Небо разрывало душу в клочья. Ему было всё равно, но оно плакало, изливая потоки боли. Проливало слёзы, растворяющиеся в серости сырого от этой скорби города. Грязные потоки всё больше расползались, стремясь охватить собой нетронутое доселе. Бурные разливы воды, чёрной от ядовитой почвы омывали края серых стен и заасфальтированных улиц, плевались, шарахались, в слепом стремлении убегали прочь. Город страдал. Безразличный ветер вторил его стенаньям, подхватывая настроение безысходности и возводя его в абсолют своей силы. Всё сильнее скрипели железные конструкции слепых фонарей, сгибаемые чуждой им волей, проламывались, трещали и лопались в безумной агонии безжизненного металла, извиваясь хлещущими остывший к вечеру воздух плетями проводов. Стекло разбивалось, в плеске электрических разрядов бился последний вздох мёртвого создания низвергнутого урбанистическим чревом. Город крошился, рассыпался в мелкую бетонную крошку, отчаянно пытаясь дышать, он захлёбывался и тонул. Всё вокруг было противно лику природы, скорчившейся в гримасе ненависти и презрения. Всё. Всё, от пустых глазниц однообразных домов до вылезающих на поверхность ртов подземных переходов. Небо кричало, давясь желчью, плевалось искрами и всполохами молний. Небо больше не видело света.
Это был конец…
***
Глаза были открыты, но он больше не видел света. Он смотрел на сомкнувшиеся над головой тучи, тяжёлые и давящие, роняющие желчь на жалкое, неотличимое от тысяч таких же тело. Небо ввергало в апатию, било, ранило осколками влаги. Руки дрожали, изламываясь в непривычном жесте мольбы обращённой к окружающему разум безумию. Тонкие щупальца холода рвали бледную кожу, резали её в мелкие лоскуты, всё глубже вонзаясь в душу, отравляли ядом, заражая кровь неудержимым сумасшествием, выгрызая остатки жизни из мёртвого, исполненного скорби тела. Он стоял на коленях, измокнув под непрекращающимся ливнем, высекающем жидкий огонь из расставленных в нелепом порядке железобетонных коробок и заботливо укрывших их своими зачерственевшими листьями жестяных крыш. Однообразный гул пытал тишину, выламывая из неё сокрытые в безмятежности звуки, крича и вырываясь, стараясь пронзить собой воздух, стучался и скрипел, в бесконечных попытках расколоть постылое равнодушие, но разбиваясь о безразличные спины.
Остервеневший от бессилия шум становился всё нестерпимее…