом, кстати, в восьмой главе пушкинского романа «Евгений Онегин».
Кстати, о самой внучки Кутузова следует сказать следующее. К ней и Николай I – был не равнодушен, И с ней был в 1823 году, - в первый приезд Д.Ф. Фикельмон в Петербург! - во «влюбленной дружбе» - сам император Александр I.
Уже здесь Пушкин начинает «переходить дорогу» - сразу двум императорам: умершему и здравствующему. Что и вызовет, у Николая I, жгучее желание – немедленно убить Пушкина.
Я назвал этот злобное помышление, царя Николая I, вариантом «Психея». Он подтвержден, кстати, тем, что Н.Н. Пушкину царь сразу же и назвал, - вследствие своей злобы на Пушкина! – «Психеей». Однако продолжим - нашу основную тему.
А здесь следует сказать и о том, что примерно в это же время, предположительно в Москве в сентябре-ноябре 1832 года, поэт создает свой первый черновик к «Пиковой даме».
Черновик, в котором у поэта уже обозначены, к примеру: что Герман (В этом черновике Герман – ещё с одной буквой «н».) и девушка Шарлота – чистокровные немцы. И что Герман – обязательно изменит девушке Шарлоте. И так далее.
Этот черновик сейчас находится, кстати, во многих ПСС поэта. Другими словами, приступает к созданию, - через этот черновик! – к третьему труду по своей Истории России. Кстати, самому важному и главному.
Дальше же происходит, в ночь с 23-го на 24-е декабря 1832 года, их единственное любовное свидание в особняке Д.Ф. Фикельмон. Оно обозначено пушкинистами - как «автобиографическая сцена». Свидание, которое затянулось, у них, до самого утра. Поэт тайно отображает, всё это, в «Пиковой даме». И вот при выводе его, Дарьей Федоровной, из особняка, они и повстречали «дворецкого у стеклянных дверей выхода». С этого момента и начинается николаевский заговор.
Николаевский шпион-дворецкий докладывает, о свидании, по жандармской цепочке. И взбешенный Николай I дает команду, Идалии Полетики, усилить наблюдение, как за самим поэтом, так и за его творчеством. Дарья же Федоровна применяет к поэту, - от перенесенного, ею, испуга от дворецкого! - «холодный душ»: возвращает, ему, его записку к ней. И это поэт - тайно фиксирует в своей «Пиковой даме».
Дальше же происходит следующее. Возбужденный от любовного свидания и ночного приключения, Пушкин, где-то сразу же после 6 января 1833 года, набрасывает второй черновик к «Пиковой даме». Черновик, в котором ещё многое – не зашифровано поэтом. Набрасывает, кстати, и потому, что он уже опубликовал: и своего «Бориса Годунова», и свою поэму «Полтава» (Как первый и второй труды по своей Истории России). И вот этот черновик тайно и перлюстрирует, у поэта, именно Идалия Полетика. И перешлет, его, к царю.
А в черновике, - и, потом, в опубликованной повести! – поэт сатирично повысит князя Томского» (или Александра I) с «поручика» до «ротмистра». Да ещё и «женит», его, на «княжне Полине». Женит через предложения Заключения «Пиковой дамы»: «Томский произведен в ротмистры и женится на княжне Полине». Которая расшифровывается у поэта, - если заменить, в имени княжны, букву «н.» на букву «д»! - как ПолИда, то есть Полетика Идалия! Как дама, разумеется, «легкого поведения».
Вот именно через этот факт Идалия Полетика и будет ненавидеть, поэта, всю свою жизнь. И через этот же факт, - и сатирическое поднятие, поэтом, пистолета на Екатерину II (по повести – на «Анну Федотовну» или на «знатную старуху») с последующим её, - тоже сатирическим! - умерщвлением (смотрите третью главу «Пиковой дамы»)! – с конца января 1833 года и начинает развиваться николаевский заговор против Пушкина. Здесь уже Пушкину не поможет даже его «алиби»: женитьбы ротмистра 1829 года, Александра Полетики, на Идалии Обертей (Смотрите начало второго пункта пятого раздела нашего «Общего анализа переписки Дантеса».).
Ещё раз выделим, что если Екатерина II в молодости своей даже дуэлировала со своей троюродной сестрой, - сия дама имела не только твердый характер, но и обладала бойцовскими качествами! – то Идалия Полетика стала, из-за своей обиды на поэта, самой активной участницей николаевского заговора против Пушкина и всех трех сестер Гончаровых.
Остается только выделить, что и Николай I создаст, в заговоре против Пушкина, своего «ротмистра». Он сделает ротмистру, 1829 года, П.П. Ланскому, - второму мужу Н.Н. Пушкиной! - блестящую карьеру: доведет, его, до чина «генерал-лейтенанта». Постоянно держа, его, в своей свите (чему даже удивлялся П. Щеголев). И всё для того, чтобы свет «гудел», то есть сплетничал, и о его, Николая I, близости с Н.Н. Пушкиной-Ланской.
Примечание В.Б. - Материал не только интересен, но и сложен. Изобилует многими нюансами и тонкостями. Поэтому кратко изложить, его, у меня не совсем получается. На основании этого я не буду пересказывать не только основное содержание пятой части, но и первого, второго и пятого разделов шестой части книги «Тайное осквернение Гениев». Будь что будет (хотя уже часть содержания пятой части книги «Тайное осквернение Гениев» я успел, только что, изложил перед вами)! Поэтому шестую часть книги начнем раскрывать - с её третьего раздела.
Третий раздел
Письма Александра I
к «любезному Трио»
Н. Раевский в своей книги «Портреты заговорили» в начале своего рассказа о «влюбленной дружбе» Д.Ф. Фикельмон и Александра I, 1823 года, приводит отрывки из десяти писем императора к графине. Вот как он начинает свой рассказ о них: «О пребывании Елизаветы Михайловны и её дочерей в Петербурге летом 1823 года известно немало. Мне, однако, предстоит вкратце рассказать теперь об одной многозначительной истории, разыгравшейся тогда в Царском Селе, о которой исследователи до сих пор не знали ничего. Начнем с цитат…». А вот и сами
Отрывки из писем Александра I
1. «Как вы любезны, что подумали о прелестных рисунках. Конечно, они будут бережно сохранены. Но каким выражением мне следует воспользоваться, чтобы сообщить вам о том удовольствии, которая доставила мне первая встреча, и то, как вы ко мне отнеслись? Я думаю, что вы сами прочли это на мне лучше, чем я смог вам выразить. Я постарался, как мог лучше исполнить ваши поручения, и у вас уже должно быть доказательство этого…. Ожидаю с нетерпением счастья снова вас увидеть. Царское Село. 16 июня.
2. «Будьте спокойны – вас не будут бранить, прежде всего, потому, что ваше письмо прелестно, как прелестны вы сами…».
3. «Я был очень обрадован, встретив вас только что у моей свояченицы, и что меня особенно очаровало, это свобода и естественность, которые никогда вас не покидают и ещё более усиливают присущую вам обеим прелесть. Что качается упрека в недоверии, которые вы мне делаете, я вам скажу, что там, где есть уверенность, основанная на фактах, там не может больше существовать недоверия. Желаю вам тихой и спокойной ночи после ваших дневных треволнений».
4. «Вечерние маневры прошлого дня продолжались так долго, что я смог вернуться в Царское Село только в час ночи и уже не решился приехать к вам».
5. «Весь день я провел, будучи прикован к письменному столу, и не вставал из-за него до глубокой ночи. Вы поймите, насколько я был огорчен. Но это огорчение не было единственным. Вы действительно подвергли меня Танталовым мукам – знать, что вы так близко от меня и не иметь возможности прийти вас повидать; ибо таково мое положение!»
6. «Что касается новых брошюр, то у меня, их почти нет. За неимением лучшего посылаю вам несколько довольно интересных путешествий. На все остальное вы получите устные ответы при нашей встрече. В ожидании её я должен вам сказать, что тронут привязанностью, о которой вы мне говорили, и искренне вам отвечаю тем же».
7. «Мне совершенно невозможно выйти, не вызвав, благодаря здешним наблюдателям, род скандал а, несмотря на мое крайнее желание вас повидать. Постарайтесь остаться здесь ещё до вторника, когда я смогу беспрепятственно прийти вас повидать».
8. «Вы уже меньше нас любите?!! Неужели я заслужил подобную фразу? За то только, что, из-за чистой и искренней привязанности, исполнил по отношению к вам долг деликатности! За то, что подверг себя очень чувствительному лишению ради того, чтобы вас не компрометировать или подвергать нескромным пересудам, которые всегда неприятны для женщин. И вот мне награда!»
9. «Тысячу раз благодарю за подарок. Он драгоценен для меня и будет тщательно сохранен. Весь ваш…».
10. «Будьте уверены в том, что в любое время и, несмотря на любое расстояние, которое нас разделит, вы всегда снова найдете меня прежним по отношению к вам. Я бесконечно жалею о том, что необходимость заставляет нас расстаться на такое долгое и неопределенное время».
ххх
«Для читателя, который ещё не догадался о том, кто же автор этих писем к графине Долли, автор, несомненно, возымевший к ней весьма нежные чувства, пора назвать его имя. Это – Александр I, император и самодержец Всероссийский.
Скажу, прежде всего, что эти письма, - несколько выдержек, из которых я только что привел, - никак не моё открытие. Об открытии здесь вообще говорить не приходится, так как в книге поступлений Рукописного отдела Пушкинского дома за 1924-1929 годы эти письма записаны 31 декабря 1929 года под № 1059, с примечанием: «Дар неизвестного».
Установить сейчас, кто же было это лицо, пожелавшим остаться неизвестным, и какие у него на то были основания, не представляется возможным. Нельзя выяснить и предысторию царских писем (Всего в Пушкинском доме имеется 16 писем Александра I.
Десять из них обращены непосредственно к Долли Фикельмон; три адресованы Е.М. Хитрово; одна записка – графине Е.Ф. Тизенгаузен; одно письмо обращено к «Трио».).
Приехав с дочерьми в Петербург, Е.М. Хитрово, не теряя времени, обратилась с частным письмом к царю. Текст его мы не знаем, но короткий ответ Александра приведу полностью: «Ваше письмо, мадам, я получил вчера вечером. Приехав сегодня в город, я спешу сказать вам в ответ, что мне будет чрезвычайно приятно быть вам полезным и познакомиться с мадам Фикельмон и мадемуазель Тизенгаузен. – Итак, сообразуясь с вашими намерениями, я буду иметь удовольствие явиться к вам в среду в шесть часов пополудни. Пока примите, мадам, мою благодарность за ваше любезное письмо, а также мою почтительную признательность. Александр. 9 июня 1823 года».
Комментарий В.Б. – Из только что указанного письма уже проявляется, как мы указывали в первом разделе, интерес царя именно к Д.Ф. Фикельмон. Он выделится и в письме Д.Ф. Фикельмон. В письме, тоже выделенном в книге, Н. Раевским, в его повествовании о «влюбленной дружбе»:
«Об этом визите царя, с точки зрения придворного этикета надо сказать весьма необычном, Дарья Федоровна подробно рассказала в письме к мужу. Впервые она увидела царя в среду, 11-го июня. 15-го июня она описывает эту встречу в выражениях весьма восторженных:
«Я от неё совсем без ума и никогда не видала ничего более любезного и лучшего… Он начал с того, что расцеловал маму и поблагодарил её за то, что она ему сразу же написала. Он пробыл у нас два часа, неизменно разговорчивый, добрый и ласковый и как будто он всю жизнь провел с нами. Екатерина и я, мы сейчас же попросили у него разрешения обращаться с ним как с частным лицом, что привело его в восхищение. Он повторил нам, по крайней мере, раз двадцать, чтобы мы не усваивали здешних привычек и оставались такими, как есть – без всякой искусственности. Он говорил о тебе и о твоей репутации военного. Царь сказал, что прусский король обрисовал ему нас и отозвался о нас с таким дружеским чувством, что ему, Александру, трудно было дождаться встречи с нами. Словом, я нахожу его прелестным»
Вероятно опытный дипломат Фикельмон, читая в Неаполе эти излияния юной жены, умно и добродушно посмеивался. Он-то знал отлично, какой простой и добрый человек император Всероссийский, которого Наполеон назвал «лукавым византийцем».
Комментарий В.Б. – О необыкновенной славе Д.Ф. Фикельмон, о которой мы писали в первом разделе (внучка Кутузова обладала даром прорицательницы), Александр I узнал от прусского короля. Потому и состоялся его визит к Е.Хитрово, «весьма необычный с точки зрения придворного этикета».
«А внимание, - пишет далее Н.Раевский, - действительно оказывалось исключительное». И в качестве примера приводит письмо Д.Ф. Фикельмон к своему мужу от 27 июня: «Вчера мы получили приглашение от императрицы Елизаветы, чтобы быть ей представленными в Царском Селе, что не делается ни для кого. Это устроил император. Сегодня приехал великий князь Михаил Павлович; он пробыл три битых часа и все время болтал. Итак, завтра мы едем в Царское Село, к императрице Елизавете, оттуда в Павловск, чтобы быть представленными императрицы-матери и великой княжне Александре Федоровне».
Позднее – 7 сентября – Долли писала мужу из Петербурга, что жена великого князя Николая обращается с ней и с Екатериной «как с сестрами».
Далее Н.Раевский пишет, что «при дворе и в свете обе молодые графини имели необычайно большой успех, - может быть, именно потому, что в то время они по своему облику были больше итальянками, чем русскими или немками. Нравилось многим и совсем ещё не старая, жизнерадостная и энергичная Елизавета Михайловна, тоже мало похожая на тогдашних русских, в особенности петербургских, дам».
Комментарий В.Б. – успех «Кутузовских дам» при дворе и в свете обусловлен, несомненно, необычайным вниманием к ним со стороны Александра I. Другие объяснения, в общем-то, мелки и незначительны. Николай I, в это время, за границей. Но обо всех излагаемых Н. Раевским событиях 1823 года он будет прекрасно знать от своих близких и придворных.
«Зато с дочерьми у неё всегда было много общего. Быстро и близко познакомившись со всеми тремя дамами, царь Александр прозвал их «любезным Трио». Не раз он упоминает о «трио» в своих письмах, а два послания относятся к нему непосредственно.
21 июня – через десять дней после начавшегося знакомства – Александр I пишет из Царского Села: «Я получил прелестное письмо Трио вчера, когда ложился спать. Рано утром я уехал в Гатчину, а затем в Красносельский лагерь. Оттуда я вернулся недавно. Сегодняшний дождь помешал учению. Благодаря этому я надеюсь вас увидеть только в воскресение, если вы по-прежнему собираетесь здесь переночевать, чтобы утром поехать в Павловск. Два цветочка, полученных с благодарностью, старательно сохраняются, как драгоценное воспоминание. Очень прошу Трио оставить для меня место в своей памяти».
Второе письмо, хотя касается «трио» в целом, адресовано Дарье Федоровне: «Я покорно подчиняюсь упрекам и даже высказываниям, которые «Трио» соблаговолит на меня наложить. Прошу разрешение прийти, чтобы им повергнуться сегодня, между одиннадцатью и двенадцатью часами, так как это единственное время, которым я могу располагать. Только покорно подвергнувшись наказаниям, к которым меня приговорят, я возвышу свой скромный голос, чтобы доказать свою невиновность, и, надеюсь, она окажется очевидной, что справедливость моих любезных судей полностью меня оправдает…».
«Странное чувство испытывал автор этой книги (Н. Раевский – пояснение В.Б.), когда он впервые вчитывался в бледно-голубые листки царских писем, …в которых ничего театрального нет. Хорошо знаю, что и речам и писаниям Александра I весьма часто верить нельзя. Но и у самых неискренних людей бывают приступы искренности. Кто знает, быть может, автор голубых писем говорил Долли Фикельмон то, что он на самом деле думал. Маловероятно, но утверждать, что это не так, я не берусь.
Во всяком случае, в письмах внутренняя близость чувствуется со всеми тремя женщинами, даже с Е. Тизенгаузен, которой адресована всего одна, вероятно прощальная записка: «Для Екатерины. Я очень признателен за любезный подарок и строки, которые вы мне прислали. Поверьте, что мне много стоило отказаться от возможности вас повидать, в особенности, когда вы были так близко. Однако важные соображения вменили мне это в обязанность. Прошу вас помнить обо мне. Сердечный привет матушке».
И всё же мне кажется, что ласковые слова, которые царь адресовал «любезному Трио», большое внимание и очень серьезные услуги, оказанные Е.М. Хитрово, – о них речь впереди, - всё это, в конечном итоге, лишь маскировка большого увлечения Александра I Долли Фикельмон. Их вряд ли можно считать, говоря по-современному, флиртом. …Что же перед нами – ни к чему, в конце концов, не обязывающий светский флирт, игра в любовь – и только? Или, наоборот, мы идем по следам далеко зашедшего романа царя с графиней Долли, разыгравшегося в летние месяцы 1823 года?
Я лично не думаю ни того, ни другого. Есть такое французское выражение – влюбленная дружба – понятие равно далекое и от флирта и от интимной связи. Оно родилось позднее, но, на мой взгляд, этот французский термин лучше всего передает характер тогдашних отношений Александра I и Долли Фикельмон – большое взаимное увлечение.
Прибавьте ещё, что у юной женщины, - приходится все время не забывать о её юности! – увлечение царем, на мой взгляд, сильнее и бездумнее, чем чувство Александра. Однако и в его не очень долгой жизни встреча с графиней Фикельмон вряд ли была только занимательным приключением. Я убежден в том, что вряд ли кому из сверстниц Долли Александр писал такие серьезные и искренние письма, как ей.
Показала ли Долли, вернувшись в Неаполь, царские письма мужу? Думаю, что не показала…. Это не письма любовника, но, сколько оговорок не делай, все же это послания влюбленного в неё человека. Думаю, что от матери и сестры у Долли в этом отношении тайн не было, но больше никто и никогда голубых листков не увидел…. Своей дочери, к которой перешла большая часть семейного архива, писем Александра I Дарья Федоровна, во всяком случае, не оставили.
ххх
Я подробно рассказал о посланиях царя к Долли и «любезному Трио», но из писем, официально адресованных «мадам Хитрово», привел только одно. В других же письмах к ней, помимо светских любезностей, речь идет, главным образом, о просьбе Елизаветы Михайловны оказать ей материальную помощь.
Содержание писем Е.М. Хитрово мы приводить не будем, но из одного ответа царя видно, что он поспешил сделать соответствующие распоряжения: «Очень сожалею о том, что вчера у меня не было времени ответить на ваше письмо и заверить вас, что я очень желаю облегчить ваше положение, поскольку это совместимо с возможностью и соображениями благопристойности, нарушать которые я не могу. Я тотчас же займусь данным вопросом и надеюсь в скором времени известить вас на этот счет… Ваши дела устроены единственным способом, который мне представился подходящим. Я поручу графу Нессельроде вас об этом известить».
Комментарий В.Б. – В качестве человека, занимающемся по делам, не терпящих огласки, как видите, граф Нессельроде. Такую же «должность» он будет исполнять и при Николае I и, через это, станет тайным практическим руководителем заговора, Николая I, против Пушкина.
«О том, что именно Александр I нашел уместным сделать для Елизаветы Михайловны, мы узнаем из других источников. 21 августа Долли пишет мужу: «Надеюсь, что тебя очень обрадовал способ, которым царь устроил дела! Все в один голос говорят, что 6000 десятин в Бессарабии – отличная вещь!
Те, которые работали с царем, - передают, что он никогда не был взволнованным, как в эти три дня, когда он старался устроить дела мамы. У нового министра финансов совершенно не было денег, чтобы их дать, тем не менее, император хотел сделать нечто прочное. Мама была очень возбуждена и обеспокоена».
7 сентября графиня прибавляет: «До сих пор невозможно было получить денег от казны». По-видимому, речь здесь идет о пенсии, пожалованной Елизавете Михайловне, помимо бессарабских земель. …
Несомненно, одно, - Александр I одарил Елизавету Михайловну за счет государственных средств бессарабскими землями и пожаловал её немалую пенсию не в память её великого отца, а ради дочерей; скажем точнее – ради Долли…. Необходимое приличие было всё же соблюдено – официально вдова генерал-майора Е.М. Хитрово получала земли и пенсию как дочь своего отца. Соответствующие документы, возможно, когда-либо найдутся» (Запись Н.Раевского дана мною в значительном сокращении.).
Выводы В.Б.
Первый вывод. Введя отрывки из писем Александра I к «любезному Трио», - из которых просто явствует взаимное увлечение, 1823 года, императора с ещё молоденькой Дарьей Федоровной! - я попытался наглядно показать, вам, какую огромную опасность представляли события 1823 года, - при тоже взаимном увлечении поэта с Долли Фикельмон; в последующем времени, разумеется! - для самого поэта.
Ибо царь Николай I узнал о названом взаимном увлечении, - через цепочку Геккерн – граф К.В. Нессельроде! – практически сразу же после так называемой «маскарадной ночи». Узнал и был от этого, разумеется, не в восторге. Ибо сам имел «виды» на Дарью Федоровну, да и честь уже умершего старшего брата затрагивалась - именно через Пушкина.
Подтверждает же, всё это, дневниковая запись самой Дарьи Федоровны, от 13-го января 1830 года: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и в масках по разным домам. Нас было восемь – маменька, Катрин (графиня Е.Ф. Тизенгаузен – уточнение Н.Раевского), госпожа Мейендорф и я; Геккерн, Пушкин, Скарятин (вероятно Георгий Яковлевич – уточнение Н.Раевского) и Фриц» (Лихтенштейн, сотрудник австрийского посольства - уточнение Н.Раевского).
С осени 1831 года, когда Пушкин и Дарья Федоровна вновь взаимно потянулись друг к другу, взбешенный царь-ловелас чуть было не убил, поэта, через наемного убийцу, то есть по варианту, если здесь возможно ввести такой термин, «Психея». По такому сценарию был убит горячий поклонник императрицы Елизаветы Алексеевны, - прозванной Екатериной II, за кротость её характера, «Психеей»! – простой гвардейский офицер А.Я. Охотников (Смотрите телепередачу «Могила кавалергарда».). Подозрение тогда пало, как явствует из телепередачи, на великого князя Константина, имевшего сексуальные притязания к жене своего царствующего брата.
А свидетельствует нам, об этом, письмо О.С. Павлищевой, сестры Пушкина, от 17-го ноября 1831 года: «Что касается моей невестки, то здесь это самая модная женщина. Она вращается в высшем свете, и вообще говорят, что она – первая красавица; её прозвали «Психея».
Спасет Пушкина только выпуск в 1832 году восьмой главы «Евгения Онегина», в которой поэт тайно, но ярко, выделит свою любовь к Д.Ф. Фикельмон. И главы, при прочтении, которой, царь начнет поворачивать, всё «пушкинское дело», на другой вариант. На вариант небывалой, или необычной, мести поэту или на сценический заговор (то есть заговор со «сценическими фрагментами и эпизодами».) против него.
Полностью заговор оформится, - или созреет! - при получении царем, от Идалии Полетики, второго, - то есть еще совершенно открытого и незашифрованного, поэтом! - черновика «Пиковой дамы». Созданного, поэтом, сразу же после ночного любовного свидания его, в ночь с 23-го на 24-ое декабря 1832 года, с Д.Ф. Фикельмон в её особняке (Пушкинисты обозначат, это свидание, всего лишь как «автобиографическую сцену» «Пиковой дамы».). Другими словами, второй черновик к «Пиковой даме» поэт создает сразу же после 6 января 1833 года.
Кстати, подтверждение, как прозвания жены Александра I, Елизаветы Алексеевны, Екатериной II, «Психеей», так и убийства А.Я. Охотникова, мы находим у того же швейцарского писателя Анри Валлотон. Автора, тоже почему-то рассмотревшего, в своей книге, взаимоотношения, Елизаветы Алексеевны, с мужчинами.
Вот две выдержки из его книги, вторую, из которых, мы уже частично приводили, вам, в наших предыдущих книгах. Первая выдержка такова:
«По приглашению Екатерины в октябре 1792 года (Пояснения В.Б. - 1.Через женитьбу, Александра Павловича, Екатерина II уже готовит, его, именно на российский престол. Это тоже – часть плана, или замысла, Екатерины II, по “прокату, Павла, мимо престола”. Другими словами, здесь мы видим, уже, именно практическую плоскость екатерининского заговора против Павла первого. 2. Патронаж Екатерины II, над Елизаветой Алексеевной, о котором мы говорили выше, составляет, как видите уже и сами, почти четыре года.) в Санкт-Петербург прибыли принцессы Луиза (В будущем, своем, императрица Елизавета Алексеевна, жена Александра I; – пояснение В.Б.) и Фредерика (В будущем, своем, шведская королева; – пояснение В.Б.) Баденские, 13-ти и 11-ти лет.
Луиза Баденская сообщает своей матери, что жених ей очень понравился и, кажется, он тоже ее любит…. На следующий год юная принцесса переменила веру и вышла замуж за прекрасного Александра, став великой княгиней Елизаветой Алексеевной (Подготовка, Екатериной II, заговора против Павла I; – комментарий В.Б.); супруге было тогда 14 лет, а супругу – 16.
Эта пара прекрасна, как ясный день, в ней пропасть очарования и ума, эта сама Психея (Выделение, Екатериной II, кроткого характера Луизы Баденской; – комментарий В.Б.), соединившаяся с любовью» - сообщает Екатерина «господину подневольному слушателю Гримму».
Кстати, Пушкин, исследуя царствование Екатерины II, просмотрел всю переписку, Екатерины II, как с только что названным, выше, Гриммом, так и с Вольтером. Вот, в качестве примера, факт, взятый нами из письма поэта, к жене, от 17-го апреля 1834 года: «Поутру седел я в моем кабинете, читая Гримма и ожидая, что ты, мой ангел, позвонила, как явился ко мне Соболевский с вопросом, где мы будем обедать?».
А вот выдержка, уже упомянутая, нами, выше (то есть – вторая выдержка.):
«Когда муж охладел к ней, она, казалось, испытала мимолетное увлечение к красавцу Алексею Зубову. Её пылко обожал гвардейский офицер А.Я. Охотников, но она не ответила ему взаимностью. Впоследствии Охотников был заколот кинжалом при выходе из оперы зимой 1807 года. Любовная связь была у Елизаветы и с Адамом Чарторыйским».
Заметим, что здесь, швейцарский писатель Анри Валлотон, не совсем точен. События с А.Я. Охотниковым – сложнее. Как сложнее и только что описанные, им, взаимоотношения, императрицы Елизаветы Алексеевны, с только что названным, выше, гвардейским офицером.
Так, к примеру, некоторые пушкинисты указывают, что названная императрица «охладела к нему» потому, что он увлекся - Н.И. Гончаровой, урожденной Загряжской, матерью Н.Н. Пушкиной. Тоже, в молодости своей, красавицей. Здесь мы, пока, не строим никаких версий. Хотя и этот вопрос тоже должен быть внимательно рассмотрен последующими пушкинистами.
Краткое содержание Записок
и переписки императрицы
Елизаветы Алексеевны
Оно начинается у нас, кстати, с выделенного выше, в третьем разделе первой главы (Здесь, у меня, третье эссе к книге «За что убили Пушкина»; - пояснение В.Б.), нашего добавления к пушкинским «Запискам» государынь. Добавление, основанное на содержании телепередачи Г. Лисицына «Могила кавалергарда».
Поэтому прочитайте, его, ещё раз. Сама же суть содержания дневника и переписки императрицы, по мнению великого князя Николая Михайловича, - и как явствует из телепередачи «Могила кавалергарда»! - примерно такова.
Современное, то есть 2008 года, добавление. Основано, мною, на телепередаче «Могила кавалергарда», Г. Лисицына, показанной, на телеканале «РТР-планета», 1-го февраля 2008 года. Добавление пишется, автором, по памяти.
А главная его суть – примерно в следующем. По данным Г. Лисицына дневник и переписка императрицы Елизаветы Алексеевны перед сожжением, их, фрейлиной В.И. Головиной, были скопированы, - наверное, самой фрейлиной! – по приказанию любопытствующих Марии Федоровны и жены Николая I, императрицы Александры Федоровны. Через что жизнь, этой императрицы, стала более понятной – для любопытствующих дам (Более подробно, об императрицы Елизавете Алексеевны, несколько ниже.).
Весь этот материал попал, потом, в руки великого князя Сергея Александровича и, затем, в руки великого князя Николая Михайловича. Который и опубликовал, его. Только – для своего царствующего круга.
Пушкин же сатиричен, к императрице Елизаветы Алексеевны, из-за того, что она оказалась не только выбранной, самой Екатериной II, невестой для Александра, но и стала, - из-за своей молодости! – воспитанницей, - то есть ученицей! – самой Екатерины «Великой». Другими словами, стала ученицей величайшей интриганки! Лисицын же преподносит нам, названную императрицу, в доброжелательных интонациях. Теперь, коротко, о самом А.Я. Охотникове. Что о нём говорит, Г. Лисицын, в только что названной, выше, программе.
Алексей Яковлевич Охотников происходил из богатых дворян Воронежской губернии. Поступил в Кавалергардский полк по протеже фрейлины В.И. Головиной. Из-за своей статности и красоты сразу же привлёк пристальное внимание, к себе, всех красавиц александровского двора и петербургского света. Одно время увлекся Натальей Ивановной Загряжской, в будущем своем, тещи А.С. Пушкина.
Николай Михайлович любовную связь императрицы, с Адамом Чарторыйским, отрицает. Как не упоминает, в своей публикации, и об Алексее Зубове. Кстати, он опубликовал материал, о Елизавете Алексеевне, через восемьдесят лет (Так нам сообщает, об этом, автор телепередачи Г. Лисицын.).
Но при отъезде, в 1805 году, Александра I, на «войну с Наполеоном», между Охотниковым, и императрицей Елизаветой Алексеевной, начинает стремительно развиваться – любовный роман. Роман, в результате которого, у императрицы, рождается – дочь. Умрет от неудачной прорезки, у неё, зубов.
При дворе и в свете поднимается – тихий скандал. В добавление, ко всему, и сама императрица просит, у своего мужа, разрешение на свой отъезд за границу. А на А.Я. Охотникова покушается, при выходе его из оперы в октябре 1806 года, наёмный убийца, практически – смертельно ранивший молодого кавалергарда.
Тень подозрения падает, по мнению Николая Михайловича, на брата царя, Константина. Грубого, невыдержанного, со всеми признаками садизма, человека. Человека, который имел, к тому же, любовные притязания к императрице. И человека, который посчитал связь императрицы, с простым гвардейским офицером, оскорблением царствующего дома. Да и появилась, от любовного романа, дочь. Но император Александр I – заминает скандал. Кроме того, признает, народившегося ребенка, своим. Жену, за границу, тоже не выпускает.
Охотников же умирает, от ранения, 30-го января 1807 года. Его похоронили на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Кто поставил на могилу надгробный памятник в виде скорбящей молодой женщины, - очень похожей на императрицу Елизавету Алексеевну! – в телепередаче – не сказано. Вот, пожалуй, и все именно по содержанию телепередачи.
Ещё раз выделим, что даже здесь, то есть при новом материале по Елизавете Алексеевне, мы версии – не выдвигаем. Пусть этим займутся – будущие пушкинисты. Только выделим, что у А.С. Пушкина «замешан», в любовных отношениях с Елизаветой Алексеевной, именно младший брат царя: Николай.
«Замешан» - в его тайной «Пиковой даме» через «молодого счастливца в треуголке». А Константин, кстати, не может быть «молодым счастливцем», ибо старше - Елизаветы Алексеевны. Что приводит ход описываемых, здесь, событий к совсем другому направлению.
Императрица умерла – в 1826 году. Следовательно, её переписку и дневник мог прочитать, уже, и император Николай I. Что тоже было небезопасным – для А.С. Пушкина, опубликовавшем, в 1834 году, свою шести плановую «Пиковую даму».
Кстати, Пушкин тайно вводит в "Пиковую даму" острейшие, - и сатирические, к тому же! - выпады против Екатерины II, Павла I, Александра I и Николая I не потому, что все они – Деспоты и Тираны (которым, как говорят, не место быть на троне российском). Таких Деспотов чрезвычайно много во всей, к примеру, западноевропейской Истории!
А вводит, выпады, потому, что считает, всех их, Самозванцами! Самозванцами, которые захватили российский трон, - при дворцовом екатерининском перевороте 1762 года! – через династическую интригу англичан и пруссаков против России. Через интригу, организованную, ими, с помощью масонов. И самозванцами, которые уничтожили, при этом, практически всех русских Романовых, имеющих хоть какое-то право на российский престол (Здесь имеется в виду Екатерина II, которая, - во время своего 34-летнего царствования! – и уничтожила всех русских Романовых.).
И, тоже, кстати, подтверждение, - по выделяемой, здесь, теме! - мы находим и у некоторых других пушкинистов прошлого времени. Вот что пишет, по этой теме, тот же пушкинист Н. Раевский: «Есть и ещё одно доказательство её («автобиографической сцены» «Пиковой дамы»; - пояснение В.Б.) подлинности. Автор первой научной биографии Пушкина, П.В. Анненков, собирая свои материалы, записал с чьих-то слов: «Жаркая история с женой австрийского посланника».
Другими словами, о ночном, с 23 на 24 декабря 1832 года, любовном свидании Пушкина с Дарьей Федоровной, в её особняке, стало известно, - через дворецкого и Идалию Полетику! - не только царю Николаю I, но и - некоторым другим людям.
Иначе говоря, сведение о любовном свидании поэта, с внучкой Кутузова, просочились, каким-то образом, и в петербургский свет.
Анализируя же тетради П.И. Бартенева с воспоминаниями П.В. Нащокина о Пушкине и его «Пиковой даме», записанные Бартеневым осенью 1851 года, тот же Н.Раевский прямо выделяет именно Д.Ф. Фикельмон. Вот факт: «На полях тетради есть заметки, сделанные не рукой Бартенева. В них говорится о тождестве героини приключения с графиней Фикельмон, что, впрочем, и так ясно из содержания записи (Бартенева; - пояснение В.Б.).
Тот же Раевский начинает свое повествование, о рассказе П.В. Нащокина, так: «Перейдем теперь к рассказу П.В. Нащокина, ставшему известным только в 1922 году. Опубликование его… стало одной из сенсаций раннего советского пушкиноведения и дало начало полемике, которая и сейчас, полвека спустя, от времени до времени возобновляется». И так далее. Так что заговор против Пушкина начинается, как мы уже и указывали выше, именно с конца января 1833 года. Это наш главный вывод по только что изложенной, здесь, теме.
Второй вывод. А он, примерно, таков. Если сравнить только что выделенную, выше, переписку, Александра I, с «любезным Трио», с письмом Дантеса под № 11, данным, нами, в следующем нашем разделе (Смотрите, его, в середине раздела), то происходит примерно следующее. Из этого сравнения прекрасно видно, к примеру, что Дантес питал ненависть к Е.М. Хитрово (с 1835 года, выделим!) не только потому, что она первая поняла его зловещую роль в «деле Пушкина». Но питал ненависть, к ней, и потому, - что уже важно! – что такую же ненависть имел, к «любезному Трио», и сам Николай I. Ненависть - имел, но лицемерно прикрывал, её, именно своей дружбой с «Кутузовскими дамами».
А свидетельство, тому, его информированность именно о получении Е.М. Хитрово, хорошей пенсии от императора Александра I. Информированность, весьма четко выразившаяся, у кавалергарда, хотя бы через следующие предложения его письма к Геккерну. Письмо № 11 – без даты; оно расположено между 1 сентября и 26 ноября 1835 года, то есть между письмами № 9 и № 13:
«Только добрая Элиза (говорящая в нос более обычного) встала на его защиту и объявила, что человек с сердцем столь чувствительным, как Марченко, и способный так сильно поддаваться впечатлениям, в подобных обстоятельствах вполне естественно мог потерять голову. Она-то свою голову никогда не теряет, она возвратилась из паломничества такого же, какое Император совершил в прошлый год, - к Святому. Как видите, она никогда ничего не забывает, чтобы сохранить благоволение своего Правителя; и, право же, когда наблюдаешь за этой женщиной и видишь, что она не может совершить ничего, в чем не было бы честолюбивого умысла и интриги, начинаешь находить это возмутительным».
Кстати, сохраняет он злобное отношение, к Е.М. Хитрова, и в ноябрьских дуэльных событиях 1836 года. Это прекрасно видно из его письма под № 26, к Е.Гончаровой, от 22-го ноября 1836 года. Вот хотя бы несколько предложений, Дантеса, и из этого письма: «Я и без вашей записки знал, что г-жа Хитрово конфидентка Пушкина. По-видимому, она никогда не изменяет своей привычки совать нос в дела, которые её не касаются. Сделайте милость, если об этом снова зайдет речь, то знайте, что г-жа Хитрово поступила бы много лучше, если бы вместо того, чтобы обсуждать поступки других, занялась бы собственным поведением, особенно в том, что касается приличий, материи, о которой она, по-видимому, давно забыла».
Таким образом, через только что выделенную, выше, переписку Александра I тоже можно многое понять - именно о николаевском заговоре против Пушкина. Это наш второй вывод. На этом мы разговор, о царской переписке, и закончим. И приступим к непосредственному изложению писем Дантеса к барону Геккерну. Которые тоже помогают понять, нам, многие особенности николаевского заговора против А.С. Пушкина.
Четвертый раздел
Письма Жоржа Дантеса
к барону Геккерну
за 1835-36 годы
Вступление
Первое. Названные письма и большая статья, перед ними, пушкиниста Вадима Петровича Старк, - кстати, первого теоретического оппонента итальянского профессора Серены Витале! - впервые опубликованы, в России, в петербургском журнале «Звезда», № 9, за 1995 год. Я добросовестно переписал их, от руки, в библиотеке имени В.И. Ленина и воссоздал их, потом, в своей книге «Тайное осквернение Гениев».
Поэтому, то есть в связи с тем, что письма – уже опубликованы, я сами письма, - и комментарии к ним, Серены Витале! – в этой работе – не буду воспроизводить. Дам, в этой работе, только их нумерацию, да датировку, их, итальянским пушкинистом. И, при необходимости, некоторые краткие комментарии к отдельным письмам Дантеса. Ибо общий анализ, их, уже сделан, мною, выше.
Примечание. Может быть потом, когда у меня появится свободное время, - которого я лишился с 1981 года, когда взялся за исследование творчества и биографии нашего Великого поэта! – я внесу, в эту работу, не только содержание писем Дантеса, но и комментарии, к ним, названного, выше, иностранного пушкиниста.
Второе. Единственное, что мне хотелось бы выделить из пояснений Серены Витале, первой опубликовавшей всю переписку Дантеса, это её неоднократное выделение, в своих пояснениях и в комментариях к письмам, что «целая страна подозревает, потом оправдывает, потом снова подозревает виновников случившегося».
Что можно сказать о подобных замечаниях иностранки? Мне думается, что не только тоталитаризм, в котором жила Россия в предыдущие столетия, - в то время как Запад уже жил и развивался по законам рыночной экономики! – вина тому. Поэтому я верю, что о Пушкине будут писать и дальше. Всё-таки он – национальная гордость России. Да и не только России, но и - всего человечества.
Не так, конечно, часто, как при тоталитарных режимах, но писать – обязательно будут. И ярчайший пример этому – обращение, к Пушкину, самой Серены Витале. Да и не может быть, чтобы причины насильственной смерти одного из величайших Гениев - не были дорасследованы пушкинистами и историками. Так что Пушкин, с приходом рыночных отношений в России, не умрет.
Письма
21(25) писем Жоржа Дантеса
к барону Геккерну
Общее пояснение
1.Нумерация писем Дантеса взята Серенной Витале, скорее всего, с нумерации этих писем, кем-то, с дантесовской стороны. Вполне возможно, что это и нумерация – самой Серены Витале.
2. Редактирование писем, Дантеса, я производил - только в некоторых случаях. И только из-за явной неграмотности Дантеса. Только в некоторых его письмах я исправлял его безграмотные письма.
3. Письма переписывал в 1996 году в Москве, в "ленинке". Что тоже могло привести к некоторым неточностям при обработке текста писем Дантеса.
4. Общий заголовок, к письмам Дантеса, выглядит, в публикации, так: «21 (25) писем Жоржа Дантеса к барону Геккерну».
Письмо № 1.
Петербург. 18 мая 1835 года.
Мой дорогой друг, вы не можете представить себе, какое удовольствие доставило мне ваше письмо и как вместе с тем успокоило, ибо я действительно страшно боялся, как бы от морской болезни у вас не сделались колики, а это было бы ужасно на корабле, где чувствуешь себя дома не больше, чем в театральном зале; но, благодаря Богу, все обошлось прекрасно, и вы легко отделались, отдав свою дань, подобно всем мученикам. Мы были не столь удачливы в своем переходе, и наше возвращение явилось самой смешной и нелепой историей не свете. Вы помните, конечно, какая ужасная была погода, когда мы расставались. Так вот! Она стала ещё хуже; непогода разыгралась, стоило нам выйти в открытый залив; так что хороши же мы были; Во-первых, Брей (1), который поначалу так важничал на большом корабле, теперь не знал какому святому молиться, и тотчас принялся возвращать в точности не только обед, съеденный на борту, но и всё предыдущее за прошлую неделю, сопровождая это восклицаниями на всех языках и вздохами на всех нотах; граф Лубинский (2) был вполне приличен в отношении опорожения, но жалок умом, ибо не вполне отчетливо соображал; Барант (3) неподвижно лежал навзничь, без шинели, посреди палубы, но держал парус от Кронштадта до Петербурга. Над ним-то я не смеюсь, мне жаль его, ведь человек с его здоровьем, предающийся таким излишествам, просто безумец; нет нужды называть вам героя экспедиции, вы уже догадываетесь! Да, Бобринский (4) был великолепен, спокойный и импозантный в опасности, ибо опасность была, по его утверждению, чрезвычайная. Он провел нас с такой сноровкой и умением, что мы за полтора часа дошли от горной школы до дома Клея (5), столкнувшись по пути со всеми лодками; мы до того обозлили мужиков, что чуть бунта морского не вызвали на всех судах.
Моё письмо найдёт вас уже успокоенным, довольным и познакомившимся с папенькой Дантесом (6). Мне чрезвычайно любопытно прочесть ваше следующее письмо, чтобы узнать, довольно ли выбором вод и обществом, там найденным. Как бы все было по-иному, будь я не одинок, как сейчас, а с вами! Пустоту, которую обнажило ваше отсутствие, невозможно выразить словами. Я не могу найти для неё лучшего сравнения, чем с той, то вы, должно быть, чувствуете сами, ибо хотя порой вы и принимали меня, ворча (я, конечно, имею в виду время важных депеш), я знал, тем не менее, что вы рады немного поболтать, для вас, как и для меня, вошло в необходимость видеться в любое время дня. Приехав в Россию, я ожидал, что найду там только чужих людей, так что вы стали для меня провидением! Ибо друг, как говорите, - слово неточное, ведь друг не сделал бы для меня того, что сделали вы, ещё меня не зная. Наконец, вы меня избаловали, я к этому привык, так скоро привыкаешь к счастью; а вдобавок – снисходительность, которую я никогда не нашел бы в отце. И что же, вдруг оказаться среди людей завистливых и равнодушных к моему положению, вот и представьте, как сильно я чувствую разницу и как мне приходиться ежечасно сознавать, что вас больше здесь нет. Прощайте, друг мой. Лечитесь, как следует, а развлекайтесь ещё больше, и, я уверен, вы вернетесь к нам в добром здравие и с таким самочувствием, что точно в 20 лет, сможете жить в свое удовольствие, не беспокоясь ни о чем на свете. По крайней мере, таково моё пожелание, вы знаете, как я вас люблю, и от всей души, пока же целую вас так же, как люблю, то есть очень крепко. Всецело преданный вам Жорж Дантес.
Примечание ко всем письмам Дантеса сделаны Серенной Витале.
1. Брей – секретарь баварского посольства в Петербурге, знакомый Пушкина, Карамзиных, Виельгорских, автор воспоминаний, где идет речь о последней дуэли поэта. В переводе фрагментов писем, опубликованных Анри Труйая, его имя не было правильно прочтено, печаталось как Брог или Брах.
2. Вероятно, граф Томаш (Фома Осипович) Лубянский – сын Феликса Лубянского, министра юстиции в герцогстве Варшавском, камергера прусского двора, получивший графский титул в 1798 году указом Фридриха-Вильгельма III. В России титул был утвержден только в 1844 году. Упоминается в «дневнике» А.О. Смирновой-Россет в записи от 12 марта 1845 года.
3. Возможно, барон Эмаль Барант, с декабря 1835 года был французским послом при дворе Романовых (или его сын, Эрнест Барант, дуэлирующий против Лермонтова в 1840 году, которого Дантес так же может упоминать); однако затруднительно подтвердить его присутствие в Петербурге в этот период.
4. Граф Ал.Ал. Бобринский – отставной ротмистр, камер-юнкер, знакомый Пушкина.
5. «от горной школы до Клея» - речь идет о преодолении сравнительно небольшого пути от Горного Корпуса на правом берегу Невы до дома английского купца Клея на левом берегу Невы по Английской набережной, неподалеку от дома гр. Бобринских.
6. Барон Конрад Дантес – кавалер ордена Почетного легиона, отец Дантеса, жившем в своем доме в Сульце. Геккерн приезжал к нему с переговорами об усыновлении Дантеса.
Комментарий В.Б.
1. Главным во многих письмах Дантеса к барону Геккерну является усыновление, бароном, бравого кавалергарда («…ведь друг не сделал бы для меня того, что сделали вы…»).
Что позволит Николаю I провести, в заговоре против Пушкина, множество «мероприятия». К примеру, провести в свет слух, что Дантес – «побочный сын короля голландского» (Строка взята, мною, из книги П. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина».), через что царь напрямую связывал, данный слух, именно с тайной «Пиковой дамой» (Связывал, этот слух, со строкой из её пятой главы: «что молодой офицер её побочный сын».).
Или, тоже, к примеру, чтобы Геккрен, как «побочный» отец Дантеса, мог сводничать (Смотрите письмо № 24 Дантеса.). Или, к примеру, чтобы Геккерн мог «слезно» просить у Пушкина, в ноябрьском фальшивом дуэльном инциденте, отсрочки. А в действительном же, то есть в январском дуэльном инциденте 1837 года, смог переложить дуэль, - как «побочный» отец Дантеса! – именно на своего «побочного сына». Кстати, меткого стрелка, способного прицельно стрелять - даже по движущим мишеням.
2. Не только все фамилии лиц, упомянутых Дантесом в его письмах, но и сами письма Дантеса должны быть скрупулезно проанализированы исследователями, так как они дадут дополнительную информацию о заговоре Николая I против Пушкина.
Письмо № 2.
На этом месте существует ещё
неопубликованное письмо Дантеса
– указание Серены Витале.
Письмо № 3.
Павловск. 20 июня 1835 года.
Мой дорогой друг, как я счастлив: сию минуту получил я письмо сестры (1), сообщающее, что вы приехали в Баден-Бадан и, что много интереснее, что вы в совершенном здравии. Мой бедный старый отец в восторге. Итак, он пишет, что невозможно испытывать большую привязанность, чем вы ко мне, что вы ни на минуту не расстались с моим портретом (2). Благодарю, благодарю тысячу раз, мой дорогой и моё единственное постоянное желание – чтобы вам никогда не довелось раскаиваться в своей доброте и жертвах, на которые вы себя обрекаете ради меня; я же надеюсь сделать карьеру, достаточно блестящую для того, чтобы это было лестно для вашего самолюбия, будучи убежден, что вам это будет наилучшим вознаграждением, коего жаждет ваше сердце.
Мой дорогой друг, у вас постоянные страхи о моём благополучии, совершенно не обоснованные; перед отъездом вы дали мне достаточно, чтобы с честью и спокойно выпутаться из затруднений, особенно когда мы возвращаемся в город. В лагере я и впрямь немного стеснен, но это всего на несколько месяцев, а как только я вернусь в город, всё будет прекрасно; да если в моей кассе и обнаружится недостаток во время маневров (3), чего не думаю, уверяю, я тотчас предупрежу, так что ваше доброе сердце может быть спокойно: раз я ни о чем не прошу, следовательно, ни в чем не нуждаюсь. Всецело преданный вам Жорж Дантес.
Примечания Серены Витале
1. Наина Дантес, сестра, жившая в доме в Сульце.
2. Вероятнее всего, речь идет о портрете Жоржа Дантеса работы Бенара с оригинала неизвестного художника, на котором он представлен в кавалергардском мундире с кирасой в чине корнета (одна звездочка на эполетах), то есть написанном не раньше февраля 1834 года, когда Дантес был произведен в этот чин.
3. Лб.- гв. Кавалергардский полк перешел на летние квартиры в 1835 году под Павловск в начале июня. Маневры, под Красным Селом, заканчивались праздником в Петергофе. Это требовало дополнительных расходов.
Письмо № 4.
Петербург. 14 июля 1835 года.
Мой драгоценный друг, прежде всего, прошу прощения за то, что не вполне пунктуален, то есть так - кажется; и всё-таки у меня не было возможности написать раньше. С тех пор, как вы получили моё последнее письмо, нам не давали ни минуты отдыха, сейчас же, когда мы вернулись домой, а маневры закончились, я буду писать вам целые тома.
Вот уже два дня, как всё позади; не буду говорить о том, что маневры были слишком долгими, так как это меня не касается; зато совершенно точно, что если ваш Принц Нидерландский (1) любит маневры и парады, он может быть доволен, поскольку ему не дали их упустить: с 28 июня по 11 июля мы двух ночей не спали в одном и том же месте. Что до меня, я испортил свою вторую лошадь, она теперь на пастбище. Надеюсь, что она оттуда вернется. Однако следует быть справедливым, ведь до сих пор я говорил вам только о плохой стороне наших маневров, а между тем мы находили в них удовольствие: празднечиства шли чередой, а Императрица была ко мне по-прежнему добра, ибо всякий раз, как приглашали из полка трех офицеров, я оказывался в их числе; и Император всё также оказывает мне благоволение. Как видите, мой добрейший, и с этой стороны всё осталось неизменным. Принц Нидерландский тоже весьма любезен, он при каждом удобном случае осведомлялся о вас и спрашивает, улучшается ли ваше здоровье; можете вообразить, как я счастлив, когда я могу сказать ему, что у вас все идет на лад, и вы совершенно поправитесь к будущему году, ведь так считает и Зидлер (2), коему я постоянно надоедаю вопросами о вас. Он уверил меня, раз тамошние врачи прописывают вам лечение виноградом – это лучшее доказательство полного восстановления вашего здоровья. Представляю, какая радость была в Сульце, когда там узнали, что вы приедете на две недели, а если, ненароком, вам и случиться, там, поскучать, заранее прошу вашей снисходительности. Они так захотят вас развлечь, что, в конце концов, наскучат. Да может ли быть по-иному, разве вы не благодетель для них всех; ведь в наше время (трудно) найти в чужестранце человека, который готов отдать своё имя, своё состояние, а взамен просить лишь дружбы; дорогой мой, надо быть вами и иметь такую благородную душу, как ваша, для того, чтобы благо других составило ваше собственное счастье; повторяю то, что уже не раз вам говорил – мне легко будет стремление всегда вас радовать, ибо я не дождался от вас этого последнего свидетельства, чтобы сберечь вам дружбу, которая закончится только со мною: всё, что я здесь говорю – не просто фразы, как вы меня упрекали в последнем письме; раз уж мне невозможно иначе выразить всё, что я чувствую, вам придется покориться и читать об этом, если вы хотите узнать мою душу….
Едва не забыл попенять вам: когда врачи заставили вас уехать из Петербурга, они хотели, чтобы вы не только сменили климат, но и отошли от дел и дали отдых уму; теперь же, судя по вашему письму, я вижу, как скоро у вас работает воображение, и уверен – вы строите бесконечные прожекты, а с вашим характером это должно быть утомительно. Посему будьте же спокойны, мой драгоценный друг, поправляйте хорошенько здоровье, и тогда нам останется больше, чем нужно, чтобы уехать и устроиться вместе там, где для вас будет наилучший климат, и будьте уверены, что мы повсюду будем счастливы, ведь вы заслуживаете этого во всех отношениях….
Примечания Серены Витале
1. Вильгельм, принц Оранский, с 1840 года Вильгельм II, король Нидерландский (1792-1849 годы); уже в 1830-е годы в виду болезни отца он фактически управлял Нидерландами. Ему адресовано известное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина. Геккерн ему же адресует своё прошение о длительном отпуске в феврале 1837 года. Принц Вильгельм был женат на сестре Николая I, вел. Кн. Анне Павловне. К этому бракосочетанию, состоявшемся в городе Павловске 6 июня 1816 года, Пушкин написал стихотворение «Принцу Оранскому».
2. Карл Карлович Зидлер – доктор медицины, один из врачей, оказавших помощь Пушкину, раненому на дуэли.
Комментарии В.Б.
1. Пока не будет найдена полная переписка Николая I с принцем Оранским. Особенно за 1833 – 1838 годы. И, тоже особенно, письма Николая I к принципу Оранскому, большая часть начала развитие и завершение заговора царя, против Пушкина, будут не особенно четко выраженными.
2. Благоволение императора, - а, отсюда, и императрицы! – к Дантесу, как видно из его писем, продолжается.
3. Как видно из того же письма, Геккерна «отправили» в длительный отпуск, - основная цель которого была усыновление Дантеса! – с помощью врачей. Отсюда важным представляется: установить все связи врача Зидлера; установить фамилии других врачей, отмеченных в дантесовском письме. Это тоже может помочь в раскрытии некоторых подробностей николаевского заговора против Пушкина.
ххх
Несколько слов о самих геккереновских отпусках. Они – необычны по своей длительности, продолжительности. Первый, 1833 года, отпуск длился восемь месяцев. И конец его – совпал с поездкой Дантеса, в Россию, на воинскую службу. Второй, 1835 – 1836 годы, длился ровно год. Если бы Геккерн не был в плане заговора, отпуска с такой продолжительностью не были бы даны ему ни под каким видом даже при наличии, у него, серьезной болезни.
Болезнь в начале 1835 года барона Геккерна, скорее всего, была придумана врачом Зидлером. Разумеется, по тайной указке свыше. Или незначительным простудным заболеванием этот врач специально «напугал» Геккерна. Заставив его, тем самым, длительно лечиться за границей. Из дальнейших писем Дантеса с многочисленными предложениями о развлечениях явствует, что сам Дантес болезни Геккерна придавал не особо серьезное значение.
С получением отпуска 1835-1836 годов бароном Геккерном, совершенным царем через принца Оранского, Николай I, через графа Нессельроде и, опять же, принца Оранского, выполнил две задачи. Усыновление, бароном Геккерном, Дантеса и, при отсутствии барона Геккерна в Петербурге, «завязал» и развил «взаимный» роман Дантеса с Н.Н. Пушкиной, женой поэта (которого, в реальности, не было).
Ибо второй отпуск барона Геккерна был организован заговорщиками, если судить по дальнейшим письмам Дантеса, через доктора Зидлера. Следовательно, врач Зидлер, вполне возможно, тоже - участник заговора. Ибо при свершении дуэли, Зидлер, в начале своём, оказал медицинскую помощь Дантесу, а, потом, тоже как врач, побывал и у смертельно раненого поэта. Необходимо, если возможно, отыскать и всю переписку указанного врача.
Письмо № 5.
Петербург. 2 августа 1835 года.
(…) Я всё забывал рассказать вам о жизни Жюли (1) в Петербурге, а она ведь должна вас интересовать, ибо вы один из давних её обожателей: одного потеряешь, сто найдёшь, так как ваш отъезд не оставил пустоты в её сердце; с самого приезда дом её стал поистине казармой, поскольку все офицеры полка проводили там вечера, и можете вообразить, что там творилось, и всё же нравственность соблюдалась, так как знающие особы утверждают, что у неё рак матки. Однако Император, который не входил во все подробности и ежедневно получал рапорты о том, что офицеры, вместо того, чтобы быть в лагере, проводят все свое время на большой дороге, разгневался и через генерала (2) выразил свое неудовольствие. Между тем, к несчастью, наступил день Жюли, у себя в имении (3) она устроила роскошный праздник своим крестьянам; как вы догадываетесь, там безумствовали; я не был, а злые языки рассказывают невероятные вещи, но я знаю, что это ложь. Например, будто она заставила крестьянок залезать на столбы, а когда эти бабы оттуда падали, крикам и веселью не было конца, или будто она приказала устроить для крестьянок скачки, и бабы ездили верхом без панталон и без седел, словом, все шутки в том же духе. Самое же интересное, что, возвращаясь, Александр Трубецкой (4) сломал и вывихнул руку. Естественно, Императору стали известны все эти слухи и перелом руки Александра; так что на следующий день, на балу у Демидова (5), он был в гневе и сказал нашему генералу в присутствии сорока лиц: «Если офицеры твоего полка всё будут заниматься глупостями, они будут довольны только когда я отошлю, полдюжины, в армию; ну а эти бабы, говоря о Жюли, успокоится лишь тогда, когда я прикажу выгнать её с полицией, ей ведь не хватает только сказаться у генерал-губернатора в списке публичных девок».
Можете представить, какой эффект это произвело во всех гостиных. Лита тотчас же стал, просить для неё, позволения уехать в Италию, но Император по началу воспротивился и хотел приказать ей отправиться в провинцию; однако она так плакала у Бенкендорфа, а Лита так за неё ручался, что Император позволил ей уехать, что она и сделала через полтора месяца. Что до меня, я этим расстроился, она ведь очень приятная особа, и я, хоть и не бывал у неё, часто с ней виделся; скажу вам, что я почел за лучшее не бывать там, раз Император так решительно объявил себя противником тех, кто запросто входил в этот дом.
Сию минуту слуга привез мне из города ваше письмо, датированное 30 июня. Оказывается, Геверс получил его ещё пять дней назад; право же, его превосходительство после приезда Принца совершенно потерял голову и только думает, как бы сбежать в Петергоф. Ведь и последнее ваше письмо он тоже продержал три дня. Будьте покойны – вернетесь, и я возьмусь его проучить…".
Примечания Серены Витале
1.Графиня Юлия Павловна Самойлова, урожденная графиня Пален – жена графа Н.А. Самойлова, знакомого Пушкина; второй и третий брак. Одна из самых экстравагантных представительниц петербургского света.
2.Барон Родион Егорович Гринвальд – генерал-майор, командир лб.-гв. Кавалергардского полка.
3.Именье графини Самойловой «Графская (с 1850 года – «Царская») Славянка», расположена под Павловском на большой дороге старого Киевского тракта.
4. Князь Ал-р Васильевич Трубецкой – однополчанин Дантеса, штабс-ротмистр, знакомый Пушкина, автор «Рассказа об отношении Пушкина к Дантесу».
5.Павел Николаевич Демидов – егермейстер, заводчик, богач-меценат. 17 июля 1835 года он дал грандиозный праздник, на котором присутствовал Император. Пушкин также был его участник. Накануне же, 16 июля, отмечались Ю.П. Самойловой её именины, а не день рождения, как пишет Дантес. Таким образом, датируются события, описанные Дантесом.
Письмо № 6.
Петербург. 2 августа 1835 года (1)
Невзирая на ваш запрет, я все-таки начну письмо с благодарности за ещё один знак вашей доброты; желать единственно того, чтобы я не страдал от собственных глупостей, значит доводить снисхождение до крайности. Но, мой драгоценный друг, зачем же входить в затруднение и платить сейчас, когда вы стеснены в средствах. Вексель был сделан на 18 месяцев. Стефании (2) должен был вам сказать об этом, так как у вас вполне хватило бы времени покончить с этим делом. Я был уверен, что Стефании вам придется по душе, он человек превосходный, а ваша мысль обосноваться в окрестностях Фрейбурга (3) чудесна. Ведь по вашим словам, мы бы оказались в семье, поскольку вы теперь в неё входите. Затем, это рядом с Францией, местность великолепная; вам следовало бы воспользоваться посещением Сульца, чтобы съездить взглянуть на неё, это 10-ти часовое путешествие. Да и жизнь там, наверное, дешева, почти задаром, но, как я уже сказал, совершенно необходимо съездить туда и посмотреть, придется ли вам эта местность по вкусу, тем более что, уверяю, в Сульце у вас не будет развлечений – это, в сущности, гнусная дыра. Я ещё забыл сказать, что у отца очень большое имение в трех часах пути от Фрейбурга, на берегу Рейна, так что, возможно, будет очень трудно найти поместье, граничащее с землями отца. Право, это восхитительная идея, и коли вы теперь любите моего брата, мы можем объединиться и жить почти вместе и заботиться о вас в свое удовольствие. Я получил письмо от Альфонса (4) и могу вас уверить, что победа его над вами взаимна, и не знай, я, что он хороший брат, решил бы, что он завидует моей участи.
Приехал с женой граф Лерхенфельд. Он выглядит точно с того света, а говорит ещё тише обычного; его половина не заслуживает восхитительного портрета, сделанного Бреем. Это маленькая женщина, почти брюнетка, весьма незначительная, одевается очень плохо и без всякого вкуса, отчего она не будет блистать в Петербурге, где женщины одеваются так хорошо.
Вы весьма удивитесь, узнав о кончине княгини Гагариной-Бобонн (6). Сегодня её похоронили. Несчастная эта женщина окончила жизнь тяжко и неожиданно, она задохнулась за несколько часов, когда же вскрыли тело, всё оно было изуродовано гангреной.
Среди столь грустных новостей сообщу, что Марченко (7) женится на малютки Урби (8), причем весь свет, и мамаши в особенности, начинают находить, что барышня составила очень недурную партию. Сегодня же было объявлено о помолвке Бутурлина, офицера нашего полка, с младшей графиней Сухтелен, фрейлиной (9). Наконец, в прошедшее воскресение совершилось заклание Лизоньки Щербатовой и Бутурлина Рыжего (10), причем те, кто был на свадьбе, рассказывают, что молодая жена очень веселилась и много смеялась в самый день свадьбы и назавтра выглядела так, точно ничуть не тронута великим шагом, только что ею сделанного в мир. Хорошенький же головной убор это сулит мужу….
Примечания Серены Витале
1. Письмо датируется на основании упомянутых в тексте похорон княгини Гагариной.
2. Стефани – поверенный отца Дантеса в Сульце.
3. Французский городок Кольмара, где родился Дантес.
4. Барон Альфонс – младший брат Жоржа Дантеса.
5. Граф Лерхенфельд – баварский посланник в Петербурге.
6. Княгиня Мария Ал. Гагарина, ур. гр. Бобринская, скончалась 30 июля 1835 года в возрасте 37 лет. «Бобонн» - шутливое ласковое прозвание, связанное с созвучием «Бобринская».
7. Вас. Ром. Марченко – действ. тайный советник.
8. Ек. Павл. Урби – старшая дочь П.Я. Урби (Был начальником Пушкина в 1817-1820 годы.).
9. Ал. Петр. Бутурлин – флигель-адъютант, ротмистр Кавалергардского полка, позднее генерал-лейтенант, с 1835 года муж графини О.П. Сухтелен.
10. Ник. Ал. Бутурлин, прозвище «Рыжий» - полковник при военном министерстве, позднее ген.- лейт. 28 июля 1835 года, он обвенчался с княжной Елиз. Серг. Щербатовой.
Письмо № 7.
Петербург. 11 августа 1835 года.
Я, право не знаю, с чем это связано, но на вашей переписки - словно заклятье лежит, ибо никогда, мой друг, я не заслужил менее всего упреков в том, что не спешу вас обрадовать, как вы любезно говорите, кроме письма, которое. Брей не знаю, сколько продержал в кармане, а я отправил вам ещё два в Ал. Эй (1). Как видите, в этом я чист, как снег; говорю об этом не к тому, чтобы считаться с вашими письмами, но мне было бы горько думать, что вы полагаете, будто мне приходиться принуждать себя писать вам, а я отсюда слышу, как вы говорите: это славный малыш, я знаю, что он меня любит, но писать мне он ужасно ленится. Бог мне свидетель, что для меня нет большего удовольствия, чем писать вам, говорить с вами о вас, о себе, наконец, обо всем, что нам одинаково интересно, но порой мои письма так коротки, что мне совестно их отсылать, тогда я ожидаю, пока не узнаю для вас кое-каких пересудов о добрых жителях Петербурга, чтобы немного вас позабавить.
Итак, вот вы и в Сульце. Как они должно быть счастливы вас заполучить, если же вы так скучаете, чего боюсь, то подумайте, как они довольны, и я знаю, что этого вам будет достаточно, чтобы задержаться как можно дольше. С каким же любопытством я жду от первого письма! Как мне не терпится узнать все подробности о первых днях, проведенных среди моих родных, которые любят вас почти так же, как и я, если бы это было возможно. Да и могло ли быть по-иному: отовсюду первая ваша мысль обращается ко мне, обыкновенно же всякий раз пишите пару строк о себе, а все остальное – беспокойство и хлопоты обо мне. Итак, вам не позволяют отдать мне свое состояние, пока вам не исполнится 50 лет (2). Вот уж большая беда: закон прав, к чему мне расписки, и бумага, и документальные заверения, у меня есть ваша дружба, и, надеюсь, она продлится до той поры, когда вам исполнится пятьдесят, а это дороже, чем все бумаги в мире. К тому же говорят, что холера в Италии уже почти исчезла, может быть, вы поедете туда, глаза там очень большие и темные, а сердце у вас чувствительное, так что… (Окончание письма, если оно понадобится, Серена Витале обещает дать - при личном обращении к ней.).
Примечания Серены Витале
1. Ла Эй – город в Голландии.
2. В описываемом Дантесом, времени, Геккеру - 43 года. Родился - в ноябре 1791 года; умер - 27-го сентября 1884 года.
Письмо № 8.
Без даты
Я наконец-то познакомился с г-жой Лерхенфельд (1), она такова, какой я её описал в последних письмах, ни слова не надо менять; но он восхитителен, вы не можете себе вообразить этого человека в домашнем кругу, и, по меньшей мере, столь же скучен, как и раньше; и много скупее; впрочем, вот один из последних его поступков: вознамерившись показать жене Петергоф, он пригласил Кутузова (2) и заместителя вашего друга Декенфельда (3) поехать с ними и предлагает устроить этакий пикник, говоря, будто иначе их заставят платить бешеные деньги за прескверный обед. Он поручает Кутузову взять лафит (две бутылки) и две бутылки шампанского, что обошлось рублей в 50; сам он должен был позаботиться об остальном. И что же, оказался до того скраден, что назавтра привез всего лишь кусок старой говядины, что подавали у него накануне, хлеба и горчицы. Двум другим господам так было неловко за него, что они за собственный счет заказали в трактире обед, который г-н Лерхенфельд, министр Баварского Короля, съел, не спросив, откуда он взялся; словом неприятно рассказывать. Что до своих обязанностей мужа, я убежден, что он исполняет их весьма скверно, причем ему достало духу самому мне в этом признаться; недавно рассказывая о развлечениях в своем добром Мюнхене и сравнивая их с петербургскими развлечениями, он сказал: «Как видите, мой дорогой, у меня дома развлечения редки, но зато хороши. Не то, что здесь, где они идут чередой, так что невозможно ими наслаждаться. Это как у женатого мужчины: как бы молода и красива не была жена, постоянно облегчаться невозможно». И эта мысль ему так понравилась, что он повторил её раз десять к ряду; не правда ли, наивное признание?
Как неприятно, что в Италии свирепствует холера, но нужно надеяться, и я почти уверен, что она не захватит всю страну, и вы найдете уголок, где можно полечиться. Вы знаете, как бы я обрадовался, если б вы возвратились, но вчера я ещё раз говорил с Зидлером о вашем намерении приехать сюда и спрашивал, можно ли это; он сказал, что ни под каким видом вам не следует возвращаться раньше, чем через год, если вы хотите совершенно выздороветь. В противном случае, добавил он, климат России убьёт вас; так что смотрите, позволю ли я вам приехать после подобного заверения; советую не ехать в Италию, раз угроза не вполне исчезла, ведь она вас не любит и, к несчастью, уже доказала это однажды, не отправляйтесь на зиму в Вену или Париж, а весной вернитесь большим и толстым.
Это письмо должен доставить вам. Брей. Бог весть, когда оно придет, вот уже восемь дней он откладывает отъезд со дня на день, он не может решиться расстаться с нами. Прощайте, мой добрейший, обнимаю вас от всей души. Преданный вам Дантес.
Примечания Серены Витале
1. Жена баварского посла.
2. Граф Вас. Павл. Кутузов-Голенищев, однополчанин Дантеса, позднее генерал-майор.
3. Лицо неустановленное, вероятно, кто-то из дипломатов.
Письмо № 9.
Петербург. 1 сентября 1835 года.
Дорогой мой, вы большое дитя. К чему настаивать, чтобы я говорил вам «ты», точно это слово может придать большую ценность мысли и когда я сказал, «я вас люблю» - я менее чистосердечен, чем, если бы сказал «я тебя люблю». К тому же, видите ли, мне пришлось бы отвыкать от этого в свете, ведь там вы занимаете такое место, что молодому человеку вроде меня не подобает быть бесцеремонным. Правда, вы сами – совсем другое дело. Уже довольно давно я просил об этом, такое обращение от вас ко мне – прекрасно; впрочем, это не более чем мои обычные рассуждения; безусловно, не мне жеманиться перед вами. Господь мне свидетель…
В нашем полку новые приключения. Бог весть, как всё окончится, на сей раз. На днях Сергей Трубецкой (1) с ещё двумя моими товарищами, после более чем обильного ужина в загородном ресторане, на обратном пути принялись разбирать все фасады придорожных домов; вообразите, что за шум случился назавтра. Владелицы пришли с жалобой к графу Чернышеву (2), а он приказал поместить этих господ в кордегардию (на гауптвахту) и отправил рапорт Его Величеству, в Калугу. Это одно. А вот и другое: на днях во время представления в Александровском театре, из ложи, где были офицеры нашего полка, бросили набитый бумагами гандон в актрису, имевшую несчастье не понравиться. Представляете, какую суматоху это вызвало в спектакле. Так что Императору отослали второй рапорт, и если Император выполнит свои слова перед отъездом, что случись в полку малейший скандал, он переведет виновных в армию, то я, конечно, не хотел бы оказаться на их месте, ведь эти бедняги разрушают свою карьеру, и всё из-за шуток, которые не смешны, да и сама игра не стоила свеч.
Коль скоро я заговорил о театре, надо выйти и за кулисы и рассказать, что нового произошло после вашего отъезда. Между красавчиком Полем (3) и Леферьером (4) – война насмерть! И всё из-за пощечины, полученной последним от первого; зеваки рассказывают, что они ревнуют друг друга из-за любви старухи Истоминой (5), поскольку считается, что она хочет уйти от Поля к Лефьеру. Другие рассказывают, что Поль застал Лефьера у окна подсматривающим в щелочку, как он, Поль, завоёвывает благосклонность у своих возлюбленных. Короче говоря, как я и писал, за этим последовала пара оплеух, и Лефьера с огромным трудом заставили продолжать представление, ибо он полагает, что человек его ранга может предстать, перед публикой, только омывшись кровью врага.
История барона Верне (6) представляется гораздо неприятнее. Все его старые грехи в него вцепились: и куда? Несчастный всё получил на кончик носа, так что врачи сказали, что он его потеряет. Уверяю, мне жаль беднягу, ведь потеряет он весьма ценный предмет, а мы – актера, который иногда нас забавлял.
Бывшая моя Супруга в сильнейшем отчаянии, несчастная несколько дней назад потеряла одного ребенка, и ей ещё грозит потеря второго; для матери это поистине ужасно, я же, при самых лучших намерениях, не смогу заменить их. Это доказано опытом всего прошлого года….
Примечания Серены Витале
1. Князь С.В. Трубецкой – однополчанин Дантеса, брат А.В. Трубецкого.
2. Граф Ал-р Ив. Чернышев – военный министр.
3. Поль Мисве – комедийный актер французской труппы. .
4. Адольф Лаферьер – актер той же труппы.
5. Ев. Иль. Истомина – знаменитая петербургская балерина, воспетая Пушкиным.
6. Виктор Верне – знаменитый комедийный актер.
7. Имя этой женщины не установлено. Была, по всей видимости, в продолжительной любовной связи с Дантесом.
Примечание В.Б.
Имя этой женщины – Идалия Полетика. Смотрите пятую часть предлагаемой вам книги.
Письмо № 10.
На этом месте существует
ещё неопубликованное письмо
Дантеса – указание Серены Витале.
Письмо № 11.
Без даты
(…) Самым главным было получить от Короля позволения на то, чтобы дать мне ваше имя, а поскольку вы ведь никогда его ни о чем не просили, он окажет вам эту милость, тем более что за свою службу вы довольствуетесь вознаграждением, которое ему ничего не стоит, а ведь редко найдешь власть предержащих, пусть даже государей, которые не любят такой платы за службу.
Вчера состоялась свадьба нашего друга Марченко (1), венчание было в Мальтийской церкви (2). Его жена католического вероисповедования (3). Посмотреть церемонию собралась толпа; что до новобрачного, он сыграл неудачно, так как в самый патетический момент обряда у него досталось таланта вызвать общий хохот. Не знаю, известна ли вам церемония венчания, но обычно священник произносит слова, а вы их повторяете, и начинает с вашего христового имени, а Марченко, к несчастью зовут Жан. Вы увидите, к какому недоумению это привело. Как священник сказал: «Я, Жан, беру в жены…», то он, не дав договорить, продолжил так громко и твердо, что привел в отчаяние своих товарищей: «Я, жантильем палаты Его Величества, Императора всея Руси и Короля Польского, клянусь (4)…». Наконец священнику удалось с большим трудом его остановить и объяснить, что он ошибается, что требуются не титулы и чины, а просто его христианское имя, и заставил начать снова. Как вы и полагаете, в городе об этом заговорили в тот же вечер во всех салонах, а злые языки уверяли, что с его стороны было весьма деликатно с первого же дня показать себя жене таким, каким ей всегда придется его видеть, а именно глупым и тщеславным. Только добрая Элиза (5) (говорящая в нос больше обычного) встала на его защиту и объявила, что человек с сердцем столь чувствительным, как Марченко, и способен так сильно поддаваться впечатлениям, в подобных обстоятельствах вполне мог потерять голову. Она-то свою голову никогда не теряет, она возвратилась из паломничества такого же, как Император совершил в прошлый год, - к Святому (6). Как видите, она никогда ничего не забывает, чтобы сохранить благоволение своего Правителя; и, право же, когда наблюдаешь за этой женщиной и видишь, что она не может совершить ничего, в чем не было бы честолюбивого умысла и интриги, начинаешь находить это возмутительным.
Бедняга Платонов (7) вот уже три недели в состоянии, внушающим беспокойство, он так влюблен в княжну Б… (8), что заперся у себя и никого не хочет видеть, даже родных. Ни брату (9), ни сестре не открывает двери. Предлогом служит тяжкая болезнь: такое поведение удивляет меня в умном молодом человеке, ибо он влюблен так, как нам представляют героев в романах. Героев, последних я вполне понимаю, ведь надобно же что-то придумывать, чтобы заполнить страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость. Надеюсь, что скоро он покончит со своими безумствами и вернется к нам, ибо мне весьма его недостает.
Как видите, мой дорогой друг, на севере кровь чрезмерно горяча, и тот, кто приезжает туда уже таким, в этом климате ничего не теряет. Вы можете судить об этом по следующей истории. Прекрасный Поль получил отпуск на 28 дней, чтобы отправиться на поиски похитителя сердца Истоминой и, перерезав ему горло, перерезать себе; по крайней мере, так он говорит. Оказывается, соблазнителем был вовсе не ваш близкий друг Лаферьер, как я писал раньше, но пощечины Поля достались как раз ему. К тому же выясняется, что Лаферьер изменил ему со своим приятелем, недавно приехавшим из Парижа. А вот и ещё история. После этого приключения Лаферьер отказывается играть в «Жребий» (10), если Гадеонов (11) не получит от Поля письмо о том, что тот дал ему попуегии; сами понимаете, когда начальник просит, он легко получает, так что Поль обнародовал и издал преглупое письмо, которое разносили по домам вместе с афишами. Я в отчаянии, что потерял свое, я переписал бы для вас самые умные пассажи, чтобы дать представление о других.….
Примечания Серены Витале
1. Вас.Ром. Марченко – действующий тайный советник, Стас-секретарь, управляющий делами комитета министров, член Госсовета.
2. Мальтийская церковь – католическая капелла мальтийского ордена, построенная в 1798-1800 годах архитектором Д. Кварнеги в помещении Пажского корпуса (бывшего Воронцовского дворца).
3.Ек. Петр. Руби – старшая дочь П.Я. Урби, голландца по происхождению, бывшего директора Коллегии Иностранных дел (был начальником Пушкина в 1817-1820 годы).
4. Марченко звали Василием, то есть по-французски – Базиль. Священник произнес его имя, Марченко же услышал «жантильом», то есть «дворянин».
5. Ел. Мих. Хитрово – близкий друг Пушкина, дочь Кутузова.
6. Святой Митрофан, епископ Воронежский во времена Петра Великого. Его мощи были обретены в 1832 году в Воронеже, ставшем местом паломничества. День его поминовения – 7 авг. по ст. стилю.
7. Валерьян Платонович Платонов – внебрачный сын князя П.А. Зубова.
8. Кн. Ел. Павл. Белосельская-Белозерская, ур. Бибикова – падчерица графа А.Х. Бенкендорфа. А.О. Смирнова-Россет вспоминала: «Свет занялся свадьбой, Ел. Бибиковой, которая была маленького роста…». О «бедном Платонове» она пишет: «Этот наивный господин вздумал любить её чистой юношеской любовью; она его спровадила, упрекнув, что он – незаконнорожденный, не смеет и думать о ней. Платонов перенес свою любовь на меня и в Бадене поверил мне прошлое горе; особенно страдал он от неправильного рождения. Он был сын какой-то графини и князя Зубова. Платонов был и очень образован».
9. Ал-р Платонович Платонов – старший брат В.П. Платонова, однополчанин Дантеса.
10. Водевиль в трех актах, с большим успехом шедший на сцене Михайловского театра в сезон 1835-1836 годов.
Комментарии В.Б.
1.Только что выделенное письмо Дантеса под № 11, письмо без даты (смотрите заголовок письма), выражает, через рассказ Дантеса о влюбленности «бедняги Платонова» в княжну Белозерскую (смотрите середину письма), начало «любовной атаки», Дантеса, на Н.Н. Пушкину, о которой мы писали, выше, в «Общем анализе переписки Дантеса».
Только что узнав, от своих высокопоставленных повелителей, о «любовной атаки», Дантес и начинает с этого письма, как настоящий романист, свой первый «рассказ» барону Геккерну о «несчастной любви», о «всепожирающей страсти», давая в качестве преддверия своей «любви» к Н.Н. Пушкиной такие строки:
«Такое поведение удивляет меня в умном молодом человеке, ибо он влюблен так, как нам представляют героев в романах. Героев, последних я вполне понимаю, ведь надо же что-то придумывать, чем заполнить страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость (смотрите указанное письмо).
Так что наше предположение о начале «любовной атаки» Дантеса с 30-го августа 1835 года, с дня тезоименитства Александра II, - смотрите наш «Общий анализ переписки Дантеса»! – подтверждается не только письмом Дантеса, к Геккерну, от 6-го марта 1836 года: «Слава богу, я победил себя, и от безудержной страсти, что пожирала меня шесть месяцев», но и подтверждается только что изложенным письмом. Его, кстати, можно, если постараться, и продатировать, так как Дантес почти в начале письма пишет: «Вчера состоялась свадьба нашего друга Марченко».
2. Дантес по указанию царя, через Нессельроде, используя отъезд Геккерна, действительно не только выдумал, но и «показал» всему петербургскому свету «взаимную любовь» его и жены поэта. Это – не предположение, как пишет, Серена Витале, а реальность николаевского заговора против Пушкина. Реальность, через которую политическая расправа над поэтом прикрывалась именно «семейственными причинами и обстоятельствами» (Цитируем, здесь, самого П. Щеголева.).
А писала она в своей книге «Пуговица Пушкина», в главе «О вреде фланелевых рубашек», так: «А некоторые, тоже на основании отрывков, опубликованных Труйая, предположили, что Дантес вообще всё выдумал (и свою любовь к Натали, и любовь, которую Натали испытывала к нему) с целью возбудить ревность Геккерна.
И, следовательно, его письма были лишь частью эротической любви между двумя гомосексуалистами (в соответствии с советской «преувеличенной стыдливостью» - игры грязной)».
Мы далеки здесь от мысли об «игре грязной».
Дантес вел в своих письмах совершенно другую игру: через письма «вводил» его, Геккерна, в «пушкинское дело». Точнее, в свою «безудержную страсть», с помощью которой и делалось «дело Пушкина». Но, раз уж Серена Витале заговорила, о гомосексуалистах, то последний абзац выделяемого здесь письма – это и есть, как раз, рассказ одного гомосексуалиста, другому, о гомосексуальных новостях Петербурга!
Причем, в этом абзаце Дантес рассказывает Геккерну о его, Геккерна «близком друге» или, скорее всего, об его, Геккерна, гомосексуальном партнере: «Оказывается, что соблазнителем был вовсе не ваш близкий друг Лаферьер»; «К тому же выясняется, что Лаферьер изменил ему со своим приятелем, недавно приехавшим из Парижа»; и т.д.
Другими словами, через только что выделенное письмо мы, наконец, подтверждаем и гомосексуализм как Геккерна, так и Дантеса. Что подтверждалось, ранее, только через отдельные воспоминания современников Дантеса. Вот таким образом «любви обильным» оказался у нас, наконец, сам Дантес. Дантес, которого Серена Витале вновь бесстыдно пыталась навязать, нашему пушкиноведению, в качестве «чистого влюбленного» в жену поэта!
Да, на нём, как видите и сами, «клейма негде поставить»! И сожительство с Идалией Полетикой, и сожительство, - в качестве педераста, с Геккерном, и «любовь» к Е. Гончаровой, и «любовь к Александрине Гончаровой, и «взаимная любовь» с женой поэта! Не много ли для одной персоны?! И где же здесь, тогда, сама любовь Дантеса к Н.Н. Пушкиной?
Всё это, как видите, грязнейшие инсинуации на сестер Гончаровых. Специально разработанные заговорщиками, инсинуации, с помощью которых и совершилась политическая расправа над поэтом, причем – в самом грязном ореоле, то есть именно в ореоле двух гомосексуалистов.
Другими словами, и здесь мы видим: самое бесстыдное и беззастенчивое, полное злобы царя, надругательство над первым поэтом России; самую грязную компрометацию, его имени, именно по так называемой «женской линии». Линию, которую тайно обозначил поэт, в своей «Пиковой даме», при нанесении, им, «ударов» по Александру I (смотрите весь предыдущий материал). Вот так, или таким образом, «Пиковая дама», поэта, и отразилась в николаевском заговоре против нашего Гения.
Письмо № 12.
На этом месте существует
ещё неопубликованное письмо Дантеса.
– указание Серены Витале.
Письмо № 13.
Петербург. 26 ноября 1835 года.
Хотя у меня и легкий эпистолярный стиль (по крайней мере, как ты считаешь), признаюсь откровенно, последнее твоё письмо ставит мой талант в тупик и подтверждает мое полнейшее ничтожество. Как, мой драгоценный, найти слова для ответа на письма, которые постоянно начинаются с подарков, а оканчиваются требованиями принять новые благодеяния. Этому нет названия – я не благодарю тебя, а не знаю, как выразить всё, внушенное моей признательностью. Надо бы, чтобы ты был рядом, чтобы я мог много раз поцеловать тебя и прижать к сердцу надолго и крепко – тогда ты почувствовал бы, что оно бьётся для тебя столь же сильно, как сильна моя любовь; знаешь ли, что ты делаешь меня богаче себя, и, что ты не говори, ты, конечно, вошел в затруднение ради меня. Посему буду спокоен, я не злоупотреблю твоим великодушием и возьму лишь необходимое для достойного существования, как ты того хочешь. Из всего, подаренного тобою с последним письмом, самое для меня приятное – это разрешение пользоваться твоим экипажем; без этого мне пришлось бы отказаться от выездов в свет этой зимой, так как она уж очень сурова, а здоровье мое ежеминутно предупреждает, что с климатом шутить не следует, моя неосторожность свалила меня с ног на несколько дней.
Если бы ты знал, как меня радуют все подробности о покупке земли, с чем ты, вероятно, теперь покончил; ведь я всегда мечтал, чтобы ты обосновался в этой стране (1). Раньше я всегда остерегался говорить об этом откровенно, ибо, зная, как ты добр, я мог бы оказать на тебя влияние, чего мне бы не хотелось, ведь стоило положиться на твой вкус и опыт, ибо я убежден, что мне всегда будет от этого лучше. Однако если покупка ещё не состоялась, советую быть очень внимательным, ведь немцы не всегда так глупы, как кажутся, а ты должен непременно извлечь выгоду, особенно если платишь наличными, а такие любители весьма редки в этой стране, где деньги на улице не валяются. Я так же говорил обиняком Клейну (2) о твоем намерении купить земли где-нибудь в Германии; по его словам, это было бы в высшей степени благоразумно, принимая во внимание, что держать деньги в портфеле выгодно только торговцам, поскольку это позволяет очень легко и намного увеличить прибыль и иногда компенсирует риск, с которым это связано, для того же, кто просто так держит деньги при себе, этой выгоды уже нет.
В городе сейчас только и разговоров, что о грандиозном празднике, устроенном Монферраном (3) в честь его женитьбы несколько дней назад на этой старой шлюхе Лиз (4). (…).
Я все забывал рассказать вам о младшей Хрептовиче (7), вернувшейся с вод уродливее, чем когда бы то ни было, и невероятно растолстевшей. Она много рассказывала мне о брате Альфонсе, которого находит весьма импозантным внешне, но, - сказала она с обиженной гримасой, - он не просит, чтобы его ей представили. Ещё хотел бы знать, отчего во всех письмах из Сульца ты постоянно рассказываешь о сестрах и никогда - о брате. А я был бы рад узнать твое мнение о нем, ибо почти не знаю его характера, поскольку с 15-ти летнего возраста мы росли отдельно.
Ваша история с Фердинандом (9) весьма меня позабавила, видимо он все такая же скотина, и я никогда не понимал, почему ему отдали руку сестры – горе молоденькой! Вдруг он сделался, очень обидчив, а я ведь помню время, когда он первым подшучивал над своей ужасной внешностью. Я хотел бы знать, приезжал ли при тебе в Сульц родственник моей матери (10). Это - прелестный малый, и у него прехорошенькая женушка: уверен, она, тебе, понравится. Передай от меня множество дружеских пожеланий всему семейству во главе с папенькой, ну а тебе скажу только, что я не неблагодарен. Жорж Дантес.
На полях четвертого листа приписка: «Едва не забыл сказать, что разрываю отношения со своей Супругой и надеюсь, что в следующем письме сообщу тебе об окончании моего романа».
Примечания Серены Витале
1. То есть в Германии под Фрейбургом, неподалеку от Сульца.
2. Вероятно, поверенный Геккерна в Петербурге.
3.Монферран – французский архитектор, построил Измайловский собор.
4. Французская актриса.
5. Демидов – богач-меценат.
6. Вевель, ур. Буане, умерла 25 ноября 1835 года.
7. Гр. Ел. Иринесса Хрептович – младшая из дочерей гр. И.М. Хрептович, позднее замужем за В.П. Титовым, знакомым Пушкина.
8. Брат Жоржа Дантеса.
9. Граф Фердинанд, подполковник, муж Марии-Евгении Дантес.
10. Мать Дантеса. Немецкая её родня очень обширна.
Комментарий В.Б.
Приписка о Супруге – это второй (смотрите письмо № 9) и третий из «рассказов» Дантеса о «любви»». Первый его «рассказ» - смотрите в комментариях к письму за № 11. Через только что выделенные рассказы Дантес исподволь готовит, Геккерна, к своему главному рассказу о любви, а именно: к рассказу о его «взаимной любви» с Н.Н. Пушкиной.
«Порывает» с Супругою», то есть с Идалией Полетикой (на самом деле все обстоит – почти наоборот: Идалия будет его верной помощницей, - и сожительницей! – скорее всего, практически до его женитьбы на Е.Гончаровой), для того, чтобы придать в своих дальнейших письмах к Геккерну достоверность именно своим «рассказам» о «взаимной любви» его и Н.Н. Пушкиной.
Именно через эти рассказы и, в дальнейшем, через не прекратившуюся его "любовь" к жене поэта, которые будут подтверждать и сплетни света, источник, которых, тот же Дантес, Геккерн и будет втянут, Дантесом, в дуэльную историю Пушкина.
Письмо № 14.
На этом месте существует
ещё неопубликованное письмо Дантеса.
– указание Серены Витале.
Письмо № 15.
Петербург. 19 декабря 1835 года.
(…). Гроза разразилась: Трубецкой, Жерве и Черкасский были переведены в армию (3), им дали 48 часов на подготовку, затем за ними приехали трое фельдъегеря. Жерве увезли на Кавказ, Трубецкого в Бессарабию, а Черкасского за 300 верст от Москвы. Мы надеялись, что после этого Император перестанет гневаться на наш полк, но случилось невероятное происшествие: после репетиций парада, прошедших одна другой лучше, наступает великий день; мы все так боимся пройти перед Его Величеством, что страх нас парализует, так что выглядим мы точно горстка рекрутов, и вот на следующий день четыре офицера оказались в кардергардии (на гауптвахте), но счастье, меня в их числе не было. Самое же скверное, что Кутузов (4) без всякого предупреждения был переведен в инфантерию. Забыл сказать, что князь Трубецкой (5) тотчас отправился в Царское Село поблагодарить Императора, что тот сделал сына армейским офицером. История пока умалчивает, поступит ли так отец Кутузова (6). Как видишь, надобно подтянуться, коли хочешь гулять по Перспективе и дышать воздухом, и немного надо, чтобы оказаться в клетке, ведь когда грозная и даже очень грозная, так что требуется большая осмотрительность и благоразумие, коли решишься вести свою лодку, ни на что не наталкиваясь….
Примечания Серены Витале
3. 27-го октября 1835 года С.В. Трубецкой был переведен в Ордынский кирасирский полк. Н.И. Жерве – в драгунский полк в Нижнем Новгороде, М.Б. Черкасский – в Глуховский кирасирский полк.
4. 16-го ноября 1835 года В.П. Голенищев-Кутузов был переведен в Преображенский полк.
5. Князь В.С. Трубецкой – отец Александра и Сергея.
6. Граф П.В. Голенищев-Кутузов, петербургский генерал-губернатор, отец В.П. Голенищева-Кутузова.
Комментарий В.Б.
Своих «должников», как точно выразился профессор МГУ, В.И. Кулешов, А.А. Столыпина (Монго) и С.В. Трубецкого (Смотрите в моей книги «Усмешка Екатерины «Великой» его рецензионную статью «Редкий дар».), Николай I использовал для организации дуэли, 13-15 июля 1841 года, Н.С. Мартынова с М.Ю. Лермонтовым.
Его должники, сюда входит и А.М. Васильчиков-младший, не только, по тайному указанию царя, организовали указанную, выше, дуэль, но и, в виду её сценичности, представляли, у царя, именно тех надменных потомков, которых М.Ю. Лермонтов вывел в своем стихотворении «Смерть поэта».
Екатерина же Быховец, привезенная племянником Бенкендорфа, - который привез на пикник и брата Пушкина, Л.С. Пушкина! - «исполняла», - перед указанной, выше, дуэлью! - роль мстящей «Екатерины II», а Л.С. Пушкин, соответственно, роль А.С. Пушкина. Так Николай I даже уже через четыре года после убийства Пушкина, вновь осквернил не только М.Ю. Лермонтова, но и А.С. Пушкина.
М.П. Глебов и Р.Дорохов к «золотой молодежи» или к «надменным потомкам» отнести нельзя, так как они – простые русские офицеры, верой и правдой служащие - своему Отечеству. Скорее всего, множество лиц, участвовавших во второй дуэли М.Ю. Лермонтова, представляли, по замыслу царя, «жадную толпу, стоящую у трона». Толпу, которую тоже вывел М.Ю. Лермонтов в своем знаменитом стихотворении («Вы жадною толпой стоящие у трона».).
Письмо № 16.
28 декабря 1835 года.
(…). Наша с тобой жизнь поистине замечательна, я никогда не встречал большего согласия. Я, по крайней мере, не успеваю что-либо пожелать или задумать, как ты это уже выполнил, сам о том не зная; из ста примеров, которые я мог бы привести, выберу историю с немецкой газетой, о которой, между прочим, я слишком распространялся, а заметил это, только закончив письмо, но, мой драгоценный, признаюсь честно, что у меня духу не хватило бы начать с начала, да и почта уже отправилась. Но все-таки об этом деле с газетой мне хотелось бы поговорить с тобой, еще, когда мы были вместе, а когда ты сообщил мне о своем путешествии в Париж, это желание появилось вновь. Меня всегда удерживала боязнь доставить тебе лишние хлопоты, ведь зная тебя, я не сомневался, что ради меня ты поступился бы своими удовольствиями, чего мне не хотелось ни в коем случае. Но, увидев, что ты сам, по своей воле взвалил на себя бремя распутать наши дела, что не просто, ибо вот уже 30-ть лет, как в них беспорядок и разорение, я собрался с духом и решил говорить с тобой о них. Но, не успело мое письмо отправиться, как я получаю твое от 5 декабря, где ты сообщаешь о своих намерениях в связи с этим делом. Поистине, мой драгоценный друг, провидение нас балует! Я ещё подумаю с тобой вместе и скажу откровенно, что раньше, пока я не познакомился с тобой, я не мог снести ничьего совета и всегда считал такие советы необоснованными и неприятными. С тобой же, я могу поклясться честью, я постоянно ловил себя на единственной мысли: «А ведь он прав». Не смейся над моим самолюбием, оно не знает меры. То, что я чувствую всякий раз, как ты склоняешь меня к какому-нибудь делу, представляется мне более существенным, чем ты полагаешь, ведь когда двоим, предназначено жить вместе, естественно, один из них должен одержать верх, и чаще всего, чтобы в чем-то убедить, бывает недостаточно иметь больше ума и опытности. Доверие, которое ты сумел мне внушить, я считаю большим благодеянием, так что сможешь себе представить, как маленький комплимент в твоем письме вгоняет меня в краску и как же это приятно. Эти места я перечитываю чаще всего. Вполне естественно, я горжусь, что ты доволен мною: своим сыном! Уверяю, что однажды у нас окажется ещё больше завистников, чем прежде, особенно из тех, кто будет к нам близок и сможет видеть, как мы счастливы. Вот, мой дорогой, все мысли, что приходят мне на ум, когда думаю о тебе; возможно, я сумел бы изложить их изящней, но мне всё так же пришлось бы повторять, что никогда я не любил никого, кроме тебя. Когда ты говоришь, что не мог бы пережить меня, случись со мной беда, неужели ты думаешь, что мне такая мысль не приходила в голову. Но я-то много рассудительнее тебя, я эти мысли гоню, как жуткие кошмары. Да ведь во чтобы превратилась жизнь, если бы, будучи поистине счастливы, мы стали бы развлекаться, распыляя воображение, и тревожась обо всех несчастьях, что могут приключиться. Ведь она превратилась бы в постоянную муку, и, право же, если уж ты заслуживаешь счастья, то и никто, кроме тебя, его не заслуживает.
Мой дорогой друг, у меня два твоих письма, а я ещё ни на одно не ответил, но дело тут не в небрежении или лени. Недавно я занимался фехтованием у Грюнерса (!) и получил удар по кисти саблей, рассадившей мне большой палец, так что всего несколько дней, как я могу им снова пользоваться. К тому же я просил этого дурня Жан-вера (2) тебе написать, не знаю, сделал ли он это, но теперь у меня все зажило, и я попытаюсь наверстать упущенное.
Начну письмо с ответов на твои самые интересные известия. Как Король отказал тебе в единственной милости, о которой ты его когда-либо просил! Это невозможно, да я и не думаю, чтобы он мог категорически воспротивиться, с его стороны это просто демарш, может быть, чтобы показать, что ему неприятно, когда ты распоряжаешься своим именем в пользу иностранца; я все-таки вполне уверен, что скоро ты получишь письмо, которое осчастливит нас обоих. Говорю «обоих», поскольку ты пишешь так, будто полагаешь меня довольным происшедшим; ты и минуту не задумался, когда писал эти строки, иначе, конечно, вспомнил бы, что вещи, досаждающие тебе, не могут радовать меня, там же, где ты обретаешь счастье, и я обретаю. К тому же, я совершенно сжился с этой мыслью – носить твое имя, и был бы в отчаянии, если бы пришлось от него отказаться.
Мне представляется, что всего труднее будет получить благосклонность Императора, ведь я действительно ничего не сделал, чтобы заслужить её. Креста он не может пожаловать: чин! На днях должна наступить моя очередь, и, если ничего нового не случится, ты, может быть, найдешь меня поручиком, так как я второй корнет, а в полку есть три вакансии. Я даже думаю, что было бы неблагоразумно докучать ему с протекцией, ибо полагаю, что милость ко мне основывается на том только, что я никогда ничего не просил, а это дело для них непривычное со стороны служащих им иностранцев. И, поскольку могу судить, обращение со мной Императора стоит сейчас дороже, чем та малость, которую он мог бы мне пожаловать. На последнем балу в Аничкове Его Величество был чрезвычайно приветлив и беседовал со мною очень долго. Во время разговора я уронил свой султан, и он сказал мне смеясь: «Прошу вас быстрее поднять эти цвета, ибо я позволю вам снять их только с тем, чтобы вы надели свои», а я ответил, что заранее согласен с этим распоряжением. Император: «Но именно это я и имею в виду, однако, как вам невозможно быстро получить назад свои, советую дорожить этими», но что я ответил, что его цвета уж очень хороши и мне в них слишком приятно, чтобы спешить их оставить (3); тогда он многократно со мною раскланялся, шутя, как ты понимаешь, и сказал, что я слишком уж любезен и учтив, причем всё это произошло к великому отчаянию присутствующих, которые съели бы меня, если б глаза могли кусать.
Из новостей нет ничего интересного, разве приезд господина де Баранта, французского посла (4), который произвел довольно приятное впечатление своей внешностью, а ты знаешь, что в этом-то вся суть; вечером, в день его представления ко двору, Его Величество спросил, знаком ли я с ним, и добавил, что вид у него совершенно достойного человека.
Мадам Соловой (5) очень несчастлива, она только что внезапно потеряла мать; бедная княгиня Гагарина (6) выглядела так хорошо, что смерть её удивила весь город; скончалась она от грудной водянки.
Едва не забыл рассказать историю, которая составляет предмет всех рассказов в Петербурге вот уже несколько дней; она поистине ужасна, и, захоти ты поверить её кое-кому из моих соотечественников, они сумели бы сделать из этого славный роман. Вот история: в окрестностях Новгорода есть женский монастырь, и одна из монашек на всю округу славилась красотой. В неё безумно влюбился один офицер из драгун. Помучив его больше года, она согласилась, наконец, его принять, с условием, что придет он в монастырь один и без провожатых. В назначенный день он вышел из дома около полуночи, пришел в указанное место и встретил там эту монашку, она же, не говоря ни слова, увлекла его в монастырь. Придя в её келью, он нашел превосходный ужин с самыми разнообразными винами. После ужина ему захотелось воспользоваться этим свиданием наедине, и он стал уверять её в величайшей любви; она же, выслушав его с полнейшим хладнокровием, спросила, какие, какие доказательства своей любви он может дать. Он стал обещать все, что приходило в голову, - среди прочего, что, если она согласится, он похитит её и женится, - она же отвечала, что этого мало. Наконец офицер, доведенный до крайности, сказал, что сделает все, чего она не попросит. Заставив его принести клятву, она взяла его за руку, подвела к шкафу, показала мешок и сказала, что если он унесет его и бросит в реку, то по возвращению ему ни в чем не будет отказа. Офицер согласился, она выводит его из монастыря, но он не сделал и двести шагов, как почувствовал себя дурно и упал. По счастью, один из его товарищей, издали шедший за ним, тотчас к нему подбежал. Но было слишком поздно: несчастная отравила его, и он прожил лишь столько, чтобы успеть, обо всем, рассказать. Когда же полиция открыла мешок, она нашла в нем половину монаха, жутко изуродованного. Монахиню сразу арестовали, а сейчас идет суд, видимо, он не будет слишком долгим: не пойди товарищ за этим беднягой, оба преступления остались бы безнаказанными, ибо плутовка все прекрасно рассчитала.
Прощай, мой драгоценный друг, целую тебя в обе щеки и желаю счастливого Нового года, хотя это и лишнее, ведь я только что прочел в письме сестры, что ты отменно себя чувствуешь. Преданный тебе Дантес. Петербург. 28-го декабря 1835 года.
Примечания Серены Витале
1. Грюнерс, вероятно, учитель фехтования.
2. Каламбурное обыгрывание фамилии барона Геверса, господина, по мнению Дантеса, недалекого. Голландская фамилия Геверса во французском чтении – Жевер. Жан – Иван-дурачок; Vert – зеленый, незрелый; французская буква «t» при этом не читается. Отсюда – Жан-вер, то есть Жан-зеленый.
3. Речь идет о белых плюмажах из страусовых перьев императорской гвардии и белых цветах французского королевского дома.
4. Барон Эмаль де Баранта в декабре 1835 года приступил к исполнению обязанностей посла Франции при русском дворе.
5. Наталья Андреевна Петрово-Солово. Ур. кн. Гагарина.
6. Княгиня Ек. Серг. Гагарина, ур. кн. Меньшикова – вдова кн. Андр. Павл. Гагарина.
Комментарии В.Б.
1. Если проанализировать полную переписку Дантеса с точки зрения её датировки, привязки её ко вполне определенным событиям, а так же к знаменательным датам тайной «Пиковой дамы», - например, к таким, как к датам (и к числам) смерти Петра I и Екатерины II, - то получится, примерно следующее. Шесть, - из двадцати пяти писем! – «привязаны», Дантесом, именно к ним. Так письмо № 4, от 14 июля 1835 года, в котором Дантес сообщает, Геккерну, о благоволении, е нему, императора Николая I (смотрите письмо), явно «привязано» к дате «13-го июля», то есть ко дню казни, царем, пятерых декабристов-руководителей.
С этой точки зрения представляет интерес: и только что изложенное письмо, письмо № 16, датируемое числом смерти Петра Великого, то есть 28 декабря 1835 года, в котором Дантес сообщает, Геккерну, что он скоро станет «поручиком»: Николай I присвоит ему чин «поручик» 28-го января 1836 года – то есть именно в день в день смерти Петра Великого и ровно за год до дуэли Дантеса с Пушкиным; и письмо № 22, тоже датируемое числом смерти Петра I, то есть датируемое, им, 28-го марта 1836 года.
Пушкинский «календарь», как мы неоднократно указывали выше, имеет двойственность. Вот что мы писали о ней в книге «Самодержец и Поэты»: «Пушкинский «календарь» имеет одну очень важную особенность. Смысл её в следующем. А.С. Пушкин, ведя свое «большое», то есть историческое, время с января 1833 года, в качестве основы своего «малого» времени, то есть в основу своего истинного «календаря», ставит реальное время действия своего тайного романа с внучкой Кутузова. Любовного свидания с графиней Д.Ф. Фикельмон, а именно: 1-го декабря 1832 года – 2 января 1833 года. Их этого получается, что действие «малого» времени, в «Пиковой даме», происходит за 33 дня.
Это, как вы уже знаете, второй «ключ» поэта, к своим наиболее тайным произведениям. Ключ, введенный поэтом в свою тайную «Пиковую даму» как датой создания её, поэтом, именно в 1833-ем году, так и именно «календарем». Календарем, равным у поэта, ещё раз выделим, именно 33-м дням.
Отсюда и указанная, выше, особенность. И отсюда – уникальное чудо «Пиковой дамы», тоже порожденное гениальностью поэта. По январскому, то есть по «большому» времени пушкинского календаря, «панихида» по графине-императрице происходит у поэта, в повести, именно 27-го января 1833 года. А императрица-привидение «приходит», к Германну, «без четверти три» 28-го января 1833 года, то есть приходит, к поэту, в день смерти Петра Великого. Вот через это стилистическое чудо А.С. Пушкин и совмещает дату смерти Петра I с днем «прихода», к Пушкину-Германну, «Екатерины II в белом платье».
В своем заговоре против поэта эту тайную особенность «Пиковой дамы» выделит и Николай I: декабрь он выделит через 27-ое декабря 1833 года как дне присвоения, Пушкину, унизительного звания «камер-юнкер», а январь – через 27 и 28 января: 27 января 1834 года он допустит Дантеса к облегченному экзамену при военной академии; 28 января 1836 года присвоит ему чин «поручик», а 27-го января 1837 года выведет, Дантеса, на заказную дуэль с поэтом.
Исходя из только что изложенного, получается, что Николай I продолжит, - скорее всего, через графа Нессельроде! – «петровский мотив» заговора против Пушкина даже через датировку и содержание писем Дантеса к Геккерну! Вот таким получается вывод при анализе переписки Дантеса.
И этот вывод подтверждается, как это не печально, ещё одним фактом. Письма под номерами 17, 21 и 25, которые мы приведем вам ниже, датированы Николаем I, через графа Нессельроде и Дантеса, «екатерининским числом» и днем реальной смерти Екатерины II. Письма под № 17 и № 21 датированы «екатерининским», то есть шестым числом – 6-го января и, соответственно, 6-го марта 1836 года.
Кроме того, письмо № 17 связано, через дату 6-го января 1834 года: и с «приходом» в этот день к Пушкину, как вы уже знаете, «Николаевского вестника от покойницы Екатерины». Другими словами, прихода николаевского писателя Ф.Ф. Вигеля с его анекдотом о смерти Екатерины II. Связано с анекдотом, в который царь тайно заложил дату начала активной фазы своего заговора против поэта - 6-го января 1836 года.
А последнее письмо Дантеса, письмо под № 25, именно с шестым ноября 1836 года – с днем реальной смерти Екатерины II. И - с днем сорокалетия её смерти и соответственно, как вы уже знаете, с днем начала активной фазы заговора против Пушкина. С днем, к которому будут приурочены царем: и свидание-провокация Дантеса с Н.Н. Пушкиной 2-го ноября; и пасквиль поэту от 4-го ноября 1836 года.
2. Чрезвычайно важно только что приведенное письмо, - и третье примечание Серены Витале о «белых плюмажах из страусовых перьев, шлема кавалергарда, и белых цветах французского королевского дома»! – и по раскрытию сценического фрагмента заговора. Раскрытию - через разговор Дантеса с Николаем I на бале в Аничковым дворце 24-го ноября 1835 года, в день «святой Екатерины» (смотрите письмо), случайно зафиксированный С. Ласкиным в его статье «Дело» Идалии Полетики»!
Фрагмента, который был назван мною выше, то есть в книге «Тайное осквернение Гениев»: «Николай I, Дантес и Пушкин на празднике святой Екатерины». Ещё раз выделим, из письма явствует, что разговор царя с Дантесом шёл именно о «белом»!
Отсюда, все наши предположения о «белом цвете», которые царь использовал для организации и исполнения многих своих сценических фрагментов заговора, верны и, с этого момента, тоже становятся фактами, свидетельствующими о наличии николаевского заговора против Пушкина.
Вот как, кстати, С. Ласкин случайно фиксирует названный выше сценический фрагмент николаевского заговора против Пушкина в своей статье «Дело» Идалии Полетики»: «Я просмотрел записи камер-фурьерского журнала с ноября 1835 года по июнь 1836 года (ЦГИА, формуляр 516, опись 120/2322, дело 111-117). Последний раз на дворцовом приеме «камер-юнкер Пушкин с супругою, урожденной Гончаровой» упоминается только 27-го декабря 1835 года, в дальнейшем имя Пушкина не встречается. Приглашали во дворец по «списку», и в этот последний для Пушкиных прием Дантес приглашен не был. Единственное совпадение приглашений было 24 ноября 1835 года, в день тезоименитства великое княжны Екатерины Михайловны».
Оказывается, при разговоре царя с Дантесом о «белом» присутствовал и поэт! Запись С. Ласкина фиксирует и ещё один сценический фрагмент николаевского заговора, бал от 27-го декабря 1835 года, который я назвал, исходя из даты проведения его царем, как: «Николай I и Пушкин на двух летней годовщины «похорон» поэтом, в «Пиковой даме», Екатерины II».
Как видите, Николай I, через число «27», ведет, в заговоре, и «екатерининский мотив»! Впервые он ярко выделит его, через присвоение Пушкину унизительного придворного звания «камер-юнкер», 27-го декабря 1833 года. В годовщину «похорон» поэтом, в «Пиковой даме», Екатерины II. По «малому» времени, разумеется.
3. Весьма примечательна в письме Дантеса, к Геккерну, и следующая его запись: «…вечером, в день его (Баранта – примечание В.Б.) представления ко двору, Его Величество спросил, знаком ли я с ним, и добавил, что вид у него совершенно достойного человека». А примечательна она тем, что Николай I, «посоветовавшись» с Дантесом на счет Баранта, запомнит этот разговор! И отразит его не только в заговоре против Пушкина, но и даже в заговоре против Лермонтова. Вот примерная схема названного «отражения».
Первое. Или по второму, то есть ещё не зашифрованному, черновику «Пиковой дамы», - «Сегодня бал у посланника» (смотрите третью главу «Пиковой дамы»)! – или же сам, дойдя до этой мысли, Николай I только что выделенный в «Пиковой даме» бал определит как «бал у французского посланника». Этому определению способствует то, что молодая графиня Анна Федотовна ездила именно в Париж и именно в Париже лихо сыграла - с герцогом Орлеанским!
А, определив, именно по приезду Баранта в декабре 1835 года в Петербург, да ещё и случайно наткнувшись на Дантеса, воплощенного, им, в реальность, - в главного героя «Пиковой дамы» (смотрите только что выделенную запись Дантеса)! - видимо здесь же и - запоминает мысль. А именно: отразить только что выделенный выше бал, происшедший в «Пиковой даме», именно в заговоре. Другими словами, как-то использовать, в заговоре против Пушкина, и приезд в Петербург французского посланника.
Отражение «бала у французского посланника», в николаевском заговоре против Пушкина, мы видим через дневниковую запись А.И. Тургенева от 16-го февраля 1837 года, недавно приехавшего из Святогорского монастыря, где он, по поручению Николая I, похоронил поэта. Видимо вспомнив именно о пиководамовском «бале у французского посланника», Николай I именно на бале у «французского посланника» Баранта и решил прилюдно «отблагодарить» А.И. Тургенева за захоронение им, - совместно с жандармом! – Пушкина.
Что вновь явилось тайным, - но прилюдно осуществленным царем! – осквернением уже мертвого поэта. Вот так «бал у французского посланника» причудливо, - но опять же с ненавистью! – отразился в николаевской феноменальной памяти, став, через неё, ещё одной реальностью заговора.
Николай I, прилюдно благодаря А.И. Тургенева за выполненное поручение, - за жандармские похороны Пушкина! – смаковал «бал у французского посланника» Баранта и потому, что знал, от тайных шпионов, что в этот же день покидала, Петербург, жена поэта. Главная виновница его, по осуществленному замыслу царя, гибели!
Вот подтверждение этому факту, найденного нами в книге А.Гессена «Набережная Мойки, 12»: «Вдова Пушкина, Наталья Николаевна, 16 февраля 1837 года уехала из Петербурга с четырьмя детьми и с сестрой Александриной и имение брата, Полотняный завод».
А вот и сама запись Тургенева, от 16-го февраля 1837 года, наглядно показывающая как прилюдно «благодарил» царь Тургенева за «похороны», им, Пушкина: «Потом на бал к послу. Государь взглянул не по-прежнему, потом громко позвал меня к себе, сказал мне: «Благодарю тебя, очень благодарен, я читал твои бумаги с большим удовольствием». Я - «Я жалею, Ваше Высочество, что не всё хорошо переписано». Он: «Нужды нет. Я читать умею. Теперь благословляю тебя, можешь ехать куда хочешь, только одно условие: «другим не заниматься». Я – «Вы видели, господи, что я там трудился». «Верю, верю тебе. Дай же мне руку» - и пожал её крепко. Все слышали, все видели, и в доме французского посла!».
Как видите, исходя: из отъезда Н.Н. Пушкиной и совсем недавних николаевских похорон, Тургеневым, А.С. Пушкина, – и благодарением, царем, самого Тургенева! - у Николая I получился, в заговоре, очень выразительный сценический фрагмент. Главный смысл, которого: полное торжество царя. И - новое осквернение, им, Пушкина.
Кроме того, не забывайте, что дата пятигорской дуэли Лермонтова, 13-15 июля 1841 года, возникла, в злом уме царя, 13-15 февраля 1837 года. Возникла, как вы помните, в прямой связи с появлением в Петербурге первой части знаменитого стихотворения Лермонтова «На смерть поэта». Возникла, в злом уме царя, как первая дуэль, ставшая потом, по воле царя, второй дуэлью Лермонтова. И была приурочена, им, к дате казни, 13 июля 1826 года, пятерых декабристов-руководителей.
Вторая же дуэль, 16-18 февраля 1840 года, - ставшая, у царя, первой! – связана у Николая I, как раз, с 16-18 февраля 1837 года. Связана как балом у французского посланника 16 февраля 1837 года, где царь впервые увидел и сына посла, то есть увидел - Эрнеста Баранта, так и со второй частью лермонтовского стихотворения «На смерть поэта», - с его знаменитыми 16-ти строками! – которые тоже дошли, через сыск, до Николая I.
Но и это – далеко не все. Как вы уже знаете, николаевский заговор, как против Пушкина, так и против Лермонтова, основан, царем, и на так называемом «естественном ходе событий». Поэтому вторым подтверждением использования Николаем I приезда французского посольства в Петербург, начатого им с только что выделенного разговора его, с Дантесом, о посланнике Баранте (смотрите – выше), являются следующие два факта.
Первый. Прямое использование царем, в качестве дуэльного секунданта с дантесовской стороны, секретаря французского посольства виконта д Аршиака (Сам Дантес, напомним, тоже французский поданный.).
Второй. Использование им, в качестве дуэлянта в первой лермонтовской дуэли, тоже француза: весьма легкомысленного, по многим характеристикам, сына французского посланника, Эрнеста Баранта (Его же секундант, граф Рауль де Англесе, тоже француз.). А как мы говорили выше, всё это – тоже не является случайностью.
Ибо Николай I враждебно отнесся к буржуазной революции, 1830-го года, во Франции (За которой, как известно из пушкинианы, внимательно следил и А.С. Пушкин.). Практически с этого же года он начал реанимировать – и «Священный Союз». Поэтому восстановление дипломатических отношений, с Францией, ещё были, для Николая I, не совсем искренним актом с его стороны.
Другими словами, Дантес выступил у него, с этой стороны, поставщиком – «подсадных уток». Через, разумеется, секунданта д. Аршиака, самого Дантеса и, потом, дуэлянта Эрнеста Баранта (с графом Раулем, тоже французом.).
Именно в этом, как вы уже знаете из «Общего анализа», второе предназначение появления Дантеса в России. С помощью попадания их всех, в дуэльные истории, вполне можно было вновь обострить отношения, как вы уже знаете из «Общего анализа писем Дантеса», именно с буржуазной Францией. Что он и сделал потом, то есть через несколько лет (Посланник Барант был отозван, Николаем I, в 1842 году.).
По первому, да и по второму, факту можно сказать и следующее. Они хотя и неброско, но тоже отражают тайное, на сей раз, историческое содержание «Пиковой дамы». А в нём, как вы знаете из выше изложенного, Пушкин очень много рассказал, как о тайной деятельности англо-прусских масонов против России, так и об ожесточенной военной борьбе французов, с ними (по «Пиковой даме» - знаменитый Казанова и герцог Орлеанский, к примеру), приведшие к появлению, на «свет божий», около пятидесяти Самозванцев. Самые известные из них, как вы уже знаете, «княжна Тараканова» и Е.Пугачев. И так далее. Это – с одной стороны.
Напомним историческое содержание пушкинской повести. Это первый английский посол Ч. Вильямс с его заговорами против Елизаветы Петровны, граф Сен-Жермен совместно со вторым английским послом-лордом и Ангальт Цербстской. Убийство, ими, трех российских легитимных императоров и всех русских Романовых. Екатерининский, 1762 года, дворцовый переворот. Дворцовый переворот, 1801 года, с убийством Павла I, при участии, в перевороте, как английского посла Уитворда, - с английским капиталом! – так и пруссаков; и т.д.
С другой стороны, сам Николай I как самый ярый приверженец политики Екатерины II, поддерживал, в то время, самые дружественные отношения - с прусским кронпринцем Вильгельмом (Что видно даже из дневника А.С. Пушкина.). И враждебно относился, к французам, ещё с наполеоновского похода на Россию.
Так вот, исходя из только что изложенного, получается, что Николай I – через только что указанных, выше, французов! – реализовал, в заговоре против Пушкина, и месть прусских масонов «отступившемуся» масону Пушкину. Пушкину, предавшему «огласке», в «Пиковой даме», тайные задачи и цели англо-прусского масонства. Что я уже выделил, выше, в «Общем анализе переписки Дантеса». Отсюда и идет, у царя, его, - и поэта Лермонтова! – «наказание». Отсюда может идти, кстати, и перчатка П.Вяземского, - или масонская рукавица! – на гроб Пушкина.
Второй же факт интересен и с другой стороны. До настоящих строк я искренне считал, что француз Эрнест, сын французского посланника и писателя Проспера Эмаля де Баранта, после поединка с Лермонтовым на шпагах (или, там, саблях), при переходе на пистолеты – промахнулся.
Однако только что изложенное, выше, позволяет предположить, - из-за «промаха» Эрнеста! – примерно следующее. Что первая, или эрнестовская, дуэль была, - в своем роде, разумеется! – неким «предупреждением» прусского масона Николая I – именно новоявленному поэту. Основная же, - и сразу же смертельная, для поэта! – дуэль была запланирована, Николаем I, именно на 13-15 июля 1841 года.
Зачем я, через ввод только что выделенного выше, ещё более усложнил и без того чрезвычайно сложный николаевский заговор против наших двух Великих поэтов? Сообщаю – с одной единственной целью: чтобы исследователи отработали, то есть дополнительно исследовали, и только что обозначенные, выше, версии.
На мой же взгляд, в связи с шести плановостью пушкинской «Пиковой дамы», вполне возможно, что Николая I именно через приезд французского посольства в Петербург, ввел в свой заговор, помимо основной своей «концепции», развернутой вам в этой книги, и только что выделенный «масонский мотив».
Так как именно через участие французов в дантесовской и в барантовской дуэлях, заговор и стал наиболее полно отражать всё многообразие пушкинского шедевра. В частности, стал отражать два наиглавнейших его плана: исторический и биографический. Вот всё, что мне хотелось прокомментировать по только что приведенному, выше, письму Дантеса.
Письмо № 17.
Петербург. 6 января 1836 год.
«Мой драгоценный друг, я не хочу медлить с рассказом о том, сколько счастья доставило мне твоё письмо от 24-го: я же знал, что Король не станет противиться твоей просьбе, но полагал, что это причинит ещё больше затруднений и хлопот, и мысль эта была тяжела, поскольку это дело оказалось для тебя ещё одним поводом для огорчений и озаботило бы тебя, а тебе ведь уже пора бы отдыхать да смотреть, как я стараюсь заслужить все благодеяния. Однако будь уверен, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего, теперь я вполне могу это написать, раз ты в Париже, и я не рискую, что ты когда-нибудь забудешь или обронишь письмо. Ведь в Сульце были люди, которых бы это огорчило, а, находясь на вершине счастья, не следует забывать об остальной земле. Однако нежность – чувство, столь неотрывно сопутствующее благодарности, что я люблю тебя более чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание. Может быть, нехорошо испытывать подобные чувства, но что поделаешь, никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных вещах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочитать всю глубину своего сердца, где нет, и никогда не будет, ничего тайного от тебя, даже того, что дурно, - ты ведь добр и снисходителен, и я на это полагаюсь, как на твою дружбу, уж она-то меня не оставит, убежден, ибо в жизни я не сделал ничего такого, чтобы лишиться её.
Поздравляю, что ты, наконец, в Париже, и уверен, что тебе это пойдет во благо, если только не станешь часто ездить в салоны для иностранцев, где для людей нервных слишком плохой климат, а я думаю, ты из их числа»….
Комментарии В.Б.
Письмо Дантеса к Гекерну, от 6 января 1836 года, полностью изложено, мною, в начале «Общего анализа писем Дантеса». Для того чтобы хронология не нарушалась, приведем, его, и здесь. Дадим и некоторые комментарии к названному письму. А они – таковы.
1. Вадим Старк, первый русский критик полной переписки Дантеса, как мы уже указывали в своем «Общем анализе», выделяет, что «не снимается только одна маска – признательного и любящего друга».
Здесь же можно дополнить, наверное, и следующее. Только что выделенная, выше, часть переписки Дантеса, в которую уже входят 17 писем кавалергарда, позволяет уже судить, на мой взгляд, не только о характере Дантеса и «его психологическом портрете» (выражение Вадима Старка), но и, даже, о его наклонностях.
На наш взгляд, подтвержденный по обоим Геккернах, потом, и В. Старк, через свои многочисленные излияния, в письмах, своей дружбы, признательности и любви к Геккерну, Дантес не только «поощряет», Геккерна, к вполне определенным действиям, – например: к продвижению дела с усыновлением; к покупке, Геккерном, земель; и прочее! – что, безусловно, является важным во всей его переписки, но и выражает, через только что выделенные излияния, - как не защищай, его, Серена Витале в своих сопроводительных разделах к каждому письму Дантеса! – «игру грязную». Смотрите наш второй комментарий к письму за № 11.
Другими словами, выражает именно «любовь» Дантеса, как гомосексуала, как педераста, к Геккерну.
Неприятно об этом писать, но, увы, приходится. Перед нами, через раскрытие первой части переписки, переписка Дантеса предстает именно как пример, или ярчайший образец, переписки двух гомосексуалистов. Это наше дополнение к «психологическому портрету» Дантеса. Дополнение, специально данное, нами, ещё без писем Дантеса о «взаимной любви», его, и Н.Н. Пушкиной. Дополнение, через которое мы ещё раз подчеркиваем не только его извращенность, но и его цинизм, и лживость его утверждений, именно о «взаимной любви».
2. Семнадцатое письмо Дантеса, к Геккерну, делит его переписку, как мы уже указали, на две части. И эта, только что выделенная вторая часть, - часть или «роман», написанный, Геккерну, Дантесом о «взаимной любви»! – тоже весьма характерна: она сочинена, Дантесом, именно при отсутствии самого Геккерна в Петербурге! Она начинается и кончается, у Дантеса, именно при отсутствии Геккерна в Петербурге.
Следовательно, и с только что выделенной точки зрения, - не говоря уж о наличии самого заговора против Пушкина, предусматривающем, в своих планах, рождение «взаимной любви» Дантеса и Н.Н. Пушкиной именно при отсутствии Геккерна в Петербурге! – «взаимная любовь» Дантеса и Н.Н. Пушкиной - лжива. Со стороны Дантеса, разумеется. При отсутствии барона, при котором легче было, кстати, втянуть потом, Геккерна, в начатое, царем, «дело Пушкина». И взаимная любовь - специально придумана кавалергардом. Как лживы и все слухи в петербургский свет, специально распускаемые – им же. Вот такой обобщающий комментарий, - или оценочный вывод, что точнее! - мне хотелось дать вам, читатель, перед изложением второй части переписки Дантеса.
Письмо № 18.
Петербург. 20 января 1836 года.
Я поистине виноват, что не сразу ответил на два дружественных и забавных твоих писем. Но, понимаешь, - ночи танцуешь, утро проводишь в манеже, а после обеда спишь. Вот тебе моя жизнь за последние две недели. И мне предстоит вынести её ещё, по крайней мере, столько же, а, хуже всего то, что я влюблен как безумный.
Да, как безумный, ибо просто не знаю, куда от этого деться, имени её тебе не называю, потому что письмо может до тебя не дойти, но ты припомни самое очаровательное создание Петербурга, и ты поймёшь, кто это.
А всего ужаснее в моём положении то, что она тоже меня любит, видеться же нам до сих пор было невозможно, ибо её муж безобразно ревнив. Вверяюсь тебе, дорогой мой, как лучшему своему другу, знаю, что ты посочувствуешь мне в моей беде, но, ради бога, ни слова никому, и не вздумай кого-либо расспрашивать, за кем я ухаживаю, не то, сам того не желая, ты можешь её погубить, и тогда я буду безутешен. Потому что, понимаешь, я ради неё готов на всё, только бы ей угодить, ведь жизнь, которую я веду в последнее время, это какая-то невероятная пытка. Это ужасно – любить и не иметь возможности сказать об этом друг другу иначе, как между двумя ритурнелями в контрдансе; может, напрасно я поверяю это тебе, и ты назовешь это глупостями, но сердце моё до того переполнено, что мне необходимо хоть немного излить свои чувства. Я уверен, что ты простишь мне это безумство, я согласен, что это безрассудно, но я не могу внять голосу рассудка, хотя мне это очень было бы нужно, ибо любовь эта отравляет мне жизнь; но не беспокойся, я веду себя благоразумно. И был, до сих пор, столь осторожен, что тайна эта известна только мне и ей (она носит ту же фамилию, что та дама (1), которая писала тебе по поводу меня, что ей очень жаль, но мор и голод разорили её деревни). Теперь ты понимаешь, что от такой женщины можно потерять голову, особливо, если она тебя любит.
Ещё раз – ни слова. Брею. Ведь он переписывается с Петербургом, и достаточно малейшего упоминания в письме к его супруге, чтобы мы оба погибли. Ибо бог знает, что может случиться, вот почему, дражайший друг мой, мне вечностью покажутся те четыре месяца, что предстоит нам с тобой провести в отдалении друг от друга, ибо в моём положении так необходим человек, которого любишь, кому можешь открыть своё сердце, у кого можно просить поддержки. Вот потому-то я плохо выгляжу, а не Буль этого, никогда я не чувствовал себя здоровее телом, чем теперь, но я до того взбудоражен, что уже ни днём, ни ночью не знаю покоя, именно для того, а вовсе не из-за здоровья, у меня болезненный и печальный вид.
Прощай, дражащий друг. Отнесись снисходительно к моей новой страсти, ибо и тебя я тоже всем сердцем люблю (2). Мой дорогой друг, ты был прав, когда писал в прошлый раз, что подарок от тебя был бы смешон. В самом деле, разве ты не даришь мне подарков ежедневно. И, не правда ли, только благодаря твоим подаркам, я существую: экипаж, шуба, мой дорогой, если бы ты не позволили ими пользоваться, я бы не смог выезжать из дому. Ведь русские утверждают, что такой холодной зимы не было на памяти людской. Всё же единственный подарок, который мне хотелось бы получить от тебя из Парижа – перчатки и носки из филозели, это ткань из шелка и шерсти, очень приятные и теплые вещи и, думаю, стоят недорого; если не так, посчитаем, что я не говорил. Относительно драпа, думаю, он не нужен: моя шинель вполне послужит до той поры, когда мы вместе отправимся во Францию, что же до формы, то разница, с новой формой, была бы не так велика, что не стоит из-за этого утруждаться. Ты предлагаешь мне переменить квартиру, но я не согласен. Ибо наилучшим образом и удобно устроен - в своей квартире. Так что с трудом без неё обошелся бы, тем более что я был бы стеснен, да и ты тоже – ведь кроме постоянных солдат на парадной лестнице, из-за моих поздних приездов и швейцару пришлось бы почти всю ночь быть на ногах, что было бы мне неприятно. Материи, которые ты предлагаешь, принимаю с благодарностью, и это не будет роскошеством, ведь моя старая мебель почти вся изведена животными; одно условие, что ты сам всё выберешь, по той простой причине, что у тебя намного больше вкуса; цвет же неважен – летом придется красить комнату, вот, её, и выкрасят в цвет, подходящий к материи.
Я послал Антуана (3) в деревню: меньше, чем за 500-600 рублей не найти дачи, где мы оба устроились бы удобно и в тепле. Подумай, не слишком ли это дорого, и ответь сразу, чтобы я смог распорядиться и всё устроить для твоего удобства. Дай мне знать со следующей почтой, получил ли ты письмо некого господина; позавчера он написал мне пачку писем, о которых расскажу тебе в следующий раз. Прощай, мой драгоценный, будь снисходителен к моей новой страсти, ведь тебя я тоже люблю всем сердцем. Дантес.
Примечания Серены Витала
1.Безусловно, речь идет о московской тетке Дантеса – графини Шарлоте (Елиз. Фед.) Мусиной-Пушкиной, урожденной графини фон Вартленбен, двоюродной бабушки Дантеса, через которую Геккерн должен был передать денежную помощь для Дантеса. Сокращенная фамилия «Пушкина» вместо «Мусина-Пушкина» в то время использовалась очень часто.
2. На этом месте обрывается фрагмент данного письма, опубликованного Анри Труйая в 1946 году.
3. Вероятно, слуга Дантеса.
Общий комментарий В.Б.
Знаменитое, по настоящее время, письмо Дантеса, к Геккерну, от 20 января 1836 года, отрывок из которого был опубликован, в 1946 году, Анри Труайя. Отрывок из письма, вызвавший, в советском пушкиноведении, сенсацию и породивший множество предположений и гипотез исследователей.
Главным итогом, которых, следует считать «откат», - почти всех пушкинистов! - на старые (то есть щеголевские) позиции. На позиции возникновения, пушкинской дуэли, по «семейственным причинам и обстоятельствам». И на позиции, по отношению к которым даже весьма неудачное предположение С. Ласкина, - высказанное, им, в его статье «Дело» Идалии Полетики»! - выглядит гораздо лучше только что выделенного, выше, «отката» исследователей.
Письмо № 19.
Петербург. 2 февраля 1836 года.
Мой драгоценный друг, никогда в жизни я столь не нуждался в твоих добрых письмах, на душе такая тоска, что они становятся для меня поистине бальзамом. Теперь мне кажется, что я люблю её больше, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это идея «фикс», она не покидает меня, она со мною во сне и наяву. Это страшное мучение: я едва могу собраться с мыслями, чтобы написать тебе несколько банальных строк, а ведь в этом единственное моё утешение – мне кажется, что когда говорю с тобой, на душе становится легче. У меня более чем когда-либо причин для радости, ибо я достиг того, что могу бывать в её доме (1), но видеться с ней наедине, думаю, почти невозможно, и всё же совершенно необходимо; и нет человеческой силы, способной этому помешать, ибо только так я вновь обрету жизнь и спокойствие. Безусловно, безумие слишком долго бороться со злым роком, но отступить слишком рано – трусость. Словом, мой драгоценный, только ты можешь быть моим советником в этих обстоятельствах: как быть, скажи? Я последую твоим советам, ведь ты мой лучший друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению и не думать ни о чем, кроме счастья видеть тебя, а радоваться только тому, что мы вместе. Напрасно я рассказываю тебе все эти подробности, знаю – они тебя удручат, но с моей стороны в этом есть немного эгоизма, ведь мне-то становится легче. Может быть, ты простишь мне, что я с этого начал, когда увидишь, что я приберег добрую новость. Я только что произведен в «поручики» (2); как видишь, моё предсказание исполнилось незамедлительно, и я пока служил весьма счастливо – ведь в конной гвардии до сих пор остаются в этом чине те, кто был в корнетах ещё до моего приезда в Петербург. Уверен, в Сульце также будут очень довольны, я извещу их ближайшей почтой. Честно говоря, мой дорогой друг, если бы в прошлом году ты захотел поддержать меня чуть больше, когда я просился на Кавказ – теперь ведь ты можешь это признать, или я сильно заблуждался, всегда считая это несогласием, конечно, тайным, - то на будущий год я путешествовал бы с тобой как поручик-кавалергард, да вдобавок с лентой в петлице, потому что всё, кто был на Кавказе, вернулись в добром здравии и были представлены к крестам, вплоть до маркиза де Пина (3). Один бедняга Барятинский (4) был опасно ранен, верно; но тоже – какое прекрасное вознаграждение: Император назначил его адъютантом Великого князя-наследника, а позже представил к награждению крестом Святого Георгия и дал отпуск за границу на столько времени, сколько потребуется для поправки здоровья; если бы я был там, может быть, тоже что-нибудь бы привез.
Примечания Серены Витале
1. Таким образом, мы можем теперь более точно, чем раньше, - январем 1836 года, - датировать время, когда Дантес был принят в доме Пушкиных.
2. Дантес был произведен в поручики Кавалергардского полка 28-го января 1836 года. Во французской армии этот чин равнялся лейтенанту.
3. Маркиз де Пина, упомянутый Пушкиным как принимаемым в гвардию наряду с Дантесом.
4. Князь Ал-р Ив. Барятинский – поручик лаб.- гав. Кирасирского полка, в марте 1835 года был по его просьбе командирован в войска Кавказского корпуса. Осенью этого же года был тяжело ранен, награжден золотой саблей, произведен в очередной чин, представлен к ордену Святого Георгия 4-ой степени. Позднее – фельдмаршал.
Письмо № 20.
Петербург. 14 февраля 1836 года.
Дорогой друг мой, вот и масленица миновала, а с ней и часть моих мучений, право же, мне кажется, что я несколько спокойнее с тех пор, как уже не вижу её каждый день и всякий уже вправе брать её за руку, касаться её талии, танцевать и беседовать с ней так же, как и я, но другим это было бы просто, потому что у них более спокойная совесть. Глупо говорить, но я сам бы не поверил в это прежде, но ведь то состояние раздражения, в котором я всё время находился и которое делало, меня, таким несчастным, оказывается, объясняется попросту ревностью. А затем у нас с ней произошло объяснение в последний раз, когда я её видел, ужасно тяжелое, но после мне стало легче. Эта женщина, которую считают не слишком умной, уже не знаю, может быть, любовь прибавляет ума, но невозможно проявить большего такта, очарования и ума, чем проявила она в этом разговоре, а ведь он был труден, потому что речь шла не больше и не меньше, как о том, чтобы отказать любимому и обожающему её человеку нарушить ради него свой супружеский долг; она обрисовала мне своё положение с такой искренностью, она так простодушно просила пожалеть её, что я поистине был обезоружен и ни слова не мог найти в ответ.
Знал бы ты, как она меня утешала, ибо она видела, как я задыхаюсь, в каком я был ужасном состоянии после того, как она сказала: я люблю вас так, как никогда не любила, но никогда ничего не требуйте от меня, кроме моего сердца, потому что всё другое принадлежит не мне, и я не могу быть счастлива иначе, как выполняя то, что мне велит долг, пощадите меня и любите меня всегда так, как любите сейчас, и да будет вам наградой моя любовь.
Ты понимаешь, я готов был пасть к её ногам и лобызать их, когда был бы один, и, уверяю, тебя, с этого дня моя любовь стала ещё сильнее, только теперь я люблю её иначе, я благовею, я почитаю её, как почитают того, с кем ты связан всем своим существованием.
Но прости, дражайший друг, что письмо своё я начинаю с разговора о ней, но она и я нечто единое, и, говоря о ней, я говорю о себе, а ты во всех своих письмах коришь меня, что я недостаточно подробно о себе пишу.
А я, как уже говорил, чувствую себя лучше, гораздо лучше, я, слава богу, вновь начинаю свободно дышать, ведь это же была просто невыносимая пытка – выглядеть оживленным, веселым на людях, перед теми, кто видит тебя ежедневно, в то время как душа твоя полна отчаяния, - ужасное положение, которого я и врагу не пожелаю (1). Всё же потом бываешь, вознагражден – пусть даже одной той фразой, что она сказала; кажется, я написал её тебе. Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотребляй моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до неё – время окажет свое действие и её изменит, так что ничего не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день всё сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто.
В Петербурге ничего интересного: да и каких рассказов ты хотел бы, коли ты в Париже, а ты источник всех моих удовольствий и душевных волнений, и ты легко можешь найти себе развлечения – от полишинеля на бульварах до министров в Палате, от суда уголовного до суда пэров. Я, в самом деле, завидую твоей жизни в Париже – это время должно быть интересным, а наши газеты, как не усердствуй, способны лишь весьма слабо воспроизвести красноречие и отвагу убийцы Луи-Филиппа (2).
Примечания Серены Витале
1. На этом месте обрывается фрагмент данного письма, опубликованного Анри Труйая в 1946 году.
2. Луи-Филипп – французский король с 1830 по 1848 год, убит не был. Дантес говорит о покушавшемся на убийство Жозефе Фисони, процесс над которым начался 10 февраля 1836 года в Париже. Обвиненный был казнен.
Письмо № 21.
Петербург. 6 марта 1836 года.
Мой дорогой друг, я всё медлил с ответом, ведь мне необходимо было читать и перечитывать твоё письмо. Я нашел в нем всё, что ты обещал; мужество для того, чтобы снести своё положение. Да, поистине в самом Человеке всегда достаточно сил, чтобы одолеть всё, с чем он считает необходимым бороться и Господь мне свидетель, что уже при получении твоего письма, я принял решение пожертвовать этой женщиной ради тебя. Решение моё было великим, но и письмо твоё было столь добрым, в нем было столько правды и столь нежной дружбы, что я ни на мгновение не колебался; с той же минуты я полностью изменил мое поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием, на какое был способен, но думаю, что не выучи я твоего письма, мне не достало бы духу. На сей раз, слава Богу, я победил себя, и от безудержной страсти, что пожирала меня шесть месяцев, о которой я говорил во всех письмах к тебе, во мне осталось лишь преклонение да спокойное восхищение созданием, заставившем моё сердце биться столь сильно.
Сейчас, когда всё позади, позволь сказать, что твоё послание было слишком суровым, ты отнесся к этому трагически и строго наказал меня, стараясь уверить, будто ты знал, что ничего для меня не значишь, и, говоря, что письмо моё было полно угроз. Если смысл его был действительно таков, признаю свою вину, но только сердце моё совершенно невинно. Да и как же твоё сердце не сказало тебе тотчас, что я никогда не причиню тебе горя намеренно, тебе, столь доброму и снисходительному. Видимо, ты окончательно утратил доверие к моему рассудку, правда, был он совсем слаб, но все-таки, мой драгоценный, не настолько, чтобы положить на весы твою дружбу и думать о себе прежде, чем о тебе. Это было бы более чем себялюбием, это было бы черной неблагодарностью. Доказательство всего сказанного – моё доверие, мне известны твои убеждения на этот счет, так что, открываясь, я знал заранее, что ты ответишь отнюдь не поощрением. Вот я и просил укрепить меня советами, в уверенности, что только это поможет мне одолеть чувство, коему я попустительствовал и которое не могло дать мне счастья. Ты был менее суров, говоря о ней, когда написал, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому человеку – но, видишь ли, это невозможно. Верю, что были мужчины, терявшие из-за неё голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне все – и что же, мой дорогой друг – никогда, ничего! Никогда в жизни!
Она была много сильнее меня, больше 20-ти раз просила меня пожалеть её и детей, её будущность, и была столь прекрасна в эту минуту (а какая женщина не была бы), что, желай она, чтобы от неё отказались, она повела бы себя по-иному, ведь я уже говорил, что она столь прекрасна, что можно принять её за ангела, сошедшего с небес. В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала. Итак, она осталась чиста; перед целым светом она может не опускать головы. Нет другой женщины, которая повела себя бы так же. Конечно, есть такие, у коих на устах чаще слова о добродетели и долге, но с большой добродетелью в душе – ни единой. Я говорю обо всем не с тем, чтобы ты мог оценить мою жертву, в этом я всегда буду отставать от тебя, но дабы показать, насколько неверно можно порою судить по внешнему виду. Ещё одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже и мысли её при мне не произносил. Едва твоё письмо пришло, словно в подтверждение всем твоим предсказаниям – в этот же вечер еду я на бал при дворе, и Великий Князь-наследник шутит со мною о ней, отчего я тотчас заключил, что и в свете, должно быть, прохаживались на мой счет. Её же, убежден, никто никогда не подозревал, и я слишком люблю её, чтобы хотеть скомпрометировать. Но я уже сказал, всё позади, так что надеюсь, по приезде, ты найдёшь меня выздоровевшим….
Комментарий В.Б.
Хорошо, что, - распаляясь! – Дантес не написал, в письме, что «Н.Н. Пушкина – отдалась ему». В пылу объяснения написал, Геккерну, только, что «в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне всё». А «отдать-то», как раз и не могла: семь месяцев беременности – нешуточный срок. Да и беременность протекала у неё, как вы помните из нашего «Общего анализа», тяжело. Дантес здесь, как и вообще о «взаимной любви», явно врет Геккерну.
Могла «отдать», но, опять же, не «отдала». Кстати, возвратилась домой с большим негодованием, - на «предложение» Дантеса! – при свидании-провокации 2-го ноября 1836 года. Вот единственный вероятностный случай, когда и Дантес – реально «просил», - да, ещё, и с пистолетом у виска! – и она, - благодаря шантажу его и Идалии Полетики! – чуть не попалась, - из-за своей мягкости и некоторой легковерности к людям, «как кур в щи»! В остальном же Н.Н. Пушкину – не в чем обвинять. Так как всё остальное это и есть, как раз, сплетни.
Сплетни, распускаемые и демонстрируемые - именно Дантесом. Так как им была получена команда, от Нессельроде, именно на демонстрацию, в свет, своей влюбленности и распускания сплетен, в свет, о взаимной влюбленности его и жены поэта. А заодно и Геккерну, отсутствующим в Петербурге!
Письмо № 22.
Петербург. Суббота. 28 марта 1836 года.
(…). Хотел писать тебе, не говоря о ней, однако признаюсь, письмо без этого не идет, да к тому же, я обязан тебе отчетом о своем поведении после получения последнего письма. Как и обещал, я держался твердо и от встреч с нею не искал: за эти три недели я говорил с ней четыре раза и о вещах, совершенно незначительных, а ведь Господь свидетель, мог бы проговорить десять часов кряду, пожелай я высказать половину того, что чувствую, видя её. Признаюсь откровенно – так, как я тебя; я и сам бы не поверил, что мне достанет духу жить поблизости от столь любимой женщины и не бывать у неё, имея для этого все возможности. Ведь, мой драгоценный, не могу скрыть от тебя, что всё ещё безумен; однако же, сам Господь пришел мне на помощь: вчера она потеряла свекровь (1), так что не меньше месяца будет вынуждена оставаться дома, тогда, может быть, невозможность видеть её позволит мне не предаваться этой страшной борьбе, возобновляющейся ежечасно, стоило мне остаться одному: надо ли идти или не ходить. Так что признаюсь, в последнее время я постоянно страшусь сидеть дома в одиночестве и часто выхожу на воздух, чтобы рассеяться. Так вот, когда бы ты мог представить, как сильно и нетерпеливо я жду твоего приезда, а отнюдь не боюсь его – я дни считаю до той поры, когда рядом будет кто-то, кого я мог бы любить – на сердце так тяжело, и такое желание любить и не быть одиноким в целом свете, как сейчас, что шесть недель ожидания покажутся мне годами.
Примечания Серены Витале
1. Над. Осиповна Пушкина, мать Пушкина, скончалась утром 29-го марта 1836 года; приходится предполагать, что Дантес начал своё письмо 28-го марта и продолжил его на следующий день. Аналог – письмо Дантеса от 2-го августа 1836 года, начатого 30-го июля.
Письмо № 23.
Петербург. Апрель 1836 года,
после 5-го числа (1).
Мой драгоценный друг, необходимо, чтобы я рассказал тебе что-нибудь до твоего приезда в Петербург. Хотя ничего особенно интересного и нет, нужно рассказать тысячу пустячков для наших бесед у камина. Право, мой дражащий, говоря, что считаю дни до твоего приезда, я лгал – минуты, да минуты. Как же крепко мы обнимемся! Как станем беседовать о тебе, обо мне, о твоём путешествии – да, советую запастись твоим знаменитым терпением, ибо не дам тебе ни минуты покоя. Я хочу надоесть тебе вопросами, ведь тебе придется день за днем рассказывать мне обо всем, чем ты занимался во время отсутствия.
Мой бедный друг, я от всего сердца жалею, что тебе пришлось совершить скучную поездку, которую тебе пришлось предпринять для получения того, что должно составить наше счастье. За десять дней познакомиться с семьей – дело, безусловно, мало приятное, но оно должно превратиться в муку, если знакомство завершается твоей просьбой, в которой нет ничего приятного для этих особ. Они могли бы очень легко, и при этом, не дав повода для упреков, отказаться ввести в свою семью иностранца, который, конечно, не заставит их стыдиться себя и сознаёт всю ответственность своего нового положения….
Ещё одна неприятная новость: всё это лето у нас будут работать каменщики, как я уже писал. Завадовские купили дом и будут подстраивать этаж над квартирой Владен (2). (…).
Не хочу говорить тебе о своем сердце, ибо пришлось бы сказать столько, что никогда бы не кончил. Тем не менее, оно чувствует себя хорошо, и данное тобой лекарство оказалось полезным, благодарю миллион раз, я возвращаюсь к жизни и надеюсь, что деревня исцелит меня окончательно, - я несколько месяцев не увижу её.
Ты пишешь, что Жан-вер просил руки сестры красавицы графини Борх и ему по справедливости отказали. Что же, соперник его победил и скоро получит её в жены (3). Прощай, мой драгоценный друг, единственный поцелуй в одну твою щеку, но не более, ибо остальные мне хочется подарить тебе по приезде. Дантес.
Примечания Серены Витале
1. Датируется на основании полного текста данного письма.
2. Речь идёт о двухэтажном доме по Невскому проспекту, 48, принадлежащему семейству графов Владенов. Хозяйка его числилась женой генерала Владена, не жившая в Петербурге. Дантес её именует «мадам Владен». Её дочь, урожденная графиня Владен Ел. Мих., в замужестве Завадовская. Вероятно, Завадовские хотели в 1836 году достроить указанный в письме дом, но эти планы тогда не были претворены в жизнь. Второй этаж дома занимали Геккерн с Дантесом.
3. Ольга Винокентьевна Голынская, двоюродная сестра Нат. Ник. Гончаровой, сестра Любови Винокентьевны Борх (жена графа Иосифа Михайловича Борха, имя которого использовано в подписи анонимного пасквиля, присланного Пушкину 4-го ноября 1836 года). 1-го октября 1836 года стала женой Франсуа Веймара, французского литератора.
Комментарий В.Б.
На только что приведенном письме заканчивается вторая часть переписки Дантеса, уже отражающая, у кавалергарда, начало активной части николаевской компании по дискредитации жены поэта. Из только что выделенной части берет своё начало, или истоки, и николаевская компрометация по дискредитации Александрины Гончаровой и Екатерины Гончаровой, так как Дантес вошел в дом Пушкиных, 27-го января 1836 года, как претендент в женихи названных девушек.
В выделенных, выше, письмах, Дантес – даже не упоминает, о них. Но компания по дискредитации сестер Гончаровых будет начата, Николаем I, через цепь: граф Нессельроде – Дантес и его сотоварищи по полку – Идалия Полетика (с момента переезда, Пушкиных-Гончаровых, на дачу) – великосветские кумушки типа девицы Мердер или Софьи Карамзиной, великосветские салоны типа г-жи Нессельроде, и прочее.
В третьей части переписки Дантеса, - относящейся уже к дуэльным событиям! – мы приведем только два письма Дантеса к барону Геккерну. Два письма, остававшиеся, - до опубликования их, в 1995 году, в петербургском журнале «Звезда»! - неизвестными для общественности. Остальные письма третьей части находится во многих трудах по дуэльной истории Пушкина (но находятся в них, по настоящее время, как бы в тени). К сожалению, в предлагаемом, вам, разделе мы не будем их приводить.
Письмо № 24.
Петербург. 17 октября 1836 года.
Дорогой друг, я хотел говорить с тобой сегодня утром, но у меня было так мало времени, что это оказалось невозможным. Вчера я случайно провел весь вечер наедине с известной тебе дамой, но когда я говорю наедине – это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской, почти час. Можешь вообразить мое состояние, я, наконец, собрался с мужеством и достаточно хорошо исполнил свою роль и даже был довольно весел. В общем, я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался; после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание.
Вот почему я решил прибегнуть к твоей помощи и умолить выполнить сегодня вечером то, что ты обещал. Абсолютно необходимо, чтобы ты переговорил с нею, даба мне окончательно знать, как быть.
Сегодня вечером она едет к Лерхенфельдам, так что, отказавшись от партии, ты улучшишь минутку для разговора с нею.
Вот моё мнение: я полагаю, что ты должен открыто к ней обратиться и сказать, да так, чтобы не слышала сестра, что тебе совершенно необходимо с нею поговорить. Тогда спроси её, не была ли она случайно вчера у Вяземских, когда же она ответит утвердительно, ты скажи, что так и предполагал и что она может оказать тебе великую услугу; ты расскажешь о том, что со мной вчера произошло по возвращении, словно бы был свидетелем; будто мой слуга перепугался и пришел будить тебя в два часа ночи, ты меня много расспрашивал, но так и не смог ничего добиться от меня. Примечание Серены Витале. После этой фразы идет приписка вдоль левого поля. «Но, впрочем, тебе и не надобно было моих слов, ведь ты и сам догадался, что я потерял голову из-за неё, а наблюдая перемены в моём поведении и в характере, окончательно в этом утвердился, а стало быть, и мужу невозможно было не заметить этого же самого». И что ты убежден, что у меня произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду (мужа там не было). Это только докажет, что я не рассказал тебе о вечере, а это крайне необходимо, ведь надо, чтобы она думала, будто я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её лишь как отец, интересующийся делами сына; тогда было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более близкие отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что, по крайней мере, судя по её поведению со мной, такие отношения должны быть.
Словом, самое трудное – начать, и мне кажется, что такое начало весьма хорошо, ибо, как я сказал, она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен заранее, пусть она видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за моё здоровье и судьбу, и ты должен настоятельно просить хранить это в тайне от всех, особенно от меня. Всё-таки было бы осмотрительно, если бы ты не сразу стал просить её принять меня, ты мог бы сделать это в следующий раз, а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме. Ещё раз умоляю тебя, мой дорогой, прийти на помощь, я всецело отдаю себя в твои руки, ибо, если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведет, я сойду с ума.
Если бы ты сумел вдобавок припугнуть её и внушить, что….
Пояснение Серены Витале:
«Далее несколько слов не читаются. Дантес вымарал всю эту фразу, так что с трудом можно разобрать, только её начало, приводим его в оригинале», - здесь, на этом месте, С. Витале приводит вымаранную Дантесом фразу на французском языке. Далее она продолжает: «Возможно, что он так и не закончил свою мысль: сначала он зачеркнул написанное, а потом размазал ещё не просохшие чернила другим концом гусиного пера или маленьким перышком. Он так старательно вымарал это место, что теперь уже никакая – даже самая совершенная – техника реставрации старых рукописей не может восстановить испорченный текст. Каким именно образом он хотел «припугнуть» Натали? К чему он вел? К трагическому финалу - «Я покончу счета с жизнью» - или к низкой прозе жизни, пригрозив, например: «обо всём рассказать мужу»? Этого мы никогда не узнаем, однако для нас не стало бы большой неожиданностью, если бы вдруг подтвердилось второе предположение».
Прости за бессвязанность этой записки, но поверь, я потерял голову, она горит, точно в огне, и мне дьявольски скверно, но, если тебе недостаточно сведений, будь милостив, загляни в казарму перед поездкой к Лерхенфельдам, ты найдешь у меня Бетанкура (2). Целую тебя, Жорж де Геккерн.
Примечания Серены Витале
1. Обоснование датировки дано в отрывке из книги «Пуговица Пушкина», в главе «Зачеркнутые фразы».
2. Августин (Адольф) де Бетанкур – ротмистр Кавалергардского полка, однополчанин Дантеса.
Комментарий В.Б.
Одно из самых важных, на мой взгляд, писем Дантеса к Геккерну. Из всей их переписке, разумеется. Ибо в этом письме есть и наличие дома Вяземских, в заговоре против Пушкина. И вскрывается, через письмо Дантеса, одна из целей усыновления, бароном Геккерном, бравого кавалергарда.
Вскрывается, к примеру, через строку: «ты расспрашиваешь её лишь как отец, интересующийся делами сына». И Дантес втягивает Геккерна, в этом письме, именно в сводничество. Так что Пушкин был прав и в ноябрьском, 1836 года, и в январском, 1837 года, своих «ругательных письмах» к Геккерну. Кстати, «ругательными» мы их называем потому, что они могли и не вызвать дуэли, ибо это – частные письма поэта (Да и поэт, в январе, вызова, на дуэль, не посылал.).
Из только что приведенного письма видно, что Дантес не позднее 17-го октября, 1836 года, послал, Н.Н. Пушкиной, свое первое письмо. Вот факт: «…а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме». Это письмо (первое) подтверждается, кстати, и фразой из письма, Дантеса, от 6-го ноября 1836 года: «…и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах».
Так что перед 17-м октября 1836 года письмо Дантеса, к жене Пушкина, реально существовало. Как был реально задействован Дантесом, в заговоре против Пушкина, и дом Вяземских. А на этом «дамском вечере», - назовем, его, так! – была хозяйкой – именно княгиня Вяземская. Протеже, которой был – сам Михаил Павлович, брат царя Николая I.
Письмо № 25.
Петербург. 6 ноября 1836 года (1).
Мой драгоценный друг, благодарю за две посланные тобой записки. Они меня несколько успокоили, я в этом нуждался и пишу эти несколько слов, чтобы повторить, что всецело на тебя полагаюсь, какое бы решение ты не принял, будучи заранее убежден, что во всем этом деле ты станешь действовать лучше меня.
Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но это большая неосторожность либо безумие, чего я, к тому же, не понимаю, как и того, какова была её цель. Записку пришли завтра, чтобы знать, не случилось ли чего нового за ночь, кроме того, ты не говоришь, виделся ли с сестрой (2) у её тетки (3) и откуда ты знаешь, что она (4) призналась в письмах.
Доброго вечера, сердечно обнимаю. Жорж де Геккерн.
Приписка к письму: «Во всем этом Екатерина (5) – доброе создание; она ведет себя восхитительно».
Примечания Серены Витале
1. Письмо датируется на основании содержания и того, что в этот день Дантес находился на дежурстве в полку.
2. С Екатериной Гончаровой.
3. У Екатерины Ивановне Загряжской.
4. Н.Н. Пушкина.
5. Екатерина Гончарова.
Комментарии В.Б.
1. Дантес до последнего письма переписки придерживался линии «безумной влюбленности», его, в жену поэта. Что позволит ему втянуть, в «дело Пушкина»: и Геккерна, - с выделенной точки зрения наиболее наглядно письмо № 24, в котором Дантес буквально втягивает, Геккерна, в «дело Пушкина»; и, что наиболее важно, Н.Н. Пушкину.
«Безумная любовь» или «всепожирающая страсть» делали всё поведение Дантеса, по отношению к Н.Н. Пушкиной, - от начала и до конца лживое и лицемерное! – достоверностью и реальностью жизни света, делали саму дантесовскую «любовь» - реальностью жизни света.
Именно по только что выделенной «ценности» она и была взята, заговорщиками, за основу их активной части заговора против поэта. Именно через только что выделенное её свойство, дуэль Дантеса, с Пушкиным, и «наряжалась» в «семейственность».
Именно через это её свойство - неразличимость желаемого и реального, неразличимость истинного отношения Дантеса, к Н.Н. Пушкиной, с его лживой и лицемерной «любовью» к ней - и следует всегда выделять в николаевском заговоре против Пушкина.
Первоначальный вид которой, или её стержень, и был выражен, как раз, в демонстративной «безумной любви» Дантеса, в его «всепожирающей страсти». И именно это её свойство, - неразличимость! – ещё раз выделим, определяло главную линию поведения, Дантеса, на заключительной стадии николаевского заговора.
Здесь мы видим, что помимо одежды «семейственности», самое грязное и варварское преступление 19-го века, совершенное русским царем через наёмного убийцу Дантеса, именно через «безумную любовь Дантеса маскировалось под некую деформацию истины. Другими словами, маскировалось заговорщиками, с юридической точки зрения, под не особо тяжкое преступление: маскировалось под преступление юнца-офицера, вызвавшего на дуэль, Пушкина, вся вина которого заключалась лишь в том, что он был охвачен «безумной любовью к жене поэта.
2. А, между тем, даже из последнего письма переписки, письма № 25, прекрасно видно, что Дантес не охвачен «всепожирающей страстью». Пример тому: его двойная «игра». Лживой страстью, прекрасно, кстати, видимой по его письмам от 17-го октября и 6-го ноября 1836 года.
И, тоже, кстати, уже из только что выделенных, выше, писем прекрасно видно, что он «играет в любовь» и с Е. Гончаровой. Из рассказа воспоминания А.В. Трубецкого, 1887 года, нам известно, что он «играл в любовь» и с Александриной Гончаровой. А тайно сожительствовал, как нам уже известно по его переписке, с Идалией Полетикой. Изображал он «любовь», как вы уже знаете, и к молоденькой княжне Марии Барятинской.
Итак, окончательный вывод по Дантесу, в связи с вводом его переписки в нашу работу, не только не изменился, но и с многих сторон дополнился. Дантес не «противник» (или оппонент) поэта, - как нас пыталась убедить Серена Витале! – а именно убийца Пушкина, к тому же – убийца наёмный, купленный.
Причем, убийца и очень грязный, и – циничный буквально во всем.
На этом можно и завершить переписку Дантеса, так как все письма кавалергарда, опубликованные С. Витале, мы изложили. Но предлагаемая вам работа, как вы уже знаете, гораздо шире рамок приведенной, здесь, переписки. К примеру, в книге «Тайное осквернение Гениев» мы затронули и тему враждебного отношения Николая I, к «Кутузовским дамам» и, в частности, враждебности Дантеса, работающего в унисон с царем, к Е.М. Хитрово, дочери Кутузова.
Приведя, в качестве факта, выдержку из его письма под № 11 (смотрите письмо). В пояснениях Серены Витале есть и ещё одно письмо, подтверждающее его враждебность к «Кутузовским дамам», которое тоже ещё неизвестно многим читателям. Поэтому приведем и это письмо, присвоив ему последний номер дантесовской переписки.
Письмо № 26.
Петербург. Жорж Дантес – Е. Гончаровой.
22 декабря 1836 года.
Барон поручает мне просить вас о первом полонезе, а также о том, чтобы вы держались в стороне от Двора, чтобы он мог вас сыскать. Я и без вашей записки знал, что г-жа Хитрово конфидентка Пушкина. По-видимому, она никогда не изменяет своей привычки совать нос в дела, которые её не касаются. Сделайте милость, если об этом снова зайдет речь, то знайте, что г-жа Хитрово поступила бы много лучше, если бы вместо того, чтобы обсуждать поступки других, занялась бы собственным поведением, особенно в том, что касается приличий, материи, о которой она, по-видимому, давно забыла. …Досадно, что завтра утром у вас не будет экипажа. Но поскольку, я думаю, вы лучше меня знаете, чем вы располагаете для выездов, не моё дело давать вам советы. Но как бы то не было, мне не хотелось бы, чтобы вы испрашивали разрешение по всей форме у вашей дорогой тётушки.
Примечание Серены Витале
Само письмо – без даты. Мы датируем его 22 декабря 1836 года, поскольку оно содержит указание о бале, на котором Дантес не мог быть (По нашим предположениям он был болен.), но на котором должен был присутствовать двор. Мы предполагаем, что это был бал во дворце княгини Барятинской, который состоялся, как раз, 22 декабря 1836 года. Серена Витале.
Комментарий В.Б.
Как видите, и здесь враждебность Дантеса, к Е.М. Хитрово, - а, следовательно, и к Д.Ф. Фикельмон! – налицо. И этот факт свидетельствует о скрытой неприязни, Николая I, к чете Фикельмон (Смотрите – выше).
Не ласков, - ещё не женатый Дантес! – и к объявленной на балу 17 ноября 1836 года, у дворянина С.В. Салтыкова, невесте: он не только отчитывает, её, но и неприкрыто грубит ей. Куда только делась – его «любовь! Только после свадьбы, - и чуть-чуть перед нею! – он «побалует», Е.Гончарову, ласковыми любовными словами. Вот вам, в чистом виде, вся его «любовь». На этом мы и закончим разговор о переписке Дантеса.
Шестой раздел
Отчет графа Бенкендорфа
Иногда документ, найденный исследователями, по своей значимости и важности не уступает десяткам писем той или другой переписки. На наш взгляд, именно таким документом является отчет графа Бенкендорфа об «Обстоятельствах смерти и погребения Пушкина». С циничной резолюцией Николая I на нём. В виду важности только что названного документа с царской резолюцией на нём, тоже свидетельствующих о наличии заговора против наших двух Великих поэтов, дадим вам выдержку, подтверждающую этот документ, так, как это мы сделали в книге «Самодержец и Поэты»:
«В это же время Николай I тайно определяет и день «Ссылочно-высылочного разъезда» «Дантеса-Германна» и Поэта! Он выбрал – 19-ое марта 1837 года.
Март, 19. День «Ссылочно-высылочного разъезда»! Второе тайное императорское торжество! Первое же выделил пушкинист А.Гессен. Вот свидетельство А.Гессена, взятое нами из его книги «Набережная Мойки, 12», подтверждающее только что изложенный, выше, факт.
В виду его важности как для показа николаевского заговора против Пушкина, так и для показа николаевского заговора против Лермонтова, приведем в полном объеме всю выдержку из названной книги А. Гессена:
«О настроении умов в России и обстоятельствах смерти и погребения Пушкина» Бенкендорф сообщил Николаю I в своем отчете о действиях корпуса жандармов: “В начале сего года умер от полученной им на поединке раны знаменитый наш стихотворец Пушкин. Пушкин соединял в себе два единых существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями государя, он, однако, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы жизни стал осторожнее в излияниях оных. Сообразно сим двум свойствам Пушкина образовался и круг его приверженцев. Он состоял из литераторов и всех либералов нашего общества. И те, и другие приняли живейшее, самое пламенное, участие в смерти Пушкина; собрание посетителей при теле было необыкновенное: отпевание намеревались сделать торжественное; многие располагали следовать за гробом до самого погребения в Псковской губернии: наконец дошли слухи, что будто в самом Пскове предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб людьми, приготовив к этому жителей Пскова. Мудрено было решить, не относились ли все почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту. - В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное, как бы народное, изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, - высшее наблюдение признало своею обязанностью мерами негласными устранить все сии почести, что и было выполнено”.
На этом жандармском документе Николай I собственноручно положил циничную резолюцию: “Весьма удовлетворительно и читал с большим удовольствием”. Это был царский “венок” на могилу Пушкина…”.
Здесь А. Гессен, безусловно, прав! Остается только выделить, что помимо корпуса жандармов, упомянутых в отчете самим Бенкендорфом (Смотрите, его, выше!), Николай I, чтобы исключить именно всенародное прощание с поэтом, устроил еще и военный смотр войск.
Смотр войск, с помощью которого совершенно исключил доступ народа: и к Конюшенной церкви, и к Исаакиевскому собору, и, даже, к улице, на которой находилась последняя квартира поэта! Это - еще малоизвестный, русской общественности, факт. Факт, вскрытый - совсем недавно. Вот как он выглядит в пояснениях пушкиниста Я. Левковича к книге П.Щеголева “Дуэль и смерть Пушкина”:
“Вяземский употребляет слово “военный парад” в ироническом смысле, имея в виду “целый корпус жандармов”, собравшихся у гроба Пушкина. Однако такой парад состоялся в действительности. М.И. Яшин нашел в камер-фурьерском журнале отметку о параде войск, который назначался на 2-ое февраля (то есть на другой день после отпевания Пушкина, когда его тело было еще в подвале Конюшенной церкви), и соответствующие приказы по Кавалергардскому и лейб-гвардии Конному полкам.
В этих полках на 2-ое февраля были назначены обычные эскадронные учения, а потом сделано дополнение, изменившее первоначальный приказ. 60 тысяч кавалерии и пехоты со всеми обозами были вызваны на площадь к Зимнему дворцу. В приказах был указан порядок прохождения войск и обозов, причем конечным пунктом для обозов была указана Конюшенная улица; здесь они должны были остановиться. Это объясняет, почему отпевание было перенесено из Исаакиевского собора в Конюшенную церковь. Правительство могло не опасаться большого стечения народа”.
Комментарий В.Б. - совершенно не объясняет! Яков Левкович, здесь, не прав! Об истинной причине переноса гроба поэта, в Конюшенную церковь, смотрите, у нас, выше! Войска же, - 60 тысяч! - понадобились Николаю I для того, чтобы народ не толпился: ни у Исаакиевского собора, ни у Конюшенной церкви, ни - у дома поэта! Вот таков еще один жандармский “сюрприз” русскому народу, совсем исключившим его прощание с А.С. Пушкиным, преподнес, в то время, именно царь Николай первый!
Он, обманув, 1-го февраля 1837 года, русский народ (Через тайный перенос, гроба поэта, в Конюшенную церковь!) рассчитывал на следующее. Что именно 1-го и 2-го февраля народ: массово будет искать - именно место панихиды по Пушкину, или церковь. И, найдя его, массово пойдет - именно к Конюшенной церкви!
И, потому, выставил там, ко 2-му февраля, именно громоздкие и многочисленные военные обозы, чем и преградил, русскому народу, доступ в только что указанную церковь. Многочисленные же войска, - 60 тысяч! - парализовали народ: и перед Исаакиевским собором, и перед домом поэта на Мойке! Однако вернемся - к жандармскому отчету.
Комментарии здесь, как говорят, излишни, так как торжество Николая I, здесь, налицо. Новый поэт ссылался на Кавказ под пули, а убийца Пушкина, Дантес-Германн, высылался из России на родину, во Францию, что было равносильно – поощрению! «Если поэта не убьют на Кавказе, то они, Поэт и «Германн», ещё встретятся!» - злорадно думал император.
Скорее всего, что в этот же день за Лермонтовым потянулись и агенты с тайными миссиями: одни – к семейству Мартыновых, другие – к самому Мартынову. Николаевский заговор против Лермонтова, вышел из зародышевого состояния и начал приобретать осязаемые черты!
В этот же день был посажен в крепость второй секундант Пушкина, К.К. Данзас, и умерла княгиня Н.К. Загряжская, «сыгравшая», в николаевском заговоре против Пушкина, роль «знатной старухи» (по повести «Пиковая дама» - роль Екатерины II). Николай I был доволен: заговор против Пушкина «благополучно» закончился, а заговор против Лермонтова… только начался!
Как видите не только налицо наличие заговора против наших двух Великих поэтов, но и налицо, так же, их тайное, то есть скрытое от общественности, осквернение и чернение, выразившееся как в отчете шефа жандармов, так и в циничной резолюции, наложенной Николаем I на указанный, выше, отчет. Это – если придерживаться темы, вынесенной в заголовок книги.
Но, начиная с этой же книги (названной, нами, «Тайное осквернение Гениев»), мы, в связи с наличием заговора против Пушкина и Лермонтова, повели борьбу и за их перезахоронения, русским народом, с величайшими почестями и в самом почитаемом, народом, месте – в столице России, на их родине. А из отчета Бенкендорфа видно, с какими пышными почестями русский народ захоронил бы Пушкина, не помешай, ему, Николай-палкин.
Следовательно, долг народа, как перед Пушкиным, так и перед Лермонтовым, ещё не выполнен. Он ждет ещё своего часа. И Пушкин, и Лермонтов обязательно должны быть перезахоронены с величайшими почестями в Москве. Этим актом мы не только отдадим почести, которых лишил, их, царь-преступник, но и смоем, наконец, то грязное пятно с русской Истории, которое он, с наслаждением садиста, тайно посадил на неё.
Как видите уже и сами, ненависть царя Николая I, к Пушкину, была – огромной. И это тоже свидетельствует о наличии николаевского заговора против Пушкина.
------------------------------------------------
Часть третья
Воспоминание А.И. Герцена о Жеребцовой
(Запись дается в сильно сокращенном виде)
1.
Первая выдержка. Её объём – большой. Поэтому попытаемся выразить, её главную суть, своими словами. А в ней сознательно говорится, А.И. Герценом, - и о графе Бенкендорфе, и о Дубельте, и о немце-чиновнике министерства внутренних дел! - именно о засилии немцев в николаевской России. Сознательно упоминает Герцен, через «идеального генерала», и о Кавказской войне. Кроме того, характеризуя Бенкендорфа, указывает и на его весьма неприглядный конец. Сознательно вводит Герцен, в свои воспоминания, и графа Строганова. Другими словами, в своем воспоминании Герцен вводит, - скорее всего, специально! - именно злейших врагов А.С. Пушкина.
Вторая выдержка. «От Строганова я поехал к одной даме; об этом знакомстве следует сказать несколько слов. … Я вообще не любил важных людей, особенно женщин, да ещё к тому же семидесятилетних; но отец мой спрашивал второй раз, был ли я у Ольги Александровны Жеребцовой»
Примечание литературоведа Н.П. Анциферовой – Жеребцова О.А. (1766-1826 годы) – сестра Платона Зубова, фаворита Екатерины II; принимала участие в дворцовом перевороте, закончившемся убийством Павла I и воцарением Александра I (1801 год).
Третья выдержка, основная. «Тьер (французский историк и политический деятель; - примечание Н. Анциферовой) в одном томе истории Консулата довольно подробно и довольно верно рассказал умерщвление Павла. В его рассказе два раза упомянута женщина, сестра последнего фаворита Екатерины, графа Зубова. Красавица собой, молодая вдова генерала, кажется убитого во время войны, страстная и деятельная натура, избалованная положением, одаренная необыкновенным умом и мужским характером, она сделалась сосредоточием недовольных во время дикого и безумного царствования Павла. У неё собирались заговорщики, она подстрекала их, через неё шли сношения с английским посольством. Полиция Павла заподозрила ее, наконец, и она вовремя извещенная, может самим Паленом, успела уехать за границу. Заговор был тогда готов, и она получила, танцуя на бале прусского короля, весть о том, что Павел убит. Вовсе не скрывая радости, она с восторгом объявила новость всем находившемся в зале. Это до того скандализировало прусского короля, что он велел её выслать в двадцать четыре часа из Берлина.
Она приехала в Англию. Блестящая, избалованная придворной жизнью и снедаемая жаждой большого поприща, она является львицей первой величины в Лондоне и играет значительную роль в замкнутом и недоступном обществе английской аристократии. Принц Валлийский, то есть будущий король Георг IV, у её ног, вскоре более…».
Пояснение В.Б.
Первое. Из выдержки отчетливо видно, что Павел I знал, через жандармов, о готовящемся, против него, заговоре. Знал, но ничего не предпринял именно для разгрома заговора.
Второе. Отчетливо видна, из воспоминания Герцена о Жеребцовой: и связь, заговорщиков, именно с англичанами; и связь, их же, с прусским двором (Вспомните: «Это до того скандализировало прусского короля, что он велел её выслать в двадцать четыре часа из Берлина».
Скандализировало же, нового прусского короля, по многим причинам. Скандализировало, например, тем, что Мария Федоровна, жена Павла I, была племянницей самого Фридриха Великого. И тем, тоже, к примеру, что сам Фридрих Великий был, как вы уже знаете по моим предыдущим книгам, прямо причастен: и к взятию императрицей Елизаветой Петровной своего племянника ко двору в качестве наследника российского престола; и к взятию, в жены Петра Федоровича, именно Ангальт Цербстской. И так далее. Другими словами, именно через только что указанные, вам, причины прямо просматривалась династическая интрига, англичан и прусаков, против России.). Так что Герцен подтверждает, через свои воспоминания о Жеребцовой, именно правоту Пушкина-историка.
Четвертая выдержка. «…Мне двадцать лет не было, когда брат был в пущем фаворе, императрица меня очень ласкала и очень любила…» (Тоже весьма интересная, для нас, запись А.И. Герцена. О.А. Жеребцова масоном, может быть, и не была. Но зато имела, из-за своего брата-фаворита, мощное влияние при российском дворе. И, при её ненависти к Павлу I «работала», против Павла, с не меньшим, чем у масонов, рвением и усердием.).
Далее читайте воспоминание А.И. Герцена, об О.А. Жеребцовой, самостоятельно. В его книги «Былое и думы». Кстати, в нем, то есть в герценском воспоминании, есть и множество других весьма интересных, для нас, наблюдений «дворянского революционера» (Определение советского литературоведа В.А. Путинцева). Мы же выделим, из книги Герцена «Былое и думы», примерно следующее.
2.
Это его разговор, в XXVII-ой главе, о Павле I. А в нём он называет, императора, «рыцарственным Павлом». К этому определению, Герцена, литературовед Н.П. Анциферова дает следующее примечание: «Павел I был гроссмейстером (начальником) рыцарского мальтийского ордена».
Раз уж даже советский литературовед дал, наконец, официальное объяснение выражению А.И. Герцена о Павле I, то нам стоит закончить разговор, о Павле I и о масонах, начатый в предыдущих наших поисковых книгах, очень важным, на мой взгляд, умозаключением. Главный смысл, его, сводится примерно к следующему. Присоединяясь к оценке, Павла I, и А.С. Пушкиным и А.И. Герценом, - главный смысл, которой, что Павел I - Деспот и Тиран, сумасброд и крайне непоследовательный, в своих решениях, человек! – мы, тем не менее, выделим примерно следующее об этом императоре.
Первое. Само назначение Павлом I, себя, магистром Мальтийского ордена, - вызвавшее, как вы уже знаете по моим предыдущим поисковым книгам, грандиозный скандал в Европе! – было, всё же, не сумасбродством «романтического нашего императора» (выражение А.С. Пушкина).
Ибо Павел I, втянутый Екатериной II, через графа А.Безбородко, в масоны, прекрасно понял всю силу и мощь масонской организации. И, разумеется, опасность, исходящей именно из этой организации. И, поняв именно это, решил переподчинить, себе, хотя бы русских масонов.
Решил через само назначение, себя, магистром Мальтийского ордена! А переподчинить и потому, что прежним хозяином, русских масонов, была именно Екатерина II, его мать.
Через что и вызвал, у англичан и пруссаков, - являющихся, в то время, истинными хозяевами масонских лож! – ответную реакцию: заговор и убийство непокорного, им, «российского» императора.
Второе. Не является сумасбродством и резкое сближение, Павла I, с Наполеоном. Ибо он именно через итало-швейцарский поход А.В. Суворова отчетливо увидел не только всю подлость англичан, пруссаков и австрийцев, но и увидел, что они используют, Россию, именно в качестве «дубинки для Наполеона». Вовсе не горя, при этом, лично воевать против Бонапарта.
Другими словами, стремились, - как и все европейские хищники описанных вам, в моих предыдущих книгах, исторических эпох! – «таскать каштаны, из огня, с помощью чужих рук».
3.
Ну и несколько слов о самом предисловии советского литературоведа, В. Путинцева, к труду Герцена «Былое и думы». А из него, - да и из самих дум (то есть мыслей) А.И. Герцена о «Былом» (то есть об Истории)! - отчетливо видно именно «разгорание революционности» в России. Ещё раз выделим, что только что обозначенная мысль-идея увлечения, русской интеллигенцией, революцией, крайне порочна. И, разумеется, разными, там, лжеучениями. И их представителями в событиях русской Истории. Типа народовольцев, социалистов, марксистов-ленинцев и т.д.
Ибо, во-первых, именно революция стала в начале для Англии, - а, в современных условиях, уже для США с Евросоюзом и Японией с Южной Кореей! – главным инструментом, способом и средством: по развалу многих государств Мира и превращения, народов этих стран, в рабов; по установлению, ими, господства над всем остальным Миром.
Просто классический пример, тому: события, после большевистского переворота, 1917 года. Приведший, как вы уже знаете по самой русской Истории: как к интервенции России немцами в 1918 году, - а, потом, и всех «союзников» России, по Антанте! – так и, потом, к огромной гражданской войне в России. Современный пример-факт. Тоже - классический: развал США, совместно с Евросоюзом, Югославии.
Во-вторых, сами «революции» - бархатные и цветные, сексуальные и «Великие» - с неизбежностью выносят во Власть – самых непорядочных людей. Точнее: криминал той или другой страны Мира. Который беспощадно и грабит свой народ. Примеры-факты, тому: «лихие девяностые» в России.
Годы, при которых, по словам самого Б. Ельцина: «Мы создали, в России, только богатых и бедных». Или события в Украине этих же годов. На Украине, в которой разные, там, Лазаренковы, Кравчуки, Кучмы, - а, потом, и В. Ющенко с Ю. Тимашенко! – и «составили», то есть именно награбили, свои огромнейшие состояния.
Который, - и всегда хищные развитые капиталистические страны (то есть США с их сателлитами)! – и начинают прямо-таки с неистовостью грабить ту или иную страну Мира, которую, только что названные хищники, специально и подвели – к «революции». И который, то есть криминал той или другой страны Мира, прямо попадает, при этом, именно в марионеточную зависимость от США и их сателлитов.
Примеров-фактов, здесь, огромное множество. Это, в качестве тоже классического образца: и «революция роз» в Грузии, породившая, - тоже классическую! - американскую марионетку М. Саакашвили. «Оранжевая революция» на Украине, породившая, - тоже классическую! - марионетку В. Ющенко; и т.д.
В-третьих.
Выделяемые, здесь, «революции» несут, в большей части своей, кровавые и огромные, по своему масштабу, гражданские войны. И, тоже многочисленные, так называемые региональные конфликты. Которые (гражданские войны и региональные конфликты) тоже не только «на руку» США с их сателлитами, но и приносят, тем же хищникам, огромные сверхприбыли.
Примеры-факты здесь, к сожалению, тоже многочисленны. Это и практически огромная гражданская война во Франции (после проведения во Франции, разумеется, именно Великой французской революции). Огромная гражданская война в России (после проведения, В.И. Лениным, Великой социалистической революции), унесшая в могилу 12 миллионов русских людей.
Тоже огромная гражданская война в Китае, порожденная как интересами только что названных, выше, хищных капиталистических государств, так и, уже, идеей И. Сталина о «расширении, социализма, с коммунизмом, на весь остальной Мир».
Бесконечные гражданские войны и многочисленные региональные конфликты в странах африканского континента, прямо и непосредственно создаваемые, - и подогреваемые! – именно США с их сателлитами.
«Лихие девяностые», - с двумя Чеченскими вонами! – в самой России, порожденные не только российским криминалом, но и США с их сателлитами. К примеру, через зависимые, от них, страны, как: Саудовская Аравия, Объединённые эмираты и других. И так далее. Всего здесь, тоже, к сожалению, даже и не перечислишь.
В-четвертых. В прошлом хищные европейские страны, к примеру: Испания, Португалия, Швеция, потом: Англия с Пруссией и Франция, - а, в настоящее время, именно США с их сателлитами! – всегда подводят к революции, ту или другую страну Мира, примерно так. Подводят страну именно через Смуты, дворцовые и другие перевороты, втягивания, той или иной страны Мира, в войну. Для её ослабления или истощения.
Это – просто классическая, у них, схема подвода, той или другой страны Мира, именно к так желаемой, для них, «революции». Революции, при которой они беспощадно и грабят весь остальной Мир. Кстати, эту их схему выделил, нам, уже А.И. Герцен. К примеру, через следующее предложение: «Отечественная война 1812 года, потом – 14-ое декабря». Смотрите «Былое и Думы» А.И. Герцена.
Примеры, здесь, тоже многочисленны. Практически вся Всемирная История – подтверждение тому. А в качестве классического образца можно взять – истинную Историю России, впервые приоткрытую, нам, именно Пушкиным-историком. Японо-русская война, 1904-05 годов, с немедленной «революцией» - 1905-07 годов.
Первая Мировая война тоже с немедленной Великой социалистической «революцией» 1917 года. Беловежский переворот 8-го декабря 1991 года, принесший США, с их сателлитами, не только развал Советского Союза, но и огромнейшие, просто фантастические, сверхприбыли. А народам, бывшего Советского Союза, голод и сверкающую нищету.
Развязывание США с их сателлитами, через Саудовскую Аравию и Объединенные эмираты, двух Чеченских войн, в России, в «лихие девяностые». Войн, прямо направленных, уже, на раздирание России.
Приведем, здесь же, и некоторые международные примеры-факты. Кровавый переворот, в Чили, прямо организованный - спецслужбами США. В результате, которого, в Чили появился Президент-марионетка Пиночет (составил себе, за счет прямого ограбления чилийского народа, огромнейшее состояние). А медь, сера и другие ископаемые богатства, чилийского народа, прямо попали в руки американских трестов и компаний.
Попытка государственного переворота сыном Маргариты Тэтчер, в Гвинее. Страны, богатой нефтью и газом. Попытка государственного переворота сыном бывшего главы ООН. И так далее.
Как видите уже и сами, методы, применяемые США с их сателлитами, хотя и многообразны, но далеко не новы. Ибо через такие же методы и способы действовали и бывшие колонизаторы.
Впрочем, на что только не способны - современные колонизаторы. А это вполне определенные американские и западноевропейские круги, прямо и непосредственно рвущиеся, в настоящее время, к завладению господством над всем остальным Миром. И это с постоянно создаваемые ими, в настоящее время, - через аналитические масонские центры и аналитические центры их спецслужб! - военными и идеологическими диверсиями практически против всех стран остального Мира.
Примеры-факты, тому, хотя бы следующие. Срыв, в целях именно дискредитации Советского Союза, московской олимпиады в 1980 году. Через проамериканского китайского ламу попытка отделения, от Китая, Тибета. Организация, ими же, разных провокаций против прохождения олимпийского огня по всему земному шару. И так далее.
По военным же провокациям тоже есть самые современные примеры-факты. Так именно к приезду, в Грузию, американского госсекретаря в начале июля 2008 года, М. Саакашвили, организовав ряд провокаций против миротворческих сил, готовил военное вторжение, грузинских Вооруженных Сил, в Южную Осетию и в Абхазию. Через что уже мог втянуть, Россию, именно в войну на Кавказе (что является у США, с их сателлитами и самым агрессивным блоком НАТО, одной из главных задач их политики в этом взрывоопасном регионе).
Кстати, это вполне возможный военный сценарий, тоже разработанный именно США с их сателлитами и блоком НАТО. При проведении, которого, может начаться вторая попытка США, с их сателлитами, по раздиранию – именно России. А уже 10-го июля 2008 года тот же М. Саакашвили, с В. Ющенко, организовали, в Ялте, так называемый, ими, «украинский саммит». Куда пригласили: Тони Блэра и других защитников хищного капитализма. Кстати, они вновь пытаются реанимировать, как просочилось через СМИ, и ГУАМ.
И все это, к сожалению, наступательно у современных США с их сателлитами. Уже «завоевавших», тоже, к сожалению, не только всю Восточную Европу, но и некоторые республики бывшего Советского Союза. А наступательно, у них, потому, что народы Мира, не зная истинную Историю Мира, не дают, им, должного отпора. Кстати, именно этому у меня посвящена, в книге «Курсанты-летчики», большая заметка под названием «Суть американской «демократии». Обязательно прочтите эту заметку.
4.
Раз уж мы ведем разговор, здесь, и о масонах, то дадим вам, в заключении, и некоторые данные по биографии знаменитого нашего историка Н.М. Карамзина, исторический труд, которого, был широко использован - А.С. Пушкиным. Почерпнутые, мною, из телепередачи по каналу «РТР-планета», от конца июня 2008 года.
Н.М. Карамзин, как следует из телепередачи, тоже был масоном. Отошел - от масонской ложи. Так утверждают авторы этой программы. Не будем ни подтверждать, ни отрицать их утверждение.
Более же интересным является, для нас, примерно следующее из биографии Н.М. Карамзина. Он, при создании «Истории государства Российского», жил в Царском Селе. Там сблизился, через прогулки императора Александры I по Царскому Селу, с только что названным царем. Естественно, велись, на этих прогулках, разговоры именно по Истории России. Так что влияние императора Александры I, на труд Карамзина, подтверждается и со стороны самой биографии нашего знаменитого историка.
Самым же интересным является, для нас, примерно следующее. На прогулках Александр I жаловался, Карамзину, что не хочет видеть своего брата, Константина, в качестве наследника российского престола. А хочет видеть, в этом качестве, своего брата Николая. Что и случится – в реальности.
Интересна же, эта историческая подробность, тем, что и Екатерина II не желала иметь, в наследники российского престола, своего сына Павла. А желала видеть, в этом качестве, его сына, Александра. Что тоже реально осуществилось - с помощью англичан и пруссаков. И, разумеется, екатерининских вельмож-масонов.
На этом мы работу и закончим.
Информацию о масонстве, масонах, - и масонских ложах! - смотрите в Приложениях № 1, 2, 3 нашего первого очерка из первой книги. Очерк называется "Тайный Пушкин - историк-обличитель".
А. Кирпичников.
Творческая биография А.С. Пушкина
Взято из Интернета. В связи с тем, что заголовок заметки был как «А.С. Пушкин», я ввел заголовок «Творческая биография А.С. Пушкина»
Комментарий В.Б.
1.Заметка «Творческая биография А.С. Пушкина» вводится мною, в книгу «Исследование и материалы», для того, чтобы наглядно показать, читателю, принципиальную разницу в трактовке наследия А.С. Пушкина, современными пушкинистами, с тем, что изложено, мною, в моих исследовательских книгах о наследии нашего Великого поэта.
2. Почти всё изложение первого раздела заметки, - созданного, наверное, пушкинистом А. Колесниковым! - объективно, за исключением небольшого ряда его субъективных оценок как отдельных моментов и эпизодов из биографии поэта, так и, тоже небольшого ряда, его оценок и пояснении, им, того или другого произведения нашего Великого поэта.
Крупным же недостатком заметки, пушкиниста А. Колесникова, является слабое освещение, им, поэта - именно как историка. Вот этот недостаток я, как автор исследования тайного наследия А.С. Пушкина, и восполняю именно через свои исследовательские книги.
Примечания
1. Заметка пушкиниста А. Колесникова дана, в Интернете, без абзацев. Исходя из этого – я самостоятельно разбил, её, на абзацы. Работал, над выделением абзацев, в спешке. Поэтому прошу извинения, если оригинал заметки, названного пушкиниста, не совпадет с моим делением, его заметки, на абзацы.
2. При переносе заметки с Интернета у меня пропали - почему-то! – все сноски автора, обозначенные, им, через целый числовой ряд. Поэтому прошу извинение и за этот недостаток моей копии с заметки пушкиниста А. Колесникова.
Первый раздел.
Пушкин (Александр Сергеевич) - величайший русский поэт, родился 26 мая 1799 года, в четверг, в день Вознесения Господня, в Москве, на Немецкой улице. О своих предках по отцу он пишет в 1830 - 1831 годах: "Мы ведем свой род от прусского выходца Радши или Рачи (мужа честна, говорит летописец, т. е. знатного, благородного), въехавшего в Россию во время княжения св. Александра Ярославича Невского... Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории. В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя Иоанна Васильевича Грозного, историограф именует и Пушкиных. Григорий Гаврилович (ошибка: надо читать Гаврило Григорьевич) Пушкин принадлежал к числу самых замечательных лиц в эпоху самозванцев.
Другой Пушкин, во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, один с Измайловым, по словам Карамзина, сделал честно свое дело. Четверо Пушкиных подписались под грамотой об избрании на царство Романовых, а один из них, окольничий Матвей Степанович - под соборным деянием об уничтожении местничества (что мало делает чести его характеру). При Петре Первом сын его, стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре против государя и казнен вместе с Цыклером и Соковниным. Прадед мой, Александр Петрович, был женат на меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах. Единственный сын его, Лев Александрович, служил в артиллерии и в 1762 году, во время возмущения, остался верен Петру III. Он был посажен в крепость, где содержался два года. С тех пор он уже в службу не вступал, а жил в Москве и в своих деревнях. Дед мой был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды он велел ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвую и положили на постель всю разряженную и в бриллиантах. Все это знаю я довольно темно. Отец мой никогда не говорил о странностях деда, старые слуги давно перемерли" (изд. литературного фонда, V, 148 - 149).
Отец поэта, Сергей Львович (1771 - 1848), как и старший брат его, поэт Василий Львович (1770 - 1830), не имел по характеру ничего общего с дедом. Получив блестящее по тому времени образование, т. е. овладев не только французской прозаической речью, но и стихом, и поглотив все выдающееся во французской литературе XVII и XVIII веков, он на всю жизнь сохранил страсть к легким умственным занятиям и к проявлению остроумия и находчивости во всяких jeux de societe; за то также всю жизнь он оказывался неспособным к практическому делу. Он был в малолетстве записан в Измайловский полк, потом при Павле переведен в гвардейский егерский и очень тяготился несложными обязанностями гвардейского поручика. Женившись в ноябре 1796 года, он подал в отставку и стал пользоваться совершенной свободой, сперва в Петербурге, где 20 декабря 1797 года родился у него первый ребенок - дочь Ольга (впоследствии Павлищева), а потом (с 1799 года) в Москве и в подмосковном имении своей тещи, сельце Захарове. Управление домом он всецело предоставил жене, a заведование имениями - управляющим и приказчикам, которые обкрадывали его и разоряли мужиков. Сергей Львович терпеть не мог деревни, если она не походила на подгородную дачу; проживая в собственных имениях (в иные, впрочем, он никогда и не заглядывал), он проводил все время у себя в кабинете за чтением. Дома вспыльчивый и раздражительный (когда обстоятельства принуждали его заняться детьми или хозяйством), он при гостях делался оживленным, веселым и внимательным. По выражению Анненкова, у него не было времени для собственных дел, так как он слишком усердно занимался чужими. Он до старости отличался пылким воображением и впечатлительностью, доходившей до смешного. Обыкновенно расточительный и небрежный в денежных делах, он временами становился мелочно расчетливым и даже жадным. Он был способен острить у смертного одра жены - зато иногда от пустяков разливался в слезах. Никому не мог он внушить страха, но зато никому не внушал и уважения; приятели любили его, а собственным детям, когда они подросли, он часто казался жалким и сам настойчиво требовал от них, чтобы они опекали его, как маленького ребенка. Его любимая поговорка "que la volonte du ciel soit faite" вовсе не была выражением искренней веры и готовности подчиниться воле Провидения, а только фразой, которой он прикрывал свой эгоистический индифферентизм ко всему на свете.
Мать Пушкина, Надежда Осиповна Ганнибал (1775 - 1836), была на 4 года моложе мужа. Основателем ее фамилии был "арап Петра Великого", абиссинский князек, Абрам Петрович Ганнибал (см. VIII, 87). Он умер в 1781 году генерал-аншефом и александровским кавалером, оставив 7 человек детей и более 1400 душ. Это была "мягкая, трусливая, но вспыльчивая абиссинская натура", наклонная "к невообразимой, необдуманной решимости" (Анненков "Пушкин в Александровскую эпоху", стр. 5). Сыновья его унаследовали его вспыльчивость; крепостных людей, возбудивших их гнев и ими наказанных, "выносили на простынях". Двое из них, Иван и Петр (которого поэт посетил в его деревне в 1817 году; см. изд. фонда, V, 22), достигли высоких чинов, но при этом Петр писал совсем безграмотно. Третий брат, родной дед поэта (он же Осип, он же и Януарий), женатый на дочери тамбовского воеводы Пушкина, Марье Алексеевне, женился, говорят, вторично, подделав свидетельство о смерти жены. Марья Алексеевна жаловалась государыне, и права ее были восстановлены.
Она жила в селе Захарове, со своей дочерью Надеждой, под покровительством своего шурина и крестного отца дочери - Ивана Абрамовича Ганнибала, строителя Херсона и наваринского героя. Марья Алексеевна была добрая женщина и прекрасная хозяйка деревенского старорусского склада, но дочь свою она избаловала порядком, "что сообщило нраву молодой красивой креолки, как ее потом называли в свете, тот оттенок вспыльчивости, упорства и капризного властолюбия, который замечали в ней позднее и принимали за твердость характера" (Анненков). Мужа своего Надежда Осиповна настолько забрала в руки, что он до старости курил секретно от нее; к детям и прислуге бывала непомерно сурова и обладала способностью "дуться" на тех, кто возбудил ее неудовольствие, целыми месяцами и более (так, с сыном Александром она не разговаривала чуть не целый год). Хозяйством она занималась почти так же мало, как и муж, и подобно ему страстно любила свет и развлечения.
Когда Пушкины переехали в Петербург, дом их "всегда был наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой - пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня с баснословной неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана". Приблизительно такова же была их жизнь и в Москве, но там это не в такой степени бросалось в глаза: многие состоятельные дворянские семьи жили подобным образом. Пушкины отличались от других только большей, так сказать, литературностью; в этом отношении тон давал Сергей Львович, который и по собственной инициативе, и через брата Василия был в дружбе со многими литераторами и тогдашними умниками; в его доме даже камердинер сочинял стихи.
В раннем детстве Александр Пушкин не только не представлял ничего выдающегося, но своей неповоротливостью и молчаливостью приводил в отчаяние мать свою, которая любила его гораздо меньше, нежели сестру его, Ольгу, и младшего брата, Льва (1806 - 1852). Когда принимались слишком энергично исправлять его характер и манеры, он убегал к бабушке Марье Алексеевне Ганнибал (после замужества дочери она поселилась с Пушкиными) и прятался в ее рабочую корзинку, где его уже не смели тревожить. Бабушка была первой наставницей Пушкина в русском языке; от нее же, вероятно, наслушался он рассказов о семейной старине. В ее сельце Захарове (или Захарьине), о котором Пушкин долго сохранял приятные воспоминания, он слышал песни и видел хороводы и другие народные увеселения (Захарово принадлежало к приходу богатого села Вязёма, которое было когда-то собственностью Бориса Годунова и помнило о своем царственном владельце).
Другой связью будущего поэта с народностью служила известная Арина Родионовна, когда-то вынянчившая мать Пушкина, а теперь нянчившая всех ее детей - женщина честная, преданная и очень умная; она знала бесчисленное количество поговорок, пословиц, песен и сказок и охотно сообщала их своему питомцу. Только с нею да с бабушкой и еще с законоучителем своим Беликовым (очень образованным человеком) Пушкин имел случай говорить по-русски: отец, мать, тетки (Анна Львовна Пушкина и Елизавета Львовна, по мужу Солнцева, тоже имели влияние в доме), почти все гости, а главное - гувернеры и гувернантки (большей частью плохие; об одном гувернере, Шеделе, известно, что любимым его занятием была игра в карты с прислугой) объяснялись с детьми исключительно по-французски, так что и между собой дети приучились говорить на том же языке.
Пушкин вначале учился плохо (особенно трудно давалась ему арифметика) и от гувернанток испытывал крупные неприятности, отравившие ему воспоминания о детских годах. Около 9 лет от роду Пушкин пристрастился к чтению (разумеется, французскому) и, начав с Плутарха и Гомера в переводе Битобе, перечитал чуть ли не всю довольно богатую библиотеку своего отца, состоявшую из классиков XVII века и из поэтов и мыслителей эпохи Просвещения.
Преждевременная начитанность в произведениях эротических и сатирических, которыми была так богата французская литература XVII и XVIII веков, способствовала преждевременному развитию чувства и ума Пушкина, а литературные нравы дома и особая любовь, которую Сергей Львович питал к Мольеру - он читал его вслух для поучения детям - возбудили в мальчике охоту пытать свои силы в творчестве, опять-таки главным образом на французском языке.
Между наиболее ранними его произведениями предание называет комедию "L'Escamoteur" - рабское подражание Мольеру - и шуточную поэму "La Tolyade" (сюжет: война между карликами и карлицами во времена Дагоберта), начатую по образцу многочисленных французских пародий XVIII века на высокий "штиль" героических поэм. Есть еще не совсем достоверное указание на целую тетрадку стихотворений, между которыми были и русские.
Раннее развитие, по-видимому, не сблизило Пушкина с родителями; его характер продолжали исправлять, ломая его волю, а он оказывал энергическое сопротивление. В результате отношения обострились настолько, что 12-летний мальчик изо всех домашних чувствовал привязанность только к сестре и с удовольствием покинул родительский дом.
Пушкина думали отдать в иезуитскую коллегию в Петербурге, где тогда воспитывались дети лучших фамилий, но 11 января 1811 года было обнародовано о предстоящем открытии Царскосельского лицея и, благодаря настояниям и хлопотам А.И. Тургенева , а также дружеским связям Сергея Львовича Пушкина с директором нового учебного заведения, В.Ф. Малиновским, Пушкина решено было туда поместить. Готовясь к поступлению, Пушкин жил у дяди Василия Львовича и у него впервые встретился с представителями петербургского света и литературы.
12 августа Пушкин вместе с Дельвигом выдержал вступительный экзамен и 19 октября присутствовал на торжестве открытия лицея. Преподавателями лицея были люди прекрасно подготовленные и большей частью способные. Программа была строго обдуманная и широкая; кроме общеобразовательных предметов, в нее входили и философские, и общественно-юридические науки. Число воспитанников было ограничено, и они были обставлены наилучшим образом: никаких унизительных наказаний не было; каждый имел свою особую комнатку, где он пользовался полной свободой.
В отчете о первом годе конференция лицея говорит, что ученикам "каждая истина предлагалась так, чтоб возбудить самодеятельность ума и жажду познания... а все пышное, высокопарное, школьное совершенно удаляемо было от их понятия и слуха"; но отчет, как говорит Анненков, больше выражает идеал, нежели действительность. Прекрасные преподаватели, отчасти вследствие плохой подготовки слушателей, отчасти по другим общественным и личным причинам, оказались ниже своей задачи - давали зубрить свои тетрадки (не исключая и Куницына ); иные, как, например, любимец лицеистов А.И. Галич, участвовали в пирушках своих аристократических учеников и мирволили им в классах и на экзаменах. Даже самая свобода или, точнее, безнадзорность приносила некоторый вред слишком юным "студентам", знакомя их с такими сторонами жизни, которые выгоднее узнавать позднее.
К тому же, на третий год существования лицея скончался его первый директор, и почти два года (до назначения Е.А. Энгельгардта, в 1816 году) настоящего главы в заведении не было; преподавание и особенно воспитательная часть пострадали от того весьма существенно. Но с другой стороны, та же свобода, в связи с хорошей педагогической обстановкой, развивала в лицеистах чувство человеческого достоинства и стремление к самообразованию. Если солидные знания и приходилось окончившим курс приобретать своим трудом впоследствии, то лицею они были обязаны охотой к этому труду, общим развитием и многими гуманными, светлыми идеями. Вот почему они и отзывались с таким теплым чувством к своему учебному заведению и так долго и единодушно поминали 19-е октября.
Чтение римских прозаиков и поэтов было поставлено в лицее довольно серьезно: классическую мифологию, древности и литературу лицеисты, в том числе Пушкин, знали не хуже нынешних студентов. Способности Пушкина быстро развернулись в лицее: он читал чрезвычайно много и все прочитанное прекрасно помнил; больше всего интересовался он французской и русской словесностью и историей; он был одним из самых усердных сотрудников в рукописных лицейских журналах и одним из деятельных членов кружка лицейских новеллистов и поэтов (Илличевский, Дельвиг, Кюхельбекер и др.), которые, собираясь по вечерам, экспромтом сочиняли повести и стихи.
Учился Пушкин далеко не усердно. Кайданов, преподававший географию и историю, аттестует его так: "при малом прилежании, оказывает очень хорошие успехи, и сие должно приписать одним только прекрасным его дарованиям. В поведении резв, но менее противу прежнего". Куницын, профессор логики и нравственных наук, пишет о нем: "весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень не велики, особенно по части логики".
Из товарищей знавшие его впечатлительную натуру и отзывчивое, мягкое сердце, искренно любили его; большинство, замечавшее только его неумеренную живость, самолюбие, вспыльчивость и наклонность к злой насмешке, считало его себялюбивым и тщеславным; его прозвали французом, преимущественно за прекрасное знание французского языка - но в 1811 и следующих годах это был, во всяком случае, эпитет не похвальный.
Раздражительность, принесенная Пушкиным еще из дому, получила здесь новую пищу вследствие такого отношения большинства товарищей; будущий поэт сам наталкивался на ссоры, a так как он, несмотря на огромные способности и остроумие, не отличался быстрой находчивостью, то далеко не всегда мог оставаться победителем и раздражался еще более. Предаваясь неумеренной веселости днем, Пушкин часто проводил бессонные ночи в своем № 14 (здесь прожил он целые 6 лет), то обливаясь слезами и обвиняя себя и других, то обдумывая способы, как бы изменить к лучшему свое положение среди товарищей.
В 1814 году Сергей Львович Пушкин вновь поступил на службу в Варшаве по комиссариату (чиновником он оказался, конечно, крайне небрежным), а его 15-летний сын впервые выступил в печати со стихотворением "К другу-стихотворцу" (4 июля, в № 13 "Вестника Европы"), за подписью "Александр Н. К. ш. п.". Несмотря на подъем патриотического чувства, которое было естественным следствием событий 1812 - 1814 годов, первые поэтические опыты Пушкина направлялись не в эту сторону, являлись подражанием любовной и вакхической лирике и, отчасти, сатире французских и русских учеников и продолжателей Горация.
Из французских поэтов Пушкин больше всего подражал Парни, из русских - Батюшкову , Жуковскому , Василию Пушкину. Но и в этих "полудетских песнях па чужой голос" местами слышится будущий Пушкин, то в искренности чувства, то в оригинальности мыслей и ощущений, то в силе и смелости отдельных картин и стихов. В этих пробах пера нельзя не заметить и умение усваивать от каждого образца лучшее и быстро отделываться от его недостатков: так, псевдоклассический арсенал собственных имен, очень богатый в наиболее ранних стихотворениях Пушкина, скоро уступает место умеренному употреблению утвердившихся формул; славянские выражения, вроде: пренесенный, взмущенны волны, расточил врагов, черный вран стрежет - быстро редеют и употребляются только в наименее задушевных его пьесах.
В высшей степени поразителен факт, что одно из произведений 15-летнего лицеиста, который три года назад думал по-французски, сделалось почти народной песнью и начиная с 20-х годов перепечатывалось на лубочных листах; это так называемый "Романс" ("Под вечер осенью ненастной"), от которого потом, по забывчивости, отказывался сам автор. В первых (1814 год) стихотворениях поражает также раннее развитие чувственности ("К Наталье", "К молодой актрисе", "Красавице, которая нюхала табак"). То обстоятельство, что стихи 15-летнего Пушкина попали в печать, не могло очень сильно выдвинуть его между товарищами: редакторы того времени очень любили поощрять юные таланты, особенно из хороших фамилий, и первое стихотворение Дельвига напечатано было еще раньше.
Но вот наступил день публичного экзамена 8 января 1815 года (переходного в старший класс), на который приехал Державин. Пушкину велели прочесть собственное стихотворение "Воспоминания в Царском Селе", написанное (по совету Галича) в державинском и даже, отчасти, ломоносовском стиле (но местами с истинным чувством, сильно и красиво выраженным), во славу Екатерины , ее певца и ее победоносного внука. Державин был растроган, хотел обнять поэта (который убежал вследствие юношеской конфузливости) и, говорят, признал в Пушкине достойного себе наследника. Это стихотворение, за полной подписью автора, было напечатано в "Российском Музеуме", который в том же году поместил и еще несколько произведений Пушкина.
С этого времени Пушкин приобретает известность и за стенами лицея, что заставило смотреть на него иными глазами и его самолюбивых родителей, только что переселившихся в Петербург на постоянное жительство. 16-летний лицеист отдался поэзии как призванию, тем более что через отца и дядю он имел возможность познакомиться лично с ее наиболее уважаемыми представителями: к нему в лицей заезжали Жуковский и Батюшков, ободряли его и давали ему советы (особенно сильно и благотворно было влияние Жуковского, с которым он быстро и близко сошелся летом 1815 года; см. стихотворение "К Жуковскому").
Профессора начинают смотреть на него как на будущую известность; товарищи распевают хором некоторые его пьесы, в лицее же положенные на музыку. В своих довольно многочисленных стихотворениях 1815 года Пушкин уже сознает силу своего таланта, высказывает глубокую благодарность музе, которая скрасила ему жизнь божественным даром, мечтает о тихой жизни в деревне, при условии наслаждения творчеством, но чаще представляет себя эпикурейцем, учеником Анакреона, питомцем неги и лени, поэтом сладострастия и воспевает пирушки, которые, по-видимому, были гораздо роскошнее и многочисленнее в его воображении, чем в действительности.
В это время в Пушкине начинает вырабатываться способность истинного художника переселяться всецело в чуждое ему миросозерцание, и он переходит от субъективной лирики к объективной (см. стихотворение "Лицинию") и даже к эпосу ("Бова", "Казак"). Судя по отрывку его лицейских записок (изд. фонда, V, 2), написанное им в этом году представляет собою только малую часть задуманного или начатого: он обдумывает героическую поэму ("Игорь и Ольга"), начинает комедию и пишет повесть в роде фантастико-тенденциозных повестей Вольтера, которого изучает весьма серьезно.
Стих Пушкина становится еще более изящным и легким; местами образность выражений доходит до небывалой в нашей новой словесности степени ("Мечтатель"); зато местами (особенно в похвальных, псевдоклассических стихотворениях, например, "На возвращение государя из Парижа") даже свежая, оригинальная мысль поэта еще не умеет найти себе ясного выражения. В 1816 году известность Пушкина уже настолько велика, что стареющийся лирик Нелединский-Мелецкий, которому императрица Мария Федоровна поручила написать стихи на обручение великой княжны Анны Павловны с принцем Оранским, прямо отправляется в лицей и заказывает пьесу Пушкину, который в час или два исполняет заказ вполне удовлетворительно.
Известные светские поэты (князь П.А. Вяземский , А.А. Шишков ) шлют ему свои стихи и комплименты, и он отвечает им, как равный. Дмитриев и Карамзин выражают очень высокое мнение о его даровании (последний летом этого года жил в Царском, и Пушкин был у него в доме своим человеком); с Жуковским, которого после смерти Державина считали первым поэтом, Пушкин уже сотрудничает ("Боже царя храни!"). Круг литературного образования Пушкина значительно расширяется: он перечитывает старых поэтов, начиная с Тредьяковского, и составляет о них самостоятельное суждение; он знакомится с немецкой литературой (хотя и во французских переводах). Анакреонтические мотивы Батюшкова начинают в произведениях Пушкина уступать место романтизму Жуковского.
В наиболее задушевных стихотворениях Пушкина господствует элегическое настроение, которое в самом конце пьесы своеобразно заканчивается примиряющим аккордом (например "Послание к Горчакову"). Вообще последние строчки стихотворений Пушкина уже теперь приобретают особую полноту мысли, рельефность и звучность. Крупный факт внутренней жизни поэта за это время - юношеская, поэтическая любовь к сестре товарища, К.П. Бакуниной, которая жила в Царском Селе летом и иногда посещала лицей зимой; самые тонкие оттенки этого идеального чувства, то пережитые, то вычитанные у других лириков (Парни и Вольтер по-прежнему остаются его любимцами), Пушкин в состоянии выразить своим мягким и нежным стихом, которым он иногда позволяет себе играть, подобно трубадурам или мейстерзингерам (см. стихотворение "Певец").
Идеальная любовь Пушкина, по-видимому, не мешала увлечениям иного рода; но и для них он умел находить изящное выражение, то в полународной форме романса - песенки в тоне Дмитриева и Нелединского ("К Наташе", горничной княжны Волконской ), то с привнесением оригинальной идеи (например, "К молодой вдове"). Умные мысли, искреннее чувство и изящные пластичные образы находим мы у Пушкина даже в именинных поздравлениях товарищам и в альбомных стихотворениях, которые он писал им перед выпуском и копии с которых сохранял: видно, что и тогда уже он дорожил каждым стихотворным словом своим и никогда не брался за перо только для того, чтобы наполнить пустую страницу.
В языке его теперь чаще прежнего встречаются смелые для того времени, чисто народные выражения (вроде: частехонько, не взвидел и пр.), до тех пор освященные примером одного Крылова (его Пушкин изучал уже с 15-летнего возраста; см. "Городок"). Благодаря лицейской свободе, Пушкин и его товарищи близко сошлись с офицерами лейб-гусарского полка, стоявшего в Царском Селе. Это было не совсем подходящее общество для 17-летних "студентов", и вакхическая поэзия Пушкина именно здесь могла перейти из области мечтаний в действительность; но не следует забывать, что среди лейб-гусар Пушкин встретил одного из самых просвещенных людей эпохи (притом убежденного врага всяких излишеств), П.Я. Чаадаева, который имел на него сильное и благотворное влияние в смысле выработки убеждений и характера; да и прославившийся своими проказами и "скифскою жаждой" П.П. Каверин учился в Геттингенском университете, и недаром же Пушкин видел в нем живое доказательство того,
Что резвых шалостей под легким покрывалом
И ум возвышенный и сердце можно скрыть (см. "Послание к Каверину", в первоначальном виде).
Дружеские отношения с лейб-гусарами, свежая память о войнах 1812 - 1815 гг. заставили и Пушкина перед окончанием курса мечтать о блестящем мундире; но отец, ссылаясь на недостаток средств, согласился только на поступление его в гвардейскую пехоту, а дядя убеждал предпочесть службу гражданскую. Пушкин, по-видимому, без особой борьбы и неудовольствия, отказался от своей мечты и в стихах стал подсмеиваться над необходимостью "красиво мерзнуть на параде". Его гораздо более прельщала надежда "погребать покойную академию и Беседу губителей российского слова" (письмо князю Вяземскому от 17 марта 1816 года); он рвался в бой, но в бой литературный.
По родственным и дружеским связям, а еще более по личному чувству и убеждению он всецело на стороне последователей Карамзина и Жуковского и вообще всего нового и смелого в поэзии. Еще на лицейской скамье он был пылким "арзамасцем", в самых ранних стихотворениях воевал с "Беседой" и князем Шаховским и на них впервые оттачивал свое остроумие. "Арзамас" оценил его талант и рвение и считал его заранее своим действительным членом. На публичном выпускном экзамене Пушкин читал свое написанное по обязанности (в духе времени), но местами глубоко искреннее стихотворение "Безветрие". 9 июня 1817 года государь явился в лицей, сказал молодым людям речь и наградил их всех жалованием (Пушкин, как окончивший по 2-му разряду, получил 700 рублей). Через 4 дня Пушкин высочайшим указом определен в коллегию иностранных дел и 15 июня принял присягу. В начале июля он уехал в отпуск в Псковскую губернию, в село Михайловское, где родные его проводили лето.
Позднее Пушкин вспоминал, как он "обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и прочему; но, - продолжает он, - все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу". Уже за 2 недели до конца отпуска Пушкин был в Петербурге и писал в Москву князю Вяземскому, что "скучал в псковском уединении". Однако и из кратковременного пребывания в деревне Пушкин вынес несколько плодотворных воспоминаний (знакомство с родственниками Ганнибалами и поэтическая дружба с обитательницами соседнего Тригорского).
Жизнь, которую вел Пушкин в Петербурге в продолжение трех зим (1817 - 1820), была очень пестрая, на глазах людей, дурно расположенных к нему - даже пустая, беспорядочная и безнравственная, но во всяком случае богатая разнообразными впечатлениями. Он скорее числился на службе, чем служил; жил со своими родителями на Фонтанке, близ Покрова, в небольшой комнате, убранство которой соединяло "признаки жилища молодого светского человека с поэтическим беспорядком ученого". Дома он много читал и работал над поэмой "Руслан и Людмила", задуманной еще в лицее, а вне дома жег "свечу жизни" с обоих концов. Он проводил вечера и целые ночи с самыми неистовыми представителями "золотой молодежи", посещал балет, участвовал в шутовском "оргиальном" обществе "Зеленой лампы", изобретал замысловатые, но не невинные шалости и всегда готов был рисковать жизнью из-за ничтожных причин.
"Молодых повес счастливая семья" состояла, однако, из людей развитых и в умственном, и в эстетическом отношении; на их веселых ужинах смело обсуждались политические и экономические теории и литературно-художественные вопросы. С другой стороны, пылкое агрессивное самолюбие Пушкина, усиленное ранними успехами, некоторые личные связи и семейные предания (Сергей Львович был очень тщеславен в этом отношении) влекли его в так называемый большой свет, на балы графа Лаваля и др., где его больше всего привлекали красивые и умные женщины.
Петербургская жизнь Евгения Онегина есть поэтически-идеализированное (очищенное от прозаических мелочей, вроде недостатка денег и других неудач) воспроизведение этих двух сторон жизни Пушкина по выходе из лицея. Существенное различие в том, что у поэта, помимо удовольствий, было серьезное дело, которым он мечтал возвеличить не только себя, но и Россию: было еще третье общество, где он отдыхал и от кутежей, и от света. В конце сентября или в октябре 1817 года Пушкин в первый раз (и в последний, за прекращением заседаний) посетил "Арзамас", этот "Иерусалим ума и вкуса", и завязал прочные, на всю жизнь, отношения с его членами.
Но "Арзамас", при всей свежести идей своих, все же был только литературной партией, кружком, и Пушкин скоро перерос его. Уже в 1818 году он является к П.А. Катенину , взгляды которого довольно далеко расходились с принципами Арзамаса, со словами: побей, но выучи. Катенин, как признавал Пушкин впоследствии, принес ему великую пользу: "...ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли" (письмо 1826 года, № 163). Пушкин находит время часто видеться с Дельвигом и Кюхельбекером, с которыми его прежде всего соединяет любовь к литературе; он постоянный посетитель суббот Жуковского, частый гость в доме Карамзина.
Когда он, после 8 месяцев такой слишком переполненной жизни, схватил гнилую горячку и должен был потом отлеживаться в постели, он "с жадностью и со вниманием" проглатывает только что вышедшие 8 томов "Истории" Карамзина и всецело овладевает их сложным содержанием. Он все умеет обращать на пользу своему великому делу: любовные интриги дали ему в 19 лет такое знание психологии страсти, до которого другие доходят путем долгого наблюдения (см. стих "Мечтателю", I, 192 - 193); с другой стороны, вера в высокое призвание спасала его от сетей низкопробного кокетства развратниц (см. "Прелестнице", I, 191). В эту пору стихи для него - единственное средство изливать свою душу; как далеко шагнул он в них вперед в смысле красоты формы и силы выражений, видно из невольного восторга друзей-соперников, которые тонко понимали это дело (князь Вяземский пишет Жуковскому 25 апреля 1818 года: "Стихи чертенка-племянника чудесно хороши. В дыму столетий - это выражение - город. Я все отдал бы за него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот беспечный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших").
По мысли и содержанию многие из них ("К портрету Жуковского", "Уныние", "Деревня", "Возрождение") справедливо считаются классическими; в них перед нами уже настоящий Пушкин, величайший русский лирик, для которого вся наша предшествующая поэзия была тем же, чем английская драма XV - XVI веков для Шекспира. Настроения, в них выражаемые, так же разнообразны, как жизнь самого поэта, но к концу периода грустный тон берет явный перевес: Пушкин недоволен собой и часто "объят тоской за чашей ликованья".
Только в деревне он чувствует себя лучше: больше работает, сближается с народом, горячо сочувствует его тяжелому положению; там он возвращается к виденьям "первоначальных чистых дней". Немногие друзья Пушкина ценили по достоинству эти многообещающие минуты грусти и просветления; другие, огорчаясь его "крупными шалостями" и не придавая значения его "мелким стихам", возлагали надежды на публикацию его поэмы: "...увидев себя, - писал А.И. Тургенев (Пушкин по документам Ост. арх. I, 28), - в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится".
Над "Русланом и Людмилой" Пушкин работал 1818 и 1819 годы, по мере отделки читал поэму на субботах у Жуковского и окончил написанное весной 1820 года. Происхождение ее (еще не вполне обследованное) чрезвычайно сложно: все, что в этом и сходных родах слышал и читал юный Пушкин и что производило на него впечатление, как и многое, им пережитое, отразилось в его первом крупном произведении. Имя героя и некоторые эпизоды (например, богатырская голова) взяты из "ународившейся" сказки об Еруслане Лазаревиче, которую он слышал в детстве от няни; пиры Владимира, богатыри его взяты из Кирши Данилова, Баян - из "Слова о полку Игореве"; сам Пушкин указывает (песнь IV и соч., V, 120 - 121) на "Двенадцать спящих дев" Жуковского, которого он дерзнул пародировать, и на "смягченное подражание Ариосту", из которого взяты некоторые подробности (например, битва Руслана с Черномором) и даже сравнения. Еще ближе связь "Руслана" со знаменитой "Pucelle" Вольтера, которого Пушкин уже в "Бове" называет своею музой; из нее взял Пушкин и самую идею обличить идеальную "лиру" Жуковского "во лжи прелестной"; через нее он впервые познакомился и с манерой Ариосто и Пульчи (Morgante Maggiore); из нее и ее образцов он заимствовал (тоже в смягченном виде) иронический тон, частые отступления, длинные лирические введения и манеру мгновенно переносить читателя с места на место, оставляя героя или героиню в самом критическом положении; из нее же взяты и отдельные мысли и образы.
Чтение волшебных сказок Антуана Гамильтона и рыцарских романов, которые в прозаическом изложении "Bibl. des romans" должны были быть известны Пушкину с детства, равно как и близкое знакомство с "Душенькой" Богдановича, также имели влияние на "Руслана и Людмилу". Еще важнее и несомненнее, как доказал профессор Владимиров, непосредственные заимствования Пушкина из "Богатырских повестей" в стихах ("Алиоша Попович" и "Чурила Пленкович"), сочиненных Н.А. Радищевым (Москва, 1801) и основанных на "Русских Сказках" М. Чулкова (1780 - 1783), оттуда взято и имя героини, и многие подробности.
Историко-литературное значение первой поэмы Пушкина основано не на этих подробностях (которые сам поэт называет "легким вздором"), не на мозаически составленном сюжете и не на характерах, которые здесь отсутствуют, как и во всяком сказочном эпосе, а на счастливой идее придать художественную форму тому, что считалось тогда "преданьем старины глубокой", на прелести самой формы и, то юношески задорной и насмешливой, то искренней, трогательной и глубоко продуманной, но всегда живой, легкой и в то же время эффектной, пластичной до осязательности. В такой форме все получает новую выразительность и красоту; так, например, вымысел о живой и мертвой воде, едва достойный, по-видимому, внимания умного ребенка, в обработке Пушкина всем показался полным смысла и поэзии.
Откуда бы ни взял Пушкин эпизод о любви Финна к Наине, но только знаменитый стих "Герой! Я не люблю тебя" сделал его сильным и высоко художественным. Сам Пушкин считал впоследствии свою первую поэму холодной (Соч. V, 120) - и в ней, действительно, мало чувства и теплоты душевной, сравнительно с "Кавказским пленником", "Бахчисарайским фонтаном" и пр. И в этом отношении, однако, она несравненно выше всего, что было написано до нее в подобном роде. Национальный элемент в ней крайне слаб и весь состоит из имен, полушутливых восхвалений русской силы, да из полдюжины простонародных образов и выражений; но в 1820 году и это было неслыханной новостью.
Добродушный, но умный юмор поэмы, смелое соединение фантастики с реализмом, жизнерадостное мировоззрение поэта, которым волей-неволей проникается каждый читатель, ясно показали, что с этого момента русская поэзия навсегда освобождается от формализма, шаблонности и напускного пафоса и становится свободным и искренним выражением души человеческой. Оттого эта легонькая сказка и произвела такое сильное впечатление; оттого Пушкин для своих современников и оставался прежде всего певцом Руслана, который уже в 1824 году попал на театральные подмостки (князь А.А. Шаховской составил волшебную трилогию "Финн", а Дидло всю поэму обработал в большой балет).
В числе приятелей Пушкина было немало будущих декабристов. Он не принадлежал к "Союзу благоденствия" (не по нежеланию и едва ли потому, что друзья не хотели подвергнуть опасности его талант: во-первых, в то время еще никакой серьезной опасности не предвиделось, а во-вторых, политические деятели крайне редко руководствуются подобными соображениями, - а скорей потому, что Пушкина считали недостаточно для этого серьезным, неспособным отдаться одной задаче), но вполне сочувствовал его вольнолюбивым мечтам и энергично выражал свое сочувствие и в разговорах, и в стихах, которые быстро расходились между молодежью.
При усиливающемся в то время реакционном настроении Пушкин был на дурном счету у представителей власти. Когда Пушкин был занят печатанием своей поэмы, его ода "Вольность" (т. I, стр. 219) и несколько эпиграмм (а также и то, что он в театре показывал своим знакомым портрет Лувеля, убийцы герцога Беррийского) произвели в его судьбе неожиданную и насильственную перемену.
Граф Милорадович - конечно, не без разрешения государя, - призвал Пушкина к себе и на квартире его велел произвести обыск. Говорят (пока мы не имеем документальных сведений об этом деле и должны довольствоваться рассказами современников), Пушкин заявил, что обыск бесполезен, так как он успел истребить все опасное; затем он попросил бумаги и написал на память почти все свои "зловредные" стихотворения.
Этот поступок произвел очень благоприятное впечатление; тем не менее доклад был сделан в том смысле, что поэт должен был подвергнуться суровой каре; уверяют, будто ему грозила Сибирь или Соловки.
Но Пушкин нашел многих заступников: Энгельгардт (по его словам) упрашивал государя пощадить украшение нашей словесности; Чаадаев с трудом, в неприемные часы, проник к Карамзину, который немедленно начал хлопотать за Пушкина перед императрицей Марией Федоровной и графом Каподистрией ; усердно хлопотал и Жуковский, ходатайствовали и другие высокопоставленные лица (А.Н. Оленин , президент академии художеств, князь Васильчиков и другие), и в конце концов ссылка была заменена простым переводом "для пользы службы" или командировкой в распоряжение генерала Инзова, попечителя колонистов Южного края.
Между тем по Петербургу распространились слухи, будто Пушкин был тайно подвергнут позорному наказанию; эти слухи дошли до поэта и привели его в ужасное негодование, так что он, по его словам, "жаждал Сибири, как восстановления чести" и думал о самоубийстве или о преступлении.
Высылка хотя отчасти достигала той же цели, и 5-го мая Пушкин, в очень возбужденном настроении духа, на перекладной, помчался по Белорусскому тракту в Екатеринослав. Вот что писал Карамзин через полторы недели после его отъезда князю П.А. Вяземскому: "Пушкин был несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм, дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым (sic) месяцев на 5. Ему дали рублей 1000 на дорогу. Он был, кажется, тронут великодушием государя, действительно трогательным. Долго описывать подробности; но если Пушкин и теперь не исправится, то будет чертом еще до отбытия своего в ад" ("Русский Архив", 1897, № 7, стр. 493).
Многие приятели Пушкина, а позднее его биографы, считали это выселение на юг великим благодеянием судьбы. Едва ли с этим можно безусловно согласиться. Если новые и разнообразные впечатления следует признать благоприятными для художественного развития молодого поэта, то для него столько же было необходимо общение с передовыми умами времени и полная свобода. Гений Пушкина сумел обратить на великую себе пользу изгнание, но последнее не перестает от этого быть несчастьем.
Печальное и даже озлобленное (насколько была способна к озлоблению его добрая и впечатлительная натура) настроение Пушкина в 1821 и последующие годы происходило не только от байронической мировой скорби и от грустных условий тогдашней внутренней и внешней политики, но и от вполне естественного недовольства своим положением поднадзорного изгнанника, жизнь которого насильственно хотели отлить в несимпатичную ему форму и отвлечь от того, что он считал своей высшей задачей.
Пушкин вез с собою одобренное государем письмо графа Каподистрии, которое должен был вручить Инзову: составитель его, очевидно на основании слов Жуковского и Карамзина, старается объяснить проступки Пушкина несчастными условиями его домашнего воспитания и выражает надежду, что он исправится под благотворным влиянием Инзова и что из него выйдет прекрасный чиновник "или по крайней мере перворазрядный писатель".
Еще характернее ответ Инзова на запрос графа Каподистрии из Лайбаха от 13 апреля 1821 года; добрый старик, очевидно повинуясь внушениям сверху, рассказывает, как он занимает Пушкина переводом молдавских законов и пр., вследствие чего молодой человек заметно исправляется; правда, в разговорах он "обнаруживает иногда пиитические мысли; но я уверен, - прибавляет Инзов, - что лета и время образумят его в сем случае".
Первые месяцы своего изгнания Пушкин провел в неожиданно приятной обстановке; вот что пишет он своему младшему брату Льву: "...приехав объят тоской за чашей ликованьяв Екатеринослав, я соскучился (он пробыл там всего около двух недель), поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновению. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкой обледенелого лимонада. Сын его (младший, Николай) предложил мне путешествие к кавказским водам; лекарь, который с ними ехал, обещал меня в дороге не уморить. Инзов благословил меня на счастливый путь - я лег в коляску больной; через неделю вылечился. Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень полезны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие... (следует ряд живых впечатлений кавказской природы и быта). С полуострова Тамани, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь (следует краткое описание древностей Пантикапеи). Из Керчи приехали мы в Кефу (т. е. Феодосию)... Отсюда морем отправились мы, мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф (иначе Гурзуф, тогда принадлежавший герцогу Ришелье), где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я элегию ("Погасло дневное светило"), которую тебе присылаю; отошли ее Гречу (в "Сын Отечества") без подписи.... Корабль остановился в виду Юрзуфа. Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска; я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою, снисходительного попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель екатерининского века, памятник 12-го года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его (Александр, имевший сильное влияние на Пушкина) будет более, нежели известен. Все его дочери - прелесть; старшая - женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив; свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой я никогда не наслаждался, счастливое полуденное небо, прелестный край..."
Там Пушкин вновь испытал идеальную привязанность; там он пополнил свое литературное развитие изучением Шенье и особенно Байрона; там же он начал писать "Кавказского пленника". Из Гурзуфа, вместе с генералом и его младшим сыном, Пушкин через Бахчисарай отправился в Киевскую губернию, в Каменку, имение матери Раевского, а оттуда на место службы в Кишинев, так как во время странствований Пушкина Инзов временно был назначен наместником Бессарабской области.
Пушкин поселился сперва в наемной мазанке, a потом перебрался в дом Инзова, который оказался гуманным и "душевным" человеком, способным понять и оценить Пушкина. Поэт пользовался почти полной свободой, употребляя ее иногда не лучше, чем в Петербурге: он посещал самое разнообразное общество как туземное, так и русское, охотно и много танцевал, ухаживал за дамами и девицами, столь же охотно участвовал в дружественных пирушках и сильно играл в карты; из-за карт и женщин у него было несколько "историй" и дуэлей; в последних он держал себя с замечательным самообладанием, но в первых, слишком резко и иногда буйно высказывал свое неуважение к кишиневскому обществу.
Это была его внешняя жизнь; жизнь домашняя (преимущественно по утрам) состояла в усиленном чтении (с выписками и заметками), не для удовольствия только, а для того "чтоб в просвещении стать с веком наравне", и в энергичной работе мысли. Его занятия были настолько напряженнее и плодотворнее петербургских, что ему казалось, будто теперь он в первый раз познал "и тихий труд, и жажду размышлений" ("Послание Чаадаеву", 1821).
Результатом этого явилась еще небывалая творческая деятельность, поощряемая успехом его первой поэмы и со дня на день усиливающейся любовью и вниманием наиболее живой части публики (так, через полтора месяца по приезде в Кишинев Пушкин, на основании песни трактирной служанки, написал "Черная шаль", а в декабре того же года, задолго до ее напечатания, по рассказу В.П. Горчакова, ее уже твердили наизусть в Киеве).
Уже в первые полтора года после изгнания Пушкин, несмотря на частые поездки в Киев (где Раевский командовал корпусом), в Каменку, в Одессу и пр., написал более 40 стихотворений, поэму "Кавказский пленник" и подготовил "Братьев разбойников" и "Бахчисарайский фонтан". Но все это едва ли составит третью часть творческих работ, занимавших его в Кишиневе.
Он работает над комедией или драмой, обличающей ужасы крепостного права (барин проигрывает в карты своего старого дядьку-воспитателя), над трагедией во вкусе Алфиери, героем которой должен был быть Вадим, защитник новгородской свободы, потом обдумывает поэму на тот же сюжет; собирает материал и вырабатывает план большой национальной поэмы "Владимир", в которой он хотел воспользоваться и былинами, и "Словом о полку Игореве", и поэмой Тассо, и даже Херасковым.
Под впечатлениями аракчеевско-голицынского режима он пишет ряд стихотворений (в том числе довольно обширную и мало достойную его поэму "Гавриилиада" - последний отзвук его преклонения перед "Девственницей" Вольтера) не для печати. Кроме того, Пушкин ведет свои записки, ведет журнал греческого восстания, которым интересовался более, нежели многие греки и успех которого предугадал один из первых в Европе; пишет "Исторические замечания" и производит без посторонней помощи целый ряд исторических, историко-литературных и психологических небольших изысканий, о степени оригинальности которых мы можем судить по немногим случайно дошедшим до нас указаниям (например, о гербе России, определение западного источника сказки о Бове Королевиче, французское письмо брату № 32 и пр.).
Энергия Пушкина в работе тем поразительнее, что в продолжение всех 1 1/2 лет своего пребывания в Кишиневе, он не хотел и не мог примириться с мыслью о продолжительности своего изгнания, жил как на биваках, мечтал не нынче-завтра увидеться с петербургскими друзьями и постоянно переходил от надежды к отчаянию. 13 января 1823 года он просился в непродолжительный отпуск, о чем довели до сведения государя, но высочайшего разрешения не последовало. Это усиливало оппозиционное настроение Пушкина, которое к тому же поддерживалось "демагогическими спорами" "конституционных друзей" его в Киеве и Каменке.
Самым крупным событием художественной жизни Пушкина за этот период было создание и появление "Кавказского пленника", которого он окончил в Каменке 20 февраля 1821 года (эпилог и посвящение написаны в Одессе 15 мая того же года) и который вышел в Санкт-Петербурге в августе 1822 года (изд. Н.Н. Гнедич, печат. в типографии Греча.).
В поэме сам автор различает (письмо № 18) две части, по его мнению плохо связанные между собой: описательно-этнографическую (лучше удавшуюся) и романтическо-психологическую; во второй он хотел изобразить "это равнодушие к жизни и ее наслаждениям, эту старость души (старость молодости, как выражается он о себе в письмах), которые сделались отличительными чертами молодежи XIX века".
По преданию, в основу поэмы положен рассказ некоего Немцова (слышанный Пушкиным еще до ссылки) о том, как его будто бы освободила из плена влюбившаяся в него черкешенка. Первая мысль обработать этот сюжет пришла Пушкину в августе 1820 года, на Кавказе; основная идея и характер героя, списанного Пушкиным с самого себя (не с такого, каким он был в действительности, а с такого, каким ему хотелось быть), выяснились автору под влиянием изучения Байрона. Внешнюю отделку, при всей своей строгости к себе и "Пленнику", он не мог не признать шагом вперед против "Руслана".
Успех поэмы в публике был огромный; в глазах молодой России того времени именно после нее Пушкин стал великим поэтом ("Руслан" сделал его только известным и возбудил ожидания), да и Россия стареющаяся должна была признать за "либералом" Пушкиным "талант прекрасный" (Карамзин "Письма к Дмитриеву", стр. 337). Прежде всего подкупала читателей форма поэмы, изящество и сила стихов (из которых иные немедленно стали поговорками), затем поразительный по соединению простоты и эффектности план поэмы и глубоко правдивое чувство; она, действительно, "тайный глас души" поэта, тем более понятный читателям, что и они переживали ту же "болезнь века", более разнообразно и разносторонне, но едва ли более рельефно и сильно выраженную Байроном. Характер и судьба черкешенки (недостаток "местного колорита" в ее изображении не мог быть в то время заметен) всем внушали глубокую симпатию и даже возбуждали у лучших критиков (князя Вяземского) наивную досаду на поэта, который не выразил сострадания к такому великодушному и благородному существу. Позднейшая критика заметила в сюжете мелодраматичность и в отдельных местах лишнюю приподнятость тона во вкусе Державина, но современники не могли считать это недостатками.
Примечания Пушкина, объясняющие, что такое шашка, аул, кумыс и пр., осязательно показывают, что "Пленник" был родоначальником всей нашей весьма обширной и важной кавказской поэзии и прозы. В 20-х годах он вызывал и непосредственные подражания ("Киргизский пленник", "Московский пленник") и уже в 1823 году был переделан в балет, в свое время очень популярный. В 1821 году Пушкин написал или, вернее, набросал поэму из русской жизни: "Братья разбойники". Он был очень недоволен ею, и сжег набросок, но один отрывок, в основу которого было положено действительное происшествие - бегство двух закованных арестантов вплавь, случившееся в Екатеринославе при Пушкине, - он отделал и послал в печать в 1823 году (появился в "Полярной Звезде" за 1825 год), а другими воспользовался много позднее для очень красивой баллады "Жених".
"Братья разбойники" в настоящем своем виде интересны в историко-литературном отношении, как свидетельство о стремлении Пушкина соединить байроническое сочувствие сильным натурам, извергнутым из общества, с изображением, пока еще очень несовершенным, русского народного быта. В форме нельзя не заметить пестроты и неровности: сильные, истинно русские выражения, свидетельствующие о внимательном изучении народной поэзии, стоят рядом с выражениями слишком искусственными, даже вычурными.
В Кишиневе Пушкин работал также над "Бахчисарайским фонтаном" и задумал поэму "Цыганы", один из мотивов и краски для которой дала ему жизнь. В конце 1822 года, во избежание неприятных последствий "истории" за картами, Инзов послал поэта в командировку в Измаил; в Буджакской степи Пушкин встретился с цыганским табором и бродил с ним некоторое время. В Кишиневе же, в мае 23 года, начат "Евгений Онегин".
Из произведений меньшего объема этого периода особое значение и влияние имели стихотворения: "Наполеон", в котором (особенно в последней строфе) поэт проявил такое благородство чувства и силу мысли, что все другие русские лирики должны были показаться перед ним пигмеями, и "Песнь о вещем Олеге" (1 марта 1822 года), далеко не первый по времени, но первый по красоте и силе продукт национального романтизма в России.
В конце кишиневского периода Пушкин, все яснее и яснее сознававший свое значение, вступает в деятельную переписку с двумя молодыми критиками: Плетневым и Бестужевым-Марлинским. В декабре 1822 года вышла 1-я книжка "Полярной Звезды", имевшей целью руководить общественным мнением; для этого нужно было произвести, так сказать, серьезную ревизию немногому сделанному и объединить лучших делателей.
Теперь Пушкин больше чем когда-нибудь огорчается изгнанием, лишившим его возможности принять непосредственное участие в важном деле, и рвется из полудикого Кишинева в культурную Россию. Так как ему не дозволили даже и на время съездить в Петербург, то он обрадовался случаю переехать в ближайший цивилизованный город - Одессу.
Вот как Пушкин в письме к брату от 25 августа 1823 года описывает свое переселение: "Здоровье мое давно требовало морских ванн; я насилу уломал Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу. Я оставил мою Молдавию и явился в Европу (в первых числах июня); ресторации и итальянская опера напомнили мне старину и, ей-Богу, обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе". Этот перевод устроил А.И. Тургенев.
Вначале поэт чувствовал только отрадные стороны одесской жизни; он увлекался европейскими удовольствиями, больше всего театром, внимательно присматривался ко всему окружающему, с неослабным интересом следил за ходом греческого восстания, знакомился с интеллигентными русскими и иностранцами и скоро увлекся женой местного негоцианта, красавицей Ризнич.
На одесскую молодежь, как человек, он производил двоякое впечатление: для одних он был образцом байронической смелости и душевной силы, от подражания которому их насильно удерживали заботливые родители (см. "Записки" графа Бутурлина, "Русский Архив", 1897, книга V); другие видели в нем "какое-то бретерство, suffisance и желание осмеять, уколоть других" ("Записки" Н.В. Басаргина , "XIX век" Бартенева , стр. 89); но как перед поэтом, перед ним преклонялись все ценившие поэзию.
Медовый месяц жизни Пушкина в Одессе был, однако, непродолжителен; уже в ноябре 1823 года он называет Одессу прозаической, жалуется на отсутствие русских книг, а в январе 1824 года мечтает убежать не только из Одессы, но и из России; весной же у него начались настолько крупные неприятности с начальством, что он чувствует себя в худшем положении, чем когда-либо прежде. Дело в том, что граф Воронцов и его чиновники смотрели на Пушкина с точки зрения его пригодности к службе и не понимали его претензий на иное, высшее значение; а Пушкин, теперь более одинокий, чем в Кишиневе (друзей в деловой Одессе трудно было прибрести), озлоблялся и противопоставлял табели о рангах то демократическую гордость ума и таланта, то даже свое шестисотлетнее дворянство, и мстил эпиграммами, едкость которых чувствовал и сам граф, имевший полную возможность "уничтожить" коллежского секретаря Пушкина.
Если одесский год был один из самых неприятных для поэта, он был зато один из самых полезных для его развития: разнообразные одесские типы расширили и углубили его миросозерцание, а деловое общество, дорожившее временем, давало ему больше досуга работать, чем приятельские кружки Кишинева, и он пользовался этим, как никогда прежде. Он доучился английскому языку, выучился итальянскому, занимался, кажется, испанским, пристрастился к приобретению книг и положил начало своей, впоследствии огромной, библиотеке. Он читал все новости по иностранной литературе и выработал себе не только совершенно определенные вкусы и взгляды (с этих пор он отдает предпочтение английской и даже немецкой литературе перед французской, на которой был воспитан), но даже дар предвидения будущих судеб словесности, который поражает нас немного позднее (см., например, письмо № 115).
По новой русской литературе он столько прочел за это время, что является теперь первым знатоком ее и задумывает ряд статей о Ломоносове, Карамзине, Дмитриеве и Жуковском. В то же время, не без влияния коммерческого духа Одессы, где честный заработок ни для кого не считался позорным, и того случайного обстоятельства, что "Бахчисарайский фонтан", благодаря князю Вяземскому, дал поэту возможность выбраться из сети долгов, Пушкин приходит к отрадному убеждению, что литература может доставить ему материальную независимость (сперва такой взгляд на поэзию он называет циничным, позднее же он говорит: "Я пишу под влиянием вдохновения, но раз стихи написаны, они для меня только товар").
В основу "Бахчисарайского фонтана" положен рассказ Екатерины Николаевны Раевской о княжне Потоцкой , бывшей женою хана Керим-Гирея. Сам Пушкин и князь Вяземский (предпославший поэме "Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского Острова") видели в нем как бы манифест романтической школы, что выразилось в отсутствии определенности и ясности сюжета, элегическом тоне и яркости местного колорита. В последнем отношении образцом для поэта служил Байрон (см. письмо № 110), влияние которого очевидно также и во многих частностях, и в обрисовке титанического характера Гирея: но противоположение двух одинаково живых и рельефных женских характеров, эффектная и полная искреннего чувства сцена между Заремой и Марией и задушевный лиризм последней части - неотъемлемая собственность Пушкина.
"Фонтан", сравнительно с "Пленником", представляет важный шаг вперед полным отсутствием "элемента высокости" (Белинский), который еще связывал Пушкина с предшествующим периодом. Число лирических произведений Пушкина, написанных в Одессе, невелико: он был слишком поглощен самообразованием и работой над двумя большими поэмами - "Онегиным" и "Цыганами".
"Онегина" автор называет сперва романом в стихах "вроде Дон-Жуана"; в нем он "забалтывается донельзя", "захлебывается желчью" и не надеется пройти с ним через цензуру, отчего и пишет "спустя рукава"; но постепенно он увлекается работой и, по окончании 2-й главы, приходит к убеждению, что это будет лучшее его произведение (VII, 70). Уезжая из Одессы, он увозит с собою 3-ю главу и "Цыган" без окончания.
Отъезд Пушкина был недобровольный: граф Воронцов, может быть, с добрым намерением, дал ему командировку "на саранчу", но Пушкин, смотревший на свою службу как на простую формальность, на жалование - как на "паек ссыльного", увидел в этом желание его унизить и стал повсюду резко выражать свое неудовольствие. Граф Воронцов написал 23 марта 1824 года графу Нессельроде (буквальный смысл его письма - в пользу Пушкина, но в нем нельзя не видеть сильного раздражения вельможи против непочтительного и самомнительного подчиненного), что, по его мнению, Пушкина следовало бы перевести куда-нибудь в глубь России, где могли бы на свободе от вредных влияний и лести развиться его счастливые способности и возникающий (sic) талант; в Одессе же много людей, которые кружат ему голову своим поклонением будто бы отличному писателю, тогда как он пока "только слабый подражатель далеко не почтенного образца", т. е. Байрона.
Этот отзыв Воронцова не имел бы особенно печальных последствий для Пушкина, если бы приблизительно в то же время не вскрыли на почте письма самого поэта к кому-то в Москву (№ 6), в котором он пишет, что берет "уроки чистого афеизма... система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная". Тотчас же Пушкин был отрешен от службы и сослан в Псковскую губернию, в родовое имение, причем ему был назначен определенный маршрут без заезда в Киев (где проживали Раевские). 30 июля 1824 года Пушкин выехал из Одессы и 9 августа явился в Михайловское-Зуево, где находились его родные.
Сначала его приняли сердечно (письмо № 7), но потом Надежда Осиповна и Сергей Львович (имевший неосторожность принять на себя официально обязанность надзирать за поведением сына) стали страшиться влияния опального поэта на сестру и брата. Между отцом и сыном произошла тяжелая сцена (которой много позднее Пушкин воспользовался в "Скупом рыцаре"): "отец мой, воспользовавшись отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, потом - что хотел бить. Перед тобой (пишет Пушкин Жуковскому) я не оправдываюсь, но чего же он хочет для меня с уголовным обвинением? Рудников сибирских и вечного моего бесчестия? Спаси меня!". В конце концов родные Пушкина уехали в Петербург, и Сергей Львович отказался наблюдать за сыном, который остался в ведении местного предводителя дворянства и настоятеля Святогорского монастыря.
В одиночестве Пушкин развлекался только частыми визитами в соседнее Тригорское, к П.А. Осиповой, матери нескольких дочерей, у которой, кроме того, проживали молодые родственницы (между другими - и г-жа Керн ). Жительницы Тригорского, по-видимому, больше интересовались поэтом, нежели интересовали его, так как его серьезная привязанность была направлена к одесской его знакомой.
Как ни значительна была напряженность работы Пушкина в Кишиневе и в Одессе, в Михайловском, в особенности в зимнее время, он читал и думал по крайней мере вдвое больше прежнего. "Книг, ради Бога, книг!" - почти постоянный его припев в письмах к брату. С раннего утра до позднего обеда он сидит с пером в руках в единственной отапливаемой комнатке михайловского дома, читает, делает заметки и пишет, а по вечерам слушает и записывает сказки своей няни и домоправительницы. Под влиянием обстановки теперь он больше, чем прежде, интересуется всем отечественным: историей, памятниками письменности и народной живой поэзией; он собирает песни (для чего иногда переодевается мещанином), сортирует их по сюжетам и изучает народную речь, чем пополняет пробелы своего "проклятого" воспитания.
Но это изучение родины идет не в ущерб его занятиям литературой и историей всемирной. Он вчитывался в Шекспира, в сравнении с которым Байрон как драматург теперь кажется ему слабым и однообразным. В то же время он воспроизводит с удивительной точностью поэтический стиль и объективное миросозерцание Магометова Корана. Восток, Шекспир и изучение исторических источников, вместе с годами и одиночеством, заставляют его спокойнее смотреть на мир Божий, больше вдумываться, чем чувствовать, философски относиться к прошлому и настоящему, если только последнее не возбуждало страстей его.
В январе 1825 года Пушкина посетил будущий декабрист И.И. Пущин , который привез ему "Горе от ума"; он заметил в поэте перемену к лучшему: Пушкин стал "серьезнее, проще, рассудительнее". Мельком прослушанная комедия вызвала известное письмо Пушкина к Бестужеву (№ 95), показывающее необыкновенную тонкость и зрелость критического суждения (написанное двумя месяцами позднее письмо к тому же Бестужеву № 103 - применяет такую же критику ко всему ходу современной ему литературы и совпадает во многом с наиболее светлыми идеями Белинского).
Умственная и художественная зрелость, ясно сознаваемая поэтом (немного позднее Пушкин пишет Н.Н. Раевскому: "Я чувствую, что дух мой вполне развился: я могу творить"), и твердо установившееся миросозерцание, проявляющееся в стихотворениях этого периода, не мешали ему страшно томиться одиночеством и выдумывать довольно несбыточные планы для своего освобождения из "обители пустынных вьюг и хлада".
С братом Львом и дерптским студентом Вульфом, сыном Осиповой, он составил нечто вроде заговора с целью устроить себе побег за границу, через Дерпт, и одно время настолько верил в возможность этого дела, что прощался с Россией прекрасным (неоконченным) стихотворением (I, 333; ср. I, 349). В то же время он испытал и легальное средство: под предлогом аневризма он просит позволения ехать для операции и лечения в одну из столиц или за границу. План бегства не осуществился, а для лечения Пушкину был предоставлен город Псков.
Весной Пушкина посетил барон Дельвиг. На осень он остался совсем один, за временным отъездом соседок. От этого усиливается и жажда свободы, и творческая производительность: к зиме он оканчивает IV главу "Онегина", "Бориса Годунова" и поэму "Граф Нулин". Узнав о 14 декабря Пушкин сперва хотел ехать в Петербург, затем вернулся, чтобы подождать более положительных известий, а получив их, сжег свои тетради. С крайне тяжелым чувством следил он за ходом арестов.
Успокоившись и одумавшись, он решил воспользоваться отсутствием своего имени в списках заговорщиков и начал хлопотать о своем возвращении, сперва частным образом, потом официально. В июле 1826 года Пушкин послал через губернатора письмо государю с выражением раскаяния и твердого намерения не противоречить своими мнениями общепринятому порядку. Вскоре после коронации он был с фельдъегерем увезен в Москву и 8 сентября, прямо с дороги, представлен государю, с которым имел довольно продолжительный и откровенный разговор, после чего получил позволение жить где угодно (пока еще кроме Петербурга, куда доступ был ему открыт в мае 1827 года), причем император вызвался быть его цензором.
Напряженная работа мысли Пушкина в михайловский период наглядно выразилась тем, что с этого времени он начал писать и прозаические статьи: в 1825 году он напечатал в "Московском Телеграфе" очень едкую заметку "О M-me Сталь и Г-не М." (за подписью Ст. Ap., т. e. старый арзамасец), где выразил свое уважение и благодарность знаменитой писательнице за симпатию, с которой она отнеслась к России, - и статью: "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова", в которой он дает глубоко обдуманный очерк истории русского языка и такую умную и точную характеристику Ломоносова, что ее и до сих пор смело, с великой пользой, можно вводить в учебник словесности.
Эти два года - из самых плодотворных и для лирики Пушкина. Вначале он обрабатывает мотивы, привезенные с юга, яркие краски которого видны в "Аквилоне", "Прозерпине", "Испанском романсе" и др. Затем проявляются в его пьесах вновь созревшие мысли и более прежнего уравновешенные чувства ("Разговор книгопродавца с поэтом", два "Послания к цензору"); даже "Вакхическая песня", по исходной точке тождественная с юной его лирикой, заканчивается глубоко гуманной мыслью. Форма еще совершеннее: на невольном досуге даже шутливые пьесы, как "Ода графу Хвостову", отделываются необыкновенно тщательно. К концу периода немногочисленные лирические произведения выражают лишь скоропреходящие настроения минуты: Пушкин всецело погружен в поэмы и драму. Еще 10 октября 1824 года он окончил поэму "Цыганы", начатую в Одессе 10 месяцами раньше. Хотя она напечатана только в 1827 году, но оказала сильное и благотворное влияние на публику много раньше, так как сделалась известной в огромном количестве списков.
Имя героя (Алеко-Александр) показывает, что по первоначальному замыслу он должен был воспроизвести самого поэта; затем, по мере освобождения Пушкина из-под влияния Байрона, Алеко оказывается первым ярко и объективно очерченным характером, в обработке которого байронизм подвергается жестокому осуждению. Трезвость и гуманность содержания, необыкновенная ясность плана, небывалая простота и живописность языка, рельефность всех трех действующих лиц и их положений, драматизм главных моментов, полный реализм обстановки и, наконец, целомудрие при изображении полудикой, свободной любви - все это черты новые даже в Пушкине, не говоря о современной ему поэзии. Противопоставление эгоизма грозного обличителя общественных зол Алеко, который "для себя лишь хочет воли", истинному свободолюбию и справедливости старого цыгана - первый гражданский подвиг Пушкина, "смелый урок", который дает поэт черни; лучшее доказательство его убедительности и великой полезности - вдохновенно кроткие строки великого критика, Белинского.
Всецело михайловскому периоду принадлежит "Граф Нулин", о происхождении которого автор говорит: "...перечитывая "Лукрецию", довольно слабую поэму Шекспира, я подумал, что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Быть может, это охладило бы его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить... Мысль пародировать историю и Шекспира ясно представилась, я не мог противиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть". "Граф Нулин", по необыкновенной легкости стиха и стройности рассказа, и производит впечатление капризного вдохновения минуты.
Критика жестоко напала на Пушкина за безнравственность его поэмки, но читатели (и, как свидетельствует граф Бенкендорф , император Николай) были чрезвычайно довольны ею. Это одно из немногих произведений Пушкина, свидетельствующих о его таланте изображать и отрицательную сторону жизни. По сравнению с Гоголем , его сатира кажется более легкой, как будто поверхностной; но невозможно указать в нашей литературе другое изображение пошлости русских парижан того времени, более типичное и резкое по существу; да и вся помещичья жизнь, с виду такая патриархальная, оказывается насквозь проеденной распутством.
На поэмке видно и влияние "Беппо" Байрона, и изучение русской литературы XVIII века, воевавшей с петиметрами, и увлечение ехидным сарказмом Крылова; но изящный реализм целого и подробностей всецело принадлежит Пушкину. В Михайловском написана также народная баллада "Жених"; сюжет ее - обломок из кишиневской поэмы "Братья разбойники", теперь, под влиянием рассказов Арины Родионовны, обработанный как сказка-анекдот, с эффектной развязкой.
Как в форме стиха, так и в содержании Пушкин, очевидно, соперничает с Жуковским (с "Громобоем" и другими русскими балладами) и в смысле народности одерживает над учителем блестящую победу. Самое крупное и задушевное произведение михайловского периода - "Борис Годунов" или, как сам Пушкин озаглавил его, "Комедия о настоящей беде московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве". Пушкин начал ее в конце 1824 года и окончил к сентябрю 1825 года, усердно подготовившись к ней чтением.
"Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль оживить в драматической форме одну из самых драматических эпох нашей истории. Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров; Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий; в летописях старался угадать язык тогдашнего времени - источники богатые; успел ли я ими воспользоваться, не знаю".
Сам Пушкин называет "Бориса Годунова" романтической драмой и тем указывает на главное теоретическое пособие - "Чтение о драматическом искусстве" А.В. Шлегеля, откуда он воспринял резко отрицательное отношение к трагедии классической и идею национальной драмы (отсюда и заглавие), но отринул все узкоромантическое, мечтательное и мистическое (как и из Карамзина исключил все сентиментальное). Над каждым, даже третьестепенным, лицом он работал с необыкновенным прилежанием; целые сцены, вполне отделанные, он исключал, чтобы не ослабить впечатление целого. По окончании труда, Пушкин был чрезвычайно доволен им. "Я перечел его вслух один, бил в ладоши и кричал: ай да Пушкин!".
Но он не спешит печатать "Бориса" и держит его в портфеле целые 6 лет: он сознает, что его пьеса - революция, до понимания которой пока не доросли ни критика, ни публика, и предвидит неуспех, который может невыгодно отразиться на самом ходе дорогого ему дела. Даже восторг московских литераторов, которых во время чтения 12 октября 1826 года "кого бросало в жар, кого в озноб, волосы поднимались дыбом" и пр. (Барсуков "Жизнь и труды Погодина", Париж, 44), даже видимый успех "Сцены в келье", которую Пушкин напечатал в начале 1827 года ("Московский Вестник", № 1), не заглушили его опасений, и они оправдались вполне.
Когда в начале 1831 года вышел "Борис", со всех сторон послышались возгласы недоумения и недовольства или резкого осуждения: классики искали "сильных, возвышенных чувствований" - и находили только "верные списки с обыкновенной природы"; поклонники Пушкина и романтики искали "блестков", свойственных поэту, разгула страстей и поразительных эффектов - и находили, что здесь все слишком просто, обыденно, почти скучно; огромное большинство признавало Бориса "выродком", который не годится ни для сцены, ни для чтения. Катенин называет драму "ученическим опытом", "куском истории", разбитым на мелкие сцены, а женский крик за сценой признает прямо "мерзостью"; И.А. Крылов прилагает к ней анекдот о горбуне. С другой стороны, князь Вяземский находит в "Борисе" "мало создания"; Кюхельбекер ставит его ниже "Т. Тассо" Кукольника. Только Киреевский в "Европейце", да отчасти Надеждин поддержали Пушкина.
Позднее все, даже и Белинский, еще со времен студенчества восторгавшийся прекрасными частностями, упрекали Пушкина за рабское следование Карамзину. Пушкин был глубоко огорчен нападениями, на которые ответила за него история: этот "выродок" явился отцом всей национальной русской драмы, и внутренняя величавая стройность этих "обломков" Карамзина теперь ясна всякому ученику гимназии.
Зиму 1826 - 1827 гг. Пушкин провел главным образом в Москве (он уезжал по осени в Михайловское, где с наслаждением смотрел на "покинутую тюрьму", и в Псков), живя у Соболевского на Собачьей площадке в деревне Ренкевич. Он вполне наслаждался своей свободой и обществом, тем более что москвичи приняли его с распростертыми объятиями как величайшего поэта (в начале 1826 г. вышло 1-e издание его "СтиФонтанхотворений"), либеральная молодежь видела в нем чудом спасенного друга декабристов, которым он шлет "Послание в Сибирь", а убежденные защитники существующего порядка радовались искреннему его душевнымпримирению с правительством ("Стансы").
Пушкин широко пользовался до тех пор мало знакомой ему благосклонностью судьбы; он посещал и салоны умных дам (например, княгини З. Волконской), и светские балы, и сходбища так называемой "архивной молодежи", и холостые пирушки. Рассеянная жизнь не мешала ему работать. Недовольный существовавшими тогда журналами и альманахами, он еще в Михайловском мечтал об основании серьезного и добросовестного журнала; теперь оказалось возможным осуществить эти мечтания.
Среди "архивной молодежи", из которой иные, как Д. Веневитинов, импонировали даже Пушкину умом своим и талантом, он нашел людей, ему сочувствующих. Было решено издавать, при постоянном участии Пушкина, "Московский Вестник" редактором которого был избран М.П. Погодин. В продолжение трех лет Пушкин добросовестно служил новому журналу (в то же время он считал своим нравственным долгом поддерживать альманах барона Дельвига "Северные Цветы"), хотя в его отношениях к московскому кружку нельзя не заметить некоторой двойственности.
Он вполне сочувствовал его серьезному взгляду на литературу, его убеждению в праве искусства на безграничную свободу и желанию низвергнуть господство французского вкуса, но он вовсе не хотел подчинять нашу юную словесность философским немецким теориям (которые он и понимал неясно). К московскому году жизни Пушкина относятся "Записка о народном образовании", написанная по поручению государя, и "Сцена из Фауста". "Записка", очевидно, вытекала из разговора императора с Пушкиным, в котором поэт указал на плохую систему воспитания русских дворян, как на причину появления декабристов: она развивает ряд мыслей оригинальных и умных, иногда односторонних, но во всяком случае не соответствовавших видам правительства.
"Новая сцена между Мефистофелем и Фаустом" написана под влиянием Веневитинова, который в стихотворном послании убеждал Пушкина изучать Гёте. Содержание ее вымышлено и далеко не вполне в духе Гёте; Фауст Пушкина выражает только одну сторону прототипа - рефлексию, убивающую всякое наслаждение, и представляет амальгаму из Гёте и Байрона. Беспощадный анализ Мефистофеля ближе к источнику, но и в нем виден отзвук "демона" юности Пушкина.
В мае 1827 года Пушкину дозволено было ехать в Петербург, и он поспешил воспользоваться позволением; но к осени он, "почуя рифмы", уехал в Михайловское. Там, сознав будущность романа и повести, он начал исторический роман "Арап Петра Великого", в котором, несмотря на новость для него этого рода творчества, проявил великое мастерство, главным образом в серьезном, объективном тоне рассказа, в отсутствии слащавого преувеличения, ненатурального изображения старины. Зиму 1827 - 1828 гг., как и весну, лето и часть осени 1828 года, Пушкин провел большей частью в Петербурге (жил в Демутовом трактире), откуда иногда ездил в Москву (останавливался обыкновенно у Нащокина ).
Его душевное состояние за это время - тревожное, часто тяжелое; медовый месяц его наслаждения свободой давно прошел; через графа Бенкендорфа он не раз получал выговоры, хотя и в деликатной форме; не раз ему давало себя чувствовать недоверие низших органов власти (например, в крайне нелепом, разбиравшемся в Сенате деле о списке стихотворения "Андрей Шенье").
С другой стороны, Пушкин недоволен условиями личной жизни: кружок близких людей сильно поредел (брат далеко на службе, сестра в январе 1828 года вышла замуж); молодость, минутами представлявшаяся ему рядом ошибок (см. "Воспоминание", Париж, 37; ср. "26 мая 1828 года", Париж, 38), прошла, и Пушкин чувствовал потребность устроиться, положить конец душевным скитаниям, но пока не находил к тому возможности.
Весной 1828 года Пушкин обратился с просьбой о принятии его в действующую армию и отказ принял за выражение немилости государя (см. А.А. Ивановский "Русская Старина", 1874, IX, 392 и след.); так же напрасно он просился ехать за границу. Тоска и огорчения столь же мало препятствовали энергичной творческой работе Пушкина, как и все более и более усиливавшееся недоброжелательство критики, которое началось с того времени, как поэт стал принадлежать одному литературному органу, а также наивное недовольство публики, которая ждала от каждой новой строчки поэта какого-то чуда.
Довольно многочисленные и по форме, и по содержанию безупречные лирические стихотворения этого периода представляют летопись душевной жизни поэта; некоторые из них ("Воспоминание", Париж, 37; "26 мая 1828 года", Париж, 38) служат выражением безутешного отчаяния. Но творческие силы поэта при этом даже растут: в октябре 1828 года Пушкин начал "Полтаву" и окончил ее менее чем за месяц. Первая мысль о поэме из жизни Мазепы возникла у него еще при чтении "Войнаровского" Рылеева; узнав из нее, что Мазепа обольстил дочь Кочубея, "я изумился, - говорит Пушкин, - как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства". Явилось сильное желание изобразить любовную историю старого гетмана, для чего подготовительную работу составляло чтение "Истории Малой России" Бантыша-Каменского и других пособий; в это время план зрел в голове Пушкина; рамки его раздвигались, и романтическая поэма естественно сплеталась с исторической, с изображением одного из важнейших моментов к истории новой России (здесь начало увлечения Пушкина Петром, столь важного для его будущей деятельности).
Поэма вышла в 1829 году и не имела успеха: не нашли в ней того блеска и яркости, которыми пленялись в Пушкине, не поняли необходимости слияния частного с общим, что составляет особенность всех лучших художественных воссозданий прошлого. Немногие истинные поклонники Пушкина (например, Кюхельбекер) оценили и в то время "Полтаву" по достоинству, а теперь, несмотря на успехи исторической науки, нам трудно, почти невозможно отрешиться от того поэтического колорита, которым Пушкин облек Полтавскую битву, Кочубея, Мазепу и пр.
"Полтава", опоэтизировавшая природу Малороссии и ее быт, открыла дорогу повестям Гоголя и "Тарасу Бульбе". Перелом в характере и образе жизни поэта, когда-то необыкновенно живого ("вертлявого", по выражению М.П. Погодина) и жадного к развлечениям, а теперь склонного проводить целые дни молча на диване, с трубкой во рту ("Матер.", 216), разрешился предложением, которое он сделал юной (родилась в 1813 году) московской красавице Н.Н. Гончаровой.
Получив не вполне благоприятный ответ, 1 мая 1829 года он уехал на Кавказ, провел около 2-х недель в Тифлисе и потом отправился в действующую армию (где находился брат его), с которой вошел в Арзерум. Результатом путешествия был ряд кавказских стихотворений и "Путешествие в Арзерум", изд. много позднее. По возвращении в Москву он был так холодно принят у Гончаровых, что немедленно ускакал в деревню, а потом (в ноябре) переехал в Петербург.
В начале 1830 года, несмотря на самое горячее участие в "Литературной Газете" барона Дельвига, к которой Пушкин чувствовал несравненно большую симпатию, нежели к "Московскому Вестнику" Погодина (в "Газете" действовали почти исключительно его друзья и единомышленники), он чувствовал себя настолько тяжело, что просил позволения уехать за границу или, по крайней мере, сопровождать посольство в Китай.
Но это было временное отчаяние, обусловленное личными причинами. Услыхав, как Н.Н. Гончарова блестит на балах, и удостоверившись, что о нем отзываются лучше, чем он ожидал, он уехал в Москву, возобновил предложение и получил согласие. Семейство Гончаровых стояло на высшей ступени общественной лестницы, чем Пушкин, но было разорено не менее. Главой семьи считался дедушка, обширное промышленное предприятие которого готово было рухнуть чуть не каждый день за неимением наличных денег.
Мать Натальи Николаевны, невесты Пушкина, была очень "тонкая", но, по-видимому, довольно расчетливая дама. Приняв предложение Пушкина (6 мая была помолвка), эксплуатировали его связи, а свадьбой не спешили и от невесты держали его в почтительном отдалении, причем будущая теща иногда устраивала ему довольно крупные неприятности. Вследствие всего этого Пушкин иногда впадал в отчаяние, которое и выражал близким людям (см. письмо № 241); но он искренно любил свою невесту, и припадки "хандры" у него быстро сменялись душевной бодростью и умственной энергией.
В таком настроении, в конце августа 1830 года, он поехал в Болдино (Нижегородской губернии), часть которого отец выделял ему ввиду женитьбы, чтобы устроить залог имения и воспользоваться осенним временем для работы. Вследствие холеры и карантинов, Пушкин оставался там 3 месяца в полном уединении, но с таким приливом вдохновения, какого у него давно не бывало.
По возвращении он пишет Плетневу (№ 261): "Вот что я привез сюда: две последние главы "Онегина", восьмую и девятую, совсем готовые в печать; повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдам anonyme; несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Пир во время чумы" и "Дон-Жуан". Сверх того написал около тридцати мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное, для тебя единого): написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется и которые напечатаем также anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает".
Нет сомнения, что многое из перечисленного получило в Болдине только окончательную обработку, а кое-что доделывалось и позднее; так, например, один отрывок из путешествия Онегина, "Одесса", был уже напечатан в 1827 году, а письмо Онегина к Татьяне дописывалось в 1831 году в Царском Селе; тем не менее болдинский период можно считать временем завершения знаменитой поэмы-романа, которая, по исчислению самого поэта, писалась 7 лет 4 месяца и 17 дней, а на самом деле более 9 лет (с 28 мая 1822 года до 3 октября 1831 года) и уже около 5 лет держала в напряжении читающую публику.
1-я глава была напечатана в 1825 году вместе с "Разговором книгопродавца с поэтом", с предисловием, в котором автор сравнивает "Евгения Онегина" с "Беппо, шутливым произведением мрачного Байрона", и сам указывает на сходство героя с "Кавказским пленником". Она была раскуплена чрезвычайно быстро и вызвала оживленные толки. Близкие к Пушкину люди (Катенин) отождествляли с Онегиным самого поэта: литературные староверы подняли вопль против безнравственности поэмы и низких предметов, ею изображаемых. Полевой считал ее воплощением романтизма, а романтик Бестужев возмущался ничтожностью сюжета. Средние читатели были в восторге от изящества формы и жизненности содержания.
2-я глава, выводящая на сцену Ленского и дающая первый абрис Лариных, также написана на юге, а напечатана в 1826 году. Она увеличила интерес публики, но вызвала только двусмысленную похвалу Булгарина и посмертный отзыв Веневитинова, который приветствовал поворот в поэзии Пушкина к национальным типам и жизни.
Гл. 3-я ("Барышня", как ее для себя озаглавил Пушкин, наиболее психологическая), написанная в Михайловском и напечатанная в 1827 году, довела интерес публики до небывалого в России и редкого за границей напряжения: о Татьяне говорили повсеместно как о живом лице, и Пушкина упрашивали получше устроить ее судьбу.
4-я и 5-я главы (написаны тоже в Михайловском, как и 6-я), наиболее драматические, изданные вместе в 1828 году, вызывают длинный ряд рецензий, которые составляют поворотный пункт в отношениях Пушкина к современной ему литературе. Большинство критиков, признавая "редкое дарование" и называя автора "любимым поэтом", из беспристрастия нападают на частности и не находят в поэме ни плана, ни связи, ни характеров; нападения последнего рода, обнаруживавшие полное непонимание целого, глубоко огорчили и озлобили Пушкина.
6-я глава ("Поединок"), представляющая развязку драмы, не сделала критиков умнее.
Глава 7-я ("Москва") написана под московскими впечатлениями; она явилась в 1830 году, когда Пушкин имел уже свой орган, стоял во главе литературной партии и жестоко расправлялся с противниками, которые со своей стороны старались его унизить всеми мерами (см. Барсуков "Погодин", Ш, 15, 25 и др.). Теперь в Болдине, не побежденный, но утомленный беспринципностью борьбы, поэт спешит расстаться с героиней и героем, оставив последнего как бы на середине жизненного пути.
Неослабный интерес публики, между прочим, наглядно выразился в том, что для крайне простой и естественной развязки в судьбе героини немедленно начали приискивать живые оригиналы (см. "Воспоминания" Францевой, "Исторический Вестник", 1888, май, и В.А. Тимирязева, "Исторический Вестник", 1896, июнь, стр. 977). И теперь крайне трудно дать оценку романа Пушкина, посмотреть на него со стороны: мы так сроднилась с его действующими лицами, что они нам представляются живыми и близкими. Мы только можем сопоставлять их с другими созданиями того же поэта.
По характеру героя и по основной задаче, выраженной в сюжете, "Евгений Онегин" ближе всего к "Цыганам"; Онегин тот же Алеко, только реализованный, приуроченный к обыденной действительности великорусского дворянского быта. Задача поэта - воссоздать его со всеми его добрыми и дурными сторонами, - а так как последние оказываются очень существенными, то развенчать его (не щадя в нем и самого себя), сохранив, однако, душевное к нему участие наблюдателя; развенчание производится посредством указания его "литературных источников" ("Иль маской щегольнет иной"; "Москвич в Гарольдовом плаще, уж не пародия ли он?"), а участие сохраняется за ним потому, что он все же лучше и нравственно крупнее окружающих его, и потому, что тяготится он бесцельностью существования и рядом вынужденных глупостей. Как Алеко оказывается несостоятельным при сопоставлении с близкими к природе дикарями, так Онегин несостоятелен при сопоставлении с простой, но нравственно здоровой деревенской девушкой.
Создание поэтического типа этой девушки - великая заслуга Пушкина, имевшая важное историческое значение; отсюда тургеневские женщины и женщины "Войны и мира", отчасти и позднейшее стремление русских женщин к подвигу. В общем "Евгений Онегин" - полное и верное воспроизведение полукультурной жизни русского дворянства того времени во всех ее разнообразных областях и оттенках.
"Повесть, писанная октавами" - "Домик в Коломне" - это "игрушка, сделанная рукой великого мастера" (Белинский), напоминающая средневековые фабльо, источники "сказок" Лафонтена. В основе ее, судя по месту действия, лежит анекдот из юношеских лет Пушкина. Хотя Пушкин в теории и отвергал цель в поэзии, но такую бесцельную шалость он решился издать только анонимно.
В историко-литературном отношении важнее самой повести ее введение, представляющее нечто небывалое в истории поэтической формы. Это такое искусное жонглирование размером и звучной рифмой, что после этого и в обыденной речи проза должна была замениться стихами, или в литературном рассказе стихи должны были уступить место живой прозаической речи.
С этих пор Пушкин для мелкого повествования стихотворной формы уже не употребляет. Маленькую трагедию "Скупой рыцарь" Пушкин приписал английскому поэту Ченстону, которого, как доказал еще Анненков, на свете не существовало. Причина такого "подлога" - семейные воспоминания, которыми отчасти воспользовался поэт: отец его часто проявлял крайнюю скупость (хотя вообще и был крайне нерасчетлив) по отношению к сыновьям.
"Скупой рыцарь" - полная драма, с развитием характеров и катастрофой; по задаче это - глубокое психологическое исследование, проникнутое гуманной идеей пробуждения "милости к падшим"; искалечившая сильную душу барона страсть, развившаяся на почве пессимизма и честолюбия, делает его страдальцем, - и страдание примиряет с ним.
Пьеса "Моцарт и Сальери" в рукописи была озаглавлена "Зависть" и основана на анекдоте об отношениях двух композиторов. Здесь тоже решается трудный психологический вопрос об источнике и развитии низкой страсти в сильной душе; попутно в живых образах устанавливается различие между гением и талантом.
"Пир во время чумы" - ряд сцен, действительно переведенных с английского (из пьесы Джона Вильсона "The City of the Plague", вышедшей в 1816 году); но песня Мери и песня президента, лучшие места пьесы, сочинены Пушкиным.
Четыре сцены, составляющие "Каменного гостя", образуют полную драму, изображающую героя народных преданий, испанского Фауста, с большей глубиной и человечностью, нежели у предшественников Пушкина (пособиями для него служили Мольер и Да-Понте). Поэт воспользовался только типом Лепорелло и развязкой: все остальное - его собственное создание, чудное по жизненности лиц и положений (характеристику см. у Белинского).
"Около 30 мелких стихотворений", написанных или отделанных в Болдине, представляют поразительное разнообразие по форме, темам и настроению поэта. Господствующий тон - бодрый, жизнерадостный (даже в элегии "Безумных лет..."); даже малосимпатичные поводы вдохновляют поэта к прекрасным пьесам (личная полемика Булгарина - в "Моей родословной"). Рядом с этим обрабатываются мотивы, ничего общего с моментом не имеющие ("Поэту", "Стамбул", "Вельможе" и пр.), иногда глубоко печальные (например "Шалость").
"Повести Белкина" (вместе с "Летописью села Горохина") - важный шаг в литературной карьере Пушкина. Он с ранней юности высоко ценил не только В. Скотта, но и Филдинга и Стерна. Приглядываясь теперь к ходу европейской словесности, он предугадал скорое торжество нравоописательной повести и романа и решил испытать свои силы, пробуя разные тоны, но всегда оставаясь реалистом, убежденным противником романтических повестей-поэм в стиле Бестужева-Марлинского. Он очень дорожил успехом "повестей", но скрыл свое имя, прося, однако, шепнуть его Смирдину, чтоб он шепнул покупателям.
Критика встретила их крайне враждебно (даже и позднее Белинский не придавал им значения), но они раскупались и читались с удовольствием, несмотря на небрежность отделки, и Пушкин, больше доверявший публике, нежели критике, счел опыт удавшимся.
По возвращении в Москву Пушкин "сладил с тещей" и новый 1831 год встретил в очень бодром состоянии духа; даже "Борис Годунов" некоторое время радовал его своим успехом.
19 января он получил известие о смерти Дельвига; "Постараемся быть живы", - пишет он Плетневу, и как будто скоро примиряется с печальной необходимостью - но вдова и братья его покойного товарища навсегда остаются предметом его деятельной заботливости.
18 февраля произошла свадьба Пушкина. "Я женат и счастлив", - пишет он Плетневу 24 февраля. "Одно желание мое, чтобы ничего в жизни моей не изменялось; лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, и я переродился".
К этому периоду московской жизни Пушкина относится его сближение с наиболее серьезным из его литературных врагов, Надеждиным, в "Телескопе" которого за этот год Пушкин поместил две полемические статьи: "Торжество дружбы" и "Несколько слов о мизинце г. Булгарина", за подписью Феофилакта Косичкина (он начал прибегать к прозе, вместо эпиграмм, еще с 1829 года и с большей систематичностью и крайним увлечением продолжал это в "Литературной Газете" Дельвига): эти статьи - верх ядовитого остроумия, редкое соединение тонкой и злой иронии с резкой хлесткостью.
Согласно заранее начертанному плану (в котором не последнюю роль играло желание быть подальше от тещи), Пушкин в мае едет в Санкт-Петербург, откуда немедленно переселяется на дачу в Царское Село. Там Пушкин оставался безвыездно до конца октября, отделенный от Петербурга холерой и карантинами, но в обществе Жуковского. Несмотря на плохое состояние своих финансовых дел (о которых теперь Пушкин заботится гораздо больше, чем прежде), поэт продолжает быть в радостном настроении, что очень благоприятно отражается на его творчестве.
Видясь почти ежедневно с Жуковским (третьим в их беседе часто бывал юный Гоголь, только что введенный в их общество, но принятый по-братски), - Пушкин вступил с ним, некоторым образом, в соперничество на поприще обработки сказок: написал "Сказку о царе Салтане" (сюжет который занимал его еще в Кишиневе) и шутливую "Сказку о попе и о работнике его Балде" (рифмованной прозой, наподобие подписей под лубочными картинками) - и ни для кого не было сомнения, что он еще раз победил своего учителя яркостью и жизненностью образов.
Пушкин идет рука об руку с Жуковским (а через него - и с двором) в своем отношении к политическому моменту, который переживала в то время Россия. 2 августа написано "Клеветникам России", а 5 сентября - "Бородинская годовщина" (и оба стихотворения напечатаны вместе со стихотворениями Жуковского, особой брошюркой).
Еще в июле Пушкин (очевидно, поощренный к тому свыше) через графа Бенкендорфа выражает желание быть полезным правительству изданием политического литературного журнала и просит позволения работать в архивах, чтобы "исполнить давнишнее желание написать историю Петра Великого и его наследников до Петра III". На первое его предложение пока промолчали, а второе удовлетворили в большей мере, нежели он мог надеяться; его приняли вновь на службу в коллегию иностранных дел, с жалованием в 5000 руб., без обязательных занятий, но с правом работать во всех архивах.
Переехав в Петербург и по возможности устроившись (у него еще оставались карточные долги от холостой жизни, а расходы, по его словам, увеличились вдесятеро), Пушкин чрезвычайно энергично принялся за работу в архивах, не оставляя и чисто литературных трудов. Посещая разнообразные круги общества (начиная от самых высших, где жена его блистала на балах), Пушкин имел возможность убедиться, что отечественная литература стала возбуждать живой интерес даже в тех сферах, где прежде игнорировали ее существование, и молодежь начинает смотреть на звание литератора, как на нечто достойное зависти.
Он проникался тем большим желанием стать во главе влиятельного органа. Летом 1832 года старания его увенчались успехом, и литературно-политическая газета была ему разрешена. Чтобы пустить это дело в ход, он в сентябре ездил в Москву и там, вместе с С.С. Уваровым , посетил Московский университет, где дружески беседовал со своим прежним противником, профессором Каченовским .
Там от Нащокина Пушкин услыхал рассказ о неком Островском, который, вследствие притеснений богатого соседа, лишился имения и сделался врагом общества; ему сейчас же пришла идея сделать из этого роман, которым, по возвращении в Петербург, он и занялся с таким увлечением, что невозможность осуществить план издания газеты весьма слабо огорчила его. В 3 1/3 месяца роман был окончен и даже снабжен выпиской из подлинного дела o неправедном отобрании имения у законного владельца.
Но, приближаясь к развязке (и продолжая в то же время собирать по архивам материалы для истории Пугачевского бунта), Пушкин, очевидно, почувствовал недовольство своим произведением и стал обдумывать другой роман - из эпохи Пугачевщины, а "Дубровского", заключив наскоро набросанными двумя эффектными сценами, оставил в рукописи и даже непереписанным (он был напечатан только в 1841 году).
Пушкин был прав и в своем увлечении, и в разочаровании: по замыслу, "Дубровский" - одно из величайших его произведений, начинающее новую эпоху в литературе: это - социальный роман с рельефным изображением барского самодурства, чиновничьей продажности и открытого бессудия. По форме, в которую отлилась идея, это - заурядный разбойничий роман, достойный имени Пушкина только простотой и живостью изложения, гармонией частей, отсутствием всего лишнего и фальшиво сентиментального и несколькими сценами и подробностями.
То обстоятельство, что роман Пушкина с такой задачей был пропущен цензурой в 1841 году, служит осязательным доказательством его неудачливости, а поглощающий интерес, с которым он и в настоящее время читается подростками, показывает, что Пушкин был истинным художником и в слабых своих набросках.
Одновременно с "Дубровским" Пушкин работал над так называемыми "Песнями западных славян", за которые, в самый год появления их в печати (в "Библиотеке для чтения", 1835 год), его пытался осмеять французский литератор, давший ему сюжеты большинства их.
Теперь доказано, что Пушкин вовсе не был так наивен, как воображал мистификатор. В 1827 году в Париже вышла небольшая книжка "La Guzla ou choix de poesies illyriques, recueillies dans la Dalmlie etc.". Составитель ее, Мериме (XIX, 118 - 120), заявив в предисловии о своем близком знакомстве с языком иллирийских славян и с их бардами и рассказав биографию одного певца, Маглановича, дал прозаический перевод 29 его песен.
Чувствуя сомнение в их безусловной подлинности, Пушкин взял из них всего 11, да и из тех 4 переложил искусственным размером c рифмами, и к ним прибавил 2 песни, переведенные им самим из собрания Вука ("Соловей", "Сестра и братья"), две сочиненные им в тоне подлинных ("О Георгии Черном" и "Воевода Милош") и одну ("Яныш Королевич"), составленную на основании югославянского сказания.
Собираясь печатать их, он через Соболевского обратился к Мериме с просьбой разъяснить, "на чем основано изобретение странных сих песен". В ответе своем (напечатанном Пушкиным при издании "Песен" в IV т. "Стихотворений") Мериме уверял, будто при составлении книжки он руководствовался только брошюркой консула в Баньялуке, знавшего по-славянски так же мало, как он сам, да одной главой из итальянского "Путешествия в Далмацию" Фортиса (1774 год). То же повторил он при 2-м издании "Гузлы", в 1840 году.
На самом деле, Мериме больше мистифицировал публику во 2-м издании, чем в 1-м: он в раннем детстве провел несколько лет в Далмации, где отец его состоял при маршале Мармоне, да и при составлении "Гузлы" имел больше пособий, чем уверял в 1835 и 1840 годах. Во всяком случае, Пушкин как при выборе, так и при обработке его песен проявил редкое поэтическое чутье и понимание духа национальной славянской поэзии.
Сюжетом песни "Яныш Королевич" Пушкин воспользовался для "Русалки", над которой он работал в ту же зиму 1832 - 1833 гг. (начал он ее гораздо раньше - еще в 1828 году), может быть готовя ее как либретто для оперы A. П. Есаулова; к сожалению, эта чудная народная драма осталась неоконченной. Это высший пункт, которого достиг Пушкин в умении примирить вековое национальное творчество с личным, соединить сказочную фантастику и первобытный лиризм с драматичностью положений и глубоко гуманной идеей. О так называемом Зуевском окончании "Русалки" (напечатано в "Русском Архиве", 1897, № 3) см. ст. Ф.Е. Корша в "Известиях Отдела Русского языка и словесности" (1898, III, кн. 3).
В эту вторую зиму своей петербургской жизни Пушкин по-прежнему счастлив любовью к жене, но далеко не доволен положением своих дел. 23 февраля 1833 года он пишет Нащокину: "Жизнь моя в Петербурге ни то ни сё. Заботы мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете; жена моя в большой моде; все это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют уединения".
Лето 1833 года Пушкин жил на даче на Черной речке, откуда ежедневно ходил в архивы работать над эпохой пугачевщины, имея в виду одновременно и исторический очерк, и роман (будущую "Капитанскую дочку").
В августе он испросил себе двухмесячный отпуск, чтоб осмотреть край, где разыгралась пугачевщина, побывал в Казани, Симбирске, Оренбурге, Уральске и около 1 1/2 месяцев провел в Болдине, где привел в порядок "Записки о Пугачеве", перевел 2 баллады Мицкевича, отделал лучшую из своих сказок - "О рыбаке и рыбке" - и написал поэму "Медный всадник", которая первоначально должна была составлять одно целое с "Родословной моего героя", но потом, без сомнения к своей выгоде, отделилась от нее.
По основной идее, противополагавшей личные интересы - общим, государственным, маленького, слабого человека с его личным счастьем - страшной силе, символизированной в медном великане, личность пострадавшего не должна выдвигаться вперед; довольно одного намека на былую славу его предков.
Идею вступления Пушкин взял из статьи Батюшкова: "Прогулка в академию художеств". Мысль сделать из статуи Фальконета палладиум Петербурга пришла поэту, говорят, под влиянием рассказа графа М.Ю. Вьельгорского о видении, сообщенном Александру I в 1812 году князем А.Н. Голицыным. По достоверному преданию (см. кн. П.П. Вяземского "Пушкин по документам Остафьевского архива", Санкт-Петербург, 1880, стр. 71), в первоначальном тексте был очень сильный монолог Евгения против петровской реформы, ныне исчезнувший. "Медный всадник" не был пропущен цензурой (напечатан по смерти Пушкина в "Современнике", т. V), что неблагоприятно отозвалось на делах Пушкина (см. письмо № 358).
К тому же 1833 году относятся сказки: "О мертвой царевне" и "О золотом петушке", без сомнения, основанные на старых записях Пушкина, и поэма "Анджело" - переделка пьесы Шекспира "Мера за меру", в которой Пушкина, очевидно, пленил психологический вопрос, как нетерпимость к порокам других может уживаться с собственным падением.
Наконец, к тому же 1833 году относится и последняя редакция глубокой по идее и чудно-прекрасной по выполнению, но доведенной только до половины поэмы "Галуб". Она задумана во время путешествия по Кавказу в 1829 году и, судя по обеим программам, до нас дошедшим (III, 547), должна была изображать героя Тазита сознательным носителем идеи христианской любви и готовности на страдания. "Галуб" - одно из крупных указаний на присущее Пушкину в это время искреннее и сильное религиозное чувство.
В конце 1833 года Пушкин пожалован камер-юнкером, а в марте 1834 года ему дано 20 000 руб. на печатание "Истории Пугачевского бунта". Несмотря на это, Пушкину становится все труднее и труднее жить в Петербурге: свой годовой бюджет он исчисляет в 30 000 руб., а доходы его крайне неопределенны.
К тому же дела его родителей были настолько запутаны, что он принужден был взять их на себя, после чего и отец, и брат обращаются к нему за деньгами, как в собственный сундук. Маленькое придворное звание, принуждающее его, вместе с юнцами из лучших фамилий, бывать на всех торжествах, доставляет ему немало неприятных минут и уколов его чувствительного самолюбия.
Летом 1834 года, принужденный остаться в Петербурге из-за работы и отпустив семью в деревню к родным жены, он пишет ей: "Я не должен был вступать на службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами... Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно" (№ 387).
Вскоре после этого, раздраженный рядом мелких неприятностей, Пушкин подал в отставку; но Жуковский и другие благожелатели поспешили его "образумить", а государь обвинил его в неблагодарности, так что он должен был взять свою просьбу назад с изъявлением глубокого раскаяния.
В сентябре 1834 года, когда Пушкин жил в Болдине, устраивая дела отца и ожидая вдохновения, у него начинает вновь созревать мысль о журнале.
Зимой 1834 - 1835 гг. с Пушкиным живут сестры Натальи Николаевны, что увеличивает число светских знакомств Пушкина. В Смирдинской "Библиотеке для Чтения" появляются, между прочим, его "Гусар" и "Пиковая дама" (последняя производит фурор даже в высшем петербургском свете) - два наиболее характерные выражения русского реального романтизма, созданного Пушкиным, где фантастика неотделима от пластически выраженной действительности.
Пушкин по-прежнему усердно работает в архивах, собирая материалы для истории Петра Великого и утешается развитием русской литературы, вступавшей, с усилением влияния Гоголя, в новый фазис.
Личные дела Пушкина запутаны по-прежнему, и он принужден просить о новой милости - о ссуде в 30 000 руб., с погашением долга его жалованием: милость эта была ему оказана, но не избавила и основана на анекдоте об отношениях двух композиторов. Здесь тоже решается трудный психологический вопрос об источнике и развитии низкой страсти в сильной душе; попутно в живых образах устанавливается различие между гением и талантом.
Жизнь моя в Петербу и пр.), иногда глубоко печальные (например рге ни то ни сё. Заботы мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете; жена моя в большой моде; все это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют уединения его от затруднений.
Осенью 1835 года в Михайловском он долго ожидает вдохновения: ему препятствуют заботы о том, "чем нам жить будет?" (письмо № 428). Для поправления своих дел Пушкин вместе с Плетневым, при непременном участии Гоголя, задумал издать альманах; когда же материала оказалось более чем нужно, он решил издавать трехмесячный журнал "Современник".
Возможность осуществить свое давнишнее желание очень ободрила Пушкина; по возвращении в Петербург, куда он был вызван раньше срока отпуска опасной болезнью матери, он начал работать с давно небывалой энергией. Этот усиленный труд дурно отзывался на нервах Пушкина, и без того непомерно возбужденных и расшатанных.
Ко 2-й половине 1835 года Пушкин начал писать историческую драму "Сцены из рыцарских времен"; план ее был очень широко задуман. Брат Бертольд, занимающийся алхимией, введен сюда вовсе не для пополнения средневековой обстановки: его знаменитое открытие должно было обусловить развязку. Поэт имел в виду не мрак средних веков, a гибель их под ударами пробужденного народа и великих изобретений.
Тогда же он принялся за отделку чрезвычайно оригинальной и по форме, и по содержанию повести "Египетские ночи", куда входила античная поэма, сюжет которой занимал его с самого Кишинева.
Важное автобиографическое значение имеет неоконченная элегия "Вновь я посетил". До какой небывалой ни прежде, ни после энергии дошел стих Пушкина, видно из его оды-сатиры "На выздоровление Лукулла" (против С.С. Уварова), популярность которой была потом крайне неприятна самому автору (см. письмо № 448).
Начало 1836 года Пушкин посвящает приготовлениям к "Современнику", 1-я книжка которого, составленная очень старательно и умело и открывавшаяся стихотворением "Пир Петра Первого" (высокохудожественный отзвук архивных занятий поэта), вышла 11 апреля в отсутствие Пушкина, у которого 29 марта умерла мать: он поехал в Михайловское (в Святогорский монастырь) хоронить ее и, кстати, откупил себе могилу.
Все лето, которое Пушкин провел на даче на Каменном Острове, ушло на работы по "Современнику". В 4-й его книжке был напечатан целиком лучший роман Пушкина "Капитанская дочка"; поэт задумал его еще в 1828 году, во время усиленных работ над пугачевщиной, но совершенно в ином виде - только как романический эпизод из Смутного времени (по 1-й программе герой Шванвич, по 2-й - Башарин, лица более или менее исторические; в основе нынешней редакции - рассказ об офицере, замешанном в пугачевском процессе, которого спас старик отец, лично обратившийся к императрице. (Подробности см. в книге Н.И. Черняева "Капитанская дочка, историко-критический этюд", Москва, 1897.)
Простота и правдивость тона и интриги, реализм характеров и картин, тонкий, добродушный юмор не были оценены по достоинству современниками Пушкина, но на будущие судьбы русского исторического романа "Капитанская дочка" имела огромное и благотворное влияние. Оставаясь истинным и безусловно правдивым художником, Пушкин сознательно заступается за униженных и оскорбленных; "извергу" Пугачеву он придает доброе сердце, а героиней, восстановительницей правды, делает совсем простую и робкую девушку, которая двух слов сказать не умеет, но инстинктом и сердечностью заменяет блеск ума и силу характера.
"Капитанская дочка" - наиболее яркое проявление того поворота в творчестве Пушкина, который чувствуется уже после 1830 года и который сам поэт называет воспеванием милосердия и призывом милости к падшим ("Памятник").
Еще в 1832 году он задумал повесть "Мария Шонинг" (IV, 372 и сл.), в основе которой лежала история девушки и вдовы, казненных за мнимое преступление. От повести сохранились только два начальных письма, когда и кроткая героиня, и ее подруга еще не успели испытать всех ужасов нужды и жестоких законов, но уже началась война между несчастной сиротой и бессердечным обществом.
Нельзя не признать кровного родства между Марией Шонинг и Машей "Капитанской дочки". С этим поворотом совпадает стремление поэта к изображению современного общества, "как оно есть": в 1835 году Пушкин обдумывал роман "Русский Пельгам" (IV, 406), к которому вдохновил его юношеский социальный роман Бульвера "Пельгам, или Приключения джентльмена".
В обоих сохранившихся планах Пушкина герой очищается от своего легкомыслия страданием и тем, что считается в глазах общества падением (он сидит в тюрьме по обвинению в уголовном преступлении); злодея романа Пушкин характеризует словами "tres comme il fant". Но этот поворот не успел завершиться и выразиться в зрелых и законченных художественных работах: дни Пушкина были сочтены.
В петербургском большом свете, куда Пушкин вступил после женитьбы, он и жена его были "в моде": жена - за красоту и изящество манер, он - за ум и талант. Но их не любили и охотно распространяли о них самые ядовитые сплетни. Даже кроткая Наталья Николаевна возбуждала злую зависть и клевету (см. письмо Пушкина к П.А. Осиповой, № 435); еще сильнее ненавидели самого Пушкина, прошлое которого иные находили сомнительным, a другие - прямо ужасным, и характер которого, и прежде не отличавшийся сдержанностью, теперь, под влиянием тяжелого и часто ложного положения (он должен был представляться богаче, чем был в действительности), бывал резок до крайности.
Его агрессивное самолюбие, его злые характеристики, некоторые его стихотворения ("Моя родословная", "На выздоровление Лукулла" и пр.) возбуждали к нему скрытую, но непримиримую злобу очень влиятельных и ловких людей, искусно раздувавших общее к нему недоброжелательство. Пушкин чувствовал его на каждом шагу, раздражался им, и часто сам искал случая сорвать на ком-нибудь свое негодование, чтоб навести страх на остальных.
4 ноября 1836 года Пушкин получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден рогоносцев и, как он был убежден, намекавшего на настойчивые ухаживания за его женой кавалергардского поручика барона Дантеса (Х, 119), красивого и ловкого иностранца, принятого в русскую службу и усыновленного голландским посланником, бароном Геккереном.
Пушкин давно уже замечал эти ухаживания (письмо № 478) и воспользовался получением пасквиля, чтобы вмешаться в дело. Он отказал Дантесу от дому, причем Дантес играл роль такую "жалкую", что некоторое сочувствие, которое, может быть, питала Наталья Николаевна к столь "возвышенной страсти" - сочувствие, старательно подогревавшееся бароном Геккереном, - потухло в "заслуженном презрении".
Так как сплетни не прекращались, то Пушкин вызвал Дантеса на дуэль; тот принял вызов, но через барона Геккерена (см. письмо № 477; ср. "Воспоминания" графа В.Д. Сологуба, Москва, 1866, стр. 49) просил отсрочки на 15 дней.
В продолжение этого времени Пушкин узнал, что Дантес сделал предложение его свояченице Ек. Н. Гончаровой - и взял свой вызов назад. Свадьба произошла 10 января 1837 года; друзья Пушкина успокоились, считая дело поконченным. Но излишние и со стороны иных злостные старания сблизить новых родственников снова все испортили: Пушкин очень резко выражал свое презрение Дантесу, который продолжал встречаться с Натальей Николаевной и говорить ей любезности, и Геккерену, который усиленно интриговал против него.
Сплетни не прекращались. Выведенный окончательно из терпения, Пушкин послал Геккерену крайне оскорбительное письмо, на которое тот отвечал вызовом от имени Дантеса. Дуэль произошла 27 января, в 5-м часу вечера, на Черной речке, при секундантах: секретаре французского посольства д'Аршиаке (со стороны Дантеса) и лицейском товарище Пушкина, Данзасе . Дантес выстрелил первым и смертельно ранил Пушкина в правую сторону живота; Пушкин упал, но потом приподнялся на руку, подозвал Дантеса к барьеру, прицелился, выстрелил и закричал "Браво!", когда увидал, что противник его упал.
Но, почувствовав опасность своего положения, Пушкин опять стал добрым и сердечным человеком: прежде всего старался не испугать жены, потом постарался узнать правду от докторов, послал к государю просить прощения для своего секунданта, исповедовался, приобщился, благословил детей, просил не мстить за него, простился с друзьями и книгами, перемогал ужаснейшие физические страдания и утешал, сколько мог, жену.
Он скончался в 3-м часу пополудни 29 января 1837 года. Его отпевали в придворной конюшенной церкви, после чего А.И. Тургенев отвез его тело для погребения в Святогорский монастырь близ Михайловского.
Русское интеллигентное общество было сильно поражено неожиданной смертью Пушкина (см. Барсуков "Погодин", IV, 434 и след.); даже за границей, в Германии и Франции, газеты несколько дней были наполняемы подробностями (часто очень фантастичными) о его жизни и смерти. Именно с этого момента там появляется интерес к изучению русской литературы.
Поэзия Пушкина настолько правдива, что о ней нельзя получить ясного понятия, не узнав его, как человека. Одаренный необыкновенными способностями, впечатлительностью, живостью и энергией, Пушкин с самого начала был поставлен в крайне неблагоприятные условия, и вся его жизнь была героической борьбой с разнообразными препятствиями. Он всегда возбужден, всегда нервен и резок, самолюбив, часто самоуверен, еще чаще ожесточен, но в душе бесконечно добр и всегда готов отдать всего себя на пользу дела или близких людей. Дерзость его и цинизм (на словах) временами переходили границы дозволенного, но зато и его деятельная любовь к людям (скрытая от света), и его смелая правдивость далеко оставляли за собой границы обыденного.
Ум, необыкновенно сильный и чисто русский по отвращению от всего туманного, неясного, характер прямой, ненавидевший всякую фальшь и фразу, энергию, напоминающую Петра и Ломоносова, Пушкин отдал на служение одному делу - служению родной литературе, и создал ее классический период, сделал ее полным выражением основ национального духа и великой учительницей общества.
Пушкин совершил свой подвиг с беспримерным трудолюбием и беспримерной любовью к делу. Убежденный, что без труда нет "истинно великого", он учится всю жизнь, учится у всех своих предшественников и современников и у всех литературных школ, от всякой берет все, что было в ней лучшего, истинного и вечного, откидывая слабое и временное. Но он не останавливается на приобретенном, а ведет его дальше и по лучшей дороге.
Псевдоклассицизм оставил в нем наклонность к соблюдению меры, к строгому обдумыванию результатов вдохновения, к тщательности отделки и к изучению родного языка. Но он пошел в этом отношении дальше, нежели академики многочисленных академий Европы, вместе взятые: он обратился к истории языка и к языку народному. Сентиментализм Бернардена, Карамзина и Ричардсона, проповедь Руссо натолкнули Пушкина на создание пленительных образов простодушных и любящих детей природы и инстинкта.
Апофеоз поэзии и отвращение от прозы практической, филистерской жизни, доведенное до абсурда Шлегелями, у Пушкина выразилось твердым убеждением в независимости искусства от каких бы то ни было извне наложенных целей и в его высокогуманном влиянии. Баллады Бюргера и Жуковского, поэмы Вальтера Скотта и "озерных поэтов" воодушевили Пушкина к созданию "Вещего Олега", "Утопленника", "Русалки" и пр.
Поклонение средним векам и рыцарству явилось у него как понимание их и художественное воспроизведение в "Скупом рыцаре" и "Сценах из рыцарских времен". Байрон был долго "властителем его дум"; он усвоил у него смелый и глубокий анализ души человеческой, но нашел примирение для его безутешной мировой скорби в деятельной любви к человечеству.
Собственное художественное чутье и критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до Пушкина через третьи руки, обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое привело его не к слепому подражанию внешним приемам, а к созданию "Бориса Годунова", "Каменного гостя" и др.
Горячее национальное чувство, всегда таившееся в душе Пушкина, укрепленное возрождением идеи народности в Западной Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к китайскому самодовольству, а к изучению родной старины и народной поэзии, к созданию "Полтавы", сказок и пр.
Пушкин стал вполне европейским писателем именно с той поры, как сделался русским народным поэтом, так как только с этих пор он мог сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия Пушкина всегда была реальна в смысле верности природе и всегда представляла живой и влиятельный протест как против академической чопорности и условности, так и против сентиментальной фальши; но сперва она изображала только одну красивую сторону жизни.
Позднее, руководимый собственным инстинктом, - однако не без влияния западных учителей своих, - Пушкин становится реалистом и в смысле всестороннего воспроизведения жизни; но у него, как у истинного художника, и обыденная действительность остается прекрасной, проникнутой внутренним светом любящей души человеческой.
Таким же истинным художником остается Пушкин, пробуждая "добрые чувства" и призывая милость к падшим. Защита униженных и оскорбленных никогда не переходит у него в искусственный пафос и в антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его чувства и здоровый склад ума возвышает его над всеми литературными школами. Он верно определяет себя, говоря: "Я в литературе скептик, чтобы не сказать хуже, и все ее секты для меня равны".
Пушкин был создателем и русской критики, без которой, по его мнению, немыслима влиятельная литература. "Состояние критики, - пишет он, - показывает степень образованности всей литературы"; от нее зависит "общее мнение", главная движущая сила в цивилизованной стране; она служит безупречным показателем духовного прогресса народа.
Сам Пушкин, опираясь на свое глубокое изучение французской и английской литературы, разбирает современные ее явления как "власть имеющий", с полной верой в правоту свою. В отечественной литературе он жестоко клеймит педантизм (Каченовский и Надеждин), легкомыслие (Полевой) и, главное, индустриализм (Булгарин и К°) - и если одни осуждают его за это, как за работу, его недостойную, другие справедливее видят здесь дело высокополезное и сравнивают Пушкина с трудолюбивым американским колонистом, "который одной рукой возделывает поле, а другой защищает его от набегов диких".
Выступать против своих русских собратьев он считал неудобным; зато он первый оценил и Гоголя, и Кольцова , которых позднее так неуместно противопоставляли ему. "Современник" он для того и задумал, чтобы создать настоящую русскую критику и для первого же номера вдохновил Гоголя к его известной статье "О движении журнальной литературы". Тогда же он один из всего кружка своего предугадал будущее значение юного Белинского и хотел отдать ему критический отдел в своем журнале.
Пушкин завершил великий труд, начатый Ломоносовым и продолженный Карамзиным - создание русского литературного языка. То, по-видимому, неблагоприятное обстоятельство, что в детстве он свободней владел французским языком, чем родным, ему принесло только пользу: начав писать по-русски, он тем с большим вниманием прислушивался к правильной русской речи, с более строгой критикой относился к каждой своей фразе, часто к каждому слову, и стремился овладеть русским языком всесторонне - а при его способностях, уменье взяться за дело и энергии, хотеть - значило достигнуть. Он изучает язык простого народа как поэтический, так и деловой, не пропуская и говоров; ради языка он штудирует все памятники старины, какие только мог достать, не пренебрегая и напыщенным языком одописцев XVIII века, и скоро дорабатывается до таких положений, которые стали общепринятыми только через два поколения после него.
Уже в 1830 году он пишет: "Жеманство и напыщенность более оскорбляют, чем простонародность. Откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку". Он горячо восстает против условности, педантизма и фальши так называемого правильного и изящного языка и, после появления Гоголя, настойчиво требует расширения границ литературной речи. Они и расширились в том направлении, в каком желал Пушкин; но все же и теперь, через 100 лет после его рождения, его стих и проза остаются для нас идеалом чистоты, силы и художественности. А. Кирпичников.
Собрания сочинений Пушкина: "Стихотворения А.С. Пушкина" (Санкт-Петербург, 1826, 99 стихотворений); "Стихотворения А.С. Пушкина" (2 ч., Санкт-Петербург, 1829); "Стихотворения А.С. Пушкина" (2 ч., Санкт-Петербург, 1832); "Повести. Сочинения А.С. Пушкина" (Санкт-Петербург, 1834); "Поэмы и повести А.С. Пушкина" (2 ч., Санкт-Петербург, 1835, издание Смирдина); "Стихотворения А.С. Пушкина" (4 ч., Санкт-Петербург, 1835); "Сочинения А.С. Пушкина" (посмертное издание, 11 том.: первые 8 - Санкт-Петербург, 1838, последние 3 - Санкт-Петербург, 1841). Это посмертное издание, выходившее под редакцией друзей и поклонников Пушкина и в последних томах давшее целый ряд неизданных раньше произведений его, страдало большими неточностями.
Вообще установление текста сочинений Пушкина представляет большие затруднения. Сам поэт не успел дать полного и окончательного издания своих произведений; многих он совсем не видел в печати; а из произведений, им самим изданных, некоторые, еще при жизни поэта, известны были в разных чтениях. Многое из произведений Пушкина до сих пор не могло явиться в нашей печати и до заграничных изданий ("Стихотворения А.С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений", Берлин, 1861; 2-е изд., 1870; ред. Н.В. Гербеля) сохранялось только в рукописях, подвергаясь обычным при этом случайностям.
В число мелких стихотворений Пушкина, особенно эпиграмм, включались пьесы, ему не принадлежавшие. Правильное издание Пушкина требует поэтому тщательного сличения с рукописями поэта. Последние состоят, главным образом, из черновых тетрадей, часто писанных небрежно, с помарками и поправками, затрудняющими чтение; зато они раскрывают самый процесс творчества Пушкина, так как некоторые пьесы встречаются здесь в нескольких последовательных обработках, от первого наброска до окончательно выработанного текста.
Впервые изучение рукописей для установления пушкинского текста предпринял П.В. Анненков, приложивший к изданному им собранию "Сочинений Пушкина" (7 т., Санкт-Петербург, 1855 - 1857) целый том "Материалов для биографии и оценки произведений Пушкина", которые впоследствии вышли и отдельным изданием (Санкт-Петербург, 1873). Издание Анненкова представляло собою важный шаг вперед и действительно "открыло арену для критики" и объяснения Пушкина; в нем, однако, было много недостатков и недочетов.
В значительнейшей степени это обусловливалось цензурными стеснениями того времени, о которых сам Анненков рассказал впоследствии в ст. "Любопытная тяжба" ("Вестник Европы", 1881, № 1). Отдавая должное громадной энергии, проявленной Анненковым в борьбе с цензурными стеснениями, нельзя отрицать, что и при тогдашних условиях он мог бы в большей степени использовать имевшийся у него рукописный материал.
Впоследствии Анненков в оправдание свое выставил совершенно неуместную по отношению к Пушкину теорию эстетической критики, по которой многие из произведений великого поэта не должны занимать места в собрании его сочинений, "являясь паразитами на светлом фоне его поэзии".
После издания Анненкова право печатания сочинений Пушкина перешло к книгопродавцу Исакову , который издал их в Санкт-Петербурге три раза, дважды под ред. Геннади (1859 - 1860 и 1869 - 1871, по 6 томов), а в третий раз под редакцией П.А. Ефремова (6 т., 1878 - 1881). Затем право на издание сочинений Пушкина приобретено было московским книгопродавцом Анским, который выпустил их вновь под редакцией Ефремова (7 томов, Москва, 1882).
В изданиях с редакцией Геннади появились некоторые из печатных пьес, пропущенных Анненковым, но в целом это самые дурные издания Пушкина, по крайней небрежности редакции и печатания (известна эпиграмма Соболевского: "О жертва бедная двух адовых исчадий, /Тебя убил Дантес и издает Геннади").
Первая редакция Ефремова отличалась несравненно большей точностью и обилием биографических изысканий, а вторая, сверх того, прибавила целый том писем Пушкина, впервые собранных воедино. Но рукописями Пушкина Ефремов мог воспользоваться для своего издания 1882 г. лишь в очень небольшой степени: хотя они, после Пушкинского празднества в Москве (1880), и поступили в московский Румянцевский музей, но первое время доступ к ним имел один только П.И. Бартенев, воспользовавшийся ими как для "Русского Архива", так и для отдельного издания некоторых "Бумаг А.С. Пушкина" (Москва, 1881), но далеко не удовлетворительно.
Вскоре, однако, рукописи Пушкина стали доступны для всех, и к изучению их приступил В.Е. Якушкин, изложивший результаты своих разысканий в ряде статей в "Русской Старине" (1884 год, № 2 - 12, и 1887 г., т. LV).
Затем несколько снимков с рукописей Пушкина вошло в "Альбом московской Пушкинской выставки 1880 года", изданный Обществом любителей российской словесности под редакцией Л. Поливанова.
Впервые после Анненкова новую и обширную работу над рукописями Пушкина, для установления пушкинского текста, предпринял П.О. Морозов, редактировавший "Сочинения А.С. Пушкина" (7 т., Санкт-Петербург, 1887) в издании Литературного фонда; оно снабжено объяснительными примечаниями, указывающими время происхождения отдельных произведений Пушкина, обстоятельства, личные и литературные, с какими связаны те или другие пьесы, историю их написания, источники, главнейшие варианты, впечатление, произведенное на современников, и т. п. Издание это не только внесло много более или менее значительных поправок как в стихотворения, так и в прозу Пушкина, но и впервые сделало известными семь его стихотворений.
Одновременно с изданием литературного фонда, появившимся благодаря прекращению в 1887 г. права литературной собственности на сочинения Пушкина, выпущено было и много других, большей частью дешевых изданий. Из них издание Л.И. Поливанова (Москва, 1887) представляет много интересного материала в введении и примечаниях, но по задаче своей (для семьи и школы) не претендует на полноту.
Переводы главнейших произведений Пушкина на иностранные языки:
"Борис Годунов": на французский язык - Ле-Фюре (1831), N (1858), Дюпон (Санкт-Петербург), Тургенева и Виардо (1862), Порри (1870), Энгельгардт (1875); на немецкий язык - неизвестный (1881), Липперта (1840), неизвестный (1853), Боденштедта (1854), Лёве (1869), Филиппеуса (1885), Фидлера (1886); на латинский язык - Ронталера (1882).
"Евгений Онегин": на французский язык - Беезо (1868), Михайлова (1882); на немецкий язык - Липперта (1846), Lupus (1860), Боденштедта (1866), Зеуберта (1872), Блюменталя (1878); на английский язык - Сэльдинг (1881); на итальянский язык - Делятр (1856), Безобразовой (1858); на польский - Сикорского (1847); на хорватский - Димитровича (1860), Тернского (1881); на венгерский - Берчи (1865).
"Кавказский пленник": на немецкий язык - неизвестный (1823), Липперта (1840), Опица (1859), Зеуберта (1872), Ашарина (1877); французский - М. А. (1829), Порри (1858); итальянский - Rocchigiani (1834), неизвестный (1837), Делятр (1856); польский - неизвестный (1828); голландский - неизвестный (1840); финский - Эстландер (1882).
"Русалка": на французский язык - Тургенева и Виардо (1862); на немецкий язык - Боденштедта (1854), Лёве (1869); Фидлера (1891); на болгарский - Величкова (1873); на латышский - неизвестный (1877).
"Бахчисарайский фонтан": на французский язык - Репей (1830); Голицына (1838), Порри (1857); на немецкий язык - Вульферта (1826), Липперта (1840); на английский язык - Левис (1849); на итальянский язык - Делятр (1856); польский - Рогальского (1826), N. I. Z. (1828), Адольфа В. (1834), Дашковского (1845); чешский - Бендль (1854); шведский - неизвестный (1883); турецкий - Эрак (1868).
"Цыганы": на французский язык - неизвестный (1828), Мещерского (1845), Мериме (1852), Порри (1857); на немецкий язык - Шмита (1840), Липперта (1840), Минцлова (1854), Опица (1859), Ашарина (1877); на польский язык - Дашковского (1845), Добржанского (1881), Янишевского (Варшава); на итальянский - Делятр (1856).
"Полтава": на французский язык - неизвестный (1829), Порри (1858), Михайлова (1888); на немецкий язык - Липперта (1840), Боденштедта (1866), Ашарина (1877); на итальянский язык - Делятр (1856); польский - Юсевича (1834); хорватский - Димитровича (1860); сербский - неизвестный (1867); на малороссийский - Гребенки (1836).
"Граф Нулин": на французский - де-Лаво (1829); на итальянский - Делятр (1856), на немецкий - Боденштедта (1866). "Домик в Коломне": на французский - Порри (1871). "Каменный гость": на французский - N. (1858), Тургенева и Виардо (1862), на немецкий - Боденштедта (1854).
"Моцарт и Сальери": на французский - Энгельгардт (1875); на немецкий язык - Фидлера (1879).
"Скупой рыцарь": на немецкий язык - Фидлера (1891); на французский - N. (1858), Тургенева и Виардо (1862), Энгельгардт (1875). "Каменный гость": на немецкий язык - Фидлера (1891).
"Медный всадник": на французский - А. Дюма (1865); на польский - Шимановского (1843).
"Руслан и Людмила": на хорватский язык - Димитровича (1859). "Капитанская дочка": на французский язык - Виардо (1854), Фру де Фонпертюи (1859); на немецкий язык - Трёбст (1848), Вольфсон (1848), Ланге; английский язык - Бухан Тельфер (1875), Годфрей Игельстрем и Пери Истон (1883); итальянский - неизвестный (1876), шведский - Меурман (1841); норвежский - неизвестный (1882); датский - Торсон (1843); голландский - неизвестный (1853); чешский - Стефан (1847); румынский - неизвестный (1875); испанский - V. S. С. (1879); латышский - неизвестный (1876).
"Пиковая дама": на французский - Жюльвекур (1843), Мериме (1849; вошло в его "Nouvelles", 1852); на немецкий язык - Мейер фон Вальдек (1878). "История Пугачевского бунта": на немецкий язык - Брандейс (1840).
"Дубровский": на английский язык - Кина (1894); на сербский язык - Милутина (1864).
Собрание переводов, стихотворений и др. произведений Пушкина: на французский язык - Julvecourt "La Balalayka" (13 стихотворений Пушкина); Мещерский "Les Boreales" (Париж, 1839), Dupont "Oeuvers choisies de A. S. P." (Париж, 1846); N. "Oeuvres dramaliques d'A. P." (Париж, 1858); Тургенев и Виардо "Poemes dramaliques" (1862); Engelhardt "Oeuvres de P." (Париж, 1875).
Ha немецкий язык: Lippert "P's Dicbtungen" (Лейпциг, 1840); Trobst und Sabinin "Nouvellen von A. P." (Иена, 1840); F. Bodenstedt "A. P's poetische Werke" (Берлин, 1854 и 1866); Opitz "Dichtungen von A. P. und Lermontoff" (Берлин, 1859); Wald "Anlhologie Russischer Dichter" (Одесса, 1860); Schmidt "Gedichte von А. Р." (Висб., 1873); Ascharin "Dichtunigen von P. und Lermontoff" (Дерпт, 1877; 2-е изд., Ревель, 1885); Fiedler "Dichtungen von P., Kriloff, Kolzoff und Lermontoff" (Санкт-Петербург, 1879); его же, полный перевод всех лирических стихотворений Пушкина (1897); W. Lange "Ausgewahlte Novellen von P." (Лейпциг, 1882).
На итальянский язык: Wahltuch "Poesie di Pouchkine" (Одесса, 1855); Delatre "Racconti poetici di P." (Firenze, 1856); "Русские мелодии. Легенды, лирические стихотворения и поэмы". Новый итальянский перевод Фулька и Чиамполи, под редакцией де Губернатиса (Лейпциг, 1881).
На английский язык: Buchan Telfer "Russian romance by A. P." (Лондон, 1875); переводы Сотерланда Эдуардса; переводы прозаических рассказов Пушкина - Кина (1894).
Литература о Пушкине очень обширна; важнейшие сочинения, кроме вышеназванных: П.В. Анненков "А.С. Пушкин в Александровскую эпоху" (Санкт-Петербург, 1874); его же "Воспоминания и критические очерки" (т. III, Санкт-Петербург, 1881); его же "Общественные идеалы Пушкина" ("Вестник Европы", 1880); его же "Литературные проекты Пушкина" ("Вестник Европы", 1881, № 7); П.И. Бартенев "Род и детство Пушкина" ("Отечественные Записки", 1853, 11); его же "А.С. Пушкин, материалы для его биографии" (Москва, 1855); его же "Программа журнала, набросанная Пушкиным около 1832 года" ("День", 1861, № 2); его же "Пушкин в Южной России" ("Русская Речь", 1861, и отд. отт. Москва, 1862; "Русский Архив", 1866, № 8 - 9); его же ряд заметок в "Русском Архиве", 1866, 1872 и 1881 годов; Липранди "Из дневника и воспоминаний" ("Русский Архив", 1866, № 8, 9, 10); В.П. Гаевский "Библиографические заметки о сочинениях Пушкина и Дельвига" ("Отечественные Записки", 1853, т. 88); его же "Из пушкинской переписки" ("Вестник Европы", 1881, № 2); Л. Майков "Заметки по поводу 7 т. сочинений Пушкина" ("Библиографические Записки", 1858, т. 1); его же "Воспоминание Шевырева о Пушкине" ("Русское Обозрение", 1893, № 4, 5); его же "Историко-литературные очерки" (Санкт-Петербург, 1895); И. Шляпкин "Берлинские материалы для истории русской литературы" ("Русская Старина", 1893, № 1), И.Ф. Бычков "Вновь открытые строфы Евгения Онегина" ("Русская Старина", 1888, № 1); А.Н. Пыпин "Исторические очерки. Общественное движение в России при Александре I" (2-е изд., Санкт-Петербург, 1885); его же "Характеристика литературных мнений от 20-х до 50-х годов" (Санкт-Петербург, 1873; 2-е изд., Санкт-Петербург, 1890); его же "История текста сочинений Пушкина" ("Вестник Европы", 1887, № 2); его же "Новые объяснения Пушкина" (там же, 1887, № 10 и 11); его же "Накануне Пушкина" (там же, 1887, № 9); его же "А.С. Пушкин" (там же, 1895, № 10, 11); "Письма Илличевского", изд. Я.К. Грота ("Русский Архив", 1874); Я.К. Грот "Первенцы лицея и его предания" ("Складчина", 1874); его же "Пушкин, его лицейские товарищи и наставники" (Санкт-Петербург, 1887; здесь "хронологическая канва для биографии Пушкина" - единственное пособие в этом роде, изобилующее, впрочем, недосмотрами и ошибками); П. A. Ефремов "А.С. Пушкин. Биографический очерк и его письма" ("Русская Старина", 1879); "Венок на памятник Пушкина" (Санкт-Петербург, 1880); П. Вяземский "А.С. Пушкин по документам Остафьевского архива 1815 - 1825" (Санкт-Петербург, 1880); то же, 1826 - 1837 ("Русский Архив", 1884); Стоюнин "Пушкин" (Санкт-Петербург, 1881); А. Незеленов "А.С. Пушкин в его поэзии" (Санкт-Петербург, 1882); его же "Шесть статей о Пушкине" (Санкт-Петербург, 1892); М.И. Сухомлинов "Император Николай Павлович, цензор и критик сочинений Пушкина" ("Исторический Вестник", 1884, № 1); П. М. "А.С. Пушкин", биографический очерк ("Русские Ведомости", 1880, № 146 - 160); П.А. Плетнев "Сочинения" (Санкт-Петербург, 1885); В. Н(икольский), "Идеалы Пушкина" (Санкт-Петербург, 1882; изд. 1887); В.И. Межов "Открытие памятника А.С. Пушкину в Москве в 1880 году" (Санкт-Петербург, 1885) и его же "Puschkiana.
Библиографический указатель статей о жизни А.С. Пушкина и т. д." (указатель литературы о Пушкине до 1886 года, 4587 позиций, Санкт-Петербург, 1886; при всей обстоятельности много существенных пропусков); "В память пятидесятилетия кончины А.С. Пушкина" (изд. Императорского Александровского лицея, Санкт-Петербург, 1887); Степович "O Пушкине" (1898); Вл. Соловьев "Судьба Пушкина" (Санкт-Петербург, 1898); С.И. Пономарев "Пушкин в родной поэзии" (Санкт-Петербург, 1888); С. Либрович "Пушкин в портретах" (Санкт-Петербург, 1890). Из воспоминаний о Пушкине имеют важное значение: "Записки И.И. Пущина" ("Атеней", 1859); А.П. Керн ("Библиотека для чтения", 1859, № IV. Ср. "Русская Старина", 1870, 1, 264); неизвестного ("Русская Старина", 1874, X); К.К. Данзас "Последние дни жизни и кончина А.С. Пушкина" (Санкт-Петербург, 1863); "Воспоминания" В. Бурнашова ("Русский Архив", 1872, № 10); Л. Павлищев "Из семейной хроники" ("Исторический Вестник", с 1888 г.); пресловутые "Записки" А.О. Смирновой (см.) в "Русском Архиве" (1871, № 11) и в "Северном Вестнике", вышедшие в 1895 году и отдельной книгой (ма, куда входила античная поэма, сюжет которой занимал его с самого Кишинева.
Важное автобиографическое значение имеет неоконченная элегия Скупой рыцарьло достоверны, полны ошибок и анахронизмов). Критические разборы произведений Пушкина: Варнгаген-фон-Энзе "Werke von A. P." (в "Jahrbucber f. wissenschaftliche Krilik", 1838, октябрь; перевод этой статьи - Каткова в "Отечественных Записках", 1838, т. III); Konig "Bilder aus d. russischer Litteralur" (1838); HБориса Годунова (Дерпт, 1877; 2-е изд., Ревель, 1885); Fiedler (там же, 1887, № 10 и 11); его же . B. Гоголь "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность" (из "Переписки с друзьями"), В.Г. Белинский ("Сочинения", в 12 том. изд. том и др.), Н.Г. Чернышевский "А.С. Пушкин, его жизнь и сочинения" ("Современник", 1854 - 61, отд. изд. Санкт-Петербург, 1895); Дружинин "А.С. Пушкин и последнее издание его сочинений" ("Библиотека для Чтения", 1855, т.13; Соч. Друж., 1865, т. VI). Аполлон Григорьев "Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина" ("Русское Слово", 1859, № 2, 3 и в соч. т. 1); Н.А. Добролюбов "Сочинения" (Санкт-Петербург, 1862, т. 1); Д. Писарев "Пушкин и Белинский" ("Русское Слово", 1865, № 4, 6, и в "Сочинениях", ч. 3); П.А. Вяземский "Мицкевич о Пушкине" ("Русский Архив", 1883); Ф. Достоевский "Речь о Пушкине на торжестве открытия памятника в Москве" (в "Дневнике писателя", 1880, и в Соч.); С. Весин "Очерки истории русской журналистики" (Санкт-Петербург, 1880); Аверкиев "Письма о Пушкине" ("Русский Вестник", 1880); "Сочинения Мицкевича" (Санкт-Петербург, 1882 - 83); С. Тимофеев "Пушкин и современная ему критика" ("Дело", 1887, № 1); Д.П. Садовников "Отзывы современников о Пушкине" ("Исторический Вестник", 1883, № 12); В.А. Яковлев "Отзывы о Пушкине с юга России" (Одесса, 1887); В. Зелинский "Русская критическая литература о произведениях А.С. Пушкина" (критика 20-х и начала 30-х годов; 3 ч., Москва, 1887 - 88; ч. 4-я и 5-я, 1897; ч.1, 2-е изд., Москва, 1897); Е. Воскресенский "Евгений Онегин" (разбор романа, Ярославль, 1887); его же "Лирика П." (разбор; Москва, 1887); его же "Лирика Пушкина" (разбор; Москва, 1888); Ключевский "Предки Онегина" ("Русская Мысль", 1887, № 2); В.А. Качановский "А.С. Пушкин как воспитатель русского общества" (Казань, 1888); Н. Страхов "Заметки о Пушкине и др. поэтах" (Санкт-Петербург, 1888; 2-е изд., Киев, 1897); С. Трубачев "Пушкин в русской критике 1820 - 80 годов" (Санкт-Петербург, 1889); "Сочинения Спасовича" ("Пушкин и Мицкевич у памятника Петра Великого" и "Байронизм у Пушкина и Лермонтова"); C. Южаков "Любовь и счастье в произведениях А.С. Пушкина" (Одесса,1895); И. Жданов "О драме Пушкина "Борис Годунов" (Санкт-Петербург, 1892); И.М. Белорусов "К литературе о Пушкине" (Орел, 1895); Виноградов "Пушкин как художник" (речь; Москва, 1896); Д. Мережковский , в сборнике Перцова "Философские течения русской поэзии" (Санкт-Петербург, 1896); В.А. Францев "А.С. Пушкин в чешской литературе" (Санкт-Петербург, 1898); Н. Черняев "Капитанская дочка" Пушкина. Историко-критический этюд" ("Русское Обозрение", 1897 и отд. оттиск); его же "Пророк" Пушкина в связи с его же подражаниями Корану" ("Русское Обозрение",1897, и отд. отт., Москва, 1898); Ф.Е. Корш "Разбор вопроса о подлинности окончания "Русалки" Пушкина по записи Д.П. З-ева" ("Известия Отд. Русского языка Академии Наук", III, 3); Н. Сумцов "Этюды о Пушкине" (в "Русском филологическом Вестнике" с 1893 года, отд. - историко-литературный разбор мелких стихотворений и сказок Пушкина).
Поэзия Пушкина вызвала ряд стихотворных к нему посланий - Дельвига, Кюхельбекера, Баратынского, Плетнева, Туманского , Языкова , Веневитинова, Катенина, В. Л. П., московского митрополита Филарета ("Не напрасно, не случайно"), Гнедича, Ф. Глинки и др. Неожиданная смерть Пушкина взволновала все общество; отголосками всенародного горя явились стихотворения 15 поэтов; первое место по значению занимает между ними стихотворение Лермонтова "Погиб поэт, невольник чести", затем "Лес" Кольцова, стихотворения Жуковского, Губера , Тютчева , Креницина, Ф. H. Глинки, А.С. Норова , Полежаева , князя Вяземского и др. Позднее Пушкина вспоминают в стихотворениях графиня Растопчина, Мицкевич; в 1852 году Бенедиктов , по случаю смерти Жуковского, в стихах проводит параллель между последним и Пушкиным. Затем Пушкину посвящает стихотворение Апухтин (1858), Кохановская (1859), Грот (1861), князь Вяземский (1867), Лонгинов (1875), Некрасов.
Открытие памятника Пушкину в Москве, 6 июня 1880 года, вызвало целый ряд стихотворений в честь Пушкина. Разрешение на открытие памятника и сбор пожертвований последовало еще в 1860 году, по просьбе бывших воспитанников Александровского лицея; в 1870 году был образован комитет по постройке памятника. Из речей, произнесенных на празднествах, по случаю открытия памятника, выдаются речи митрополита Макария , Я. Грота, Сухомлинова, Ив. Аксакова, Тургенева, Достоевского; речь последнего (см. XI, 79) вызвала оживленную полемику в печати и возражения со стороны профессоров Градовского , Кавелина и др. Кроме московского, открыты памятники Пушкину в Санкт-Петербурге (1884), в Кишиневе (1885), в Одессе (1889 - памятник-фонтан).
В 1879 году учреждена при Александровском лицее "Пушкинская библиотека", с целью собирать печатные произведения, имеющие отношение к Пушкину; уже к концу 1880 года число названий книг дошло до 500; в библиотеке имеются все издания произведений Пушкина, вышедшие при его жизни. В 1880 году обществом для пособия нуждающимся литераторам и ученым была открыта в Санкт-Петербурге "Пушкинская выставка" и издан ценный каталог ее.
В 1882 году учреждены были при Академии Наук "Пушкинские премии" на капитал в 20 000 руб., оставшийся, за всеми расходами, от собранной по подписке суммы на сооружение памятника в Москве в 1880 году. По новым правилам 1895 года, премии присуждаются отделением русского языка и словесности:
а) за ученые сочинения по истории народной словесности и народного языка, по истории русской литературы вообще в XVIII и XIX столетиях, а также по иностранной литературе, насколько последняя имела влияние на отечественную в означенном пространстве времени;
б) такие произведения изящной словесности, в прозе или стихах, которые, при довольно значительном объеме, отличаются высшим художественным достоинством, и
в) обстоятельные критические разборы выдающихся произведений по русской изящной литературе. Переводы в стихах замечательных поэтических произведений допускаются на конкурс наравне с оригинальными сочинениями. Присуждение премии происходит каждые два года, в размере 1000 или 500 руб. (половинная премия).
Ввиду истекающего 26 мая 1899 года столетия со дня рождения Пушкина, было Высочайшее разрешение, 5 октября 1898 года, по возбужденным псковскими дворянством и городским общественным управлением ходатайством, повсеместный сбор по всей империи пожертвований для приобретения от наследников Пушкина всего или части имения сельца Михайловского и постройки в городе Пскове дома, с целью устройства и помещения в означенных имении и доме общеполезных учреждений имени поэта; разрешено также образование особого, под председательством губернского предводителя дворянства, соединенного комитета из представителей псковского дворянства, земства, города Пскова и уполномоченных попечительства пушкинской святогорской богадельни, для приема и распределения имеющих поступить пожертвований между всеми проектируемыми, в память столетия со дня рождения поэта, учреждениями. С целью увеличить средства, собираемые псковским дворянством, санкт-петербургские беллетристы решили издать "Пушкинский сборник" под редакцией П.П. Гнедича , Д.Л. Мордовцева и К.К. Случевского . Московское Общество любителей российской словесности постановило в мае и в первых числах июня 1899 года устроить "Пушкинскую выставку" и поручило секретарю общества (Д.Д. Языков) к юбилею дня столетия рождения Пушкина приготовить труд: "Пушкин и Общество любителей российской словесности" для выработки программы празднования предстоящего юбилея Пушкина при Императорской Академии Наук; под председательством ее президента, Великого князя Константина Константиновича, учреждена комиссия, первое заседание которой состоялось 20 ноября 1898 года.
Содержание
От автора……………………………………….
Часть первая
Общий анализ переписки Дантеса
Часть вторая
Письма и документы
Часть третья
Воспоминание А.И. Герцена о Жеребцовой
Приложения………………………………………………..
Содержание..............................
Владимир Вячеславович Блеклов
Исследование и материалы
(в десяти книгах)
Пятая книга
Тайное осквернение Гениев
(Отрывки)
Редактор С. Сальков.
Художественный редактор М. Соколова.
Технический редактор В. Щербатова.
Корректор А. Пичугина.
МП “Руслан”
97300, АРКрым, пгт Кировское, ул. Кирова, 15
Подписано к печати 12. 01. 2008 г. Формат 148х210.
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Тираж 100 экз. Заказ 151.
Издательство РА “Арт Лайф”
334800, Украина, АРКрым, г. Феодосия,
ул. Советская, 15, тел (0652) 2-13-10, 2-13-15.
Регистрационное свидетельство: ДК № 2068
Выдано государственным комитетом
телевидения и радиовещания
Украины 19.01.2005 г.
Отпечатано в типографии “Арт Лайф”.