Надежда на скорое исцеление от тяжкого недруга ощипывает голову, готовясь к незапланированному выступлению. Недоразвитый Овес вторит ей уязвленным самолюбием.
Надежда просит прогорклого Полового принести «что-нибудь надкусить». Половой медленно, но настойчиво удаляется из повествования; его подменяет Лучшее Жаркое в самом отдаленном административном округе. Дымящееся лоно жаркого подобострастно отождествляет себя с толстыми губами Надежды. Она прочищает ротовую полость, случайно забредшим в пространство, пунцовым Чиновником, надевает на воспаленный нос матерчатый чехол и начинает трапезу. За окном упрямо моросит эгоцентричный дождь. Оживший Баран старательно очиняет угловой карандаш, искоса посматривая на, брызжущую желудочным соком, Надежду. Дождь благополучно орошает мостовую, прохожих, заглядывает в окно. Стихает.
Надежда оставляет жевать Лучшее Жаркое и принимается за баранью ногу. За окном, преднамеренно очерняя происходящее, сгущаются, крепко настоянные на промозглом дне, сумерки. Баран выказывает явное недовольство собственной, обсасываемой Надеждой, ногой. Чиновник, терпеливо отстраняя от себя трепещущуюся плоть Недоразвитого Овса, закуривает и исполняет сложный двухстворчатый кульбит.
«Поднимается занавес…»
- Ты намерен продолжать рот? – опорожняя, переполненный мыслями, разум, обращается к Чиновнику Надежда.
Баран вопросительно смотрит на остывающие останки Лучшего Жаркого.
- Продолжать род? – извлекая новорожденное постановление из правого уха, вопрошает Чиновник.
- Рот, - надменно растягивая пищевод, повторяет Надежда.
Баран с силой раскручивает рог изобилия. На пол сыплются: золотые манжеты будущих пуристов, кедровые огрехи, нашпигованные порочным опытом, перочинный паж, витиевато сращенные брезентовые близнецы, корпускулы плешивого овода, оскомины человеческого рода; какой-то бродяга просит милостыню.
- Но мой рот итак достаточно широк, - проговаривая букву Р, отвечает чиновник и страстно отдается, возникшему на мгновение, Половому.
- Вовсе нет. Ширина рта есть величина непостоянная. Тебе должно быть это известно! - теряя терпение, восклицает Надежда, тыкая палкой в несносного бродягу.
Недоразвитый Овес стремится надеть желтую майку лидера. Слышится мышиная возня, гулкий стук, уволенного за идейный заворот мозга правителя, воинственный клич, обретшего смысл жизни, сшитого из заплат чужой плоти, таракана.
«Некоторые зрители спешно покидают насиженные места. Потенциальные зрители из беснующейся толпы в фойе стремительно занимают освободившиеся кресла»
Чиновник, стоя перед мягким зеркалом, примеривается скальпелем к собственному рту. Баран намыливает спину одноногому бродяге; таракан пускается во все тяжкие.
- Я готов! – выкрикивает Чиновник и обнажает иссохшие придатки стойкого благоразумия. Подоспевший работник Схемы уводит окровавленного Чиновника за кулисы. Надежда находит, потерявшее первоначальную свежесть, терпение, изымает здравый смысл на свет и трижды хлопает по жирным ягодицам.
Появившийся Атавизм Сна просит подать ему съестного.
- Вы все - ничтожны! – распуская многочисленные руки, оглашает он приговор. – Как ничтожны благодушные чтецы, новоявленные постановщики правды, взбалмошные лжецы и воздыхатели грез. Все!
«Кто-то из зрителей падает в обморок»
Баран спешно натирает бока, струящимся из пор, салом, поливает голову жидким пеплом и исчезает. Таракан преднамеренно испускает заплатанный дух, памятуя о вечном иждивении воли. Недоразвитый Овес упорно сопротивляется неоконченным поступкам, тлетворно влияющим на его, кажущееся удовлетворенным, самочувствие. Атавизм Сна помогает ему пропасть.
Половой набивает рот денежными и дорожными знаками, обременяет мир незапланированным мочеиспусканием, следуя за своими предшественниками. Атавизм Сна спокойно достигает ординарного совокупления с реальностью.
Надежда умирает последней.
«Зрители аплодируют стоя»