Идя по улице, зачастую, приходится заходить в дома.
И дело не в том, хочешь ты этого или не хочешь.
Просто так заведено.
Когда некуда идти, тогда ты и заходишь в их двери, волоча за собой собственное отчаяние.
Однажды, опьянившись избытком свободы и досуга, я брел по проржавевшему от бесконечных дождей городу.
Когда же мои глаза отловили этот мрачноватый, в мутных разводах осени, весьма немолодой дом, я подумал, что это настоящий фурункул на теле улицы и было бы глупо не скрестить свою тоску с его сходящей на нет жизнью.
Поднявшись, по лишенной всякого освещения лестнице, и несколько раз наступив на что-то твердое и скользкое, я зашел в чрезвычайно тесную комнату, где, кроме истертого сальными манжетами рубах, апатичного стола и двух закопченных стульев, еще имелись, выбеленные несколько десятков лет назад, унылые стены.
Дом предназначался под снос, и я зашел в первую попавшуюся комнату, но совсем не удивился тому, что в ней горел свет.
Слишком многое мне было безразлично.
Не боясь измять свой, с претензией на принадлежность к среднему классу, плащ, я сел на один из стульев, заложив ногу за ногу.
И стал прислушиваться.
Было очень тихо и всё же, где-то далеко, быть может, на другом крыле здания, стонало какое-то существо.
Немного поразмыслив, я решил, что это могла оказаться женщина.
Стоны были приглушенные, но, к сожалению, повторялись через каждые пять-шесть секунд, так что можно было нечаянно уснуть, а это, в данной ситуации, выглядело бы нелепым.
Я просидел, наверное, не меньше часа, но что-то мешало мне уйти и пока я размышлял над этим, в не плотно закрытую мною дверь наиделикатнейшим образом постучали: "Можно?"
- Заходите, - я был гостепреимным гостем, именно потому, что будучи хозяином, терпеть не мог никаких гостей, если, разумеется, ими не были очаровательные женщины.
- Вы тут одИн? - невзрачный мужчина без всяких примЕт, осторожно прокрался в комнату и, не спросив моего на то разрешения, тяжело вздохнув, опустил на стул свое тело.
- Я тут Один, - без тени улыбки сострил я.
- Один? Бог безумия и загробного мира у северных народов Европы? - улыбнулся вошедший.
Я не ответил, хотя и показал своей вялой улыбкой, как я рад его познаниям в скандинавской мифологии.
Некоторое время мы сидели молча.
Примерно, часа через два, он спросил меня: "Вы не скажете, который час?"
- Не скажу.
- Почему? - удивился он.
- Я не ношу часов. Мои руки от них тошнит.
- Но их можно носить на цепочке, в карманах...Знаете, такие...
- Знаю, - отрезал я.
- Так отчего ж...
- Забываю купить.
- А-а-а-а, - понимающе протянул мужчина. Прошло не менее трех-четырех часов, прежде, чем он снова заговорил: "Давно вы тут?"
- Не помню.
Он удовлетворенно кивнул и, громко высморкавшись в носовой платок, спросил: "Как вы думаете, откуда эти звуки?"
- Мне кажется, что это женщина....Может быть, она рожает. Женщины ведь иногда рожают.
- Долго.
-Что "долго"?
- Долго рожает.
Минуло еще несколько часов.
- Я вам не помешал? Вы, вероятно, кого-то ждете?
- Нет,- честно ответил я, - Но нужно быть готовым к тому, что кто-нибудь войдет.
- Я вас понимаю.
- Это вы только так думаете.
- ???, - он выпучил свои глаза и стал похож на рака.
- Когда никого не ждешь, оказывается, что только этим и занимаешься всё время. Но тот, кого ты ждешь, не приходит. Никогда. Понимаете? Ни-ког-да. Но ты продолжаешь надеяться на что-то, делая вид, что ни о чем не догадываешься.
Приблизительно через полчаса, в дверь вошла незнакомая, непередаваемо красивая женщина и села на пол.
Обхватив колени руками, она положила на них подбородок.
Губы ее напоминали сургучную печать, которой был запечатано письмо ее "Я".
Это было так неожиданно и внешность ее столь резко контрастировала с убожеством обстановки, что я поспешил убедить себя в том, что это галлюцинация.
Она сидела очень тихо, в самом углу комнаты, почти за спиной безликого мужчины и молчала, но мне были видны ее глаза.
Это было так странно и так прекрасно, что у меня разболелась голова.
Спустя несколько минут, человек сидящий рядом со мной, вынул из кармана комок мятой бумаги и молча протянул его мне.
Я заметил, что мне не нужна туалетная бумага, но он попросил, чтобы я развернул листок. Я последовал его совету и начал читать:
"За спиной у меня крыльев тень. На языке - непроизносимость моих имен. Я пойман и я же - вор. К телу приговорен. Мне мешает тебя любить - тело - мягкий магнит. И уводит меня прочь, пустотою вскормленная ночь. Слова, что отдаляют наши губы - изысканный обряд приветствий на устах толпы. Слова - мосты, ведущие к тебе. И ищет мой язык в темнице дня, тропинки фраз к подножью "да"."
- Стихи про любовь, так сказать, да? Вы лучше даме предложите почитать.
Он, как-будто слегка обидевшись, пожал плечами и спрятал лист бумаги в карман.
Я не хотел его обижать и задал ему вопрос не потому, что меня интересовал его ответ, а потому что хотел загладить, отчасти, свою вину: "Как вы думаете, почему молчит наша красавица?"
- Пусть уж лучше молчит. Так она, по крайне мере, кажется красивой.
Женщина, ни то смутившись, ни то рассердившись, после этих его слов, молча вышла из комнаты, грациозно, при этом, покачивая бедрами.
Мы рассмеялись, но в этом смехе было так много горечи, что я совсем не удивился, когда мой собеседник произнес: "Вы знаете,мне почему-то хочется плакать."
- Принято считать, что мужчине плакать стыдно. Это идет в разрез с представлениями о мужественности.
- Это придумали женщины. Потому, что при этом, они испытывают неловкость.
- Неправда.
- Почему?
- Женщины скажут, что это неправда.
- А что скажете вы? - не унимался он.
- А мне всё равно.
В ответ он только вздохнул.
Мы просидели в полном молчании еще неизвестно сколько времени.
Стоны давно прекратились, но за то на улице пошел дождь, во всяком случае, мне померещился шелест, схожий со звуком, производимым стелящимся на тротуар, дождем.
- Дождь?
- Как будто, - отозвался человек.
Светлые, прозрачно-холодные волны молчания накатывались на нас, обдавая запредельной прохладой.
Эту тишину можно было бы назвать совершенной, если бы не звуки падающих в оцинкованный таз водяных капель, доносившиеся откуда-то издалека и служивших запятыми в предложениях из слов, которые мы не произнесли.
- Вы что-то говорили об ожидании, - неожиданно произнес он, пытаясь закурить сигарету.
- Как-будто бы.
- Я с вами согласен. Правда в том, что никто и никогда до тебя не дойдет. Иногда тебе везет и ты даже видишь этих людей. Сомневаясь при этом, не являются ли они привидениями, или галлюцинациями, но тебя некому даже разубедить, или, напротив, уверить в обратном. А люди эти теряют дорогу, сворачивают в другие стороны прямо на твоих глазах, а ты не можешь даже последовать за ними. Вы понимаете меня?
- Разумеется. Почему вы не вышли вслед за женщиной и не заговорили с ней?
- А разве она приходила не к вам?
Его вопрос застал меня врасплох: "Вы что-то говорили об одиночестве..."
- Ах,да,- спохватился он, - Жизнь многих - это жизнь с людьми, но без них. Звучит парадоксально. Но в этом и кроется разгадка всякой экзистенции, - сделав небольшую паузу, он продолжил, - Мне вообще кажется, что за меня живет кто-то другой. Этот кто-то зарабатывает деньги, любит, волнуется, ненавидит...Я же остаюсь только сторонним наблюдателем. Я лишь, по возможности, стараюсь не растрачивать время вхолостую. Я должен научиться стать человеком-губкой, овладеть искусством впитывания в себя красоты и обаяния отдельных мгновений - в каковых счастье и, быть может, смысл этого фарса под названием "жизнь". Опавшие листья; чьи-то слова; беременное будущим небо; грустная иллюминация любимой улыбки; какой-то тайный подстрочный подземный смысл прикосновений и событий, пока что схоронившийся от тебя в закоулках сознания; пять-шесть лет прожитых после этого дня, чтобы полностью оценить его волшебство и неповторимость - и этого уже, поверьте, достаточно, чтобы перед смертью позволить себе роскошь прошептать: "я жил не зря.".......Мне кажется...Знаете, я, пожалуй, совершу самоубийство, - таким тоном, словно речь шла о покупке буханки хлеба, проговорил незнакомец.
- Мне не понятна поспешность самоубийц, - заявил я, - Конечно, все мы втянуты в это беличье колесо. Один день вытягивает из клозета будущего следующий, а тот, тянет за ослино-заячьи уши другого своего близнеца... С этим всё понятно: обычное свинство повседневности и никто особенно не переживает, что р а с х о д у е т свою жизнь, рвет на мелкие клочки объемные рукописи замечательных несостоявшихся возможностей и разбрасывает их вокруг себя. Метафизический дебилизм, так бы я назвал это. Мы все барахтаемся в болоте медленного самоубийства, именуя это "жизнью", но главное - осознать весь идиотизм происходящего и....стать свободным. Но самоубийство....Мне вот интереснее жить и гадать, рассеянно ковыряя при этом в носу, иль еще кое в каком отверстии, как же этот мир, в конце концов, угрохает меня, какой изберет для этого способ. Когда человек, хорошо осведомлен о реальном положении вещей, лишен иллюзий и занят непосредственно ожиданием, лишь тогда, пожалуй, с ним можно поговорить о радостях этой жизни. Только такой человек знает толк в наслаждении и в прекрасном. Но если вы задумали суицид, я не вправе вас отговаривать.
- Спасибо.
- На чем вы остановились?
- В смысле?
- Ну...таблетки, петля, револьвер....?
- Я еще не решил, - мягко произнес мужчина, вставая со стула.
Уже открывая дверь, он спросил: "А вы? Что будете делать вы?"
- Разве обязательно что-то делать? Я, например, буду спать. Ведь ночь для того и создана, чтобы спать. Хотя я, сплю чаще днем, чем ночью. Совсем необязательно кончать с собой, можно, как вариант, просто почаще спать.
- Я подумаю над вашими словами, - кивнул он мне на прощанье, прежде, чем исчезнуть из моего поля зрения.
Сидя на стуле и положив голову на стол, а под нее, для удобства, руки, я лег спать.
Но глаза мои долго не могли закрыться.
Поэтому мне пришлось спать с открытыми глазами.
И мне показалось, что мне снится сон.
И в этом сне я увидел, как дверь вновь отворилась и всё та же женщина, неподобающе прекрасная для этого места, для этого времени, осторожно ступая, подошла ко мне и, наклонившись, приблизив свое лицо к моим широко раскрытым глазам, потрепала меня за плечо: "Вы спите?Спите?"
И, не дожидаясь, не дожидаясь моего пробуждения, поцеловала меня в губы, с явным намерением тут же исчезнуть.
Теперь уже навсегда.
19.08.1994г.