Кулин не умел свистеть.
Он услышал свой звонок (гимн империи-трупа), заглушавший доносившуюся из далеких динамиков любимую песню девушки за соседним столиком. В ресторанном туалете вместо мочи почему-то пахло борщом, и Кулину в третий раз за день захотелось борща, хотя уже подали десерт.
Девушка про себя ругалась мужским матом, но смотрела на бегущего Кулина с женской досадой. «Сплотила навеки...» Испортил вступление, она покусывала лакированные ногти. «Да здравствует созданный...» Телефон скулил, усиливаясь, своей надрывной вибрирующей мелодией вызывая дрожь одноногого столика, подгоняя бурую каплю, стекающую на исцарапанную столешницу по бокалу с шоколадным мороженым. «Советский союз...» Номер скрыт. «Наше свободное...». Кулин подбежал, сел, поднес разгоряченный аппарат к уху и нажал на кнопку.
- Здравствуйте, - ненатуральным голосом пропищал Незнакомый, вроде бы растерянно, словно он не туда попал, чему Кулин чуть было не обрадовался. Он любил короткие разговоры. - Вы Владислав?
- Я, - строго ответил Кулин, пытаясь мысленно ухватиться за ниточку неправдоподобной версии о тезке с похожим номером.
- Ку-лин? – неуверенно протянул Незнакомый, явно вглядываясь в чей-то неразборчивый почерк. Ниточка оборвалась.
- Кулин, я, - резко ответил Кулин.
- С «и»? –пискнул Незнакомый, уже чувствуя раздражение на том конце и шепотом добавил, обращаясь к самому себе: - Хотя какая разница...
- С «и», с «и».
- Ваша пицца прибыла. Выходите, - бравурно продекламировал Незнакомый. Щелкнула кнопка, и Кулин услышал веселую приветственную мелодию, показавшуюся ему смутно знакомой. – А то у вас, видать, звонок в дверь не работает.
- Я пиццу не заказывал, - усмехнулся Кулин, стирая салфеткой пятнышко мороженого со стола. Полный бокал мороженого таял на глазах, вырывая почву из-под взбитых сливок, витками накрученных сверху. Девушка за соседним столиком на мгновение отвлеклась от песни и бросила на Кулина сочувственый взгляд, - видать подслушала. «Розыгрыш» - решил Кулин и серьезно, но не слишком, чтобы девушке и Незнакомому не показалось, что он и вправду ошарашен, сказал. – Я не дома.
- То есть как? – растерялся Незнакомый. Телефон зашипел, Кулину показалось, что Незнакомый задумчиво чешет голову. – Заказ на ваше имя поступил. «Пицца-профи», знаете такую?
- Знаю, - вынужден был признаться Кулин, чувствуя, что у Незнакомого это признание вызовет подозрение. «Поиграю в его игру» - решил он про себя. – Ну и что?
- А то, что заказ на ваше имя. Как вы это объясните?
- Розыгрыш, - коротко ответил Кулин.
- Кто кого разыгрывает? – с картинной иронией воскликнул Незнакомый. Только сейчас Кулин заметил, что он картавит. «Кто из клуба картавый? В общем-то я давно уже там не состою, а все-таки... Хлестер, что ли? Хотя может он только изображает картавость? Может Мальков, Сундуков, Гольдвахер, Сашка Медведев?».
Фамилии и имена потенциальных шутников стремительно закопошилсь в его голове, наслаиваясь на неожиданно потекшую из Незнакомого, полную праведного гнева, речь:
- Мне кажется, Владислав, что здесь вышло либо недоразумение, либо это просто хулиганство. На ваше имя поступил заказ, а значит кто-то из ваших родственников, знакомых или вы сами его... сделали. Это, так сказать, непреложный факт, сомнению не подлежит. Также не подлежит сомнению то, что я проехал полгорода на мопеде на бешеной скорости, рискуя, так сказать, жизнью, с этой вашей пиццей, чтобы довезти ее до вас горячей в целости, так сказать, и сохранности...
«Так сказать? Все-таки Сундуков... Но голос уж больно искажен, хорошо играет, талантливо. Значит не Сундуков».
- Вы меня слушаете, Владислав? – обиделся Незнакомый. – Я повторяю, я проехал полгорода на мопеде, на бешеной скорости...
«Повторяю!» - почуяв эврику, воскликнул про себя Кулин.
- Вы случайно по профессии не учитель? – пытаясь скрыть волнение приближающейся победы, спросил Кулин. Он чуть заметно улыбнулся, обернувшись к девушке за соседним столиком, но она уже не смотрела на него. У любимой песни начался второй куплет.
- Нет. И не понимаю, какое это имеет отношение к делу? – значительно выше взвизгнул Незнакомый. «Занервничал, врет!».
«Врет!». Вот и разгадка – Хлестер. Самый первый из всех, пришедших ему на ум шутников. Как же он, сразу вспомнив о нем, так быстро перекинулся на других? Ну нет, все-таки среди них тоже были правдоподобные, тот же Сундуков, но Незнакомый сказал «повторяю», и хаос кулинских догадок разом выстроился в логическую цепочку, - шутник неизбежно учитель, а единственным мужчиной-учителем, знакомым Кулина, был Вова Хлестер, Владимир Евгеньевич Хлестер, преподававший математику в младших классах, по совместительству талантливый, хоть и несвистящий, пародист-любитель.
Кулин как можно мягче (чтобы разозлить шутника) сказал «До свидания», и положил телефон на стол, в сантиметре от нового коричневого пятна. Возмущенный голос Незнакомого еще доносился из динамика, и Кулин спешно нажал на красную кнопку. Кулин задумался над возмездием.
За окном, вделанные в треугольную рамку междушторной трещины барахтались в синем полуденном небе бледные облака. Неподалеку стоял столб, к которому была привязана пушистая, беззащитного вида собачонка, по своей породе лишенная отрицательных качеств. На той стороне улицы одиноко курил толстый флуорисцентный милиционер с отвисшими щеками, между которыми едва помещались сметливые глазки умной собаки. Его пальцы дрожали, а глаза ерзали в глазницах, ища то ли камеру, то ли начальство, то ли правонарушителей. Рядом с ним гнулось к земле хилое деревце. Он пнул его грязным ботинком и беззвучно выругался.
Увидев милиционера, мысли Кулина от возмездия невольно перекинулись на то, как два года назад он сдался властям. Он был такой один, и остро чувствуя свою уникальность, жарким летним днем, жмурясь от сверкающих солнцем стекол машин, сливаясь с маревом над покрытым рытвинами асфальтом, невыносимо потея от страха, жары и гордости, шел к районному отделению милиции. Из всех товарищей по несчастью, один только Кулин осознал, что в их общем неумении нет ничего романтического, революционного и что, в сущности, преследование бездарности, пошлости и всяческих других пороков, вызванных человеческой неполноценностью, со стороны государства и общества свято и оправданно. Любимый Кулиным писатель Набоков всю жизнь страдал от окружающей его пошлости, от всех этих Родригов Ивановичей, Марфинек и мсье Пьеров, и Кулин ощущал, что сдается властям во имя Набокова.
Однако до знаменитого похода (о нем даже потом в маленькой заметке написала бесплатная городская газета), Кулин все же состоял в этом их клубе псевдооппозиции, где пестовалася их общий порок. Клуб был их братством, - они уважали друг друга, даже иногда любили друг друга, совокуплялись друг с другом, тем самым не просто заводя знакомство в рамках своей неполноценности, а еще и создавая неполноценное потомство (двойной порок). Они считали себя борцами с окружающей действительностью, однако Кулин вскоре понял, что вокруг него не подпольное сообщество, воюющее с режимом, а всего лишь тоскливая общность неплохих людей в плохих обстоятельствах, - одинокие некрасивые дети, желающие общения и любви, политики, кое-как рвущиеся к власти во имя свободы и справедливости, толком не зная, что это такое, нищие старухи с выцветшими плакатами времен 91-го года, любящие своих мужей жены и любящие своих жен мужья, пришедшие за компанию. Были и присосавшиеся, - неумелые провокаторы, купленные бог знает кем, солдаты, ушедшие и вернувшиеся из горячих точек без души и ума, за деньги шпионившие на власть, гламурные девушки уставшие от гламура и пришедшие на полторы встречи – впрочем, такие же уставшие от жизни неудачники, как и истинные члены клуба. Кулин же считал себя в душе свистящим. Как же здорово он про себя свистел и как омерзительно ему было среди этих людей!
А где-то близко, но бессовестно параллельно, проплывало спокойное большинство, пусть и не особенно талантливое, пусть и не умевшее на слух насвистеть фугу и токкату Баха, но все же легко справлявшееся с Чижиком-Пыжиком, с песнями Битлз и прочей простой ерундой, мелодично вылетавшей из их свернутого трубочкой рта. О гениальных свистунах он старался не думать. Не думая и фальшиво напевая себе под нос какую-то песенку, он оказался у участка, где его приняли с иронией, а затем честно посадили на полтора года в звукоизолированный куб, вплоть до отмены закона о несвистящих. Оля носила ему передачи. Когда он вышел, о нем уже никто не помнил, а та газета давно покоилась на свалке, разрубленная специальными аппаратами на маленькие кусочки.
Мороженое тоненькими струйками стекало по всей поверхности бокала. Он пытался подхватить его длинной ложечкой, но чувствовал свое бессилие. Другой рукой он набирал номер Хлестера.
На том конце было шумно.
- Хлестер, Хлестер, алло, - повысил голос Кулин, пытаясь перекричать шум.
- Алло, алло. Чего надо, Слава?
«Не он» - с раздражением подумал Кулин. «Или сыграл уж очень хорошо».
- Это ты мне только что звонил?
Послышался скрежет, похожий на чавканье.
- Только что? Слава, я с Сашей в луна-парке. Жую хот-дог, культурно отдыхаю. Никому я только что не звонил.
- Точно?
- Точно.
- Пока.
И снова гимн мертвой империи.
- Алло.
- Вы открывать будете? – протянул Незнакомый усталым, почти трагическим голосом.
- Я не заказывал.
- Врешь.
- Не заказывал.
- В суд.
- Не заказывал. Кто ты?
- В суд. В суд.
- Почему ты не уехал? Я заплачу штраф...
- В суд. Инквизицию. Экзекуцию. В суд. Открой дверь!
Кулин повесил трубку. У ресторана, заслонив милиционера на той стороне улицы, появилась огромный гибрид плюшевой куклы и вспотевшего рыжего парня. Изо рта у него торчала пластмассовая палочка леденца. Он с минуту постоял у изрезанного шершавым названием окна, завистливо разглядывая посетителей, тяжело вздохнул, надел огромную голову несуществующего зверя и пропал, тихо пошаркивая мохнатой лапой об раскаленный асфальт. Вновь открылся вид на противоположную сторону, но милиционера больше не было. Устало пошатывалось хилое деревце с несъедобными красными ягодками, как у рябины, исписанное хулиганами, так и не оправившееся от удара тяжелого милицейского ботинка. Людей не было. Дрожал от жары раскаленный асфальт. Редко проползали пыльные консервные банки троллейбусов. Ползли летние облака, без обещания дождя.
- А вы знаете, я здесь никого не жду, - вдруг уверенно сказал над головой Кулина голос. Он обернулся и увидел перед собой девушку, непонятным образом отделившуюся от соседнего столика. Ее грудь спокойно дышала на уровне его лица. Он поднял глаза и сразу, едва разглядев ее черты, увидел красоту.
Вокруг была белая комната, лишенная каких-либо качеств, но теперь в ней появилась она, и все ожило. Кулин разом заметил и ресторан, и барную стойку, и бармена, уже час деловито протирающего один и тот же стакан, и усталого кондитера в помятой бумажной шапочке, у которого под витриной засыхали декоративные торты, и вспотевшие спины официантов в одинаковых белых рубахах, уже уставших и медленными насекомыми ползущих от столика к столику, огромные люстры, неумело подражающие уюту аристократических домов, в которых роились лучи полуденного солнца, безвкусные картины на белых стенах, тоже в каком-то там псведостиле. Хилый кондиционер под потолком, в пасти которого медленно вращалась одинокая перекладина. От огромного парня в рваной майке, галифе и кожаных сапогах на босу ногу, пившего из графина коньяк за соседним столиком справа (девушка прежде сидела слева) разило потом и прошлым. Столики были круглые и грязные. Шальные лучи солнца насквозь прорезали их гранитную поверхность, выявляя сложную карту царапин. Парень что-то пьяно насвистывал. «Представитель большинства» - подумал в Кулине неудавшийся оппозиционер. Появление девушки с соседнего столика придало форму этому абсурдному пространству, где были только Кулин, бокал с тающим мороженым и гнусавый голос шутника. А может она все это в нем и создала?
- Можно я сяду? – спросила она все так же уверенно, словно вовсе и не спрашивала. Кулин растерянно кивнул.
- Я здесь никого не жду, понимаете, - девушка смотрела на Кулина большими серыми глазами, в которых блестел зрачок иронии, и, улыбнувшись, добавила шепотом: - Я прячусь.
- От кого? – тоже шепотом, пытаясь подражать ее улыбке, торжественно произнес Кулин. «Сумасшедшая» - радостно решил он, предвкушая веселье своего превосходства. Ведь он – здоров.
- А от этих, которые тут ходят под окнами, - сказала девушка и серьезно посмотрела на пустынную улицу, где к столбу по-прежнему была привязана безобидная собака. – От мента того, который тут тоже только что ошивался. Он для виду встал на той стороне, хотя уже пару часов пасет меня, сволочь.
Ее умной красоте не шел жаргон, и от этого Кулину стало еще смешнее. Опять зазвонил телефон, но он не стал отвечать Незнакомому.
- Кто это? – спросила девушка.
- Да так, ерунда, - рассмеялся Кулин, опустив глаза.
- Все тот же, с пиццей? – она опять понимающе улыбнулась, и он, про себя усмехнувшись, вспомнил, что пару минут назад она была всего лишь частью соседнего столика.
- Да-да, все тот же. А вы слышали?
- Слышала. Знаю я этот розыгрыш. С одним моим приятелем то же самое проделали.
- И чем кончилось?
- Дракой.
Они оба засмеялись.
- А этот парень, в костюме, тоже за вами следит? – не удержался Кулин.
Она уверенно кивнула. Снова в ее глазах проблеснуло нечто среднее между иронией и насмешкой скорее над собой, чем над ним, будто бы она чувствовала свою странность, но не хотела бороться с ней, как с украшающим душу шрамом.
- Он скоро вернется. Пройдет по другой стороне улицы, вот увидите. Если вернется, вы мне поверите?
- Я и так вам верю, - доверительно улыбаясь произнес Кулин.
- Ну-ну. Хотя, собственно, его повторное появление еще не доказательство. И тем не менее. Можете не верить, но он следит за мной.
- А что они от вас хотят? – спросил Кулин, пытаясь поймать ложечкой стремительно летевшую к столу каплю. Не поймал, долетела.
- Вы не слышали о новом законе? – начала она, вдруг разом опасно посерьезнев. Кулин посмотрел ей в глаза и ему стало неловко, - в ней пропала усмешка. Остался неприятный огонь. Что же ей от него надо, этой сумасшедшей?
- О каком законе?
- О свисте. Точнее, это поправка к закону о нарушении порядка регистрации несвистящих. Теперь за это опять судят, как в старые-добрые времена.
- Серьезно? – как можно равнодушнее сказал Кулин. Ложечка в его руке чуть заметно задрожала. «Но я же уже отсидел...». Парень за соседним столиком засвистел «Подмосковные вечера», едва попадая в ноты.
В мозгу включилось воспоминание, - он в стеклянном кубе, вокруг поля, покрытые пленкой, в которой, как в замерзшем пруду, отражается далекий город и горящие зубы небоскребов, будоражащие пропахшую дневным потом плоть ночи. У одной из стен Оля что-то говорит, хоть ей и сообщили о звукоизоляции, но почему-то она говорит, и накрашенные не для него губы так быстро шевелятся, наверное извлекая правду. Он пытался читать по губам, но в темноте их почти не видно, а пускали только в темноте. Что-то там она ему принесла, - худой сверток, не предвещающий ничего хорошего. В кульке из дешевого супермаркета «Три поросенка» с их улицы: банка рижских шпрот, снаружи измазанная маслом, измазанные маслом ноты (обязательные по тюремному протоколу), какая-нибудь неудачная книга на ее вкус (кулинский ее не устраивал), фильм на видеокассете, который негде было смотреть, одежда, купленная все в том же супермаркете, в общем вещи, которые ему были не нужны. Ему нужна была она, но ее он потерял задолго до заточения. Оля. Ляо. Яло. Потом, в честь освобождения (а в тот день освобождались и заключенные из соседних кубов), тюремное начальство устроило необычное представление, с участием выпиленной зеками из лобзиков труппы. Наряженные в пестрые пончо и сомбреро деревянные куклы с непропорциональными, неумело изготовленными телами играли на пластмассовых трубах, тубах, дудках, дудуках и прочих духовых трагические мотивы, напоминавшие бывшим заключенным о ранней смерти, ранней любви, поздней смерти, поздней любви и т. д. Тоненькие ниточки уходили от их спин к главному тюремному компьютеру, задававшему тональности и аккорды. То и дело компьютер сбивался на веселые мелодии. Одну из них Кулин вдруг вспомнил. Однако, вспомнил. Вспомнил. Мелодия. Шутник. «Выходите». Но что это значит?
- Я тоже несвистящий, - очнувшись, вдруг решительно сказал Кулин. Чего же это ему стоило тогда, когда под ногами плавился асфальт, а потом с Олей, а потом, когда Оля исчезла... А теперь все равно.
Девушка с соседнего столика посмотрела на него с изумлением.
- Ах так... Я не знала... Значит мы с тобой последние... – задумчиво прошептала она.
В ее глазах разом, из ничего, появились маленькие, чуть дрожащие хрусталики слез.
- Я только что разговаривал с членом клуба...
- По всей видимости, это был его последний разговор, - она усмехнулась, и одна слезинка под действием силы тяжести упала на стол. - Всех остальных взяли. Мы одни, понимаешь, последние в этом городе несвистящие. Они меня обманули, сказали, что ты...
- Кто сказал?
- Эти, те, ну в общем, ребята...
- Какие ребята?
- Которые тебя разыгрывает. Это целая труппа, понимаешь, меня наняли тебя обмануть, но я дейсвтительно не умею свистеть. И закон дейсвтительно есть, и всех взяли, и мы с тобой одни. – ее голос задрожал.
- Что они вам сказали? – равнодушно спросил Кулин, и следом подумал: «Что это со мной? Мне на все это как будто наплевать...».
- Что вы... ты нормальный, а я должна подсесть к тебе, сказать, что я несвистящая, типа компромат, а потом придут из ФСБ... – «Где же ее красота?» - с легкой тоской промелькнуло у Кулина в голове. Он посмотрел на нее и увидел набор случайностей. – ...и начнут катить на тебя бочку, что ты, типа, соучастник и тому подобное, а ты испугаешься и все. Спасибо за участие, вас снимали скрытой камерой и т.д.
- А телефонный шутник?
- Это не мы.
- Ну-ну.
- Это не мы, - уверенно повторила она с тонкой улыбкой, вдруг вновь обретая умную красоту своей роли.– Это уж как-то слишком просто.
Она криво ухмыльнулась, и красота опять уродливо скукожилась.
- Как они могли не знать, что я несвистящий, я же за это... сидел, - задумчиво произнес Кулин, с иронией глядя на чужую девушку и чувствуя, что в этой иронии есть что-то неживое.
Она пожала плечами.
На той стороне улицы опять появился милиционер. Мимо ресторана прошла огромная плюшевая кукла. Все так же торчали в трещину между шторами бесполезные облака. Больше говорить было нечего, они молчали. Стало неловко, Кулин принялся вычерпывать ложечкой растаявшее мороженое. Он пил сладкую жидкость, и все думал, что лучше бы заказал еще порцию борща. Странно, ему показалось, что ничего его больше не интересует, словно в нем вдруг застучало железное сердце. А девушка равнодушно глядела в окно, изучая своих игрушечных преследователей.
- Готовься, сейчас придут, - сказала она. – Когда скажут, что тебя разыграли, мы вместе отсюда уйдем... Мы же с тобой теперь одни... – она попыталась улыбнуться.
Вскоре появились люди в масках и с криками «ФСБ!» стали расстреливать ресторан из автоматов Калашникова. Первым упал бармен, выронив из рук стакан, потом с кондитера слетела белая бумажная шапочка и помятым корабликом приземлилась на бетонный пол ресторана, попадали усталые официанты, и на их рубахах, смешиваясь с потом появились красные пятна, разбились огромные люстры, теряя уже сошедшее с зенита солнце, порвались хлипкие позолоченные цепочки, на которых висели безвкусные картины, уводя в пропасть все псевдоискусство. Огромный парень в рваной майке перестал насвистывать и пьяный и мертвый уронил голову в тарелку с солеными огурцами. Из стен сыпалась штукатурка.
Последняя гильза звявкнула о бетонный пол и все стихло. Кулина и девушку не тронули.
- Розыгрыш! – пропел оперным тенором один из стрелявших, по-видимому главный, и, сорвав с лица черную маску, весело расхохотался. Остальные тоже сняли маски, обнажив кривые лица дешевых артистов, расстегнули свои бронежилеты, и достали из-за потной пазухи взмокшие гладиолусы. «Главный» - долговязый деревенский мужик с непропорционально широким ртом, - фальшиво-радостным тоном завопил: - Потому что гладиолус!
Кашлянув в огромный кулак, он положил цветы рядом с мертвым парнем в рваной майке. Пятно крови медленно растекалось по столу, рискуя задеть цветы. Он отодвинул их на край стола.
Главный достал из кармана униформы скомканную бумажку и принялся читать по слогам:
- Поздравляю тебя, Олечка, от всей души! Желаю счастья, радости и веселья, любви и счастья (странно, опять счастья)! Короче, живи, не болей, радуйся жизни. Надеюсь, что тебе было весело.
Он собрал цветы у всей труппы и, встав на одно колено, преподнес их девушке, которую тоже звали Оля. Она молча приняла их.
Киборг К-136-Л5 (или «Кулин», как его прозвали в узких кругах почитатели великого клоуна Юрия Никулина, а может и в честь знаменитого боксера Эндрю Кулинга), изобретенный профессором Виктором Абрамовичем Ляхманом, был куплен у него известным бизнесменом Иваном Бутыгиным, близким другом девушки Оли, чтобы подшутить над ней в честь скорого, 23-го дня рождения. Смысл розыгрыша был в появлении за соседним столиком ресторана последнего не истребленного «органами» несвистящего, дабы вызвать у Оли чувства соучастия и сострадания. Девушке же, в качестве отвлекающего маневра, сказали, что разыгрывают его и даже придумали специальную обманную труппу. Бутыгин любил хитрости.
Кстати, саму Олю Бутыгин, конечно же, при помощи немалой суммы, давно освободил от повинности.
Шутник, одетый в форму спецназа ФСБ, подошел к К-136-Л5 и одним нажатием кнопки, хитро запрятанной в его невероятно похожую на человеческую шею, выключил едва не перегревшуюся машину. Модель Кулина затихла.
Настоящий Владислав Кулин, у которого и была тайно украдена память ученым Ляхманом, с целью дальнейшего ее использования в своих исследованиях, ехал домой в душном автобусе с дальнего конца города. Отчаявшись договориться с К-136-Б5, Незнакомый, решил ради интереса воспользоваться другим имевшимся у него номером.
- Алло.
- Алло.
- У вас что, два аппарата с собой?
- Один. Другого нет, - строго ответил настоящий Кулин.
- А вы все продолжаете играть со мной в те же игры, уважаемый Владислав... – разочарованно протянул Незнакомый. – Ну давайте, давайте.
- Какие игры? – возмутился такому тону настоящий Кулин. Автобус тряхнуло, и он чуть не выронил телефон. – Какие игры? Вы кто?
- Если вас действительно нет дома, приходите и платите штраф. Или покупайте пиццу. Я жду.
- Я и так еду домой... Какую пиццу?.. – уже удивленно воскликнул Кулин, но Незнакомый отключился.
Настоящий Кулин пожал плечами. Мимо автобуса, жадно впитывая лучи солнца, проехал раскаленный воронок, везущий Хлестера к стеклянному кубу. Кулин его не заметил, как и не заметил исчезновения всех своих товарищей по клубу (а других товарищей у него не было), из-за своего к ним патологического пренебрежения.
Дверь подъезда скрипуче открылась, и он медленно побрел на четвертый этаж. В подъезде было прохладно. Опять с тоской вспомнилась Оля, - они любили медленно подниматься по этой лестнице, то и дело останавливаясь и глядя вниз, на вьющиеся кольца коричневых перил, и чувствуя, что вот-вот, осталось всего несколько колец этой советской змеи, захлопнется дверь и будет рай.
- Здравствуйте, - сказал Виктор Сергеевич Незнакомый, ждавший Кулина у дверей квартиры. Сухопарый, властный, насквозь прокуренный, с глубоко запавшими глазами. – Это мы так над арестованными подшучиваем. Вы ведь догадались, да?
- В общем, да, - устало соврал Кулин.
- Ну тогда посидим пока тут. Покурим. Машины все заняты, времечко есть, - Незнакомый широко улыбнулся желтой челюстью, сел на пол и достал из кармана пачку сигарет. Кулин сел рядом, сказал, что не курит, и долго, с едва ощутимым удовольствием, вдыхал сигаретный дым. Они обсуждали политику страны в целом и абсурдность принятого закона в частности, Незнакомый даже сказал, что будь его воля, всех несвистящих бы отпустили. Кулин задумчиво кивал: «Воля, воля». Незнакомый достал из кармана сотовый телефон с музыкальным плеером, включил любимую мелодию их тюремного компьютера и с удовольствием принялся напевать. К запущенному двору старотипного дома подкатила черная машина.