А все начиналось с песни
Так получилось в моей жизни, что мое восемнадцатилетие как раз совпало с поступлением в музыкальное училище. Я тешил себя мыслью, что как-нибудь да спою и буду зачислен.
Подходила моя очередь, идти в зал, как меня окликнул молодой человек, с ярко выраженным подбородком.
- Что поёшь? - спросил он, впервые прервав молчание. Его шипящая буква «ш» была произнесена требовательно и несколько сурово.
- «Сандугач», на музыку Инсафа Хабибуллина, - ответил я.
- Сложная вещь. - И я так думаю, - согласился я, потупив взор. Так было неловко смотреть в глаза этой незнакомому парню.
- А что, не сможешь спеть её красиво? - спросил он.
- Даже не знаю.
- Эту композицию лучше никак не петь, чем петь не зная, - отчеканил он и углубился в свои листы с нотами. Ему хотелось сосредоточить внимание на своем предмете. Легкая досада пробежала по его лицу, оттого, что он, не сдержавшись, обратился ко мне.
И вот дверь отворилась, и оттуда вышел молодой человек. Неправильно что-то спевший, а потому с понурой головой прошел к окну и тяжело вздохнул.
- Иди, чего же ты! - произнес он, легонько подтолкнув меня своей нежной рукой. Когда я вошел в большой огромный зал и поздоровался с преподавателями, я понял, как мне надо петь. На протяжении нескольких месяцев я разучивал эту песню с замечательными педагогами, но не хватало в ней тогда страсти. Да и откуда же ей было взяться? Одна лишь мысль, что появилось в моей жизни что-то новое, невероятно чуткое и бодрое, придали мне именно ту страсть, и я вложил весь смысл в мою исполняемую композицию. Я знал, как нужно петь. Я и песня слились воедино. Потоки чистого воздуха, доброго и светлого пропускал я через себя.
На какой-то миг я забыл, где нахожусь. Я унесся с песней в ту далекую страну, где счастье венчает всех влюбленных. Для меня уже не существовало ни зала, ни преподавателей, ни той сцены, на которую я впервые ступил в свои восемнадцать лет. Рождавшие звуки рояль дарил мне возможность обладать великим искусством – пением. Пением для кого-то, во имя нового чувства, непонятного тогда еще мне и не осознанного.
Уже тогда я любил тебя, моя Радость. Не спеть, значило не поступить, а не поступить, значило не встречаться с тобой, а не встречаться с тобой... Нет, об этом не могло быть и речи. Потому и была в моей песне сила. Преподаватели это почувствовали и, переглянувшись, попросили исполнить что-нибудь на русском.
А «Жаворонок» Глинки разрешил всё. Они дослушали меня, не оборвав ни разу. Это было необычайной редкостью. И так, я был принят.
О, ликующее сердце, родина моего сознания, как прекрасно с тобой говорить на понятном только мне одному языке. Я рыдал над каждым твоим вздохом, когда ты набирал в легкие воздух, чтобы взять высокую ноту. Я сам хотел быть той нотой. Во что бы то ни стало, надо было поговорить с тобой и объясниться, но я не мог. Я любил тебя в песне. Я просыпался и чувствовал тоску и уныние оттого, что тебя нет со мной рядом. Так я не пропустил ни одного занятия. Никому и в голову не приходило, что прилежание мое вынужденное. Ни одна репетиция не была вычеркнута из моей записной книжки. Я записывал в нее все мероприятия, которые проводились с твоим участием.
Сейчас спустя несколько лет, я решил рассказать об этом. Вместо выпускного вечера, мы поехали к нему домой. Он сам подошел ко мне и предложил отметить окончание учебы. Уже дома он поставил медленную музыку и пригласил на танец.
- Спасибо, что был всегда со мной, - произнес он, склонив голову мне на грудь.
- Ты знал, что все это во имя любви? - Надо быть просто бессердечным человеком, да и тот, наверное, почувствовал бы неравнодушие к себе. Оно было во всем. А разве после того, как я узнал, как чисто ты меня любишь, не стал я петь ещё красивее и лучше?
Так два маленьких огонька наконец-то сблизились, а вы, наверное, знаете, что бывает, когда сливается воедино такая стихия. Этот огонь горит до сих пор, и мы его никогда не потушим.
И вот сейчас любовь всей моей жизни сидит напротив меня и спрашивает, не слишком ли я рано занялся воспоминаниями.