Масло

Лауреаты Фонда Всм
ВИКТОР ВЕРЕСК - ВТОРОЕ МЕСТО В ТРИНАДЦАТОМ КОНКУРСЕ ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

Война,… когда тебе кажется, что пахать землю, выращивать скот, строить дома не твое – ты идешь воевать. Когда тебе кажется, что твое место в жизни кто-то занял, даже не спросив тебя, что жизнь к тебе не справедлива – ты идешь воевать. Неважно где и когда, неважно, что ты держишь в своих руках – дубинку, меч, копье или винтовку – война всегда затрагивает душу, и все истоки человеческой ненависти к себе подобным ты найдешь в ней, в человеческой душе.
Кто-то идет на войну, чтобы найти себя, кто-то – потерять, и никогда больше не находить. Кто-то хочет разбогатеть, сделать карьеру, кто-то бежит от долгов. Кто-то ищет славы, кто-то пытается скрыться от нее.
Все они разные – мужчины и женщины, старики и дети. Но объединяет их одно – война… она сжигает их души. Каждый из них, идя на войну, убивает других, тем самым постепенно убивая свою душу, человечность в ней.
Но что ты будешь делать, когда война сама придет к тебе…

Весна 1942 года

Весна выдалась на удивление ранняя, теплая. Солнце весело светило, играя с нашими душами, создавая иллюзию мира, покоя. Никто не был против того, чтобы отдаться во власть этих иллюзий. Наши тела, души и сердца отдыхали после, казалось бы, бесконечного ужаса зимы.
Наша рота расположилась на кратковременный отдых в деревеньке Кондровка , дожидаясь, когда подвезут припасы, и нас передислоцируют ближе к фронту.
Сегодня была моя очередь стоять в карауле. Вся провизия, предназначенная для дальнейшей переброски, складировалась в маленьком сарайчике, принадлежавшему… да никому он теперь не принадлежал. Большая часть жителей уехала – кто к родственникам, кого-то забрали на фронт.
На складе, если сарай, совершенно не предназначенный для хранения продуктов, можно было назвать складом, сейчас хранилось около двухсот пятидесяти пачек масла и немного хлеба.
Весна выдалась на удивление ранняя, теплая… масло таяло.
Я посмотрел на Андрейку, с которым мне пришлось нести караул: восемнадцатилетний парень, которому, как и мне, пришлось бросить институт, смотрел на мелкую летающую живность враждебным голодным взглядом. Воробьи, синицы и голуби беззаботно и весело порхали, купались в пыли даже не подозревая, насколько они раздражают бедного солдата, который разрывался между чувством долга и желанием покинуть пост, и с безумными воплями начать гонятся за надоедливой дичью. Кур в окрестных селах уже давно не было.
– Здравствуйте, товарищи солдаты! – Зычно поздоровался неторопливо проходящий мимо лейтенант.
Мы с Андреем вытянулись по стойке смирно, пытаясь изгнать из своих глаз пропитавшее нас чувство голода. Получалось это плохо.
Лейтенант Воронников с самого утра околачивался около склада, и мы при-выкли к нему настолько, что просто перестали обращать на него внимание.
– Здравия желаем, товарищ лейтенант! – гаркнули мы, синхронно отдавая честь.
– Как маслом-то пахнет, тает? – спросил полушепотом Воронников.
– Так точно, товарищ лейтенант. – Тихо ответил я, на всякий случай.
– Есть-то, хотите? – еще тише спросил он.
– Никак нет, товарищ лейтенант.
– Разве что самую малость, товарищ лейтенант. – Виновато прошептал Андрей, но сразу опомнился, – виноват, никак нет, товарищ лейтенант.
Воронников оправил форму, поправил фуражку и напряженно сказал:
– Откройте склад, солдат…
– Виноват, товарищ лейтенант, никак нельзя! – ответил я, нахмурившись. – Этот склад опечатан командованием и не подлежит вскрытию до особого распоряжения.
Командование располагалось в ближайшем селе, впрочем, село от деревни только тем и отличалось, что наличием сельсовета. Лейтенанта Воронникова оставили «за старшего» на пару дней. А высокое начальство предпочло село деревне из-за еще одной, немаловажной для них, разницы - там была хорошая баня.
Поведение Воронникова вызывало у меня некоторое сомненье в его душевном здоровье. Хотя лейтенант выглядел крепким и здоровым двадцатипятилетним парнем со щеголеватыми усами, только-только окончившего ускоренные офицерские курсы, его пристальное внимание к содержимому склада наводило на некоторые мысли. Самой верной из них, наверное, была моя первая: «он просто хочет побрататься с солдатами». Такое поведение было распространенно среди молодых офицеров, не обделенных честолюбием и некоторыми карьеристскими амбициями.
– Открывайте, солдат, под мою ответственность. – Твердо сказал Воронников и перевел взгляд своих серых глаз с меня на Андрея.
Андрей не смог выдержать этот пристальный и требовательный взгляд:
– Так точно, товарищ лейтенант! – торопливо пробормотал он, и, доставая ключи, начал возиться с амбарным замком.
– Раздайте масло и оставшийся хлеб солдатам и жителям деревни, – нахмурившись, как бы подсчитывая что-то, пробормотал лейтенант, потом добавил, – да не волнуйтесь вы так, скоро подвезут нормальную провизию, и мы отправимся на фронт. И помните – все под мою ответственность.
Меня терзали нехорошие предчувствия, но я успокаивал себя тем, что мы де-лаем благое дело – все так хотели есть.
Этой весной я узнал, что значит – «благими намерениями устлана дорога в ад».
* * *
Нас, не церемонясь, затолкали в грузовой вагон, в котором раньше перевозили зерно, и заперли. Все тело болело от побоев, голова кружилась от жары и духоты. Меня и Андрея допрашивали трое суток, методично избивая – пытались выяснить, были ли у нас сообщники, сколько, кто, почему… Мы молчали, хотя каждая клеточка тела кричала: «Говори! Все, что угодно… только не молчи». Но чтобы мы ни говорили, все уже было решено. Лейтенант Воронников не сдержал своего слова.
Все лето нас перевозили с место на место, решали, что делать. Так продолжалось вплоть до 26 сентября, когда на основе печально знаменитого приказа № 227 было утверждено заместителем наркома обороны Георгием Жуковым «Положение о штрафных частях». Вот так я стал смертником, определенным в штрафную роту искупать кровью свою вину перед Родиной.

* * *
Нас везли несколько дней, мало кто из нас запомнил, сколько прошло времени с момента отправления, но любой путь заканчивается когда-нибудь. Всю дорогу я пытался не останавливаться мыслью на нашем положении, вспоминал детство, родителей, друзей. Это не позволяло мне впадать в уныние. А вот Андрей сильно сдал, впрочем, как и многие.
Мерное покачивание вагона и ритмичный стук колес навевали сон, из которого меня бесцеремонно вырвал гудок паровоза, возвещающий о конце пути. Взвизгнули тормоза, состав сильно качнулся в последний раз. Всё замерло. Каждый неотрывно смотрел на двери вагона.
С клацаньем и скрипом двери открылись, и перед нами предстал серый дождливый осенний день. Мрачный офицер махнул рукой, выходи мол. И поправил кобуру на поясе, мол, не шалить.
Нас построили в колонну, и мы нестройным шагом двинулись куда-то в серую хмарь. Конвоирующие нас солдаты, возглавляемые все тем же мрачным офицером, молчали. Мы тоже как-то не были расположены к отвлеченным беседам. Весь путь прошел в напряженном молчании.
А путь наш пролегал мимо сельского пейзажа, обезображенного войной. Милый когда-то край, казался теперь мертвым и покинутым. Повсюду встречались обгорелые остовы деревянных домов, земля была вся перепахана взрывами и гусеницами танков.
Только под вечер, чуть живые от усталости и смертельно голодные, мы добрались до небольшого полевого лагеря, расположенного в небольшой рощице, чудом уцелевшей в этом хаосе. Несколько палаток, среди которых выделялась своим размером офицерская, полевая кухня и броневик, на которых так любят разъезжать политруки и чекисты всех мастей. Все это было тщательно замаскировано и надежно охранялось суровыми ребятами с ППШ на перевес.
– Стой! – скомандовал офицер, потом как-то странно посмотрел на нас, кивнул сержанту, прибежавшему из лагеря встречать нас. – Проинструктируй этот сброд – что можно, что нельзя. До особого приказа – не кормить. Я пойду, доложусь.
– Слушаюсь, товарищ капитан! – ответил сержант и, отдав честь, повернулся к нам. – Слушайте меня внимательно. Даже не думайте, что кто-то сможет сбежать, пули бегают намного быстрее вас. Никаких драк, никакого шума. Туалет вон там, располагаться будете вот здесь, – сержант указал на маленькую поляну рядом с полевой кухней и, посмотрев на нас пристально, в сомненье покачал головой. – Разойтись!
Мы в изнеможенье повалились кто куда. От кухни доносились дурманящие ароматы, есть хотелось смертельно. Минуты складывались в часы, ожидание делалось все нестерпимее. Капитан несколько раз выбегал из офицерской палатки, возвращался. Выбежав в очередной раз, он подозвал к себе сержанта, что-то отрывисто приказал ему и побежал дальше. Сержант неспешно прошествовал к полевой кухне и, сделав несколько распоряжений, направился к нам.
– Сейчас вас покормят. Затем приведете себя в порядок, чтобы форма была как положено по уставу, проверю.
Мы быстро поели, привели себя в порядок. Сержант, как и обещал, проверил. Построив нас, прошелся, останавливаясь перед каждым. Нашел в каждом из нас множество недостатков, выразив нецензурно все, что думает о таких солдатах, которых за одно только разгильдяйство стоило расстрелять.
Наконец, решив, что исправлять что-либо уже поздно, сержант успокоился и, встав лицом к офицерской палатке, вытянулся в струнку. Не заставив себя ждать, появились несколько офицеров и человек в штатском, в сопровождении уже знакомого нам капитана. Сержант отдал честь и бодро доложил, обращаясь к полковнику, как к самому старшему по званию:
– Разрешите доложить! Штрафники построены и ждут ваших распоряжений!
– Вольно, – вяло ответил полковник. Потом обратился к штатскому, – вы и вправду считаете, что это необходимо. Этот сброд не сможет выполнить поставленной командованием задачи. Да они вообще ничего не смогут там сделать.
– Такие приказы не обсуждаются, – ответил штатский бесцветно. – Просто выполняйте поставленную задачу, потери нас нисколько не интересуют.
– СМЕРШ, – прошептал кто-то стоящий позади меня.
Штатский кивнул одному из офицеров и ушел в офицерскую палатку. Офицер подошел к полковнику и что-то прошептал, тщательно прикрывая рот ладонью. Только сейчас я понял, что его форма отличается от формы полевого офицера.
Полковник кратко изложил нашу задачу. А заключалась она в следующем: в ходе продолжительных боев Красной Армии удалось выбить фашистов с их позиций на многие километры вокруг, но, отступая, немцы оставили немногочисленные заслоны, которые должны были задержать контрнаступление и дать время немецкой армии на перегруппировку; мы должны были уничтожить один из таких заслонов.
Насколько я понял, командование просто решило кинуть нас против хорошо укрепленного и вооруженного отряда в безнадежную атаку и посмотреть, что из этого получится. В крайнем случаи, немцам придется потратить изрядную долю боезапаса, чтобы расправиться даже с такой небольшой кучкой неорганизованных и плохо вооруженных людей. К тому же людей сильно деморализованных. Командование ничего не теряло.
Опять пошел дождь. Нас должны были отконвоировать к месту предстоящих событий, как только стемнеет. Топография этого места, крайне благоприятного для немецкого заслона и смертельного для нас, представляла собой широкую реку с разрушенным мостом, с обоих берегов – ровная как стол равнина, лишь изредка попадались группки деревьев, да ближе к берегу то тут, то там из травы выглядывали серые камни.
Немцы перекрыли единственный на многие километры брод. Всего тридцать человек, засевших в окопах, два пулемета, чей перекрестный огонь был нашим смертельным приговором. Дождь и ночная тьма были нашим единственным шансом.
Стемнело, всё…

* * *

Нас грубо построили, откуда-то привели еще людей. Всего нас набралось чуть более чем полторы сотни. Тех немногих, кто пытался сопротивляться избили прикладами и оттащили в кусты. Сопротивляться неизбежному больше не было сил ни у кого. Мы строевым шагом направились на рандеву со смертью.
Два часа мы шли по бездорожью. На безопасном расстоянии от немецкого заслона стоял уже знакомый броневик, солдаты деловито устанавливали пулеметы. Заградительный отряд был уже в полной боевой готовности. Все ждали только нас. Полковник сказал напутственную речь, что-то о нашей вине, об искуплении кровью. Нам выдали боевые сто грамм, и мы выстроились в очередь за оружием. Винтовки выдавали каждому второму, остальным только патроны. Мне достались патроны.
Дождь пошел сильнее, казалось, само небо оплакивает нас. Мы молча пошли в атаку. Какой-то паренек впереди закричал дурным голосом:
– Не могу, не могу…
И, бросив винтовку, побежал назад. Я попытался его остановить, но он, сильно толкнув меня, побежал еще быстрее. Рыкнула короткая очередь. Этот неизвестный мне парень своей смертью дал мне шанс. Я подобрал оружие и устремился вперед, в атаку. Мой рывок увлек за собой остальных, кто-то закричал: «Ура!».
Немецкие пулеметы молчали, враг хотел подпустить нас поближе, чтобы в упор, чтобы наверняка. Мы бежали, оскальзываясь в грязи. До берега оставалось меньше ста метров. Семьдесят… пятьдесят… тридцать. Я с разбегу упал на живот и, заскользив по грязи, ударился головой о камень. Заговорили пулеметы. Одна пуля, чиркнув по камню, который служил мне теперь хоть каким-то укрытием, ранила меня в ногу. Вскользь, рана не опасная, но боль привела меня в чувство. Я поудобнее пристроил винтовку к плечу, прицелился и выстрелил. Никогда, ни до, ни после, я так не стрелял. Вокруг меня падали люди. Пулеметы сеяли смерть, никто не жалел патронов.
Первым же выстрелом я поразил вражеского пулеметчика. Тот мешком повалился на пулемет и начал сползать вниз, на дно траншеи. Но гашетку не выпустил. Длинная очередь пронзила небеса и уперлась в немецкого солдата, стоявшего рядом. И, оттолкнув его, пошла дальше, убив или ранив еще троих, пока не зарылась в зем-лю.
Историки потом любят говорить: «бой был скоротечен». Но для меня это был ад, растянутый в вечности. Я стрелял, пока не кончились патроны. Потом уткнулся разгоряченным лицом в мокрую и холодную землю и стал ждать смерти. Но она не пришла. Вокруг стояла нереальная тишина, только дождь с прежним усердием поливал грешную землю, так щедро политую нашей кровью. Я привстал и оглянулся вокруг. Весь берег был усеян телами. Я встал на колени и подставил лицо дождю. То, что мы сделали сегодня, было маленьким шажком на пути к Победе. Сколько еще предстоит сделать таких вот шажков. И сколькими можно пожертвовать вот так, цинично, ради Победы. Я не знал. Узнал я это лишь потом, пройдя Сталинград, гоняясь за диверсантами по всей Западной Украине. Но это совершенно другая история.