Листонька

Лауреаты Фонда Всм
ДАРЬЯ ЕРЁМИНА - ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ ВЕРНИСАЖ 3 ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

Нас было не мало на древе жизни. И всем казалось, что жизнь будет вечной. Когда распускались, впитывали первые лучи солнца, первые капли дождя, первые порывы ветра. Мир создан исключительно для меня. Я – вершина мироздания. И свет звезд лишь для меня. И ветер облизывает отяжеляющую пыльцу, тренирует гибкость. И дождь поит и омывает. И материнские соки несутся ко мне прежде, чем к кому бы то ни было еще... Весь мир существует лишь для меня.
Все было возможно. Впереди была немыслимо яркая, ценная, значимая, полезная и счастливая - жизнь. Впереди была вечность. О другом мы не подозревали. Все, кто мог бы смахнуть с наших душ улыбку – сгнили далеко внизу. В те дни, ту весну, раннее лето – мы правили музыкой нашей вселенной. И она была ошеломляюще, опьяняюще прекрасна. Я видела это... С гордой высоты мощной кроны – я видела – именно мы правили миром. И я была в числе высочайших, сильнейших, совершенных и вечных.
Вечных...
Я смеялась.
Вечных...
Смеялись мы все...
С какой легкостью, простотой я усвоила свои функции. Мы шептались, посмеиваясь над  черствостью коры, над невзрачностью держащих нас ветвей, над запутанной вязью корней, лишенных всякого изящества, цвета, свободы. Мы – вершина мироздания! Именно мы украшали, облагораживали, питали светом, оберегали всех их – внутри, внизу... И мы были великолепны. Искренне самовлюбленны. Индивидуально совершенны. Заслуженно горды.
Мы были – уникальны! И я смотрела на братьев и сестер с вершины иерархии совершенства.
Шли дни. Капали, вытягиваясь густой смолой – недели. Неумолимо перелистывались месяцы. Захлебываясь в рассветной росе я понимала: что-то меняется. Сначала неясно, туманно, смущенно, затем все более явно, я начала замечать перемены и волнение. По телу расплывалась тяжесть, с каждым днем я все сильнее ощущала себя будто камнем. И ветер перестал быть другом. И дождь выбивал из сил. Солнце жгло. А ветви, эти завистливые твари, призванные держать нас, существующие лишь для нас – они... они... устали? Обиделись? Они выпускали, предавали! Раскачиваясь в злобном смехе – они отнимали последние надежды. И поднимался шум. Поднималась паника. Я молчала. Я держалась. Из последних сил. Собирая всю свою волю. Я держалась... Жмурилась. Сжималась. Пряталась. Тихо стонала, укрываясь от ветра. Цеплялась, крепясь...
Мне было очень хорошо видно. И теперь я смотрела лишь вниз. Лишь туда, где кружа и плача, падали наземь мои братья и сестры. Не поддержать. Не посочувствовать. Сил лишь на то, чтобы держаться самой. И я отворачивалась, иссушаемая и голодная. И тогда рождался страх. Отчаянье. Боль. За что?
Они не общались с нами. Ни ветви, ни кора, ни корни... Я поняла позже – это было табу. Они были вечны – не мы. Мы для них расходник, однодневки, прислуга. Мы для них – низший сорт. Ничтожество. Они не общались с нами. Возможно, чтобы не проговориться. Возможно, чтобы не испытывать вины. Возможно, чтобы не ранить свою долголетнюю, жесткую, грубую, беспощадную душу. Они не общались с нами!!! Потому что знали больше. Несоизмеримо больше. Пугающе больше. Пагубно больше. Они знали! С самого начала... Знали все, что нам предстоит.
Это случилось рано утром, после рассвета.
Я не спала всю ночь. Я плакала, держась из последних сил. Я цеплялась, сжимая всю свою волю в месте связи, дарившем силы и любовь нашего древа. Когда-то давно. Целую жизнь назад.  Теперь здесь стало сухо и немо. Нас было так мало... Еще вечером. А сейчас, озираясь по сторонам я понимала, что осталась одна.
Внизу же, цветастым ковром лежали они – мои братья и сестры. Они были так тихи, так торжественно молчаливы, так горды и... возможно, обижены. Как миллион совершенных в своей неповторимости и мимолетности пророков жизни.
Смотрели ли они на меня? Звали ли? Я не слышала ничего, кроме воя ветра и тихой поступи смерти. Я смотрела вниз и мое существо сжималось от жалости и гордости. Они были так прекрасны – там... Они были столь чарующе великолепны, искренне, неопровержимо вечны. Под взглядом неба, древа, жизни... Вечны! Их яркая, кричащая, ожесточенная правда – мы мертвы, но мы прекрасны! Мертвы, но мы прожили насыщенную, цельную, осмысленную и радостную жизнь! Да, мы мертвы! Но что в мире столь же совершенно, как и мы?
Я не почувствовала, как оторвалась.
На душе было горько, но с каждым взмахом, каждым нежным прикосновением ветра становилось все легче, спокойнее, проще.
Он не торопился... Ветер - он не торопился. Мой сильный и беспощадный друг, придающий даже падению – смысл. Даже смерти – красоту. Он не торопился, обволакивая саваном покоя и тишины. Опускаясь все ниже и ниже, я улыбалась. Мой милый друг... Они так прекрасны. Мой милый враг... Прекрасна ли я столь же, как они? Достойна ли я стать одной из них? Ярким мазком на полотне пришедшей осени? Ответь!
Ветер вздохнул. Он тоже не общался с нами. Это было табу. Но, ведь, он мог это сделать для меня? Просто – мог! И он вздохнул, относя меня к зеркальной глади озера. И я заплакала. Мне не быть среди них. Я не стану стежком на чарующем ковре осени.
Аккуратно уложив меня на гладь озера, он ушел...
- Папа, смотри какой красивый!
Голос вывел меня из предсмертной дремы. Я замерзала. Я онемела. Я была уже не своя.
- Он далеко. Пойдем.
Это, ведь, не голос ветра? Не голос веток, корней? Это не голос солнца. Не голос дождя? Чей это голос?
- Пап, ну, достань! Ну, пожалуйста! Я в гербарий положу!
Неожиданно стало тепло, будто солнце из далекой молодости вновь снизошло до ласки. Так тепло, будто древо вновь забрало меня с глади озера к себе... в себя... Так тепло. Так тепло!
Я вздохнула, не смея умирать. Такое простое, радостное, тихое тепло! Разве это не смерть? Разве это – не вечность?
Я ощущала прикосновения, сильные и ласковые. Я уже ничего не видела, как раньше. Лишь чувства, голоса, жизнь. Эта гладь, столь же безупречная, как упокоившее озеро. Столь же теплая, как солнце молодости. Столь же спокойная, как последний ветер. Моя гладь. Я осталась одна. В маленьких драгоценных оковах признания моей красоты. Оковах любви и тепла. Оковах одиночества. И вечности.
Навсегда.
Совершенная.
Одинокая.
Я.