Солнце-Фарисей
«Солнце, глупое и уродливое солнце, прокаженный карлик вселенной, зачем, зачем ты горделиво и надменно подаешь мне каждый день, словно нищему, свои терпко-желчные, ненавистные моему взору лучи? Куда пойду я с этими вдовьими лептами, кому отдам их, кого утешу ими? Ведь ты, Солнце, фарисей, ты подаешь всем и каждому понемногу, но твоя правая рука знает, что делает левая, а растрескавшиеся от чрезмерного богатства губы твои расплываются в самодовольно-сладострастной улыбке, когда очередной бездомный и голодный, такой же как я, принужден униженно возносить имя твое в лицемерно-хвалебной молитве. Ты знаешь, Солнце, что не у кого нам больше просить милостыни, и потому иногда уходишь, оставляя нас на голодную смерть, или подаешь не каждому, заставляя бедняков, как собак, вгрызаться друг другу в и без того одряхлевшую от мук плоть, или, требуешь взамен непосильную плату, как Иродиада, возжелавшая голову Иоанна Крестителя за красивый танец. Ты бьешься в безумном эпилептическом припадке, горделиво наблюдая за бедами нашими, за гибелью грудных детей наших, стонущих от невыносимо-зловонного жара, ниспосланного тобой! Ступни наши покрылись гнойниками и волдырями, ибо не могут ноги наши вытерпеть прикосновенья раскаленного твоим одержимым злобой взглядом песка! Ты нежишься в прозрачной, нежно-лиловой мякоти неба, как нежится уставший после разбора нудных государственных дел прокуратор, которого могучие рабы укладывают на воздушно-мягкое ложе! Ты пьешь вино смолянисто-тягучей крови нашей, а музыкой тебе служат наши отчаянные, похожие на рык умирающего зверя, вопли и стенанья! Зачем снова и снова, как трусливый самоубийца, ты тщетно пытаешься утопить свое разбухшее тело за горизонтом? Что тебя гонит? От кого пытается скрыться твоя изъеденная червями совесть? Молчишь? Ты снова молчишь? Молчи прожорливый циклопий глаз!!! Молчи, пока время еще есть, радуйся и пируй, но ведь ты прекраснее меня знаешь, что наступит миг, когда Вселенная испустит свой последний вздох и Времени больше не будет! Семижды горе тебе, порождение ехиднино! Будь ты проклято! Я завидую Отцам нашим, седовласым старикам, этим парализованным и ослепшим полутрупам, чьи глаза столь же седы как и волосы, что не видят они тебя, безумное Солнце!»
Красивый, среднего роста мужчина лет пятидесяти, медлительно-самоуверенным движением сложил руки на могучей, львиной груди, слегка приподнял острый волевой подбородок и кинул, словно копье, испепеляющий взор на многотысячную, шипящую змеей толпу. При виде народной массы, напоминающей кипящую ртуть, его карие зрачки бесновато забегали по немного впалым от бессонной ночи глазам, точно помешанные узники при виде своего палача. Слегка осунувшееся, болезненно-желтое лицо выражало сдержанное, но плохо скрываемое упоение и довольство. Никак не ожидал Проповедник такого ошеломляющего результата от своей короткой речи, приуроченной к очередной годовщине открытия Музея Глупцов. Расставив крепкие и жилистые ноги, обтянутые кожей цвета мыслей самоубийцы, он упивался пустынным воздухом своего триумфа и величия. За все десять лет еще ни один Проповедник не собирал столь многочисленной аудитории на главной площади города. Довольно грубый, хрипловато-надтреснутый голос нового пастыря оказал гипнотизирующее воздействие на коллективное сознание черни – она заворожено внимала ему и плавно извивалась очарованной искусным факиром змеей. Взрослые мужчины и прыщавые мальчики, невинные девушки и многодетные матери, все, все до единого вручили ключи от городских ворот своего разума в смугловато-желтые ладони Проповедника. Высокая трибуна, с которой он вел свою речь, придавала ему вид величественный и победоносный, казалось, Марс, давно забытый и вычеркнутый из памяти веков бог, ожил, дабы напомнить нерадивой пастве о своем существовании.
«Время молитвы!!! Молитвы на коленях!!!» - слова Проповедника, разбились о воздух острыми черепичными осколками и устремились в пульсирующие виски, дабы опять заковать в цепи уставшую от самой себя волю человеческую. Голос его звучал надрывно и сухо, будто ему очень хотелось промочить горло прохладной родниковой водой. Проповеднику действительно хотелось пить, но память, этот ненавистный стражник сознания, этот прозорливый летописец человеческой жизни, подняла из глубины загнившего колодца молодости слова безумного путника, просившего молодую самаритянку свежей колодезной воды. «Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек». «Нет, ты обманываешь нас Солнце-Христос, твоя вода отравлена, речи твои полны анчарного яда! Я слышал речи учеников твоих и все они были лживы! Я был в доме учения твоего, но не поверил словам твоим!!! Место твое в Музее Глупцов!!!
Люди, подобно смиренным и добродушно-послушным овцам, преклонили свои колени перед Проповедником и устремили свои томные, вопрошающие взгляды на своего вождя и благодетеля. Проповедник изящным, аристократичным жестом поднял правую ладонь в знак одобрения. Левой рукой он принял от молодого стражника, чье лицо было покрыто мелкими язвами, маленький квадратный платок с причудливым узором в виде виноградной лозы, вышитой заботливой женой много лет назад и составляющей ныне единственное воспоминание о ней. Элегантным и уверенным движением он поднес мягкую, пропитанную нежным фиалковым ароматом полупрозрачную ткань к высокому и ровному лбу, по середине которого проходила трещиной неглубокая морщина, придававшая всему лицу вид мудрый и непоколебимый. Вытерев пот, он вернул стражнику платок, и красивым движением освободившейся руки поправил короткие, ржаво-коричневые волосы и пышные, тщательно ухоженные усы такого же цвета. Слегка приподняв плечи, еще сохранившие крепость дерзкой молодости, и выпрямив сутуловатую спину, Проповедник снова камнем из пращи метнул свой властный, всё покоряющий взгляд на Багровую площадь, принявшую в лоно свое сынов и дочерей своих. Люди с рабской покорностью терпели кроваво-красную жару, залившую маслянисто-тягучим светом многомиллионный, раскинувший свои старчески-дряхлые улицы, город, который с высоты птичьего полета напоминал огромного, уродливого паука, готовящегося поглотить очередную муху. Коленопреклоненная толпа в сладострастно-томной конвульсии внимала новым словам Проповедника:
«Кто любит отца или мать более нежели, меня, не достоин меня! Я есмь ваш Отец, ваша сила и слава во веки веков! Всякий предавший мать или отца своего, да устоится моей награды, ибо явное я воздам явным!!! Всякий, предавший врага моего суду праведному, да уподобится мне в своем величии!!! Я принес настоящий свет, ибо Я есмь Истинное Светило ваше!»
Оргазмическая волна восхищения и восторга пробежала по телу внимательной паствы. Люди, упоенные новой надеждой, плакали кроваво-соленными слезами, кто-то в экстазе целовал раскаленные камни Багровой площади, кто-то срывал с себя одежду, кто-то неистово кричал, то ли от радости, то ли от безумия. Маленький мальчик лет десяти, худой и бледный, с рахитно-выпуклым животом, сжимал в костлявых изможденных пальцах маленький, ржаво-пепельный, как волосы Проповедника, нож. Резким движением вонзил он лезвие в сердце матери своей, которая привела его, своего единственного сына, в этот мир и на эту площадь. Хромоногая женщина лет тридцати, с красивыми, когда-то роскошными каштановыми волосами, слегка пошатнулась, пронзительно вскрикнула, и, приложив в рефлекторном защитном жесте, тонкую, почти прозрачную руку к груди, упала замертво под ноги беснующихся сограждан. Её заботливые, полные скорби глаза запечатлели невыносимую муку и боль, по щеке ее катилась одинокая, словно Спаситель, прозрачная слеза. На лицо её, сухое и бледное, тенью от эшафота лёг мрачный, ужас. «Я, я уподоблюсь тебе, отец!» - громко проблеял мальчик, вынимая дрожащей рукой нож из груди своей матери. Находившиеся радом с ним мужчины, облаченные в багровые мундиры с изображением семирогого дракона на плечах, взяли мальчика на руки и понесли к Проповеднику. Беснующаяся и обнаженная толпа, извивающаяся в дионисийском экстазе и источающая ладан бесчисленных соитий, расступалась перед Смотрителями Музея Глупцов, несущих сына своего к трибуне вождя. Мерными, отчеканенными шагами приблизились смотрители к Проповеднику, и передали слабеющего, едва ли что-нибудь понимающего ребенка в его крепкие, покрытые мелкими черными волосами, руки.
- Благословляю тебя, сын мой, Ты – соль земли!!! – прорычал вождь в как-то бешеном, зверином исступлении, и поднял мальчика над головой, чтобы безумные горожане могли видеть благословленного. «Смотри Солнце, смотри, как они радуются!!! Они любят меня, потому что я забрал их волю, предоставив взамен свободу тела и свободу насилия! Они наконец-то счастливы! Наслаждение дал я им! Наслаждение! Это величайшее благо для них! Им больше не нужно ничего! Вот она истина нового века! Новая правда! Новая Вера! Чистота и непорочность нового человека отныне будет меряться любовью и уважением ко мне, ибо я есть Альфа и Омега!!! Я и только я!!! И никто, слышишь, никто, не сможет сокрушить моего величия, моей святейшей власти! Может быть, Солнце, ты упрекнешь меня в том, что они боятся меня, боятся моего гнева? Не обманывай хотя бы себя, надменное солнце! Я сорвал с них рабские оковы, я осчастливил их! Они уже давно ничего не бояться! Ничего и никого!!! Ибо я, я позволил им не бояться ничего! Ищущий плоть обретает плоть, жаждущий вина, обретает вино!!! Они больше не будут чувствовать вины, потому что так называемая совесть, к которой взывали, твои Солнце, служители, оказалась выдумкой, красивым арктическим фантомом, жалкой мистификацией базарного фокусника, бредом, вселенской галлюцинацией!!! Может быть, ты забыло, Солнце, что уже прошло не мало лет с того дня, как мы построили Музей Глупцов, в котором висят портреты тех, кто на протяжении многих веков пытался изуродовать наше естество, подменить наше истинное предназначение на фальшь, которое ты, Солнце, назвало благой вестью! Я позаботился о том, чтобы каждый в этом городе, от мала до велика побывал в нем и запомнил этих никчемных, обделенных естеством больных глупцов! Они не хотели быть счастливы!!! Они ходили из дома в дом, словно попрошайки, и ели наш хлеб, который мы заработали, ради которого мы трудились денно и нощно. Эти седобородые трутни в звериных шкурах не хотели работать, не хотели приносить пользы, но называли себя целителями душ человеческих. Только труд, каждодневный тяжелый труд сможет исцелить и облагородить! Труд на благо мне, мне, наимудрейшему!
Проповедник медленно, наслаждаясь каждым мгновением, отжимал пальцы от уже бездыханного тела мальчика. На лице ребенка поставил свою печать тихий и легкий, как тополиный пух, покой. Казалось, маленький убийца спит и внемлет чьему-то хрустально-звонкому напеву, такому светлому и непорочному, какой помнит каждый, если только его мать была любящей, заботливой женщиной. После непродолжительного падения, которое длилось две-три секунды, это самое лицо, лицо невиннейшего из убийц, соприкоснулось с тошнотворной жижей, смеси из ярко-рубиновой крови и мужского семени цвета первого снега. Толпа, пьяная и безудержная от своей свободы, с восхищением воздела руки к Проповеднику.
«Вот видишь, видишь, Солнце-Фарисей, им понравилось, им понравилось! – вождь, то этого момента похожий на ожившую скульптуру древнеримского пантеона, на Красного Гиганта Марса, вдруг весь сгорбился, побледнел, лицо еще сильнее осунулось, а руки и ноги лихорадочно задрожали. Он мелко, но часто подпрыгивал, судорожно хлопая в ладоши. Проповедник был похож на никчемного, но по-прежнему злобного карлика, которого никто и никогда не считал за настоящего человека. - Они рады, рады моему благодеянию!!! Точно так же они радовались, когда я заколол жену свою, которую обратили последние из оставшихся в живых Глупцов. Помнишь, помнишь, Солнце, как она, уже пропитанная дурманящим ядом кричала «Надежда! Надежда! Аллилуя-Вам! Аллилуя-Вам!, как она билась в припадке, взывая к придуманным безумцами силам! Мне пришлось заколоть этого кроткого агнца, дабы лишить её ужасных страданий и дать возможность умереть спокойно, как подобает умирать человеку! Помнишь или нет? Я, я зато все помню, каждый миг, каждый жест, каждый взгляд… Она, мучилась Солнце, она смотрела на меня так спокойно и так нежно, будто я собирался её поцеловать, а не заколоть!!! Это ли не болезнь, это ли не безумие любить врага своего, занесшего над твоей головой копьё! Такого не должно было быть и этого никогда не будет, потому что я, умен, Солнце, я знаю, как должно быть! А? Что? Да, я помню, о чем ты говоришь, я все помню. Я посадил оставшихся в живых Глупцов на корабль и отправил их восвояси, дабы они не могли больше мешать созданию нового человека, новой, свободной личности, знающей то, что надо знать, и не знающей, того, чего не надо. Того чего, не надо мне, Солнце, да мне! Мне! Я, новый Иосиф, Иосиф-обручник, Я новое Солнце, А эта земля, этот город и этот народ моя новая Жена! Жизнь моя и принадлежит мне! И жизни этих людей принадлежит мне, ибо они проявили ум, отдав свои судьбы в мои крепкие, надежные руки! Да, эта страна напоминает Вавилон, здесь все говорят на разных языках и почти не понимают друг друга, да и не хотят понять, но это ничего, скоро все заговорят на новом языке, на языке безграничной свободы! Повиновение моей неистребимой воли – вот их новая свобода!» Лицо Проповедника исказила гримаса сладкого упоения, ощущение собственной значимости текло по венам вместо крови. Его глаза напоминали двух разбойников, распятых по левую и правую стороны иудейского пророка: один зрачок, сияющий потусторонней одержимой силой, почти закатился, а второй бессмысленно обвис и ничего не выражал, ибо был мертв. Жила на шее нервически дергалась, пульс участился, крупный холодный пот выступил на его лбу. Неверные, дрожащие от перенапряжения руки свои он воздел к пурпурному, словно кто-то разлил вино по всему небосводу, закату и громогласно, но без былой уверенности, провозгласил надтреснутым голосом:
-Дети мои! Будьте как Я! Да прибудет с вами плоть моя и кровь моя! Причаститесь мною!
«Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты!», - безумный, многоголосный хор беснующейся толпы сотрясал густой, маслянисто тягучий воздух. Отшлифованные камни Багровой площади, казалось, уйдут в землю, так неистово и ожесточенно колотило по ним многоногое чудовище, пришедшее послушать Проповедника. Иерихонские трубы не обладали той мощью, какой обладала эта толпа, которая в едином бессознательном львином порыве рванулась к трибуне вождя. Массивными волнами она захлестывала пристанище Проповедника, пока, наконец, не настигла оратора. «Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты!». С волчьих, исполненных мукой и восторгом, лиц подошедших к Проповеднику горожан стекала бледно-желтая слюна, капли которой медленно заливали мраморные плиты трибуны. «Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты!» Они уже плотным кольцом обступили Проповедника, который сложил руки на груди и замер, будто статуя. «Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты!» - хор безумных неистовствовал все громче, сплевывая кровь надорвавшихся от беспрерывного крика легких. Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты! Острыми лезвиями зубы впивались в плоть Проповедника. Ему уже прокусили запястье, ноги его были испещрены укусами, он все молчал, словно не чувствовал боли. Кровь, алая кровь лилась рекой из тела его, не прекращаясь. Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты! Жаждущие черпали руками текущую по мраморным плитам кровь, с благоговейным трепетом подносили ее к лицу и медленно пили, желая насладится спасительной влагой всласть. Утолив жажду, они умывали лица свои, дабы породнится с Проповедником. Будем как ты! Будем как ты! Будем как ты! Кровь продолжала хлестать из ран вождя.
«На всех не хватит! На всех не хватит! Нам может не достаться!» - старуха в грязных, истощающих смрад лохмотьях, которые обнажали сморщенные, обвисшие груди, залезла на спину стоявшего на четвереньках мужчину, который жадно лакал текущую кровь. «Нам может не достаться!»
Панический страх охватил толпу. Всем началось казаться, что раны Проповедника начинают заживать, и что действительно, крови на всех может не хватить, хотя она продолжала течь беспрерывно. Остервенелые взгляды пожирали друг друга злобой и ненавистью.
-Нож! Нам нужен Нож!
Горбатый мужчина вынул из-за пояса тот самый нож, которым невиннейший из убийц пронзил свою мать.
Дай! Дай его мне! – прохрипела старуха.
-Забирай! – ответил горбун.
-Теперь хватит!!!! Теперь хватит!!!! - Возопила женщина, и, обхватив двумя руками холодную рукоять ножа, вонзила в его свой обвисший живот.
- Теперь хватит!!!! – подхватили другие радостно.
Нескончаемый поток алой крови затопил Багряную площадь, ибо один за другим обезумевшие люди вскрывали себе вены и вспарывали животы. Алая, благородная кровь Проповедника смешалась с кровью старухи, бурная, кипящая энергией кровь молодых людей, совокуплялась с кровью невинных девушек. Кровь разбойником врывалась в дома, выбивала окна, затапливала чердаки…горожане пили ее, и тонули в ней… И только белый, пропитанный нежным фиалковым ароматом, полупрозрачный платок с причудливым узором в виде виноградной лозы сохранил свой первозданный, непорочный цвет…
Семижды Горе Тебе, Солнце-Фарисей!
27.05.2009.