Спавший тяжелым, беспокойным сном, лист клёна устало ворочался на грязном шоссе, но эта тревожная дремота мучила его до тех пор, пока возле него не удосужился промчаться безоглядно спешащий куда-то, совсем еще новенький грузовик, в колесах которого гениально прятался обрывок холодного ветра, - внебрачный сын властных и величественных стихий, обитающих на макушке Земли.
И именно этот потомок заоблачных высот, внезапно выскочив из своего укрытия, спикировал к асфальту, тем самым подбросив еще как следует не проснувшийся лист над своей эфирной главой, чтобы затем отшвырнуть его еще дальше, в сторону задумчивого пятиэтажного здания, глазеющего на пыль мостовой сквозь конъюнктивит грязных окон.
Подброшенный ввысь сильными, пахнущими ветром и скалами руками хулигана-ветра, лист взмыл в воздух хрупкой, бессмысленно-смелой птицей, не переставая, уже будучи находящимся в полете, с сожалением оглядываться на место, где еще мгновение назад он просматривал радужный калейдоскоп летних снов.
Сухая длань реальности наглядно показала ему, до какой степени он не принадлежит самому себе.
Ворвавшись в его полузабытье, госпожа Случайность метнула его всей плоскостью грезившей о тепле плоти, с размаху на оцепеневшее в глубокой меланхолии окно дома.
Он мужественно снес роковой удар о его прозрачное, но крепкое тело и, не застонав, но сморщившись от страдания, сполз на серый, загаженный голубями оконный отлив, чтобы на этом сомнительном одре и закончить свой короткий век.
Всё это произошло на глазах у женщины, стоявшей у окна в легком сиреневом платье, и ее большие темно-карие глаза вопросительно вглядывались в беспросветную тьму призрачно-прозрачного дня, как будто ища там кого-то.
Приложив свои узкие бледные ладони к безжизненной поверхности окна, с трепетной надеждой в зрачках она застыла, мучительно остро ощущая каждую свою клетку, каждую пору своей души в этой трагически громкой тишине, ибо ее личная осень и осень заоконная совпали, объединившись против ее надежд, против наивных, смятых и изорванных в клочья надежд ее собравшейся в путь молодости, не оставив ей ничего, кроме холода действительности.
И этот красно-коричневый, корчащийся в агонии у ее окна кленовый лист, олицетворял для нее преподанный судьбою горький урок.
Но девочка, еще жившая в этой женщине, не хотела верить, что у Провидения нет для нее ни одного доброго слова, ни единого полуподарка.
И, безыскусно уповая на случайность, всматриваясь в дым выцветшего дня, она могла показаться кому-то, кто мог бы видеть в эти минуты плачущую красоту ее тонко очерченного лица, самым настоящим призраком - призраком счастья, которого она, похоже, так и не нашла, или не удержала в своих слабых руках.
Когда взгляд женщины вернулся к окоченевшему, скрюченному предсмертной судорогой, да так и застывшему, мертвому телу листа, то она ощутила острый укол отчаяния, как будто только что прозрела своё будущее.
Поэтому, когда из глубины комнаты донесся вроде бы близкий, но до тошноты самоуверенный, некстати мужественный и в то же время удручающе равнодушный голос: "Что ты там увидела?", то она, сдерживая навернувшиеся на глаза слезы, еле слышно прошептала в ответ:
- Ничего. Всего-навсего кленовый лист.
19.04.1992г.