Часть третья
Появляется чинантроп
Завершались последние приготовления к празднествам. По трубопроводу, проложенному по дну Черного моря, в отель закачивались лучшие вина прямо из подвалов винзавода «Абрау». Лагеря внутренних войск, разбросанные вокруг Утриша, наполнялись веселым шумом – в них завезли множество молочных поросят, которых предполагалось жарить ночью на пляжах. Из столиц подтягивались соединения пиротехников, прибыли в полном составе выпускники Академии фейерверка и салютования, блестящие офицеры в куцых пальто, все в белых перчатках.
Из Сочи с минуты на минуту ожидалось прибытие круизного лайнера «Екатерина II и Маркиз Де Сад», на борту которого находился весь бомонд подлинной столицы Пятой Империи. Из кают и танцполов судна шла прямая телевизионная трансляция того, что они там устроили, не дожидаясь официального открытия утришского фестиваля.
Повсюду разворачивались мобильные обсерватории, чтобы следить за метеоритами - к Земле приближались опасные кометы. В каждой распивочной сидели агенты службы безопасности, блеклые лысоватые мужчины, знавшие слишком много. А понимавшие еще больше. Периодически они не выдерживали свой собственный сосредоточенный взгляд, делали ожесточенный взмах рукой – «эх!». Создавалась иллюзия, что они грустят, вздрагивают и пьют водку. Но водки они не пили, так и продолжали сидеть, следить. До следующего «эх». Нельзя было расслабляться посреди этого праздника жизни, террористическая опасность нарастала.
Оцепление, выставленное на рубеже Анапа – Гай-Кодзор – Сукко – Сухой Лиман должно было оградить Утриш от потока несанкционированной публики, однако опытные нудисты и прочий утришский народ проникал через тройную завесу, где ужом, где с помощью бутылки самого настоящего неандертальского самогона. Хорошо еще, что эти представители среднего класса не проявляли особого интереса к отелю и шахте, больше стремились к морю и можжевельникам.
С утра над поселком барражировали вертолеты, расписывали разноцветным дымом небо. «Бери у жизни все», «Я верю в будущее России», «Слава Богу», «Утриш – чемпион» - лозунги в небе были самые обычные. Видимо, Эдуард Босановых не успел приложить руки к авиационной поддержке. Он бы придумал что-нибудь креативное. Розовый дым сложился бы в буквы «Утриш большой, а места мало». Или «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи».
Последнее – обязательно, Эдуард не преминул бы уколоть обитателей блестящего как бродвейский мюзикл города призрачных богатств, города, ставшего столицей Пятой Империи, которую по засахаренной традиции называли поначалу Пятой Империей русских.
Особую пикантность такой дымовой завесе придало бы то, что все происходило на Утрише, - здесь, а не где-нибудь, ступал на гальку Адмиральского пляжа апельсиновый штиблет Эдуарда Босановых, штиблет, прямо указывающий на ахиллесову пяту этого полного блестящего молодого человека (полным блестящим мужчиной, мужем назвать его не удавалось никому – мужчины не играют в КВН) – склонность к бразильским карнавалам и капитанским фуражкам. Кораблей для этих фуражек не хватит даже под Либерийским флагом, но ничего. Все равно, они хорошие. Их везде носят, фуражки со странным искалеченным современным дизайном крабом сегодня можно увидеть даже в глухих деревнях Пермской зоны НЛО – дань моде, у истоков которой стояла просто-напросто литература. А Эдуард был большой модник.
Честно сказать, он был повзрослевшим босяком, его мечта войти когда-нибудь в аристократический мир – как он сам стал в последнее время догадываться – только и держала этот одряхлевший сверх всякой меры мир на плаву, придавала ему золотой блеск. Как краб на фуражке забулдыге-капитану давал уверенность, что ему открыты все Марианские впадины. На самом деле такой капитан всегда имел лишь одно – патент на такси и ничего более.
«Знал бы прикуп – жил бы в Сочи»… Эти слова навечно приковывали Эдуарда к невысокой скале, где в лучезарном будущем он сможет выстроить себе что-нибудь «типа Ласточкина гнезда». Оттуда всегда можно будет поглядеть в телескоп на Утриш, приметить кое-кого и отправиться поиграть в карты с гопой. Гопа, как совершенно точно знал Эдуард, сейчас одна-единственная еще способна понять вагонную романтику этих странных слов – «знал бы прикуп…», несущих в себе исчезающий запах «Красной Москвы», скрип патефонной иголки, иссекающей из увесистого изделия Апрелевского завода «Рио-риту» и омолаживающий эффект брызг шампанского, все реже попадающего на кожу…
Эдуард самую капельку загрустил.
На бетонном столбе ожило маленькое, современного вида, чудовище. Поразительно, но даже люди из департамента культуры называли его матюгальником.
Эдуард был сильным человеком, он, когда поднял тоскливый взгляд и увидел прибор, не стал смотреть вдаль, безнадежно выискивая за черноморским горизонтом Рио-де-Жанейро, он сжал зубы и сказал себе, что он на Утрише, в самом лучше месте на Земле, что сейчас надо делать все то, отчего Рио будет Утришу завидовать.
Громкоговоритель прокашлялся, как всегда делал с момента своего изобретения, над Утришем зазвучала песня в исполнении хора отвязанной молодежи и студентов.
Босановых поначалу съежился, но, быстро взяв себя в руки, двинулся работать.
***
И Поттер такой молодой,
И Кубок Огня впереди…
В версте от Адмиральского пляжа вжал голову в плечи придавленный песней Альберт. Еще до того, как почувствовать себя неуверенно, что всегда с ним случалось при надвигающемся вдруг сумасшествии, Альберт попытался объяснить все слуховой галлюцинацией – в мозгу воспаленном звучат слова, бескультурный дешевый бред, глумление над классикой, дело обычное, после пережитого это с каждым может случиться, совершенно необязательно кому-нибудь рассказывать о том, что услышал.
Но динамик шумел уж очень громко, поднимал пыль по дороге и автобусной остановке, к тому же молодежь, высыпавшая из маршрутки, как-то криво улыбалась, поднимая головы вверх и отыскивая музыку среди ветвей фисташки.
Сигарета стала попыткой вернуться в реальность. В памяти всплыло давнее происшествие, связанное с похожей галлюцинацией. В бездне времен – Альберт даже не мог вспомнить, какие тогда были цены – он услышал в маршрутке нечто странное.
Ай-я-я-я-яй, убили негра, убили…
Непонятно откуда происходил звук. Судя по лицам других пассажиров, они ничего такого не слышали. Иначе бы стали озираться точно так же, как Альберт – как будто у них только что украли кошелек.
«Что в голову лезет. Из ауры. Я мог бы песни сочинять», - подумал он тогда, а вечером, рассказав о необычном случае жене, убедился – действительно уловил что-то из ноосферы – жена смеялась.
Потом, когда выяснилось, что существует, оказывается, и песня и группа «Запрещенные барабанщики», Альберт немного расстроился – все же приятно чувствовать себя покруче академика Вернадского.
Сейчас, под фисташкой он понял, что печалился зря. Просто он услышал песню, а через время ее написали «Запрещенные барабанщики». И все! Если кто-то видит здесь что-то феноменальное, пусть пойдет, побеседует с Давидом. Про футурологию, например. Или про Лотмана. Давид ему мозги вправит.
Раздвинулись рододендроны, из зарослей подошел прикурить обнаженный молодой человек с рюкзаком за спиной.
Альберт учтиво предложил ему зажигалку, отметив про себя, что рюкзак и борода совершенно не могут претендовать на роль фигового листка, попросту – позволяют всем увидеть, что молодой человек – голый.
«Молодцы нудисты. Атакуют фестиваль. Никакие прозрачные подводные лодки мне не заменят настоящих нудистов. И подземные лодки тоже».
Лес вокруг поселка, если присмотреться, был живой. Там среди веток видно палатку, там несут шампанское, там к стволу дерева прилип юный поэт, не в силах оторваться и продолжить путь туда, куда несет его нелегкая.
Утриш всегда был таким – на горных тропах встречались длинноволосые туристы, явно решившие в город больше не возвращаться. Кроме них здесь бродили странные типы, называвшие себя «мы – советские люди». Из-за растительности на лице, их, случалось, принимали за йёти. В ущельях играли гитары и флейты, словно это были не дикие теснины, а оркестровые ямы.
Совершенно очевидно, не все музыканты здесь были москвичами и питерцами. Эльфы, феи, русалки тоже участвовали в концертах.
Некоторые экзальтированные дамы, которых крепко стоящие на ногах мужья порой завозили на Утриш, видели в горах циклопов. Несмотря на то, что дамы не вылезали из фитнесс-клубов (раньше их называли бы «комиссаршами», «форсу, как у комиссарши» etc.) это могло быть правдой – даже в Нью-Йорке ходили слухи о разборках новороссийской и анапской мафии с циклопами из-за черноморской камбалы.
Сегодня обитатели утришских лесов приблизились вплотную к поселку, даже стали выходить на улицы.
***
Время до начала фестиваля еще оставалось, Альберт отправился посмотреть на океанский лайнер «Чилингаров Великолепный».
Бело-синюю громаду видно отовсюду, но к такому кораблю тянет поближе, кажется, трюмы его наполнены приключениями, за иллюминаторами, за кроваво-красной тканью занавесок скрывается сама Романтика. Волк и Заяц бродят в обнимку по палубе и танцуют, когда захотят, танго.
Впрочем, Волк и Заяц – ретро, такое же, как деревянная палуба, это все знают, Волк на самом деле зайцев ест, как доказали операторы ВВС.
Пиратские сокровища, найденные на таинственных островах, перевозят именно на таких кораблях, прямо в Париж и Сицилию, в банк, где держал свои денежки еще граф Монте-Кристо.
В двенадцать часов поросшее тропическими раковинами днище корабля раскрывается, глубоководные аппараты уносят в темную бездну отважных сибаритов, депутатов, истэблишмент. Хорошо!
Одна дама сказала, что на «Чилингарове» находится весь коллектив МХАТа, решивший внести в утришскую жизнь необходимый драматизм. Возможно, артисты будут участвовать в церемонии открытия. Все было сделано правильно – даже наследники не знали, какие сюрпризы ждут их сегодня и во все дни фестиваля.
Из огромного люка в борту корабля разгружали слонов в клетках, многовесельные, как пироги новозеландцев, шлюпки перевозили на берег отряды мускулистых молодых людей. Было заметно, что все мускулистые молодые люди родом с варварской периферии, они высаживались возле плантации устриц, быстро строились по республикам, рабочим поселкам, улицам и шли в казармы, взвалив на плечи основательные, как ковчег Завета, сумки.
Альберт понял, что публику ждут гладиаторские бои. Не зря большой десантный корабль Черноморского флота доставил вчера несколько «тридцатьчетверок», снятых, по-видимому, с пьедесталов.
Возле дома Аллы Павловны (Альберт знал эту даму по своим прошлым путешествиям на Утриш) дымились полевые кухни. Здесь же дежурила выездная психиатрическая бригада.
Захотелось гречневой каши с мясом. Загадочный человек в белом фартуке, облокотясь на черпак, как древний воин на меч, оглядел Альберта со своей недоступной высоты.
- Вы не бомж, - констатировал вдумчиво.
Стало понятно, что каши с мясом здесь не получишь.
- А я даже нудистам не даю, - продолжал загадочный человек. – Кто же вы?
Альберт, изобразив гримасу брезгливого удивления – точно также делал Арлекин, когда его ставили в неловкое положение – огляделся в поисках истины. Взгляд уперся в машину с красной полосой и стоящих рядом людей в малиновых пижамах.
Они тоже присматривались к непонятно как залетевшей сюда, на дармовую кормежку, птице. Здесь только члены профсоюза, студенты, в крайнем случае, короче – трудовой элемент с низко склоненной головой.
А это что?
Элегантный, как рояль, мужчина, явно только что вышедший из солидной иномарки. Не может быть такому нужна ни гречневая каша, ни психиатрическая помощь. Агент империализма?
Санитары двинулись было в сторону Альберта, но он показал им красную книжицу – «Удостоверение джентльмена». Когда-то такие удостоверения выдавали участникам свинг-вечеринок. Подействовало.
Вопрос «кто вы» казался сегодня еще более бессмысленным, чем обычно. Видимо, дело в том, кто тебе его задает… Гадать не стоило – наиболее болезненным и разумным вопрос этот был тогда, когда задаешь его себе сам. В последнее время Альберт занимался этим постоянно. Но ответы не устраивали.
Оставалось благородное одиночество. По крайней мере, до дверей отеля.
***
С утра всеми мыслимыми и, пожалуй, немыслимыми способами на Утриш стали прибывать высокие гости.
Владимир Сесильевич, особа из Москвы, сошел, пробуя утришские камни тростью, со своей сказочной яхты, принадлежавшей ранее крупнейшему в СНГ работорговцу Дудухану.
Сам Дудухан приплыл по воздуху на дирижабле-экспрессе «Мезмай-Утриш» и сразу стал пристально присматриваться к публике ореховым восточным глазом.
Из эмиграции никому не известным способом на фестиваль приехал князь Голубей, автор довольно известных романов про пчел-убийц, про императора Николая Александровича, а также приближающийся к Земле из глубин космоса астероид, с которым ведут борьбу русские парижане из первой, второй, ну и третьей волны.
Самый обычный автомобиль, черный, похожий на туповатого убийцу, доставил академика Прощелыгина, того самого, кто убедительно доказал, что Кавказ является политическим, культурным и географическим центром России. Академик, изысканная, основательно обрюзгшая персона, потягивался, нежно осматривал утришское море, интересовался у почетного караула, где находится президиум.
От монархистов на шоу был выставлен небезызвестный меценат Романов-Блюз, овладевший специально для этого визита магической формулой «новые рабочие места»; он сошел на берег с борта эсминца береговой охраны США, сразу попав в шевелящийся коридор между шеренгами пионеров, усыпавших гостя цветами из оранжерей графини Анненковой.
Четким шагом, утверждая легитимность происходящего, по Утришу продефилировали батальоны «Восток» и «Запад». За ними бурным потоком закрутились между домами и заторами из иномарок колонны трудящихся: ловцов мидий, виноторговцев, частных предпринимателей, инструкторов по подводным погружениям.
Восторженным ревом приветствовали отшвартовавшуюся у стен дельфинария прозрачную подводную лодку, доставившую представителей анапской администрации - белоснежных, благообразных людей, покрытых ценным пушистым мехом.
Ждали развития одной из интриг фестиваля – откроет Турция проливы для прохождения корабля «Лао Шэ» с представительной китайской делегацией на борту или нет. Корабль был сконструирован так, что, являясь пассажирским судном, мог быть перекроен за несколько часов, прямо в открытом море, в ударный авианосец.
Основания закрыть проливы имелись, тем более, что в Турции к прорыву в Неандерталь относились прохладно, на все предложения участвовать в шоу реагировали без энтузиазма, плели что-то о какой-то Хеттской державе, Трое и тому подобных мелких исторических эпизодах.
Оркестры, пионеры с цветами, люди, щелкающие семечки вглядывались в море.
Но горизонт был чист.
Естественно, ждали провокаций. В первую очередь угрозу представляли нудисты. Шоу надвинулось столь стремительно, что просто не успели установить над нудистами контроль, организовать их и возглавить. С проституцией, наркоторговлей, политическими и экстремистскими движениями это было сделано вовремя, а вот с нудистами почему-то нет.
Проглядели.
Теперь это рождало озабоченность и тревогу. Горький смех и обвинения в ординарности вызывали торопливые попытки внедрения своих людей в абсолютно открытую, пахнущую кремами, исписанную красками прямо по срамным местам, среду.
Участковые из Сибири, курсанты учебных заведений МВД вникали в ведьмины символы татуировок, которые ночью пришлось делать друг другу, вспоминая о мастерах этого дела, оставшихся на местах в спецприемниках и тюрьмах. («Вот, кого здесь не хватает!») Их нежелание внедряться к нудистам, осложнялось природными факторами – море остывало, температура воды у берегов Утриша держалась на отметке 14 °С.
Положение не спасли даже сотрудники вышестоящих спецслужб, имеющие склонность к преображению (преображению с маленькой буквы на этот раз, но они могли, если что, и с большой преобразиться) и имеющие кроме склонности к преображению задание внедриться в обнаженную вольницу.
Агенты предстали перед нудистами в образе античных божеств, римских копий с греческого оригинала, императора Николая Александровича, наяд, нимф, дриад, но – увы, было уже поздно – фестиваль начинался.
Нагие юноши и девушки продолжали свою неконтролируемую деятельность в утришских джунглях, на водопаде, в Партизанской щели, в других труднодоступных местах.
Хотели бросить для борьбы с подрывным элементом кавалерию, опять же – задержали грим и декорирование под кентавров. В аналитических записках писали «подвел фактор времени».
Опасность пришла не с той стороны. Около девяти часов утра группа молодых людей приковала себя наручниками к забору отеля «Неандерталь».
Плакаты, вывешенные этими оводами, могли испортить праздничную атмосферу: «Отдай Утриш Китаю – будешь новый рашен», «Трусцой от неандертальца», «Берия придет за тобой».
На последнем было изображено жуткое существо в узнаваемых плаще, шляпе и очках. Это пахло изменой Родине, достаточно было сделать сотню шагов, посмотреть на лежащий в бухте Юрского периода скелет грузинской галеры.
«Съешь мухомор, начни атомный проект!» - гласил еще один провокационный плакат. Это была совсем страшная вещица – каждый мог узнать юного политика, намалеванного возле ржавой бочки из-под бензина. Люди старались отвернуться от этого плаката, скорее пройти мимо. Шашлычные дымы, музыка, пьяные выкрики, воздушные шарики, словом, все, что делало атмосферу праздничной, не спасало публику от яда, что распространял вокруг себя змеиный клубок экстремистов.
Служба безопасности пыталась оторвать преступников от забора, но кисти рук, оставшихся бы, в таком случае, в наручниках, тоже были не нужны в столь торжественный и радостный день. Ждали милиционеров, резчиков металла, психиатров.
Чувствуя себя Сергеем Есениным, Альберт, распахнул плащ, подошел к экстремистам поближе, его всегда интересовало искусство андеграунда.
- Буржуй, ты говно, или человек?! – крикнул ему худой нервный юноша в натовском джемпере.
Альберту не нравилось то, что он видел, хотелось тереть запястья, словно с них только что сняли наручники.
Отвечать на философские вопросы он, конечно, не собирался. Тем более, что вопросы эти тебя, похоже, начинают преследовать.
Потерев запястья, тем самым выразив свое отношение к несправедливости, Альберт поворотил к морю – что тут еще делать? Еще самого загребут…
***
На Утрише не было больших заливов и бухт, способных вместить такое судно, как «Чилингаров Великолепный». А китайский «Лао Шэ» и вовсе не стал приближаться к острову ближе, чем на милю, словно боялся вытолкнуть море из берегов.
Население, убежавшее от волны, все-таки поднятой им, разглядывало в бинокли, подзорные трубы и телескопы противометеоритной службы диковинный Шанхай на палубах гигантского корабля.
Тысячи велосипедистов катили по палубам, эстакадам и дорожным развязкам, на плотах, прилипших к борту, стирали белье, по понтонному мосту, мгновенно проложенному прямо от кормы на берег потоком двигались автомобили. Их уже ждали автодилеры с перекошенными лицами и волосатыми руками. Среди дилеров уже поползли зловещие слухи о какой-то банде четырех. Банда вроде бы занималась темными делами и собиралась отбивать у всех подряд бизнес.
Кое-кто из бизнесменов уже попал под раздачу.
Невооруженным глазом можно было видеть, как возникло на траверзе новое Саргассово море, это с борта морского чудовища сбросили миллионы кокосовых орехов, их хотели отогнать на утришский базар и там продать по демпинговым ценам.
Эхолоты щупали дно в поисках хабара, крабоподобные подводные роботы уже гуляли в зоне сероводорода, отыскивая месторождения полезных ископаемых и остовы античных кораблей с россыпями амфор. Еще многотонный якорь не достиг утришского дна, а уже были подняты на поверхность штурмовик ИЛ-2, хорошо сохранившийся финикийский корабль, несгораемый шкаф с целой кипой дел об измене Родине и бутылкой водки.
Черт знает почему, в прибрежных горах мгновенно появились какие-то хунхузы. Внутренние войска вступили в перестрелку, ее бы услышали в Утрише, если бы не фанфары и петарды.
Не более десяти минут потребовалось быстроходным амфибиям, выскочившим из чрева «Лао Шэ», чтобы доставить на берег первую волну китайской делегации. На бортах амфибий были нарисованы чудесные красные черви, внутри на скамейках рядами сидели одинаковые товарищи в европейских костюмах с ноутбуками и шелковым носовым платком в нагрудном кармашке.
Десантники действовали четко и слаженно, сразу же начались конструктивные переговоры, деловые контакты и творческий обмен. В порядке внутриведомственных связей грубые, еще советского производства телескопы были заменены во всем поселке на изящные современные изделия, в которых видна была обратная сторона Луны и даже полузаброшенное родовое имение олигарха Березовского в кратере Циолковского.
Турецкий товар, еще встречавшийся на рынке Утриша, был вытеснен разнообразными произведениями сельской промышленности из провинции Сычуань.
Альберту, например, предложили чудесные шортики с застежкой-молнией, но без ширинки.
Люди в европейских костюмах, худо-бедно все владевшие русским, шушукались с базарными о нанотехнологиях.
Представителей анапской администрации подвергли иглотерапии, причем совершенно бесплатно.
По распоряжению представителей благодарно настроенные водолазы пустили ветку трубопровода «Абрау-Дюрсо» на борт «Лао Шэ» и там начались студенческие волнения. Впрочем, возможно, это были происки мировых пиар-агентств.
Очень быстро Утриш облетела весть, будто можжевельники, в многонациональной стране называемые по недоразумению национальной гордостью, на самом деле китайские иероглифы, не совсем иероглифы, конечно, но соответствуют, каждый можжевельник – определенному иероглифу. Члены экологических организаций уже приступили к подсчету деревьев в горах. Востоковеды и приданные им группы из китайских спецслужб помогали переводить чрезвычайно сложный язык саблезубых ветвей, никак не европейский, а явно пришедший со стороны Желтого моря.
Мало кто сомневался, что в конечном итоге число утришских можжевельников и иероглифов совпадет, лишь небольшая группа ортодоксов рьяно пыталась доказать, что можжевеловые ветви складывают не в какие не в иероглифы, а являют собой обычный семисвечник.
Среди этих людей был замечен Давид Львович, однако он исчез, когда дело дошло до того, что ортодоксальные поклонники семисвечников стали пилить лишние ветви, распугивая пристроившихся в вечнозеленом покое русалок и граций, ангажированных Эдуардом Босановых в высших учебных заведениях Новороссийска три дня назад из расчета…
Впрочем, расчеты эти имеют весьма специфический характер… терминология слегка шокирующая…
Не приходится сомневаться в одном – Босановых не хотел никого обмануть, стремился рассчитаться со всеми честно.
Сегодня ему приходилось жарко, он уже который раз вытирал пот со лба, волос, затылка роскошным, бордо с золотом, платком из ткани, найденной в пирамиде Хеопса. Артефакт более походил не на платок, а на флаг какого-нибудь самопровозглашенного государства. Так что, не успел Эдуард вытереться и обмахнуться по старой боксерской привычке, как к нему потянулись люди. Причем контингент очень своеобразный: студенты провинциальных институтов международных отношений жаловались, что их не пустили на борт «Лао Шэ», хотя они сами перебежали с берега по кокосовым орехам. А в это время некоторых их товарищей (при слове «товарищ» Эдуард неизменно хмурился и внимательно смотрел на говорившего) не просто пустили, а покатили внутрь корабля на рикшах. Несколько весьма фотогеничных хунхузов спустили с гор и спрашивали у Босановых, когда их изберут в Городскую Думу; толстая дама в шортах просила отремонтировать водопроводные трубы…
Судя по всему, она принимала Эдуарда Босановых за народного депутата. По крайней мере, замшелое словосочетание «народный депутат» звучало в ее речах.
Граждане занимались общением не только с Эдуардом Босановых, но и между собой. Какой-то задрипанный поэт-песенник объяснял черкесам, прибывшим из самого Бабук-аула, то, что русские и китайцы – братья навек. Черкесы слушали, смотрели сквозь черные очки, переговаривались на своем языке, причем иногда проскакивали два русских слова – «голубой» и «воспитать». Толпа росла. Появился художник, продающий камни с пейзажами Храма Христа Спасителя и высоток «Алые паруса». За ним – калека с авоськой газет патриотического содержания. Босановых встревожился.
Плебс набросился на него столь неожиданно, беспричинно, что титан растерялся – не давить же юродивых и студентов штиблетами, вырываясь из такого непрестижного окружения. «…Свои же потом первые скажут – Эдик-Тяньаньмэнь…»
Пришлось разговаривать с народом.
Молодая особа, сильно напоминающая весну, судя по всему – начинающая журналистка – если бы не ее платье до пят, как носили лет сорок назад оперные дивы из разъездных концертных бригад, ее можно было принять за корреспондентку столичных комсомольских изданий – спрашивала, что такое диафрагма. Она протягивала Эдуарду фотоаппарат совершенно марсианской конструкции, сообщая, кроме всего прочего, про какие-то пять миллионов бюджетных денег.
На нее осуждающе смотрел зеленобородый волхв в малиновых лаптях. Два переливающихся атласом и хромом казака поглядывали на все это дело с великой хитрецой.
Как заметил Босановых, «хитреца» в глазах казаков импульсивно увеличивалась при слове «бюджет».
Но было не до наблюдений.
Неизвестный магнит тянул страждущих отовсюду. Эдуард так и подумал: «Откуда столько страждущих?»
Он, конечно, знал, что фарисействует, но, во-первых, - почему бы не пофарисействовать, это лучше, чем взять в руки лопату или, скажем, идти на штурм Зимнего. Во-вторых, есть такое свойство натуры – его натуры, Эдуардовской – соответствовать окружающей среде, причем с легким оттенком высшего значения.
Есть страждущие? Есть. Страждут? Страждут. Это печально. (А на самом деле – наплевать.) Так устроен мир.
Таким его устроил Он.
Он
Ламца-дрица-гоп-ца-ца.
Конец.
Эд подумал было закурить, а потом, укутавшись клубами дыма, скрыться с поля боя – якобы он просто продолжает прерванный променад – но достать настоящую гавану из золотого портсигара, принадлежавшего по легенде вначале Монтесуме, а затем его внучке, маленькой Монтесуме, а после самому Саакашвили, сверкнуть здесь таким Эрмитажем – это значило бросить вызов. Бросить вызов даже не улице, а самой Шпане.
А Шпана, как известно, непобедима – это доказала вся история России, начинающаяся на дне у Горького, переходящая в питерских попрыгунчиков 1918 года, продолжающаяся сегодня, в прекрасном далеко.
Шпана непобедима!
Одно спасение – элитный поселок.
Элитный поселок, зона, контрольно-следовая полоса, выжженная земля.
Это - остров надежды.
Шпана уже подбиралась, незнакомые гопники приглядывались к белоснежному одеянию Босановых беспощадным охотничьим глазом, при этом оглядывались на старших, засевших где-то рядом во тьме лимузинов. Эдик нашел бы что сказать авторитетным людям, он знал слова, но нет, до них не дотянуться, кругом стихия!
О, какой сияющей Шамбалой виделись сейчас метро «Аэропорт» и родовое Дворянское Гнездо! О, как они были милы, как совершенны!
Какие, все ж, там правильные люди живут!
Какой базар правильный у них!..
И дичайшей показалась Эдуарду пришедшая со стороны Каспийского моря мысль, что «Дворянское гнездо» - неплохое название для торговой точки или фешенебельной закусочной.
Один бандит, с медалью «За отвагу» был уже совсем близко, ему оставалось преодолеть лишь небольшой лабиринт, созданный у левого штиблета Эдуарда Босановых локтями и спинами учащихся цирковой студии из Элисты. Уже п и к а сверкала в руках отморозка, всадника Апокалипсиса, уже костюмчик Эдика белел саваном.
«Белый саван» - тоже хорошее название для чего-нибудь…
Да, если бы не этот костюм и пробковый шлем… Босановых, будучи в провинции, считал необходимым носить пробковый шлем, обвитый москитной сеткой. Точно так, как носил Александр Македонский, а, главное, Лоуренс Аравийский – любимый исторический персонаж Эдика, с которым одно время он даже вел переписку.
Так вот, если бы не они, костюмчик и шлем. действительно могло случиться чрезвычайное происшествие в оазисе.
Пиканули бы Эдьку.
Но свет, исходящий от костюма, привлек внимание смотрящих в телескоп. Среди них были агенты правоохранительных структур и, что интересно, - просто честные граждане. Из тех, что носят мелочь в кошельке.
Сначала, конечно, думали – Юпитер в окружении планет помельче, непонятное возмущение на орбите… протуберанцы… потом видят – нет, это Босановых отбояривается от черни. Естественно, поспешили на помощь.
Знай об этом Эдуард, он бы подумал, что ничего естественного тут нет, но в тот момент знать и рассуждать не стоило – надо было поскорее уходить.
Гонконгская полиция из Новороссийска, изучающая оперативную обстановку, вежливо взяла Босановых в кольцо ( потом журналисты писали, что это произошло «в треугольнике Лондон – Большой Утриш – Грозный») и вывела на Можжевеловую улицу. Босановых был спасен.
Теперь и сигару хорошо закурить и хорошо подумать – если бы дело было зимой, то могли бы замочить.
Зимой в провинции он надевал не пробковый шлем, а советскую полковничью папаху, кем-то брошенную у Кремлевской стены в 91-м году и взятую Эдиком в качестве боевого трофея.
Кто из астрономов, спрашивается, клюнет на папаху?
То-то и оно…
Еще зимой он надевал черный эсесовский плащ, подаренный ему в одном высокогорном тибетском монастыре. Плащ, понятно, принадлежал ранее Вольфраму Сиверсу, в телескопе смотрелся бы черной дырой. Астрономы посчитали бы, что это он, Эдик, и есть черная дыра.
А Шпана… Шпана черных плащей не боится. Шпана боится взгляда их обладателей – лед, сталь, пламя!
Эдуард постарался изобразить такой взгляд, но быстро понял, что, собственно, сейчас уже это не требуется.
Однако, было в этом стиле нечто притягательное…
Эдуард сбивал сигарный пепел с достоинством, попирая утришские камни, если не с видом победителя, то точно как Пьер Безухов на батарее Раевского в день Бородина. С Можжевеловой улицы, как, впрочем, с любой другой улицы Большого Утриша открывалась восхитительная панорама – совершенно ионических очертаний остров, море с разбросанными тут и там кораблями, синюю гладь повсюду прорезали буруны быстроходных маленьких судов – шла самая крупная десантная операция со времен «Оверлорда».
Надо отдать должное – китайская делегация хорошо подготовилась к высадке. Эдуарду картина напоминала прибытие союзного флота под Севастополь во время Крымской кампании – сердце радуется!
В развернутом под открытым небом исполинском надувном кинотеатре «Ичкерия» начинался премьерный показ китайского ремейка фильма «Русь изначальная». Эдуард, само собой, участвовал в создании фильма, знал он и то, что последует за ним – невиданное лазерное шоу, в деталях восстанавливающее самое значительное достижение последних лет – свержение с орбиты станции «Мир».
Герои социалистического китайского труда в это время начали возведение другого ремейка – государственный природный заказник Утриш за одну ночь должна окружить по периметру небольшая Великая Стена – символ дружбы и настоящей экологии. По стене предполагалось катать публику на фаэтонах, также стена смогла бы давать хорошую тень в жаркие дни.
Вязкая традиционная среда, чернозем и суглинок, (прямо сказать – почва) мешали пробиваться нежным росткам нового. Стало известно о безобразном случае – под Новороссийском ожил дот, молчавший со времен Великой Отечественной войны. Оттуда бил пулемет, ругались матом.
В городах появились манифестанты, требующие «go home» (это единственное, что можно было понять). Манифестанты поднимали вверх-вниз плакаты с надписями на исчезнувшем языке. Ни Альберт, ни Лена, ни Эдуард, видевшие мельком по телевизору сюжеты с митингов, не знали, что означают эти странные буквы – «Не отдадим остров Утриш Китаю!»
***